Подпишитесь на , чтобы всегда быть в курсе событий.

Комментарии

• Алексей Шишков: Спасибо за отзыв, Сергей. Написал эту статью в день первого минтинга и до сих пор на сем стою))
• Сергей: Алексей, спасибо за статью! Разделяю Вашу мысль. Так или иначе мы должны стать государственниками! Людьми,...
• Pakmajya: Спасибо большое за работу, за смирение и кротость, которые позволяют любить и служить….
• Сергей: 6 минут жизни… А я уши развесил, думал на полчаса… ))) Спасибо! Это прекрасно, что такое...
• петр: без любви и смерть твоя БОГУ не нужна

Метки

Как нас легко найти!

Мы в контакте

Великий понедельник: Хронология событий

	Проклятие смоковницы на пути в город Плачет над Иерусалимом Очищает храм во второй раз в Его служении В конце дня, учит в храме, а затем покидает город Ночует в Вифании Евангелие от Матфея 21:12-22 Марка 11:22-26 Лука 19:45,46

 

Великий понедельник Страстной недели. Хронология библейских событий

«Есть одно событие, о котором евангелисты не упоминают, и которое столь явно контрастирует с входом Иисуса в Иерусалим, что его нельзя было не заметить… Это торжественный въезд Пилата в Иерусалим, — верхом на коне, а не на осле, во главе наемных войск и кавалерии. Его раболепно приветствовали первосвященники, старейшины и книжники, и славили некоторые в толпе. Он останавливался в бывшем дворце Ирода Великого, где расквартировывались и пришедшие с ним солдаты. Так поступали каждый год на Пасху, на случай волнений. Пилат приходил не «во имя Господне», и в сравнении с этой пышной помпой и низкопоклонством вождей иудаизма, въезд Иисуса на осле — это действия подлинного еврейского пророка».
(M. Casey, Jesus of Nazareth (London: T & T Clark, 2010, 410)

 

Бесспорно – это была запланированная политическая акция, эдакий демонстративный протест. Маркус Борг считает, что въезд в Иерусалим на осленке — это еще одна «провокация», что-то на подобии поступков, несущих символический смысл, ветхозаветных пророков. Например, Исаия три года ходит нагим по улицам Иерусалима (Ис. 20), предупреждает о последствиях союза между египтянами и евреями — победители уведут евреев в плен нагими

а Иеремия разбивает глиняный сосуд на глазах священников и старейшин (Иер. 19:11). показывает, что Бог сокрушит свой народ, подобно тому, как горшечник в гневе разбивает свой сосуд.

Въезд Иисуса также являлся пророческим действием. В отличие от въезжающего на боевых конях воинствующего римского легиона, который напускал страху на всех жителей, Иисус въезжает, как Царь мира, отказавшийся от общепринятых политических методов

 

Процессия Пилата воплощала силу, славу и насилие империи, правившей миром. Процессия Иисуса — совсем другой взгляд на мир, представление о Царстве Божием. 

 

Почему же римляне не вмешались, не остановили  въезд Христа?

Дитрих Бонхеффер Христос в нацисткой тюрьме

Дитрих Бонхёффер (нем. Dietrich Bonhoeffer; 4 февраля 1906, Бреслау, ныне Вроцлав — 9 апреля 1945, Флоссенбург, Бавария) — немецкий лютеранский пастор, теолог, участник антинацистского заговора.

Бонхёффер Дитрих родился 4 февраля 1906 в Бреслау в семье известного врача и преподавателя университета Карла Бонхёффера. Учился на богословских факультетах Тюбингена (1923) и Берлина (1924), получил диплом теолога в 1927. В 1930 отправился в США, где учился в Объединенной духовной семинарии. Вернувшись на родину, начал преподавать на богословском факультете Берлинского университета. В октябре 1933, когда стало ясно, что Гитлер намерен использовать германскую церковь в собственных целях, Бонхёффер уехал в Лондон, став членов английского пастората. Отказавшись признавать общественную церковь, ставшую инструментом гитлеровской политики, Бонхёффер поддержал создание Конфессиональной церкви и, заручившись поддержкой многих англиканских общин, вернулся в Германию, чтобы принять участие в деятельности Конфессиональной церкви. Он написал книгу, в которой обосновал нравственность борьбы с нацистским режимом и принял участие в заговоре с целью свержения Гитлера. В 1938 Бонхёффер вошел в контакт с генерал-майором Хансом Остером, начальником штаба Абвера, генерал-полковником Людвигом Беком, только что уволенным с поста начальника Генштаба сухопутных войск, и руководителем Абвера адмиралом Вильгельмом Канарисом. Бонхёффер стал двойным агентом контрразведывательной службы Канариса и курьером для связи с заграничными организациями в Швеции и Швейцарии. 19 марта 1939 он отправился в Лондон для встречи с епископом Джорджем Беллом, Рейнхольдом Нибуром и Герхардом Лейбхольцем, а в следующем месяце направился в США. Посетив Швецию в 1942, он привез предложения от заговорщиков на мирные переговоры с союзниками. Он помог семи евреям бежать в Швейцарию, что едва не стоило ему жизни. 17 января 1943 была объявлена его помолвка с Марией фон Ведемайер, однако 5 апреля он был арестован, направлен в тюрьму Тегель и обвинен в «подрыве вооруженных сил». После неудавшегося Июльского заговора 1944, Бонхёффер оказался в подвалах гестапо на Принц-Альбрехтштрассе. 7 февраля 1945 он был отправлен в Бухенвальд, а затем переведен в лагерь Флоссенбюрг. Все те, кто общался с ним в эти дни, были восхищены его благородным поведением и бодростью духа в нечеловеческих условиях, в которых он умудрялся даже писать стихи. По приговору военного трибунала Бонхёффер был казнен 9 апреля 1945 в Флоссенбюрге, не дожив нескольких дней до окончания боевых действий в Европе. В церковных кругах имя Бонхёффера стало синонимом мученичества.

Бонхёффер  Дитрих  »Жизнь в христианском общении» (читать и скачать)

Бонхеффер Дитрих  »Хождение вслед» (читать и скачать)

Бонхеффер Дитрих «Спустя десять лет» (читать и скачать)

Бонхеффер Дитрих»Следуя Христу» (читать и скачать) 

Бонхеффер Дитрих «Сопротивление и покорность» (читать и скачать)

Модуль для с книгами Дитриха Бонхеффера (скачать модуль)

Бонхеффер Дитрих Спустя десять лет

Скачать все книги автора

Библиотека Нового Завета 

Скачать эту книгу

 

Бонхеффер Дитрих Спустя десять лет

Дитрих Бонхеффер

Спустя десять лет

Пер. с немецкого А.Б.Григорьева

В жизни каждого человека десять лет — это большой срок. Время — самое драгоценное (ибо невосполнимое) наше достояние, а потому всякий раз, когда мы оглядываемся назад, нас так гнетет мысль о потерянном времени. Потерянным я назвал бы то время, в котором мы не жили как люди, не собирали опыт, не учились, не созидали, не наслаждались и не страдали. Потерянное время незаполненное, пустое время. Прошедшие годы, конечно, такими не были. Многое, неизмеримо многое было утрачено, но времени мы не теряли. Надо признать, что знания и опыт, осознаваемые впоследствии, являются лишь абстракциями реальности, самой прожитой жизни. Но если способность к забвению можно, пожалуй, назвать благодатным даром, то память, повторение воспринятого, нужно отнести к ответственной жизни. На следующих страницах я попытаюсь подвести итог тому, что накоплено нами за это время, нашему совместному опыту и знаниям; это не личные переживания, не систематическое изложение, не полемика и отвлеченные теории, а те выводы о человеческой природе, к которым пришли сообща, в кругу единомышленников, изложенные без обдуманного порядка и связанные лишь конкретным опытом; ничего нового здесь нет, все, разумеется, давно известное в прошлом, но для того нам данное, чтобы мы заново пережили и познали его. Невозможно писать об этих вещах, не вкладывая в каждое слово чувства благодарности за испытанную и сохраненную в эти годы общность духа и жизни.

Без почвы под ногами.

Знала же история людей, которые не имели в жизни почвы под ногами, которым все доступные альтернативы современности представлялись равно невыносимыми, чуждыми жизни, бессмысленными, которые искали источника силы по ту сторону всех соблазнов текущего момента, всецело погружаясь в прошлое или будущее, и которые — я не стал бы называть их мечтателями — с таким спокойствием и уверенностью могли ожидать осуществления их дела, — как мы? Или же: отличались ли чувства мыслящих, сознающих свою ответственность людей одного поколения накануне какого-нибудь великого исторического поворота от наших сегодняшних чувств, именно потому что на глазах рождалось нечто поистине новое, чего нельзя было ожидать от альтернатив сегодняшнего дня?

Кто устоит?

Грандиозный маскарад зла смешал все этические понятия. То, что зло является под видом света, благодеяния, исторической необходимости, социальной справедливости, вконец запутывает тех, кто исходит из унаследованного комплекса этических понятий; для христианина же, опирающегося на Библию, это подтверждает бесконечное коварство зла.

Не вызывает сомнений поражение «разумных», с лучшими намерениями и наивным непониманием действительности пребывающих в уверенности, что толикой разума они способны вправить вывихнутый сустав. Близорукие, они хотят отдать справедливость всем сторонам и, ничего не достигнув, гибнут между молотом и наковальней противоборствующих сил. Разочарованные неразумностью мира, понимая, что обречены на бесплодие, они с тоской отходят в сторону или без сопротивления делаются добычей сильнейшего.

Еще трагичней крах всякого этического фанатизма. Чистоту принципа фанатик мнит достаточной, чтобы противопоставить ее силе зла. Но подобно быку он поражает красную тряпицу вместо человека, размахивающего ею, бессмысленно расточает силы и гибнет. Он запутывается в несущественном и попадает в силки более умного соперника.

Человек с совестью в одиночку противится давлению вынужденной ситуации, требующей решения. Но масштабы конфликтов, в которых он принужден сделать выбор, имея единственным советчиком и опорой свою совесть, раздирают его. Бесчисленные благопристойные и соблазнительные одеяния, в которые рядится зло, подбираясь к нему, лишают его совесть уверенности, вселяют в нее робость, пока в конце концов он не приходит к выводу, что можно довольствоваться оправдывающей (не обвиняющей) совестью, пока он, чтобы не впасть в отчаяние, не начинает обманывать свою совесть; ибо человек, единственная опора которого — совесть, не в состоянии понять, что злая совесть может быть полезнее и сильнее, чем совесть обманутая.

Надежным путем, способным вывести из чащи всевозможных решений, представляется исполнение долга. При этом приказ воспринимается как нечто абсолютно достоверное; ответственность же за приказ несет тот, кто отдал его, а не исполнитель. Но человек, ограниченный рамками долга, никогда не отважится совершить поступок на свой страх и риск, а ведь только такой поступок способен поразить зло в самое сердце и преодолеть его. Человек долга в конечном итоге будет вынужден выполнить свой долг и по отношению к черту.

Но тот, кто, пользуясь своей свободой в мире, попытается не ударить в грязь лицом, кто необходимое дело ставит выше незапятнанности своей совести и репутации, кто готов принести бесплодный принцип в жертву плодотворному компромиссу или бесполезную мудрость середины продуктивному радикализму, тот должен остерегаться, как бы его свобода не сыграла с ним злую шутку. Он дает согласие на дурное, чтобы предупредить худшее, и не в состоянии понять, что худшее, чего он хочет избежать, может быть и лучшим. Здесь корень многих трагедий.

Избегая публичных столкновений, человек обретает убежище в приватной порядочности. Но он вынужден замолчать и закрыть глаза на несправедливость, творящуюся вокруг него. Он не совершает ответственных поступков, и репутация его остается незапятнанной, но дается это ценой самообмана. Что бы он ни делал, ему не будет покоя от мысли о том, чего он не сделал. Он либо погибнет от этого беспокойства, либо сделается лицемернее всякого фарисея.

Кто устоит? Не тот, чья последняя инстанция — рассудок, принципы, совесть, свобода и порядочность, а тот, кто готов всем этим пожертвовать, когда он, сохраняя веру и опираясь только на связь с Богом, призывается к делу с послушанием и ответственностью; тот, кому присуща ответственность, и чья жизнь — ответ на вопрос и зов Бога. Где они, эти люди?

Гражданское мужество?

Что, собственно, прячется за жалобами на отсутствие гражданского мужества? За эти годы мы стали свидетелями храбрости и самопожертвования, но нигде не встречали гражданского мужества, даже в нас самих. Слишком наивно было бы психологическое объяснение, сводящее этот недостаток просто к личной трусости. Корни здесь совсем иные. За долгую историю нам, немцам, пришлось познать необходимость и силу послушания. Смысл и величие нашей жизни мы видели в подчинении всех личных желаний и мыслей данному нам заданию. Глаза наши были уставлены вверх, не в рабском страхе, но в свободном доверии, видевшем в выполнении задачи свое ремесло, а в ремесле — свое призвание. Готовность следовать приказанию «свыше» скорее, чем собственному разумению, проистекает из частично оправданного недоверия к своему собственному сердцу. Кто отнимет у немца, что в послушании, при исполнении приказа, в своем ремесле он всегда показывал чудеса храбрости и самоотвержения. Но за свою свободу немец (где еще на свете говорено о свободе с такой страстью, как в Германии, со времен Лютера и до эпохи идеалистической философии?) держался для того, чтобы освободиться от собственной воли в служении целому. Работу и свободу он воспринимал как две стороны одного дела. Но благодаря этому он и просчитался; он не мог представить, что его готовность к подчинению, к самоотвержению при выполнении приказа смогут использовать во имя зла. Как только это произошло, само его ремесло, его труд оказались сомнительными, а в результате зашатались нравственные устои немца. И вот выяснилось, не могло не выясниться, что немцу не хватало пока решающего, главного знания, а именно: знания необходимости свободного, ответственного дела, даже если оно идет против твоего ремесла и полученного тобой приказа. Его место заступили, с одной стороны, безответственная наглость, а с другой — самопожирающие угрызения совести, никогда не приводившие к практическому результату. Гражданское же мужество вырастает только из свободной ответственности свободного человека. Только сегодня немцы начинают открывать для себя, что же такое свободная ответственность. Она опирается на того Бога, который требует свободного риска веры в ответственном поступке и обещает прощение и утешение тому, кто из-за этого стал грешником.

Об успехе.

Нельзя согласиться с мнением, что успех оправдывает дурные дела и сомнительные средства, но тем не менее не следует рассматривать успех как нечто абсолютно нейтральное с этической стороны. Как ни говори, исторический успех создает почву, на которой только и можно жить в дальнейшем, и еще неизвестно, что является более оправданным — ополчаться ли этаким Дон Кихотом против нового времени, или, сознавая свое поражение и в конечном итоге примирившись с ним, служить новой эпохе. Успех в конце концов делает историю, а Управитель ее через головы мужей — творцов истории всегда претворит зло в добро. Неисторически, т.е. безответственно мыслящие поборники принципов поступают необдуманно, игнорируя этическое значение успеха, и можно только порадоваться, что мы наконец вынуждены всерьез выяснить свое отношение к этической проблеме успеха. До тех пор, пока успех на стороне добра, мы можем позволить себе роскошь считать успех этически нейтральным. Проблема же возникает в том случае, если успех достигнут дурными средствами. В этой ситуации мы узнаем, что для нашей задачи равно бесполезны как теоретическое, созерцательное критиканство и несговорчивость (то есть отказ встать на почву фактов), так и оппортунизм (то есть капитуляция перед лицом успеха). Ни критиками-ругателями, ни оппортунистами мы не хотим, да и не имеем права быть, наша цель — разделенная ответственность в созидании истории, участие в ответственности от случая к случаю и в каждое мгновение, участие в качестве победителя или побежденного. Тот, кто не позволяет никаким событиям лишить себя участия в ответственности за ход истории (ибо знает, что она возложена на него Богом), тот займет плодотворную позицию по отношению к историческим событиям — по ту сторону бесплодной критики и не менее бесплодного оппортунизма. Разговоры о героической гибели перед лицом неизбежного поражения по сути своей весьма далеки от героизма, поскольку им недостает взгляда в будущее. Последним ответственным вопросом должен быть не вопрос, как мне выбраться из беды, не запятнав репутации героя, но вопрос, как жить дальше следующему поколению. Плодотворные решения (даже если они на какой-то период приносят унижение) могут исходить только из такого вопроса, исполненного ответственности перед историей. Короче говоря, гораздо легче выстоять в каком-либо деле, опираясь на тот или иной принцип, чем взяв на себя конкретную ответственность. Безошибочный инстинкт всегда подскажет молодому поколению, какими побуждениями руководствовались в том или ином поступке, что было решающим принцип или живая ответственность, ибо от этого зависит его будущее.

О глупости.

Глупость — еще более опасный враг добра, чем злоба. Против зла можно протестовать, его можно разоблачить, в крайнем случае его можно пресечь с помощью силы; зло всегда несет в себе зародыш саморазложения, оставляя после себя в человеке по крайней мере неприятный осадок. Против глупости мы беззащитны. Здесь ничего не добиться ни протестами, ни силой; доводы не помогают; фактам, противоречащим собственному суждению, просто не верят — в подобных случаях глупец даже превращается в критика, а если факты неопровержимы, их просто отвергают как ничего не значащую случайность. При этом глупец, в отличие от злодея, абсолютно доволен собой; и даже становится опасен, если в раздражении, которому легко поддается, он переходит в нападение. Здесь причина того, что к глупому человеку подходишь с большой осторожностью, чем к злому. И ни в коем случае нельзя пытаться переубедить глупца разумными доводами, это безнадежно и опасно.

Можем ли мы справиться с глупостью? Для этого необходимо постараться понять ее сущность. Известно, что глупость не столько интеллектуальный, сколько человеческий недостаток. Есть люди чрезвычайно сообразительные и тем не менее глупые, но есть и тяжелодумы, которых можно назвать как угодно, но только не глупыми. С удивлением мы делаем это открытие в определенных ситуациях. При этом не столько создается впечатление, что глупость прирожденный недостаток, сколько приходишь к выводу, что в определенных обстоятельствах люди оглупляются или сами дают себя оглуплять. Мы наблюдаем далее, что замкнутые и одинокие люди подвержены этому недостатку реже, чем склонные к общительности (или обреченные на нее) люди и группы людей. Поэтому глупость представляется скорее социологической, чем психологической проблемой. Она не что иное, как реакция личности на воздействие исторических обстоятельств, побочное психологическое явление в определенной системе внешних отношений. При внимательном рассмотрении оказывается, что любое мощное усиление внешней власти (будь то политической или религиозной) поражает значительную часть людей глупостью. Создается впечатление, что это прямо-таки социологический и психологический закон. Власть одних нуждается в глупости других. Процесс заключается не во внезапной деградации или отмирании некоторых (скажем, интеллектуальных) человеческих задатков, а в том, что личность, подавленная зрелищем всесокрушающей власти, лишается внутренней самостоятельности и (более или менее бессознательно) отрекается от поиска собственной позиции в создающейся ситуации. Глупость часто сопровождается упрямством, но это не должно вводить в заблуждение относительно ее несамостоятельности. Общаясь с таким человеком, просто-таки чувствуешь, что говоришь не с ним самим, не с его личностью, а с овладевшими им лозунгами и призывами. Он находится под заклятьем, он ослеплен, он поруган и осквернен в своей собственной сущности. Став теперь безвольным орудием, глупец способен на любое зло и вместе с тем не в силах распознать его как зло. Здесь коренится опасность дьявольского употребления человека во зло, что может навсегда погубить его.

Но именно здесь становится совершенно ясно, что преодолеть глупость можно не актом поучения, а только актом освобождения. При этом, однако, следует признать, что подлинное внутреннее освобождение в подавляющем большинстве случаев становится возможным только тогда, когда этому предшествует освобождение внешнее; пока этого не произошло, мы должны оставить все попытки воздействовать на глупца убеждением. В этой ситуации вполне очевидна тщетность всех наших усилий постичь, о чем думает «народ» и почему этот вопрос совершенно излишен по отношению к людям, мыслящим и действующим в сознании собственной ответственности. «Начало мудрости — страх Господень» (Пс 110, 10). Писание говорит о том, что внутреннее освобождение человека для ответственной жизни перед Богом и есть единственно реальное преодоление глупости.

Кстати, в этих мыслях о глупости все-таки содержится некоторое утешение: они совершенно не позволяют считать большинство людей глупцами при любых обстоятельствах. В действительности все зависит от того, на что делают ставку правители — на людскую глупость или на внутреннюю самостоятельность и разум людей.

Презрение к человеку?

Велика опасность впасть в презрение к людям. Мы хорошо знаем, что у нас нет никакого права на это и что тем самым наши отношения с людьми становятся абсолютно бесплодными. Вот несколько соображений, которые помогут нам избежать этого искушения. Презирая людей, мы предаемся как раз основному пороку наших противников. Кто презирает человека, никогда не сможет что-нибудь из него сделать. Ничто из того, что мы презираем в других, нам не чуждо. Как часто мы ждем от других больше, чем сами готовы сделать. Где был наш здравый смысл, когда мы размышляли о слабостях человека и его падкости на соблазны? Мы должны научиться оценивать человека не по тому, что он сделал или упустил, а по тому, что он выстрадал. Единственно плодотворным отношением к людям (и прежде всего к слабым) будет любовь, то есть желание сохранять общность с ними. Сам Бог не презирал людей. Он стал человеком ради них.

Имманентная справедливость.

К самым поразительным и неопровержимым открытиям я отношу опыт, что зло оказывается на поверку (и очень часто за удивительно короткий срок) глупым и бессмысленным. Этим я не хочу сказать, что за каждым преступлением по пятам следует наказание. Я имею в виду, что принципиальный отказ от божественных установлений якобы в интересах самосохранения человека на земле идет вразрез с подлинными интересами этого самосохранения. Этот опыт можно истолковывать по-разному. Но во всяком случае одно не вызывает сомнения: в совместной жизни людей существуют законы, которые сильнее всего того, что пытается встать над ними, а потому игнорировать эти законы не только неверно, но и неразумно. Отсюда становится понятным, почему аристотелианско-томистская этика возводит благоразумие в одну из кардинальных добродетелей. Вообще благоразумие и глупость нельзя считать этически нейтральными, как это хотела бы нам внушить неопротестантская этика убеждения (Gesinnungsethik). В полноте конкретной ситуации среди содержащихся в ней возможностей умный человек сразу распознает непроходимые границы, устанавливаемые любой деятельности вечными законами человеческого общежития; распознав их, разумный человек действует в интересах добра, добрый — в интересах разума.

Естественно, что нет ни одного сколько-нибудь важного в историческом плане деяния, которое не преступило бы в свое время границ этих законов. Коренное различие состоит в том, что это нарушение установленных границ рассматривается либо как принципиальная их отмена и тем самым подается как своего рода право, либо остается в сознании как неизбежная вина, загладить которую можно лишь скорейшим восстановлением и соблюдением закона и его границ. Не всегда следует говорить о лицемерии, когда за цель политических действий выдается установление правопорядка, а не голое самосохранение. Уж так устроен мир, что принципиальное уважение последних законов и прав жизни благоприятствует и самосохранению и что эти законы допускают лишь краткое, неповторяющееся, необходимое в конкретном случае нарушение, рано или поздно карая со всесокрушающей силой того, кто необходимость возводит в принцип и таким образом утверждает собственный закон. Имманентная справедливость истории награждает и казнит только деяние, сердца же испытывает и судит вечная божественная справедливость.

О действии Бога в истории. Несколько пунктов много кредо.

Я верю, что Бог из всего, даже из самого дурного, может и хочет сотворить добро. Для этого Ему нужны люди, которые используют все вещи в благих целях. Я верю, что Бог в любой беде стремится дать нам столько силы сопротивления, сколько нам нужно. Но Он не дает ее заранее, чтобы мы полагались не на себя, а лишь на Него. Такая вера должна была бы освободить от всякого страха перед будущим. Я верю, что даже наши ошибки и заблуждения не напрасны и что Богу не сложнее с ними справиться, чем с нашими так называемыми благими делами. Я верю, что Бог — не вневременный фатум, Он ожидает искренней молитвы и ответственных дел и не остается безучастным.

Доверие.

Предательство едва ли не каждый испытывает на своем опыте. Фигура Иуды, столь непостижимая прежде, уже больше не чужда нам. Да весь воздух, которым мы дышим, отравлен недоверием, от которого мы только что не гибнем. Но если прорвать пелену недоверия, то мы получим возможность приобрести опыт доверия, о котором раньше и не подозревали. Мы приучены, что тому, кому мы доверяем, можно смело вверить свою голову; несмотря на всю неоднозначность, характерную для нашей жизни и наших дел, мы выучились безгранично доверять. Теперь мы знаем, что только с таким доверием, которое всегда — риск, но риск, с радостью принимаемый, действительно можно жить и работать. Мы знаем, что сеять или поощрять недоверие — в высшей степени предосудительно и что, напротив, доверие, где только возможно, следует поддерживать и укреплять. Доверие всегда останется для нас одним из величайших, редкостных и окрыляющих даров, которые несет с собой жизнь среди людей, но рождается оно всегда лишь на темном фоне необходимого недоверия. Мы научились ни в чем не отдавать себя на произвол подлости, но в руки, достойные доверия, мы предаем себя без остатка.

Чувство качества.

Если у нас не достанет мужества восстановить подлинное чувство дистанции между людьми и лично бороться за него, мы погибнем в хаосе человеческих ценностей. Нахальство, суть которого в игнорировании всех дистанций, существующих между людьми, так же характеризует чернь, как и внутренняя неуверенность; заигрывание с хамом, подлаживание под быдло ведет к собственному оподлению. Где уже не знают, кто кому и чем обязан, где угасло чувство качества человека и сила соблюдать дистанцию, там хаос у порога. Где ради материального благополучия мы миримся с наступающим хамством, так мы уже сдались, там прорвана дамба, и в том месте, где мы поставлены, потоками разливается хаос, причем вина за это ложится на нас. В иные времена христианство свидетельствовало о равенстве людей, сегодня оно со всей страстью должно выступать за уважение к дистанции между людьми и за внимание к качеству. Подозрения в своекорыстии, основанные на кривотолках, дешевые обвинения в антиобщественных взглядах — ко всему этому надо быть готовым. Это неизбежные придирки черни к порядку. Кто позволяет себе расслабиться, смутить себя, тот не понимает, о чем идет речь, и, вероятно, даже в чем-то заслужил эти попреки. Мы переживаем сейчас процесс общей деградации всех социальных слоев и одновременно присутствуем при рождении новой, аристократической позиции, объединяющей представителей всех до сих пор существующих слоев общества. Аристократия возникает и существует благодаря жертвенности, мужеству и ясному сознанию того, кто кому и чем обязан, благодаря очевидному требованию подобающего уважения к тому, кто этого заслуживает, а также благодаря столь же понятному уважению как вышестоящих, так и нижестоящих. Главное это расчистить и высвободить погребенный в глубине души опыт качества, главное — восстановить порядок на основе качества. Качество — заклятый враг омассовления. В социальном отношении это означает отказ от погони за положением в обществе, разрыв со всякого рода культом звезд, непредвзятый взгляд как вверх, так и вниз (особенно при выборе узкого круга друзей), радость от частной, сокровенной жизни, но и мужественное приятие жизни общественной. С позиции культуры опыт качества означает возврат от газет и радио к книге, от спешки — к досугу и тишине, от рассеяния — к концентрации, от сенсации — к размышлению, от идеала виртуозности — к искусству, от снобизма — к скромности, от недостатка чувства меры — к умеренности. Количественные свойства спорят друг с другом, качественные — друг друга дополняют.

Со-страдание.

Нужно учитывать, что большинство людей извлекают уроки лишь из опыта, изведанного на собственной шкуре. Этим объясняется, во-первых, поразительная неспособность к предупредительным действиям любого рода: надеются избежать опасности до тех пор, пока не становится поздно; во-вторых, глухота к страданию других. Со-страдание же возникает и растет пропорционально растущему страху от угрожающей близости несчастья. Многое можно сказать в оправдание такой позиции: с этической точки зрения — не хочется искушать судьбу; внутреннюю убежденность и силу к действию человек черпает лишь в серьезном случае, ставшем реальностью; человек не несет ответственности за всю несправедливость и все страдания в мире и не хочет вставать в позу мирового судьи; с психологической точки зрения — недостаток фантазии, чувствительности, внутренней отмобилизованности компенсируется непоколебимым спокойствием, неутомимым усердием и развитой способностью страдать. С христианской точки зрения, однако, все эти доводы не должны вводить в заблуждение, ибо главное здесь — недостаток душевной широты. Христос избегал страданий, пока не пробил его час; а тогда — добровольно принял их, овладел ими и преодолел. Христос, как говорится в Писании, познал своей плотью все людские страдания как свое собственное страдание (непостижимо высокая мысль!), он взял их на себя добровольно, свободно. Нам, конечно, далеко до Христа, мы не призваны спасти мир собственными делами и страданиями, нам не следует взваливать на себя бремя невозможного и мучиться, сознавая неспособность его вынести, мы не Господь, а орудие в руке Господа истории и лишь в весьма ограниченной мере способны действительно со-страдать страданиям других людей. Нам далеко до Христа, но если мы хотим быть христианами, то мы должны приобрести частицу сердечной широты Христа ответственным поступком, в нужный момент добровольно подвергая себя опасности, и подлинным со-страданием, источник которого не страх, а освобождающая и спасительная Христова любовь ко всем страждущим. Пассивное ожидание и тупая созерцательность — не христианская позиция. К делу и со-страданию призывают христианина не столько собственный горький опыт, сколько мытарства братьев, за которых страдал Христос.

О страдании.

Неизмеримо легче страдать, повинуясь человеческому приказу, чем совершая поступок, сделав свободный выбор, взяв на себя ответственность. Несравненно легче страдать в коллективе, чем в одиночестве. Бесконечно легче почетное страдание у всех на виду, чем муки в безвестности и с позором. Неизмеримо легче страдать телесно, чем духовно. Христос страдал, сделав свободный выбор, в одиночестве, в безвестности и с позором, телесно и духовно, и с той поры миллионы христиан страждут вместе с ним.

Настоящее и будущее.

Нам до сих пор казалось, что возможность планировать свою жизнь как в профессиональном, так и в личном аспекте относится к неотъемлемым человеческим правам. С этим покончено. Силою обстоятельств мы ввержены в ситуацию, в которой вынуждены отказаться от заботы о «завтрашнем дне» (Мф 6. 34), причем существенно, делается ли это со свободной позиции веры, что подразумевает Нагорная проповедь, или же как вынужденное рабское служение текущему моменту. Для большинства людей вынужденный отказ от планирования будущего означает безответственную, легкомысленную или разочарованно-безучастную капитуляцию перед текущим моментом; немногие все еще страстно мечтают о лучших временах в будущем, пытаясь отвлечь себя этим от мыслей о настоящем. Обе позиции для нас равно неприемлемы. Для нас лишь остается очень узкий и порой едва различимый путь — принимать любой день так, как будто он последний, и все же не отказываться при этом от веры и ответственности, как будто у нас впереди еще большое будущее. «Домы и поля и виноградники будут снова покупаемы в земле сей» (Иер 32, 15) — так, кажется, пророчествовал Иеремия (в парадоксальном противоречии со своими иеремиадами) накануне разрушения священного града; перед лицом полного отсутствия всякого будущего это было божественное знамение и залог нового, великого будущего. Мыслить и действовать, не теряя из виду грядущее поколение, сохраняя при этом готовность без страха и забот оставить сей мир в любой день, — вот позиция, практически навязанная нам, и храбро стоять на ней нелегко, но необходимо.

Оптимизм.

Разумнее всего быть пессимистом: разочарования забываются, и можно без стыда смотреть людям в глаза. Оптимизм поэтому не в чести у разумных людей. Оптимизм по своей сути не взгляд поверх текущей минуты, это жизненная сила, сила надежды, не иссякающая там, где отчаялись другие, сила не вешать головы, когда все старания кажутся тщетными, сила сносить удары судьбы, сила не отдавать будущего на произвол противнику, а располагать им самому. Конечно, можно встретить и глупый, трусливый оптимизм, который недопустим. Но никто не должен смотреть свысока на оптимизм — волю к будущему, даже если он сто раз ошибется; оптимизм — жизненное здоровье, надо беречь его от заразных болезней. Есть люди, которые не принимают его всерьез, есть христиане, не считающие вполне благочестивым надеяться на лучшее земное будущее и готовиться к нему. Они верят, что в хаосе, беспорядке, катастрофах и заключен смысл современных событий, и потому сторонятся (кто разочарованно и безучастно, кто в благочестивом бегстве от мира) ответственности за дальнейшую жизнь, за новое строительство, за грядущие поколения. Вполне возможно, что завтра разразится Страшный суд, но только тогда мы охотно отложим наши дела до лучших времен, не раньше.

Опасность и смерть.

Мысль о смерти за последние годы становится все более привычной. Мы сами удивляемся тому спокойствию, с каким мы воспринимаем известия о смерти своих сверстников. Мы уже не можем ненавидеть смерть, мы увидели в ее чертах что-то вроде благости и почти примирились с ней. В принципе мы чувствуем, что уже принадлежим ей и что каждый день — это чудо. Но было бы, пожалуй, неправильным сказать, что мы умираем охотно (хотя всякий знаком с известной усталостью, которой, однако, ни при каких обстоятельствах нельзя поддаваться), для этого мы, видимо, слишком любопытны или, если выразиться с большей серьезностью: нам хотелось бы все-таки узнать что-нибудь еще о смысле нашей хаотичной жизни. Мы вовсе не рисуем смерть в героических тонах, для этого слишком значительна и дорога нам жизнь. И подавно отказываемся мы усматривать смысл жизни в опасности, для того мы еще недостаточно отчаялись и слишком хорошо знакомы со страхом за жизнь и со всеми остальными разрушительными воздействиями постоянной угрозы. Мы все еще любим жизнь, но я думаю, что смерть уже не сможет застать нас совсем врасплох. Опыт, полученный за годы войны, едва ли позволит нам сознаться себе в заветном желании, чтобы смерть настигла нас не случайно, не внезапно, в стороне от главного, но посреди жизненной полноты, в момент полной отдачи наших сил. Не внешние обстоятельства, а мы сами сделаем из смерти то, чем она может быть, — смерть по добровольному согласию.

Нужны ли мы еще?

Мы были немыми свидетелями злых дел, мы прошли огонь и воду, изучили эзопов язык и освоили искусство притворяться, наш собственный опыт сделал нас недоверчивыми к людям, и мы много раз лишали их правды и свободного слова, мы сломлены невыносимыми конфликтами, а может быть, просто стали циниками — нужны ли мы еще? Не гении, не циники, не человеконенавистники, не рафинированные комбинаторы понадобятся нам, а простые, безыскусные, прямые люди. Достанет ли нам внутренних сил для противодействия тому, что нам навязывают, останемся ли мы беспощадно откровенными в отношении самих себя вот от чего зависит, найдем ли мы снова путь к простоте и прямодушию.

1942-1943

Хождение вослед

Скачать все книги автора

Библиотека Нового Завета 

Скачать эту книгу

 

Дитрих Бонхёффер ХОЖДЕНИЕ ВСЛЕД

Бонхеффер Д. Хождение вслед. М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2002.

ISBN    5-7281-0382-0

Г.М. Дашевский, перевод с немецкого, 2002 Российский государственный гуманитарный университет,  2002.

Номер страницы после текста на ней.

ББК86.378 Б 76

Ответственный редактор С. Тищенко

Художник М. Гуров

Перевод выполнен при финансовой поддержке Института Гёте

ББК86.378 Б 76

Ответственный редактор С.   Тищенко

Художник М. Гуров

Бонхёффер Д.

Б 76 Хождение вслед / Пер. с нем. Г.М. Дашевского; Отв. ред. СВ. Тищенко. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 2002. 226 с. ISBN 5-7281-0382-0

«Хождение вслед» — одно из самых значительных сочинений Дитриха Бонхёффера (1906-1945), крупнейшего лютеранского теолога XX в., участника антинацистского церковного сопротивления, известного русскому читателю по книге «Сопротивление и покорность» (М, 1994). В своих размышлениях (в подполье, затем в тюрьме) Бонхёффер затрагивает основы христианской веры и дает честные ответы на радикально поставленные вопросы.

Для широкого круга читателей.

ББК 86.378

Научное издание

Дитрих Бонхёффер ХОЖДЕНИЕ ВСЛЕД

Редактор О. Б. Константинова

Художественный редактор М.К. Гуров

Корректор

Н.П. Гаврикова

Технический редактор

Г. П. Каренина

Компьютерная верстка Н.Н. Аксеновой

ИД № 55992, выд. 05.10.2001.

Подписано в печать 06.02.2002.

Формат 84хЮ8′/з2-

Усл. печ. л. 12,0.

Уч.-изд. л. 12,5.

Тираж 1500 экз.

Заказ 3^

Издательский центр РГГУ.

125267, Москва, Миусская пл., 6.

Тел. 973-4200.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Но времена церковного обновления мы открываем в Священном Писании новые богатства. За злободневными и боевыми лозунгами церковных споров слышно, как растет тяга к Тому, кто единственно важен: к самому Иисусу. Что хотел нам сказать Иисус? Чего Он хочет от нас сегодня? Как Он сегодня помогает нам быть верными христианами? В конце концов нам не важно, чего хочет тот или иной церковник; чего хочет Иисус — вот что мы хотим знать. Идя к проповеди, мы хотим слышать Его собственное слово. И значит, речь не только о нас самих, но и обо всех тех (а таких немало), кому стала чужда Церковь и ее весть. И мы убеждены, что совсем не те, что теперь, люди слушали бы слово и совсем не те от него бы отворачивались, будь в проповеди среди нас сам Иисус и только Он со своим словом. Не то чтобы проповедь нашей Церкви переставала быть словом Божьим, но сколько фальшивых звуков, сколько человеческих, суровых законов и ложных надежд и утешений еще замутняют чистое слово Иисуса и мешают подлинному решению! И разве вина лишь на других — на тех, кому наша проповедь кажется трудной и тягостной? Мы, разумеется, хотим, чтобы она была исключительно проповедью Христа, но ведь ее действительно отягощают формулы и понятия, чуждые этим людям. Поэтому неверно, будто всякое слово, направленное сегодня против нашей проповеди, есть уже отказ от Христа, есть антихристианство.   Неужели мы и

7/8

впрямь решимся отрицать нашу общность с теми (а их сейчас так много), кто, придя на нашу проповедь, желая ее слушать, должен снова и снова удрученно признаваться, что из-за нас ему слишком трудно подойти к Иисусу? Они думают, что не от слова Иисуса они отшатываются, но что между ними и Иисусом замешалось слишком много человеческого, организационного, доктринального. Сегодня у любого из нас есть наготове все возможные ответы, с помощью которых легко уйти от ответственности за этих людей. Но разве не лучше было бы спросить самих себя: не мы ли сами часто преграждаем путь слову Иисуса, слишком сильно привязываясь к некоторым формулам; к известному типу проповеди, который приспособлен к своему времени, месту, общественному устройству; проповедуя чересчур «догматически» и очень редко -»жизненно»; охотно повторяя одни места Писания и пропуская другие — не менее важные; слишком часто проповедуя собственные мнения и убеждения и слишком редко — самого Иисуса Христа? Ничто так не противоречит нашим собственным намерениям, ничто так не губительно для нашего «провозвестия», как то, что мы обременяем тяжкими человеческими преданиями тех труждающих-ся и’ обремененных, которых призвал к себе Иисус, — и тем самым отталкиваем их от Него. Как хулится из-за этого любовь Иисуса Христа у язычников и христиан! Но раз здесь бессильны абстрактные вопросы и самообличения, то обратимся к Писанию, Слову и призыву самого Иисуса Христа. Здесь, покинув бедность и тесноту наших убеждений и вопросов, будем искать простора и богатства, дарованных нам в Иисусе.

Мы будем говорить о призыве идти за Иисусом. Не возложим ли мы при этом на человека новое, еще более тяжкое иго? Не прибавится ли к человеческим преданиям, под которыми стенают души и тела, еще более трудное, более неумолимое? Не вонзится ли от напоминания о призыве идти вслед Иисусу новое, еще более острое жало в и без того запуганную и раненную совесть? Не прозвучат ли в который уже раз в истории Церкви невыполнимые, мучительные, эксцентричные требования, выполнение которых могло бы составить благочестивую роскошь немногих, но которые должен отвергнуть как безбожнейшее искушение Бога человек трудящийся, заботящийся о хлебе,  о работе,  о семье?  Не  идет ли речь о

8/9

духовном деспотизме Церкви, которая, грозя земными и вечными карами, самовластно решала бы и приказывала, что человеку делать и во что верить, чтобы спастись? Не принесет ли слово Церкви новую тиранию и насилие над душами возможно, кто-то и тоскует по такому рабству. Но разве Церковь может служить таким желаниям?

Призывая идти вслед Иисусу, Священное Писание возвещает освобождение человека от всех человеческих преданий, от всего, что гнетет и отягощает, тревожит и мучит совесть. Идя вслед Христу, люди переходят из-под сурового ига своих собственных законов под благое иго Иисуса Христа. Наносится ли этим ущерб строгости заповедей Иисуса? Нет, и напротив лишь там, где сохраняет полную силу заповедь Иисуса и призыв к безусловному хождению вслед, возможно полное освобождение человека для соединения с Иисусом. Кто нераздельно следует заповеди Иисуса, кто не противясь возлагает на себя его иго, тому легко бремя, которое надо нести, тот в благом гнете этого ига черпает силу идти верным путем не изнемогая. Заповедь Иисуса сурова, нечеловечески сурова для того, кто ей противится. Заповедь Иисуса блага и не тяжко для того, кто ей вольно покоряется. «Заповеди его не тяжки»(1 Ио. 5, 3)*. Заповедь Иисуса не имеет ничего общего с принудительным лечением души. Иисус ничего от нас не требует, не дав нам силы это исполнить. Заповедь Иисуса не разрушает жизнь, но хранит, укрепляет, лечит.

Но все же нас смущает вопрос, что сегодня может значить призыв идти вслед Иисусу для рабочего, коммерсанта, фермера, солдата; вопрос, не вносится ли нестерпимый раскол в бытие работающего в мире человека и христианина? Не предназначено ли христианство хождения вслед для слишком немногих? Принять его — не значит ни оттолкнуть огромные массы людей, пренебречь слабыми и бедными? Не отрицается ли тут великое милосердие Иисуса Христа, пришедшего к грешникам и к мытарям, к бедным и к слабым, к заблудившимся и к отчаявшимся? Что на это ответить? Мало или много тех, кто принадлежит Иисусу? Иисус умер на кресте один, покинутый учениками. Рядом с Ним были распяты не двое верных, а два

* Здесь и далее цитаты из Ветхого и Нового Завета приводятся, по синодальному переводу (иногда — с изменениями, приближающими цитату к немецкому тексту) — Примеч. пер.

9/10

убийцы. Но стояли у креста все: враги и верующие, сомневающиеся и робкие, насмешники и сторонники; и молитва Иисуса о прощении в тот час была о всех них и об их грехах. Милостивая любовь Бога живет среди своих врагов. Милостиво зовет нас идти за собой тот же Иисус Христос, милость которого спасла распятого разбойника в его последний час.

Куда призыв идти вслед приведет тех, кто его послушает? Какие вызовет он решения и расколы? С этим вопросом мы должны обращаться к тому Единственному, кто знает ответ. Зовущий за собой Иисус Христос единственный знает, куда ведет путь. Но мы твердо знаем, что этот путь будет милостив сверх меры. Идти вслед Иисусу Христу радостно.

Сегодня кажется, что очень трудно неуклонно идти узким путем церковных решений и при этом оставаться со слабыми и безбожными, сохраняя всю широту любви Христа ко всем людям, терпение и милосердие, «филантропию» (человеколюбие) Бога (Тит. 3, 4); и все же то и другое должно идти рука об руку, иначе наш путь — человеческий. Во всей серьезности хождения вслед да подарит Бог нам радость, во всяком «нет» греху — «да» грешнику, во всякой обороне от врагов — преодолевающее и победоносное слово Евангелия. «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф. И, 28 сл.).

I

ДОРОГАЯ МИЛОСТЬ

Дешевая милость — смертельный враг нашей Церкви. Сегодня мы сражаемся за дорогую милость.

Дешевая милость — это милость как бросовый товар, задешево полученное прощение, утешение, таинство; милость как неистощимый церковный склад, откуда беспечно и расточительно идет легкомысленная раздача; милость без цены, без стоимости. Будто сущность милости состоит именно в том, что счета оплачены вперед на все времена. А по оплаченному счету все можно получить задаром. Раз бесконечно велика уплаченная цена, то бесконечно велики и возможности пользования и мотовства. Да и что это за милость, если она не достается задешево?

Дешевая милость — это милость как учение, как принцип, как система; это прощение грехов как всеобщая истина; это любовь Бога как христианская: идея Бога. Кто с ней согласился, уже получил прощение грехов. А Церковь с таким учением о милости, по самому смыслу данного учения, тоже этой милости причастна. В такой Церкви мир получает дешевое покрытие грехов, в которых не раскаялся и от которых тем более не собирается избавляться. Поэтому дешевая милость — это отрицание живого Слова Божьего, отрицание Его вочеловечения.

Дешевая милость — это оправдание не грешника, а греха. Раз всё творит только милость, то пусть все остается по-старому. «Деянья наши все — тщета». Мир остается миром, мы остаемся грешниками, даже «при жизни наи-

13

лучшей» 1. Итак, пусть христианин живет так же, как мир,пусть он во всем ставит себя с миром вровень и уж конечно не дерзает — под страхом впасть в ересь мечтательства! — вести под милостью иную жизнь, чем под грехом! Да не дерзнет восстать против милости, осквернить великую, даровую милость и, попытавшись вести жизнь, послушную заповедям Иисуса Христа, воздвигнуть новый догматизм! Мир оправдан милостью, следовательно — чтобы не умалить эту милость! чтобы не противиться этой незаменимой милости! — пусть христианин живет, как прочий мир! Он, разумеется, охотно совершил бы что-нибудь чрезвычайное, ему, несомненно, огромного труда стоит отказываться от таких дел и исполнять свой долг, живя жизнью мира. Но он должен отказываться, должен отречься от себя, чтобы его жизнь не отличалась от жизни мира. Чтобы не мешать милости быть настоящей милостью, он поддерживает веру мира в дешевую милость. В этой обмирщенности, в необходимом самоотречении, на которое он должен пойти ради мира — нет, ради мило-сти! — пусть христианин утешается, уверенный (securus2) в обладании той милостью, которая сама всё творит. Итак, пусть христианин не идет вслед, но утешается милостью! Вот дешевая милость как оправдание греха, а не кающегося грешника, который оставил свой грех и обратился; здесь нет того прощения греха, которое отделяет от греха. Дешевая милость — это та милость, которую мы имеем такие, какие мы есть.

Дешевая милость проповедует прощение без раскаяния, крещения вне надзора общины, причащение без исповедания грехов, отпущение грехов без исповеди. Дешевая милость есть милость без хождения вслед, милость без креста, милость без живого вочеловечившегося Иисуса Христа.

Дорогая милость есть спрятанное в поле сокровище, ради которого человек идет и радостно продает всё, что имел; драгоценная жемчужина, за которую купец отдает все свое добро; Царство Христа, ради которого человек вырывает себе глаз, если тот его искушает; призыв Иисуса Христа, в ответ на который ученик оставляет сети и идет вслед.

Дорогая милость — это Евангелие, которое надо все время искать, дар — о котором молиться, дверь — в которую стучать.

14

Она дорога, поскольку зовет идти вслед, она — милость, поскольку зовет идти вслед Иисусу Христу; она дорога, так как стоит челавеку всей жизни, она милость, так как только она и дарит жизнь человеку; она дорога, так как она осуждает грех, она милость, так как оправдывает грешника. Милость дорога прежде всего потому, что она дорого стала Богу, что она стоила ему жизни его Сына — «вы куплены дорогою ценою», — и потому, что для нас не может быть дешево то, что дорого обходится Богу. Милость она прежде всего потому, что Богу его Сын был не дороже нашей жизни, и Он отдал Его за нас. Дорогая милость есть вочеловечение Бога.

Дорогая милость — это милость как святыня Бога, которую нужно защищать от мира, которую нельзя бросать псам, и потому — это милость как живое слово, слово Бога, которое Он сам произносит, как Ему угодно. Оно приходит к нам как милостивый призыв идти вслед Иисусу, как Прощающее слово к стесненному духу и сокрушенному сердцу. Милость дорога, так как покоряет человека под иго хождения вслед Иисусу Христу, и она — милость, так как Иисус говорит: «Иго Мое благо и бремя Мое легко».

Призыв «иди за мной!» дважды обращен к Петру. Он был первым и последним словом Иисуса к ученику (Мк. 1,17; Ио. 21, 22). Вся жизнь Петра заключена между этими двумя призывами. В первый раз, на Генисаретском озере, Петр в ответ на призыв Иисуса оставил сети и ремесло и по первому его слову пошел за ним. В последний раз Воскресший застает его за прежним занятием, снова на Генисаретском озере, и снова раздается: иди за мной! В промежутке уместилась вся жизнь ученика, идущего вслед Иисусу. Посреди этой жизни — исповедание Иисуса как Христа, как Помазанника Божьего. Петру трижды: в начале, в конце и в Кесарии Филипповой — возвещается одно и то же: Христос — его Господь и Бог. Та же милость Христа и зовет его: иди за мной! — и открывается ему в его исповедании Сына Божьего.

Трижды вставала милость на пути Петра, Единая милость, трижды по-разному возвещенная, поэтому она была собственной милостью Христа, а отнюдь не милостью, которую ученик сам себе присвоил. Это была всё та же милость Христова: она побудила ученика всё бросить ради хождения вслед, она внушила ему то исповедание, которое весь мир принял за богохульство, она призвала не-

15

верного Петра в последнюю общность мученичества, простив ему тем самым все грехи. Милость и хождение вслед составляют единое, неразрывное целое в жизни Петра. Он получил дорогую милость.

С распространением христианства и растущим обмирщением Церкви понимание дорогой милости понемногу утратилось. Мир стал христианским, милость стала всеобщим достоянием христианского мира. Она начала доставаться задешево. Но католическая Церковь сберегла остаток прежнего понимания. Решающую роль сыграло то, что монашество не порвало с Церковью и что мудрость Церкви терпела монашество. На окраине Церкви было место, где сохранялось понимание того, что милость дорога, что милость включает хождение вслед. Люди бросали всё, что имели, ради Христа и старались тщательно исполнить его заповеди в ежедневном упражнении. Так монашеская жизнь стала живым протестом против обмирщения христианства, против обесценивания милости. Однако, терпя этот протест и не допуская окончательного разрыва, Церковь этот протест обесценивала, более того, именно из него добывала оправдание собственной обмирщенности; ведь монашеская жизнь к тому времени превратилась в особое достижение немногих, не обязательное для массы церковного народа. Применимость заповедей Иисуса роковым образом ограничили группой особо квалифицированных людей, и из-за этого стали различать максимальную и минимальную норму христианского послушания. Тем самым стало возможно, отвечая любым нападкам на обмирщение Церкви, указывать на монашеский путь внутри Церкви, рядом с которым путь более легкий оказывался вполне оправдан. В итоге ссылка на раннехристианское понимание дорогой милости, сохранявшееся монашеством в римской Церкви, парадоксальным образом окончательно оправдывала обмирщение Церкви. При всем при том решающая ошибка монашества состояла не в том, что оно — пусть во многом неверно понимая волю Иисуса — пошло милостивым путем строгого хождения вслед. Напротив, монашество отдалилось от христианской сути, поскольку позволило своему пути сделаться необязательным достижением немногих и тем самым поставило его себе в особую заслугу.

