В одной  дружеской  беседе с Ильей Фейнбергом Осип Мандельштам рассказал историю. Однажды на юге, где-то под Феодосией, остался Мандельштам совсем без денег. Вдруг подходят к нему на улице какие-то незнакомцы и просят поприсутствовать на еврейской свадьбе – чтобы выполнить ритуал, им не хватало мужчин. Его приняли, накормили, дали денег на дорогу. Закончив рассказ, Мандельштам, смеясь, добавил: “И они до сих пор не знают, что их брак недействителен, ведь я крещеный”. Мандельштам по крещению был протестантом. Крещение было совершено 14 мая 1911 года в Выборге в методистской церкви пастором Н.Розеном.

Осип Эмильевич Мандельштам — один из самых крупных поэтов России XX века — родился 3(15) января 1891 г. в Варшаве, в еврейской семье коммерсанта, впоследствии купца первой гильдии, промышлявшего обработкой кожи, Эмилия Вениаминовича Мандельштама. Отец, в свое время учившийся в Высшей талмудической школе в Берлине, хорошо знал и чтил еврейские традиции. Мать — Флора Осиповна — была музыкантшей, родственницей известного историка русской литературы С.А. Венгерова.

Жена Мандельштама, Надежда Яковлевна Мандельштам (урожденная Хазина; 1899–1980), педагог и литератор. Ее отец — юрист, сын кантониста, принявшего православие, мать — врач (еврейка). В детстве Надежда была крещена

Немецко—еврейская фамилия «Мандельштам» переводится с идиш как «ствол миндаля» и заставляет внимательного читателя Библии вспомнить о процветшем миндальном жезле первосвященника Аарона (Числа 17, 1—10) и о видении пророка Иеремии: «Я сказал: вижу жезл миндального дерева» (Иер. 1, 11). О происхождении своей фамилии сам поэт никогда не забывал и обыгрывал его в стихах:

Как царский посох в скинии пророков,
У нас цвела торжественная боль.

В открытом письме А. Г. Горнфельду, помещенном в «Вечерней Москве» от 12 декабря 1928 года, где Мандельштам отделяет себя – русского поэта от себя же – иудея: «А теперь, когда извинения давно уже произнесены, – отбросив всякое миндальничанье, я, русский поэт…» и т. д.

Мандельштам был европейским, германоориентированным евреем первой трети XX в. со всеми сложностями и изгибами духовной, религиозной, культурной жизни этого важнейшего отрезка европейской культуры. В «Краткой еврейской энциклопедии» мы читаем о поэте: «Хотя Мандельштам в отличие от ряда русских писателей-евреев не пытался скрывать свою принадлежность к еврейскому народу, его отношение к еврейству было сложным и противоречивым. С болезненной откровенностью в автобиографическом “Шуме времени” Мандельштам вспоминает о постоянном стыде ребенка из ассимилированной еврейской семьи за свое еврейство, за назойливое лицемерие в выполнении еврейского ритуала, за гипертрофию национальной памяти, за “хаос иудейский” (“…не родина, не дом, не очаг, а именно хаос”), от которого он всегда бежал». «Хаосом иудейским» назван не иудаизм в целом, а конкретная сцена, следующая за описанием синагоги, из которой 9–10-летний Осип вернулся в некотором «чаду».

В 1899–1907 гг. Мандельштам учился в Тенишевском коммерческом училище, одном из лучших учебных заведений Петербург того времени, увлекался эсеровским движением. 1907–1910 гг. он провел в Европе: в Париже посещал лекции на словесном факультете Сорбонны, два семестра проучился в Гейдельбергском университете, жил в Швейцарии, совершил поездку в Италию. Вернувшись в Петербург, в 1911 г. Мандельштам поступил на отделение романских языков историко-филологического факультета Петербургского университета, но не окончил его.