Когда через своего слугу Мартина Лютера Бог возобновил во время Реформации Евангелие чистой, дорогой

16

милости, Он провел Лютера через монастырь. Лютер был монахом. Он все оставил и хотел идти вслед Христу в совершенном послушании. Он отрекся от мира и приступил к христианскому деланию. Он учился покорности Христу и Церкви, зная, что только послушный может верить. В ответ на призыв уйти в монастырь Лютер готов был заплатить всей своей жизнью. Но на пути к Богу он потерпел крушение. Бог показал ему через Писание, что хождение вслед Христу — это не особая заслуга избранных, а, божественная заповедь всем христианам. Смиренный труд хождения вслед сделался в монашестве особой заслугой святых. Самоотречение идущих вслед разоблачается здесь как последнее духовное самоутверждение праведника. Мир прорвался в самую сердцевину монашеской жизни и действовал там самым опасным образом. Монашеское бегство от мира оказалось на поверку утонченнейшей формой любви к миру. В этом крушении последней надежды на праведную жизнь Лютер усмотрел милость. В крахе монашеского мира он увидел спасающую руку Божью, протянутую во Христе. Он усмотрел ее в вере в то, что «деянья наши1 все тщета при жизни наилучшей» . Дарованная ему милость обошлась ему дорого, она сломала всё его существование. Он снова должен был отбросить невод и пойти вслед. В первый раз, когда он пришел в монастырь, он бросил всё, кроме себя самого, кроме своего праведного Я. На этот раз было отобрано и оно. Он пошел не за своими заслугами, а за милостью Бога. Ему не было сказано: хоть ты и согрешил, но теперь всё прощено, оставайся впредь, где ты сейчас, и утешайся прощением! Лютер должен был оставить монастырь и вернуться в мир не потому, что мир будто бы сам по себе хорош и свят, а потому, что монастырь — это тот же мир.

Уход Лютера из монастыря обратно в мир был самой грозной атакой на мир со времен раннего христианства. Отречение монаха от мира — детская игра по сравнению с тем отказом, который мир услышал от вернувшегося в него. Началась прямая схватка с миром. Теперь хождение вслед Иисусу нужно было прожить посреди мира. То, в чем раньше, как в чем-то особенном, упражнялись при особых условиях и поблажках монастырской жизни, теперь стало обязательной заповедью для всякого.христианина в мире. Совершенное послушание заповеди Иисуса

17

нужно было осуществлять в повседневной жизни, в повседневной работе. Из-за этого бесконечно углубился конфликт между жизнью христианина и жизнью мира. Началась рукопашная.

Самым губительным и превратным толкованием дела Лютера было бы мнение, будто, открыв Евангелие чистой милости, Лютер провозгласил свободу от заповедей Иисуса в мире, будто реформаторское открытие — это канонизация мира, его оправдание прощающей милостью. Напротив, мирское занятие христианина оправдано в глазах Лютера лишь тем, что в нем с последней остротой заявлен протест против мира. Лишь поскольку мирское занятие христианина осуществляется в хождении вслед Иисусу, лишь постольку дает ему Евангелие новое право. Оправдание не греха, а грешника — вот что было причиной возвращения Лютера из монастыря. Лютеру была дарована дорогая милость. Она была милостью, ибо была водой для жаждущей земли, утешением от страха, освобождением от рабства на самовольно избранном пути, прощением всех грехов. Она была дорогой, ибо не освобождала от труда, но бесконечно усиливала призыв к хождению вслед. Но именно потому она дорога, что она милость, и именно потому милость, что дорога. Такой была тайна реформаторского Евангелия, тайна оправдания грешника.

И все же победителем в истории Реформации осталось не лютерово понимание чистой, дорогой милости, а чуткий религиозный инстинкт человека, приводящий туда, где милость достается дешевле всего. Достаточно было совсем легкого, почти незаметного сдвига акцента, чтобы сделать опаснейшее и губительнейшее дело. Лютер учил, что даже на праведнейших путях и делах человеку не устоять перед Богом, ибо в сущности он ищет всегда самого себя. В этом критическом положении он ухватился за милость свободного и безусловного прощения всех грехов в вере. При этом Лютер знал, что он сам заплатил и платит каждый день за эту милость жизнью, ибо милость не избавила его от хождения вслед, но впервые поставила на этот путь. Говоря о милости, Лютер всегда имел в виду собственную жизнь, которая только милостью и могла быть обращена к совершенному послушанию Христу. Только так он и мог говорить о милости. Слова Лютера, что всё творит только милость, за ним повторяли учени-

18

ки — но с тем единственным различием, что они очень скоро вычеркнули и из мыслей, и из слов самоочевидную для Лютера вещь, а именно хождение вслед — то, о чем Лютеру было незачем говорить, ибо он всегда говорил как тот, кого милость привела к самому трудному хождению вслед Иисусу. Так что доктрина учеников была неуязвима с точки зрения доктрины Лютера, и все-таки их учение стало концом и отрицанием Реформации как откровения дорогой милости Бога на земле. Из оправдания грешника в мире вышло оправдание греха и мира. Из дорогой милости вышла дешевая милость без хождения вслед.

Если Лютер говорил, что наши деяния — тщета даже при наилучшей жизни и что поэтому перед Богом ничто не имеет силы «кроме Его милости и благости грех прощать», то он говорил как тот, кто до этой минуты и даже в эту самую минуту ощущал себя призванным вновь и вновь идти за Иисусом и все, что имеет, оставить. Познание милости было для него окончательным радикальным разрывом с грехом его жизни, но отнюдь не оправданием этого греха. Ухватившись за прощение, он увидел в милости окончательный радикальный отказ от своевольной жизни, и именно поэтому — первый по-настоящему серьезный призыв идти вслед. Соответственно милость была для него «итогом», но конечно не человеческим, а божественным «итогом». Но этот итог потомки превратили в принципиальную предпосылку вычислений. Отсюда все беды. Если милость — это дарованный самим Христом «итог» христианской жизни, то такая жизнь ни на мгновение не избавлена от хождения вслед. Но если милость — принципиальная предпосылка моей жизни как христианина, то, значит, мне заранее дано отпущение грехов, которые я совершаю, живя в мире. Опираясь на эту милость, я могу грешить, да и сам мир принципиально оправдан этой милостью. Я по-прежнему остаюсь в моем гражданско-мирском существовании, всё остается по-старому, и я могу не сомневаться, что храним милостью Божьей. Под такой милостью весь мир стал «христианским», но само христианство под такой милостью невиданным прежде образом превратилось в мир. Конфликт между христианской и гражданской, мирской, профессиональной жизнью устранен. Христианская жизнь, мол, именно в том и состоит, что я живу в мире и как мир, ничем от него не разнясь, даже не

19

смею — ради милости! — с ним разниться, состоит в том, что я в известное время попадаю из пространства мира в пространство Церкви, чтобы там удостовериться в прощении моих грехов. От хождения вслед Иисусу я избавлен дешевой милостью, которая должна быть жесточайшим врагом хождения вслед, которая должна ненавидеть и хулить подлинное хождение вслед. Милость как предпосылка — это самая дешевая милость, милость как итог — дорогая милость.Страшно представить, сколько зависит от того, каким именно образом высказана и применена евангельская истина. Слова об оправдании только милостью всё те же, но ложное применение этих слов полностью губит их суть.

Когда Фауст, прожив жизнь в трудах познания, говорит: «Я вижу, знать нам не дано» — то это итог и нечто совсем иное, чем те же слова, сказанные студентом в конце первого семестра в оправдание своего безделья (Кьер-кегор). Как итог этот тезис истинен, как предпосылка — самообман. То есть понимание нельзя отрывать от жизни, в которой оно добыто. Лишь тот, кто идет вслед Христу, отрекшись от всего, что имел, смеет сказать, что оправдан только милостью. Сам призыв идти вслед для него — милость, а милость — призыв идти вслед. Но сам себя обманывает тот» кто хочет, чтобы милость избавила его от хождения вслед.

Но не впал ли и сам Лютер в опасную близость к такому извращению смысла милости? Что еще значат его слова: «Ресса fortiter, sed fortius fide et gaude in Christo» —

«Смело греши, но верь и радуйся во Христе еще сме-,,,з — Да, ты грешник и тебеиз греха не^выораться; монах ли ты или мирянин, хочешь ли быть праведником или злодеем, из пут мира ты не ускользаешь, ты грешишь. Так греши смело — и именно помня об оказанной милости! Это ли не неприкрытое провозглашение дешевой милости, охранная грамота греха, уничтожение хождения вслед? Это ли не кощунственное подстрекательство дерзко грешить, исходя из милости? Можно ли оскорбить милость более дьявольским образом, чем греша на основе дарованной Богом милости? Разве католический катехизис не прав, видя здесь грех против Святого Духа?

Всё зависит от того, проведено ли различие между итогом и предпосылкой. Если тезис Лютера — предпосылка теологии милости, тогда провозглашена дешевая милость.

20

Но тезис Лютера нужно считать не началом, а исключительно концом, итогом, замковым камнем, последним словом. Понятое как предпосылка, ресса fortiter становится этическим принципом; принципу милости должен соответствовать принцип ресса fortiter. Это оправдание греха. Тогда тезис Лютера превращается в свою противоположность. Но для Лютера «смело греши» могло быть только крайним выходом, только ободрением того, кто на пути хождения вслед понял, что не может стать безгрешен, кто, страшась греха, отчаивается в милости Божьей. ‘ Для него «смело греши» — отнюдь не принципиальное одобрение его непослушной жизни, но благая весть о милости Бога, весть, перед лицом которой мы всегда и во всяком состоянии грешники и которая нас именно как грешников ищет и оправдывает. Смело признай себя ответственным за свой- грех, не пытайся от него ускользнуть, но «верь еще смелее». Ты грешник, так и будь греш-никой, не желай быть чем-то иным, чем ты есть, ежедневно заново становись грешником и будь в этом смел. Кому еще можно такое сказать, как не тому, кто ежедневно всем сердцем отрекается от греха, кто ежедневно отрекается от всего, что мешает ему идти вслед Иисусу, и кто тем не менее безутешен из-за своей ежедневной неверности и греха? Кто еще может услышать такое без риска для своей веры, как не тот, кто слышит в таком утешении новый призыв в хождение вслед Христу? Так тезис Лютера, понятый как итог, становится дорогой милостью, которая одна и есть милость.

Милость как принцип, ресса fortiter как принцип, дешевая милость как принцип — это в конечном счете всего лишь новый закон, который не помогает и не делает свободным. Милость как живое слово, ресса fortiter как. утешение в испытаниях и призыв идти вслед, дорогая милость — это единственная чистая милость, которая действительно прощает грехи и освобождает грешника.

Как вороны собрались мы вокруг трупа дешевой милости, тянем из него яд, от которого в нас умирает хождение вслед Иисусу. Правда, доктрина чистой милости узнала несравненный апофеоз, чистая доктрина милости сама стала Богом, сама стала милостью. Повсюду слова Лютера — превращенные, однако, из истины в самообман. То есть: если у нашей Церкви есть доктрина оправдания, то и сама она непременно — оправданная Церковь! Даже

21

и верность наследию Лютера распознавалась по тому, насколько дешевой делали милость. Быть наследником Лютера значило уступать хождение вслед законникам, реформатам, мечтателям, исключительно в интересах милости; значило оправдывать мир, а христиан, идущих вслед, считать еретиками. Народ стал христианским, стал люте-ровским, но очень задешево и за счет отказа от хождения вслед. Дешевая милость победила.

Но понимаем ли мы, что эта дешевая милость оказалась к нам крайне немилосердна? Разве крах организованной Церкви, которым мы сегодня расплачиваемся, — это не необходимое следствие слишком задешево полученной милости? Провозвестие и таинства раздавались задаром, целый народ крестили, конфирмовали, отпускали ему грехи, не ставя вопросов и условий, из человеколюбия давали святыню насмешникам и неверующим, изливали бесконечные потоки милости, но призыв к строгому хождению вслед Христу звучал все реже. Где опыт ранней Церкви, которая, проводя катехизацию, так тщательно охраняла границу между Церковью и миром, охраняла дорогую милость? Где предостережения Лютера против проповеди Евангелия, которая бы утверждала людей в их безбожной жизни? Когда еще христианизация мира бывала такой жестокой и губительной? Что такое 3000 саксов, физически убитых Карлом Великим, по сравнению с сегодняшними миллионами убитых душ? На нас подтвердилось, что дети расплачиваются за грехи отцов до третьего и четвертого колена. Дешевая милость оказалась очень немилосердна к нашей Евангелической Церкви.

Разумеется, она оказалась немилосердна и к большинству из нас лично. Она не открыла, а закрыла нам путь к Христу. Она не позвала нас идти вслед, но утвердила в непослушании. Разве милосердно, что над нами разразилось слово о дешевой милости там, где мы когда-то услышали призыв идти вслед Иисусу как милостивый призыв Христа, где мы, может быть, решились на первые шаги хождения в строгом послушании заповедям? Разве могли мы услышать в этом слове что-то иное, нежели призыв к крайне мирскому отрезвлению и желание остановить нас на нашем пути, погасить в нас радость хождения вслед, указав, что это всего лишь самовольно нами избранный путь, трата сил, усердия, дисциплины — бесполезная и да-

22

же крайне опасная? Ведь всё уже готово и совершено в самой милости! Тлеющий фитиль немилосердно потушили. Немилосердно было.так говорить с человеком, ибо он, сбитый с толку предложением столь дешевого товара, оставлял путь, на который его позвал Христос, и хватался за дешевую милость, которая его навсегда отгораживала от познания дорогой. И неизбежно получалось, что обманутый слабый человек сразу начинал казаться себе сильным, раз получил дешевую милость, а в действительности терял силы к послушанию и хождению вслед. Слово о дешевой милости погубило больше христиан, чем любая заповедь 1 о делах.

Дальше мы будем говорить ради тех, кому знакомы эти искушения, для кого слово о милости стало ужасающе пусто. Правдивость требует, чтобы что-то было сказано ради тех из нас, кто признает, что, получив дешевую милость, перестал идти вслед Христу и вместе с тем — понимать дорогую милость. Попросту говоря: раз мы не хотим отрицать, что уже не стоим в верном хождении вслед Христу, что хоть мы и члены правоверной Церкви с чистым учением о милости, но уже не члены церкви, идущей вслед, то нужно попытаться заново понять милость и хождение вслед в их взаимосвязи. Дальше уступать мы уже не имеем права. Все отчетливей беды нашей Церкви сводятся к одному вопросу: как нам сегодня жить по-христиански.

Счастлив, кто уже стоит в конце пути, который мы собираемся пройти, и изумленно понимает то, что поистине кажется непонятным: что милость дорога именно потому, что она чистая милость и милость Бога в Иисусе Христе. Счастлив, кто, простодушно идя вслед Иисусу Христу, побежден милостью и поэтому смеет в смирении духа хвалить всевластную милость Христову. Счастлив, кто, зная такую милость, может жить в мире и не терять себя для милости, кто, идя вслед Иисусу Христу, так уверен в небесном отечестве, что действительно свободен для жизни в этом мире. Счастлив, для кого хождение вслед Иисусу Христу значит одно: жить по милости, и для кого милость значит одно: хождение вслед. Счастлив, кто стал таким христианином, и к кому слово милости было милосердно.

23

Примечания

1 Цитата из гимна Мартина Лютера «Из глубины бед взываю к Тебе».- Примеч. пер.

2 Securus (лат.) — защищенный, находящийся вне опасности. — Примеч. пер.

3 Dr. Martin Luther Briefwechsel. Bearbeitet von Dr. E.L. Enders und fortgesetzt von G. Kawerau,FrankfurtamMain, 1884-1932, Enders III, S. 208, 118f.

24

ПРИЗЫВ ИДТИ ВСЛЕД

«Проходя, увидел Он Левия Алфеева, сидящего у сбора пошлин, и говорит ему: следуй за Мною. И он встав последовал за Ним» (Мк. 2, 14).

Раздается призыв, и без всякого промежутка следует послушное деяние позванного. Ответ ученика — не словесное исповедание веры в Иисуса, но послушное действие. Как возможна эта непосредственная встреча призыва и послушания? Она возмущает естественный разум, он старается разорвать эту жесткую непосредственность, что-то вставить между, что-то объяснить. Ведь при любых обстоятельствах должен иметься посредник — психологический или исторический. Задается дурацкий вопрос, а не знал ли раньше мытарь Иисуса, не поэтому ли был готов откликнуться на его призыв. Но именно об этом текст упрямо молчит, для него все дело как раз в непосредственной встрече призыва и действия. Ему не интересны психологические мотивы праведных решений человека. А почему не интересны? Потому что для встречи призыва и действия есть лишь одно значимое основание: сам Иисус Христос. Он Тот, кто зовет. Потому мытарь и идет вслед. В этой встрече проявляется безусловный, непосредственный и не нуждающийся в основаниях авторитет Иисуса. Нет ничего до, и нет ничего после, кроме послушания позванного. Иисус есть Христос — поэтому у него есть власть звать и требовать послушания своему слову. Иисус зовет идти вслед не как учитель и

25

образец, но как Христос, Сын Божий. Так что в этом коротком тексте возвещается Иисус Христос и его притязания на человека, больше ничего. Ни ученику, ни его убежденному христианству не достается никаких похвал. Не на него надо глядеть, а лишь на Того, кто зовет, на его власть. И не указано никаких путей к вере, к хождению вслед: к вере нет иного пути кроме послушания призыву Иисуса.

А что же сказано о содержании хождения вслед? Иди за мной, беги за мной! Вот и всё. Идти вслед за Ним — это что-то совершенно бессодержательное. В самом деле: нет ни жизненного плана, который бы казался осмысленным, ни цели, ни идеала, к которому можно стремиться. Нет ничего такого, ради чего, по человеческому мнению, стоило бы ставить на карту хоть что-нибудь, тем более самого себя. И что происходит? Позванный оставляет всё, что имеет, не затем, чтобы сделать что-то особенно ценное, но просто ради самого призыва, так как иначе он не может пойти за Иисусом. Самому этому поступку не придается ни малейшей ценности. Сам по себе он что-то вполне незначительное, неважное.

Человек сжигает мосты и идет вперед. Вызванный должен «выступить» из прежнего существования, должен осуществования,долженосуществить «экзистенцию»1 в буквальном смыслеслова.

Старое осталось позади и целиком принесено в жертву. Ученик брошен из сравнительной жизненной обеспеченности в полную необеспеченность (то есть на самом деле в полную обеспеченность и укрытость общности с Иисусом); из области обозримого и предусмотримого (то есть на самом деле совершенно непредусмотримого) в область совершенно необозримого и случайного (то есть на самом деле единственно необходимого и предусмотримого); из области конечных возможностей (то есть на самом деле бесконечных возможностей) в область бесконечных возможностей (то есть на самом деле в единственную освобождающую действительность). И снова — никакого всеобщего закона, напротив, точная противоположность всякой законности. Снова нет ничего, кроме связи с Иисусом Христом, то есть полный разрыв с любыми планами, идеалами и законами. Потому и невозможно больше никакое другое содержание, что единственное содержание есть Христос. Помимо Иисуса здесь нет никакого иного содержания. Только Он.

26

Итак, призыв идти вслед означает связь исключительно с личностью Иисуса Христа, разрыв всякой законности милостью Того, кто зовет. Это милостивый призыв, милостивая заповедь. Он по ту сторону вражды Закона и Евангелия. Христос зовет, ученик идет вслед. Здесь и милость и заповедь. «Буду ходить свободно; ибо я взыскал повелений Твоих» (Пс. 118, 45).

Хождение вслед — это связь с Христом; раз есть Христос, должно быть и хождение вслед. Идея Христа, систематическая доктрина, общезначимое религиозное ‘ представление о милости или прощении грехов делают необязательным, в сущности, даже исключают хождение вслед, ему враждебны. По отношению к идее человеку доступны знание, вдохновение, может, даже осуществление, но никоим образом — послушное личное хождение ей вслед. Христианство без живого Иисуса Христа — это неизбежно христианство без хождения вслед, а христианство без хождения вслед — это всегда христианство без Иисуса Христа; оно идея, миф. Христианство, в котором есть только Бог-Отец, но нет Христа как живого Сына, попросту уотраняет хождение вслед. Доверие Богу есть, а хождения Ему вслед нет. Лишь потому, что Сын Божий стал человеком, лишь потому, что Он — Посредник, лишь поэтому хождение вслед — это верное отношение к Нему. Хождение вслед связано с Посредником, и где верно говорится о хождении вслед, там говорится о Посреднике Иисусе Христе, Сыне Божьем. Только Посредник, только Богочеловек может призвать в хождение вслед.

Хождение вслед без Иисуса Христа — это своевольный выбор пути, может быть идеального, может быть мученического, но лишенного обетовании. Иисус его отвергнет.

«И пошли в другое селение. Случилось, что, когда они были в пути, некто сказал Ему: Господи! я пойду за Тобою, куда бы Ты ни пошел. Иисус сказал ему: лисицы имеют норы, и птицы небесные — гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову. А другому сказал: следуй за мною. Тот сказал: Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего. Но Иисус сказал ему: предоставь мертвым погребать своих мертвецов; а ты иди, благовествуй Царствие Божие. Еще другой сказал: я пойду за Тобою, Господи! Но прежде позволь мне проститься с домашними моими. Но Иисус сказал ему: ни-

27

кто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия» (Лк. 9, 57—62).

Первый ученик сам вызывается идти за Иисусом, он не призван, и ответ Иисуса указывает энтузиасту, что тот не понимает, что делает. Он и не может этого понимать. Таков смысл ответа, в котором ученику показана жизнь с Иисусом в ее действительности. Здесь говорит Тот, кто идет на крест, Тот, вся жизнь которого в символе веры обозначена одним словом «страдавший». Этого ни один человек не может захотеть по своей воле. Никто не может призвать сам себя, говорит Иисус, и его слово остается без ответа. Между желанием пойти вслед и действительным хождением остается зиять пропасть.

Но самая глубокая пропасть преодолима, если зовет сам Иисус. Второй ученик, прежде чем пойти, хочет похоронить отца. Его обязывает закон. Он знает, что он хочет и должен делать. Сначала пусть будет исполнен закон, а потом он пойдет. Здесь между позванным и Иисусом встает ясная заповедь закона. Призыв Иисуса властно противостоит тому, чтобы именно теперь, какими бы ни были обстоятельства, что-то встало между Иисусом и позванным, пусть самое великое и святое, пусть даже закон. Именно теперь нужно ради Иисуса нарушить стоящий на пути закон, ибо между Иисусом и позванным у него прав уже нет. Здесь Иисус противопоставляет себя закону и велит идти вслед. Говорит только Христос. Последнее слово за Ним. Противиться другой не может. Этот призыв, эта милость неотразимы.

Третий, подобно первому, считает хождение вслед предложением, которое может сделать только он сам, считает собственным жизненным планом, который он сам выбирает. Но в отличие от первого он думает, что вправе ставить со своей стороны условия. При этом он совершенно запутывается в противоречиях. Он хочет предоставить себя Иисусу, но одновременно ставит что-то между собой и Иисусом: «разреши мне сперва». Он хочет пойти вслед, но хочет сам себе создать условия для хождения. Для него хождение вслед — это возможность, для осуществления которой необходимы условия и предпосылки. Так хождение вслед превращается во что-то по-человечески разумное и понятное. Сначала делаешь одно, потом другое. Всему свое место и свое время. Ученик хотя и сам вызывается пойти, но при этом сохраняет право

28

ставить условия. Ясно, что в этот момент хождение вслед перестает быть хождением вслед. Оно становится человеческим планом, который я сам составляю и могу оправдать с точки зрения разума и этики. Итак, этот третий и хочет идти вслед и в ту самую минуту, когда об этом говорит, — уже не хочет. Самим своим предложением он отменяет хождение вслед, ибо хождение вслед не терпит никаких условий, встающих между Иисусом и тем, кто Ему послушен. Итак, этот третий впадает в противоречие не. только с Иисусом, но и с самим собой. Он не хочет ни того, чего хочет Иисус, ни того, чего хочет сам. Он сам себя судит, сам с собой в разладе, и всё это из-за «разреши мне сперва». Ответ Иисуса дает образ этого внутреннего разлада, исключающего хождение вслед: «Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия».

Идти вслед — значит делать определенные шаги. Первый же шаг, сделанный в ответ на призыв, отделяет идущего от его прежнего существования. Поэтому призыв идти вслед сразу создает новую ситуацию. Оставаться в прежней ситуации и идти — взаимоисключающие вещи. Сначала это было вполне очевидно. Чтобы идти за Иисусом, мытарю нужно покинуть сбор пошлин, Петру — сети. А нам кажется, будто уже и тогда всё могло быть совсем иначе. На наш взгляд, Иисус мог бы изложить мытарю новое представление о Боге и оставить его в прежней ситуации. Не будь Иисус вочеловечившимся Сыном Божьим, такое было бы возможно. Но так как Иисус — Христос, то с самого начала должно стать ясно, что его слово — это не доктрина, а новое сотворение бытия. Действительно идти с Иисусом — вот что важно. Кого Он зовет, тому тем самым сказано, что у него есть одна-един-ственная возможность верить в Христа: всё бросить и идти с вочеловечившимся Сыном Божьим.

С первым шагом идущий попадает в ситуацию, в которой возможна вера. Не пойдя, оставшись на месте, верить он не научится. Позванный должен перейти из своей ситуации, в которой он не может верить, в ту, в которой вера впервые становится возможна. Сам по себе этот шаг лишен программной ценности, он оправдан только тем, что обретена общность с Иисусом Христом. Левий, оставаясь у сбора пошлин, и Петр — у сетей, могут .честно и верно заниматься своим ремеслом, могут иметь прежнее

29

или новое представление о Боге, но если они хотят научиться верить Богу, то пусть идут за вочеловечившимся Сыном Божьим, идут с Ним.

Прежде было иначе. Прежде они могли тихо, незаметно жить за работой, соблюдали закон, ждали Мессию. Но вот Он пришел, вот раздался его призыв. Теперь верить — значит уже не тихо ждать и жить, но вступить в хождение вслед. Теперь его призыв идти вслед разорвал все связи ради единственной связи с Иисусом Христом. Теперь нужно сжечь все мосты, нужно сделать шаг в бесконечную необеспеченность, чтобы узнать, что Иисус требует и что Он дает. Оставаясь у сбора пошлин, Левий мог бы считать Иисуса помощником во всякой нужде, но он не узнал бы в Нем своего единственного Господа, которому должен вручить всю свою жизнь, не научился бы верить. Должна создаться ситуация, в которой возможна вера в Иисуса — вочеловечившегося Бога, та невозможная ситуация, когда всё поставлено на одно — на слово Иисуса. Петр должен шагнуть из лодки на зыбкую воду, чтобы узнать свое бессилие и всесилие своего Господа. Не шагнув, он не научился бы вере. Должно возникнуть совершенно невозможное, с этической точки зрения просто безответственное положение на зыбком море, чтобы стала возможна вера. Путь к вере лежит через послушание призыву Христа. Требуется шаг, а иначе призыв Иисуса уходит в пустоту, и все предполагавшееся хождение вслед без этого шага оборачивается ложным меч-тательством.

В разделении ситуаций на те, в которых вера возможна, и те, в которых она невозможна есть большой риск. Должно быть совершенно ясно, что, во-первых, это никогда не зависит от самой ситуации и никогда по ней самой нельзя узнать, какого она рода. Только призыв Иисуса Христа определяет ее как такую, в которой возможно верить. Во-вторых, ситуацию, в которой возможно верить, никогда не создает человек. Хождение вслед не может быть предложено самим человеком. Ее создает только призыв. В-третьих, сама по себе эта ситуация лишена всякой ценности. Она оправдана только призывом. Последнее и главное: ситуация, в которой возможна вера, сама возможна только в вере.

Понятие ситуации, в которой возможно верить, — это просто описание положения вещей, при котором имеют

30

силу два одинаково истинных тезиса: только верящий послушен, и только послушный верит.

Мы сильно погрешили бы против Библии, оставь мы первый тезис без второго. Только верящий послушен — так нам хотелось бы понимать. То есть послушание будто бы идет за верой, как хороший плод от хорошего дерева. Сначала вера, лишь потом послушание. Если имеется в виду, что оправдывает только вера, а не дела послушания, тогда это, безусловно, необходимая и бесспорная предпо-.сылка всего дальнейшего. Но если бы имелось в виду какое-то временное разделение: сперва, мол, нужно поверить, а затем уже следует послушание, то тогда вера и послушание оторвались бы друг от друга и остался бы открытым в высшей степени практический вопрос: когда же должно начаться послушание. Послушание отделено от веры. Чтобы верно понимать оправдание, нужно разделить послушание и веру, но это разделение ни в коем случае нейолжно отменить их единство, состоящее в том, что вера существует только в послушании, без послушания ее нет, что только в акте послушания вера — это вера.

Поскольку недостаточно сказать, что послушание есть следствие веры, поскольку вера и послушание связаны неразрывным единством, то тезису, что только верящий послушен, нужно сопоставить другой: только послушный верит. Как там вера служит предпосылкой послушания, так здесь послушание — предпосылкой веры. В точно таком же смысле, в каком послушание названо следствием веры, его нужно назвать и ее предпосылкой.

Только послушный верит. Нужно оказать послушание какому-то конкретному приказу, тогда возможна вера. Нужно сделать первый шаг послушания, тогда вера уже не благочестивый самообман, не дешевая милость. Все дело в первом шаге. Он качественно отличается от всех последующих. Первый шаг послушания должен увести Петра от сетей, с лодки, юношу — от богатства. Только в этом новом существовании, созданном послушанием, возможно верить.

В этом первом шаге надо прежде всего видеть внешнее дело, состоящее в перемене одного образа жизни на другой. На такой шаг способен всякий. Для того у человека и есть свобода. Это поступок в рамках iustitia civilis ‘ второй человек свободен. Петр не может сам себя обратить, но сети оставить он может. В сущности, в Евангели-

31

ях уже с первым шагом требуется поступок, затрагивающий всю жизнь в целом. Римская Церковь такого шага требовала только в виде чрезвычайной возможности монашества, в то время как для остальных верующих было достаточно готовности безусловно подчиняться Церкви и ее заповедям. И в лютеранских символических книгах знаменательным образом признается важность первого шага. Когда опасность синергистских3 лжетолкований уже принципиально устранена, можно и нужно освободить место для того первого внешнего деяния, которое необходимо для веры: здесь это шаг к Церкви, в которой проповедуется слово Спасителя. Этот шаг можно сделать в полной свободе. Иди в Церковь! На это ты способен в силу твоей человеческой свободы. Ты можешь в воскресенье выйти из дома и пойти в церковь. Не делая этого, ты добровольно исключаешь себя оттуда, где возможно верить. Тем самым лютеранские символические книги свидетельствуют, что им известна ситуация, в которой возможно верить, и ситуация, в которой вера невозможна. Хотя здесь это понимание задвинуто в тень, его чуть ли не стыдятся, но оно налицо: важен первый шаг как внешний поступок.

Подтвердив это понимание, во-вторых следует сказать, что этот первый шаг как чисто внешний поступок является и остается мертвым делом закона, которое само по себе никак не может вести к Христу. Будучи внешним деянием, новое существование остается целиком прежним; в лучшем случае оно становится новым законом, новым стилем жизни, не имеющим ничего общего с жизнью с Христом. Бросивший пить пьяница или раздавший деньги богач освобождается, конечно, от алкоголя и денег, но от самого себя — нет. И он остается с самим собой, вероятно, даже ближе к себе, чем до того, остается под требованием что-то сделать, целиком пребывая в смерти, которая есть его прежняя жизнь. Хоть дело и нужно совершить, само по себе оно не выводит из смерти, непослушания, безбожия. Если мы сами видим в своем первом шаге предпосылку для милости, для веры, то самим нашим делом мы уже осуждены и совершенно отрезаны от милости. При этом во внешнее дело входит все, что мы привыкли называть убеждениями, хорошими намерениями,все, что римская Церковь называет facere quod in se est4.Если мы делаем первый шаг с умыслом поставить себя в ситу-

32

ацию, где возможна вера, то эта возможность веры оказывается просто делом, просто новой возможностью жить внутри нашего прежнего существования и, значит, совершенно неверно понята — мы остаемся в неверии.

И все-таки внешнее дело должно совершиться, все же мы должны попасть в ситуацию, где возможна вера. Мы должны сделать шаг. Что это значит? Это значит, что такой шаг делается верно лишь тогда, когда мы совершаем его, имея в виду не наше дело, которое надо сделать, а только слово Иисуса Христа, зовущее нас к этому шагу. Петр знает, что, по собственной воле выйдя из лодки, погибнет с первым же шагом, и поэтому зовет: «Повели мне придти к Тебе по воде», и Христос отвечает: «Приди». Итак, сначала должен был позвать Христос, лишь в ответ на его слово можно было сделать шаг. Призыв этот и есть его милость, зовущая из смерти в новую жизнь послушания. Зато теперь, когда Христос позвал, Петр должен покинуть лодку, чтобы к Христу прийти. Поэтому на самом деле уже самый первый шаг послушания есть акт веры в слово Христа. Но только совершенно извратив сущность веры, можно было бы отсюда заключить, что, раз вера уже налицо, то первый шаг не обязателен. Нужно решительно выдвинуть противоположный тезис: прежде чем станет возможно верить, нужно сделать шаг послушания. Непослушный верить не может.

Ты жалуешься на то, что не можешь верить? Но никто не должен удивляться, что не приходит к вере, если он в каком-то пункте сознательно противится заповеди Иисуса или уклоняется от нее. Ты не хочешь подчинить заповеди Иисуса какую-то греховную страсть, вражду, надежду, планы, разум? Тогда не удивляйся, что не получаешь Святого Духа, что не можешь молиться, что твоя молитва о вере тщетна! Лучше пойди и примирись со своим братом, откажись от греха, у которого ты в плену, и тогда снова сможешь верить! А отвергая слово заповеди Божьей, ты не воспримешь и слова его милости. Как ты можешь обрести общность с Тем, от кого ты сознательно в каком-то пункте уклоняешься? Непослушный верить не может, только послушный верит.

Здесь милостивый призыв Иисуса Христа идти вслед превращается в строгий закон: делай это! Оставь то! Сойди с лодки к Иисусу! Тому, кто верой или неверием извиняет свое непослушание, призыву Иисуса на деле, Иисус

33

 

говорит: сперва стань послушен, соверши внешнее дело, оставь то, что тебя связывает, откажись от того, что тебя отделяет от воли Бога! Не говори: у меня на это не хватает веры. У тебя ее нет до тех пор, пока ты остаешься в непослушании, пока не хочешь сделать первого шага. Не говори: у меня уже есть вера, мне уже незачем делать первый шаг. У тебя ее нет, пока и поскольку ты не хочешь сделать этот шаг, но коснеешь в непослушании под личиной смиренной веры. Ссылаться при нехватке послушания на нехватку веры, а при нехватке веры на нехватку послушания — это недобросовестная уловка. Непослушание «верующих» в том и состоит, что, когда от них требуется послушание, они признаются в неверии и орудуют этим признанием (Мк. 9, 24). Если веришь — сделай первый шаг! Он ведет к Иисусу Христу. Не веришь — сделай тот же шаг, так тебе приказано! Тебя не спрашивают о твоей вере или неверии, тебе приказано немедленно выполнить акт послушания. В нем создастся ситуация, когда и возможна и действительно существует вера.

И не сама создастся, но Он создает для тебя ситуацию, в которой ты можешь верить. Важно попасть в эту ситуацию, чтобы вера была не самообманом, а настоящей верой. Эта ситуация необходима именно потому, что дело только в настоящей вере в Иисуса Христа, только вера — цель сейчас и всегда («из веры в веру», Рим. 1, 17). Если кто станет слишком поспешно и слишком по-протестантски протестовать, пусть спросит себя, не дешевую ли милость он защищает. Ибо на самом деле лишь стоя рядом могут эти два тезиса не быть преградой на пути к настоящей вере, а врозь они, конечно же, величайший соблазн. Только верящий послушен — это сказано послушному внутри верящего; тол’ько послушный верит — это сказано верящему внутри послушного. Если взят отдельно первый тезис, то верующий выдан дешевой милости, то есть проклятию; если второй, то — делам, то есть проклятию.

С этой точки зрения мы можем взглянуть на христианское пастырство. Крайне важно, чтобы пастырь помнил об обоих тезисах. Он должен знать, что жалобы на недостаток веры всегда происходят от сознательного или уже ставшего бессознательным непослушания и что такие жалобы слишком легко находят утешение в дешевой милости. При этом непослушание остается в неприкосновенности, а слово о милости превращается в утешение, кото-

34

рым непослушный сам себя утешает, в прощение грехов, которое он сам себе дает. Но тогда провозвестие для него тщетно, он его уже не слышит. И прости он себе грехи хоть тысячу раз, все равно он не сможет поверить в действительное прощение, именно потому, что на самом деле оно ему не даровано. Неверующий кормится дешевой милостью, так как хочет упорствовать в непослушании. В сегодняшнем христианском пастырстве это частая ситуация. Неизбежно доходит до того, что, сам себе простив грехи, человек коснеет в непослушании и отговаривается тем, что не умеет распознать добро и заповедь Бога. Они, мол, неоднозначны и допускают разные толкования. Сознание непослушания, вначале ясное, постепенно помрачается и переходит в косность. Теперь непослушный сам себя так запутал и связал, что уже не способен слышать слово. Теперь на самом деле верить уже невозможно. Тогда между закосневшим и пастырем происходит примерно такой разговор: «Я больше не могу верить». — «Слушай слово, его тебе проповедуют!» — «Я слушаю, но оно ничего мне не говорит, оно тщетно для меня, идет мимо». — «Ты не хочешь слушать». — «Нет, хочу». На этом месте душеспасительная беседа чаще всего обрывается, так как пастырь не знает, с чем он столкнулся. Он знает лишь один тезис: только верующий послушен. Этим тезисом он не в силах помочь закосневшему, у которого именно что нет и не может быть веры. Пастырь думает, что уже оказался перед последней загадкой: Бог отказывает кому-то в той вере, которую дарует другим. Тогда, при наличии лишь одного тезиса, происходит капитуляция. Закосневший остается один и беспомощно оплакивает свою беду. А ведь именно здесь — поворотная точка разговора. Поворота полного. Доводы прекращаются, вопросы и беды собеседника больше не принимаются всерьез, чтобы тем серьезнее принять самого собеседника, который хочет за ними укрыться. И в ту крепость, которую он себе выстроил, происходит прорыв с помощью тезиса: только послушный верит. Беседа обрывается, и пастырь говорит: «Ты непослушен, ты отказываешь Христу в послушании, хочешь сохранить хоть сколько-нибудь собственной власти. Ты не способен услышать Христа, так как ты непослушен, не способен верить в личность, так как не хочешь повиноваться. У тебя в сердце есть место, где ты упорно противишься призыву Христа. Твоя беда — это твой грех».

35

Здесь снова на первом плане сам Христос: он поражает беса, который до сих пор прятался в человеке за дешевой милостью. Теперь важнее всего, чтобы у пастыря наготове были оба тезиса: только послушный верит и только верующий повинуется. Именем Христа он должен призвать к послушанию, к действию, к первому шагу. Брось всё, чем связан, и иди Ему вслед! В этот миг всё зависит от первого шага. Нужно разбить позицию непослушного, ибо заняв ее, Христа он уже не услышит. Беглец должен покинуть убежище, которое он себе выстроил. Лишь выйдя, он снова сможет свободно видеть, слышать, верить. Правда, перед лицом Христа ничего не приобретешь, совершив дело, ведь само по себе оно мертво, и все же Петр должен ступить на зыбкое море, чтобы начать верить.

Коротко говоря, дела обстоят так: тезис, будто только верующий послушен, отравляет человека дешевой милостью. Он коснеет в непослушании, утешает себя прощением, которое сам себе дарит, и замыкается от слова Христа. Прорыв в его крепость терпит неудачу, пока ему твердят тот самый тезис, за которым он укрылся. Нужен поворот, нужно призвать другого к послушанию: только послушный верит!

Не совращают ли его тем самым на путь собственных дел? Отнюдь нет: напротив, ему указывают на то, что его вера — вовсе не вера, его освобождают от его внутренних пут. Он должен выйти на вольный воздух решения. Тогда ему снова становится внятен призыв Христа верить и идти вслед.

И так мы попадаем в рассказ о богатом юноше.

«И вот, некто подошел сказал Ему: Учитель Благий! что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную? Он же сказал ему: что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как один только Бог. Если же хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди. Говорит Ему: какие? Иисус же сказал: не убивай; не прелюбодействуй; не кради; не лжесвидетельствуй; почитай отца и мать; и: люби ближнего твоего, как самого себя. Юноша говорит Ему: все это сохранил я от юности моей; чего еще недостает мне? Иисус сказал ему: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною. Услышав слово сие, юноша отошел с печалью, потому что у него было большое имение» (Мф. 19, 16—22).

36

Вопрос юноши о вечной жизни — это вопрос о спасении, попросту говоря, единственный важный вопрос. Но правильно задать такой вопрос нелегко. Это ясно из того, что юноша, очевидно имея в виду этот вопрос, задает, в сущности, совсем другой и что от этого вопроса он на самом деле уклоняется. Ведь он обращает свой вопрос к «благому учителю». В ответ он хочет услышать мнение, совет, суждение благого учителя, великого наставника. Он дает понять две вещи: во-первых, вопрос ему крайне важен, и у Иисуса, конечно же, есть что-то значительное в ответ. Но, во-вторых, он ждет от благого учителя, от великого наставника очень существенных слов, но все-таки не безусловно обязывающего божественного веления. Вопрос о вечной жизни — для юноши это вопрос, о котором он хотел бы поговорить, поспорить с «благим учителем». Но уже здесь у него на пути встает слово Иисуса: «Что ты называешь меня благим? Никто не благ как один только Бог». Вопрос уже выдал тайну его сердца. Он хотел бы поговорить о вечной жизни с благим рабби, но теперь слышит, что на самом деле стоит со своим вопросом не перед благим учителем, а перед самим Богом. И поэтому он не получит от Сына Божьего никакого ответа кроме ясного указания на заповедь единого Бога. Он не получит ответа «благого учителя», который бы прибавлял свое мнение к явной воле Бога. От себя Иисус отсылает к единственно благому Богу и именно этим выказывает себя совершенно послушным Сыном Бога. А если спрашивающий стоит перед самим Богом, то он сразу изобличен в том, что бежит от явной заповеди Бога, которую и сам знает. Конечно, юноша знает заповеди. Но в том-то и заключается его положение, что он не может ими довольствоваться, хочет их превзойти. Его вопрос изобличен как вопрос своевольно измышленной и избранной праведности. Почему юноше мало явной заповеди? Почему он ведет себя так, словно давно уже не знает ответ на свой вопрос? Почему он хочет упрекнуть Бога за то, что тот его будто бы оставил в неопределенности по этому решающему жизненному вопросу? Итак, юноша попался и приведен на суд. От необязательного вопроса о спасении он возвращен к простому послушанию явным заповедям.

Тут следует вторая попытка убежать. Юноша отвечает новым вопросом: «Какие?» В этом вопросе спрягался сам сатана. И, конечно, только этот выход оставался тому, кто

37

понял, что попался. Разумеется, юноша знает заповеди; кто же еще захотел бы в полноте заповедей распознать имеющую значение именно для него, именно сейчас? Явность заповедей многозначна, неясна — вот что говорит юноша. Заповедей он не видит, он все время видит только себя, свои проблемы, свои конфликты. От ясной заповеди Бога он отступает к интересной, бесспорно — человеческой, ситуации «этического конфликта». Не в том ложь, что ему знаком этот конфликт, а в том, что этот конфликт выставляется против заповеди Бога. А заповеди как раз затем и даны, чтобы покончить с этическим конфликтом. Этический конфликт как этический прафеномен падшего человека — это и есть разлад человека с Богом. Змей в раю вложил этот конфликт в сердце первого человека. «Подлинно ли сказал Бог?» От ясной заповеди и простодушного детского послушания человека отрывает этическое сомнение, указание на то, что заповеди еще нужно толкование и осмысление. «Подлинно ли сказал Бог?» Опираясь на свое знание добра и зла, на свою совесть, человек сам должен решить, что такое добро. Заповедь многозначна, Бог хочет, чтобы человек сам ее толковал и осмысливал, и свободно принимал решение.

Отказ от послушания заповеди уже произошел. Место простодушного поступка заняло двоедушное мышление. Человек со свободной совестью превозносится перед послушным ребенком. Ссылка на этический конфликт — это отказ от послушания. Это отход от действительности Бога к человеческому миру возможного, от веры к сомнению. Итак, случилось непредвиденное: тот самый вопрос, которым юноша пытался прикрыть свое непослушание, раскрыл его таким, каков он есть: он — человек под грехом. Это раскрытие совершено ответом Иисуса. Названы явные заповеди Бога. Назвав их, Иисус заново их подтверждает как заповеди Бога. Юноша снова застигнут врасплох. Он надеялся еще раз ускользнуть в необязательность разговора о вечных вопросах. Он надеялся, что Иисус предложит ему разрешение этического конфликта. Но разъяснен не вопрос, а он сам. Единственный ответ на нужду этического конфликта — это сама заповедь Бога и, значит, требование прекратить обсуждения и наконец повиноваться. Разрешение этического конфликта есть только у дьявола, а именно: продолжай спрашивать и так освободись от послушания. Иисус смотрит не на проблемы

38

юноши, а на него самого. Он не принимает всерьез тот этический конфликт, к которому так серьезно относится юноша. Ему важно одно: чтобы юноша наконец услышал чаповедь и ей повиновался. Именно там, где этический конфликт требует такого серьезного отношения к себе, где он мучит и порабощает человека, не пуская к освобождающему акту послушания, именно там раскрывается вся его безбожность, там его нужно вывести на свет во всей его безбожной несерьезности как решительное непослушание. Серьезен только акт послушания, который заканчивает и разрешает конфликт и дает нам свободу стать детьми Бога. Вот диагноз, который Бог ставит юноше.

Второй раз юноша застигнут истиной слова Божьего. Он уже не ходит вокруг да около божественной заповеди. Хорошо, заповедь ясна и нужно ей повиноваться! Но — этого мало! «Все это я сохранил от юности моей. Чего еще мне недостает?» Отвечая так, юноша, как и во всех предыдущих случаях, убежден в искренности своих стремлений. В этом он и упрямится против Иисуса. Он знает заповеди, исполняет их, но не считает, что к ним может сводиться вся воля Бога: должно еще что-то прибавиться, что-то чрезвычайное, неповторимое. Такое он бы сделал. Явная заповедь Бога несовершенна, говорит юноша, последний раз уклоняясь от истинной заповеди, последний раз пытаясь остаться сам по себе, по-своему судить о добре и зле. Теперь он согласен с заповедью, но вместе с тем и впрямую на нее нападает. «Все это сохранил я; чего еще мне не достает?» Марк здесь добавляет: «И Иисус взглянул на него и полюбил его» (10, 21). Иисус видит, как безнадежно замкнулся этот юноша от живого слова Бога, как серьезно, всем своим существом он противится живой заповеди, простому послушанию. Он хочет помочь юноше, он его полюбил. Поэтому Он дает ему последний ответ: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною». В этих словах, обращенных к юноше, нужно обратить внимание на три вещи. Первое, теперь повелевает сам Иисус. Иисус, только что отсылавший юношу от благого учителя к единому благому Богу, теперь сам берет на себя полномочия произнести последнее слово и заповедь. Юноша должен понять, что перед ним стоит сам Сын Божий. Именно скрытое от юноши сыновство Иисуса позволило Ему отсылать

39

от себя к Отцу, чем Он себя совершенно соединил с Отцом. Это то самое единство, которое теперь позволяет Иисусу самому произнести заповедь Отца. Это должно стать юноше недвусмысленно ясно, когда он слышит призыв Иисуса идти вслед. Вот сумма всех заповедей: юноша должен жить в общности с Христом, цель заповедей — это Христос. И вот Христос стоит перед ним и зовет. В неправду этического конфликта лазеек уже не осталось. Заповедь однозначна: иди за мной. Второе: но и этот призыв идти вслед еще нуждается в разъяснении, чтобы исключить возможность любых недоразумений. Нужно исключить возможность того, чтобы юноша теперь уже само хождение вслед принял за этическую авантюру, за весьма интересный, но в любом случае обратимый путь и стиль жизни. Хождение вслед было бы неверно понято и в том случае, если бы юноша мог счесть его завершением своих прежних поступков и вопросов, добавлением к предыдущему, дополнением, усовершенствованием, исправлением прежнего. Поэтому, ради недвусмысленной ясности, нужно создать ситуацию, в которой был бы невозможен возвратный ход, ситуацию необратимую и одновременно очевидным образом не являющуюся дополнением к прежнему. Необходимая ситуация создана Иисусовым требованием добровольной бедности. Оно составляет жизненно важную, пастырскую сторону дела. Оно наконец поможет юноше в верном понимании и верном послушании. Оно возникает из любви Иисуса к юноше. Оно — всего лишь промежуточный момент между прежним путем юноши и хождением вслед. Но оно — внимание! — не тождественно самому хождению вслед, оно даже не первый шаг в нем, оно — послушание, в котором хождение вслед только и может осуществляться. Сперва пусть юноша пойдет, всё продаст и раздаст бедным, а потом пусть идет вслед. Цель — хождение вслед, а путь к нему, в данном случае, — добровольная бедность. И третье: говоря «Если хочешь быть совершенным…», Иисус принимает вопрос юноши, чего ему еще недостает, и могло бы показаться, будто речь действительно о добавлении к прежнему. Но в таком добавлении уже заключена отмена всего прежнего. Как раз совершенен юноша и не был до сих пор, ибо он ложно понимал и исполнял заповедь. Лишь теперь он может понять и исполнить ее верно, идя вслед, но даже и теперь лишь потому, что к это-

40

му его призвал Иисус Христос. Приняв вопрос юноши, Иисус этот вопрос у него отобрал. Юноша спросил о пути к вечной жизни, Ииоус отвечает: Я тебя зову, это все.

Юноша искал ответа на свой вопрос. Ответ гласит: Иисус Христос. Юноша хотел услышать слово благого учителя и узнает, что слово это — сам Человек, которого он спрашивает. Юноша стоит перед Иисусом, Сыном Бога, вот вся полнота встречи. Есть только «да» или «нет», послушание или непослушание. Ответ юноши — «нет»._ Юноша отошел с печалью, он был разочарован, обманут в своих надеждах, и он не смог отбросить прошлое. Он был очень богат. У призыва идти вслед и здесь нет никакого иного содержания, кроме самого Иисуса Христа, связи, общности с ним. Но жизнь идущего вслед — не мечтательное поклонение благому учителю, а послушание Сыну Божьему.

У истории о богатом юноше есть точное соответствие в обрамлении притчи о добром самаритянине. «И вот, один законник встал и, искушая Его, сказал: Учитель! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Он же сказал ему: в законе что написано? как читаешь? Он сказал в ответ: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя. Иисус сказал ему: правильно ты отвечал; так поступай, и будешь жить. Но он, желая оправдать себя, сказал Иисусу: а кто мой ближний?» (Лк. 10, 25—29).

Вопрос законника такой же, как у юноши. Только здесь заранее сказано, что этот вопрос — искусительный. Искусителю исход этого вопроса известен. Он должен завершиться апорией этического конфликта. Ответ Иисуса совершенно схож с ответом богатому юноше. Спрашивающий уже в принципе знает ответ на свой вопрос, но продолжая, хотя уже знает, спрашивать, хочет уклониться от послушания заповеди Божьей. Ему оставлен лишь один выход: делай, что знаешь, и будешь жить.

Так у него отвоевана первая его позиция. И опять как у юноши, следует бегство в этический конфликт: А кто мой ближний? После законника-искусителя этот вопрос — искренне и бездумно — задавался без счету, у него репутация серьезного и разумного вопроса пытливого человека. Но неверно была понята взаимосвязь написанного. Вся история о милосердном самаритянине — это

41

сплошное отражение и разрушение Иисусом этого вопроса как сатанинского. Это вопрос без конца, без ответа. Он исходит от «поврежденного ума тех, кто чужд истины», «кто заражен страстью к состязаниям и словопрениям». От него «происходят распри, злоречия, лукавые подозрения» (1 Тим. 6, 4 ел.). Это вопрос пресыщенных, которые «всегда учатся и никогда не могут дойти до познания истины», «которые имеют вид благочестия, силы же его отреклись» (2 Тим. 3, 5 ел.). Они неспособны к вере, они задают такие вопросы, потому что «сожжены в совести своей» (1 Тим. 4, 2), так как они не хотят покориться слову Бога. Кто мой ближний? Разве можно ответить, брат ли это мой по плоти, соплеменник, собрат по общине или мой враг? Разве нельзя с равным правом утверждать или отрицать и одно, и другое? Разве итог этих вопросов — не разлад и непослушание? Да, этот вопрос — бунт против самой заповеди Бога. Конечно, я хочу быть послушным, но Бог мне не говорит, как же это для меня возможно. Заповедь Бога неоднозначна, она меня оставляет в вечном конфликте. Вопрос: что я должен делать? — был первой ложью. Ответ: Исполняй заповедь, которая тебе известна. Не спрашивать ты должен, а исполнять. Вопрос: кто же мой ближний? — это последний вопрос либо отчаяния, либо самоуверенности, которым себя оправдывает непослушание. Ответ: ближний — это ты сам. Иди и будь послушен в делах любви. Быть ближним — это не какое-то определение другого, а его притязание на меня, вот и всё. Всякую минуту, во всякой ситуации от меня требуется действие, послушание. Буквально нет времени спрашивать, кто мне другой, как его определить. Я должен действовать и слушаться, я должен быть ближним другому. Но если ты все же испуганно спрашиваешь, не должен ли я сначала узнать и обдумать, как мне действовать, — то есть только один выход: узнать и обдумать я могу не иначе, как только уже все время действуя, уже все время считая себя востребованным. Что такое послушание, я узнаю только повинуясь, а не спрашивая. Только слушаясь я узнаю истину. От расколотой совести и от греха призыв Иисуса ведет нас к простоте послушания. Но богатый юноша был позван Иисусом в милость хождения вслед, а законник-искуситель — отброшен обратно к заповеди.

 

Примечания

1 От латинского глагола exiftere — «существовать» буквально: «выступать из». — Примеч. пер. n p

2 Justitia civilis (лат.) — «мирская праведность . — » \

3 От греч. «synergon» («сотрудничество», «участие в труде ), имеется в виду способность человека помогать благодати.

4 SceTquod in se est (лат.) — делать то, что в силах человека. — Примеч. пер.

42

 

ПРОСТОЕ ПОСЛУШАНИЕ

Когда Иисус требовал добровольной бедности от богатого юноши, тот знал, что ответить можно только послушанием или непослушанием. Когда Левий был позван от сбора пошлин, а Петр — от сетей, не было сомнений в серьезности призыва Иисуса. Они должны были всё оставить и пойти вслед. Когда Петр был позван на зыбкое море, он должен был встать и отважиться на шаг. От всех них требовалось лишь одно: положиться на слово Иисуса Христа, счесть это слово более прочной опорой, чем все гарантии мира. Между словом Иисуса и послушанием вставали тогда не меньшие силы, чем сегодня. Возражали разум, совесть, ответственность, благочестие, вмешивались даже сам закон и верность Писанию, чтобы предотвратить эту крайность, это беззаконное «мечтательство». Но призыв Иисуса прорвал все эти преграды и создал послушание себе. Это было слово самого Бога. Требовалось простое послушание.

Если бы Иисус Христос сегодня так обратился к кому-то из нас через Священное Писание, мы, пожалуй, рассуждали бы следующим образом: Иисус приказывает что-то вполне определенное, это так. Но я должен помнить про приказания Иисуса, что он никогда не требует законнического послушания, а хочет от меня лишь одного — чтобы я верил. Но моя вера не привязана ни к богатству, ни к бедности, ни к тому подобным вещам, напротив, я могу, веря, быть как богатым, так и бедным. Не в том дело,

44

чтобы не иметь богатства, а в том, чтобы иметь его будто неимеющий, чтобы внутренно быть от него свободным, чтобы сердце к нему не привязывалось. Например, Иисус говорит: продай твое богатство! Но имеется в виду: дело, в сущности, не в том, чтобы исполнить это внешним образом, напротив, ты можешь спокойно владеть богатством, но так владеть, будто у тебя его нет. Не привязывайся к богатству сердцем. Наше послушание слову Иисуса состояло бы, следовательно, именно в том, чтобы отвергнуть простое послушание как законническое ради послушания «в вере». Этим мы отличаемся от богатого юноши. Он от своей печали не сумел утешиться, сказав себе: хоть я и хочу вопреки слову Иисуса остаться богат, но внутренне я хочу от богатства освободиться и во всем своем несовершенстве утешаться прощением грехов и в вере иметь общность с Иисусом; нет, он отошел с печалью и вместе с послушанием лишился и веры. Юноша был в этом вполне честен. Он расстался с Иисусом, и бесспорно у такой честности лучшее будущее, чем у мнимой общности с Иисусом, основанной на непослушании. Очевидно, с юношей, по мнению Иисуса, дело обстояло так, что он даже и внутренне не мог освободиться от богатства. По всей вероятности, будучи серьезным, ищущим человеком, юноша и сам тысячи раз это пробовал. А что у него ничего не вышло, видно из того, что в решающий момент он не смог подчиниться слову Иисуса. Итак, юноша в этом был честен. Но с нашими рассуждениями мы вообще отличаемся от библейского слушателя слов Иисуса. Если ему Иисус говорил: брось всё и иди за мной, уйди от своего занятия, семьи, народа, родного дома! — то он понимал: на такой призыв можно откликнуться только простым послушанием, поскольку именно такому послушанию обещана общность с Иисусом. А мы бы сказали: хоть призыв Иисуса и надо «безусловно принимать всерьез», но истинное послушание Ему состоит именно в том, чтобы я оставался с моим занятием, с моей семьей и там Ему и служил, правда, в истинной внутренней свободе. Итак, если бы Иисус позвал: выйди наружу! — мы понимаем его так, будто на самом деле Он имеет в виду: оставайся внутри! — хотя, разумеется, как тот, кто внутренне вышел. Или Иисус сказал бы: не заботьтесь; а мы бы поняли: естественно, мы должны заботиться и трубиться для наших близких и для оебя. Ведь всё иное было бы безот-

45

ветственностью. Но внутренне, разумеется, мы должны быть от такой заботы свободны. Иисус сказал бы: кто тебя ударит по одной щеке, подставь ему и другую; а мы бы поняли: именно в битве, именно в ответном ударе и может вырасти настоящая любовь к брату. Иисус сказал бы: ищите прежде всего Царствия Божьего; мы бы поняли: естественно, сначала нам надо искать всего остального. А иначе как же нам жить? Ведь имеется-то в виду просто окончательная внутренняя готовность всё отдать ради Царства Божьего. Повсюду то же самое:’ сознательная отмена простого, буквального послушания.

Как возможна такая перемена? Из-за чего слову Иисуса пришлось подвергнуться такому обращению? Таким насмешкам мира? Во всех иных случаях при отдаче приказа отношения ясны. Отец говорит ребенку: иди спать! — и ребенок понимает, о чем речь. А ребенок, вымуштрованный лжетеологией, рассуждал бы так: отец говорит: иди спать. Он имеет в виду, что я устал; он не хочет, чтобы я уставал. Я могу справиться с усталостью, если пойду играть. Значит, хотя отец говорит: иди спать! — он на самом деле имеет в виду: иди играть. С такими рассуждениями и ребенок от отца и гражданин от властей получили бы недвусмысленный ответ — наказание. Только по отношению к приказу Иисуса должно быть иначе. Здесь простое послушание должно извратиться и даже стать непослушанием. Как это возможно?

Возможно это потому, что у этого извращенного рассуждения в основе лежит что-то вполне верное. У приказа Иисуса богатому юноше, то есть у призыва в ситуацию, в которой возможно верить, в сущности лишь одна цель: призвать человека к вере в Иисуса, то есть в общность с ним. В конечном счетец от того или иного человеческого поступка ничего не зависит, зато всё зависит от веры в Иисуса как Сына Божьего и Посредника. В конечном счете, ничто не зависит от богатства или бедности, брака или безбрачия, занятия или не-занятия, но всё зависит от веры. И в этом смысле мы, в общем, совершенно правы: можно, обладая богатством и благами мира, верить в Христа, и значит, иметь их, будто не имеешь. Но эта возможность есть последняя возможность христианского существования вообще, возможность ввиду серьезного ожидания скорого второго пришествия, а вовсе не первая и простейшая возможность. У парадоксального понимания за-

46

поведей есть своя христианская правота, но оно не должно вести к отмене простого понимания заповедей. Напротив, у него есть право и возможность лишь для того, кто в какой-то момент своей жизни уже принял всерьез простое понимание и поэтому уже живет в общности с Иисусом, в хождении вслед, в ожидании конца. Это бесконечно более трудная, человечески говоря — невозможная возможность — понимать Иисуса парадоксально, и именно поэтому она постоянно подвержена огромному риску обратиться в свою противоположность и стать удобным выходом, бегством от конкретного послушания. Кто не понимает, что ему было бы бесконечно легче просто понимать и буквально исполнять заповедь Иисуса и, скажем, действительно раздать имущество по приказу Иисуса, вместо того, чтобы его сохранять, у того нет никакого права понимать слово Иисуса.парадоксально. Поэтому в парадоксальном понимании заповеди Иисуса всегда неизбежно содержится и буквальное.

У конкретного призыва Иисуса и простого послушания есть непреложный смысл. Иисус зовет в конкретную ситуацию, в которой возможно Ему верить, Он потому и \зовет так конкретно и хочет быть понят именно так, что знает, что только в конкретном послушании человек освобождается для веры.

А где простое послушание принципиально устранено, там снова из дорогой милости Иисусова призыва возникает дешевая милость самооправдания. И сразу же воздвигается ложный закон, мешающий слышать конкретный призыв Христа. Этот ложный закон есть закон мира, которому противостоит и соответствует закон милости. Здесь мир — это не побежденный во Христе и ежедневно в общности с ним заново побеждаемый мир, но мир, ставший жестким, непробиваемым, принципиальным законом. Но тогда и милость уже не дар живого Бога, отрывающий нас от мира и ставящий в послушание Христу, но всеобщий божественный закон, божественный принцип, который просто надо применять в каждом отдельном случае. Принципиальная борьба против «законничества» простого послушания сама воздвигает самый опасный закон: закон мира и закон милости. Принципиальная борьба против законничества есть верх законничества. Законничество преодолевается только реальным послушанием милостивому призыву Иисуса идти

47

 

вслед, а в этом хождении закон исполнен и отменен самим Иисусом.

Где принципиально устранено простое послушание, там введен неевангельский подход к Писанию. Предпосылкой понимания Писания становится владение ключом к этому пониманию. Но этот ключ — не сам живой Христос в суде и милости, и обладание этим ключом — уже не только в воле Святого духа, нет: ключ к Писанию — это общезначимое учение о милости, и мы применяем его по своему усмотрению. Таким образом, проблема хождения вслед оказывается здесь еще и герменевтической проблемой. Евангельской герменевтике должно быть ясно, что нельзя так просто отождествлять нас с теми, кого позвал Иисус, напротив, и позванные тоже суть часть Писания и, значит, провозвестия. В проповеди мы не просто слышим ответ Иисуса на вопрос ученика, который может быть и нашим вопросом, но ответ и вопрос вместе, будучи словом Писания, суть предмет проповеди. И простое послушание было бы герменевтически неверно понято, захоти мы действовать и идти вслед в прямой одновременности с тем, кто был позван. Но возвещенный нам в Писании Христос во всех своих словах есть Тот, кто дарит веру лишь послушному и лишь послушному дарит веру. Мы не в силах и не вправе проникать сквозь слово Писания к реальным происшествиям: всё слово Писания в целом зовет нас идти вслед, именно потому, что мы не хотим подвергать Писание законническому насилию с помощью принципа, пусть даже с помощью учения о милости.

Но как раз потому, что мы хотим не воздвигнуть закон, а возвещать Христа, парадоксальное понимание заповеди Иисуса включает в себя и простое. Так что почти незачем тратить слова, опровергая возражение, будто простое послушание предполагает какие-то человеческие заслуги, какое-то facere quod in se est1, какие-то предварительные условия веры. Послушание призыву Иисуса никогда не бывает своевольным поступком. Скажем, сама по себе раздача имущества — это не то послушание, которое требуется; вполне возможно, что такой шаг осуществляет не послушание Иисусу, а свободно устанавливает собственный стиль жизни, какой-то христианский идеал, францисканский идеал бедности. Может, именно раздачей имущества человек утверждает себя и свой идеал, а не заповедь Иисуса, не освобождается от себя, а еще крепче по-

48

падает к себе в плен. Шаг в нужную ситуацию — это отнюдь не предложение человека Иисусу, но всегда милостивое предложение Иисуса человеку. Лишь тогда этот шаг законен, но, значит, он перестает быть свободной человеческой возможностью.

«Иисус же сказал ученикам Своим: истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное; и еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие. Услышавши это, ученики Его весьма изумились и сказали: так ‘ кто же может спастись? А Иисус сказал им: человекам это невозможно, Богу же все возможно» (Мф. 19, 23—26).

Изумление учеников и их вопрос, кто же тогда может спастись, показывают, что они считали случай богатого юноши не особым, а просто-напросто самым общим. Они не спрашивают: какой богач? — но в самом общем виде: «кто же» тогда может спастись? — ибо эти богатые, которым шк трудно попасть на небо, — это все, это сами ученики. Ответ Иисуса подтверждает, что его слова поняты учениками верно. Спастись в хождении вслед невозможно людям, Бегу же все возможно.

Примечание

1 Facere quod in se est (лат.) — делать то, что в силах человека. — Примеч. пер.

49

ХОЖДЕНИЕ ВСЛЕД И КРЕСТ

«И начал учить их, что Сыну Человеческому много должно пострадать, быть отвержену старейшинами, первосвященниками и книжниками, и быть убиту, и в третий день воскреснуть. И говорил о сем открыто. Но Петр, отозвав Его, начал прекословить Ему. Он же, обратившись и взглянув на учеников Своих, воспретил Петру, сказав: отойди от Меня, сатана, потому что ты думаешь не о том, что Божие, но что человеческое. И подозвав народ с учениками Своими, сказал им: кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною; ибо, кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее; ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою? Ибо, кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда приидет в славе Отца Своего со святыми Ангелами» (Мк. 8, 31—38).

Здесь призыв в хождение вслед связан с возвещением страданий Иисуса. Иисус Христос должен пострадать и быть отвержен. Это «должен» обетования Божьего, чтобы сбылось Писание. Страдание и отверженность — не одно и то же. Даже и в страдании Иисус мог бы стать торжествующим Христом. Страданию еще могло бы достаться все сочувствие и восхищение мира. Страдание, будь оно трагическим, могло бы еще в самом себе иметь собственную

50

ценность, честь и достоинство. Но Иисус — но mm |> ный в страдании Христос. Отверженность ошим.i.г< i страдания всякое достоинство и честь. Это страдание должно быть бесчестным. Страдание и отверженность вот в чем крест Иисуса. Крестная смерть значит: пострадать и умереть будучи отверженным, изгоем. Иисус должен пострадать и быть отвержен в силу божественной необходимости. Всякая попытка предотвратить необходимое — от сатаны; сама по себе или именно потому, что исходит из круга учеников, ибо это попытка помешать Христу быть Христом. Из того, что виновен оказался именно Петр, только что исповедавший Иисуса Христом и названный «скала Церкви», ясно, что Церковь с самого начала была шокирована страдающим Христом. Такого Господа она не хочет и, будучи Церковью Христа, не хочет, чтобы ее Господь навязывал ей закон страдания. Прекословие Петра — это его нежелание страдать. Так сатана вошел в Церкбвь. Он хочет ее оторвать от креста ее Господа.

Поэтому Иисусу было нужно ясно и определенно отнести «должно» страдания и к ученикам. Как Христос есть Христос, только пострадав и быв отвержен, так и ученик — ученик, только пострадав, быв отвержен и со-распят. Хождение вслед как связь с личностью Иисуса Христа возлагает на идущего закон Христа, то есть крест. Но, примечательным образом, сообщение этой неотъемлемой истины начинается с того, что Иисус снова дает ученикам вольную. «Если кто хочет идти за мной», говорит Иисус. Это желание вовсе не само собой разумеется, даже среди учеников. Нельзя никого к этому принуждать, этого нельзя даже ждать ни от кого, напротив: «если кто», вопреки всем прочим предложениям, которые к нему обращены, хочет идти вслед. Еще раз всё должно решиться, еще раз, посреди хождения вслед, в котором находятся ученики, всё прекращено, оставлено открытым — никаких ожиданий, никакого принуждения. Настолько решающим является то, что сейчас должно быть сказано. Поэтому еще раз, прежде чем будет возвещен закон хождения вслед, ученикам дана вольная.

«Если кто хочет идти за мной, отрекись от себя». Как, отрекаясь от Христа, сказал Петр: я не знаю этого человека, — так сейчас должен сказать о себе идущий вслед. Сколько ни совершать отдельных актов самоистязания или аскезы, самоотречение из них никогда не возникнет;

51

оно не означает и самоубийства, ибо и в нем есть место своеволию человека. Самоотречение значит: знать только Христа, а не себя, видеть только Его, идущего перед тобой, а не путь, который тебе так труден. Самоотречение просто повторяет: Он идет впереди, неуклонно иди Ему вслед.

«…и возьми свой крест». Милость Иисуса в том, что к этим словам Он приготовил учеников словами о самоотречении. Только забыв и уже не помня себя, мы готовы ради Него нести крест. Зная лишь Его, мы уже не знаем боли нашего креста и видим только Его самого. Не приготовь Иисус нас так дружески к этим словам, нам бы их не вынести. Но Он дал нам силы воспринять и эти суровые слова как милость. Они застают нас в радости хождения вслед и укрепляют в ней.

Крест — не беда, не тяжелая доля, но страдание, вызванное нашей связью только с Иисусом Христом. Крест — не случайное, а необходимое страдание. Крест — страдание, связанное не с нашим естественным существованием, а с тем, что мы — христиане. И крест — не просто страдание, но страдание и отверженность, причем отверженность в узком смысле — из-за Иисуса Христа, а не из-за какого-нибудь иного исповедания или позиции. Христианство, уже не принимавшее всерьез хождения вслед, превратившее Евангелие в дешевое утешение верой; христианство, для которого слились до неразличимости естественное и христианское существование, неизбежно должно было понимать крест как повседневные горести, как нужду и тревоги нашей естественной жизни. Было забыто, что крест всегда значит еще и отверженность, что позор страдания — часть креста. Быть в страдании отверженным, презираемым и брошенным людьми, как в несмолкаемой жалобе псалмопевца, — вот этого существенного признака крестного страдания уже не может понять то христианство, которое разучилось отличать гражданское существование от христианского. Крест — это страдание вместе с Христом, страдание Христа. Только связь с Христом, как она есть в хождении вслед, по-настоящему стоит под крестом.

«…тот возьми свой крест…» Он уже готов, с самого начала, надо только его взять. Но никто пусть не сочтет, будто сам себе должен искать креста, умышленно искать страдания, говорит Христос; нет, каждому уже готов его

52

крест, назначен и отведен ему Богом. Каждый понесет определенную ему меру страдания и отверженности. У всякого эта мера своя. Одного Бог удостаивает большего страдания, посылает ему милость мученичества, другому не позволяет быть искушаемым выше сил. И все же это Единый Крест.

Он возложен на каждого христианина. Первое Христово страдание, которое всякий должен испытать, — это призыв, вызывающий нас из связей этого мира. Это , • смерть прежнего человека во встрече с Иисусом Христом. Вступающий в хождение вслед отдается в смерть Иисуса, предает свою жизнь умиранию, причем — с самого начала: крест — это не ужасный финал счастливой праведной жизни, нет, он стоит в начале общности с Иисусом Христом. Бросим ли мы вместе с первыми учениками дом и работу, чтобы идти за Ним, уйдем ли с Лютером из монастыря к мирской работе, в обоих случаях нас ждет одна смерть* смерть в Иисусе Христе, умирание нашего прежнего человека в призыве Иисуса. Раз призыв Иисуса Христа к богатому юноше несет тому смерть, раз тот может идти вслед только умерев для собственной воли, раз каждая заповедь Иисуса зовет нас умереть вместе со всеми нашими похотями и желаниями, и раз мы не можем хотеть нашей собственной смерти, то нашей смертью и жизнью должен быть Иисус Христос в своем слове. Призыв Христа идти вслед, крещение именем Иисуса Христа — это жизнь и смерть. Призыв Христа, крещение бросают христианина в ежедневную борьбу против греха и дьявола. Поэтому каждый день приносит ученику новые искушения плотью и миром и новое страдание Иисуса Христа. Раны и рубцы, с которыми ученик из этой борьбы выходит, суть живые знаки его крестной общности с Иисусом. Но есть еще одно страдание, еще одно бесчестие, которых не избежать ни одному христианину. Хотя только страдание самого Христа — искупительное, но раз Христос пострадал за грехи мира, раз на него пало все бремя вины и раз Иисус Христос передал ученикам плод своих страданий, то и на ученика падает искушение и грех, покрывает его явным позором и выгоняет за городские ворота как козла отпущения. Так христианин начинает нести грех и вину за других людей. Они бы неизбежно его сломили, не неси его самого Тот, кто понес грехи всех. Но теперь он может силой страданий -Христа победить падшие на него

53

грехи, прощая их. Христианин начинает нести бремя -носите бремена друг друга и так исполните закон Христов (Гал. 6, 2). Как Христос несет наше бремя, так и мы должны нести бремя братьев, и закон Христа, который надо исполнить, — это несение креста. Бремена брата, которые я должен нести, — это не только его внешняя участь, характер, наклонности, но и в самом прямом смысле слова его грехи. А нести их я могу, только их прощая силой креста Иисуса, которому я стал причастен. Поэтому призыв Иисуса нести крест ставит каждого идущего вслед в общность прощения грехов. Прощение грехов — это назначенное ученику Христово страдание. Оно возложено на всех христиан.

Но как ученику узнать, в чем его крест? Он поймет это, вступив в хождение вслед страдающему Господу, он узнает свой крест в общности с Иисусом.

Поэтому страдание — признак идущего вслед Христу. Ученик не выше своего учителя. Хождение вслед — это passio passiva1, должное страдание. Поэтому Лютер мог отнести страдание к признакам истинной Церкви. Поэтому в предварительных материалах к Аугсбургскому исповеданию Церковь была определена как община тех, «кто гоним и терпит мученичество из-за Евангелия». Кто не хочет взять свой крест, отдать жизнь страданию и отверженности, тот теряет общность с Христом, тот уже не идет вслед. Но кто теряет жизнь, идя вслед, неся крест, тот обретет ее в самом хождении вслед, в крестной общности с Христом. Противоположность хождению вслед — это стыдиться Христа, стыдиться креста, видеть в нем искушение.

Хождение вслед — это связь со страдающим Христом. Поэтому нет ничего удивительного в страдании христиан. Зато в нем есть чистая милость и радость. Деяния первых мучеников Церкви свидетельствуют, что Христос преображал для своих верных миг предельной муки в неописуемую уверенность в близости к Нему и общности с Ним. Так посреди самой страшной муки, которую они терпели ради своего Господа, им доставалась высшая радость и блаженство общности с Ним. Несение креста оказывалось для них единственным преодолением страдания. Но так и со всеми, кто идет за Христом, ибо так было и с Ним самим.

«И отошед немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша

54

сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты… Еще, отошед в другой раз, молился, говоря: Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтоб,ы не пить ее, да будет воля Твоя» (Мф. 26, 39 и 42).

Иисус просит Отца, чтобы чаша прошла мимо, и Отец слышит просьбу Сына. Чаша страдания минует Иисуса, но лишь потому, что она будет выпита. Второй раз молясь в Гефсимании, Иисус знает, что страдание пройдет мимо, поскольку Он будет страдать этим страданием. Лишь неся, страдание, Он его преодолеет и победит. Его крест -это его победа.

Страдание — это богооставленность. Поэтому находящийся в общности с Богом не может страдать. Иисус подтверждает это положение Ветхого Завета. Именно поэтому Он берет на себя и преодолевает страдание всего мира. Всю богооставленность Он несет на себе. Именно потому, что Он пьет чашу, она идет мимо. Иисус хочет преодолеть страдание мира, поэтому Он должен его целиком вкусить. Поэтому, хотя страдание и остается богоостав-ленностью, но в общности со страданием Иисуса Христа страдание преодолено .страданием, и именно в страдании дарована общность с Богом.

Страдание нужно вынести, чтобы оно миновало. Либо его должен понести мир и из-за него погибнуть, либо оно падет на Христа и в Нем будет преодолено. Поэтому Христос страдает вместо мира. Только Его страдание — избавляющее. Но теперь и община знает, что страдание мира ищет носителя. Поэтому оно падает на идущую вслед Христу общину, и она его несет, сама будучи несома Христом. Община Иисуса Христа замещает мир перед Богом, идя вслед и неся крест.

Бог есть Бог несения. Сын Божий понес нашу плоть, поэтому Он понес крест, понес все наши грехи и, неся, искупил их. Поэтому и идущий вслед призван нести. Нести и значит быть христианином. Как Христос, неся, хранит общность с Отцом, так и для идущего вслед нести значит быть в общности с Христом. Конечно, человек может скинуть возложенное на него бремя. Но так он не освободится от бремени, а понесет бремя еще тяжелее, еще непосильней. Он понесет им самим выбранное бремя себя самого. Иисус призвал всех, кто отягощен какими-то страданиями и бременами, сбросить их иго и взять Его иго, которое хорошо, и Его бремя, которое легко. Его иго

55

и бремя — это крест. Идти под этим крестом — это не беда и отчаяние, но наслаждение и покой души, это высшая радость. Мы идем уже не под самочинными законами и бременами, но под игом Того, кто нас знает и сам идет с нами под этим игом. Под Его игом мы уверены в Его близости и общности с Ним. Он сам и есть то, что находит идущий вслед, беря крест.

«Должно идти не по твоему разуму, а мимо твоего разума: погрузись в неразумие, и Я дам тебе мой разум. Неразумие —это истинный разум; не знать, куда идешь, — значит вершГ знать, куда идешь. Мой разум превращает тебя в неразумного. Так Авраам вышел из своего отечества и не знал куда. Он отдался Моему знанию и отбросил свое, и пошел верным путем к верной цели. Смотри, это путь креста, этот путь ты не можешь найти сам, но Я тебя должен вести как слепого; потому не ты, не человек, не тварь, но Я, Я сам Моим духом и словом укажу тебе путь, по которому ты сможешь идти. Не дело, тобою выбранное, не страдание, тобою измышленное, но выпавшее тебе вопреки твоему выбору, замыслам, желаниям — вот чему следуй, туда Я зову, там будь учеником, там настало время, туда пришел твой Учитель» (Лютер).

Примечание

Passio passiva (лат.) — букв. Примеч. пер. страдательное страдание» . -

56

ХОЖДЕНИЕ ВСЛЕД И ОДИНОЧЕСТВО

«Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником» (Лк. 14, 26).’

Призыв Иисуса идти вслед превращает ученика в одиночку. Хочет он или нет, он должен решиться, решиться один. Стать одиноким — это не собственный выбор человека, одиноким делает позванного Христос. Позван каждый в одиночку. И пойти вслед он должен один. Страшась этого одиночества, человек ищет защиты у людей и вещей вокруг. Он сразу вспоминает весь круг своих обязательств и цепляется за них. Он хочет принять решение под их прикрытием, лишь бы в одиночку не встречаться с Иисусом, лишь бы не решать, глядя только на Него. Но ни отец, ни мать, ни жена, ни ребенок, ни народ,ни история не укроют позванного в этот час. Христос хочет сделать человека одиноким, чтобы человек видел лишь Того, кто его зовет.

В призыве Иисуса уже совершился разрыв с естественными условиями, в которых живет человек. Его совершает не пошедший вслед, а сам Христос своим призывом. Христос освобождает человека от непосредственного отношения к миру и ставит его в непосредственное отношение к себе самому. Никто не может идти вслед Христу, не признав и не одобрив уже совершенный разрыв. Не произвол самовольной жизни, а сам Христос приводит ученика к разрыву.

57

Отчего должно быть именно так? Отчего нет непрерывного врастания, медленного освящающего продвижения от естественного распорядка к общности с Христом? Что за злая сила вклинивается между человеком и богоданным распорядком его естественной жизни? Разве не законнический методизм — такой разрыв? Разве это не угрюмое презрение к благим дарам Бога, несовместимое со свободой христианина? Да, в самом деле, что-то встает между тем, кого позвал Христос, и данностями его естественной жизни. Но отнюдь не угрюмое презрение к жизни, отнюдь не закон праведности, — встает сама жизнь, сам Христос. Вочеловечившись, Он поставил себя между мной и данностями мира. Вернуться я уже не могу. Посередине — Он. Он отнял у позваннбго непосредственное отношение к этим данностям. Он хочет быть Посредником, всё должно происходить только через Него. Он стоит не только между мной и Богом, но Он стоит и между мной и миром, между мной и другими людьми и вещами. Он — Посредник, не только между Богом и человеком, но и между человеком и человеком, между человеком и действительностью. Так как весь мир создан через Него и для Него (Ио. 1, 3; 1 Кор. 8, 6; Евр. 1, 2), то Он — единственный посредник в мире. С прихода Христа у человека больше нет непосредственного отношения ни к Богу, ни к миру; Христос хочет быть Посредником. Хотя полно богов, предоставляющих человеку непосредственный доступ, хотя мир всеми средствами пытается встать в непосредственное отношение к человеку, но именно в этом и заключается вражда против Христа, против Посредника. Боги и мир хотят отнять у Христа то, чего Он их лишил: исключительность и единственность непосредственного отношения к человеку.

Разрыв с непосредствённостями мира — это ничто иное, как признание Христа Сыном Божьим, Посредником. Этот разрыв не бывает произвольным актом, в котором человек ради какого-то идеала отрекается от уз мира, меняя меньший идеал на больший. Это было бы мечта-тельством, самоуправством, и вновь — непосредственным отношением к миру. Только признание совершившегося факта, что Христос есть Посредник, отрывает ученика Иисуса от мира людей и вещей. Призыв Иисуса, понятый не как идеал, а как слово Посредника, распространяет и на меня действие этого совершившегося разрыва с миром. Иди речь о каком-то взвешивании идеалов, то пришлось

58

бы так или иначе сначала их приравнять; может быть, выиграет христианский, но сначала должно быть равноправие. С точки зрения идеалов, с точки «ответственной» жизни нельзя было бы оправдать ради кальное обесценивание естественного распорядка жизни перед лицом христианского жизненного идеала. Вероятно, даже слишком многое можно сказать в пользу обратной оценки — разумеется, именно исходя из христианских идеалов, христианской этики ответственности или совести! Но речь вовсе не об идеалах, оценках, ответственности, а о совершившемся факте и о его признании, и о личности самого Посредника, который поставил себя между нами и миром, и потому остается только разрыв с непосредственностями жизни, потому перед Посредником позванный должен стать одинок.

Итак, позванный Иисусом Христом узнаёт, что в своих отношениях с миром жил иллюзиями. Иллюзией этой была йепосредственность. Она мешала ему верить и слушаться. Теперь он понимает, что даже в теснейших узах его жизни, в кровных связях с отцом и матерью, с детьми, братьями и севтрами, в брачной любви, в исторической ответственности у него не может быть ничего непосредственного. Между сыном и отцом, между мужем и женой, между отдельным человеком и народом стоит Христос, Посредник, способны они Его узнать или нет. Теперь у нас нет пути к другому, кроме пути через Христа, через его слово и наше хождение вслед. Непосредственность — это обман.

Но раз надо ненавидеть обман, скрывающий от нас правду, то ради Посредника Иисуса Христа надо ненавидеть и непосредственное отношение к естественным данностям жизни. Какая бы общность ни мешала нашему одиночеству перед Христом, какая бы общность ни притязала на непосредственность, ее — ради Христа — надо ненавидеть; а раз всякая непосредственность есть, сознательно или нет, ненависть к Христу — Посреднику, то надо ненавидеть и ту — именно ту — общность, которая хочет считаться христианской.

Теология глубоко заблуждается, используя посредничество Иисуса между Богом и человеком чтобы оправдать непосредственности жизни. Рассуждают так: если Христос — Посредник, то, значит, Он понес грехи всех наших непосредственных отношений к миру и нас оправдал. Ии-

59

сус — наш Посредник перед Богом, поэтому мы с чистой совестью можем снова непосредственно относиться к миру, к миру, распявшему Христа. Тем самым любовь к миру и любовь к Богу сведены к одному знаменателю. Разрыв с данностями мира объявляется «законническим» непониманием милости Божьей, которая будто бы хотела нас из- бавить от этого разрыва. Слова Иисуса о ненависти к не-посредственностям становятся теперь ясным и радостным Да «богоданной действительности» этого мира. Оправдание грешника снова превращается в оправдание греха.

Для идущего вслед Иисусу «богоданная действительность» существует только через Иисуса Христа. Что мне дано не через Христа, который вочеловечился, то мне дано не от Бога. Что мне дано не ради Христа, исходит не от Бога. Благодарность за дары творения произносится через Иисуса Христа, и просьба о милостивом поддержании нашей здешней жизни произносится ради Христа. Когда я не могу благодарить ради Христа, тогда я вообще не могу благодарить, это вменится мне в грех. И путь к «богоданной действительности» другого человека, вместе с которым я живу, идет через Христа, иначе это ложный путь. Все наши попытки средствами естественных или душевных связей преодолеть пропасть, отделяющую нас от другого человека, непреодолимую дальность, инакость, чуждость другого человека — неизбежно терпят крах. От одного человека к другому нашего собственного пути нет. Самая любовная чуткость, самая продуманная психология, самая естественная открытость не приводят нас к другому человеку, никаких душевных непосредственностей нет. На пути стоит Христос. Только через Него идет путь к ближнему. Поэтому молитвенное прошение есть самый многообещающий путь к другому, а общая молитва во имя Христа — самая истинная общность.

Нельзя верно узнать дары Бога, не узнав Посредника, только ради которого они нам и даны. Нельзя по-настоящему благодарить за народ, семью, историю без глубокого раскаяния, которое только и воздает Христу честь. Не бывает ни настоящей связи с данностями тварного мира, ни настоящих обязательств в этом мире без признания того разрыва, которым мы от него уже отделены. Нельзя по-настояшему любить мир кроме как любовью, которой Бог возлюбил мир в Иисусе Христе. «Не любите мир» (1 Ио. 2, 15). Но: «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Сво-

60

его единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ио. 3, 16)

Разрыв с непосредственыостями неминуем. Совершится ли этот разрыв видимо в разрыве с семьей или народом, призван ли кто явно нести позор Христа, принять на себя обвинение в человеконенавистничестве (odium generis humani)1, или же этот разрыв останется скрыт, известен лишь самому человеку, всегда готовому осуществить его явно, — это разница не решающая. Образцом для обеих возможностей стал Авраам. Он должен был оставить свое родство и отчий дом, между ним и его близкими встал Христос. Тогда разрыву пришлось быть явным. Ради земли обетованной Авраам стал странником. Таким был первый призыв к нему. Потом Бог призвал Авраама принести сына Исаака в жертву. Между отцом веры и сыном обетования встал Христос. Здесь разорвана не только естественная непосредственность, но даже и духовная. Авраам^должен узнать, что и обетование принадлежит не Исааку, а только Богу. Никто не знает об этом призыве Бога, даже слуги, сопровождающие Авраама к месту жертвоприношения. Авраам остается совсем один. Он снова совершенно одинок, как и тогда, когда ушел из отчего дома. Он принимает призыв впрямую, не перетолковывает его, не придает ему духового смысла, он понимает Бога буквально и готов повиноваться. Вопреки любой естественной, этической, религиозной непосредственности он покоряется слову Бога. Он приносит своего сына в жертву. Ради Посредника он готов явно осуществить тайный разрыв. И вот ему снова подарено всё, что он отдал. Авраам получает сына обратно. Богом указана лучшая жертва, которая должна занять место Исаака. Это поворот на 360 градусов, Авраам снова обрел Исаака, но теперь он связан с ним не так, как прежде. Он связан с ним через и ради Посредника. Будучи тем, кто готов буквально понять и исполнить приказ Бога, он может теперь иметь Исаака как неимеющий, иметь через Иисуса Христа. Об этом не знает никто другой. Авраам идет с Исааком с горы, как и взошел на нее, но все переменилось. Между отцом и сыном встал Христос. Авраам все оставил и пошел вслед Христу, и теперь он может посреди хождения вслед снова жить в мире, в котором жил прежде. Внешне все осталось по-старому. Но старое прошло, смотри, теперь все новое. Все должно было.пройти через Христа.

61

Это другая возможность быть одиноким, идти вслед Христу посреди общности, в народе и отчем доме, с имуществом и собственностью. Но к такому существованию призван именно Авраам, который прошел перед тем через явный разрыв и вера которого стала образцом для Нового Завета. Мы слишком охотно обобщаем и понимаем законнически эту возможность Авраама, то есть без оговорок распространяем ее и на нас самих. Будто таково и наше существование как христиан: посреди обладания благами этого мира следовать Христу и поэтому быть одиноким. Но ясно, что для христианина дойти до внешнего разрыва — это путь более легкдй, чем в вере скрытно сносить разрыв тайный. Кто этого не знает, то есть не узнал из Писания или из опыта, тот, несомненно, себя обманц-вает и идет совсем не тем путем. Он впадет в непосредственность и утратит Христа.

Выбрать ту или иную возможность не в нашей воле. Так или иначе по воле Христа мы вызваны прочь из непосредственности и тайно или явно должны стать одиноки.

Но тот же самый Посредник, который делает нас одинокими, оказывается основой совершенно новой общности. Он стоит посередине, между другим человеком и мною. Он разделяет, но Он же и объединяет. Поэтому, хотя и отрезаны все непосредственные пути к другому, но зато теперь идущему вслед указан новый и единственно реальный путь к другому — через Посредника.

«И начал Петр говорить Ему: вот, мы оставили все и последовали за Тобою. Иисус сказал в ответ: истинно говорю вам: нет никого, кто бы оставил дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонении, в сто крат более домов, и братьев, и сестер, и отцев, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизни вечной; многие же будут первые последними, и последние первыми» (Мк. 10, 28—31). .

Здесь Иисус обращается к тем, кто ради него стал одинок, всё оставил в ответ на его призыв, кто может сказать о себе: смотри, мы всё оставили и пошли за Тобой. Им дано обетование новой общности. По слову Иисуса, они должны уже во время сие стократно получить то, что оставили. Иисус говорит здесь о своей общине, которая обретает себя в Нем. Оставивший ради Иисуса отца непременно найдет здесь и отца, и братьев, и сестер, ему при-

62

готовлены даже земли и дома. Вступает в хождение вслед каждый в одиночку, но в хождении вслед никто не остается одинок. Решившемуся в ответ на слово стать одиноким даруется общность общины. Он снова обретает себя в явном братстве, стократно возмещающем ему потерянное. Стократно? Именно потому, что он всем обладает теперь только через Иисуса, через Посредника, это «стократно» означает, конечно, «среди гонений». «Стократно» — «среди гонений», вот милость общины, которая идет вслед своему Господу под крестом. Это и обещание’ идущим вслед, что они станут членами крестной общины, будут народом Посредника, народом, несущим крест.

«Когда были они на пути, восходя в Иерусалим, Иисус шел впереди их, а они ужасались и, следуя за Ним, были в страхе. Подозвав двенадцать, Он опять начал им говорить о том, что будет с Ним» (Мк. 10, 32). Словно подтверждая серьезность своего призыва идти вслед и одновременно невозможность хождения для человеческих сил, подтверждая обещание, что и среди гонений они будут принадлежать Ему, Иисус идет в Иерусалим на крест, и идущих Ему вслед охватывает изумление и страх на том пути, на который Он их зовет.

Примечание Выражение из «Анналов» Тацита, XV, 44, 3. — Примеч. пер.

63

НАГОРНАЯ ПРОПОВЕДЬ

Матфей, 5: О «чрезвычайном » в христианский жизни

БЛАЖЕНСТВА

Иисус на склоне горы, толпа народу, ученики. Народ видит: вот Иисус со своими учениками, Его обступившими. Ученики — совсем недавно они сами целиком и полностью принадлежали народу. Они были как все остальные. Потом раздался призыв Иисуса; они всё оставили и пошли Ему вслед. С тех пор они принадлежат Иисусу, целиком и полностью. Теперь они ходят с Ним, живут с Ним, следуют за Ним, куда бы Он их ни повел. С ними случилось что-то, чего не случилось с остальными. Это крайне тревожный и соблазнительный факт, явно стоящий у народа перед глазами. Ученики видят: вот народ, из которого они вышли, потерянные овцы дома Израилева. Это призванная община Бога. Это Народ-Церковь. Когда призыв Иисуса отобрал их из этого народа, они сделали очевидную и необходимую для потерянных овец дома Израилева вещь: они пошли на голос доброго пастыря, ибо узнали его голос. Именно на своем пути принадлежат они этому народу, в этом народе будут жить, в него войдут и станут проповедовать ему призыв Иисуса и славу хождения вслед. Но каким будет конец? Иисус видит: вот его ученики. Они явно подступили к Нему, выступив из народа. Он позвал каждого по отдельности. В ответ на его призыв они отказались от всего. Теперь они живут в лишениях и нужде, самые нищие из нищих, самые искушаемые из искушаемых, самые голодные из голодных. У них есть только Он. И с Ним у них в мире нет ничего, совсем

64

ничего, но у них есть всё — в Боге. Вот маленькая община, которую Он нашел, и вот большая, которую Он ищп, видя народ. Ученики и народ — одно целое, ученики era нут Его вестниками, повсюду они найдут слушателей и верующих. И все же до самого конца между ними сохранится вражда. Весь гнев против Бога и его слова падет на его учеников и вместе с Ним будут отвержены и они. Становится виден крест. Христос, ученики, народ — налицо уже весь образ истории страстей Иисуса и его общины1.

Поэтому: блаженны! Иисус обращается к ученикам (ср. ‘ Лк. 6, 20 ел.). Он обращается к тем, кто уже во власти его призыва. Этот призыв сделал их нищими, искушаемыми, голодными. Он называет их блаженными не из-за их нужды или их отречения. Ни нужда, ни отречение сами по себе — отнюдь не причина так их называть. Достаточная причина — только призыв и обетование, из-за которых идущие вслед живут в нужде и отречении. Наблюдение, что в^одних блаженствах сказано о нужде, а в других — о сознательном отречении, то есть об особенных добродетелях учеников, — ничего не меняет. И у объективной нужды и у личного отречения общая причина: призыв и обетование Христа. Само по себе и то и другое лишено как ценности, так и каких бы то ни было прав2.

Иисус называет своих учеников блаженными. Народ это слышит и ужасается происходящему. То, что по обещанию Бога принадлежало всему народу Израиля, достается маленькой общине выбранных Иисусом учеников. «Их есть Царство Небесное». Но ученики и народ едины потому, что все они — призванная Богом община. Поэтому слова Иисуса о блаженствах могут стать для всех решением и спасением. Все призваны стать теми, кто они воистину суть. Блаженны ученики из-за призыва Иисуса, за которым они последовали. Блажен весь Народ Божий из-за обещания, которое сохраняет для него силу. Но поймет ли теперь Народ Божий это обещание, веря в Иисуса Христа и в его слово, или же, не поверив, отделится от Христа и его общины? Это остается вопросом.

«Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Ученики испытывают нужду во всем. Они попросту «нищие» (Лк. 6, 20). Ни безопасности, ни имущества, которое они могли бы назвать своим собственным, ни клочка земли, который бы смели назвать своей родиной, ни земной общности, к которой бы по праву принадлежали.

65

Но у них нет и собственных духовных сил, опыта, познаний, на которые они могли бы опереться, которыми бы утешались. Ради Него они всё потеряли. Пойдя Ему вслед, они потеряли и самих себя и всё, что еще могло бы сделать их богатыми. Теперь они нищие, до того неопытные, до того глупые, что им больше не на кого надеяться, кроме как на Позвавшего их. Иисус знаком и с другими: представителями и проповедниками народной религии, властными, авторитетными, прочно стоящими на земле, укорененными в народности, духе времени, народном благочестии. Но не им, а лишь своим ученикам Он говорит: блаженны, — ибо их есть Царство Небесное. Заря Царства Небесного занимается над теми, кто ради Иисуса просто живет в нужде и отречении. Посреди нищеты они — наследники Небесного Царства. Сокровище их глубоко скрыто, их сокровище — крест. Царство Небесное обещано им в явном великолепии и славе и уже сейчас даровано в совершенной нищете креста.

Иисусовы блаженства ничуть не похожи на свою карикатуру в виде политико-социальных программ. Антихрист тоже называет нищих блаженными, но не из-за креста, в котором заключена, в котором блаженна всякая нищета, а как раз ради отпора кресту с помощью политико-социальной идеологии. Пусть он даже назовет эту идеологию христианской — именно поэтому он и станет врагом Христа.

«Блаженны скорбящие, ибо они утешатся». С каждым следующим блаженством углубляется пропасть между учениками и народом. Ученики вызываются прочь, изымаются из народа все более явно. Скорбящие — это те, кто готов жить, отрекшись от всего, что мир зовет счастьем и миром, кто не может настроиться в унисон с миром, стать с ним наравне. Они несут скорбь о мире, его вине, судьбе, счастье. У мира праздник, а они в стороне; мир кричит: радуйтесь жизни, а они скорбят. Они видят, что корабль, на котором празднуют и ликуют, уже дал течь. Мир грезит о прогрессе, о силе, о будущем, а ученики знают о конце, о Суде и о пришествии Царства Небесного, к которому мир нисколько не готов. Поэтому ученики — чужаки в мире, докучливые гости, возмутители тишины, которых отвергают. Отчего община Иисуса на стольких праздниках народа, среди которого живет, должна стоять поодаль? Неужели она перестала понимать своих ближ-

66

них? Неужели впала в ненависть и презрение к людям? Лучше, чем община Иисуса, своих ближних не понимает никто. И ближних никто не любит сильнее, чем Иисусова община — потому-то они стоят вовне, потому-то и несут скорбь. Глубокомысленно и прекрасно перевел Лютер греческое слово как «нести скорбь». Именно в том, чтобы нести, всё дело. Община учеников не сбрасывает скорбь, будто та не имеет к ней отношения, но несет ее. В этом и выражается их связанность с ближними. И значит, она не ищет скорбей самовольно, не устраняется в своевольном презрении к миру, но несет возложенное и павшее на нее ради Иисуса Христа в хождении вслед. И наконец скорбь не обессиливает, не изматывает, не ожесточает учеников, не сокрушает их. Напротив, они несут ее силой Того, кто несет их самих. Ученики несут возложенную на них скорбь только силой Того, кто на кресте понес всякую скорбь. Неся скорби, они стоят в общности с Распятым. Они?чужаки и стоят в стороне силой Того, кто был настолько чужд миру, что мир Его распял. Вот их утешение, вернее, вот их Утешитель (ср.: Л к. 2, 25). Община чужаков утешена крестом,’ утешена тем, что изгнана туда, где ее ждет Утешитель Израиля. И она находит свою истинную родину у распятого Господа, здесь и вовеки.

«Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Эта община чужаков не защищена в мире никакими правами. Она на них и не притязает, так как кроткие — это те, кто, отрекшись от всех своих прав, живет ради Иисуса Христа. Их поносят — они спокойны, их притесняют — они терпят, их выгоняют — они отступают. Они не заводят тяжбы о своих правах, не поднимают шума, когда с ними несправедливо обошлись. Никаких своих прав им не надо. Всё право они хотят предоставить только Богу; non cupidi vindictae гласит толкование ранней Церкви. Право для их Господа пусть будет правом и для них. Только оно. Из каждого их слова, каждого жеста ясно, что они этой земле не принадлежат. Оставьте им небо, сочувственно говорит мир, вот их место 4. Земля принадлежит этим бесправным и бессильным. Владеющие ею теперь с помощью силы и несправедливости ее потеряют, а совершенно от нее отрекшиеся, кроткие вплоть до креста, будут хозяевами новой земли. Не надо при этом думать о карающем правосудии Бога, действующем в мире (Кальвин); нет, когда настанет Цар-

 

67

ство Небесное, тогда облик земли обновится и она будет землей общины Иисуса. Бог не покидает землю. Он ее сотворил. Он послал на землю своего Сына. Он на земле построил свою общину. Так что начало положено уже в этом веке. Знак дан. Уже здесь бессильным дан клочок земли — той, которая есть у Церкви; дана ее общность, ее блага, братья и сестры — посреди гонений вплоть до креста. Но и Голгофа — это клочок земли. Начиная с Голгофы, где умер Кротчайший, земля может обновляться. Когда придет Царство Бога, кроткие наследуют землю.

«Блаженны алчущие и жаждущие правосудия, ибо они насытятся». Идущие вслед живут отрекшись не только от собственных прав, но даже и от собственного правосудия. За то, что они делают и чем жертвуют, собственной славы у них нет. Правосудие у них может быть только в голоде и жажде по нему; ни своего правосудия, ни правосудия Бога на земле; они смотрят все время на будущее правосудие Бога, но сами его осуществить не могут. Идущих вслед Иисусу в пути охватывает голод и жажда. Они несут тоску по прощению всех грехов и полному обновлению, по новой земле и совершенному правосудию Бога. Еще покрыты они проклятием мира, еще падает на них грех мира. Тот, за кем они идут, должен проклятый умереть на кресте. Отчаянная тоска по правосудию — его последний вопль: Боже мой, Боже мой, почему Ты Меня оставил? Но ученик не выше своего учителя. Они идут Ему вслед. И в этом они блаженны, ибо им обещано, что они насытятся. Они насытятся правосудием — не слух только, но всё их тело. Они будут есть хлеб истинной жизни на будущей вечере со своим Господом. Из-за этого будущего хлеба они блаженны; ибо будущий хлеб есть у них уже сейчас. Во всяком голоде среди них Тот, кто есть Хлеб Жизни. Вот блаженство грешников.

«Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут». Эти неимущие, эти чужаки, эти грешники, эти идущие вслед Иисусу живут с Ним, еще и отрекшись от собственного достоинства, ибо они милостивы. В лишениях, в нужде они сами обделены, но участвуют еще и в чужой нужде, в чужом унижении, в чужой вине. Непреодолима их любовь к ничтожным, больным, несчастным, к униженным и оскорбленным, к терпящим несправедливость и гонения, ко всему, что мучится и тревожится; они ищут впавших в грех и вину. Нет ни столь глубокой нужды, ни

68

столь страшного греха, чтобы к ним не пришло милосердие. Милостивый дарит впавшему в позор собственную честь и берет его позор на себя. Он отправляется к мытарям и грешникам и добровольно несет бесчестье общности с ними. Они отдают высшее благо человека: достоинство и честь, и они милостивы. Они знают только одну честь и достоинство: милосердие их Господа — единственное, чем они живы. Он не постыдился своих учеников, стал братом людям, понес их позор до смерти на кресте. Вот Его милосердие, которым только и хотят быть живы те, кто с Ним связан, милосердие Распятого. От этого милосердия они забывают собственную честь и достоинство и ищут только общности с грешниками. Если позор и падет из них, все же они блаженны, ибо помилованы будут. Когда-нибудь Бог низко склонится к ним и возьмет на себя их грех и позор. Бог даст им свою честь и снимет с них бесчестье. Честью Бога будет нести позор грешников и облечь их своей честью. Блаженны милостивые, ибо милостив их Господь.