В России Мандельштам интересуется религией (особенно напряженно в 1910 г.), посещает заседания Религиозно-философского общества. Но в стихах его религиозные мотивы целомудренно-сдержанны («Неумолимые слова…» о Христе, который не назван). Из стихов этих лет Мандельштам включил в свои книги менее трети. Но 14 мая 1911 г. он все же принимает крещение по методистскому обряду у протестантского пастора, (в Выборге, Осип Мандельштам был крещен пастором Н. И. Розеном по обряду методистской епископской церкви), что было «уступкой обстоятельствам, связанным с невозможностью из-за процентной нормы поступить в университет». 10 сентября 1911 года его зачислили студентом Императорского Санкт— Петербургского университета по отделению романских языков историко—фидологического факультета. Отчетливую связь между этими двумя событиями не преминул подчеркнуть в своих мемуарах Евгений Мандельштам: «…для поступления в университет надо было преодолеть одно препятствие: аттестат зрелости у брата был неважный. Он в свое время не придавал значения школьным отметкам, а это, при существовавшей тогда процентной норме для евреев, фактически лишало его возможности попасть в университет. Пришлось подумать о крещении. Оно снимало все ограничения, так как в царской России евреи подвергались гонениям прежде всего как иноверцы. Мать по этому поводу не слишком огорчалась, но для отца крещение Осипа было серьезным переживанием. Процедура перемены веры происходила просто и сводилась к перемене документов и уплате небольшой суммы».

В стихотворениях раннего Мандельштама христианские мотивы, как правило, возникают в обрамлении вообще—то нехарактерных для поэта мотивов экзальтации и личной вины. По своему всегдашнему обыкновению, Мандельштам одновременно и тянулся к христианству в самых различных его проявлениях, и опасался войти в христианскую жизнь слишком глубоко:

Когда мозаик никнут травы
И церковь гулкая пуста,
Я в темноте, как змей лукавый,
Влачусь к подножию креста…

В стихотворении 1910 года, ветхозаветный образ соседствует с новозаветной символикой, Мандельштам совсем недвусмысленно, хотя еще и не совсем внятно говорит о Боге как о своем главном «собеседнике»:

Как облаком сердце одето
И камнем прикинулась плоть,
Пока назначенье поэта
Ему не откроет Господь:
Какая—то страсть налетела,
Какая—то тяжесть жива;
И призраки требуют тела,
И плоти причастны слова.
Как женщины, жаждут предметы,
Как ласки, заветных имен.
Но тайные ловит приметы
Поэт, в темноту погружен.
Он ждет сокровенного знака,
На песнь, как на подвиг, готов —
И дышит таинственность брака
В простом сочетании слов.

А вот стихотворение 1913 года – “Бах”

Здесь прихожане — дети праха
И доски вместо образов,
Где мелом — Себастьяна Баха
Лишь цифры значатся псалмов.

Разноголосица какая
В трактирах буйных и церквах,
А ты ликуешь, как Исайя,
О, рассудительнейший Бах!

Высокий спорщик, неужели,
Играя внукам свой хорал,
Опору духа в самом деле
Ты в доказательстве искал?

Что звук? Шестнадцатые доли,
Органа многосложный крик —
Лишь воркотня твоя, не боле,
О, несговорчивый старик!

И лютеранский проповедник
На черной кафедре своей
С твоими, гневный собеседник,
Мешает звук своих речей.

К октябрьской революции 1917 г. Мандельштам относился как к катастрофе (стихи «Кассандре», «Когда октябрьский нам готовил временщик…»), однако вскоре у него возникает робкая надежда на то, что новое «жестоковыйное» государство может быть гуманизовано хранителями старой культуры, которые вдохнут в его нищету домашнее, «эллинское» (но не римское) тепло человеческого слова. Об этом его лирические статьи 1921–1922 гг.: «Слово и культура», «О природе слова», «Гуманизм и современность», «Пшеница человеческая» и другие.

В первые годы после революции 1917 г. Мандельштам работает в Наркомпросе. В 1919–1920 гг. (и позднее, в 1921–1922 гг.) он уезжает из голодного Петербурга на юг — Украину, Крым, Кавказ, — но от эмиграции отказывается.В 1922 г. Мандельштам поселяется в Москве вместе с молодой женой Надеждой Хазиной (Н.Я. Мандельштам), с которой он познакомился 1 мая 1919 г. Она станет его опорой на всю жизнь, а после гибели поэта сохранит его литературное наследие.