«Блаженны чистые сердцем, ибо они смогут увидеть Бога»5. Кто чист сердцем? Лишь тот, кто до конца отдал свое сердце Иисусу, чтобы лишь Он в нем царил; кто не запятнал своего сердца ни злом, ни даже собственным добром. Чистое сердце — это простое сердце ребенка, не знающего о добре и зле, сердце Адама до падения, сердце, где царит не совесть, а только воля Иисуса. Кто живет, отрекшись от собственного добра и зла, от собственного сердца, кто живет в раскаянии и зависит только от Иисуса, сердце того очищено словом Иисуса. Здесь чистота сердца противопоставлена всякой внешней чистоте, к которой относится даже и чистота благих намерений. Чистое сердце чисто от добра и от зла, оно целиком и нераздельно принадлежит Иисусу, оно смотрит лишь на Того, кто идет перед ним. Узрит Бога лишь тот, кто в этой жизни смотрел только на Иисуса Христа, Сына Божьего. Его сердце свободно от пятнающих образов, не разрывается на части от многообразия собственных желаний и замыслов. Оно целиком поглощено созерцанием Бога. Бога узрит тот, чье сердце стало зеркалом для образа Иисуса Христа.

«Блаженны миротворцы, ибо они детьми Бога нарекутся». Идущие вслед Иисусу призваны к миру. Когда Иисус их позвал, они обрели свой мир. Их мир — Иисус. Теперь они пусть не только имеют, но и творят мир6.Т ак

69

они отрекаются от насилия и бунта. В деле Христа от таких вещей проку нет. Царство Христа — царство мира, и в общине Христа друг друга приветствуют приветствием мира. Ученики Иисуса поддерживают мир, охотно страдая сами, лишь бы не причинить страдание другому, храня общность тогда, когда другой ее разрушает, отрекаясь от самоутверждения и смиряясь перед ненавистью и несправедливостью. Так они побеждают зло добром. Так они становятся основателями божественного мира среди ненависти и войны. Но выше всего их мир тогда, когда они миром встречают злых и готовы от них пострадать. Миротворцы понесут крест со своим Господом, ибо мир был заключен на кресте. Они вовлечены в миротворчество Христа, призваны к труду Сына Божьего, потому их назовут сыновьями Бога.

«Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство небесное». Здесь речь не о правосудии Бога, но о нии ученика Иисуса за правое дело7, за правое су и поступок. Кто пошел вслед Иисусу, отрекшись от собственности, счастья, права, правосудия, чести, насилия, будет отличаться от мира в суждениях и поступках, будет возмущать мир. Поэтому ученики будут гонимы за правду. Не признание, а отвержение — вот похвала их слову и делу от мира. Важно, что Иисус называет учеников блаженными и тогда, когда они страдают не непосредственно за исповедание Его имени, но просто за правое дело. Им достается то же обетование, что и нищим. Они равны им, если их гонят.

Здесь, в конце блаженств, возникает вопрос, а есть ли в мире место для такой общины. Стало ясно, что для нее есть лишь одно место: то, где находится самый нищий, самый искушаемый, самый кроткий, это место — крест на Голгофе. Община блаженных — это община Распятого. С Ним она все потеряла, с Ним все нашла. Начиная с креста, это и значит: быть блаженным. И теперь Иисус обращается исключительно к тем, кто способен это постичь, к ученикам и потому — с прямым обращением: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески несправедливо злословить за меня; радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас». «За меня» — поносить будут учеников, но попадут в самого Иисуса. Всё падет на Него, ибо за Него будут их поносить. Вину несет Он. Хула, смер-

70

тельные гонения и клевета удостоверяют блаженство учеников в их общности с Иисусом. Только так и может быть: мир вымещает свою ярость на кротких чужаках словом, насилием, злословием. Слишком опасен и громок голос этих нищих и кротких, слишком терпеливо и тихо их страдание, слишком сильным оказывается оружие этих учеников Иисуса — нищета и страдание от несправедливости мира. Это смертельно опасно. В то время как Иисус восклицает: блаженны, блаженны! — мир кричит: прочь, прочь! Да, прочь! Но куда? В Царство Небесное. Радуйтесь и утешьтесь: велика ваша награда на небесах. Там нищие обитают в чертоге радости. Сам Бог отирает у плачущих слезы изгнания, кормит голодных на своей вечере. Израненные и измученные тела просветляются, и вместо одежд греха и покаяния носят белые одежды вечного правосудия. Из этой вечной радости уже сейчас рвется зов к общине идущих вслед и несущих крест, зов Иисуса: блаженны, блаженны.

ВИДИМАЯ ОБЩИНА

«Вы — соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям. Вы — свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш Перед людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Мф. 5, 13—16).

Эти слова обращены к тем, кто в блаженствах позван в милость хождения вслед Распятому. Если до сих пор названные блаженными казались хотя и достойными Царства Небесного, но совершенно неприспособленными к жизни на этой земле, то теперь они приравнены к самому необходимому земному благу. Они — соль земли. Они самое драгоценное, самое высшее, чем владеет земля. Без них земля не смогла бы жить. Земля держится этой солью; земля жива именно из-за них — этих нищих, незнатных, слабых, отвергнутых миром. Изгоняя учеников, земля отрицает собственную жизнь и — о чудо! — именно из-за этих изгоев способна жить дальше. Эта «божественная соль» (Гомер) проявляется в своей действенности. Она действует по всей земле. Она ее сущность. Поэтому уче-

71

никам указано не только Царство Небесное, им указана и земная миссия. Им, связанным лишь с Иисусом, указано на землю, соль которой — они. Назвав солью не себя, а учеников, Иисус поручает им деятельность на земле. Он вовлекает их в свою работу. Он остается в народе Израиля, а ученикам поручает всю землю. Лишь оставаясь солью, лишь сохраняя очистительную силу приправы, может соль хранить землю. Как ради себя, так и ради земли соль должна оставаться солью, община учеников должна оставаться тем, чем стала из-за призыва Христа. В этом — ее истинная деятельность на земле и ее хранящая сила. Соль должна быть нетленной и потому прочной силой очищения. Поэтому Ветхому Завету соль нужна для жертвы, поэтому в католическом обряде крещения соль кладут в рот ребенку (Исх. 30, 35; Иез. 16, 4). В нетленности соли — залог прочности общины.

«Вы — соль «, а не: станьте солью! Захотеть или не захотеть стать солью не отдано на волю учеников. И их не призывают стать солью. Нет, они — соль, хотят ли того или нет, в силу настигшего их призыва. Вы — соль, а не: у вас есть соль. Захоти кто вместе с реформаторами приравнять соль к миссии учеников, это было бы сужением. Имеется в виду всё их существование, поскольку оно заново основано призывом Христа идти вслед, то существование, о котором говорили блаженства. Кто настигнутый призывом Иисуса, идет Ему вслед, того во всем его существовании этот призыв сделал солью земли.

Разумеется, есть другая возможность: соль станет пресной, перестанет быть солью. Она перестанет быть действенной. Тогда, конечно, она лишь на то и будет годна, чтобы ее выбросить. В этом отличие соли. Всякую вещь можно посолить, но ставшую пресной соль уже ничем не посолишь. Любое, самое испорченное вещество можно спасти солью, лишь ставшая пресной соль испорчена безнадежно. Вот другая сторона дела. Вот грозящий общине учеников суд. Земля может спастись общиной, лишь община, переставшая быть собой, пропала безвозвратно. Призыв Иисуса Христа значит: быть солью земли или уничтожиться, идти вслед или — сам призыв уничтожит позванного. Еще одной возможности спастись нет. Ее и не может быть.

Не только невидимой действенностью соли, но и видимым свечением света наделяет призыв Иисуса общину

72

учеников. «Вы свет» — опять-таки не: станьте светом! Светом их сделал сам призыв. Иначе и быть не может: они свет, который видел; будь иначе, было бы ясно, что призыв их покинул. Хотеть стать светом миру — что за недостижимая, бессмысленная цель для учеников Иисуса, для этих учеников! Они уже им стали — из-за призыва, в хождении вслед. Опять-таки не: у вас есть свет, но: вы свет! Свет — это не что-то вам данное, скажем, ваша проповедь, но вы сами. Тот самый, кто сам говорит о себе: Я Свет, — сам говорит и своим ученикам: вы свет во всей» вашей жизни, пока вы держитесь призыва. А раз вы свет, то уже не можете укрыться, даже если бы и захотели. Свет светит, и город на горе не может укрыться. Просто не может. Он виден издалека, будь это укрепленный город, охраняемый замок или руины. Город на горе — какому израильтянину не вспомнится Иерусалим, высоковыстроенный град! — это община учеников. Всем сказанным идущие вслед не поставлены перед каким-то решением: единственное бывшее у них решение уже принято. Теперь они должны быть тем, чем являются, иначе они не идут вслед Иисусу. Идущие вслед — видимая община, их хождение — видимое действие, которым они выделяются из мира, — а иначе это никакое не хождение вслед. И именно оно видно, как свет в ночи, как гора на равнине.

Бегство в невидимость есть отрицание призыва. Община Иисуса, желающая быть невидимой, перестает быть идущей вслед общиной. «Зажженную свечу не прячут, а ставят на подсвечник» — вот опять-таки другая возможность: свет добровольно спрячется, укроется, призыв будет отвергнут. Укрытие, за которым прячет свой свет видимая община, может быть как человеческим страхом, так и сознательным уподоблением миру ради какой-нибудь цели — миссионерского ли толка, возникшей ли из неверно понятой любви к людям! Укрытием этим может стать — что еще опаснее — так называемая реформаторская теология, которая даже не боится именовать себя theologia crucis8 и отличительный знак которой в том, что она предпочитает «фарисейской» заметности «смиренную» невидимость в форме полного растворения в миро-подобии. Не чрезвычайная заметность, а приспособленность к justitia civilis становится признаком общины. И выходит, что критерий христианства именно в трм, чтобы свет не светил. Но Иисус говорит: пусть ваш свет светит

73

перед язычниками. В любом случае светящий здесь свет — это свет Иисусова призыва. Но каким же светом должны светить идущие вслед Иисусу, ученики из Блаженств? Какой свет должен исходить с того места, на которое имеют право только ученики? Что общего у невидимости и ук-рытости Иисусова креста, лежащего на учениках, со светом, который должен светить? Не следует ли из его укры-тости, что и ученики должны быть в укрытости, а не на свету? Такой вывод — дурной софизм, выводящий из креста Иисуса мироподобие Церкви. Разве простому слушателю не очевидно, что именно там, у креста, стало видно что-то чрезвычайное? Разве же всё это — justitia civilis, разве крест — это мироподобие? Разве крест — это не то, что к ужасу остальных стало неслыханно видимо в любой тьме? Разве плохо видно, что Христос отвержен и должен пострадать, что его жизнь кончается за воротами города, на холме позора? Это ли невидимость?

Вот в этом свете должны стать видны добрые дела учеников. Не вас они должны увидеть, но ваши добрые дела. Что такое добрые Дела, которые можно увидеть в этом свете? Это лишь те добрые дела, которые в них сотворил сам Иисус, призвав, сделав их светом миру под его крестом: нищета, чуждость, кротость, миролюбие и, наконец, гонимость и отверженность и во всем это одно: нести крест Иисуса Христа. Крест — вот необычайный, светящий здесь свет в котором только и видны все добрые дела учеников. Ни разу нет речи о том, что видим становится Бог; нет, видны «добрые дела», и за них люди хвалят Бога. Становится виден крест и дела креста, становятся видны нужда и отречение тех, кто назван блаженными. Но за крест и такую общину уже нельзя хвалить человека, хвалить за них можно только Бога. Будь добрые дела человеческими добродетелями, тогда бы за них хвалили не Отца, а ученика. Но нечего хвалить в несущем крест ученике, в общине, свет которой так светит, которая так заметна на горе, — за их добрые дела можно хвалить только Отца на небесах. Поэтому люди видят крест и общину креста — и верят в Бога. Но это свет воскресения.

74

ПРАВЕДНОСТЬ ХРИСТА

«Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков; не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все. Итак, кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном; а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном. Ибо, говорю вам, если» праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное» (Мф. 5, 17-20).

Было бы неудивительно, если бы, услышав от своего Господа обетования, в которых обесценивалось всё ценное в глазах народа, а всё неценное названо блаженством, ученики вообразили, что Закону настал конец. К ним обратились, их отметили как тех, кому по свободной милости Бога досталось абсолютно всё, кто теперь обладает всем, кто стал наследником Царства Небесного. У них есть полная и личная общность с Христом, который все сделал новым. Она — соль, свет, город на горе. Все старое миновало, отменилось. И так естественно было ждать, что сейчас Иисус проведет окончательную границу между собою и всем прежним, упразднит закон Ветхого Завета и отречется от него в сыновней свободе, объявив его недействительным для своей общины. После всего предыдущего ученики могли бы подумать то же, что Маркион, который, увидев в этом тексте иудаистскую фальсификацию, так его переменил: «Вы думаете, что я пришел исполнить закон и пророков? Я пришел разрушить, а не исполнить». И после Маркиона нет числа подобным толкованиям слова Иисуса. Но Иисус сказал: «Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков…» Христос утверждает закон Ветхого Завета.

Как это понимать? Мы знаем, что слова эти обращены к идущим вслед, к тем, кто связан только с Иисусом. Никакой закон не вправе был помешать общности Иисуса с учениками, это стало ясно при толковании Лк. 9, 57 ел. Хождение вслед— это связь исключительно и непосредственно с Иисусом Христом. А здесь выявляется совершенно неожиданная связь учеников с ветхозаветным законом. Иисус говорит ученикам сразу две вещи: с одной

75

стороны, связь с Законом — это еще не хождение вслед, но, с другой ~ и внезаконная связь с личностью Иисуса Христа не может зваться хождением. Он сам указывает на Закон тем, кому даровал все свои обетования и полную общность с собой. Раз на Закон указывает Тот, за кем следуют ученики, значит, Закон для них имеет силу. Тут неизбежно возникает вопрос: что же имеет силу, Христос или Закон? С чем я связан? Только с Христом или все-таки еще и с Законом? Христос сказал, что никакой закон не смеет встать между Ним и его учениками. А теперь он говорит, что разрушить Закон — значит порвать и с Ним самим. Что это значит?

Закон — это закон Ветхого Завета, отнюдь не новый закон, но единственный, прежний Закон, на который как на явную волю Бога было указано и богатому юноше и искусителю-книжнику. И новой заповедью Закон становится лишь потому, что Христос связывает с этим Законом идущих Ему вслед. Нет речи о каком-то «лучшем законе», как у фарисеев; это единственный и все тот же Закон, это Закон, каждая буква которого должна сохраняться и исполняться до конца света, каждая йота которого должна сбыться. Но, разумеется, речь идет о «лучшей праведности». У кого нет этой лучшей праведности, тот не войдет в Царство Небесное, именно потому, что покинул хождение вслед Иисусу, который указывает ему на Закон. Но никто и не обрел бы этой лучшей праведности кроме того, к кому сейчас обращено слово, кроме призванного Христом. Условие лучшей праведности — это призыв Христа, это сам Христос.

Так становится понятно, что в этом месте Нагорной проповеди Христос впервые говорит сам от себя. Между лучшей праведностью и учениками, от которых Он ее требует, стоит Он сам. Он пришел исполнить закон Ветхого Завета. Вот предпосылка всего остального. Иисус показывает полное свое единство с волей Бога в Ветхом Завете, в Законе и Пророках. Ему действительно нечего добавлять к заповедям Бога, Он их соблюдает — вот единственное его добавление. Он исполняет Закон, это Он сам о себе говорит. Потому Закон и истинен. Он исполняет его до последней йоты. Но благодаря тому, что Он его исполняет, «сбывается всё», что должно сбыться для исполнения Закона. Иисус сделает то, чего требует Закон, поэтому Он будет должен претерпеть смерть; ибо только Он видит в

76

Законе Закон Бога, то есть ни сам Закон не есть Бог, ни сам Бог не есть Закон, так что Закон не занимает места Бога. Такое — неверное,— понимание Закона было у Израиля. Обожествление Закона и озаконивание Бога были грехом Израиля. А ученикам, напротив, грозило другое, тоже греховное, понимание: разбожествление Закона и отрыв Бога от его Закона. В обоих случаях Бог и Закон либо разошлись, либо совпали бы, что, в сущности, сводится к одному и тому же. Отождествляя Бога и Закон, евреи хотели с помощью Закона завладеть самим Богом/ Бог растворился в Законе и перестал быть его господином. А ученики, полагая, что могут оторвать Бога от его Закона, хотят завладеть Богом, будто это они — хозяева спасения. В обоих случаях смешаны дар и даритель, и Бог отрицается то с помощью Закона, то с помощью обетовании спасения.

Обоим толкованиям вопреки Иисус утверждает Закон как закон Бога. Бог — даритель и господин Закона, и только в личной общности с Богом исполняется Закон. Нет исполнения Закона без общности с Богом и нет общности с Богом, без исполнения Закона. Первое существенно для евреев, второе — для учеников рискующих впасть в ошибку.

Иисус, Сын Божий, единственный, у кого есть полная общность с Богом, ради Него заново утверждает Закон, придя исполнить закон Ветхого Завета. Раз Он был Единственным, кто это делал, то только Он и мог верно учить Закону и исполнению Закона. Ученики должны были это знать и понять, когда Он это сказал, ибо знали, кто Он. Евреи этого понять не могли, поскольку Ему не верили. Потому они и должны были отвергнуть его учение как хулу на Бога, точнее — хулу на Закон Божий. Поэтому ради истинного Божьего Закона Иисус должен был пострадать от поборников ложного закона. Иисус умирает на кресте как богохульник, как законопреступник, так как утвердил истинный закон против неверно понятого, ложного закона.

Исполнение закона, о котором говорит Иисус, лишь в том и может сбыться, что Иисус будет распят на кресте как грешник. Он сам, распятый, и есть совершенное исполнение Закона.

Значит, Иисус Христос и только Он исполняет Закон, ибо Он находится в совершенной общности с Богом. Он сам встает между учениками и Законом, а не Закон — ме-

77

жду Ним и учениками. Путь учеников к Закону лежит через крест Христа. Так Иисус, указывая ученикам на Закон, исполнение которого — лишь Он, заново связывает их с собой. Он должен отвергнуть беззаконную связь, ибо она — мечтательство, а потому и не связь вовсе, а просто полное освобождение от любых уз. Но при этом рассеяна и тревога учеников, не оторвет ли их от Иисуса связь с Законом. Такая тревога могла возникнуть лишь из неверного понимания Закона, которое действительно оторвало евреев от Бога. А вместо этого делается ясно, что настоящая связь с Иисусом даруется только заодно со связью с Законом Бога.

Но Иисус стоит между учениками и Законом не затем, чтобы освободить их от исполнения Закона, а чтобы дать им силы к тому исполнению Закона, которого Он требует. Именно связь с Ним ставит учеников в положение послушания. Но даже и исполнение Закона до йоты не отменяет для учеников ни йоты из Закона. Она исполнена, вот и всё. Но именно потому она только теперь собственно и введена в силу, так что теперь в Царстве Небесном великим наречется тот, кто исполняет Закон и учит Закону. «Исполняет и учит» — из этого выводили даже такое учение о Законе, которое как раз избавляет от исполнения, представляя Закон так: он, мол, служит лишь к осознанию его невыполнимости. На Иисуса такое учение ссылаться не может. Закон предназначен для исполнения, и Иисус, конечно, его исполнил. Кто, идя вслед, остается с Ним, с Тем, кто исполнил закон, тот исполняет и преподает Закон в хождении вслед. В общности с Иисусом может остаться только деятельный исполнитель Закона.

Не закон отличает учеников от евреев, но «лучшая праведность». Праведность учеников «превышает» книжников. Она их превосходит, она есть нечто чрезвычайное, особенное. Здесь впервые звучит понятие «perisseuein»9, которое будет для нас еще важнее в стихе 47. Мы должны спросить: в чем состоит праведность фарисеев? В чем — праведность учеников? Разумеется, фарисей никогда не впадал в противную Писанию ошибку, будто Закон надо лишь преподавать, но не исполнять. Фарисей хотел быть исполнителем Закона. Его праведность состояла в непосредственном, буквальном исполнении заповеданного в Законе. Его праведностью было его поведение. Совершенное соответствие поведения заповеданному в Законе

78

было его целью. Тем не менее всегда имелся какой-то остаток, который надо было покрыть прощением. Его праведность оставалась несовершенной. Также и праведность учеников могла состоять лишь в исполнении Закона. Не-исполняющего Закон нельзя назвать праведным. Но исполнение учеников выше фарисейского потому, что оно — действительно совершенная праведность по сравнению с несовершенной фарисейской. Почему? Преимущество учеников — в том, что между ними и Законом стоит _ совершенно Исполнивший Закон, Тот, в общности с кем они живут. Перед ними не неисполненный, а уже исполненный Закон. Ученик еще не начал повиноваться Закону, а Закон уже исполнен, его требования уже удовлетворены. Требуемая Законом праведность уже налицо: это праведность Иисуса, всходящего на крест ради Закона. Но раз эта праведность — не только должное благо, но сама совершенная и истинная общность с Богом, то у Иисуса йе только есть эта праведность, но она — это Он сам. Он — это праведность учеников. Призвав, Иисус сделал учеников причастными себе самому, даровал им общность с собой и, значит — сделал причастными своей праведности, даровал им ее. Праведность учеников — это праведность Христа. Лишь затем, чтобы это сказать, и начинает Иисус свои слова о «лучшей праведности» указанием на то, что исполняет Закон. Но праведность Христа — на самом деле праведность и учеников тоже. Конечно, строго говоря, она остается дарованной праведностью, дарованной в призыве идти вслед. Это праведность, состоящая именно в хождении вслед и уже в блаженствах получившая обетование Царства Небесного. Праведность учеников — это праведность под крестом. Это праведность нищих, искушаемых, голодных, кротких, миротворцев, гонимых из-за призыва Иисуса, видимая праведность тех, кто именно во всем этом есть свет мира и город на горе — благодаря призыву Иисуса. Потому праведность учеников «лучше» фарисейской, что основана только на призыве в общность с Тем, кто единственный исполнил Закон; потому праведность учеников — настоящая, что теперь они сами творят волю Божью, исполняют Закон. И Христову праведность нужно не только преподавать, но и исполнять. Иначе она окажется не лучше Закона, которому только учат, но который не исполняют. Об этом исполнении учениками Христовой праведности говорит всё пос-

79

ледующее. Коротко говоря, это исполнение есть хождение вслед. Это реальное, простое действие в вере в праведность Христа. Христова праведность — это новый закон, закон Христа.

БРАТ

«Вы слышали, что сказано древним: «не убивай; кто же убьет, подлежит суду». А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему «рака», подлежит синедриону; а кто скажет «безумный», подлежит геенне огненной. Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнить, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой перед жертвенником, и пойди, прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой. Мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя судье, а судья не отдал бы тебя слуге, и не ввергли бы тебя в темницу; истинно говорю тебе: ты не выйдешь оттуда, пока не отдашь до последнего кодранта» (Мф. 5, 21—26).

«А я говорю вам» — Иисус подводит итог всему сказанному о законе. После предыдущего невозможно видеть в Иисусе революционера или предполагать противопоставление одного мнения другому в духе раввинов. Напротив, в продолжение сказанного, Иисус выражает свое единство с законом Моисеева завета, но именно в истинном единстве с Божьим Законом делает ясным, что господин и даритель Закона — это Он, Сын Божий. Лишь воспринимая Закон как слово Христа, можно его исполнить. Греховному непониманию, в котором пребывают фарисеи, не должно быть места. Лишь в признании Христа господином и исполнителем Закона заключено истинное познание Закона. Христос заявил свое право на Закон. Тем самым Он делает то, чего поистине хочет Закон. Но в этом единстве с Законом Он превращает себя во врага ложного понимания Закона. Он отдает себя в руки ложным ревнителям Закона именно потому, что чтит Закон. Закон, на который Иисус указывает идущим Ему вслед, запрещает им убийство и вверяет брата. Жизнь брата—в руке Бога и Богом дана, только у Бога власть над жизнью и смертью. Убийце нет места в Божьей общине. Он подлежит тому суду, которым судит сам. Поставленный под защиту божественной заповеди брат — это не

80

только брат внутри общины; это ясно из того, что поведением идущего вслед Иисусу руководит не то, каков другой человек, а лишь Тот, кому он послушно следует. Идущему вслед за Иисусом убийство запрещено под страхом божественного суда. Жизнь брата — это поставленный идущему вслед предел, которого нельзя переступать. Но нарушение этой границы уже есть в гневе, тем более в злом слове, исходящем от нас (рака), наконец в сознательном оскорблении другого (безумный). Всякий гнев » направлен против жизни другого, отказывает ему в жизни, стремится его уничтожить. Нет разницы между так называемым праведным гневом и неправедным10.Уч еник вообще не должен знать гнева, иначе он грешит против Бога и брата. Сорвавшееся слово, к которому мы так легко относимся, свидетельствует, что мы не уважаем другого, превозносимся над ним и ценим нашу жизнь выше, чем егр. Такое слово — удар по брату, удар ему в сердце. Оно задевает, ранит, губит. Намеренное оскорбление лишает брата чести и в глазах других людей, хочет унизить его перед всеми, злобно стремится уничтожить его внутреннее и внешнее существо. Я вершу суд над ним. Это убийство. Убийца подлежит суду.

Кто гневается на брата, бранит, публично оскорбляет или чернит, тому, как убийце, нет места перед Богом. Отделившись от брата, он отделился и от Бога. К Богу у него уже нет доступа. Его жертва, богослужение, молитва не смогут угодить Богу. Идущий вслед Иисусу, в отличие

ужение. .охсдуже

бгжгуЛрезрение к брату делает богослужение ложными м отнимает у него все божественные обетования. Отдельный ли человек, община ли, выходящие к Богу с сердцем, полным презрения или непримиренным, имеют дело не с Богом, а с каким-то идолом. Пока брату отказано в служении и любви, пока он предмет презрения, пока он обижен на меня или Иисусову общину, до тех пор жертва неугодна. Между мною и Богом встает даже и не мой собственный гнев, но просто тот факт, что где-то есть обиженный, оскорбленный, обесчещенный мною брат, который «имеет что-нибудь против меня». Поэтому пусть проверит себя Иисусова община: не виновата ли она перед каким-то братом, не ненавидит ли, презирает, оскорбляет его заодно с миром и миру в угоду, не виновна ли поэтому перед братбм в убийстве. Пусть сегодня про-

81

верит себя Иисусова община: не вздымаются ли между нею и Богом, не прерывают ли ее молитву обвиняющие голоса, когда она выходит к Богу для молитв и богослужений. Пусть проверит себя Иисусова община: дала ли она тем, кого мир оскорбил и обесчестил, знак Иисусовой .любви, сохраняющей, поддерживающей, сберегающей жизнь. Если нет, то ни самое исправное богослужение, ни самая благочестивая молитва, ни глубочайшие познания не помогут ей ничем, но будут против нее свидетельствовать, ибо она перестала идти вслед Иисусу. Бог не хочет, чтобы Его отделяли от брата. Он не хочет почестей, когда обесчещен брат. Он Отец. Да, Он — Отец Иисуса Христа, ставшего братом всем нам. Вот решающая причина, по которой Бог не хочет, чтобы Его отделяли от брата. Его воплотившегося Сына оскорбляли и бесчестили ради чести Отца. Но Отец не дает отделить себя от Сына и не хочет, чтобы Его отделяли от тех, кому уподобился Сын, ради кого его Сын понес позор. Поскольку Сын Бога вочеловечился, служение Богу уже нельзя отделить от служения брату. И кто говорит, что любит Бога, и все-таки ненавидит брата, тот лжец.

Поэтому если кто хочет, идя вслед Иисусу, истинно служить Богу, тому остается лишь один путь — путь примирения с братом. Кто приходит к проповеди слова и к вечере с непримиренным сердцем, тот слышит и вкушает свой суд. Перед лицом Бога он убийца. Поэтому «пойди, прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой». Путь, которого Иисус требует от учеников, труден. Он сопряжен с унижением и позором. Но это и путь к Нему, к распятому Брату, и потому — путь, полный милости. В Иисусе служба наименьшему из братьев и Богу сливаются воедино. Он пошел и примирился с братом и тогда принес единую истинную жертву Отцу — себя самого.

Еще длится время милости, ибо у нас еще есть брат, еще мы «с ним на пути». Суд впереди. Еще мы можем уступить брату, уплатить долг. Близок час, когда нас отдадут судье. Тогда будет поздно, тогда с нас взыщут до последней вины. Понимаем ли мы, что для учеников Иисуса брат — не закон, а милость? Это милость — иметь возможность уступить брату, отдать причитающееся ему по праву, примириться с ним. Брат — это наша милость перед судом.

82

Такое может сказать нам лишь Тот, кто сам как наш брат стал нашей милостью, примирением, спасением перед судом. В человечестве Сына Божь’Ьго нам дарована милость брата. Лишь бы ученики Иисуса хорошо это помнили!

Служение Брату, уступающее ему право и жизнь, — это путь самоотвержения, путь креста. Никто не имеет большей любви, чем отдающий жизнь за друзей. Это любовь Распятого. Поэтому закон этот исполняется лишь в кресте Иисуса.

ЖЕНА

«Вы слышали, что сказано древним: «не прелюбодействуй». А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя; ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввер-жено в геенну. И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя; ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну. Сказано также, что если кто разведется с женою своею, пусть даст ей разводную. А Я говорю вам: кто разводится с женою своею, кроме вины любодеяния, то подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует» (Мф. 5, 27—32).

Связью с Иисусом Христом те желания, в которых нет любви, не отпущены на волю, но запрещены идущим вслед. Раз хождение вслед есть самоотвержение и целостная связь с Иисусом, то собственная, одержимая страстями воля ученика свободно проявляться не может. Такие желания, заключайся они хоть в едином взгляде, отделяют от хождения и все тело ведут в ад. Человек продает небесное первородство за чечевичную похлебку страстей. Он не верит Тому, кто может стократной радостью возместить отказ от желания. Он не доверяется невидимому и хватает видимый плод желания. Он низвергается с пути хождения вслед и отделяется от Иисуса. Нечистота желаний — это неверие. Лишь поэтому и надо их отвергать. Ради свободы от желаний, отделяющих от Иисуса, идущий вслед может пойти на любую жертву. И глаз и рука меньше, чем Христос. Если глаз или рука служат страстям К .отнимают у всего тела чистоту хождения вслед, то лучше

83

принести в жертву их, чем Иисуса Христа. Приносимый желанием выигрыш ничтожен против урона — на миг выигрываешь желаемое глазу или руке и теряешь тело навеки. Твой глаз, служа нечистым страстям, не может созерцать Бога.

Не обязаны ли мы ответить здесь на вопрос, предполагал Иисус буквальное или метафорическое понимание этой заповеди? Разве не зависит от ясного ответа вся наша жизнь? Разве этот ответ уже не дан поведением учеников? В этом — по видимости жизненно важном — вопросе наша воля советует бежать от решения. Но сам вопрос — ложный и дурной. Ответа на него быть не может. Ведь будь сказано, что понимание, конечно же, должно быть не буквальным, то вот мы уже и отклонились от серьезности заповеди; но будь сказано, что, конечно же, надо понимать буквально, то оказалось бы принципиально абсурдным само христианское существование, и тем самым заповедь лишилась бы силы. Именно от того, что нам не дано ответа на этот принципиальный вопрос, мы и захвачены целиком заповедью Иисуса. Мы не можем отклониться ни в какую сторону. Мы вызваны и должны повиноваться. Иисус не загоняет учеников в нечеловеческие судороги, не запрещает им взгляд, но обращает их взгляды на самого себя и знает, что здесь взгляд останется чист, даже если потом направится и на женщину. Он не возлагает на учеников непосильную ношу Закона, но милосердно помогает им Евангелием.

Иисус отнюдь не принуждает учеников к браку. Но он освящает брак согласно Закону, объявляя его нерушимым и запрещая второй брак, если первый распался из-за неверности. Такой заповедью Иисус освобождает брак от дурных эгоистических желаний и хочет, чтобы он стал служением любви — только так и может быть в хождении вслед. И Он не осуждает тело с его естественными стремлениями, а отвергает скрытое JSJHCM неверие. Так что он не отменяет брак,а укрепляет и освящает его верой. И поэтому идущий вслед должен будет сохранить в строгости и самоотречении свою единственную связь с Христом также и в браке. Христос — господин и его брака. Этим брак ученика отличается от гражданского брака, но это опять-таки не презрение к браку, а его освящение.

Кажется, будто, требуя нерасторжимости брака, Иисус противоречит ветхозаветному Закону. Но Он сам говорит

84

(Мф. 19, о своем единстве с Моисеевым Законом. «Из-за жестокосердия» израильтянам было разрешено разводное письмо, то есть лишв затем, чтобы уберечь их сердце от еще большей распущенности. Но цель ветхозаветного Закона — та же, что и у Иисуса: ведь и в нем речь только о чистоте брака, о браке, проживаемом с верой в Бога. Но эта чистота, то есть целомудрие, сохраняется в общности с Иисусом, в хождении Ему вслед.

Так как Иисусу важна только полная чистота, то есть целомудрие его учеников, Он должен сказать, что похвален и полный отказ от брака ради Царства Божьего. Иисус ни брак, ни безбрачие не превращает в программу, а освобождает от porneia, от распутства в браке и вне брака, которое есть грех не только против собственного тела, но и против тела самого Христа (1 Кор. 6, 13—15). Тело ученика тоже принадлежит Христу и хождению вслед, наши тела — члены его тела. Так как Иисус, Сын Бога, понес человеческое тело и так как у нас есть общность с его телом, то распутство есть грех против тела Христа.

Тело Христа было распято. Апостол говорит о принадлежащих Христу, что они распяли плоть со страстями и желаниями (Гал. 5, 24). Поэтому истинно и этот ветхозаветный Закон исполняется только в распятом, истерзанном теле Иисуса Христа. Вид этого тела и общность с ним, отданным ради них, дает ученикам силу для целомудрия, которое заповедал Иисус.

ПРАВДИВОСТЬ

«Еще слышали вы, что сказано древним: «не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои». А Я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно Престол Божий; ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным. Но да будет слово ваше: «да, да», «нет, нет»; а что сверх этого, то от лукавого» (Мф. 5, 33-37).

Толкование этих стихов в христианской Церкви по сей день исключительно неопределенно. Начиная еще с ранней Церкви, толкователи держатся самых несходных мнений: от ригористского отвержения любой клятвы как греха до более мягкого отказа от необдуманных клятв и от

85

клятвопреступления. Популярней всего в ранней Церкви было такое толкование: хотя клятва и запрещена «совершенным» христианам, но более слабым она в известных границах разрешена. Среди прочих и Августин защищал это мнение. В оценке клятвы он согласен с языческими философами: с Платоном, пифагорейцами, Эпиктетом, Марком Аврелием. Они считали клятву недостойной благородного человека. В символических книгах церквей Реформации говорится, что слова Христа, конечно же, не применимы к присяге, которой требует мирская власть. С самого начала главным аргументом служило то, что клятва заповедана в Ветхом Завете, что сам Иисус клялся перед судом, что апостол Павел часто использует клятвен-ные формулы. Наряду с прямыми указаниями Писания решающее значение для реформаторов имело разделение духовного и мирского царств.

Что такое клятва? Это публичное призывание Бога в свидетели какого-то утверждения, которое я делаю о прошлом, настоящем или будущем. Пусть всевидящий Бог покарает меня за обман. Как же мог Иисус назвать такую клятву грехом, более того — «от лукавого», ek tou poner-ou, «сатанинской»? Дело в том, что Иисус имеет в виду полную правдивость.

Клятва — свидетельство того, что в мире есть ложь. Умей человек не лгать, не надо было бы клясться. Поэтому клятва — преграда на пути лжи. Но как раз из-за этого клятва лжи и способствует — ведь если на окончательную правдивость претендует лишь клятва, то, значит, и лжи отводится какое-то место в жизни, значит, и за ложью признано известное право на существование. Ветхозаветный Закон клятвой борется против лжи. Иисус борется с ложью — запрещая клятву. В обоих случаях речь о главном — об уничтожении неправды в жизни верующего. Клятва, выставленная против лжи Ветхим Заветом, сама оказалась захвачена ложью и поставлена ей на службу. Лжи хотелось утвердиться и завоевать себе право еще и с помощью клятвы. Поэтому Иисус должен поразить ложь и там, куда она скрылась, то есть в клятве. Клятва должна пасть, поскольку превратилась в защиту лжи.

Покушение лжи на клятву могло происходить двумя путями: или она утверждается под видом клятвы (клятвопреступление), или вкрадывается в самое форму клятвы. В последнем случае ложь в клятве пользовалась обраще-

86

нием не к живому Богу, а к каким-нибудь мирским или божественным силам. А раз ложь проникла в клятву так глубоко, то обеспечить полную правдивость можно только запретив клятвы вообще.

Да будет ваша речь «да, да» и «нет, нет». Но при этом слово ученика отнюдь не избавлено от ответственности перед всевидящим Богом. Напротив, именно потому, что имя Божье не призывается вслух, вообще всякое слово ученика поставлено перед само собой разумеющимся присутствием всевидящего Бога. Раз вообще нет словаТ] звучащего не перед Богом, то ученик не может клясться^! Каждое слово должно быть правдой и потому не нуждается в подкреплении клятвой. А клятва бросает на все остальные слова тень сомнения. Поэтому она «от лукавого». Но ученик во всяком своем слове должен быть светом.

Если клятва упразднена, то ясно, что только ради правдивости. Очевидно, что заповедь Иисуса не терпит ника^х исключений, перед кем бы клятва ни приносилась. Но следует сказать, что и отказ от клятвы, со своей стороны, не должен служить сокрытию правды. А где именно дело обстоит так, то есть где как раз ради правдивости и надо дать клятву, этого в общем виде решить нельзя, это должно решаться в каждом отдельном случае. Реформаторские Церкви держатся мнения, что так обстоит всякий раз, когда клятвы требует мирская власть. Возможно ли здесь общее решение, остается спорным.

Бесспорно другое: если кажется, что случай именно такой, дать клятву можно лишь тогда, когда, во-первых, налицо полная ясность насчет содержания клятвы; во-вторых, надо различать между клятвами, относящимися к прошлому или нынешнему положению дел, и имеющими характер обещания. Поскольку христианин никогда не может безошибочно знать прошлое, то он призывает Бога не в подтверждение своих, не застрахованных от ошибок, слов, а ради чистоты своего сознания и совести. Но поскольку христианин никогда не распоряжается своим будущим, то клятвенное обещание, скажем присяга, с самого начала грозит ему большой опасностью. Ибо не только его собственное будущее не зависит от христианина, но, самое главное, будущее того, кто его этой присягой связывает. Поэтому и правдивость, и хождение вслед Иисусу запрещают давать такую клятву, не оговорив ее условием: если угодно Богу. Для Христианина нет абсолютных зем-

87

ных связей. Присяга, желающая абсолютно связать христианина, будет для него ложью, она «от лукавого». В такой присяге призывать имя Божье можно не в подтверждение обещания, но исключительно в свидетельство того, что, идя вслед Иисусу, мы связаны только волей Бога и что из-за Иисуса любая иная связь стоит под этой оговоркой. Будь в сомнительном случае такая оговорка не высказана или не принята, то клятву давать нельзя, ибо такой клятвой я как раз того и обману, кто с меня ее берет. Но да будет ваша речь «дал да» и «нет, нет».

Заповедь полной правдивости — просто иное имя для целостности хождения вслед. Лишь тот, кто, идя вслед, всецело связан с Христом, стоит в полной правдивости. Ему нечего скрывать от своего Господа. Он живет перед Ним открыто. Он Иисусом познан и поставлен в правду. Он явно грешен перед Иисусом. Не он себя явил Иисусу, но когда Иисус явил ему себя в своем призыве, он оказался явлен Иисусу в своем грехе. Полная правдивость возникает только из нескрытого греха, прощенного Иисусом. Лишь тот не стыдится правды, где бы ни пришлось ее сказать, кто, исповедуя грехи перед Иисусом, стоит в правде. Правдивость, которой Иисус требует от ученика, заключается в самоотречении, не скрывающем греха. Всё явно, всё свет.

Раз, в первую и последнюю очередь, правдивость — это открытость человека во всем его бытии, в его зле перед Богом, то эта правдивость возбуждает противодействие грешников, ее гонят и распинают. Единственная причина правдивости ученика — хождение вслед Иисусу, во время которого Он нам на кресте являет наш грех. Нас делает правдивыми лишь правда Бога о нас. Кто знает крест, не испугается никакой другой правды. Кто живет стоя под крестом, для того клятва как закон правдивости отменена, ибо он живет в абсолютной правде Бога.

Не может быть правды по отношению к Иисусу без правды по отношению к людям. Обман разрушает общность. Но ложную общность рассекает правда и основывает настоящее братство. Не может быть хождения вслед без жизни в открытой правде перед Богом и людьми.

ВОЗМЕЗДИЕ

«Вы слышали, что сказало: «око за око, и зуб за зуб». А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся» (Мф. 5, 38—42).

Здесь Иисус соотносит слова: око за око, зуб за зуб — с прежде названными ветхозаветными заповедями, в том числе с запретом убивать из декалога. И в этих словах он тоже признает несомненную заповедь Бога. Их тоже надо не отменять, но до конца исполнить. Иисус не знает нашего выделения из ветхозаветных заповедей десяти важнейших. Для него заповедь Ветхого Завета едина, и вот Он указывает ученикам на ее исполнение.

Идущие вслед Иисусу живут ради Него, отрекшись от собственных прав. За кротость Он назвал их блаженными. Захоти они, уже все отдав ради общности с Ним, удержать за собой одну эту, собственность, они бы покинули хождение вслед. Так что здесь происходит просто развитие блаженств.

Ветхозаветный Закон ставит право под божественную защиту возмездия. Не должно быть зла без возмездия. Надо установить настоящую общность, преодолеть и изобличить зло, убрать его из общины народа Божьего. Этому служит право, поддержанное силой возмездия.

Иисус воспринимает эту волю Бога и подтверждает силу возмездия изобличать и преодолевать зло и беречь общину учеников как общину истинного Израиля. Правое возмездие кончает с несправедливостью и сохраняет ученика в хождении вслед.

По слову Иисуса, состоит это правое возмездие в том, чтобы не сопротивляться злу.

Этими словами Иисус выделяет свою общину из политически-правового распорядка, из национальной формы народа Израиля и делает ее тем, чем она на самом деле является: стоящей вне политически-национального плана общиной верующих. Если, согласно воле Бога, для богоизбранного народа Израиля как для политической формы возмездие было возвратом удара за удар, то для общины учеников, которая уже ни на что не может рассчитывать в

89

национально-правовом смысле, возмездие состоит в том, чтобы терпеливо сносить удар, чтобы не прибавлять зло ко злу. Лишь так можно основать и сохранить общину.

Становится ясно, что идущий вслед, с которым поступили несправедливо, уже не привязан к своему праву как к какому-то имуществу, которое должен защищать при любых обстоятельствах, но, связанный лишь с Иисусом Христом, от всякого имущества полностью свободен и, подтверждая эту свою связь лишь с Иисусом, как раз и создает единственную прочную основу общины и вручает грешника Иисусу.

Победа над другим — лишь в том, что его зло должно выдохнуться, что оно не найдет того, что ищет, то есть сопротивления и, значит, нового зла, от которого могло бы еще сильней разгореться. Зло делается бессильным, когда не встречает отпора, сопротивления, когда его добровольно терпят и сносят. Тогда зло сталкивается с противником, который ему не по силам. Разумеется, лишь в том случае, когда сопротивление убрано без остатка, когда всецело отказались воздавать злом за зло. Здесь зло не в силах достичь цели: творить и множить зло, — и остается одиноко.

Страдание проходит, если его нести. Зло находит свой конец, если мы его беззащитно терпим. Бесчестие и оскорбление становятся явным грехом, если идущий вслед не наносит их сам, а беззащитно сносит. Насилие осуждено тем, что ему не противостоит никакая сила. Неправое притязание на мою рубашку посрамлено тем, что я отдаю еще и верхнюю одежду, эксплуатация моей услужливости выходит на свет, если я не ставлю ей никаких пределов. Готовность всё отдать, когда попросят, — это готовность иметь вдоволь с одним лишь Иисусом Христом, готовность следовать лишь Ему одному. В добровольном отказе от самозащиты утверждается и проявляется безусловная связь идущего вслед с Иисусом, свобода, отрешенность от собственного Я. И только в исключительности этой связи можно преодолеть зло.

При этом речь не только о зле, но и о злом. Иисус называет злого злым. Я не должен оправдывать или извинять притесняющего меня насильника. Мое терпеливое страдание нужно не затем, чтобы выразить сочувствие праву злого. У Иисуса нет ничего похожего на эти сентиментальные соображения. Бесчестящий удар, насилие,

90

эксплуатация остаются злом. Ученик обязан это помнить и свидетельствовать об этом по примеру Иисуса, именно потому, что иначе злой не будет поражен и побежден. Но именно потому, что незачем оправдывать противостоящее ученику зло, и обязан ученик не сопротивляться, а, страдая, положить злу конец и тем самым зло победить. Вольное страдание сильнее зла, оно — смерть зла.

И невозможно придумать поступка, в котором зло было бы настолько велико и сильно, что оно потребовало бы от ученика иной позиции. Чем страшнее зло, тем готовней к страданию обязан быть ученик. Злой должен отойти во власть Иисуса. Пусть ему отвечает Иисус, а не я.

Реформаторское толкование ввело в этом месте решающую новую мысль: нужно различать, нанесена ли обида мне лично или же в моей общественной роли, то есть в возложенной на меня Богом ответственности. Если в первом случае надо поступать, как заповедал Иисус, то во втором я от этого освобожден, и, напротив, ради истинной любви даже обязан поступать противоположным образом, то есть противопоставить силе силу, чтобы воспрепятствовать атаке зла. Так оправдывается позиция Реформации по отношению к войне и к любому применению обществом законных средств ради отражения зла. Но Иисусу совершенно чуждо это различение между мною как частным лицом и как должностным. Он нам ни слова об этом не говорит. Он обращается к идущим Ему вслед как к тем, кто все оставил, чтобы пойти за Ним. «Частное» и «должностное» нужно было целиком и полностью подчинить заповеди Иисуса. Слово Иисуса завладело ими безраздельно. Он требовал безраздельного послушания. И действительно, названное различение ведет к неразрешимым трудностям. Когда в реальной жизни я только частное лицо, когда — только должностное? Разве я не остаюсь всегда, когда бы на меня ни напали, отцом моих детей, проповедником моей общины, политиком моего государства? Разве на этом основании я не обязан давать отпор всякому нападению, неся ответственность за свой пост? А на своем посту разве я не остаюсь всегда самим собой, в одиночку предстоящим Иисусу? Разве при таком различении не приходится забыть, что идущий вслед Иисусу всегда совершенно одинок, одиночка, который в конце концов может действовать и решать лишь за себя самого, и что именно в таком по-

91

ведении содержится самая серьезная ответственность за тех, кто мне вверен?

Но можно ли защитить слова Иисуса, обладая опытом, согласно которому зло разгорается именно при встрече со слабым и отчаянней всего разнуздывается при встрече с беззащитным? Не остаются ли эти слова просто идеологией, которая не считается с реальностью, иначе говоря — с грехом мира? Внутри общины эти слова еще могли бы сохранять силу. А по отношению к миру они кажутся просто мечтательной слепотой к греху. Раз мы живем в мире и мир зол, то эти слова не имеют силы.

Но Иисус говорит: раз вы живете в мире и мир зол, то имеют силу слова: не сопротивляйтесь злу. Едва ли кто скажет, что Иисус не знал, как сильно зло, Он, с первых дней жизни сражавшийся с дьяволом. Иисус называет зло злом, потому и говорит такое идущим ему вслед. Как это возможно?

Всё, что Иисус говорит ученикам, действительно было бы чистым мечтательством, если бы мы должны были видеть в его словах общезначимую этическую программу, если бы тезис, что зло побеждается только добром, воспринимался как общезначимая мирская и житейская мудрость. Тогда всё действительно свелось бы к безответственному выдумыванию законов, которым на самом деле мир вовсе не подчиняется. Беззащитность как принцип мирской жизни — это безбожное разрушение милостиво оберегаемого Богом мироустройства. Но сейчас говорит отнюдь не создатель программ, сейчас о преодолении зла терпением говорит Тот, кто сам на кресте был побежден злом и кто вышел из этого поражения как торжествующий победитель. Не может быть иного оправдания этой заповеди Иисуса Христа кроме его креста. Лишь обретя в i кресте Иисуса веру в победу над злом, можно следовать этой заповеди, и лишь такому послушанию дано обещание. Какое обещание? Обещание общности с крестом Иисуса и с его победой.

Страсти Иисуса как преодоление зла божественной любовью — вот единственная прочная основа для послушания ученика. Этой заповедью Иисус снова зовет идущих Ему вслед стать в общность его страстей. Как могла бы проповедь о страстях Иисуса стать для мира явной и достоверной, уклонись сами ученики от страстей, отвергни их для собственного тела? Данный сейчас закон Иисус

92

сам исполняет в своем кресте11. И своей заповедью Он милостиво сохраняет для идущих Ему вслед общность своего креста. Лишь в кресте истинно и действительно, что возмездие за зло и его преодоление — это страждущая любовь. Но общность с крестом дарована ученикам в призыве идти вслед. В этой видимой общности они названы блаженными.

 

ВРАГ — «ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ»

«Вы слышали, что сказано: «люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего». А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного; ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо,если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники? Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5, 43-48).

Впервые в Нагорной проповеди раздается это слово, итог всего сказанного: любовь — и звучит оно в недвусмысленном определении любви к врагам. Заповедь любви к брату можно было бы понять неверно, а любовь к врагу, исключая возможность неверного понимания, делает ясным, чего хочет Иисус.

Для учеников враг — отнюдь не пустое понятие. Они хорошо его’ знали. Они встречали его каждый день. Были проклинавшие их как разрушителей веры и законопреступников; были ненавидевшие их за то, что они всё оставили ради Иисуса, всем пренебрегли ради общности с Ним; были оскорблявшие и высмеивавшие их за слабость и смирение; были гонители, чуявшие в толпе учеников революционную опасность и стремившиеся их уничтожить. Одним врагом были представители народного благочестия, которые не могли стерпеть властных притязаний Иисуса. Этот враг был вооружен и почетом и властью. Другой враг, о котором приходилось думать любому еврею, был политический: Рим. Весьма ощутим был и этот гнет. Наряду с этими двумя враждебными группами существовала и личная «вражда против тех, кто не шел пу-

93

тем большинства, ежедневная клевета, поношения и угрозы.

Правда, в Ветхом Завете нигде нет заповеди о ненависти к врагам. Напротив, есть заповедь о любви к ним (Исх. 23, 4 ел.; Прит. 25, 21; Быт. 45, 1 ел.; 1 Цар. 24, 7; 3 Цар. 6, 22 и т. д.). Но сейчас Иисус говорит не о естественной вражде, а о вражде Божьего Народа с миром. Единственные «священные» войны, какие были в мире, — это войны Израиля. Они были войной Бога против мира идолов. Иисус не осуждает эту вражду, иначе Ему пришлось бы осудить всю историю отношений Бога со своим Народом. Напротив, Иисус подтверждает Ветхий Завет. Для Него тоже важна только победа над врагом, победа Божьей общины. Но этой заповедью Он еще раз выделяет общину своих учеников из политической формы народа Израилева. Тем самым упразднены войны за веру, тем самым обещание победы над врагом Бог вкладывает в любовь к врагу.

Любовь к врагам — непреодолимая преграда не только для естественного человека. Да, она превосходит его силы, оскорбляет его представления о добре и зле. Но важнее, что любовь к врагам — это и для человека под Законом прегрешение против Закона: отделиться от врага и осудить его — вот требование Закона. Но Иисус берет Закон Бога в свои руки и толкует. Победа над врагом — в любви к врагу, такова воля Божья в его Законе.

В Новом Завете враг — это всегда тот, кто враждебен мне. Того, кому сам ученик мог бы стать врагом, Иисус даже и не учитывает. Но врагу должно достаться достающееся брату, то есть любовь идущего вслед Иисусу. Поведение ученика должно определяться отношением к нему Иисуса, а не людей. Поэтому у поведения ученика лишь один источник — воля Иисуса.

Речь о враге, значит, о том, кто остается врагом, не тронутый моей любовью; кто ничего мне не прощает, когда я ему уже всё простил; кто меня оскорбляет тем сильней, чем усердней я ему служу. «За любовь мою они враждуют на меня, а я молюсь» (Пс. 108, 4). Но любовь не спрашивает, ответят ли на нее, а просто ищет тех, кто в ней нуждается. Но кто же еще нуждается в любви, как не тот, кто сам, без любви, живет в ненависти? И значит, кто же достоин любви, как не мой враг? И где же еще будет так прославлена любовь, как не среди ее врагов?

94

Любви этой незнакомы различия между категориями врагов, для нее есть лишь одна градация: чем враждебней враг, тем сильнее нужда в моей любви. Будь то враг политический, будь религиозный, от идущего вслед Иисусу ему нечего ждать кроме безраздельной любви. И во мне самом любовь эта не расколота между мной как лицом частным или, напротив, должностным. Либо и в той и в другой роли я остаюсь идущим вслед Иисусу Христу, либо вообще им не являюсь. А если меня спросят, как поступает такая любовь? Иисус говорит об этом: благословляйте, благотворите, не ставя условий, не взирая на лица.

«Любите ваших врагов». Если в предыдущей заповеди говорилось только о беззащитном перенесении зла, то теперь Иисус идет дальше. Мы не только обязаны терпеливо сносить зло и злого, не только не отвечать на удар ударом, но и относиться к нему с сердечной любовью. Непритворно и изо всех сил мы обязаны служить и во всем помогать нашим врагам. Ни одна жертва, какую принес бы любящий ради любимого, не покажется нам слишком большой или слишком дорогой для нашего врага. Если ради любви к брату мы готовы отдать наше имущество, честь, жизнь, то точно так же — и ради нашего врага. Но не делаемся ли мы тогда соучастниками зла? Отнюдь нет, ибо как могла бы любовь оказаться виновной в чужой не- _ нависти, если порождена силой, а не слабостью, если исходит из истины, а не из страха? И кому же подарить такую любовь, как не тому, чье сердце задыхается от ненависти?

«Благословляйте проклинающих вас». Если в нас попадает проклятие врага, которому нестерпимо наше присутствие, поднимем руки для благословения: вы, наши враги, вы, благословенные Божьи, ваше проклятие неспособно нас ранить, но да восполнится ваша нищета Божьим богатством и благословением того, на кого вы тщетно нападаете. И мы понесем ваше проклятие, а вы — наше благословение.

«Благотворите ненавидящим вас». Нельзя ограничиваться словами и мыслями. Благотворение происходит во всех повседневных делах. «Враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напой его» (Рим. 12, 20). Как брат брату помогает в беде, перевязывает раны, утишает боль, так пусть поступает с врагом и наша любовь. Есть ли в мире беда больше, раны и боль тяжелее, чем у нашего врага?

95

Можно ли кому благотворить с большей необходимостью’ и радостью, чем нашему врагу? «Блаженнее давать, нежели принимать».

«Молитесь за оскорбляющих и гонящих вас». Вот высшее. В молитве мы перед Богом встаем рядом с врагом, вместе с ним и за него. Иисус не обещает нам, что враг, которого мы любим, благословляем, которому благотворим, не будет нас оскорблять и гнать. Будет. Но он не сможет нас победить и нам повредить, если мы делаем к нему последний шаг в заступительной молитве. Тогда мы берем на себя его беду, нищету, вину и заблудшесть, вступаемся за него перед Богом. Мы замещаем его в том, че-Q го он не может сделать. Всякое новое вражеское оскорб-/ ление лишь теснее свяжет нас с Богом и с нашим врагом. , Всякое новое гонение лишь приблизит врага к примирению с Богом и сделает любовь еще непобедимей.

Как любовь становится непобедимой? Всегда думая не о том, что с ней делает враг, но лишь о том, что сделал Иисус. Любовь к врагам ведет ученика по пути креста и в общность с Распятым. Но чем вернее идет ученик по этому пути, тем вернее останется непобежденной его любовь, тем вернее победит она вражескую ненависть, ибо эта любовь — не его собственная. Это любовь исключительно Иисуса Христа, который ради своих врагов взошел на крест и на кресте за них молился. Но крестный путь Иисуса Христа показал ученикам, что в числе побежденных его любовью врагов были и они сами. Его любовь делает ученика зрячим, чтобы он во враге узнавал брата и как с братом с ним и поступал. Почему? Потому, что и сам он жив только любовью Того, кто с ним поступал как с братом, кто его, своего врага, принял и ввел в общность с собой как своего ближнего. Потому идущего вслед любовь делает зрячим, что ей и враг явлен охваченным любовью Божьей, явлен под крестом Иисуса Христа. Бог не спрашивал меня о добре и зле, ибо и добро мое было перед Ним безбожно. Любовь Бога искала врага, который бы в ней нуждался, которого Бог считает достойным этой любви. Бог прославляет свою любовь к врагам. Идущему вслед это известно. Через Иисуса он стал участником этой любви. Ибо Бог посылает солнце и дождь и праведным и неправедным. Но не только земное солнце и земной * дождь даны и добрым и злым, но и «Солнце Праведности», сам Иисус Христос, и дождь божественного Слова,

96

являющий милость Отца Небесного над грешниками. Безраздельная, совершенная любовь — это дело Отца, но это и дело сыновей Небесного Отца, как она была делом единородного Сына.

«Заповеди любви к ближнему и не-отмщения получат особое место в той борьбе о Боге, навстречу которой мы идем, в которой отчасти уже находимся, в которой на одной стороне сражается ненависть, на другой любовь. Всякой христианской душе необходимо готовиться к этому. Близко время, когда всякий исповедующий живого Бога из-за этого исповедания не только станет предметом ненависти и ярости — к этому-то мы уже пришли, — но когда его из-за этого исповедания исключат из так называемого «человеческого общества», погонят из города в город, когда его будут бить, истязать, порой — убивать. Близко повсеместное гонение на христиан, в чем, собственно, и состоит истинный смысл всех движений и битв нашего времени*. Стремясь к истреблению христианской Церкви и веры, ее противники не могут с нами ужиться, ибо во всяком нашем слове и поступке, против них вовсе и не направленном, видят, и не без причины, осуждение своих слов и поступков и при этом понимают, что нас нисколько не интересует вынесенный ими о нас приговор; ибо знают и сами, что приговор их бессилен и ничтожен и что мы не ввязываемся в стычки с ними, как бы им этого ни хотелось. И как вести борьбу? Близко время, когда мы уже не врозь и по отдельности, но вместе — как община, как Церковь, возденем руки в молитве, когда мы целыми отрядами, пусть сравнительно небольшими, будем среди тысяч и тысяч отпавших громко исповедовать и славить Господа, распятого и воскресшего, и его второе пришествие. И что это за молитва, исповедание, что за хвала? Это именно молитва искреннейшей любви к тем самым заблудшим, которые обступили нас, вращая глазами от ненависти, уже занеся руку для смертельного удара; это молитва о мире и покое для этих заблудших и расстроенных, растерянных и опустошенных душ, молитва о той же любви и том же мире, которыми наслаждаемся мы сами, молитва, которая проникнет им глубоко в душу и схватит их за сердце гораздо крепче, чем самое крайнее напряжение их ненависти может схватить наше сердце. Да, Церковь, действительно ждущая Господа, действительно постигающая срок и знаки окончательного разделения,

97

должна изо всех сил души, изо всех совокупных сил своей святой жизни приняться за эту молитву любви» (А.Ф.К. Фильмар, 1880).

Что такое безраздельная любовь? Любовь, не обращенная пристрастно к тем, кто дарит любовь нам в ответ. В любви к тем, кто нас любит, к нашим братьям, народу, друзьям, даже к нашей христианской общине, мы подобны язычникам и мытарям. Это любовь понятная, нормальная, естественная, но отнюдь не христианская. Здесь . язычники и христиане действительно «делают то же». Любовь к тем, кто связан со мной или по крови, или историей, или дружбой, — у язычников и христиан одна и ; та же. Про такую любовь Иисусу незачем много говорить. ; Только про нее люди и знают. Ее Он не должен разжигать, подчеркивать, выделять. Естественные условия сами принуждают ее признать. Что нужно любить брата, народ, друга, об этом Иисус может не говорить, это ясно и без ; того. Но именно потому, что Он просто подтверждает, не ; тратя лишних слов, эту любовь, а заповедует единственно и исключительно любовь к врагу, именно поэтому мы и ; можем понять, что же Он зовет любовью и что надо сохранить от той, первой, любви.

Чем ученик отличается от язычника? Что такое — «христианское»? И вот раздается слово, к которому вела вся 5-я глава, в котором подытожено все предыдущее: христианское — значит «особенное», perisson, чрезвычайное, необычайное, неочевидное. Это — то, что «превосходит» фарисеев в «лучшей праведности», возвышается над ними, это Больше и Сверх. Естественное — to auto (то же самое) для язычников и христиан, христианское же начинается с perisson, как раз впервые и выставляя естественное в верном свете. Где нет особенного и чрезвычайного, там нет и христианского. Христианское происходит не внутри естественных обстоятельств, а в выходе за их пределы. Perisson никогда не растворяется в to auto. Огромная ошибка мнимопротестантской этики в том, что она растворяет христианскую любовь в любви к родине, в дружбе, в ремесле, а лучшую праведность — вjustitia civilis. Иисус этого не говорит. Христанское связано с «чрезвычайным». Потому и не может христианин равнять себя с миром, что должен все время стремиться к perisson.

Что же такое perisson, чрезвычайное? Это существование названных блаженными, идущих вслед, это светящий

98

свет, город на горе, это путь самоотречения, путь полной любви, полной чистоты, полной правдивости, полного ненасилия; это безраздельная любовь к врагу, к тому, кто никого не любит и кого не любит никто; любовь к врагу религиозному, политическому, личному. Во всех своих частях это путь, завершение которого — крест Иисуса Христа. Что такое perisson? Это любовь самого Иисуса Христа, в страдании и послушании всходящая на крест, это крест. Особенное в христианском — это крест, вывоящий христианина за пределы мира и дающий ему победу над миром. Passio в любви Распятого — вот «чрезвычайное» в христианском существовании.

Чрезвычайное — это, несомненно, нечто видимое, за что хвалят Отца Небесного. Тайным оно не может остаться. Оно должно быть видно людям. Община идущих вслед Иисусу, община лучшей праведности — это видимая община, , выступившая из распорядка мира, она оставила всё, чтобы пробрести крест Христа.

В чем же действие особенного этой общины? Чрезвычайное — и вот самая трудная преграда — это действие идущего вслед. Оно — как и лучшая праведность — должно быть сотворено, и сотворено явно! Не в этическом ригоризме, не в эксцентричном стиле христианской жизни, но в простоте христианского послушания воле Иисуса. Свою «особенность» это действие удостоверяет тем, что ведет в passio Христа. Само это действие есть длящееся претерпевание. В нем Христос выстрадан своим учеником. А если нет, то это не то действие, о котором говорит Иисус.

Поэтому perisson — это исполнение закона, соблюдение заповеди. В Христе, в Распятом и его общине «чрезвычайное» делается свершением.

Вот они, совершенные, которые в безраздельной любви совершенны как Отец Небесный. Если Сына на крест нам отдала совершенная, безраздельная любовь Отца, то претерпевание этого креста общиной есть совершенство идущих вслед Иисусу. Совершенные — это именно те, кто назван блаженными.

99

Матфей, 6: О скрытости христианской жизни

СКРЫТАЯ ПРАВЕДНОСТЬ

«Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного. Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою. У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф. 6, 1-4).

После сказанного в пятой главе о видимости, явности общины идущих вслед и после кульминации этой главы в perisson, после того, как христианское приравнено к выходящему из мира, превосходящему мир, к чрезвычайному, следующая глава прямо примыкает к этому perisson и раскрывает оба его смысла. Слишком уж велик риск, что ученики поймут совершенно неправильно: будто они должны, отрицая и разрушая распорядок мира, возводить на земле Царство Небесное; мечтательски пренебрегая веком сим, осуществлять и являть чрезвычайное мира нового; радикально и бескомпромиссно порвать с существующим миром, чтобы достичь «христианского», присущего хождению вслед, чрезвычайного. Слишком вероятно было лжетолкование, будто им проповедуют очередную — разумеется, свободную, новую, вдохновляющую — форму и манеру благочестия. И с какой готовностью приняла бы, даже искала бы благочестивая плоть это чрезвычайное, эту нищету, правдивость, страдание, лишь бы насытилась наконец тоска сердца: не только верить, а видеть собственными глазами. Безусловно, налицо была готовность слегка сдвинуть границу, чтобы благочестивая форма жизни и послушание слову сблизились и уже не могли разделиться. И всё — ради одного: чтобы наконец осуществилось чрезвычайное.

С другой стороны, были и те, кто только и ждал слов Иисуса о чрезвычайном, чтобы еще яростней на него напасть. Наконец-то изобличен этот мечтатель, революционер, энтузиаст, желающий опрокинуть мир, зовущий учеников оставить этот мир и построить новый. Это ли по-

100

слушание слову Ветхого Завета? Разве не воздвизается здесь совершенно самовольная, собственная праведность? Разве Иисус не знает о греховности мира, о которую разобьется вся его проповедь?’Разве Ему неизвестны явные заповеди Бога, данные, чтобы запретить грех? Разве чрезвычайное, которого Он требует, — это не признак духовной гордыни, начала всякого мечтательства? Нет, вовсе не чрезвычайное, а как раз вполне обыденное, нормальное, скрытое — знак настоящего послушания и настоящего смирения. Если бы Иисус отсылал учеников к народу, занятию, ответственности, послушанию Закону, как его толкуют народу книжники, тогда бы Он доказал свое благочестие, истинное смирение, послушание. Тогда бы Он дал толчок к более серьезному благочестию, к более строгому послушанию. Он бы учил тому, что книжники знали и без того, но охотно послушали бы в убедительной проповеди: что истинное благочестие и праведность заключается с одной стороны, не только во внешнем действии, но и в расположении сердца, с другой стороны, не только в расположении, но и в действии. Вот это была бы «лучшая праведность», в которой так нуждался народ и от которой никто бы не смог уклониться. А теперь все разрушено. Вместо смиренного учителя Закона люди увидели гордого мечтателя. Конечно, во все времена проповедь мечтателей умела воодушевлять человеческое сердце, и как раз сердце благородное. Но разве учителя Закона не знали, что в человеческом сердце сквозь всё доброе и благородное слышен голос плоти, разве не знали они сами эту власть благочестивой плоти над человеком? Сражаясь за химеру, Иисус напрасно принес в жертву лучших, искренне благочестивых сыновей страны. Чрезвычайное — это попросту своевольное, из собственного сердца возникшее дело благочестивого человека. Это превозношение человеческой свободы перед скромным послушанием заповеди Божьей. Это непозволительное, запрещенное Законом самооправдание человека. Это беззаконное самоосвящение, которое Закон непременно отвергнет. Это свободное дело, противопоставленное несвободе послушания. Это разрушение Божьей общины, отрицание веры, хула на Закон и на Бога. Чрезвычайное, которому учил Иисус, по Закону заслуживает смертной казни.

Что же Иисус говорит в ответ? Он говорит: «Не творите вашу праведность перед людьми, чтобы они на вас смо-

101

трели». Призыв к чрезвычайному — большая, неустранимая опасность в хождении вслед. Поэтому: следите за этим чрезвычайным, за этой зримостью хождения вслед. Необдуманному, безраздельному, прямолинейному восторгу о зримости хождения вслед Иисус противопоставляет свое предостережение. Чрезвычайному дано жало в , плоть. Иисус зовет к рефлексии.

На чрезвычайное у учеников есть право только при свете рефлексии. Они обязаны следить за ним. То есть чрезвычайное не должно делаться напоказ или ради себя самого, зримость не должна твориться ради себя самой. Лучшая праведность учеников не должна стать самодовлеющей целью. Хотя чрезвычайное и должно стать зримо, должно делаться — но следите, чтобы оно не делалось ради зримости. Хотя у зримости хождения вслед есть непреложное основание — призыв Иисуса Христа, но сама по себе она целью быть не может, ибо тогда пропало бы из поля зрения само хождение вслед, настал бы миг покоя, хождение бы прекратилось, и возобновлять его пришлось бы уже не с того места, где мы решили передохнуть, а с самого начала, куда нас отбросила бы даже мгновенная пауза. Нам пришлось бы признать, что мы перестали быть идущими вслед. Итак, нечто должно стать зримым, но — парадоксальным образом: следите, чтобы оно не делалось напоказ. «Пусть ваш свет светит перед людьми…» (5, 16), но: следите за скрытостью! Пятая и шестая глава сталкиваются. Зримое должно быть еще и скрытым, зримое должно остаться незаметным. Рефлексия, о которой говорилось выше, направлена именно на то, чтобы мы не впадали в рефлексию о нашем чрезвычайном. Следить за праведностью нужно именно затем, чтобы ее не замечать. Иначе чрезвычайное перестанет быть свойством хождения и станет свойством наших желаний и прихотей.

Как понять это противоречие? Во-первых, спросим: от кого скрыта зримость хождения вслед? Она скрыта не от других людей, которым, напротив, должен видимо светить свет учеников Иисуса, но от того, кто творит это зримое. Пусть он пребывает в хождении и смотрит на Идущего перед ним, а не на себя и свои дела. В своей праведности идущий вслед скрыт сам от себя. Разумеется, он видит чрезвычайное, но сам от себя остается в нем скрыт; он видит его, лишь глядя на Иисуса, но даже и тогда счита-

102

ет его не чрезвычайным, а очевидным, нормальным. То есть зримое скрыто от него в действии, точнее — в послушании слову Иисуса. Будь ему важно чрезвычайное как таковое, он действовал бы по собственной власти и плоти. Но раз ученик Иисуса действует в простом послушании своему Господу, то он может смотреть на чрезвычайное как на самоочевидный акт послушания. Согласно слову Иисуса, иначе и не может быть: идущий вслед есть тот свет, который светит, он ничего не делает ради того, чтобы им стать, он есть свет именно в хождении вслед, смотрящем только на Господа. Именно потому, что христианское необходимо, то есть стоит в изъявительном, а не повелительном наклонении, чрезвычайное оказывается одновременно и нормальным, скрытым. Иначе оно не христианское, не послушное воле Иисуса Христа.

Во-вторых, спросим: а где же в хождении единство зримого и скрытого? Как та же самая вещь может быть сразу и видна и не видна? Для ответа нам нужно всего лишь вернуться к тому, что открылось в пятой главе. Чрезвычайное, зримое — это возложенный на учеников крест Христов. Крест — это и необходимое, скрытое и, одновременно, — зримое, чрезвычайное.

Спросим в-третьих: как разрешается парадоксальное соотношение пятой и шестой глав? Оно решено самим понятием хождения вслед, которое есть связь исключительно с Иисусом Христом. Поэтому идущий всегда смотрит лишь на своего Господа и следует Ему. Смотри он на само чрезвычайное, он выпал бы из хождения. Идущий в простом послушании исполняет волю Господа как чрезвычайное и знает лишь одно: что иначе он не может, что исполняет попросту самоочевидное.

Единственная и заповеданная рефлексия идущего сводится к тому, чтобы совершенно неосознанно, совершенно не рефлексируя, пребывать в послушании, в хождении, в любви. Если делаешь добро, пусть твоя левая рука не знает о том, что делает правая. Своего собственного добра ты знать не должен. Иначе оно — действительно твое добро, а не Христово. Добро Христа, добро хождения происходит без твоего ведома. Настоящее дело любви — это всегда скрытое от меня дело. Следите, чтобы вам о нем не знать! Лишь в этом случае это — добро Бога. Если я хочу знать о своем добре, о своей любви, то это уже не любовь. Даже чрезвычайная любовь к врагу остается скрыта от

103

идущего вслед. Любя, он уже не видит во враге врага. Слепота эта или, вернее, очищенное Христом зрение идущего вслед — вот в чем его достоверность. Скрытость его собственной жизни от него самого — вот в чем его обетование и надежда.

Скрытость соответствует явности. Нет ничего скрытого, что не стало бы явным. Это от Бога, перед которым все скрытое — всегда явно. Бог хочет показать нам скрытое, сделать зримым. Явность — это установленная Богом награда для скрытости. Вопрос лишь в том, где и от кого получит человек эту явность-награду. Если он жаждет явности перед людьми, то свою награду уже получил. При этом безразлично, ищет ли он ее в грубой форме явности перед другими или в более утонченной — перед самим собой. Когда левой руке известно, что делает правая, когда мое скрытое добро я выношу на свет перед самим собой, когда я хочу знать о своем добре, тогда я сам себе готовлю ту явную награду, которую хотел сохранить для меня Бог. Я сам показываю себе то, что у меня есть скрытого. Я не жду, пока мне его покажет Бог. Поэтому я уже получил свою награду. Но кто до конца устоит в скрытости от самого себя, тот получит награду явности от Бога. Но можно ли жить, творя чрезвычайное в скрытости? Чтобы левая рука не знала, что делает правая? Что это за любовь, которая сама о себе не ведает и может остаться скрыта от себя до кончины века? Это ясно: раз любовь скрыта, то видимой добродетелью, обликом человека она быть не может. Итак: следите, чтобы не спутать истинную любовь с какой-нибудь приятной добродетелью с каким-нибудь из человеческих «качеств»! Это любовь в прямом смысле слова самозабвенна. А в самозабвенной любви ветхий человек со всеми своими добродетелями и достоинствами должен умереть. В самозабвенной, лишь к Христу привязанной любви ученика умирает ветхий Адам. Словами: пусть твоя левая рука не знает, что делает правая — возвещена смерть ветхого человека. И все-таки: кто способен жить, соединив пятую и шестую главу? Лишь тот, кто по ветхому своему человечеству умер во Христе и нашел новую жизнь соединившись с Ним в хождении вслед. Любовь как акт простого послушания — это умирание ветхого человека, который вновь обретает себя в праведности Христа и в брате. Теперь живет не он, но в нем живет Христос. Любовь распятого

104

Христа, который предал смерти ветхого человека, вот что живет в идущем вслед. Теперь он обретает себя лишь в Христе и в брате.

CКРЫТОСТЬ МОЛИТВЫ

«И когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц останавливаясь молиться, чтобы показаться пред людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне: и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. А молясь, не говорите лишнего, как язычники; ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны; не уподобляйтесь им; ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него» (Мф. 6, 5-8).

Иисус учит учеников молитве. Что это значит? Возможность молитвы отнюдь не самоочевидна. Хотя молитва — естественная потребность человеческого сердца, но перед Богом у нее еще нет никаких прав. Даже если ее блюсти дисциплиной и навыком, она может оказаться бесплодной и безнадежной. А ученики смеют молиться, ибо им об этом сказал Иисус, знающий Отца. Он обещает, что Бог их услышит. Потому ученики и молятся, что они вместе с Иисусом, идут Ему вслед. Связанному с Иисусом в хождении вслед через Него открыт доступ к Отцу. Поэтому всякая верная молитва — опосредованная. Непосредственно молиться нельзя. Непосредственного доступа к Отцу нет даже и в молитве. Лишь через Иисуса Христа мы можем в молитве найти Отца. Предпосылка молитвы — вера в Христа и связь с Ним. Он единственный посредник для нашей молитвы. Мы молимся по его слову. Потому с его словом наша молитва всегда и связана.

Мы молимся Богу, в которого верим через Христа. Поскольку наша молитва не должна превратиться в заклинание Бога, то представляться Ему нам уже незачем. Нам известно, что Он знает, в чем у нас нужда, еще до того, как мы попросим. Это придает нашей молитве величайшую убежденность и радостную уверенность. Не формулы, не обилие слов, но вера доходит до отеческого сердца Бога, которое знает rfac искони.

105

Верная молитва — это не труд, не привычка, не благочестивый акт, это просьба ребенка, обращенная к сердцу Отца. Оттого молитва и не может быть показной — ни перед Богом, ни перед самими собой, ни перед другими. Не знай Бог, что мне нужно, тогда мне пришлось бы размышлять: как сказать Богу, что Ему сказать, сказать ли Ему. Но вера, с которой я молюсь, исключает всякую рефлексию и все показное.

Молитва есть совершенно скрытое. Во всех отношениях она противоположна явности. Молящийся не знает себя, а знает лишь Бога, к которому взывает. Так как молитва не воздействует на мир, но обращается только к Богу, то это самое непоказное поведение из возможных.

Конечно, случается и превращение молитвы в демонстрацию, когда скрытое выносится на свет. Так бывает не только в молитве на людях, которая превращается в пустословие. Сегодня такое редко. Но ничуть не лучше и даже губительней, если я делаю зрителем моей молитвы самого себя, если молюсь перед самим собой, наслаждаюсь ли я как довольный зритель этим занятием или изумленно и пристыженно себя за ним застаю. Публичность улицы — просто более наивная форма той публичности, которую я создаю себе сам. Я и в своей комнатке могу стать зрелищем для себя самого. Вот насколько способны мы исказить слово Иисуса. В таком случае публичность и явность, которых я ищу, состоят в том, что я сразу и молящийся и слушатель. Я сам себя слушаю, сам себя слышу. Поскольку я не хочу дождаться Божьего внимания, дождаться, чтобы когда-нибудь обнаружилось внимание Бога к моей молитве, то я сам себе обеспечиваю внимание. Я утверждаю, что благочестиво помолился; и в этом утверждении заключено довольство внимательного слушателя. Моя молитва услышана. Награда у меня уже есть. Раз я сам себя слушал, Бог меня слушать не станет; раз я сам себе приготовил награду явности, Бог не даст мне никакой награды.

Но тогда о какой же комнате говорит Иисус, если я не застрахован от себя самого? Как же мне ее запереть, чтобы скрытости молитвы не помешал ни один слушатель и не похитил у меня награду за скрытую молитву? Как мне защититься от себя самого? От своей рефлексии? Как убить рефлексию рефлексией же? Слово сказано: мое собственное желание как-то преуспеть с помощью молитвы

106

должно умереть, быть убито. Когда во мне правит только воля Иисуса и вся моя воля отдана Ему, то в общности с Иисусом, в хождении вслед моя воля умирает. Вот тогда я могу молиться, чтобы свершилась воля Того, кто знает, что мне нужно, еще до того, как я попрошу. Тогда только моя молитва уверенна, сильна и чиста, когда исходит из воли Иисуса. Тогда молитва — действительно просьба. Ребенок просит отца, которого знает. Не просто поклонение, а просьба — сущность христианской молитвы. Она соответствует тому положению человека перед Богом, когда он, протянув руки, просит Того, о чьем отцовском сердце знает.

Но если верная молитва — нечто скрытое, то все же это не исключает и совместной молитвы, как бы очевиден ни стал теперь ее риск. В конечном счете, дело не в улице или в комнате, в молитве краткой или длинной, будь-то в церковной литании или во вздохе не знающего, о чем молиться, дело не в отдельности или совместности, но в том, чтобы помнить одно: ваш Отец знает, что вам нужно. Тогда молитва направлена исключительно к Богу. Тогда ученик избавлен от ложной суеты.

«Молитесь же так: Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избави нас от злого; ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь. Ибо, если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш небесный; а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших» (Мф. 6, 9—15).

Иисус сказал ученикам не только, как они должны молиться, но и о чем. «Отче наш» — не просто пример возможной молитвы учеников, нет, именно так они и должны молиться, как Иисус их научил. С этой молитвой они будут услышаны Богом, это достоверно. «Отче наш» — это молитва как она есть. В ней сущность и предел любого моления учеников. Иисус и здесь не оставляет учеников в неопределенности, с «Отче наш» Он вводит их в совершенную ясность молитвы.

«Отче наш, сущий на небесах», — сообща взывают идущие вслед к своему небесному Отцу, который уже знает обо всем, что нужно его любимым детям. Они стали

107

братьями благодаря объединившему их призыву Иисуса. В Иисусе они узнали заботу Отца. Во имя Сына Божьего они могут назвать Бога своим отцом. Они на земле, их Отец на небесах. Он смотрит оттуда на них, они подымают взгляды к Нему.

«Да святится имя Твое» — отчее Имя Бога, открытое идущим в Иисусе Христе, должно почитаться святым среди учеников, ибо именно в этом Имени заключено все Евангелие. Да не допустит Бог, чтобы его святое Евангелие было помрачено и испорчено ложным учением и не-святой жизнью. Да захочет Бог, чтобы ученикам непрестанно открывалось его святое Имя в Иисусе Христе. Да сделает Он все проповеди одним лишь возвещением спасительного Евангелия. Да защитит Он от искусителей и обратит врагов своего Имени.

«Да приидет Царствие Твое». — В Иисусе Христе ученики испытали наступление Царства Бога на земле. Здесь побежден сатана, сломлена власть мира, греха и смерти. Но Царство Бога — еще в страдании и в борьбе. Малень- . кая община избранных стала к нему причастна. В новой праведности они встали под царскую власть Бога, но вокруг — гонения. Да позволит Бог возрасти Царству Иисуса Христа в его земной общине, да уготовит скорый конец царству этого мира и установит свое Царство во власти и славе.

«Да будет воля Твоя и на земле, как на небе». — В общности с Иисусом Христом идущие вслед всецело отдали свою волю в волю Бога. Они молятся о том, чтобы воля Бога была на всей земле. Да не противится ей ни одно живое создание. Но так как и в идущих вслед еще жива злая воля, которая хочет их оторвать от общности с Иисусом, то они молятся еще и о том, чтобы в них ежедневно брала верх воля Бога, сокрушая всякое сопротивление. И наконец, пусть и весь мир склонится перед волей Бога и благодарно воззовет к нему в беде и в радости. Да покорятся Богу небо и земля.

Ученики Иисуса должны молиться прежде всего о Имени Бога, о Царстве Бога, о воле Бога. Хотя Бог и не нуждается в этой молитве, с ее помощью ученики сами получат часть в небесных благах, о которых молятся. И отакой модитвой они смогут приблизить конец.

«Хлеб наш насущный дай нам на сей день». — Поскольку ученики живут на земле, пусть не стыдятся про-

108

сить небесного Отца о благах материальной жични, жи i ни тела. Создавший человека на земле хочет поддержан, и сохранить его тело. Он не хрчет, чтобы его творением пренебрегали. Хлеб, о котором просят ученики, — общий. Пусть никто не владеет им для себя одного. Они просят и о том, чтобы Бог дал ежедневный хлеб всем своим детям по всей земле, ибо они их братья по плоти. Ученики знают, что растущий на земле хлеб дан свыше Богом. Поэтому они не просто берут себе хлеб, а просят о нем. Раз это хлеб от Бога, то он ежедневно заново дарится. Идущие вслед провят не о запасах, но о Божьем даре на сегодня, который продлит им жизнь в общности с Иисусом и за который они хвалят кроткую доброту Бога. В этом прошении проверяется вера учеников в то, что Бог действует на земле им во благо.

«Прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». — Признание своих долгов, своей вины — ежедневнь?й вопль учеников. Те, кто мог бы в общности с Иисусом жить без греха, грешат ежедневно неверием, вялой молитвой, распущенностью тела, самодовольством, завистью, ненавистью и тщеславием. Поэтому пусть они ежедневно просят у Бога прощения. Но Бог внемлет их просьбе лишь тогда, когда они по-братски и охотно прощают долги и вину друг другу. Поэтому они сообща несут вину перед Богом и сообща просят о милости. Да простит Бог не только мне мою вину, но и нам — нашу.

«Не введи нас во искушение». — Многообразны искушения идущих вслед. Отовсюду нападает на них сатана и хочет привести их к падению. Их жестоко испытывают и ложная самоуверенность, и безбожные сомнения. Зная свою слабость, ученики не требуют искушений и испытаний, чтобы выказать в них силу своей веры. Они просят Бога не искушать их слабую веру и охранить в час испытания.

«Но избави нас от злого». — И наконец пусть ученики просят о том, чтобы когда-нибудь избавиться от этого злого мира и унаследовать Небесное Царство. Это просьба и о блаженной кончине и о спасении общины в последние времена этого мира.

«Ибо твое есть Царство…» — Уверенность в этом ученики ежедневно получают заново из общности с Иисусом Христом, в котором исполнение всех их просьб. В Нем святится имя Бога, в Нем приходит Царство Бога, в Нем

109

свершается воля Бога. Ради Него поддерживается телесная жизнь учеников, ради Него получают они прощение вины и долгов, его силой охраняются они в испытаниях, его силой спасены к вечной жизни. Его сила, и царство, и слава вовеки в общности в Отцом. В этом ученики уверены.

Словно подводя молитве итог, Иисус говорит еще раз, что самое важное для них — чтобы они получили прощение и что прощение это достанется им только как братству грешников.

СКРЫТОСТЬ ПРАВИЛ БЛАГОЧЕСТИЯ

«Также, когда поститесь, не будьте унылы, как лицемеры; ибо они принимают на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лице твое, чтобы явиться постящимся не пред людьми, но пред Отцем твоим, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф. 6, 16-18).

Иисус принимает как очевидную предпосылку, что идущие вслед соблюдают благочестивое правило поста. Строгий навык воздержания — часть жизни идущих. У таких правил цель одна: сделать идущего вслед радостней и пригодней для предуказанного ему пути и труда. Эгоистичная и косная воля, противящаяся служению, карается, плоть смиряется и наказывается. В навыке воздержания отчетливо выявляется, что моя жизнь как христианина чужда миру. Жизнь без аскетического навыка, уступающая всем желаниям плоти, поскольку их «дозволяет» justitia civilis, такая жизнь едва ли приготовится к служению Христу. Сытая плоть молится неохотно и не отдает себя на самоотверженное служение.

Поэтому жизни ученика нужна строгая внешняя дисциплина. Не потому, что воля плоти будет сломлена, а ветхий человек — ежедневно умирать из-за чего-то иного, нежели вера в Иисуса. Но даже верующему, даже идущему вслед, чья воля сломлена, кто по ветхому человечеству умер в Иисусе Христе, известны бунт и ежедневная гордость плоти. Известна ее косность и разнузданность, известно, что она источник высокомерия, которое надо сокрушить. Для этого необходим ежедневный и чрезвычай-

110

ный iKim.iK дисциплины. Об ученике сказано, что дух реи ностсп, но плоть слаба. Поэтому «бодрствуйте и молитесь». Учпан путь хождения вслед, дух готов по нему идти, но плоть слишком робка, для нее путь слишком труден, опасен, утомителен. Так что духу приходится умолкнуть. Дух принимает заповедь Иисуса о безусловной любви к врагам, но плоть и кровь слишкрм сильны, и заповедь не переходит в поступок. Поэтому пусть плоть узнает в ежедневном и чрезвычайном навыке и дисциплине, что своих прав у нее нет. Этому помогает ежедневный, размеренный навык молитвы, как и ежедневное размышление о слове Божьем, помогает всякий навык телесной дисциплины и воздержания.

Сначала плоть открыто сопротивляется этому ежедневному усмирению, а потом прячется за словами духа, то есть за евангельской свободой. Когда евангельская свобода от законнического принуждения и от самоистязания принципиально противопоставляется верному евангельскому употреблению дисциплины, правила и аскезы, когда беспорядочность и недисциплинированность в молитве, в обращении со словом, в телесной жизни оправдывается именем христианской свободы, тогда противоречие со словом Иисуса очевидно. Тогда забыта и чуждость миру в ежедневном хождении вслед, забыта и радость, и даже истинная свобода, которую дарит ученику верное правило жизни. Как только христианин поймет, что не справляется со служением, что готовность его убывает, что он стал виновен в чуждой ему жизни, виновен чуждой виной, что у него ослабла радость о Боге, что уже нет сил для молитвы, — пусть нападет на свою плоть, чтобы дисциплиной, постом и молитвой (Лк. 2, 37; Мк. 9, 29; 1 Кор. 7, 5) приготовиться к служению. Возражение, будто вместо аскезы христианин должен прибегнуть к вере и к слову, — пустая отговорка. Это и немилосердно и не имеет силы помочь. Ведь что такое жизнь в вере, как не бесконечно многообразная борьба духа против плоти? Как собирается жить в вере тот, кого утомляет молитва, кому наскучило Священное Писание, у кого сон, еда, похоть все время похищают радость о Боге?

Аскеза — это вольно выбранное страдание, passio activa 12, а не passio passiva — и потому дело крайне рискованное. Аскезу постоянно подстерегает безбожное благочестивое желание в страдании уподобиться Иисусу Христу. В

111

ней даже подчас таится претензия заместить страдания Христа, самому исполнить дело Христовых страданий — то есть убить ветхого человека. В этом случае аскеза присваивает горькую и последнюю серьезность спасительного дела Христова и выставляет себя напоказ с пугающей резкостью. Добровольное страдание, которое только на основе страданий Христа может привести к лучшему служению, к более глубокому смирению, превращается здесь в ужасное искажение страданий самого Иисуса. Оно уже хочет чужих взглядов, оно уже стало немилосердной, живой укоризной для ближних, ибо оно превратилось в путь спасения. В такой «явности» награда действительно уже налицо, ибо ее ищут у людей.

«Помажь твою голову и умой лицо». — Это могло бы снова дать повод к еще более тонкому самоуслаждению или самохвальству, то есть быть принято за притворство. Но Иисус говорит ученикам, что в добровольном навыке смирения они должны оставаться смиренными, что они не должны взваливать на других смирение как укор или как закон, что, напротив, они должны радоваться и благодарить за возможность служить своему Господу. Здесь имеется в виду не радостное лицо ученика как обязательный для христианина стиль, а верная скрытость христианского поведения, не знающее о себе самом смирение, как глаз видит не себя, а только других. Скрытость эта когда-нибудь станет явной, но только по воле Бога, а не по собственной.

ПРОСТОТА БЕЗЗАБОТНОЙ ЖИЗНИ

«Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкопывают и крадут; но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкопывают и не крадут; ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше. Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло; если же око твое будет худо, то все тело твое будет темно. Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма? Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Мф. 6, 19-24).

112

Жизнь идущего вслед должна быть такой, чтобы ничто не стояло между ним и Христом: ни Закон, ни его собственное благочестие, ни, т;ем более, — мир. Идущий всегда смотрит лишь на Христа. Он не смотрит на Христа и благочестие, на Христа и Закон, на Христа и мир. Он просто не входит в подобные рассуждения, а во всем следует только Христу. Поэтому его глаз прост. Он направлен целиком и полностью к свету, исходящему от Христа, и лишен всякой темноты, всякой двойственности. Как глаз должен быть прост, ясен, чист, чтобы тело оставалось в свете, как к ногам и рукам свет поступает лишь от глаза, как нога оступается и рука промахивается, если глаз темен, как все тело — во тьме, если глаз померк, так и идущий вслед — до тех пор лишь в свете, пока просто смотрит на Христа, а не на то или иное; так и сердце ученика должно быть направлено только к Христу. Когда глаз видит не то, что есть на самом деле, то обмануто все тело целиком. Когда сердце зависит от видимости мира, от творения, а не от Творца, то ученик пропал.

Блага мира хотят сманить сердце ученика. Куда направлено его сердце — вот главный вопрос. К благам мира? К Христу и к благам одновременно? Или же исключительно к Христу? Свет тела — глаз, свет идущего вслед — сердце. Если темен глаз, то как же темно будет тело. Если темно сердце, то какая же темнота будет в ученике. А сердце темнеет, если привязано к благам мира. И тогда сколь бы настоятелен ни был призыв Иисуса, он наткнется на стену, он не отыщет доступа к человеку, ибо сердце заперто и принадлежит кому-то другому, а не Иисусу. Как свету не пройти в тело, если дурен глаз, так и слово Иисуса не войдет в ученика, если сердце того замкнуто. Как росток — тернии, слово душат «заботы, богатство и наслаждения житейские» (Лк. 8, 14).

Простота глаза и сердца соответствует той скрытости, которая не знает ни о чем, кроме как о слове и призыве Иисуса, которая есть полная общность с Христом. В чем же для идущего простота по отношению к земным благам?

Иисус не запрещает пользоваться ими. Иисус был человек, ел и пил вместе с учениками. Тем самым пользование земными благами Он сделал чистым. Пусть идущий благодарно пользуется насущными земными благами, которые насыщают повседневную нужду и поддерживают жизнь тела.

113

Как пилигрим, ходи:

Гол, волен, налегке.

А деньги в кошельке —

Помеха на пути.

Кто хочет — тащит пусть,

Нам ноша ни к чему.

Один ломоть в суму,

И отправляйся в путь13

(Терстееген).

Блага даны, чтобы ими пользоваться, но не затем, чтобы их копить. Как Израиль в пустыне ежедневно получал от Бога манну и не заботился о том, что есть и что пить, как сразу же портилась манна, сбереженная на следующий день, так пусть и ученик ежедневно получает от Бога необходимое; а копя эти дары, он испортит и дар, и себя самого. К скопленному сокровищу привязывается сердце. Сбереженное добро встает между мною и Богом. Где мое сокровище, там моя надежда, моя безопасность, мое утешение, мой Бог. Сокровище — это идолопоклонство14.

Но где граница между благами, которыми я имею право пользоваться, и сокровищем, которое мне запрещено? Если перевернуть предложение и сказать: к чему привязано твое сердце, то и есть твое сокровище, — то вот и ответ. Само сокровище может быть крайне невзрачным, дело не в размерах, дело только в твоем сердце, в тебе самом. А если спрашивать и дальше: как узнать, к чему привязано мое сердце? — то и здесь ответ прост и ясен: все мешающее тебе любить Бога больше всего остального, все встающее между тобой и твоим послушанием Иисусу — это твое сокровище, к которому привязано твое сердце.

Но раз человеческое сердце привязывается к сокровищу, то и по воле Иисуса пусть у человека будет сокровище, но не на земле, где оно тленно, а на небе, где оно сохранно. «Сокровища» на небе, о которых говорит Иисус, — это явно не Единое Сокровище, сам Иисус, но на самом деле сокровища, собираемые идущими. В этих словах — великое обещание: идя вслед Иисусу, ученик приобретает небесные сокровища, которые не гибнут, которые его ждут, с которыми он соединится. Что же это за сокровище, если не чрезвычайность и скрытость жизни ученика, если не плоды Христова страдания, приносимые этой жизнью?

114

Когда сердце ученика целиком принадлежит Богу, то ему ясно, что он просто не может служить двум господам. Не может. В хождении вслед это просто невозможно. Казалось бы, как естественно: в том и проявить свою христианскую смекалку и опытность, чтобы как раз суметь служить двум господам — маммоне и Богу, чтобы воздать каждому надлежащее. Отчего мы не можем, именно будучи детьми Бога, стать еще и радостными детьми этого мира и, наслаждаясь благими дарами Бога, еще и сокровища мира принимать как Божье благословение? Бог и мир, Бог и блага мира противоположны, ибо мир и его блага отнимают наше сердце, и, лишь завладев им, они становятся самими собой. Без нашего сердца блага и мир — ничто. Они живут за счет нашего сердца и поэтому — враги Бога. В полноте любви отдать наше сердце мы можем лишь кому-то одному, целиком держаться мы можем только лишь одного господина. А противоположное пред-мету*нашей любви становится предметом ненависти. По слову Иисуса, по отношению к Богу есть только любовь или ненависть. Если мы не любим Бога, значит мы Его ненавидим. Середины нет. В том и божественность Бога, что Его можно только любить или ненавидеть. Здесь только «или — или»: ты любишь или Бога или блага мира. Любишь мир — значит, ненавидишь Бога, любишь Бога — значит, ненавидишь мир. Хочешь ты этого или нет, сознательно выбираешь или невольно, это несущественно. Разумеется, ты этого не захочешь, ты даже и знать не будешь, что ты делаешь; напротив, ты вовсе этого не хочешь, зато ты хочешь служить двум господам сразу. Ты хочешь любить и Бога и блага мира, и поэтому никогда не согласишься с тем, что ненавидишь Бога. Итак, ты Его любишь по собственному разумению. Но именно потому, что мы любим и Бога и блага мира, наша любовь к Нему — ненависть, глаз уже не прост, сердце — уже не в общности с Иисусом. Хотим мы того или нет, но иначе быть не может. Не можете служить двум господам, вы, идущие вслед Иисусу.

«Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело — одежды? Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их? Да и кто из вас, заботясь, может при-

115

бавить себе росту хотя на один локоть? И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них; если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры! Итак, не заботьтесь и не говорите: «что нам есть?» или: «что пить?» или: «во что одеться?» Пото-’ му что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеет нужду во всем этом. Ищите же прежде всего Царства Божьего и правды Его, и это все приложится вам. Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем; довольно для каждого дня своей заботы» (Мф. 6, 25—34).

Не заботьтесь! Блага обманывают человеческое сердце, обещая ему безопасность и беззаботность, но на самом деле они и есть причина забот. Привязанное к благам сердце заодно с ними получает давящий груз забот. Забота создает сокровище, сокровище, в свою очередь, создает заботы. Мы хотим с помощью благ обеспечить нашу жизнь, с помощью заботы стать беззаботными; на деле выходит обратное. Узы, которыми мы привязаны к благам, которыми блага скреплены, сами эти узы и есть наши заботы.

Злоупотреблять благами — значит использовать их как обеспечение завтрашнего дня. Забота всегда обращена к завтра. Но блага буквальнейшим образом предназначены только на сегодня. Именно уверенность в завтрашнем дне делает меня таким неуверенным сегодня. Достаточно, чтобы у каждого дня была своя забота. Действительно обеспечен лишь тот, кто завтрашний день целиком отдает на волю Бога и все нужное ему для жизни целиком получает сегодня. Ежедневное получение освобождает меня от завтрашнего дня. Мысль о завтра подвергает меня бесконечным заботам. «Не заботьтесь о завтрашнем дне» — это либо ужасная насмешка над бедными и убогими, к которым Иисус как раз и обращается, над всеми теми, кто, по человеческому разумению, умрет завтра с голоду, если не позаботится сегодня; либо это невыносимый закон, который человек оттолкнет с содроганием; либо же это исключительная весть самого Евангелия о свободе детей Божьих, у которых на небе есть Отец, даровавший им своего любимого Сына. Разве мог Он не подарить и всего остального?

16

«Не заботьтесь о завтрашнем дне» — не надо видеть здесь житейскую мудрость, закон. Здесь только Евангелие Иисуса Христа. Лишь идущий вслед и знающий Иисуса слышит в этих словах обещание любви, исходящей от Отца Иисуса Христа, и свободу от всех вещей. Не забота делает ученика беззаботным, а вера в Иисуса Христа. Теперь он знает: мы можем не заботиться (ст. 27). Следующий день, следующий час у нас отобран. Бессмысленно поступать так, словно мы вообще в силах о чем-то позаботиться. В положении мира мы ничего не можем изменить. Заботиться может только Бог, потому что Он правит миром. А раз мы не можем заботиться, раз мы окончательно бессильны, то мы и не имеем права заботиться. В ином случае мы присвоили бы себе полномочия Бога.

Но идущий вслед знает и другое: он не только не имеет ни сил ни права на заботу, ему это еще и не нужно. Не забота и даже не работу создают насущный хлеб, а Бог-Отеа. Птицы и лилии не трудятся и не прядут и все же накормлены и одеты, они ежедневно, не заботясь, получают свое. Блага мира им нужны лишь на каждый день, они не копят и именно так хвалят Творца — не потом, не трудом, не заботой, а просто каждый день принимая дары от Бога. Поэтому птицы и лилии — пример для идущих вслед. Иисус отменяет необходимую связь между трудом и пропитанием, измышленную без Бога. Он не хвалит насущный хлеб как награду за труд, но говорит о беззаботной простоте идущего путем Иисуса и всё получающего от Бога.

«Ни один зверь не трудится ради пропитания, хотя у всякого есть свой труд, сообразно с которым он ищет и находит себе пищу. Птичка летает и поет, вьет гнездо и вскармливает птенцов; таков ее труд, но питается она не от него. Быки пашут, лошади служат в обозе и в кавалерии, овцы дают шерсть, молоко, сыр; таков их труд, но питаются они не от него — земля доставляет траву и питает их благословением Божиим. Так и человек: он и может и обязан работать, иметь занятие, но пусть помнит, что не работа его питает, а нечто иное: щедрое благословение Божие; хотя и кажется, будто питает его работа, ибо без его работы Бог ничего ему не дает. Хотя птичка не сеет и не жнет, она погибла бы от голода, если бы не летала в поисках за пищей. А что находит она пищу, так это творит не ее труд, а благо Божие. Ибо кто приготовил пи-

117

щу там, где она ее находит? Ведь где Бог не приготовит, там никто ничего не найдет, хотя бы весь мир до смерти трудился и искал» (Лютер). Но если птиц и лилии бережет Творец, то неужели не пропитает своих детей, ежедневно Его о том просящих, неужели не сможет дать им того, что им надобно для повседневной жизни, Он, кому принадлежат все земные блага и кто раздает их по своей, воле?

«На каждый день подай мне Бог,

Чтоб этот день прожить я смог.

Он жизнь хранит и воробью,

Так позабудет ли мою?»16

(Клавдиус)

Забота — дело язычников, не верящих, полагающихся не на Бога, а на свои силу и труд. Язычники заботятся потому, что не знают: Богу известно обо всем, что нам нужно. Потому они и хотят сами делать то, чего не ждут от Бога. Но идущим вслед сказано: «Ищите прежде всего Царства Божьего и правды Его и все остальное приложится вам». Из этого ясно, что забота о пище и одежде — это еще не забота о Царстве Божьем, как нам очень хотелось бы думать, словно работа ради нашей семьи и нас самих, словно забота о хлебе и жилье — это уже и есть поиски Царства Божьего, словно забота о нем осуществляется только внутри забот земных. Царство Божье и его праведность — нечто вполне отличное от достающихся нам благ мира. Это та самая праведность, о которой говорилось в пятой и шестой главе, праведность Христова креста и хождения вслед взяв крест. Сперва идет общность с Иисусом и послушание его заповедям, а потом уже все остальное. Не одно внутри другого, а одно после другого. Прежде забот о нашей жизни, о еде и одежде, о ремесле и семье стоят поиски Христовой праведности. Здесь просто дан предельный итог сказанного раньше. И это слово Иисуса — либо невыносимое бремя, невозможное отрицание человеческого существования бедных и убогих, — либо это само Евангелие, дающее совершенную радость и свободу. Иисус говорит не о том, что человек обязан делать и не может, но о том, что нам Бог уже подарил и еще подарить обещает. Раз нам дарован Христос, раз мы призваны идти Ему вслед, то с Ним нам даровано всё, действи-

118

тельно всё. Все остальное нам приложится. Кто, идя вслед Иисусу, смотрит только на его праведность, тот — под рукой и охраной Иисуса Христа и его Отца, тот, значит, — в общности и с Отцом, с тем ничего не может случиться, тот и сомневаться уже не может, что Отец накормит и не оставит голодными своих детей. В нужный час Бог поможет. Он знает, в чем мы нуждаемся.

Идущий вслед Иисусу, уже после долгого ученичества, на вопрос Господа «Имели ли вы в чем нужду?» ответит: «Никогда, Господи!» Как же иметь нужду тому, кто в голоде и наготе, в гонениях и опасностях уверен в общности с Иисусом Христом?

Матфей, 7: Отделение общины учеников

УЧЕНИК И НЕВЕРУЮЩИЕ

«Не судите, да не судимы будете; ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить. И что ты смотришь на сучок в главе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Или, как скажешь брату твоему: «дай, я выну сучок из глаза твоего»; а вот, в твоем глазе бревно? Лицемер! Вынь прежде бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего. Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас. Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят. Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень? И когда попросит рыбы, подал бы ему змею? Итак, если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него. Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки» (Мф. 7, 1—12).