В ноябре 1933 г. в антисталинском стихотворении «Мы живем, под собою не чуя страны» Мандельштам, отказавшись от зашифрованности более ранней инвективы против «вождя народов» в «Фаэтонщике» (1931), открыто осудил палача и его окружение, тех, кто залил страну кровью. В это время Мандельштам также переводил сонеты Ф. Петрарки, завершил эссе «Разговор с Данте» (1933, изд. М., 1967), где при научно обоснованном анализе «Божественной комедии» изложил свои взгляды на поэзию, собственные поэтические принципы и творческий опыт. В ночь с 13 на 14 мая (по документам НКВД — с 16 на 17 мая) 1934 года Мандельштам был арестован за «эпиграмму» «Мы живем, под собою не чуя страны…» и другие стихи, и, после ходатайства друзей и вмешательства Н. Бухарина, сослан в г. Чердынь (Северный Урал), где в период нервного срыва пытался покончить с собой. Вслед за этим ему разрешили выбрать место ссылки (так как И. Сталин приказал «изолировать, но сохранить» Мандельштама), и он до мая 1937 г. жил в Воронеже.
Мандельштам, пытаясь спасти себя и близких от гибели, сочинил цикл стихотворений о Сталине. Однако по возвращении из ссылки Мандельштаму было запрещено проживать в Москве, а 2 мая 1938 г. он был арестован и приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лагерей за «контрреволюционную деятельность». По недостоверным данным Мандельштам умер 27 декабря 1938 г. в пересыльном лагере под Владивостоком.

После гибели поэта имя Мандельштама оставалось в СССР под запретом около 20 лет. Первое в СССР посмертное издание стихов Мандельштама было анонсировано в 1958 г., но вышло только 1973-м — Мандельштам О. «Стихотворения», в большой серии «Библиотека поэта». (Впервые же собрание сочинений поэта было издано в США в 1964 г.).

Хотя Мандельштам, в отличие от ряда русских писателей-евреев, не пытался скрывать свою принадлежность к еврейскому народу, его отношение к еврейству было сложным и противоречивым. С болезненной откровенностью в автобиографическом «Шуме времени» Мандельштам вспоминает о постоянном стыде ребенка из ассимилированной еврейской семьи за свое еврейство, за назойливое лицемерие в выполнении еврейского ритуала, за гипертрофию национальной памяти, за «хаос иудейский» («… не родина, не дом, не очаг, а именно хаос»), от которого он «всегда бежал». Свойственная Мандельштаму многослойность стиха, проявившаяся и в стихотворениях на еврейские темы, открывает путь различным толкованиям.

В период трагических испытаний России Мандельштам поэтически осмыслял революцию, гражданскую войну, антицерковные гонения в аспекте древней истории еврейского народа, сохранившего верность духовному Храму, хотя его религиозно-национальная святыня разрушена.
Мандельштам отмечал мелодичность и красоту языка идиш, логическую уравновешенность иврита.

В «Четвертой прозе» он заявил: «Я настаиваю на том, что писательство в том виде, как оно сложилось в Европе и, в особенности в России, несовместимо с почетным званием иудея, которым я горжусь. Моя кровь, отягощенная наследством овцеводов, патриархов и царей, бунтует против вороватой цыганщины писательского племени». Благодаря этому возвращению к истокам, к своим корням, Мандельштам увидел прародину европейской цивилизации не в Элладе, а в Иудее. Поездку в Армению он воспринял как встречу с «младшей сестрой земли иудейской», «библейской», «субботней» страной.

В год тридцать первый от рожденья века
Я возвратился, нет — читай: насильно
Был возвращен в буддийскую Москву.
А перед тем я все-таки увидел
Библейской скатертью богатый Арарат
И двести дней провел в стране субботней,
Которую Арменией зовут.

Захочешь пить — там есть вода такая
Из курдского источника Арзни,
Хорошая, колючая, сухая
И самая правдивая вода.
Уж я люблю московские законы,
Уж не скучаю по воде Арзни.
В Москве черемухи да телефоны,
И казнями там имениты дни.

Нет похожих постов.