От пятой и шестой главы к этим стихам и потом — к большому эпилогу Нагорной проповеди ведет необходимая связь. О чрезвычайности (perisson) хождения говорилось в пятой главе, о скрытой, простой (haplous) правед-

119

ности учеников — в шестой. И то и другое изымает идущих вслед из той общности, к которой они до сих пор принадлежали, и ставит в связь исключительно с Иисусом. Граница стала ясно видна. И тут возникает вопрос об отношениях идущего вслед с людьми вокруг. Дает ли ему эта обособленность какие-то особые, собственные права, достались ли ему какие-то силы, мерила, дары, которые позволили бы притязать на особый авторитет по отношению к остальным? Показалось бы вполне естественным, если бы идущие вслед Иисусу отделили себя от своего окружения каким-то резким, ограничивающим приговором. Могло бы даже показаться, будто Иисус как раз хочет, чтобы этот разделяющий и судящий приговор, вынесенный учениками, осуществлялся бы и в их повседневном обращении с людьми. Поэтому Иисус должен был объяснить, что такое понимание было бы серьезной угрозой для хождения вслед. У учеников нет права судить. Начни они судить, они бы сами подпали под суд Бога. Меч, которым они судят бр^ата, падает на них самих. Граница, которой они отгораживаются от остальных как праведные от неправедных, отделяет их самих от Иисуса.

Отчего это так? Идущий живет только своим союзом с Иисусом Христом. Праведность у него есть лишь в этом союзе и никогда — вне его. И союз этот не может стать для него меркой, которую бы он применял по своему усмотрению. Его сделала учеником не новая мерка жизни, а только Иисус Христос, Посредник и Сын самого Бога. И потому его собственная праведность скрыта от него в общности с Иисусом. Он уже не может видеть, наблюдать, оценивать самого себя, он видит только Иисуса, а его видит, оценивает и милует только Иисус. Поэтому между учеником и другим человеком стоит не мерило праведной жизни, но опять-таки только сам Иисус Христос; в другом человеке ученик всегда видит лишь одно: вот тот, к кому приходит Иисус. И встречается он с другим лишь потому, что идет к нему вместе с Иисусом. Иисус идет к другому первый, а ученик следом. Поэтому встреча ученика с другим человеком не может быть свободной встречей двух людей, которые непосредственно, напрямую сопоставляют свои взгляды, мерила, суждения. Напротив, ученик может встретиться с другим лишь как с тем, к кому приходит сам Иисус. Важны только его борьба за другого, его призыв, любовь, милость, суд. И у уче-

120

ника нет позиции, с которой он мог бы напасть на друт го, он приступает к другому в правдивой любви Иисуса с безусловным предложением общности.

Судя, мы отстоим от другого на дистанцию наблюдения и рефлексии. Но у любви на это нет ни места, ни времени. Для любящего другой не бывает предметом рассматривания, он всегда — живое притязание на мою любовь и мое служение. Но разве зло в другом не требует от меня осуждения — и как раз ради него самого, ради любви . к нему? Мы понимаем, какая тонкая здесь граница. Лю- ‘ бовь к грешнику опасно соседствует с любовью к греху. Но сама любовь Христа к грешнику есть осуждение греха, она есть самое резкое выражение ненависти к греху. Именно безусловная любовь, в которой должны жить идущие вслед ученики Иисуса, приводит к тому, к чему никогда их не приведет раздельная, по собственному усмотрению и на собственных условиях даримая любовь, — к радикальному осуждению зла.

Если ученики судят, значит они устанавливают мерила добра и зла. Но Иисус Христос — не мерило, которое можно применить к другому. Он тот, кто судит меня самого и мое добро изобличает как совершенное зло. И значит, мне запрещено применять к другим те мерки, от которых избавлен я сам. И как раз судя о добре и зле, я другого в его зле утверждаю, ведь и он о них судит. Но он не знает, что его добро есть зло, а своим добром оправдывает себя. Если он осужден мною в своем зле, то, значит, одновременно утвержден в своем добре, которое — отнюдь не добро Иисуса Христа, и, значит, он ускользнет от суда Христа и ставится перед судом человеческим. Но при этом я навлекаю суд Божий на себя самого, ведь и я, значит, теперь живу не милостью Иисуса Христа, а познанием добра и зла и подпадаю под тот приговор, который выношу другому. Для всякого Бог — тот Бог, в которого он верит.

Суд — недозволенная рефлексия о другом. Он разлагает простую любовь. Хотя любовь и не запрещает мне думать о другом, замечать его грехи, но и мысли эти, и наблюдения избавлены от рефлексии, поскольку они для меня — лишь повод к тому же прощению и безусловной любви, какие мне достались от Иисуса. Не вынося о другом приговора, я вовсе не применяю принцип» «все понять — значит все простить» и ни в чем другого не оправдываю. Никаких прав тут нет не только у меня, но и у

121

другого тоже: все права отданы Богу, возвещается Его милость и Его суд.

Суд ослепляет, любовь делает зрячим. Судя, я слеп и к своему собственному злу, и к милости, дарованной другому. А в Христовой любви ученик знает о всякой мыслимой вине и грехе, ибо знает о страданиях Иисуса Христа, — и в то же время любовь узнаёт в другом того, кто был с креста прощен. Любовь видит другого в свете креста, и потому она действительно зряча. Если бы, когда я сужу, мне действительно важнее всего было истребить зло, то я искал бы зло там, где оно мне, собственно, и грозит, — в себе самом. А когда я ищу зло у другого, то сразу ясно, что я ищу еще и своей правоты, что, судя другого, я хочу остаться безнаказан в своем собственном зле. Предпосылка всякого суда — опасный самообман: будто ко мне слово Бога применяется иначе, чем к моему ближнему. Я требую для себя льгот, когда говорю: мне прощение, а другому — осуждающий приговор. Но раз ученики от Иисуса не получили особого права, которое могли бы выставить против другого человека, раз они получили только общность с Ним, то ученику суд совершенно запрещен как незаконное присвоение ложных прав над ближним.

Но ученику не только судящее слово запрещено; имеет свои границы и не возвещающее спасительное слово прощения, обращенное к другому. У ученика нет ни власти, ни права навязывать это слово кому угодно во всякое время. Приставать, напрашиваться, обращать, вообще пытаться собственными силами чего-то от другого добиться — все это и тщетно, и опасно. Тщетно — так как свиньи не узнают бисера, который перед ними мечут; опасно — так как не только слово прощения лишается своей святости, не только другой, которому я хотел услужить, превращен в святотатца и кощунника, но к тому же и сами проповедующие ученики подвергаются риску пострадать без необходимости и без толку от слепой ярости закоснелого и помраченного. Мир уже пресыщен дешевой милостью. И поэтому он грубо восстает против навязывающих ему то, к чему он отнюдь не стремится. То есть у деятельности учеников есть границы, о которых и сказано в Мф. 10: отрясти прах с ног там, где не слушают слово мира. Беспокойная энергия, энтузиазм учеников, желая безграничной деятельности, не замечая сопротивле-

122

пия, принимают евангельское слово за победоносную идею. А идея требует фанатиков, которые не видят и видеть не хотят сопротивления. Идея сильна. А слово Бога iак слабо, что позволяет людям себя презирать и отвергать. Для этого слова существуют закоснелое сердце и запертые двери, оно признает и терпит то сопротивление, па которое наталкивается. Это тяжкое понимание: для идеи ведь невозможного нет, но для Евангелия — есть. Иго слово слабее, чем идея. Потому и свидетели этого слова, подобно ему, слабее, чем пропагандисты какой-то идеи. Но в слабости этой они избавлены от болезненного Ьеспокойства фанатиков, они просто страдают вместе со словом. Ученикам позволено и отступить, даже убежать — если только отступают и бегут они вместе со словом, ес-II и только их слабость есть слабость самого слова, если своим бегством они не изменяют слову. Они — всего и ишь слуги и орудия слова и не хотят быть сильны тогда, когда слово хочет быть слабо. Захоти они навязывать миру слово при всех обстоятельствах и всеми средствами, они превратили бы живое слово Бога в идею и тогда мир с полным правом защищался бы от идеи, которая ничем ему не может помочь. Но именно будучи слабыми свидетелями, они принадлежат к числу тех, кто не отступает, а остается — разумеется, лишь там, где остается слово. Не узнав эту слабость слова, ученики не познали бы тайну уничижения Божьего. Это слабое слово, сносящее прекословие грешников, — лишь оно и есть то сильное милосердное слово, которое обращает грешников от глубины их сердца. Его сила прикрыта слабостью; явись слово в неприкрытой силе, настал бы Судный День. Ученикам поставлена великая задача — понять границы их миссии. Неверно примененное слово обратится против них самих. Как же ученикам поступать перед запертыми сердцами, когда доступ к другому закрыт? Пусть признают, что над другим у них нет ни права, ни власти, что к другому у них нет непосредственного доступа, и значит им остается лишь путь к Тому, в чьей руке и они сами, и этот другой. Об этом сказано дальше. Ученики вводятся в молитву. Им сказано, что к ближнему ведет лишь один путь: молитва Богу. Суд и прощение остаются в руке Бога. Он замыкает и отпирает. А ученики должны просить, искать, стучаться — и Он их услышит. Пусть ученики знают, что забота и тревога о другом* должны приводить их к молит-

123

ве. Данное их молитве обещание — вот самая большая власть, какая у них есть.

Тем и отличаются поиски учеников от богоискательства язычников, что первые знают, что именно они ищут. Искать Бога может лишь тот, кто уже Его знает. Как бы мог он искать то, чего не знает? Как бы мог он найти, не зная, что ищет? Поэтому ученики ищут Бога, которого нашли в обещании, полученном от Иисуса Христа.

В итоге становится ясно, что по отношению к другому у ученика нет ни собственного права, ни собственной власти. Он живет исключительно в силу общности с Иисусом Христом. Иисус дает ученику простое правило, каким даже самый простой человек может проверить, верно ли он относится к другому; ему нужно лишь поменять местами Я и Ты, поставить себя на место другого, а его на свое. «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними». И ученик сразу же теряет всякое особое право перед другим, он уже не может себя извинять в том, за что упрекает другого. Теперь он так же суров ко злу в себе, как привык быть — к чужому, и к злу в другом так же снисходителен, как к своему. Ибо наше зло — точно то же, что и зло другого. Это один суд, один закон, одна милость. Поэтому ученик всегда встретит другого лишь как тот, кому все его грехи прощены и кто с тех пор живет лишь любовью Бога. «В этом закон и пророки» — ведь это и есть самая высшая заповедь: любить Бога больше всего и ближнего как самого себя.

ВЕЛИКОЕ РАЗДЕЛЕНИЕ

«Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их. Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные: по плодам их узнаете их. Собирают ли с терновника виноград или с репейника смоквы? Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые. Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь. Итак по плодам их узнаете их. Не всякий, говорящий Мне: «Господи! Господи!» войдет в Цар-

124

ство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего небесного. Многие скажут мне в тот день: «Господи! Господи! не от Твоего ли имени» мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили?» И тогда объявлю им: «Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие»» (Мф. 7, 13-23).

Община Иисуса не может по своей воле оторваться от общности с теми, кто не слышит призыва Иисуса. Обещанием и заповедью она призвана своим Господом в хождение вслед. Этого ей должно быть достаточно. Всякий суд и разделение она предоставляет Тому, кто избрал ее по своему усмотрению, не по заслугам ее дел, но по своей милости. Разделение осуществляется не общиной, а словом призыва.

Так малое стадо, идущее вслед, отделено от большей части человечества. Учеников мало и всегда будет мало. Этийи словами Иисуса у них отсечена любая ложная надежда на успех их деятельности. Пусть никогда идущие вслед Иисусу’ не полагаются на свою многочисленность. «Вас мало…», а других много, и всегда будет много. Но они ходят в погибели. И в утешение ученикам дано лишь одно: обещание жизни, обещание вечной общности с Иисусом.

Путь идущих вслед узок. Легко пройти мимо, легко упустить, легко потерять, даже уже вступив. Трудно найти. Путь по-настоящему узок, с обеих сторон — грозные кручи, куда легко сорваться: быть призванным к чрезвычайному, творить его, не видя сам и не зная, что его творишь, — это узкий путь. Свидетельствовать и исповедовать истину Иисуса, любя при этом врага истины, его и нашего врага, безусловной любовью Иисуса Христа, — это узкий путь. Верить обещанию Иисуса, что идущие вслед наследуют землю, беззащитно идя навстречу врагу, охотней терпя, чем совершая несправедливость — это узкий путь. Видеть и знать другого с его несправедливостью и слабостями, никогда его не судя, непрестанно служить ему вестником, не меча бисера перед свиньями, — это узкий путь. Это путь невыносимый. Всякий миг грозит падением. Пока я вижу в этом пути приказанный мне маршрут и иду по нему, страшась себя самого, — он и впрямь невозможен. Но если при каждом шаге я вижу впереди Иисуса Христа и за Ним следую, то я на этом пути хра-

125

ним. Если я гляжу на рискованность моих шагов, на сам путь, а не на Того, кто идет передо м ной, то, значит, мои ноги уже заскользили. Он сам есть эт~от Путь. Он — узкий путь и тесные врата. Только Его ва;*=сно найти. Зная это, мы идем по узкому пути сквозь тесн ые врата креста Иисуса Христа к жизни, и сама узость=> пути превращается для нас в уверенность. Как мог бы п ^ т ь Сына Божьего на земле, путь, по которому мы, граждан-ie двух миров, должны идти как по грани между этим М1жром и Царством Небесным, как мог бы он быть широки :м? Верный путь должен быть узок.

Стихи 15—20. Община и мир рэзделены. Но теперь слово Иисуса, судя и деля, входит в с=-амое общину. Раздел должен совершиться уже среди уче!—шков Иисуса. Пусть ученики не полагают, что смогли првосто убежать от мира и теперь малым стадом безопасно пребывают на узком пути. Среди них появятся лжепророкиз, и наряду со смятением возникнет и взаимное отчуждение. Вот кто-то стоит около меня, внешне — член общиньп, стоит пророк, проповедник, судя по видимости, по слговам и делам — христианин, но внутренне его к нам npиводит что-то темное, внутренне это хищный волк, его слово — ложь и дела — обман. Он умеет хорошо хранить свсэю тайну, но продолжает свое темное дело. Он попал к нам, он приведен в общину не верой в Иисуса Христа, а дьяволом. Наверно, он ищет власти и влияния, денег, славьы для своих мыслей и пророчеств. Он ищет этого мира, а нье Господа Христа. Он прячет свой темный замысел под по кровом христианства, зная, что христиане — народ доверчивый. Он рассчитывает, что невинный облик спасет его —от разоблачения. Еще он знает, что христианам запрещена судить, и в нужную минуту он им об этом напомнит! Н икто не читает у другого в сердце. Поэтому он многих совращает с верного пути. Возможно, он и сам этого не понимает, так как влекущий его дьявол не дает ему ясно видеть себя самого.

От такого предостережения ученсики могли бы впасть в страшную тревогу. Кто же знает другого? Кто поймет, не таится ли за христианской внешностью ложь, не спряталось ли совращение? Эти страхи м«эгли бы вызвать в общине глубокое недоверие друг к држугу, придирчивую подозрительность и трусливый дух о-суждения. В ответ на эти слова Иисуса могли бы начаться не имеющие любви приговоры всякому впавшему в грех брату. Но Иисус из-

126

бавляет верных от недоверия, способного разрушить общину. Он говорит: дурное дерево приносит дурные плоды. В свое время оно само себя выдаст. Нам и незачем никому заглядывать в сердце. Надо выждать, чтобы дерево принесло плод. По плоду в свое время вы и распознаете дерево. А плод не заставит себя долго ждать. Здесь имеется в виду несовпадение не между словом и делом лжепророка, а между видимостью и реальностью. Иисус говорит нам, что человек не может долго прожить в видимости. Настает время плодоношения, время распознавания*. Раньше или позже станет ясно, что он такое. Дереву не поможет, если оно не захочет приносить плоды. Плод приходит сам по себе. Поэтому время, когда нужно будет отличить одно дерево от другого, то есть время плодоношения, всё и откроет. Когда настанет решительный ча с в отношениях мира и общины, а он может настать в любой день, не только в важных, но и в самых ничтожных повседневных решениях, тогда и станет ясно, что дурно и что хорошо. Тогда останется одна реальность, без видимости.

Иисус считает учеников способными ясно отличит ь в такие минуты видимость от реальности и отделиться от мнимых христиан. Этим они, с одной стороны, избавлены от пустого любопытства по отношению друг к друг но с другой — им предписана правдивость и решимость, чтобы признать решение Бога, когда оно прозвучит. В любую минуту может случиться, что из нашей среды будут вырваны мнимые христиане или что нас самих изобличат как мнимых христиан. Значит, ученики призываются к более прочной общности с Иисусом, к более верному хождению вслед. Дурное дерево будет срублено и брошено в огонь. Ему не поможет никакая пышность.

Стих 21. Но призыв Иисуса идти вслед проводит раздел еще глубже. После раздела между миром и общин ой, между мнимыми и истинными христианами, разделение вторгается и в исповедующее стадо учеников. Павел говорит: никто не может назвать Иисуса Господом как только Духом Святым (1 Кор. 12, 3). По собственному разуму, силам и решению никто не может предоставить свою жизнь Иисусу, назвать Его своим Господом. А здесь выставлена на свет сама эта возможность, что кто-то назовет Иисуса своим Господом без Святого Духа, то есть- не слышав призыва Иисуса. Это тем загадочнее, что в то время назвать Иисуса своим Господом не сулило никакой

127

земной выгоды, напротив, было крайне рискованным исповеданием. «Не все говорящие мне: Господи, Господи! — войдут в Царство Небесное…» Говорить: «Господи!» — это исповедание общины. Не всякий, произносящий это исповедание, войдет в Царство Небесное. Прямо посреди исповедующей общины пройдет разделение. Исповедание не дает на Иисуса никаких прав. Никто не может сослаться на свое исповедание. Быть членом Церкви с верным исповеданием — перед Богом это не значит ничего. На основе исповедания мы не спасемся. Подумав так, мы совершим грех Израиля, превратившего милость призвания в свое право перед Богом, и согрешим против милости Призвавшего, Бог нас спросит не о том, были ли мы членами Евангелической Церкви, а о том только, исполняли ли мы его волю. Он спросит об этом всех — и нас тоже. Границы Церкви — это не границы какой-то привилегии, а границы милостивого выбора и призвания Божьего. «Pas ho legon» и «all’ho poion» — «говорящий» и «делающий» — здесь имеется в виду не просто соотношение слова и дела. Скорее,здесь говорится о двух разных позициях человека перед Богом. «Но legon kurie» — «говорящий: Господи!» — это человек, на основе своего исповедания заявляющий притязание, «ho poion» — «делающий» — это смиренный в послушном деянии. Первый своим исповеданием сам себя оправдывает, а второй — это строящий на милости Божьей, послушный человек. Здесь речь становится парой самооправдания, а действие — парой милости, по отношению к которой человек может одно: смиренно повиноваться и служить. Первый, «говорящий: Господи!», сам, без Святого Духа, позвал себя к Иисусу или превратил призыв Иисуса в собственное право. А второй, делатель волиБога, призван, помилован, повинуется и следует. Он считает призыв не своим правом, а судом и помилованием, волей Бога, которому одному он и хочет повиноваться. Милость Иисуса требует делателя, поэтому действие становится правильным смирением, правильной верой, правильным исповеданием милости Призвавшего.

Стих 22. Раздел на только исповедающих и на делающих произошел. И теперь разделение идет еще дальше, до конца. Наконец, говорят лишь те, кто до сих пор устоял. Они из числа делателей, и ссылаются не на свое исповедание, а как раз на свои дела. Они творили дела именем

128

Иисуса. Зная, что исповедание не оправдывает, они пошли и делами возвеличили имя Иисуса среди людей. Теперь они приступают к, Иисусу и указывают на эти дела. Тут Иисус открывает ученикам возможность демонической веры, которая ссылается на Него, которая творит чудесные дела, до неразличимости сходные с делами настоящих учеников, дела любви, чудеса, даже дела святости, но которая тем не менее отрекается от Иисуса и хождения Ему вслед. Об этом же говорит Павел в 13 главе Первого послания к Коринфянам: можно проповедовать*, пророчествовать, иметь все познания, даже всю веру, движущую горами, — и все это без любви, то есть без Христа, без Святого Духа. И более того: Павел даже показывает возможность того, что и дела самой христианской любви, от раздачи имущества вплоть до мученичества, могут де-наться — без любви, без Христа, без Святого Духа. Без побви — значит во всех этих делах нет хождения вслед, то есть того действия, источник которого в конечном счете никто иной как Призвавший, сам Иисус Христос. Вот самая глубокая, самая загадочная возможность сатанинского в общине, вотдоследнее разделение, которое случится, конечно, только в Судный День. И оно будет окончательным. Но идущие вслед спросят, где же тогда последнее мерило того, кто принят Иисусом и кто нет. Кто же тогда устоит и кто не устоит? Все сказано в ответе Иисуса от-нерженным последнего разделения: «Я никогда вас не шал». Вот она, вот тайна, сохраняемая с начала Нагорной проповеди до самого конца. Вопрос только в этом: знает пас Иисус или нет. На что нам опереться, когда мы слышим, как слово Иисуса проводит раздел сперва между общиной и миром, потом внутри самой общины, вплоть до < удного Дня, когда у нас не останется больше ничего — пи нашего исповедания, ни нашего послушания? Тогда остается только его слово: Я тебя узнал. Вот его вечное слово, его вечный призыв. Здесь конец Нагорной пропо-педи смыкается с ее первым словом. Его слово на Страшном Суде — оно звучит для нас в призыве идти вслед. С начала до конца есть только его слово, его призыв. Кто, идя вслед, только за это слово и держится, кто бросает все остальное, того это слово проведет через последний суд. 1-го слово — это его милость.

129

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

«Итак всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот; и он не упал, потому что основан был на камне. А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое. И когда Иисус окончил слова сии, народ дивился учению Его, ибо Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи» (Мф. 7, 24-29).

Мы выслушали, может быть — даже поняли Нагорную проповедь. Но кто услышал ее верно? В конце Иисус отвечает на этот вопрос. Иисус не просто отпускает слушателей, чтобы они теперь применяли его слова по своему усмотрению, чтобы они выискивали в них то, что им кажется ценным для,их жизни, чтобы они проверяли это учение, соотнося его с «реальностью». Иисус не отдает свое учение на волю слушателям, для злоупотреблений в торгашеских руках, нет, Он дает его так, чтобы только оно имело над ними власть. С человеческой точки зрения, Нагорную проповедь можно понимать и толковать бесчисленными способами. Иисус признает лишь одну возможность: просто пойти и повиноваться. Не толковать или применять, а делать, повиноваться. Лишь так может быть услышано слово Иисуса. И опять-таки: не говорить о действии как о какой-то идеальной возможности, а действительно начать с действия.

Слово это, которому я даю права над собой, слово, исходящее из «Я тебя узнал», направляющее меня сразу к действию, к послушанию, — это та скала, на которой я могу построить дом. Этому извечному слову Иисуса отвечает только простое действие. Иисус сказал, и от Него — слово, а от нас — послушание. Лишь действуя, сохраняет слово Иисуса среди нас честь, власть и силу. Пусть теперь на дом нападает буря — ей уже не разрушить единства, созданного словом Иисуса.

Есть только действие и бездействие. Хотеть делать и все же не делать — такого нет. Кто отвечает на слово Иисуса не действием, а как-то иначе, тот не признает право-

130

ту Иисуса, тот говорит Нагорной проповеди «нет», не ис-чшшяет его слова. Любые вопросы, сомнения и толковании — это бездействие. Вспомните богатого юношу и книжника из 10 главы Луки. И сколь бы торжественно я ни подтверждал свою веру и принципиальное согласие с мим словом, Иисус называет это бездействием. А слово, которое я не хочу исполнять, не может стать скалой для строительства моего дома. Единства с Иисусом у меня нет. Он меня еще не узнал. Поэтому, когда налетит буря; ново быстро у меня пропадет, и я пойму, что в действительности никогда и не верил. У меня было не слово Иисуca, а слово, которое я у Него отнял и сделал моим собственным, размышляя о нем, но не действуя. И теперь мой дом рушится, ибо не основан на слове Христа.

«И народ изумился…» Что произошло? Говорил Сын Бога. Он взял Страшный Суд в свои руки. И его ученики стояли рядом с Ним.

Примечания

Право экзегета на подобные рассуждения заключается в anoigen to stoma [отверзши уста Свои (Мф. 5, 2)] — на эти слова обращала пристальное внимание уже экзегеза ранней Церкви. Перед тем как Иисус заговорит, проходят мгновения

В Писании ничто не дает оснований противопоставлять Матфея и Луку. Ни у Матфея нет речи о спиритуализации более ранних блаженств Луки, ни у Луки — о политизации блаженств, первоначально будто бы касавшихся только «образа мыслей». Ни нужда у Луки, ни отречение у Матфея не являются причиной блаженств. Напротив, у обоих нужда или отречение, духовное или политическое, оправданы только призывом и обещанием Иисуса, который единственный делает блаженных тем, что они есть, и который есть единственная причина так их называть. Католическая экзегеза, начиная с Посланий Клемента, хотела отнести к блаженствам добродетель бедности, имея в виду, с одной стороны, paupertas vol-untaria [добровольную бедность (лат.)] монахов, с другой — любую добровольную бедность ради Христа. В обоих случаях ошибка толкования заключается в том, что в качестве причины блаженств ищут не только призыв и обещание Христа, но еще и какое-то человеческое поведение.

131

3 Non cupidi vindictae (лат.) — не мстительные. — Примеч. пер.

4 Император Юлиан издевательски пишет в 43 письме, что

конфисковал имущество христиан лишь затем, чтобы они,

обнищав, могли войти в Царство Небесное.

5 Бонхеффер ставит sollen ( смогут (увидеть) ) вместо werden» («увидят») у Лютера. — Примеч. пер.

6 eirenopoioi имеет двоякий смысл: и миролюбцы , по толкованию самого Лютера, надо понимать не только пассивно. Английский перевод «peacemaker» односторонен и стал поводом для зачастую ложного христианского активизма.

7 Обратите внимание на отсутствие артикля! [Имеется в виду

отсутствие артикля при слове dikaiosyne ("правда", "правое дело") - то есть, в понимании Бонхёффера, речь идет о всяком правом деле. — Примеч. пер.]

8 Theologia crucis (лат.) — богословие креста. — Примеч. пер.

9 ftnssefiein (Ф*-) — «превышать», «быть лучше». — Примеч.

авление eikei — («понапрасну») в некоторых рукописях —

первая осторожная корректура резких слов Иисуса.

Дурное легкомыслие — утверждать, ссыпаясь на Ио. 18, 53,

будто сам Иисус не исполняет буквально свою заповедь, и так избавлять себя от послушания. Иисус называет зло злом, но беззащитно страдает от него до самой крестной смерти. Passio activa (лат.) ~ деятельное страдание. — Примеч. пер. Из гимна Герхарда Терстеегена (1697-1769) «В дорогу, чада, в путь…». — Примеч. пер. Неслучайно у Павла в перечислениях грехов распутство и ко-

рыстолюбие всегда рядом, и оба объявлены идолопоклонством. и Следует отметить, что Иисус не отнимает у человеческогосердца то, в чем оно нуждается: честь, славу, сокровище. Но Он дает этим потребностям иной предмет: честь Бога (Ио. 5, 44), славу креста (Гал. 6, 14), сокровище на небесах. 16 Из стихотворения Матиаса Клавдиуса (1740-1815) «Петь каждый день». — Примеч. пер.

ВЕСТНИКИ (Мф. 9, 35-10, 42)

ЖАТВА

» И ходил Иисус по всем городам и селениям, уча в синагогах их, проповедуя Евангелие Царствия и исцеляя всякую болезнь и всякую немощь в людях. Видя толпы народа, Он сжалился над ними, что они были изнурены и рассеяны, как овцы, не имеющие пастыря. Тогда говорит ученикам Своим: жатвы много, а делателей мало; итак молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою» (9, 35-38).

Взгляд Спасителя с жалостью падает на его народ, на народ Бога. Его не могло удовлетворить, что несколько человек услышали его призыв и пошли Ему вслед. Он не мог думать о том, чтобы аристократически обособиться со своими учениками и, подобно великим основателям религий, отдалившись от толпы, преподавать им доктрину высшего знания и совершенной жизни. Иисус пришел, грудился и страдал ради всего народа. И ученики, желавшие иметь Его лишь для себя, отстранявшие приводимых к Нему детей или надоедливых нищих (Мф. 10, 48), должны узнать, что Иисус не даст им ограничить его служение. Его Евангелие о Царстве Божьем и сила Спасителя принадлежали всем бедным и больным, где бы Он их ни нашел в своем народе.

Вид толпы, который у учеников, возможно, возбуждал недовольство, гнев или презрение, наполнил сердце Иисуса глубокой жалостью и скорбью. Ни упрека, ни укора! Любимый народ Бога был угнетен и придавлен к земле, и

133

виноваты были те, на кого в народе было возложено служение Богу. Не в римлянах была причина, а в злоупотреблении словом Божьим со стороны присяжных служителей слова. Пастухов уже не было! Стадо уже не водили к чистой воде, его жажду не утоляли, пастух уже не защищал овец от волка, израненное, испуганное, забитое палками пастухов, прижалось стадо к земле — таким застал Иисус Народ Божий. Вопросы — и нет ответа, нужда — и нет помощи, муки совести — и нет избавления, слезы — и нет утешения, грехи — и нет прощения! Где же хороший пастух, который нужен народу? Какой прок от книжников, строго гнавших народ в школу, от ревнителей закона, строго осуждавших грешника, не помогая ему, от самых правоверных толкователей и проповедников слова Божьего, если их не наполняет жалость и скорбь об истерзанном и поруганном народе Бога? Что значат книжники, блюстители закона, проповедники, если у общины нет пастухов? Хорошие пастухи, «пастыри» — вот кто общине нужен. «Паси моиховец» — последнее поручение Иисуса Петру. Хороший пастух бьется с волком за свое стадо, не убегает, а отдает за овец жизнь. Он знает всех своих овец по имени и любит их. Он знает их нужду, их слабость. Он лечит раны, поит жаждущих, поднимает упавших. Он пасет их ласково, а не строго. Он ведет их по верной дороге. Он ищет пропавшую овцу и возвращает в стадо. А дурные пастухи правят силой, забывают стадо и ищут своей выгоды. Иисус ищет хороших пастухов и видит, что их не найти.

Это ранит его сердце. Его божественная жалость объе-млет заброшенное стадо, эту толпу народа вокруг. С человеческой точки зрения^ картина безнадежная. Но не такова она для Иисуса. В поруганном, несчастном, жалком народе Бога Ему видно поспевшее для жатвы поле. «Жатва велика!» Она готова быть ссыпанной в амбары. Настал час вернуть этих бедных и несчастных в Царство Бога. Иисус видит, что над толпами народа занимается как заря обетование Бога. Книжники и ревнители закона видели только побитое, сожженное, истоптанное поле. Иисус видит волны колосьев, поспевших для Царства Божьего. Жатва велика. Лишь его жалость способна это увидеть!

Теперь нельзя терять времени. Жатва не терпит промедлений. «Но работников мало». Разве чудо, что на столь немногих пал милосердный выбор Иисуса? Кто мог

134

бы приступить к такой работе кроме тех, кто приобрел часть в сердце Иисуса, кто получил от Него зрячие глаза? Иисус ищет помощи.,Он не может творить свое дело один. Кто же его помощники и соработники? Их знает и даст своему Сыну лишь Бог. Кто бы осмелился сам предложить себя в помощники Иисусу? Даже ученики не смеют. Пусть они просят Господина жатвы в нужный час послать работников, ибо пора пришла.

АПОСТОЛЫ

» И призвав двенадцать учеников Своих, Он дал им власть над нечистыми духами, чтобы изгонять их и врачевать всякую болезнь и всякую немощь. Двенадцати же Апостолов имена суть сии: первый Симон, называемый Петром, и Андрей, брат его, Иаков Зеведеев и Иоанн, брат его, Филипп и Варфоломей, Фома и Матфей мытарь, Иаков Алфеев и Леввей, прозванный Фаддеем, Симон Кананит и Иуда Искариот, который и предал Его» (Мф. 10, 1—4).

Молитва услышана. Отец открыл Сыну свою волю. Иисус Христос зовет двенадцать учеников и отправляет их на жатву. Он делает их «апостолами», своими вестниками и соработниками. И «дал им власть». Речь действительно о власти. Не только слово, не только учение, но и действенную власть получили апостолы. Да и как бы они справились с работой без такой власти? Она должна быть больше, чем власть того, кто господствует на земле, то есть дьявола. Ученики знают, что у дьявола есть власть, хотя его коварство именно в том, чтобы свою власть отрицать, чтобы внушать человеку, будто он, дьявол, не существует. Вот это — самое опасное — действие его власти и нужно поразить. Нужно вывести дьявола на свет и победить властью Христа. Для этого рядом с самим Иисусом Христом встают апостолы. Они должны помочь Ему в его деле. Поэтому, отправляя их с этим поручением, Иисус не отказывает им даже в самых высших дарах — в причастности его силе над нечистыми духами, над дьяволом, который завладел человеком. В этом поручении апостолы стали равны Христу. Они творят дела Христа.

Имена первых вестников сохранятся для мира до последнего дня. Двенадцать родов насчитывал народ Божий. Двенадцать вестников исполняют дело Христа. Двенадцать престолов приготовлено в Царстве Бога для них как

135

для судей Израиля (Мф. 19, 28), у небесного Иерусалима будет двенадцать ворот, в которые войдет святой народ и на которых написаны имена племен. Двенадцать краеугольных камней будет в городской стене, и на них имена апостолов (Откр. 21, 12, 14).

Только избирающий призыв Иисуса объединяет двенадцать: Симона-скалу, Матфея-мытаря, Симона-зилота, ревнителя права и закона против языческого гнета, Иоанна, которого любил Иисус и который возлежал у груди Иисуса, и других, от кого к нам дошло лишь имя, и, наконец, Иуду Искариота, который Его предал. Ничто на свете не могло связать этих людей на общее дело, кроме призыва Иисуса. Все прежние расколы здесь преодолены, и основана новая, прочная общность в Иисусе. Темной загадкой и страшным предупреждением остается то, что и Иуда вышел творить дело Христа.

РАБОТА

«Сих двенадцать послал Иисус и заповедал им, говоря: на путь к язычникам не ходите и в город Самарянский не входите; а идите наипаче к погибшим овцам дома Израилева» (Мф. 10, 5-6).

Ученикам — помощникам Иисуса — даны ясные распоряжения. Как за работу браться и как ее понимать — не отдано на их волю. Дело Христа, которое они должны творить, целиком втягивает вестников в волю Иисуса. Счастлив, у кого есть такие распоряжения в его деле и кто избавился от собственных рассужденй и расчетов!

Первое же слово ставит работе вестников ограничение, которое им, наверно, показалось странным и трудным. Они не вправе сами избирать поле для работы. Важно, не куда их влечет сердце, а куда они посланы. Из этого ясно, что они занимаются не своим, а Божьим делом. Разве не лучше было бы пойти к язычникам и самаритянам, особенно нуждавшимся в Благой Вести? Пусть даже и так, но такого поручения не дано. А дело Бога нельзя творить без поручения, это значило бы творить его без обетования. Но разве обетование и поручение проповедовать Евангелие имеют силу не повсюду? И то и другое имеет силу лишь там, где это поручено Богом. Но разве не Христова любовь заставляет нас распространять эту Весть, невзирая на границы? Христова любовь отличается от из-

136

пытка и рвения собственного сердца тем, что прочно свя-taiia с поручением. Не из-за нашей — сколь угодно большой — любви к нашим .соплеменникам или к язычникам и других странах мы несем им спасение Евангелия, а по поручению Бога, которое Он дал, отправляя с миссией. Только поручение указывает нам место, к которому относится обетование. Если бы Христос не захотел, чтобы я в юм или ином месте проповедовал Евангелие, то я должен отказаться от всего и не отступаться от слова и воли Христа. Так апостолы оказываются привязаны к слову, к поручению. Апостолы могут находиться лишь там же, где и слово Христа, где и поручение. «На путь к язычникам не ходите и в город Самарянский не входите: а идите наипаче к погибшим овцам дома Израилева».

Мы, бывшие из числа язычников, когда-то были отстранены от Вести. Сначала должен был Израиль услышать и отвергнуть Весть Христа, чтобы она пришла к язычникам и чтобы по поручению Иисуса Христа создалась община язычников-христиан. К этой миссии приказ дан лишь после воскресения. Так границы поручения, которых не могли.понять ученики, стали милостью для язычников, услышавших Весть Распятого и Воскресшего. Вот путь и мудрость Бога. Нам остается только поручение. «Ходя же проповедуйте, что приблизилось Царство Небесное; больных исцеляйте, прокаженных очищайте, мертвых воскрешайте, бесов изгоняйте: даром получили, даром давайте» (Мф. 10, 7—8). — Проповедь и деятельность вестников те же самые, что и у Иисуса Христа. Они стали причастны его власти. В приказе Иисуса — возвещение близости Царства Небесного и знаки, подтверждающие эту весть. Иисус приказывает исцелять больных, очищать прокаженных, воскрешать мертвых, изгонять бесов! Возвещение становится событием, а событие подтверждает возвещение. Царство Бога, Иисус Христос, прощение грехов, оправдание грешников верой — всё это ничто иное, как разрушение власти дьявола, исцеление, воскрешение мертвых. Будучи словом всевластного Бога, оно есть деяние, событие, чудо. Единый Иисус Христос идет в своих двенадцати вестниках по стране и творит свое дело. Царская милость, которой наделены ученики, — это творящее и освобождающее слово Бога.

«Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви,

137

ни посоха. Ибо трудящийся достоин пропитания» (Мф. 10, 9—10). — Раз поручение и сила вестников заключаются только в слове Иисуса, то пусть в вестниках Иисуса не будет заметно ничего, что могло бы сделать царственность их миссии неясной или недостоверной. Пусть о Царстве своего Господа вестники свидетельствуют в царской бедности. Полученное ими от Иисуса — это не их собственность, на которую они могут приобретать другие блага. «Даром вы получили». Быть вестником Иисуса отнюдь не означает обладать какими-то личными правами, притязаниями на почести или власть. А если вольный вестник Иисуса стал священником по должности, то дело обстоит точно так же. Ни права образованного человека, ни социальные притязания данного сословия ничего не значат для того, кто стал вестником Иисуса. «Даром вы получили»! Разве не призыв Иисуса незаслуженно отправил нас на служение Ему? «Даром давайте»! Пусть станет ясно, что при всем богатстве, которое у вас есть для раздачи, вы ничего не хотите для себя — не только имущества, но и уважения, признания, даже благодарности! Да и откуда у вас возьмется такое притязание? Всё, что досталось бы нам как почесть, мы похищаем у ее настоящего Владельца, у пославшего нас Господа. Если Марк и Лука, перечисляя, что ученикам запрещено и что разрешено взять с собой, в чем-то расходятся с Матфеем, то из этого нельзя сделать никаких выводов. Тем, кто отправляется с полномочиями его слова, Иисус предписывает бедность. Очень важно понять, что здесь речь о заповеди Иисуса. Имущественное положение учеников регламентировано до мелочей. Не попрошайки, не в бросающихся в глаза лохмотьях, не нахлебники в тягость другим. Они должны шагать в служебной одежде бедности. С собой у них пусть будет столь же мало, как у путника, твердо уверенного, что вечером найдет у друзей дом, где ему дадут приют и накормят. Но так полагаться они должны не на людей, а на Того, кто их послал, и на Небесного Отца, который о них позаботится. Тогда они сделают достоверной разносимую ими весть: настало господство Бога на земле. С той же свободой, с какой они служат Богу, пусть принимают кров и угощение — не как подачку нищему, а как пропитание, которого достоин работник. «Работниками» называет Иисус своих вестников. Лень, разумеется, не достойна пропитания. Но что это за работа, если не борьба с

138

штстью сатаны, не борьба за сердца людей, не отказ от собственной славы, от благ и радостей мира — ради служения бедным, угнетенным и несчастным? Сам Бог знал усталость и работу ради людей (Ис. 43, 24), душа Иисуса iрудилась до крестной смерти ради нашего спасения (Ис. ^, 11). В этой работе и участвуют вестники — в возвещении, в одолении сатаны, в заступительной молитве. Кто не признает этой работы, тот ничего не понял в служении верного вестника Иисуса. Не стыдясь могут они получать ежедневную плату за труд, но не стыдясь же должны оставаться бедными ради своего служения.

«В какой бы город или селение ни вошли вы, наведы-пайтесь, кто в нем достоин, и там оставайтесь, пока не иыйдете; а входя в дом, приветствуйте его, говоря: «мир лому сему»; и если дом будет достоин, то мир ваш придет на него; если же не будет достоин, то мир ваш к вам воз-пратится. А если кто не примет вас и не послушает слов наших, то, выходя из дома или из города того, оттрясите прах от ног ваших; истинно говорю вам: отраднее будет 1емле Содомской и Гоморрской в день суда, нежели городу тому» (Мф. \0, 11—15). -

Работа в общине начнется с номов, «которые достойны» дать приют вестникам Иисуса. У Бога везде есть молящиеся и ждущие общины. Там смиренно и охотно примут учеников во имя их Господа. Гам их работе помогут молитвой, там — то малое стадо, которое представляет всю общину. Чтобы предотвратить раздоры в общине, ложную требовательность или уступчивость учеников, Иисус приказывает апостолам, пока они в этом месте, оставаться в одном доме. Вступив в дом и город, ученики немедля берутся за дело. Времени мало, и оно дорого. Еще многие ждут Вести. И первое же при-иетствие, каким они, как и их Господь, приветствуют дом: «мир этому дому!» (Лк. 10, 5), — это не пустая формула, оно сразу приносит силу Божьего мира тем, «кто этого достоин». Сообщение вестников коротко и ясно. Они сообщают о наступлении Царства Божьего, призывают обратиться и верить. Они приходят с полномочиями Иисуса из Назарета. Приказ исполняется и предложение делается по самой высокой доверенности. Вот все и произошло. Раз все крайне просто и ясно и раз дело не терпит отлагательств, значит, не требуется лишних приготовлений, дискуссий, уговоров. Царь у дверей, в любой миг Он может войти: хотите ли* вы подчиниться и смиренно Его

139

принять или хотите, чтобы Он в гневе вас уничтожил и убил? Желающий слышать уже всё услышал, и он не станет задерживать вестника — ведь тому надо в следующий город. А для не желающего слышать время милости уже миновало, он сам себе изрек приговор. «Ныне, когда услышите глас Его, не ожесточите сердец ваших» (Евр. 4, 7). Это проповедь Евангелия. Может быть, эта спешка немилосердна? Самое немилосердное — обманывать людей, будто у них еще есть время для обращения. Самое милосердное, самая радостная весть — в том, что время не терпит, что Царство совсем рядом. Вестник не может ждать, пока это будет повторено каждому много раз и на его собственном языке. Язык Бога достаточно ясен. И не от вестника зависит, кто услышит и кто нет. Лишь Бог знает тех, «кто достоин». А они услышат слово, как оно будет сказано учениками. Но горе городу и дому, где не примут вестника Иисуса! Их ждет ужасный суд. Содом и Гомор-ра, города разврата и разложения, дождутся более милостивого приговора, чем отвергшие слово Иисуса города Израиля. Пороки и грехи могут быть прощены словом Иисуса, но нет спасения тому, кто отвергает само спасительное слово. Нет греха тяжелее, чем не верить Евангелию. И в таком случае вестникам ничего не останется кроме как покинуть это место. Они уходят, ибо здесь не может остаться слово. Страшась и изумляясь, узнают они сразу и силу и слабость божественного слова. Раз ученики не в силах и не вправе принуждать к чему-нибудь вопреки слову и помимо слова, раз нет речи о фанатичном внедрении великой идеи или «правого дела», то они остаются только там, где остается и слово Бога. Если отвергнуто оно, то и они хотят быть отвергнуты. И они отрясают прах со своих ног в знак проклятия, которое поразит это место и к которому они непричастны. А мир, принесенный ими этому месту, к ним и вернется. «В этом утешение служителям Церкви, полагающим, будто ничего не добиваются. Не обижайтесь; то, чего не хотят другие, для вас самих станет тем большим благословением. Так им и говорит Господь: Те пренебрегли, так сохраните для себя» (Бенгель).

140

СТРАДАНИЕ ВЕСТНИКОВ

Иот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби. Остерегайтесь же

модей: ибо они будут отдавать вас в судилища и в синаюгах своих будут бить вас. И поведут вас к правителям и марям за Меня, для свидетельства пред ними и язычниками. Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или -мо сказать; ибо в тот час дано будет вам, что сказать: ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить и вас. Предаст же брат брата на смерть, и отец — сына: и посстанут дети на родителей и умертвят их; и будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца шасется. Когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой. Ибо истинно говорю вам: не успеете обойти юродов Израилевых, как придет Сын Человеческий. Ученик не выше учителя, и слуга не выше господина своего: довольно для ученика, чтобы он был, как учитель его, и для слуги, чтобы он был, как господин его. Если хозяина дома назвали веельзевулом, не тем ли больше домашних по?» (Мф. 10, 16-25).

Неудачи и враждебность не могут разуверить вестника и том, что он послан Иисусом. В поддержку и утешение Иисус повторяет: «вот, Я посылаю вас»! Не собственный муть и не собственное предприятие, но поручение. Тем iамым Господь обещает, что останется со своими вестниками, когда они будут как овцы среди волков: беззащитные, беспомощные, испуганные, в опасности. Ничего, о чем не знал бы Иисус, с ними не случится. «Итак, будьте мудры, как змии, и просты, как голуби». Как часто служители Иисуса злоупотребляли этими словами! Как трудно даже и ревностному вестнику Иисуса верно их понять, не нарушив послушания! Кто способен всегда отличать духовную мудрость от мирской хитрости? Как легко, как охотно мы отказываемся от всякой «мудрости» и стремимся к одной голубиной простоте, именно так и впадая и непослушание. Кто нам скажет, когда мы избегаем страдания от страха и когда ищем его из удальства? Кто укажет нам проведенные здесь тайно границы? Когда мы против мудрости ссылаемся на простоту и когда против простоты — на мудрость, непослушание одинаково. Раз ни одно человеческое сердце в этом отношении, хорошо в себе не разбирается и раз Иисус всегда зовет учеников не

141

к неясности, а к высшей ясности, то и это напоминание Иисуса не может звать учеников ни к чему иному, кроме как оставаться со словом. Где слово, там пусть будет и ученик, вот его настоящая мудрость и настоящая простота. Придется ли явно отвергнутому слову отступить, пусть вместе со словом отступит и ученик; начнет слово прямое сражение — тогда и ученик тоже. В обоих случаях он поведет себя одновременно мудро и просто. Но пусть никогда не толкнет «мудрость» ученика на путь, неправый перед словом Иисуса. Пусть не оправдывает он «духовной мудростью» путь, не соответствующий слову. Мудрости его научит лишь истина слова. Но никогда не бывает «мудро» упразднение наималейшей части истины ради каких-то человеческих надежд или видов. Что именно мудро, может показать не наша оценка положения, а только истина Бога. Мудрым может быть лишь одно: оставаться с истиной Бога. Лишь здесь есть надежда и обещание верности и помощи Бога. И во всякое время подтвердится, что и сейчас и тогда «самое мудрое» для учеников — это просто оставаться только со словом Бога.

От слова получат ученики и верное познание людей. «Остерегайтесь людей». Не страх перед людьми, не дурная подозрительность и, конечно же, — не человеконенавистничество, но и не легкомысленная доверчивость, не вера в доброту каждого человека; нет, верное понимание отношения человека к слову и слова к человеку — вот что должны выказать ученики. Если они выкажут эту трезвость, то смогут вынести и то, что им предсказывает Иисус, говоря, что их путь среди людей будет путем страданий. Но страданиям учеников присуща чудесная сила. Если преступник терпит наказание скрыто от людей, то учеников путь страдания поведет к правителям и царям, «за Меня, для свидетельства пред ними и язычниками». Весть распространяется страданием. Раз таков замысел Бога и воля Иисуса, то в час ответа перед судами и тронами ученикам будет дана сила на верное исповедание, на бесстрашное свидетельство. Им поможет сам Святой Дух. Он сделает их непобедимыми. Он даст им «премудрость, которой не возмогут противоречить, ни противостоять все противящиеся вам» (Лк. 21, 15). Раз ученики, страдая, остаются со словом, то и слово останется с ними. Самовольному мученичеству таких обещаний не дано. А им верно обещано страдание вместе со словом.

142

Ненависть к словам Иисусова вестника продлится до самого конца. Она обвиняет учеников во всех расколах, которые постигнут города и дома. Все осудят Иисуса и его учеников как разрушителей семьи, соблазнителей народа, безумных бунтарей и фанатиков. И тогда искушение отпасть подступит к ученикам вплотную. Но близок и конец. Важно до конца остаться верным, выдержать, не отступиться. Благословен будет лишь тот, кто до конца останется с Иисусом и его словом. Но когда придет конец, когда вражда против Иисуса и его учеников станет явной во всем мире, тогда, лишь тогда получат вестники право бежать из одного города в другой, чтобы еще успеть сказать слово там, где его еще услышат. И в этом бегстве они не оторвутся от слова, но неколебимо останутся с ним.

Обещание Иисуса о скором пришествии сохранено для нас общиной в вере в то, что обещание это истинно. Исполнение его облечено мраком, и нехорошо искать здесь человеческий выход. Но ясно — и единственно нам сегодня важно — одно: возвращение Иисуса близко, и оно достовернее, чем мысль, будто мы успеем завершить работу в служении Ему, достоверней, чем наша смерть. Во всем этом не может быть для вестников Иисуса большего утешения, чем уверенность, что, страдая, они уподобляются своему Господу. Как учитель, так и ученик, как хозяин, гак и слуга. Если Иисуса называют дьяволом, то не тем ли более служителей его дома. Поэтому Иисус будет с ними, и они во всем будут подобны Христу.

РЕШЕНИЕ

«Итак не бойтесь их; ибо нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано. Что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях. И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне. Не две ли малые птицы продаются за ассарий? и ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего; у вас же и волосы па голове все сочтены; не бойтесь же: вы лучше многих малых птиц. Итак всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным; а кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим Небесным. Не думайте, что я

143

пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч; ибо Я пришел разделить человека с отцем его и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня. Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» (Мф. 10, 26—39).

Вестник остается со словом и слово остается с вестником отныне и вовеки. Трижды ободряет Иисус своих вестников призывом «не бойтесь!». Втайне противостоящее им сегодня не останется скрыто, но откроется перед Богом и людьми. Даже самому тайному их страданию обещано, что когда-нибудь оно выйдет на свет для суда над гонителями и для прославления вестников. Но и свидетельство вестников должно не оставаться в темноте, а быть гласным. Не тайным сектантством, а гласной проповедью должно быть Евангелие. И если сегодня здесь или там ему еще приходится ютиться, то в последние времена проповедь наполнит всю землю — на спасение и на отвержение. Откровение Иоанна пророчествует: «и увидел я другого Ангела, летящего по средине неба, который имел вечное Евангелие, чтобы благовествовать живущим на земле и всякому племени и колену, и языку и народу» (Откр. 14, 6). Поэтому — «не бойтесь!»

Бояться нужно не людей. Их власть прекращается со смертью тела. Но ученики должны победить страх смерти страхом перед Богом. Опасность для ученика — не суд людей, а суд Бога, не гибель тела, а вечная гибель тела и души. Кто еще боится_людей, тот не боится Бога. Кто боится Бога, тот уже не боится людей. Проповеднику Евангелия стоит вспоминать эти слова ежедневно.

Власть, на краткое время данная людям на земле, не стоит вне ведения и воли Бога. Впадая в руки людей, терпя страдание и смерть от человеческого насилия, мы все же уверены, что все исходит от Бога. Он, без чьей воли и ведения и воробей не упадет на землю, не допустит, чтобы с его верными случилось что-нибудь, не служащее ко благу и пользе им самим и делу, за которое они стоят. Мы в руках Бога. Поэтому — «не бойтесь!».

Времени мало. Вечность длинна. Настал час решения. Кто останется со словом и исповеданием, тому в час суда

144

поможет Иисус Христос. Он его узнает и поможет ему, когда заявит свои права обвинитель. Весь мир будет свидетелем, когда Иисус начнет называть наши имена перед своим Небесным Отцом. Кто в жизни не оставил Иисуса, того не оставит Иисус в вечности. Но кто стыдится Господа и Его имени, кто отрекается от Него, того и Иисус постыдится в час вечности, от того отречется.

Это — последнее — разделение начнется еще на земле. Мир Иисуса Христа — это крест. Но крест — это меч Божий на земле. Он рассекает. Сын против отца, дочь против матери, домочадцы против главы семьи, и всё — из-за Царства Божьего и его мира, вот дело Христа на земле! Удивительно ли, что мир Того, кто принес людям любовь Бога, обвиняет в человеконенавистничестве? Кто еще осмелится так говорить о любви к отцу и матери или к сыну и дочери, как не разрушитель всей жизни — или же: Творец жизни новой? Кто еще может заявлять исключительные притязания на человеческую любовь и жертвы, как не враг человечества — или же: его Спаситель? Кто вносит в дома меч, как не дьявол, князь мира, — или же: Христос, князь любви? Надо хорошо различать любовь Бога к человеку и любовь человека к своему роду. «Потерявший душу свою ради Меня сбережет ее». Обещание это дает Тот, кто властен над смертью, Сын Бога, который идет к кресту и воскресению и берет с собой своих.

плод

«Кто принимает вас, принимает Меня; а кто принимает Меня, принимает Пославшего меня; кто принимает пророка, во имя пророка, получит награду пророка; и кто принимает праведника, во имя праведника, получит награду праведника. И кто напоит одного из малых сих только чашею холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей» (Мф. 10, 40—42). Носители слов Иисуса получают последнее обещание о своем деле. Они стали помощниками и соработниками Христа, они во всем должны стать Ему подобны, поэтому и для людей, к которым они идут, они должны стать «как Христос». С ними в принимающий их дом вступает сам Иисус Христос. Они носители его присутствия. Они приносят людям самый драгоценный дар — Иисуса Христа, и с Ним — Бога, Отца, а значит: прощение, спасение,

145//146

жизнь, благословение. Вот награда и плод их работы и страдания. Всякая оказанная им услуга оказана самому Иисусу Христу. Это в равной мере милость и для общины, и для вестников. Община тем охотней будет делать вестникам добро, служить им и чтить их, ибо так оказывается гостеприимство самому Господу. Но и ученики пусть знают, что входят в дом не с пустыми руками и не напрасно: они вносят несравненные дары. В Царестве Божьем закон: всякий причастен к тому дару, который охотно принимает как исходящий от Бога. Кто принимает пророка, понимая, что делает, тот станет причастен делу, дару и награде пророка. Принимающий праведника получит награду праведника, ибо стал участником его праведности. А кто одному из ничтожнейших, беднейших, лишенных почетного титула, одному из вестников Иисуса Христа протянет хоть кружку воды, тот служит самому Иисусу Христу и получит награду Иисуса Христа. Итак, последняя мысль вестников обращена не к собственному пути, страданию, награде, а к цели их труда – к спасению общины.

 

ЦЕРКОВЬ ИИСУСА ХРИСТА И ХОЖДЕНИЕ ВСЛЕД

147, 148

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

Среди первых учеников Иисус и его слово присутствовали во плоти. Но тот Иисус умер и воскрес. Как же сегодня доходит до нас его призыв идти вслед? Ведь мимо меня Иисус не проходит во плоти, как шел мимо сборщика налогов Левия, чтобы меня позвать: следуй за Мной! Даже если я от всего сердца хочу услышать призыв всё оставить и пойти вслед, что даст мне право на это? Для них столь однозначное, для меня это крайне сомнительное, никак не проверяемое решение. Как сделать так, чтобы и ко мне относился призыв Иисуса к сборщику налогов? Ведь с другими людьми и в других ситуациях Иисус разговаривал совершенно иначе. Ведь Он же не меньше чем своих учеников, любил и расслабленного, которого исцелил и которому простил грехи, и Лазаря, которого воскресил, и все-таки их Он оставил в доме, в семье, в прежних занятиях. Кто я такой, чтобы вызываться на что-то необычайное, чрезвычайное? Кто скажет мне и другим, что мной движет не своеволие и мечтательство? Ведь иначе никакого хождения вслед не получится!

Все такие вопросы фальшивы; задавая их, мы ставим себя вне живого присутствия Христа. Все такие вопросы не желают считаться с тем фактом, что Иисус Христос не мертв, но и сегодня жив и говорит с нами в свидетельстве Писания. Он рядом с нами сегодня, во плоти, и со своим словом. Захотев услышать его призыв идти вслед, мы должны слушать Его там, где Он сам. Призыв Иисуса

149

Христа звучит в Церкви — в слове и в таинствах. Проповедь и таинства Церкви — это место присутствия Иисуса Христа. Если хочешь услышать призыв Иисуса, то тебе не нужно для этого личного откровения. Слушай проповедь и принимай таинства! Слушай Евангелие распятого и воскресшего Господа! Он здесь полностью, весь, тот самый, которого встретили ученики. И здесь Он уже Преображенный, Победитель, Живой. В хождение вслед никто кроме Него позвать не может. Но поскольку в хождении всегда, в сущности, идет речь не о выборе того или иного поступка, а о решении за или против Иисуса Христа, то именно поэтому для ученика или для сборщика налогов, которых Он призвал, ситуация была ничуть не однозначней, чем сегодня для нас. Хождение вслед стало послушанием первых призванных лишь потому, что в призывающем они узнали Христа. Тогда, как и сейчас, звал скрытый Христос. Сам по себе призыв неоднозначен. Каков он, зависит только от того, кто зовет. А Христос узнается лишь верой. И для тех дело обстояло так же, как для нас. Они видели наставника и чудотворца и верили, что это Христос. Мы слышим слово и верим, что это Христос.

Но, может быть, у первых учеников было то преимущество, что, узнав Христа, они получили и ясную заповедь, то преимущество, что они услышали, что им делать, из его собственных уст, а мы в этом решающем вопросе предоставлены самим себе? Да, Христос тот же самый, но ведь говорит Он с нами иначе, чем с ними. Будь это так, наше положение, конечно, было бы безнадежным. Но это отнюдь не так. С нами Христос говорит не иначе, чем говорил тогда. Да и с первыми учениками не так было, что они сначала в Нем узнавали Христа, а потом уже принимали его заповедь. Напротив, они как раз в его слове и заповеди Его и узнали. Они поверили слову и заповеди и узнали в Нем Христа. У учеников не было узнавания Христа помимо его ясного слова. Поэтому было именно наоборот: верное узнавание в Иисусе Христа сразу же включало в себя и знание его воли. Знание личности Иисуса Христа не отнимает у ученика уверенность в действиях, а создает ее. А иначе узнать Христа вообще нельзя. Раз Христос — живой Господь моей жизни, как я узнаю, встречаясь с Ним в его слове ко мне, то, значит, помимо его ясного слова и заповеди я не узнал бы Его по-настоящему. Возражение, будто в том-то и наша беда, что уз-

150

нать Христа и верить в Него мы очень хотим, но волю его все же узнать не можем, выдает туманное, неподлинное знание Христа. Узнать Христа — значит в его слове узнать Его как Господа и Спасителя моей жизни. А это подразумевает знание его ясного слова ко мне.

Скажи мы наконец, что заповедь ученикам была однозначной, а нам, мол, надо самим решать, какое именно слово нас касается, то, значит, мы снова не поняли ни положения учеников, ни нашего собственного. Цель заповеди Иисуса всегда была одна: она требовала чистосердечной веры и любви от всего сердца и души к Богу и к ближнему. Лишь в этом заповедь и была однозначна. Всякая попытка исполнить заповедь Иисуса, толкуя ее как-то иначе, опять-таки станет искажением и непослушанием слову Иисуса. С другой стороны, знание конкретной заповеди у нас не отнято. Напротив, она ясно звучит во всяком слове проповеди, в котором мы слышим Христа, но при этом мы обязаны помнить, что исполняется эта конкретная заповедь только в вере в Иисуса Христа. Поэтому дар Иисуса ученикам целиком сохранен и для нас, только став еще ближе после смерти Иисуса, его Прославления и ниспослания Святого Духа.

Из этого должно стать ясно, что мы уже не можем противопоставлять рассказы о призыве учеников другим рассказам Евангелия. Речь всегда не о том, чтобы мы уподоблялись ученикам или другим персонажам Нового Завета, но лишь о тождественности и самого Иисуса Христа и его призыва тогда и сейчас. А слово его одинаково, сказано ли оно в его земной жизни или сейчас, ученикам или расслабленному. Сегодня, как и тогда, его слово — милостивый призыв в его Царство и господство. Вопрос, могу ли я сравниться с учеником или с расслабленным, ошибочен и почти вреден. Я не должен уподобляться ни тому, ни другому. Нет, я должен только слушать и исполнять слово и волю Христа, как я их слышу в обоих свидетельствах. Писание не изображает нам ряд типов христианина, один из которых мы должны выбрать себе в образец, а каждым своим местом проповедует нам единого Иисуса Христа. Только Его должен я слушать. Он повсюду и всегда — Тот же и Единый.

И значит, на вопрос, где нам сегодня услышать призыв Иисуса в хождение вслед, ответ лишь один: слушай проповедь, принимай таинства, слушай в них Его самого и услышишь его призыв!

152

КРЕЩЕНИЕ

Понятием хождения вслед можно почти целиком выразить содержание и объем отношений учеников к Иисусу Христу в синоптических Евангелиях, но у Павла оно отступает далеко на задний план. Павел, в первую очередь, возвещает нам не историю Господа в его земные дни, а присутствие Воскресшего и Прославленного и его действие на нас. Поэтому ему нужна собственная, новая система понятий. В начале этой системы — «особенное» ее предмета, в итоге — «общее» вести о едином Господе, который жил, умер и воскрес. Полноте свидетельства о Христе соответствует многообразие понятий. Поэтому система понятий Павла подтверждает систему синоптиков и наоборот, и ни у одной из них нет перед другой преимущества, ибо мы не «Павловы, или Аполлосовы, или Кифины, или Христовы»: нам дарит веру единое свидетельство Писания о Христе. Мы подрываем единство Писания, когда говорим, что Павел возвещает Христа, присутствующего среди нас и сегодня, а, мол, свидетельство синоптиков сообщает о присутствии Христа, нам уже незнакомом. Хотя и считается, что это и есть исторически-реформаторский подход, но на самом деле он прямо противоположен исторически-реформаторскому мышлению, поскольку является опаснейшим мечтательством. Откуда мы знаем, что еще и сегодня у нас есть присутствие Христа, возвещаемое Павлом? Откуда, если не из самого Писания? Неужели и здесь можно говорить о каком-то не зависящем от Слова познании присутствия и действитель-

152

ности Христа? Но раз только Писание удостоверяет присутствие Христа, то делает оно это именно как целое и, значит, как удостоверяющее нам присутствие синоптического Иисуса Христа. Христос синоптиков от нас не дальше и не ближе, чем Христос Павла. Среди нас присутствует тот Христос, о котором свидетельствует все Писание целиком. Он, вочеловечившийся, распятый, воскресший, прославленный, встречает нас в своем слове. Различие понятий, которыми синоптики и Павел передают это свидетельство, не причиняет его единству никакого ущерба 1.

Призыву и вступлению в хождение вслед у Павла соответствует крещение.

Крещение предлагают не люди, а Иисус Христос. Его основа — только в милостивой призывающей воле Иисуса. Креститься — значит подвергнуться крещению, подвергнуться призыву креста. В крещении человек становится собственностью Христа. Имя Иисуса Христа произносится над крещаемым, тем самым этому имени человек становится причастен, он крестится «в Иисуса Христа» (eis — Рим. 6, 3; Гал. 3, 27; Мф. 28, 19). Теперь он принадлежит Иисусу Христу. Он вырван из-под власти мира и стал собственностью Христа.

Поэтому крещение означает разрыв. Христос посягает на власть сатаны и накладывает руку на своих, создает свою общину. Так будущее отрывается от прошлого. Старое прошло, теперь все новое. Разрыв происходит не от того, что человек сам рвет свои цепи, отчаянно тоскуя по новому, свободному устройству своей жизни и вообще мира. Этот разрыв уже давно совершил сам Христос. Просто в крещении действие этого разрыва распространяется еще и на мою жизнь. У меня отнята теперь непосредственность отношения к условиям мира, ибо Христос, Посредник и Господь, встал между ними и мной. Кто крещен — уже не принадлежит, не служит, не подчиняется миру. Он принадлежит только Христу и вступает с миром в отношения только через посредничество Христа.

Разрыв с миром — полный. Нужна смерть человека, и она настает2. Человек и его прежний мир умирают в крещении. И эту смерть нужно в самом буквальном смысле понимать как событие страдательное. Пусть человек не пускается в тщетные попытки самому осуществить эту смерть всякого рода отказами и отречениями. Такой смерти никогда не стать той смертью прежнего человека,

153

 

которой требует Христос. Ветхий человек не может убить себя сам. Он не может хотеть своей смерти. Человек умирает только в Христе, из-за Христа, с Христом. Его смерть — Христос. Ради общности с Христом и только в ней умирает человек. В милости крещения он принимает и общность с Христом и свою смерть3. Эта смерть — милость, недоступная собственным силам человека. Хотя в человеке и творится суд над человеком ветхим и его грехами, но из этого суда возникает человек новый, умерший для мира и греха. Поэтому такая смерть — это не окончательное гневное отвержение, а милостивое принятие твари Творцом. Крещальная смерть — смерть милостивая, снисканная для нас смертью Христа. Это смерть благодаря кресту Христову и в общности с ним. Ставший собственностью Христа должен встать под его крест. Он должен с Ним страдать и умереть. Получивший общность с Иисусом Христом должен умереть милостивой смертью крещения. В этом — крест Христов, под который Иисус ставит идущих Ему вслед. Крест и смерть Христа были трудны и тяжки, иго нашего креста хорошо и легко из-за общности с Ним. Крест Христов — наша однократная милостивая смерть в крещении; наш крест, к которому мы призваны, — ежедневное умирание в силу однажды совершившейся смерти Христа. Поэтому крещение становится принятием крестной общности с Иисусом Христом (Рим. 6, 3 cл.; Кол. 2, 12). Верующий идет под крест Христов.

Смерть в крещении — оправдание от грехов. Чтобы освободиться от своего греха, грешник должен умереть. Умерший оправдан от грехов (Рим. 6, 7; Кол. 2, 20). На мертвых у греха прав уже нет, его требования погашены и утратили силу. Итак, оправдание от (аро) греха происходит только из-за смерти. Простить грехи — значит не закрыть глаза и забыть, а действительно убить грешника и отделиться от (аро) греха. Но итогом смерти грешника оказывается оправдание, а не проклятие исключительно потому, что терпится эта смерть в общности со смертью Христа. Крещение в Христову смерть творит прощение грехов и оправдание, творит полный отрыв от греха. Общность креста, в которую Иисус позвал учеников, — это дар оправдания, дар смерти и прощения грехов. Идущий вслед в общности Иисусова креста ученик получает совершенно тот же дар, что и верующий, по учению Павла принявший крещение.

154

При всей пассивности, в которую крещение ввергает человека, в нем все же нельзя видеть механический процесс — это вполне ясно из связи крещения и Духа (Мф. 3, 11; Деян. 10, 47; Ио. 3, 5; 1 Кор. 6, 11-13). Дар крещения — это Святой Дух. Но Святой Дух — это сам Христос, обитающий в сердце верующего (2 Кор. 3, 17; Рим. 8, 9— И, 14 сл.; Еф. 3, 16 сл.). Крещеные суть дом, в котором обитает (oikei) Святой Дух. Святой Дух дарит нам постоянное присутствие Христа и общность с Ним. Он дает нам верное знание его сущности (1 Кор. 2, 10) и его воли, Он учит нас и напоминает обо всем, что нам сказал Христос (Ио. 14, 26), Он ведет нас во всякую истину (Ио. 16, 13), чтобы у нас не было недостатка в знании Христа, чтобы мы знали дарованное нам Богом (1 Кор. 2, 12; Еф. 1, 9). Вместо неуверенности Святой Дух творит в нас уверенность и ясность. Потому мы и можем ходить в Духе (Гал. 5, 16, 18, 25; Рим. 8, 1, 4) и делать уверенные шаги. Ту меру уверенности, какая была у учеников Иисуса в земной общности с Ним, Иисус не отнял у них и потом. Святой Дух, посланный в сердца крещеных, не только сберег им уверенность в знании Христа, но даже усилил и укрепил ее теснотой общности (Рим. 8, 16; Ио. 16, 12 сл.).

Зовя идти вслед, Иисус требовал зримого акта послушания. Идти вслед Иисусу было гласным поступком. Именно поэтому и крещение есть гласное событие; ибо в нем осуществляется вступление в видимую общину Иисуса Христа (Гал. 3, 27 сл.; 1 Кор. 12, 13). Осуществленный в Христе разрыв с миром уже не может остаться скрыт, он должен выйти наружу участием в богослужении и в общинной жизни. Христианин, вступая в общину, делает шаг прочь из мира, работы, семьи, он зримо вступает в общность с Иисусом Христом. Делает он этот шаг в одиночку. Но он обретает потерянное: братьев, сестер, дома, поля. Крещеный живет в видимой общине Иисуса Христа. Смысл и следствия этого будут показаны в двух следующих разделах: «Тело Христово» и «Видимая община».

Крещение и его дары суть нечто однократное. Крещением Христовым никто не может быть крещен дважды4. Неповторимость и единственность этого милостивого Божьего деяния возвещена в том загадочном месте Послания к евреям, где отрицается возможность второго покаяния для крещеных и обрезанных (Евр. 6, 4 cл.). Крещеный получил часть в смерти Христа. В этой смерти он

155

принял свой смертный приговор и умер. Как Христос умер однажды и навсегда (Рим. 6, 10) и как невозможно повторение его жертвы, так однажды и навсегда претерпевает с Христом свою смерть крещеный. Теперь он мертв. Ежедневное умирание христианина — лишь следствие той единственной крещальной смерти, как умирает дерево с подрезанным корнем. И впредь о крещеном верны слова: «Почитайте себя мертвыми для греха» (Рим. 6, II). Отныне крещеные считают себя умершими, считают себя теми, для спасения кого всё уже совершилось. Крещеный жив памятью веры в совершенное для нас милостивое деяние Христовой смерти, но не реальным повторением милостивого деяния этой смерти, которое надо было бы всякий раз совершать заново. Он жив однократностью смерти Христа в своем крещении.

Строгая однократность крещения бросает важный свет на крещение детей5. Не ставится под сомнение, настоящее ли крещение — крещение детей, но напротив: именно потому, что крещение детей есть настоящее, неповторимое, однократное крещение, его осуществлению надо поставить определенные границы. Хотя, конечно же, тот факт, что во втором и третьем веке верующие христиане крестились в старости и чуть не на смертном одре, не говорит о здоровой общинной жизни, но все-таки здесь видно то ясное понимание смысла крещальной милости, которое мы давно утратили. А для крещения детей из этого следует, что совершаться оно может лишь там, где можно обеспечить память веры в однажды и навсегда совершенное спасительное деяние, то есть только в живой общине. Крещение детей без и вне общины — это не только злоупотребление таинством, но одновременно и недостойное легкомыслие по отношению к спасению детской души; ибо крещение неповторимо.

Точно так же и призыв Иисуса имел для призванных однократное и неповторимое значение. Пошедший вслед за Ним умирал для своего прошлого. Потому Иисус и требовал от учеников оставить все, что они имели. Ясной должна была стать и неотменимость решения и одновременно полнота дара, полученного ими от Господа. «Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою?» Нельзя яснее и резче выразить однократность дара Иисуса. Он отнял у них жизнь, но и приготовил им жизнь — целостную, полную, и подарил им свой крест. Таков был дар крещения первым ученикам.

155

Примечания

1 Смешение онтологических высказываний со свидетельствами Вести — вот сущность всякого экзальтированного мечтательства. Онтологически понятный тезис «Христос воскрес и присутствует» есть отрицание единства Писания. Ведь понятый так, он содержит высказывание о характере существования Иисуса Христа отличном от, например, синоптического. Тезис «Иисус воскрес и присутствует» превращается п самостоятельный тезис с собственным онтологическим смыслом и может быть критически обращен против иных онтологических высказываний. Он превращается в богословский принцип. Точно таким же образом из неверного, онтологического, понимания слов Писания о святости вырастает и всякий экзальтированный перфекционизм. Тогда, например, слова, что всякий, пребывающий в Боге, не согрешает, становятся исходным онтологическим пунктом мышления; высказывание вырвано из Писания и произведено в ранг самостоятельной, познаваемой истины. Характер возвещающих свидетельств абсолютно противоположный. Тезис «Христос воскрес и присутствует», понятый строго как свидетельство Писания, только как слово Писания и истинен. Этому слову я верю. К этой истине для меня немыслим никакой иной доступ кроме как через слово Писания. Но его словом мне равно засвидетельствовано присутствие как Христа сочинений Павла, так и Христа синоптиков, поэтому близость к одному и к другому определяется только этим словом, только свидетельством Писания. Это не значит, что свидетельство Павла не отличается от синоптического как темой, так и понятиями; просто оба они понимаются непременно во взаимосвязи всего Писания.

2 Уже Иисус называл свою смерть крещением и предвещал это «крещение смертью» ученикам (Мк. 10, 39; Лк. 12, 50).

3 Шлаттер приводит также 1 Кор. 15, 29 к теме крещения мученичеством.

4 Иоанново крещение, разумеется, должно было быть обновлено Христовым (Деян. 19, 5).

5 К известным местам, относящим, судя по всему, крещение детей уже к новозаветной эпохе, можно, вероятно, добавить и 1 Ио. 2, 12 сл. Повторенный ряд: дети, отцы, юноши, — позволяет допустить, что teknia в ст. 12 — это обозначение не общины в целом, а действительно детей.

157

ТЕЛО ХРИСТОВО

Первые ученики жили в телесном присутствии Христа и в общности с Ним. Что это значит и как продолжается эта общность для нас? Крещением мы стали членами тела Христова, говорит Павсл. Эти слова, для нас столь непонятные и недоступные, нуждаются в основательном разъяснении.

Из этих слов следует, что и после смерти и воскресения Господа крещеные могут жить в телесном присутствии Иисуса и общности с Ним. Вознесение Иисуса для его верных означало не утрату, а, напротив, новый дар. У первых учеников в телесном присутствии Иисуса не могло быть иного или большего, чем есть сегодня у нас, и наша общность даже прочнее, полнее, увереннее, чем у них. Мы живем в полной общности с телесным присутствием прославленного Господа. Величину этого дара наша вера должна сознавать. Тело Иисуса Христа — основа и достоверность нашей веры, тело Иисуса Христа — единый и совершенный дар, в котором мы стали причастны спасению, тело Иисуса Христа — наша новая жизнь. В теле Иисуса Христа мы приняты Богом в вечность.

После падения Адама Бог посылал в грешное человечество свое слово, чтобы искать и принимать людей. Слово Бога живет среди нас затем, чтобы снова принять потерянное человечество. Слово Бога пришло как обещание, пришло как Закон. Ради нас оно стало слабо и ничтожно. Но люди изгнали слово и не дали себя принять.

158

Они приносили жертвы, они творили дела, чтобы вручить их Богу вместо себя самих, но самих себя они тем самым у Бога выкупали.

Тогда случилось самое чудесное чудо. Сын Бога стал человеком. Слово стало плотью. Тот, кто от века пребывал в славе Отца, кто был образом Бога, кто в начале был посредником сотворения мира, так что только через Него и в Нем может быть познан сотворенный мир (1 Кор. 8, 6; 2 Кор. 8, 9; Фил. 2, 6 сл.; Еф. 1, 4; Кол. 1,16; Ио. 1, 1 сл.; Евр. 1, 1 сл.), — Он принимает человечество и приходит на землю. Он принимает человечество, принимая человеческую «природу», «греховную плоть», человеческий образ (Рим. 8, 3; Гал. 4, 4; Фил. 2, 6 сл.). Бог принимает человечество уже не только в слове проповеди, но и в теле Иисуса. Бог по состраданию посылает своего Сына в плоть, чтобы Тот вместе с плотью взял и понес само человечество. Сын Бога воплощенно принимает все человечество, которое в ненависти к Богу, в гордости плоти отвергло слово бесплотное и невидимое. Теперь по божественному состраданию это человечество в теле Иисуса Христа воплощенно и истинно принято таким, какое оно есть.

Размышляя об этом чуде, отцы Церкви горячо доказывали, что здесь надо говорить о принятии Богом человеческой природы, а не об избрании отдельного совершенного человека для соединения с ним. Бог стал человеком. Это значит: Бог принял всю больную, грешную человеческую природу, Бог воспринял все падшее человечество; а не: Бог воспринял человека Иисуса. От ясности в этом вопросе зависит верное понимание всей спасительной вести. Тело Иисуса Христа, в котором мы, вместе со всем человечеством, приняты Богом, есть основа нашего спасения.

Плоть, которую Он понес, греховна — и все же без греха (2 Кор. 5, 21; Евр. 4, 15). Где его человеческое тело, там принятие всякой плоти. Воистину, «Он взял на Себя наши немощи и понес болезни» — потому и мог Иисус исцелять немощи и болезни человеческой природы, что понес наши немощи и болезни в своем теле (Мф. 8, 15—17). «Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши». Он понес наши грехи — и потому мог грехи прощать, что в его теле была «принята» наша греховная плоть. Потому принимал Иисус грешников (Лк. 15, 2),

159

что Он принял их в своей плоти. С Иисусом настало «лето Господне благоприятное (dekton)» (Лк. 4, 19).

Таким образом, вочеловечившийся Сын Божий был и Он сам и новое человечество. Все, что Он делал, Он делал и за новое человечество, которое понес в своем теле. Поэтому Он второй Адам, «последний» Адам (1 Кор. 15, 45). И в Адаме были едины отдельный человек и все человечество. И Адам нес в себе все человечество. В нем пало все человечество, в «Адаме» (человеке) пал Человек (Рим. 5, 19). Христос — второй человек (1 Кор. 15, 47), в котором сотворено новое человечество. Он — «новый человек».

Лишь помня все это, можем мы понять смысл дарованной ученикам телесной общности с Иисусом. Вочеловечение делает необходимой воплощенность связи учеников в хождении вслед. Пророку или учителю идущие вслед ни к чему, ему нужны слушатели и сторонники. А вочеловечившемуся Сыну Бога, вошедшему в человеческую плоть, нужна община идущих вслед, которая была бы причастна не только его учению, но и его телу. У идущих вслед есть общность с телом Иисуса. В телесной общности с Иисусом они живут и страдают. Общность с телом Иисуса возлагает на них крест. Ибо в Его теле все они понесены и приняты.

Земное тело Иисуса было распято и умерло. В его смерти сораспято и вместе с Ним умерло новое человечество. Раз Христос принял не человека, но человеческий «образ», греховную плоть, человеческую «природу», то с Ним страдает и умирает все, что Он понес. Немощи и болезни всех нас — вот что Он возносит на крест; мы — это те, кто с Ним распят и умирает. Хотя земное тело Христа умирает, но оно восстает от смерти как тело нетленное и прославленное. Это то же самое тело — могила была пуста! — и все же это тело новое. Поэтому человечество, с которым Он умер, Он проносит с собой в воскресение. Поэтому уже в прославленном теле Он несет воспринятое на земле человечество.

Как же мы приобретаем живую часть в теле Христа, все это для нас совершившем? Ибо несомненно, что нет общности с Иисусом Христом помимо общности с его телом, в котором мы и приняты, в котором и заключено наше спасение! Причастны общности с телом Христа мы становимся в двух таинствах тела Христова: в крещении и причащении. Как явное их предзнаменование у евангели-

160

ста Иоанна из распятого тела Христа истекают стихии обоих таинств: вода и кровь (Ио. 19, 34—35). Павел подтверждает его свидетельство, неразрывно связывая членство в теле Христа с обоими таинствами1. И цель и источник таинств — тело Христа. Таинства есть лишь потому, что есть тело Христово. Нашу общность с телом Иисуса Христа осуществляет не одно только слово проповеди: необходимо таинство. Крещение есть вступление в единство тела Христова/ причастие — сохранение общности (koinonia) в теле. Крещение делает нас членами тела Христова. Мы крещены «во Христе» (Гал. 3, 27; Рим. 6, 3), мы «крестились в одно тело» (1 Кор. 12, 13). Поэтому нам в крещальной смерти Святой Дух дает то, что Христос в своем теле приобрел для всех. Общность с телом Иисуса, которую мы получаем, как ее получили первые ученики и идущие вслед, означает, что теперь мы «с Христом», «в Христе» и что «Христос в нас». Ясный смысл эти выражения получают от верного понимания того, что значит тело Христово.

Правда, «с Христом» — все люди, просто в силу вочеловечения. Ведь Иисус несет всю человеческую природу. Потому его жизнь, смерть и воскресение — реальное событие в жизни всех людей (Рим. 5, 18 сл.; 1 Кор. 15, 22; 2 Кор. 5, 14). Но христиане «с Христом» — в особенном смысле. Что для остальных смерть, для них — милость. В крещении им обещано, что как они «умерли со Христом» (Рим. 6, 8; Кол. 2, 20), «распяты с Ним» (Рим. 6, 6), «погреблись с Ним» (Рим. 6, 4; Кол. 2,12), «соединены с Ним подобием смерти его» (Рим. 6, 5), так именно поэтому и жить будут с Ним (Рим. 6, 8; Еф. 2, 5; Кол. 2, 12; 2 Тим. 2, 11; 2 Кор. 7, 3). «Мы с Христом» — основание этого в том, что Христос — Еммануил, «С-нами-Бог». Быть с Христом — милость лишь для того, кто узнал Христа так. Он «крещен в Христа» (eis), в общность его страдания. Поэтому сам он становится членом этого тела, а община крещеных — единым телом, которое и есть собственное тело Христа. Поэтому они «во Христе» (en), а «Христос в них». Они уже не «под законом» (Рим. 2, 12; 3, 19), не «во плоти» (Рим. 7, 5; 8, 3, 8, 9; 2 Кор. 10, 3), не «в Адаме» (1 Кор. 15, 22), — отныне во всем своем существовании, во всех проявлениях жизни они «во Христе».

В почти неистощимой полноте взаимосвязей умеет Павел выражать чудо вочеловечения Христа. Все сказанное

161

можно подытожить так: Христос «за нас» и «для нас» не только в слове и убеждениях, но и своей телесной жизнью. Он в своем теле стоит там, где должны были стоять перед Богом мы. Он встал вместо нас. Он за нас страдает и умирает. Он может это, ибо понес нашу плоть (2 Кор. 5, 21; Гал. 3, 13; 1, 4; Тит. 2, 14; 1 Фесе. 5, 10 и т. д.). Тело Иисуса Христа в самом прямом смысле «за нас» — на кресте, в слове, в крещении, в причастии. Вот основа всякой телесной общности с Иисусом Христом.

Тело Иисуса Христа есть само воспринятое им новое человечество. Тело Христа — это его община. Иисус Христос — это одновременно и Он сам и его община (1 Кор. 12, 12). После Пятидесятницы Иисус Христос живет на земле в образе своего тела — общины. Здесь его тело, распятое и воскресшее, здесь воспринятое Им человечество. Поэтому креститься — значит стать членом общины, членом тела Христова (Гал. 3, 28; 1 Кор. 12, 13). Поэтому быть во Христе — значит быть в общине. А если мы в общине — значит, мы истинно и телесно в Иисусе Христе. Так понятие тела Христова раскрывается во всей своей полноте.

Место Иисуса Христа в мире после его вознесения занято его телом — Церковью. Церковь есть сам присутствующий Христос. Так к нам возвращается основательно забытое понимание Церкви. Мы привыкли думать о Церкви как об учреждении. Но о ней надо думать как о воплощенной Личности, разумеется — единственной в своем роде.

Церковь есть Единый. Все крещеные суть «одно во Христе» (Гал. 3, 28; Рим. 12, 5; 1 Кор. 10, 17). Церковь есть «Человек». Она — «новый человек » (kainos anthropos). И в этом качестве Церковь сотворена крестной смертью Христа. Здесь покончено с раздиравшей человечество враждой между евреями и язычниками, «дабы из двух создать в Себе Самом одного нового человека, устрояя мир» (Еф. 2, 15). «Новый человек» един, нет многих «новых людей». А вне Церкви, которая есть новый человек, остался только прежний, разодранный человек.

Этот «новый человек», который есть Церковь, «создан по Богу, в праведности и святости истины» (Еф. 4, 24). Он «обновляется в познании по образу Создавшего его» (Кол. 3, 10). «Образ Создавшего» сказано здесь ни о ком ином, как о самом Христе. Адам был первым человеком

162

по образу Творца. Но он утратил образ, пав. Теперь «второй человек», «последний Адам» создан по образу Бога; это Иисус Христос (1 Кор. 15, 47). Поэтому «новый человек» — это и Христос и Церковь. Христос — это новое человечество в новом человеке. Христос — это Церковь.

К отдельному человеку «новый человек» стоит в таком отношении: он его «облекает»2. «Новый человек» — как одежда, которая должна стать покровом отдельного человека. Крещеный облекся в Христа (Гал. 3, 27), что опять-таки надо толковать как его вхождение в Тело, в Единого человека, в котором нет ни грека, ни еврея, ни свободного, ни раба, то есть — в общину. Никто не станет новым человеком помимо общины, помимо тела Христова. Захотевший стать новым человеком в одиночку останется прежним, ветхим. Стать новым человеком — значит войти в общину, стать членом тела Христова. Новый человек — это не отдельный человек, который освящен и оправдан, но община, тело Христа, Христос.

Распятый и воскресший Христос Святым Духом существует как община, как «новый человек», столь же истинно, как Он вочеловечился и пребывает в вечности, столь же истинно, как его тело есть новое человечество. Как в Нем полнота Божества обитает телесно, так и его верные исполнены полнотою Христа (Кол. 2, 9; Еф. 3, 19). Они сами суть эта божественная полнота, поскольку они суть его тело и поскольку Он единственный есть Тот, кто наполняет все во всем.

Единство Христа с его Церковью требует, чтобы Христос был признан как Господь своего тела. Потому в дальнейшем развитии этого понятия Христос назван главой тела (Еф. 1, 22); Кол. 1, 18; 2, 19). Уравновешивающая ясность соблюдена: Христос — Господь. Событие священной истории, из-за которого эта уравновешивающая ясность необходима, а мистическое слияние общины и Христа недопустимо, — это вознесение Христа и его второе пришествие. Тот самый Христос, который присутствует в своей общине, снова придет с небес. И здесь и там — тот же самый Господь, и здесь и там — та же Церковь, то же самое тело Того, кто присутствует здесь и придет на облаках. Но для нас важно различать: здесь мы или там. Поэтому вместе необходимы и единство и различение.

Церковь есть Единый, она есть тело Христово, но одновременно она есть множество и общность членов (Рим. 12,

163

5; 1 Кор. 12, 12 сл.). У тела много членов, и каждый: глаз, рука, нога, — есть то, что он есть; вот смысл сравнения Павла! Рука не превращается в глаз, глаз — в ухо. Всякий остается собой. Но все же они суть то, что суть, лишь в качестве членов Единого Тела, в качестве служащей общности в единстве. Лишь вследствие единства общины всякий отдельный человек и общность остаются собой, как и община остается собой только из-за Христа и его тела. Здесь ясно видна роль Святого Духа. Это Он приносит Христа каждому отдельному человеку (Еф. 3, 17; 1 Кор. 12, 3). Собирая всех воедино, Он строит свою Церковь, созидание которой совершено в Христе (Еф. 2, 22; 4, 12; Кол. 2, 2). Он создает общность (2 Кор. 12, 13) членов тела (Рим. 15, 30; 5, 5; Кол. 1, 8; Еф. 4, 3). Господь есть Дух (2 Кор. 3, 17). Церковь Христа — это присутствующий Христос в Святом Духе. Поэтому жизнь тела Христова стала нашей жизнью. В Христе уже не мы живем своей жизнью, но Христос живет своей жизнью в нас. Жизнь верующих в общине воистину-есть жизнь Иисуса Христа в них (Гал. 2, 20; Рим. 8, 10; 2 Кор. 13, 5; 1 Ио. 4, 15).

В общности с распятым и прославленным телом Иисуса Христа мы получаем часть в страдании и прославлении Христа. Крест Христов возложен на тело общины. Под этим крестом она страждет Христовым страданием. Сначала это претерпевание крестной смерти в крещении, затем «ежедневное умирание» христианина (1 Кор. 15, 31) в силу совершенного над ним крещения. Но сверх этого у страдания есть еще и несказанная надежда: хотя искупительная сила есть только у страданий самого Христа, хотя Он пострадал «за нас» и победил «за нас», но в своем страдании Он дает тем, кто не стыдится общности с его телом, безмерную милость — право пострадать «за Него». Он не мог даровать своим верным большей славы, и для христианина нет более непостижимой чести, чем право пострадать «за Христа». Здесь становится истиной вещь в самом глубоком смысле противоположная Закону. По Закону мы можем страдать только в наказание за наши собственные грехи. И если ради самого себя не мог человек ничего ни сделать, ни выстрадать, то тем более — ради других, тем более — ради Христа! Тело Христово, отданное за нас, претерпевшее наказание за наши грехи, дает нам свободу оказаться там: в смерти и страдании «за Христа». Теперь можно стать трудившимся и пострадавшим

164

за Христа, ради Того, кто совершил все ради нас! Это чудо и милость в общности тела Христова (Фил. 1, 29; 2, 17; Рим. 8, 35 сл.; 1 Кор. 4, 10; 2 Кор. 4, 10; 5, 20; 13, 9). Хотя Иисус Христос исполнил все заместительное и искупительное страдание, все же его страдание на земле еще не завершено. В своей милости Он на это последнее время вплоть до второго пришествия оставил общине «недостаток скорбей» (hysteremata), который она восполняет (Кол. 1, 24). Страдание это — ради тела Христова, ради Церкви. Остается неизвестным, смеем ли мы полагать, что и страданию христиан дана сила упразднять грех (ср.: 1 Петр. 4, 1). Но ясно одно: страдающий в теле Христовом страдает заместительно «за» общину, за тело Иисуса, и что он имеет право терпеть то, от чего остается избавлен другой. «Всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтоб и жизнь Иисусова открылась в теле нашем. Ибо мы живые непрестанно предаемся на смерть ради Иисуса, чтоб и жизнь Иисусова открылась в смертной плоти нашей, так что смерть действует в нас, а жизнь в вас» (2 Кор. 4, 10-12; ср.: 1, 5-7; 13, 9; Фил. 2, 17). Телу Христову предустановлена мера страдания. Бог дает милость вытерпеть особое страдание одному вместо другого. И это страдание должно быть исполнено, вынесено и побеждено. Счастлив, кого Бог удостоил пострадать за тело Христово. Такое страдание — радость (Кол. 1, 24; Фил. 2, 17). В таком страдании верующий смеет хвалиться, что носит мертвость Иисуса Христа, что носит на своем теле язвы Христа (2 Кор. 4, 10; Гал. 6, 17). Тогда верующий может послужить к тому, что «возвеличится Христос в теле моем, жизнью ли то, или смертью» (Фил. 1, 20). Такое — заместительное — действие и страдание членов Христова тела и есть жизнь Христа, который хочет изобразиться в своих членах (Гал. 4, 19).

И во всем этом мы стоим в общности с первыми учениками Иисуса и пошедшими Ему вслед.

Завершая это рассуждение, нужно сказать, что свидетельство о теле Христовом мы находим во всем Писании. В теле Христа исполняется ветхозаветное пророчество о Храме Бога.

О теле Христовом надо думать не в связи с эллинистическим употреблением этого образа, а исходя из ветхозаветного пророчества о Храме. Давид хочет построить Богу Храм. Он спрашивает пророка. Тот передает Давиду

165

 

слово Бога об этом замысле: «Ты ли построишь Мне дом для Моего обитания… Господь возвещает тебе, что Он устроит тебе дом» (2 Цар. 7, 5, 11). Храм Бога может построить только сам Бог. И сразу же, в странном противоречии к уже сказанному, Давид слышит обещание, что его потомок построит Богу дом и что его царство утвердится навеки (ст. 12, 13). «Я буду ему отцем, и он будет Мне сыном» (ст. 14). Соломон, «сын мира», заключенного Богом с домом Давида, отнес это обетование к себе. Он построил Храм, и Бог этот Храм освятил. Но все же в этом Храме пророчество не исполнилось, ибо построен он был человеческими руками и должен был разрушиться. Так пророчество продолжало пребывать неисполненным. Народ Израиля по-прежнему ждет, чтобы Сын Давида, чье царство — навеки, построил храм. Храм в Иерусалиме претерпел неоднократное разрушение — в знак того, что это не обещанный Богом Храм. Где был истинный Храм? На это отвечает сам Христос, относя пророчество о Храме к своему телу. «На это сказали иудеи: сей храм строился сорок шесть лет, и Ты в три дня воздвигнешь его? А Он говорил о храме тела своего. Когда же воскрес Он из мертвых, то ученики Его вспомнили, что Он говорил это, и поверили Писанию и слову, которое сказал Иисус» (Ио. 2, 20 сл.). Храм, которого ждет Израиль, — это тело Христа. Ветхозаветный храм — лишь тень его тела (Кол. 2, 17; Евр. 10, 1; 8, 5). Иисус говорит о своем человеческом теле. Он знает, что и храм его земного тела будет разрушен, но Он воскреснет и новым Храмом, вечным Храмом станет его воскресшее, прославленное тело. Вот дом, который сам Бог строит своему Сыну, но который и Сын строит Отцу. В этом доме воистину обитает и Бог, и новое человечество, община Христа. Сам вочеловечивший-ся Христос есть исполняющий пророчество Храм. Это согласно со словами Откровения Иоанна о новом Иерусалиме, что там нет Храма, «ибо Господь Бог Вседержитель — храм его, и Агнец» (21, 22).

Храм — это место милостивого присутствия и обитания Бога среди людей. И он же — место, в которое принята община Бога. И то и другое осуществилось только в воче-ловечившемся Иисусе Христе. В Нем Бог присутствует истинно и телесно. В Нем — человечество, истинно и телесно; ибо Он воспринял его в своем собственном теле. Поэтому тело Христа есть место принятия, примирения и

166

мира между Богом и человеком. Бог в теле Христа обретает человека, и человек в теле Христа принят Богом. Тело Христа есть духовный Храм (oikos pneumatikos), построенный из живых камней (1 Петр. 2, 5 сл.). Христос есть единственное основание и краеугольный камень этого храма (Еф. 2, 20; 1 Кор. 3, 11), и одновременно Он сам есть храм (oikodome Еф. 2, 21), где обитает Святой Дух, наполняя и освящая сердца верующих (1 Кор. 3, 16; 6, 19). Храм Бога — это святая община в Иисусе Христе. Тело Христа — живой Храм Бога и нового человечества.

Примечания

1 И в Еф. 3, 6 есть все дары спасения: слово, крещение, причастие.

2 В основе образа endysasthai (облечься) лежит некое пространственное представление о жилище, одеянии. И 2 Кор. 5, 1 сл. тоже, кажется, можно истолковать в связи с этим представлением. Здесь endysasthai встречается в связи с небесным oiketerion (жилищем). Без oiketerion человек — hymnos, наг, и должен бояться Бога. Он не облечен и тоскует, воздыхает по облеченности. Он получает ее, облекшись в небесное oiketerion. Не соответствует ли «облеченности» в oiketerion Церкви в этом мире — облечение в Церковь небесную, по которому тоскует Павел? И здесь и там мы облечены в единую Церковь, в хижину Бога, в пространство божественного присутствия и покрова — и здесь и там нас облекает тело Христово.

167

ВИДИМАЯ ОБЩИНА

Тело Иисуса Христа занимает на земле место. Вочеловечившись, Христос требует места среди людей. Это место — его собственное. Но когда Он родился, люди дали Ему ясли, «потому что не было им места в гостинице», а когда умирал, изгнали Его, и его тело повисло на виселице между небом и землей. И все же в воплощении заключено притязание на место на земле. А все, что занимает место, — зримо. Поэтому тело Иисуса Христа может быть лишь зримым телом, иначе это не тело. Видят человека Иисуса, верят в Него как в Сына Божия. Видя тело Иисуса, верят в него как в тело вочеловечившегося Бога. Видят, что Иисус — во плоти, верят, что Он понес нашу плоть. «Указывай на этого Человека и говори: вот Бог» (Лютер).

Истина, доктрина, религия не нуждается в собственном месте. Она бестелесна. Ее слушают, учат, понимают. Вот и все. Но вочеловечившемуся Сыну Бога нужны не одни уши, даже не одни сердца, но сами люди телесно, люди, которые бы шли Ему вслед. Потому Он призвал учеников телесно идти Ему вслед и его общность с ними была видима для всякого. Ее основал и хранил сам воче-ловечившийся Иисус Христос; воплотившееся Слово, призвав, создало телесную зримую общину. Призванные уже не могли остаться скрыты, они стали светом, который светит, городом на горе, который отовсюду виден. Над их общностью зримо стоит крест и страдание Иисуса Христа.

168

Ради общности с Ним ученики должны были все отдать, пострадать и быть гонимы, и все же именно среди гонений они снова получили в общности с Ним все потерянное: братьев и сестер, поля и дома. Община идущих вслед была видна миру. Ее составляли тела, шедшие, трудившиеся и страдавшие в общности с Иисусом.

Но и тело вознесшегося Господа — это тело, видимое в образе общины. Как это тело становится видимым? Прежде всего в проповеди слова. «И они постоянно пребывали в учении Апостолов» (Деян. 2, 42). В этом предложении важно каждое слово. Учение (didache) значит проповедь, здесь — в противоположность религиозным беседам всякого рода. Имеется в виду рассказ о произошедших событиях. Содержание того, что надо сказать, объективно установлено, нужно лишь изложить его в «учении». А рассказ, по своей сущности, сводится к еще неизвестному. Как только его содержание станет известно, то повторный рассказ лишается смысла, поэтому в самом смысле понятия «учение» заложено, что оно само себя исчерпывает. В своеобразном противоречии с этим здесь сказано, что первая община пребывала в учении «постоянно», и, значит, это учение само себя не исчерпывало, но требовало именно постоянства. Реальная необходимость должна содержаться в связи этого «учения» с «постоянством». И необходимость эта ясна из того, что учение, о котором здесь идет речь, — это «учение апостолов». Что значит «учение апостолов»? Апостолы — это избранные Богом очевидцы откровения в Иисусе Христе. Они жили в телесной общности с Иисусом, они видели Вочеловечившегося, Распятого и Воскресшего и осязали его тело своими руками (1 Ио. 1,1). Они свидетели, которыми Бог, которыми Святой Дух пользуется как орудием, чтобы распространить слово. Апостольская проповедь -свидетельство телесного осуществления Божьего откровения в Иисусе Христе. На апостолах и пророках строится Церковь, краеугольный камень которой есть Иисус Христос (Еф. 2, 20). Всякая дальнейшая проповедь и сама должна быть апостольской, поскольку строит на этом фундаменте. Поэтому единство между нами и первой общиной установлено словом апостолов. Насколько необходимо вытекает из апостольского учения постоянство слушания? Апостольское слово — это воистину слово Божье в человеческом (1 Фесе. 2, 13). И потому это слово, кото-

169

рое хочет и имеет силу принять людей. Оно по сути своей—в общине. Оно само входит в общину. Оно само движется к ней. Дело обстоит не так, что на одной стороне — слово, истина, а на другой — община, и проповеднику нужно теперь это слово взять, овладеть им и привести в движение, чтобы внести в общину, к общине применить. Напротив, слово совершенно самостоятельно проходит этот путь, проповеднику и не нужно и невозможно ничего делать, кроме как служить собственному движению слова, не ставить ему преград на пути. Слово исходит, чтобы принять человека; апостолам это известно, и составляет их проповедь. Они же сами видели Слово Бога: как оно пришло, как приняло плоть и в этой плоти — само человечество. Теперь их единственное свидетельство — что Слово Бога стало плотью, что оно пришло принять грешников, простить и освятить. Это Слово теперь и входит в общину; воплотившееся Слово, которое уже несет все человечество и уже не может быть без человечества, идет к общине. Но в этом Слове приходит сам Святой Дух, который и отдельному человеку и общине показывает то, что уже давно даровано в Христе. Он создает в слушающих веру, что в слове проповеди к нам пришел сам Иисус Христос в своем теле, пришел мне сказать, что и уже принял меня и готов принять сегодня.

Слово апостольской проповеди — то Слово, которое телесно понесло грехи всего мира, оно — присутствующий Христос в Святом Духе. Христос в своей общине — вот «учение апостолов», апостольская проповедь. И это учение никогда само себя не исчерпывает, но создает себе общину, которая постоянно с ним пребывает, ибо принята словом и ежедневно в этом удостоверяется. Учение создает себе видимую общину. К зримости тела Христова в проповеди слова добавляется зримость в крещении и причастии. И то и другое исходит из истинного человечества нашего Господа Иисуса Христа. И в том и в другом Он встречает нас телесно и делает участниками в общности своего тела. К тому и другому относится возвещение. И в крещении и в причастии — это возвещение смерти Христовой для нас (Рим. 6, 3 сл.; 1 Кор. II, 26). И там, и там — дар тела Христова. В крещении нам даруется членство в теле, в причастии — телесная общность (koinonia) с телом Господа, которое мы принимаем, и значит — телесная общность с членами этого тела. Так из-за даров его

170

тела мы становимся единым телом с Ним. Ни дар крещения, ни дар причастия не исчерпывается «прощением грехов». Дар тела, подаваемый в таинствах, дарит нам Господа телесно в его общине. Но прощение грехов содержится в даре Христова тела как общины. Отсюда ясно, что совершение крещения и причастия первоначально — в точной противоположности нашему сегодняшнему обиходу — не было связано с апостольским служением возвещения, но их совершала сама община (1 Кор. 1, 1 и 14 сл.; 11, 17 сл.). Крещение и причастие принадлежат только общине тела Христова. Слово обращается и к верующему, и к неверующему. Таинства принадлежат только общине. Потому христианская община в собственном смысле слова — это община крещения и причастия, и лишь на основе этого — община проповеди.

Итак, община Иисуса Христа требует себе в мире места для возвещения. Тело Христа зримо в собранной вокруг слова и таинств общине.

Община эта есть членораздельное целое. Тело Христа как община подразумевает членение и устройство. Они присущи телу. Тело без деления на члены находится в состоянии разложения. По учению Павла, образ тела Христова — это образ со многими членами (Рим. 12, 5; 1 Кор.12, 12 сл.). Здесь неприменимо различение на содержание и форму, на сущность и видимость. Такое различение означает отрицание тела Христова, то есть воплотившегося Христа (1 Ио. 4, 3). Поэтому тело Христа наряду с местом для возвещения требует и места для устройства общины.

Происхождение и сущность общинного устройства божественны. Суть его, разумеется, не в господстве, а в служении. Должности в общине — это «служения» (diakoniai) (1 Кор. 12, 5). Они установлены Богом (1 Кор. 12, 28), Христом (Еф. 4, 11), Святым Духом (Деян. 20, 28) внутри общины, то есть не благодаря ей самой. И даже тогда, когда сама община распределяет должности, она это делает исключительно под водительством Святого Духа (Деян. 13, 2). И должности в общине, и она сама — равно происходят от триединого Бога. Должности служат общине, у них есть духовные права лишь в этом служении. Поэтому в разных общинах должны быть разные служения, «диа-конии»: например, одни — в Иерусалиме, другие — в миссионерских общинах Павла. Хотя деление общины на члены — от Бога, но образ их неодинаков и зависит толь-

171

ко от духовного суждения самой общины, подчиняющей свои члены служению. И харизмы, даруемые Святым Духом, подчинены строгой дисциплине общинной диаконии, ибо Бог — не Бог неустройства, но Бог мира (1 Кор. 14, 33 сл.). И именно в том становится Святой Дух зрим, явен (phanerosis 1 Кор. 12, 7), что все происходит на пользу общине. Апостолы, пророки, учителя, надзиратели (епископы), диаконы, старейшины, предстоятели и наставники (1 Кор. 12, 28 сл.; Еф. 2, 20 и 4, 11) — служители общины, тела Христова. А раз они поставлены на служение общине, то происхождение и сущность их должности — божественны. Только община может освободить их от должности. Поэтому община свободна образовывать свое устройство как ей нужно, а посягая на ее устройство извне, посягают на видимый образ самого тела Христова. Среди общинных служений во всякое время особого внимания требует забота о верном распределении проповеди и таинств. Тут надо иметь в виду следующее: возвещение, соответственно задачам и дарам возвестителя, всегда будет многообразным и различным. Но Павлов ли кто, Кифин, Аполлосов или Христос, во всем должен узнаваться Единый неразделенный Христос (1 Кор. 1, 11 сл.). Пусть каждый трудится вместе с другим (1 Кор. 3, 6). Создание школ ведет к вражде школ, когда каждый ищет своего (1 Тим. 6, 5 и 20; 2 Тим. 2, 16; 3, 8; Тит. 1, 10). Слишком легко превращается «благочестие» в земной выигрыш, будь то почести, власть или деньги. И легко разгорается любовь к проблемам ради самих проблем и уклоняется от простой, ясной истины (2 Тим. 3, 7). Она уводит к своеволию и непослушанию заповедям Бога. Напротив здравое, спасительное учение остается целью наставления (2 Тим. 4, 3; 1 Тим. 1, 10; 4, 16; 6, 1; Тит. 1, 9 и 13; 2, 1; 3, 8), гарантией верного устройства и единства.

Не всегда легко распознать переход от дозволенного мнения какой-либо школы к ереси. Поэтому в некоторых общинах еще терпят как мнение одной из школ учение, исключенное уже из других общин как еретическое (Отк. 2, 6 и 15 сл.). Но как только ересь стала явной, необходим полный разрыв. Лжеучитель подлежит изгнанию и из христианской общины, и из личного общения (Гал. 1, 8; 1 Кор. 16, 22; Тит. 3, 10; 2 Ио. 10 сл.). Слово чистого возвещения должно связывать и разделять видимым образом.

172

Так выясняется место возвещения и устройства общины в их богоустановленной необходимости.

Теперь возникает вопрос, описан ли вышесказанным весь видимый образ общины тела Христова или в нем содержатся и другие притязания на место в мире. Ответ Нового Завета однозначен: община требует себе места на земле не только для своего богослужения и устройства, но и для повседневной жизни своих членов. Поэтому теперь пойдет речь о жизненном пространстве видимой общины.

Общность Иисуса с учениками была полной жизненной общностью во всех жизненных связях. В общине учеников развертывается вся жизнь отдельного человека. Эта общность есть живое свидетельство телесного человечества Сына Божьего. Телесное присутствие сына Божьего требует телесной самоотдачи за Него и с Ним в повседневной жизни. Человек во всей его живой телесной жизни принадлежит Тому, кто ради него принял человеческое тело. В хождении вслед ученик неразрывно связан с телом Иисуса.

Так свидетельствует первое сообщение о ранней общине в Деяниях апостолов (2, 42 сл.; 4, 32 сл.). «И они постоянно пребывали в учении апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах». «Все же верующие были вместе и имели все общее». Поучительно, что здесь общение (koinonia) помещено между словом и причастием. Это не случайность, а само определение общности; она постоянно происходит из слова, а цель и завершение постоянно находит в святом причастии. Всякая христианская общность живет между словом и таинством, ее начало и ее завершение — в богослужении. Она ждет последней вечери с Господом в Царстве Божьем. Общность, у которой такой исток и такая цель, — это общность полная, которой подчинены все вещи и блага нашей жизни. В свободе, радости и силе Святого Духа устанавливается совершенная общность, в которой «не было никого нуждающегося», «и каждому давалось, в чем кто имел нужду», в которой «никто ничего из имения своего не называл своим». Так в повседневной жизни проявлялась Полнота евангельской свободы, без всякого принуждения. Они действительно были «одно сердце и одна душа».

Зримо стояла молодая община на глазах у всех и — как странно! — «находясь в любви у всего народа» (Деян. 2, 47). Может быть, дело в слепоте народа Израиля, уже не

173

замечающего за полнотой этой общности Иисусов крест? Или же это предвосхищение того дня, когда весь народ воздаст честь народу Бога? Или это доброта Бога, который именно в период роста, борьбы, разделения на верующих и врагов обводит общину кольцом чисто человеческой благожелательности, человеческого участия в судьбе общины? Или же она находится в любви у того народа, который кричал «Осанна!», но не «Распни!»? «Господь же ежедневно прилагал спасаемых к Церкви». Видимая община полной жизненной общности врывается в мир и похищает у него его детей. Ежедневный рост общины — свидетельство силы живущего в ней Господа.

О первых учениках можно сказать: где их Господь, там должны быть и они, и где будут они, там будет и их Господь до скончания века. Все, что делает ученик, он делает в общности с общиной Иисуса как ее член. Даже самое мирское действие осуществляется теперь в рамках общины. Поэтому о теле Христа можно сказать: где один его член, там и все тело, и где тело, там и его члены. Нет такой области жизни, где отдельный член имел бы право или хотел отделиться от тела. Где бы он ни был, что бы ни делал, все происходит «в теле», в общине, «в Христе». «В Христа» принята вся жизнь целиком. Силен или слаб христианин — в Христе (Фил. 4, 13; 2 Кор. 13, 4), трудится и устает или радуется — «в Господе» (Рим. 16, 9 и 12; 1 Кор. 15, 58; Фил. 4, 4), проповедует и утешает в Христе (2 Кор. 2, 17; Фил. 2, 1), принимает странника — в Христе (Рим. 16, 2), женится — в Господе (1 Кор. 7, 39), заключен в тюрьму ~ в Господе (Фил. 1, 13 и 23), остается рабом — в Господе (1 Кор. 7, 22). Вся полнота человеческих отношений среди христиан охвачена Христом, общиной.

Каждому христианину полноту жизни в Христе, в общине дает крещение в тело Христово. Вводят дурное, совершенно чуждое Новому Завету ограничение, когда говорят, что дары крещения ограничены участием в проповеди и причастии, то есть в благах спасения, и еще, пожалуй, в должностях и служениях общины. Напротив: крещение безоговорочно открывает каждому крещеному пространство жизни в общности с членами тела Христова, которая охватывает всю полноту жизненных отношений. Если кто-то предоставляет крещеному брату участие в богослужении, но в повседневной жизни отказывает в общности с собой, дурно с ним обращается, презирает, то

174

он становится виновен перед самим телом Христовым. Если кто-то уделяет крещеным братьям дары спасения, но отказывает в дарах земной жизни или сознательно оставляет их в земных тяготах или беде, то он оскорбляет дары спасения и делается лжецом. Если кто-то, услышав слова Святого Духа, еще склоняет слух к голосу крови, природы, своих симпатий и антипатий, то он грешен против таинств. Крещение в тело Христово — это перемена не только на пути спасения, но и во всех жизненных связях крещеного.

Сбежавшего раба Онисима его хозяин, верующий Филимон, пусть, после его крещения, «примет навсегда» (Флм. 15) «не как уже раба, но выше раба, брата возлюбленного… и по плоти и в Господе» (Флм. 16). Брат — «по плоти», подчеркивает Павел, предостерегая от опасного заблуждения тех «привилегированных» христиан, которые готовы еще терпеть общность с низшими по положению и правам христианами в богослужении, но вне его — нет. Брат Филимона по плоти! Пусть Филимон братски примет брата, как самого Павла (Флм. 17), пусть братски не взыщет с него за ущерб (ст. 18). Пусть Филимон сделает это добровольно, хотя Павел и дерзает ему приказывать (ст. 8—14), и конечно, Филимон сделает больше, чем потребовал Павел (ст. 21). Брат по плоти, ибо крещен. Пусть даже Онисим и остается слугой своего хозяина, в их взаимных отношениях все переменилось. Из-за чего? Свободный и слуга стали членами тела Христова. И теперь в их общности, как в маленькой клеточке, живет тело Христа, живет община. «Все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал. 3, 27 сл.; Кол. 3, 11). Внутри общины каждый видит в другом уже не свободного или раба, мужчину или женщину, но члена в теле Христовом. Разумеется, это не означает, что раб перестал быть рабом, а мужчина — мужчиной. Но это не означает и того, что каждого в общине нужно спрашивать, еврей он или грек, свободный или раб. Именно это и нужно исключить. Мы смотрим друг на друга только исходя из нашего членства в теле Христовом и из того, что мы в Нем — одно. Еврей и грек, свободный и раб, мужчина и женщина теперь находятся в общности как часть общины тела Христова. Там, где они друг с другом живут, говорят,

175

имеют дело, там община, там они в Христе. Но, значит, их общность претерпела решительную перемену. Жена повинуется мужу «в Господе», раб служит Богу, служа господину, а господин знает, что и у него есть Господь на небесах (Кол. 3, 18-4, 1) и теперь они братья «по плоти и в Господе».

Так община врывается в жизнь мира и отвоевывает место для Христа, ибо происходящее «в Христе» уже вышло из-под власти мира, греха и закона. В этой новой общности не имеет власти приказывать ни один закон мира. Область христианской братской любви подчинена Христу, а не миру. Ни при каких обстоятельствах община уже не сможет ограничить служение братской любви или милосердия. Ибо там, где брат, там тело самого Христа, а где тело Христа, там всегда должна быть и его община, там должен быть и я.

Принадлежащий телу Христову, вызволенный и вызванный из мира должен стать виден миру не только благодаря общности богослужения, но благодаря новой общности братской любви. Если мир презирает брата-христианина, христианин будет его любить и служить ему; когда мир теснит его, он поможет ему и утешит; когда мир бесчестит его и оскорбляет, он лишится и своей чести из-за братнего позора. Мир ищет выгоды, а он от нее откажется; мир эксплуатирует, а он уступит; мир гнетет, а он наклонится и поднимет угнетенного. Раз мир отвергает справедливость, то он будет милосерден, раз мир укрывается в ложь, то он откроет уста за немых и станет свидетелем истины. Ради брата, будь он еврей или грек, раб или свободный, силен или слаб, знатен или незнатен, он откажется от всякой мирской общности, ибо он служит общности тела Христова. И, значит, и в мирских своих связях он не может стать невидим для мира. Он вызван и идет вслед.

Но: «Каждый оставайся в том звании, в котором призван. Рабом ли ты призван, не смущайся; но если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся» (лучшим — то есть останься рабом!); «ибо раб, призванный в Господе, есть свободный Господа; равно и призванный свободным есть раб Христов. Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков. В каком звании кто призван, братия, в том каждый и оставайся пред Богом» (1 Кор. 7, 20—24). Разве не переменилось все по сравнению с первым призывом Иисуса в хождение? Тог-

176

да ученики должны были все оставить, чтобы идти с Иисусом. А теперь: каждый оставайся в том звании, в котором призван! Как разрешить это противоречие? Только поняв, что как в призыве Иисуса, так и в увещевании Павла речь только о том, чтобы слушающий вошел в общность тела Христова. Первые ученики, чтобы оказаться в телесной общности с Иисусом, должны были пойти с Ним. Но теперь тело Христово ни в проповеди, ни в таинстве уже не связано с определенным местом на земле. Воскресший и вознесшийся Христос стал ближе миру, тело Христово — в образе общины — вторглось в мир. Крещеный крещен в тело Христово. Христос пришел к нему, принял к себе его жизнь и, значит, отнял у мира его собственность. Если кто-то крещен будучи рабом, то он будучи рабом стал причастен общности тела Иисуса Христа. Уже отнятый у мира как раб, он стал вольноотпущенником Христа. Так пусть раб остается рабом! Как члену Христовой общины ему дана такая свобода, какой не принес бы и не сможет принести ни бунт, ни революция! Павел предлагает рабу остаться рабом, разумеется, не затем, чтобы еще крепче привязать его к миру, чтобы его жизни в мире дать еще и «религиозное обоснование», чтобы превратить его в лучшего и более верноподданного гражданина этого мира! Разумеется, Павел говорит не затем, чтобы оправдать или поместить в христианскую рамку сомнительное социальное устройство. Дело не в том, что распорядок мира так хорош и божествен и что его поэтому нельзя отменять, а только в том, что весь мир уже выбит из колеи Иисусом Христом, той свободой, которую раб узнал, быв освобожден Иисусом Христом. Революция, переворот общественного устройства только помешали бы увидеть всеобъемлющее божественное переустройство, осуществленное Иисусом Христом и основанием его общины. Всякая попытка подорвать все мироустройство только помешала бы наступлению Царства Божьего, замедлила бы его приход. И разумеется, не потому, что исполнение мирского долга уже само по себе должно считаться исполнением христианской жизни, а потому, что отказ от бунта против устройства этого мира самым точным образом выражает то, что христианин ничего не ждет от мира и всего ждет от Христа и его Царства — потому-то пусть и останется раб рабом! Этот мир не в реформах нуждается, а созрел для своей кончины — потому пусть

177

раб остается рабом! У него есть лучшее обещание и надежда! Разве недостаточный суд миру и утешение — рабу, если Сын Бога принял «образ раба» (Фил. 2, 5), придя на землю? Разве призванный в бытность рабом христианин в самом своем рабстве внутри мира недостаточно от мира удален, от мира, который любить, к которому стремиться, о котором заботиться он мог бы? Поэтому пусть страдает раб не как бунтовщик, а как член общины и тела Христова! Так мир близится к кончине.

«Не делайтесь рабами человеков!» Двумя путями можно попасть в это рабство: с одной стороны, опрокидывая бунтом данное мироустройство, и с другой — данное мироустройство религиозно прославляя. «В каком звании кто призван, братия, в таком и оставайся пред Богом». «Пред Богом» — и потому «не делайтесь рабами человеков», ни в бунте, ни в лжеподчинении. Оставаясь в своем звании, быть пред Богом — это и значит посреди мира оставаться в теле Христовом, в видимой общине, и, живя в хождении вслед, являть живое свидетельство победы над этим миром.

Потому «всякая душа да будет покорна высшим властям» (Рим. 13, 1 сл.). Не вверх к властителям должен стремиться христианин, а оставаться внизу. Власть — над (hyper) ним, а он пусть остается внизу (hypo). Мир господствует, христианин служит — в этом его общность с его Господом, который стал рабом. «Иисус же, подозвав их, сказал им: вы знаете, что почитающиеся князьями народов господствуют над ними, и вельможи их властвуют ими; но между вами да не будет так: а кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою; и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом; ибо и Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу свою для искупления многих» (Мк. 10, 42-45). «Ибо нет власти не от Бога». Это сказано христианину, а не властям! Пусть христиане знают, что именно там, внизу, куда они поставлены властями, они узнают и творят волю Бога. Пусть христиане будут утешены тем, что Бог сам через власти будет действовать им на пользу, тем, что Бог — Господь и над властями. Но это должно не стать общезначимым мнением и представлением о сущности власти (exousia — единственное число!), а применяться в отношении христиан к реально существующим властям (hai de ousai…). Кто ей про-

178

тивится, противится установлению Бога (diatage tou theou), пожелавшего, чтобы мир господствовал, а Христос побеждал в служении и вместе с Ним — его христиане. Не понявший этого христианин навлечет на себя суд (ст. 2), ибо он снова уподобится миру. Отчего же так легко возникает противоречие между христианами и властями? От того, что христиан возмущают ошибки и несправедливости властей. Но такое возмущение опасно для христиан тем, что они могут начать думать о чем-то еще кроме воли Бога, которую должны исполнять они сами. Если только они сами всегда думают о добром и делают доброе, как им приказывает Бог, то они могут жить перед властями «без страха», «ибо начальствующие страшны не для доб- ‘.’ рых дел, но для злых» (ст. 3). Разве может бояться христианин, остающийся с Господом и делающий добро? «Хочешь ли не бояться власти? Делай добро». Делай добро! Только в этом дело. Тебе важно не то, что делают другие, а только то, что ты делаешь сам. Делай добро, без страха, без ограничений, без условий! Как ты можешь упрекать власть за ее ошибки, если сам не делаешь добра? Как ты хочешь судить других, если сам навлекаешь на себя суд? Хочешь жить без страха — делай добро! «И получишь похвалу от нее (от власти), ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро». Ожидание похвалы от властей не может быть ни мотивом, ни целью нашего доброго поведения, но похвала эта может и должна к нему прибавиться, если с властью все обстоит как надо. Павлу настолько важна христианская община, настолько важно ее спасение и образ жизни, что он должен предостеречь христиан от их несправедливости и зла, а на властей не тратит и упрека. «Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель и наказание делающему зло» (ст. 4). Важно лишь одно: чтобы не было зла в христианской общине. Опять-таки эти слова обращены к христианам, а не к властям. Не оправдывать или порицать мирскую власть, а чтобы христиане оставались в покаянии и послушании, где бы они ни были и что бы им ни грозило, — вот что важно Павлу. Никакая власть не сумеет вывести из этих слов божественное оправдание своего существования. Напротив, если действительно применить эти слова к власти, то и для нее они станут таким же призывом к покаянию, каким являются, будучи обращены к общине. Начальствующий (archon), услышав эти

179

слова, никак не смог бы вывести из них божественную санкцию своим действиям напротив, он должен был бы расслышать в них поручение стать слугой Божьим на благо делающим добро христианам. И тогда он пришел бы к покаянию. Павел все это говорит христианам, не потому, разумеется, что распорядок мира так хорош, но потому, что неважно, хорош он или плох, по сравнению с единственно важным: господствует ли, исполняется ли в общине воля Бога. Он учит христиан не обязанностям властей, а исключительно их собственным обязанностям по отношению к властям.

Пусть христианин получит от власти похвалу! А если он вместо нее получит наказание и гонения, то разве он в чем-то виновен? И не ради похвалы делал он то, что привело теперь к наказанию. И не из страха перед ним он делал добро. Постигни его страдание вместо похвалы, он все же свободен перед Богом и избавлен от страха, он все же не навлек позор на общину! Он повинуется властям не ради какой-то выгоды, а «по совести» (ст. 5). Поэтому ошибка властей не заденет его совесть. Он по-прежнему свободен и не боится, и может выказать властям должное послушание, безвинно страдая. Он знает, что в конечном счете господствует не власть, а Бог, и что власть — слуга Бога. Власть — слуга Бога; так сказал апостол, который не раз сам терпел от этой власти безвинное заточение; трижды — жестокое наказание палками; который знал о высылке всех евреев из Рима императором Клавдием (Деян. 18, 1 сл.). Власть — слуга Бога, так сказал тот, кто знает, что уже давно все начальства и власти мира лишены силы, что Христос восторжествовал над ними на кресте и что очень скоро это станет явно для всех.

Но все сказанное о властях предварено у Павла словами: «Не будь побежден злом, но побеждай зло добром» (Рим. 12, 21). Речь не о добрых или злых властях, но о победе христиан над любым злом.

В то время как вопрос, платить ли подать Цезарю, для евреев — действительно искушение, так как они надеялись на разрушение Римской империи и создание собственного государства, Иисус и его ученики относятся к этому вопросу бесстрастно. «Отдавайте кесарево кесарю» (Мф. 22, 21), — говорит Иисус; «для сего вы и подати платите» (Рим. 13, 6), — так завершает Павел свои рассуждения. Ни к какому конфликту с заповедью Иисуса эта обя-

180

занность христиан не приводит: они просто возвращают Цезарю, что ему и без того принадлежит. Даже «Божиих служителей» (leitourgoi!) должны они видеть в тех, кто постоянно требует с них подать (ст. 6). Разумеется, никакое обращение посылок здесь невозможно: не христиане служат Богу, платя подати, говорит Павел, а те, кто собирает подать, исполняют тем самым свою — свою! — службу Богу. И не к участию в такой службе Богу побуждает Павел христиан, а к тому, чтобы они подчинялись и, не оставаясь должными никому ничем, всем воздавали положенное (ст. 7—8). Любое возражение, любое сопротивление по этому поводу только показало бы, что христиане спутали Царство Бога с царством этого мира.

Потому пусть остается раб рабом, потому пусть остается христианин подданным правителей, имеющих над ним власть, потому пусть не выходит христианин из мира (1 Кор. 5, 10). Но, разумеется, пусть раб живет как вольноотпущенник Христов; под властью правителей пусть живет христианин делая добро; в мире пусть живет как член тела Христова и обновленного человечества; и пусть делает все это в любых условиях, чтобы посреди мира дать свидетельство падшести мира и нового творения в общине. Пусть он страдает лишь за то, что он — член тела Христова.

Пусть христианин остается в мире. Не ради богоданных благ мира и даже не из-за своей ответственности за ход дел в мире, но ради тела вочеловечившегося Христа, ради общины. Пусть он останется в мире ради прямой схватки с миром, пусть он живет своей «внутримирской жизнью долга и призвания», чтобы стала вполне зрима его «чуждость миру». Но это может произойти только благодаря зримому членству в общине. Противоречие с миром нужно внести в сам мир. Потому Христос стал человеком и умер среди своих врагов. Поэтому — и только поэтому! — пусть остается раб рабом, христианин — подданным властей.

В решающие годы отказа от монастырской жизни Лютер точно так же судил о мирском долге. Он упрекал монастыри не за высшие требования к жизни человека, но за понимание заповеди Иисуса как достижения одиночек. Не на «чуждость миру» монастырской жизни нападал Лютер, а на то, что внутри монастыря эта чуждость миру снова стала духовным уподоблением миру, то есть позор-

181

нейшим извращением Евангелия. Пусть «чуждая миру» христианская жизнь проходит посреди мира, в общине, в ее повседневной жизни — вот мысль Лютера. Поэтому христиане должны осуществлять свою христианскую жизнь в мирском призвании. Поэтому они должны в мирском призвании умереть для мира. Для христианина ценность мирского занятия в том, что в нем он может жить благостью Бога и решительнее сражаться с сущностью мира. В основе лютерова возврата в мир лежала отнюдь не «позитивная переоценка» мира и тем более не отказ от раннехристианских ожиданий скорого второго пришествия. Напротив, его возврат означал протест против обмирщения христианства в монастырской жизни. Призывая христиан обратно в мир, Лютер прежде всего звал их в истинную чуждость миру. Это Лютер испытал на себе. Призыв Лютера в мир всегда был призывом к зримой общине вочеловечившегося Господа. То же самое — и у Павла.

Поэтому ясно, что жизнь в мирском призвании имеет для христианина совершенно определенные границы и что иногда за призывом к мирскому призванию должен раздаться и призыв уйти от него. Таков ход мысли и Павла и Лютера. Границы заданы уже самой принадлежностью к видимой общине Христа. Где затребованное и занятое телом Христовым в этом мире пространство богослужения, церковной иерархии и гражданской жизни сталкивается с притязаниями мира на это же пространство, там достигнута граница. Что она достигнута, мгновенно становится ясно из необходимости для членов общины — гласно исповедовать Христа, а для мира — или разумно уступить, или применить силу. Тогда христианин приходит к гласному страданию. Его, кто в крещении умер с Христом и чьего тайного страдания с Христом мир не знал, теперь открыто изгоняют из его призвания, занятия и места в этом мире. Он вступает в зримую общность страдания со своим Господом. И теперь он тем более нуждается в полной общности и братской помощи со стороны общины.

Но не всегда из мирского занятия изгоняет христианина сам мир. Уже в первые свои века Церковь считала некоторые занятия несовместимыми с принадлежностью к христианской общине. Актер, обязанный изображать языческих богов и героев, учитель, обязанный в языческой школе преподавать языческую мифологию, гладиатор, обязанный убивать людей на потеху цирку, солдат, владе-

182

ющий мечом, жандарм, судья — все они должны были оставить мирское занятие, если хотели принять крещение. Позднее Церкви — и соответственно миру! — удалось снять для христиан запрет с большей части этих профессий. Неприятие все больше становилось позицией не общины, а мира.

Но чем старее становится мир и чем жарче разгорается борьба между Христом и Антихристом, тем решительнее старается мир избавиться от христиан. Первым христианам мир еще отводил место, в котором они могли кормиться и одеваться от трудов своих рук. Мир, ставший совершенно антихристианским, не может предоставить христианам даже этой частной сферы мирского действия и труда ради ежедневного хлеба. За каждый кусок хлеба, который они хотят съесть, мир требует, чтобы христиане отреклись от своего Господа. Поэтому христианам остается или бегство из мира, или тюрьма. И конец станет близок тогда, когда у христиан отнимут последнее место на земле.

И хотя тело Христово глубоко вторгается в область мирской жизни, все равно остается зрим полный разрыв, и он должен становиться все более зрим. Но внутри ли мира или отгородившись от него, разрыв этот осуществляется в послушании слову: «Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь (metamorphousthe) обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что (есть) воля Божия, благая, угодная и совершенная» (Рим. 12, 2). Есть «сооб-разование с миром» внутри мира, но есть и самовольно выбранный духовный «мир» монастыря. Есть неразрешенное пребывание в мире, но есть и неразрешенное бегство из мира. В обоих случаях мы сообразуемся с миром. Но у общины Христа иной, чем у мира, «образ». В этот образ должна она все больше преобразовываться. Это образ самого Христа, который пришел в мир, в бесконечном милосердии понес и принял людей и все же не сообразовывался с миром, но был миром отвергнут и изгнан. Он был не от этого мира. В верном отношении к миру видимая община будет все больше уподобляться образу страдающего Господа.

Поэтому братья должны знать: «Время уже коротко, так что имеющие жен должны быть, как не имеющие; и плачущие, как не плачущие; и радующиеся, как не радующиеся; и покупающие, как не приобретающие; и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся; ибо проходит образ

183

мира сего. А я хочу, чтобы вы были без забот» (1 Кор. 7, 29—32а). Вот жизнь Христовой общины в мире. Христиане живут как остальные люди. В повседневной жизни они женятся, плачут и радуются, покупают и пользуются миром. Но все, что у них есть, у них есть только от Христа, в Христе и ради Христа, и потому их не связывает. Они имеют, как не имеющие. Их сердце не привязано к тому, что у них есть. Они совершенно свободны. А раз так, они могут пользоваться миром, не выходя из него (1 Кор. 5, 10). Раз они свободны, они могут и оставить мир, если он им мешает идти вслед их Господу. Они женятся и выходят замуж; правда, по мнению апостола, «блаженнее», если они остаются свободны, поскольку способны на это в вере (1 Кор. 7, 7 и 33-40). Они покупают и торгуют, но только для нужд повседневной жизни. Они не копят сокровищ, к которым бы привязывалось их сердце. Они трудятся, ибо не должны быть праздны. Но и работа для них не самодовлеющая цель. Работа ради работы неизвестна Новому Завету. Пусть каждый заработает нужное. Пусть у него будет, что отдать другим братьям (1 Фес. 4, 11 сл.; 2 Фес. 3, 11 сл.; Еф. 4, 28). Пусть он будет независим от «внешних», от язычников (1 Фес. 4, 12), как и сам Павел вменяет себе в похвалу, что зарабатывал на хлеб своими руками и поэтому был независим от своих общин (2 Фес. 3, 8; 1 Кор. 9, 15). Независимость служит проповеднику особым доказательством того, что он проповедует не из выгоды. Все это целиком входит в служение общины. Наряду с заповедью работать есть другая: «Не заботьтесь ни о чем, но всегда в молитве и прошении с благодарением открывайте свои желания пред Богом» (Фил. 4, 6). Христиане знают: «Великое приобретение — быть благочестивым и довольным. Ибо мы ничего не принесли в мир; явно, что не можем ничего и вынесть из него. Имея пропитание и одежду, будем довольны тем. А желающие обогащаться впадают в искушение и в сеть и во многие безрассудные и вредные похоти, которые погружают людей в бедствие и пагубу» (1 Тим. 6, 6—9). Поэтому христиане пользуются благами этого мира так, словно те «истлевают в употреблении» (Кол. 2, 22). При этом они творят благодарение и молитву Творцу всякого хорошего творения (1 Тим. 4, 4). И они свободны. Они могут быть сыты или голодать, иметь избыток или терпеть нужду. «Все могу в укрепляющем меня (Иисусе) Христе» (Фил. 4, 12 сл.).

184

Христиане — внутри мира, пользуются миром, ибо они суть плоть и ради их плоти Христос пришел в мир. Они заняты мирскими занятиями. Они женятся, но их брак будет иным, чем брак мира. Их брак — «в Господе» (1 Кор. 7, 39). Он освящен в служении тела Христова и сохраняется в молитве и воздержности (1 Кор. 7, 5). Так он становится подобием самоотверженной любви Христа к своей общине. Да, их брак будет частью тела Христова. Он будет Церковью (Еф. 5, 32). Христиане покупают и продают, занимаются торговлей и ремеслами, но и это они будут делать иначе, чем язычники. Они не только не станут друг друга обмеривать и обманывать (1 Фес. 4, 6), но будут делать и непостижимую для мира вещь: охотней сами терпеть обман и несправедливость, чем ради «временных благ» отстаивать свое право перед языческим судом. А уж если придется, они будут разбирать свои тяжбы внутри общины, перед собственным судом (1 Кор. 6, 1—8).

Так христианская община посреди мира ведет свою собственную жизнь и всей своей сутью и каждым действием свидетельствует, что «проходит образ мира сего» (1 Кор. 7, 31), что время коротко (1 Кор. 7, 29) и что Господь близко (Фил. 4, 5). И она постоянно радуется (Фил. 4, 4). В ее глазах мир — ничто, пришествие Господа — всё. Она ходит еще во плоти. Но взгляд ее обращен на небо, откуда вернется Тот, кого она ждет. Она — колония в чужой стране, далеко от родины, община иностранцев, которая пользуется гостевым правом той страны, где живет, подчиняется местным законам и чтит местную власть. Всем необходимым для тела и жизни она благодарно пользуется, во всем выказывает почтительность, справедливость, целомудрие, кротость, уступчивость и готовность служить. Всем людям она выказывает любовь своего Господа, «а наипаче своим по вере» (Гал. 6, 10; 2 Петр. 1,7). В страдании она терпелива и радостна и рада бедам. Она живет своей собственной жизнью под чужой властью и чужим правом. Она молится за всех начальников и этим служит им величайшую службу (1 Тим. 2, 1). Но она здесь только временно. В любое мгновение может прозвучать сигнал к походу. Тогда она обрывает и оставляет всю мирскую дружбу и родство и следует только за позвавшим ее голосом. Она оставляет чужбину и отправляется в отечество, которое на небе.

Они бедны и страдают, они голодают и жаждут, они кротки, милосердны, миролюбивы, они гонимы и оскорб-

185

ляемы миром, и все же они — то единственное, ради чего мир еще храним. Они хранят мир от гнева Божьего. Они страдают, чтобы мир еще мог жить под долготерпением Бога. Странники и пришельцы они на земле (Евр. 11, 13; 13, 14; 1 Петр. 1, 1). Они помышляют о горнем, а не о земном (Кол. 3, 2). Ибо их истинная жизнь еще не открылась, она еще скрыта со Христом в Боге (Кол. 3, 3). Здесь им видна противоположность того, чем они станут. Здесь видна только их смерть — ежедневная тайная смерть ветхого человека — и их явная смерть перед миром. Но они еще скрыты и сами от себя. Левая рука не знает, что делает правая. Именно будучи зримой общиной, они остаются неизвестны сами себе. Они смотрят только на своего Господа. Он — на небесах, и у Него — их жизнь, которой они ждут. Но когда явится Христос, их Жизнь, тогда и они явятся с Ним во славе (Кол. 3, 4).

Идут по земле — и на небе живут;
Бессильны, безвластны — и землю хранят;
Вкушают в несчастиях мир, а не страх;
Бедны и довольны — в холод и в зной
Страдая живут — и радуясь ждут,
Подобные мертвым для взора извне.
Но жизнь животворную в сердце тая.

Но явится в славе их скрытая Жизнь.
Но явится в славе Господь их Христос,
Тогда и они, как владыки земли,
С Ним вместе прославятся, мир изумив.
С Ним будут царить, с Ним торжествовать,
На небе, как яркие звезды, светить
И явною радость их будет тогда1.

(Х.Ф. Рихтер).

Вот община вызванных, экклесия, тело Христово на земле, ученики Иисуса и идущие Ему вслед.

Примечание

1 Из песни Христиана Фридриха Рихтера (1676-1711) «Сокрытая жизнь в христианах горит». — Примеч. пер.

186

СВЯТЫЕ

Экклесия Христа, община учеников, изъята из-под власти мира. Да, она живет посреди мира. Но она стала Единым Телом, это самостоятельная самодержавная область, самодовлеющее пространство. Это святая Церковь (Еф. 5, 27), община святых (1 Кор. 14, 34), и ее члены — призванные святые (Рим. 1, 7), освященные во Христе Иисусе (1 Кор. 1, 2), избранные и отделенные прежде создания мира (Еф. 1, 4). Цель их призвания к Иисусу Христу и избрания прежде создания мира — чтобы они были святы и непорочны (Еф. 1, 4); для того Христос отдал свое тело на смерть, чтобы представить их святыми и непорочными и неповинными пред собою (Кол. 1, 22); плод освобождения от греха смертью Христа — в том, что они, прежде предававшие свои члены в рабство беззаконию, теперь пользуются ими служа праведности, на освящение (Рим. 6, 19-22).

Свят только Бог. Он свят как в своей полной отдельности от греховного мира, так и в основании своего святилища посреди мира. После гибели египтян Моисей с детьми Израиля поет хвалебную песнь Господу, освободившему свой народ от рабства миру: «Кто, как ты, Господи, между богами? Кто, как Ты, величествен свято-стию, досточтим хвалами, Творец чудес? Ты простер десницу Твою; поглотила их земля. Ты ведешь милостию Твоею народ сей, который Ты избавил; провождаешь силою твоею в жилище святыни Твоей… Введи его и наса-

187

ди его на горе достояния Твоего, на месте, которое Ты соделал жилищем Себе, Господи, во святилище, которое создали руки Твои, Владыка!» (Исх. 15, 11 сл.). Вот святость Бога: посреди мира Он создает себе жилище и святилище, и выводит из этого святилища суд и избавление (Пс. 98 и passim). В святилище Святой соединен со своим народом. Соединение это и примирение возможно только в святилище (Лев. 16, 16 сл.). Бог заключает союз со своим народом. Он отделяет его, делает своей собственностью и сам за этот союз ручается. «Святы будьте, ибо свят Я Господь, Бог ваш» (Лев. 19, 2), и «свят Я Господь, освящающий вас» (Лев. 21, 8). Вот основа союза. У всех законов, которые даны народу и которые он должен праведно блюсти, одна предпосылка и цель — святость Бога и его общины.

Как сам Бог в своей святости отделен от всего мирского и от греха, так и община его святилища. Он сам ее избрал. Он сделал ее общиной своего союза. Он примирился с ней и очистил ее в святилище. А святилище — это Храм, а Храм — тело Христово. Поэтому в теле Христовом исполняется воля Бога о святой общине. Отделенное от мира и греха, ставшее собственностью Бога, тело Христово есть Божье святилище в мире. Бог обитает в нем со Святым Духом.

Как это происходит? Как из греховных людей создает себе Бог общину святых, совершенно отделенную от греха? Как избегает Бог обвинения в неправедности, соединившись с грешниками? Как может одновременно и грешник быть оправдан и Бог — остаться праведным?

Бог оправдывает себя сам, Он дает доказательство своей праведности. На кресте Иисуса Христа происходит чудо оправдания Бога перед собой и перед людьми (Рим. 3, 21 сл.). Грешник должен быть оторван от греха — и все же жить перед Богом. А разрыв с грехом возможен для грешника только через смерть. Его жизнь настолько греховна, что он должен умереть, чтобы освободиться от греха. И Бог может быть оправдан, лишь убив грешника. Но ведь грешник должен жить и быть свят перед Богом? Как это возможно?

Бог сам стал человеком, Он сам принял нашу плоть в Иисусе Христе, в своем Сыне; в своем теле Он понес нашу плоть на крестную смерть. Бог убивает своего Сына, несущего нашу плоть, и вместе со своим Сыном Он уби-

188

вает все то, что есть земная плоть. И тогда становится явно, что никто не благ кроме единого Бога, и что только Бог праведен. Так Бог дал страшное свидетельство своей праведности (endeixis tes dikaiosynes autou — Рим. 3, 26) в смерти своего Сына. Бог должен был судом гнева предать все человечество смерти на кресте, чтобы только Он был оправдан. Праведность Бога открывается в смерти Иисуса Христа. Смерть Иисуса Христа есть место, где Бог дает милостивое доказательство своей праведности, где с этих пор живет только праведность Бога. Кто сможет стать причастен этой смерти, станет причастен и Божьей праведности. Но Христос принял нашу плоть и своим телом наши грехи вознес на древо (1 Петр 2, 24). Произошедшее с Ним произошло со всеми нами. Он стал участником нашей жизни и смерти, поэтому мы получили часть в его жизни и смерти. Если праведность Божья должна была явиться в смерти Христа, то и мы теперь вместе с Ним там, где живет праведность Божья, — на его кресте, ибо Он понес нашу плоть. Поэтому, быв убиты, мы стали причастны праведности Божьей в смерти Иисуса. Убивающая нас, грешников, праведность Бога стала в смерти Иисуса его праведностью для нас. Если в смерти Иисуса восстановлена Божья праведность, то она восстановлена и для нас, включенных в смерть Иисуса. Бог показывает свою праведность, «да явится (только) Он праведным и оправдывающим того, кто из веры в Иисуса» (Рим. 3, 26). Оправдание грешника состоит в том, что праведен только Бог, а он целиком неправеден, — а не в том, что и он сам еще праведен наряду с Богом. Всякое намерение самому стать праведным отрывает нас от оправдания единственным оправданием Божьим. Праведен только Бог. Это узнается в кресте как произнесенный надо всеми нами приговор. Но вошедший верой в крестную смерть Иисуса получает там, где он как грешник приговорен к смерти, торжествующую на кресте праведность Бога. Он узнаёт оправдание именно как тот, кто не может и не хочет сам быть праведен, но признаёт, что праведен только Бог. Ибо не иначе может человек вправду приготовиться перед Богом, как познав, что только Бог праведен, а он, человек, целиком и полностью грешен. Вопрос, каким образом мы, грешники, можем быть оправданы перед Богом, — это, по сути, вопрос, каким образом только Бог оправдан по отношению к нам. Основа нашего оправда-

189

ния — только в оправдании Бога, так что «Ты (Бог) праведен в словах Твоих и победишь в суде Твоем» (Рим. 3, 4). Речь только о победе Бога над нашей неправедностью, о том, чтобы Бог остался праведен перед собой, о том, что праведен только Он. Эта победа Бога одержана в кресте. Поэтому крест — не только суд, но и примирение (hilaste-rion, ст. 25) для всех верящих, что в смерти Иисуса праведен только Бог, и признающих свой грех. Праведность Бога сама создает (proetheto, ст. 26) примирение. «Бог во Христе примирил с Собою мир» (1 Кор. 5, 19 сл.). «Не вменяя людям грехов их», Он понес их сам и за это претерпел смерть грешника. Он «дал нам слово примирения». Этому слову нужна вера, вера в то, что праведен один Бог и что Он стал и нашей праведностью в Иисусе. Л Но между смертью Христа и вестью о кресте — его воскресение. Над нами властен лишь крест Воскресшего. Весть о Распятом — всегда весть о Том, кто не остался в смер-! ти. «Итак мы — посланники от имени Христова, и как бы сам Бог увещевает чрез нас, от имени Христова просим: примиритесь с Богом». Весть примирения — слово самого Христа. Воскрес Тот, о ком как о распятом нам говорит слово апостола: смертью Иисуса Христа вернитесь в праведность Бога, в этой смерти нам дарованную. Кто войдет в смерть Иисуса, войдет и в единую .праведность Бога. «Ибо не знавшего греха Он сделал ради нас грехом, чтобы мы в Нем стали праведностью Бога»1. Невинный убит, ибо понес нашу греховную плоть, Он ненавидим и проклят Богом и миром, сделан грехом ради нашей плоти. А мы в его смерти обретаем праведность Бога.

Мы в Нем, поскольку Он вочеловечился. И Он умер за нас, чтобы мы, грешники, в Нем стали праведностью Бога как те грешники, которым единая праведность Бога отпустила грех. Если Христос перед Богом — наш грех, который должен быть осужден, то мы в Нем — праведность, но, разумеется, не наша собственная праведность (hidia dikaiosyne — Рим. 10, 3; Фил. 3, 9), а в самом строгом смысле слова праведность Бога. Праведность Бога в том, что мы, грешники, стали его праведностью, а наша, то есть Его, праведность (Ис. 51, 7) — в том, что праведен только Бог, а мы — принятые Им грешники. Праведность Бога — это сам Христос (1 Кор. 1, 30). И Христос — «С нами Бог», «Еммануил» (Ис. 7, 14), «Господь — наша праведность» (Иер. 33, 16).

190

Для нас весть о смерти Христа — проповедь оправдания. Вхождение в члены тела Христова, то есть в его смерть и воскресение, — это крещение. Христос умер однажды, поэтому крещение и оправдание даются нам однажды и навсегда. Они в самом буквальном смысле неповторимы. Повторимо только воспоминание о том, что с нами однажды и навсегда случилось, и не только повторимо, но и должно быть повторяемо каждый день. Однако воспоминание отличается от самого события. Для того, кто утратил само событие, никакое повторение уже невозможно. Об этом говорит Послание к евреям (6, 5 сл. и 10, 26 сл.). Если соль станет пресной, как ее посолить? Для крещеных это звучит так: Разве вы не знаете..? (Рим. 6, 3; 1 Кор. 3, 16 и 6, 19) — и: Почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога во Христе Иисусе (Рим. 6, 11). Все уже произошло — не только на кресте Иисуса, но и с вами. Вы оторваны от греха, вы мертвы, вы оправданы. И значит, Бог совершил свой труд. Он праведностью основал свое святилище на земле. Святилище это — Христос, тело Христово. Отрыв от греха совершен смертью грешника в Иисусе Христе. У Бога есть оправданная от греха община. Это община учеников Иисуса, община святых. Они приняты в его святилище, они сами суть его святилище, его Храм. Они взяты из мира и живут посреди мира в новом собственном пространстве.

Поэтому христиане в Новом Завете зовутся только «святые». Другое имя, о котором тоже можно было бы подумать, — «праведные» — не появляется. Оно не смогло бы так же охватить всю полноту полученного дара. Оно сводится к однократному событию крещения и оправдания. И пусть даже воспоминание об этом событии нужно каждый день повторять; пусть святые — это оправданные грешники; но вместе с однократным даром крещения и оправдания, вместе с каждодневным воспоминанием о них нам в смерти Христа даровано еще и хранение нашей жизни как оправданных вплоть до Страшного Суда. А так хранимая жизнь и есть освящение. У обоих даров — одно основание: распятый Иисус Христос (1 Кор. 1, 2 и 6, 11). У обоих даров одно содержание: общность с Христом. Оба дара неразрывно связаны. Но именно поэтому они не совпадают. Если оправдание делает христианина причастным к единожды совершённому деянию Бога, то освящение говорит ему о настоящих и будущих действиях Бога.

191

Если оправдание вводит христианина через однократную смерть в общность Иисуса Христа, то освящение хранит его в том пространстве, куда он введен, — в Христе, в общине. Если при оправдании на первом плане — отношение человека к Закону, то при освящении самое главное — обособление от мира вплоть до второго пришествия. Если оправдание делает отдельного человека членом общины, то освящение хранит общину вместе со всеми ее членами. Оправдание — отрыв верующего от его греховного прошлого, а освящение — его пребывание с Христом, стояние в вере, возрастание в любви. Позволительно, может быть, сравнить оправдание и освящение с творением и сохранением сотворенного мира. Оправдание творит нового человека, освящение хранит его до прихода Иисуса Христа.

В освящении исполняется воля Бога: «Святы будьте, ибо свят Я Господь, Бог ваш» и «свят Я Господь, освящающий вас». Исполнение это совершает Бог, Святой Дух. В Нем завершается труд Бога над человеком. Он — «печать», которая кладется на верующих как на собственность Бога вплоть до дня избавления. Как прежде они были заключены под Законом как в запертой тюрьме (Гал. 3, 23), так теперь верующие заключены «в Христе» и запечатаны печатью Бога — Святым Духом. Никто не сможет эту печать сломать. Замкнул сам Бог, и ключ у Него в руке. Это значит, что теперь Бог полностью владеет теми, кого приобрел в Христе. Круг замкнулся. В Святом Духе человек стал собственностью Бога. Запертая от мира нерушимой печатью, община святых ждет окончательного избавления. Община идет сквозь мир как опечатанный поезд по чужой стране. У этой замкнутости одна цель — избавление, выход на свободу, спасение (Еф. 4, 30; 1,13— 14; 1 Фес. 5, 23; 1 Петр 1, 5 и проч.) при пришествии Христа. А залог, ручающийся запечатленным за их спасение, — сам Святой Дух. «Дабы послужить к похвале славы Его нам, которые ранее уповали на Христа; в Нем и вы, услышавши слово истины, благовествование вашего спасения, и уверовавши в Него, запечатлены обетованным Святым Духом, который есть залог наследия нашего, для искупления удела Его, в похвалу славы Его» (Еф. 1, 12-14).

Освящение общины — в том, что она отделена Богом от несвятого, от греха. Ее освящение — в том, что печать

192

делает ее уделом Бога, жилищем Бога на земле, местом, откуда на весь мир распространяются суд и примирение. Освящение — в том, что отныне христиане направлены и хранимы к пришествию Христа и идут ему навстречу.

Для общины святых из этого следует тройной вывод: их освящение скажется в четком обособлении от мира. Их освящение скажется в образе жизни, достойном Божьего святилища. Их освящение будет скрыто в ожидании прихода Иисуса Христа.

Поэтому освящение существует только (и это во-первых) в видимой общине. Зримость общины — решающий признак освящения. Притязание общины на место в мире и, тем самым, отграничение от прочего пространства мира свидетельствуют, что она освящена. Печать Святого Духа запечатлевает общину от мира. В силу этой печати община должна заявить право Бога на весь мир и одновременно потребовать себе определенное место в мире, четко проведя границу между миром и собой. Раз община есть самим Богом на земле заложенный город на горе — «полис» (Мф. 5, 14), раз на нее как на достояние Бога наложена его печать, то «политическая» сторона — неотъемлемая часть ее освящения. Единственный исток «политической этики» общины — в ее освящении, в том, что мир — это мир, а община — община, в том, что слово Бога идет от общины по всему миру, ибо «Господня земля и что наполняет ее»; вот в чем «политический характер» общины. Личное освящение, желающее миновать эту гласную и зримую отграниченность общины от мира, путает благочестивые желания религиозной плоти и освящение общины, осуществленное Божьей печатью в смерти Христа. Это лживая гордыня и лжедуховная страсть ветхого человека, желающего стать святым помимо видимой общины братьев. За смирением такой погруженности в себя кроется презрение к телу Христову — к зримой общине оправданных грешников. Презрение к телу Христову — ибо Христу было угодно зримо принять мою плоть и вознести на крест; презрение к общине — ибо я хочу святости для себя помимо братьев; презрение к грешникам -ибо я ухожу от греховного образа моей Церкви в самовольно избранную святость. Освящение вне видимой общины — это самоканонизация.

Освящение печатью Святого Духа ввергает общину в постоянную борьбу. В сущности, борьба идет за саму пе-

193

чать: чтобы ее не сломали ни извне, ни изнутри, чтобы ни мир не стал церковью, ни Церковь — миром. Борьба Церкви за место, данное на земле телу Христову, — это ее освящение. Обособление мира от Церкви и Церкви от мира — это священная борьба Церкви за святилище Бога на земле.

Святилище есть только в видимой общине. Но (и это во-вторых), обособившись от мира, община живет в святилище Бога, а в общине, в святилище, живет часть мира. Потому святые должны во всем быть достойны своего призвания и Евангелия (Еф. 4, 1; Фил. 1, 27; Кол. 1, 10; 1 Фес. 2, 12); но достойны они лишь ежедневной памятью о Евангелии, которым живы. «Омылись, освятились, оправдались» (1 Кор. 6, 11). Ежедневно жить этой памятью — их освящение. А весть, которой они должны быть достойны, — весть о том, что мир и плоть умерли, что они распяты и умерли с Христом на кресте и в крещении, что грех уже не господствует, ибо его господство сокрушено, и что поэтому уже невозможно, чтобы христианин грешил. «Всякий, рожденный от Бога, не делает греха»(1 Ио. 3, 9).

Разрыв совершён. С «прежним» образом жизни покончено (Еф. 4, 22). «Вы были некогда тьма, а теперь — свет в Господе» (Еф. 5, 8). Прежде они совершали постыдные и «бесплодные дела тьмы», а теперь Дух приносит плод освящения.

Поэтому христиан уже нельзя называть «грешники», поскольку это слово обозначает живущих под властью греха (hamartoloi, ср. единственное исключение — о самом себе: 1 Тим. 1, 15), напротив: прежде они были грешниками, безбожниками, врагами (Рим. 5, 8 и 10; Гал. 2, 15 и 17), а теперь — святые ради Христа. Им — святым — напоминают, кто они. Не требуют невозможного: чтобы грешники стали святыми — это было бы полным ниспадением в суету и хулой на Христа; нет: пусть святые будут святы — ибо их освятил Святой Дух во Христе Иисусе.

Жизнь святых выступает на пугающе черном фоне. Ясный свет жизни в Духе до конца выявляет темные дела плоти: «прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, (соблазны), ереси, ненависть, убийство, пьянство, бесчинство и тому подобное» (Гал. 5, 19 сл.). Всему этому уже нет места в общине Христа. Все это прекращено, казнено на кресте и закончено. Христи-

194

анам сразу сказано, что «поступающие так Царствия Божия не наследуют» (Гал. 5, 21; Еф. 5, 5; 1 Кор. 6, 9; Рим. 1, 32). Такие грехи отрывают от вечного спасения. Но стань все же известно, что какой-то из этих пороков есть в общине, то сразу должно последовать исключение из общности (1 Кор. 5, 1 сл.).

Примечательно, что между всеми так называемыми списками пороков есть существенное сходство. Почти всегда на первом месте стоит грех блуда (porneia), несовместимый с новой жизнью христианина. Затем чаще всего идет грех стяжательства (pleonexia — 1 Кор. 5, 10; 6, 10; Еф. 4, 19; 5, 3 и 5; Кол. 3, 5; 1 Фес. 4, 4 сл.), объединенный с первым под именем «идолопоклонства» и «нечистоты» (1 Кор. 5, 10; 6, 9; Еф. 5, 3 сл.; Гал. 5, 19; Кол. 3, 5 и 8). Затем идут грехи против любви к брату, наконец — грех чревоугодия2. Разумеется, грех блуда открывает перечисление не случайно. Причина — не в особых условиях той эпохи, а в особом характере этого греха. В нем оживает грех Адама — желание самому стать как Бог, стать творцом жизни, господствовать, а не служить. В нем человек переходит установленные Богом границы и посягает на Божье творение. Грехом Израиля было, что он то и дело нарушал верность своему Господу и занимался «идолопоклонством и блудодейством» (1 Кор. 10, 7 сл.), впадал в них. Блуд — это, прежде всего, грех против Бога-Творца. А для христиан — еще и грех против тела самого Христа; ибо тело христианина часть тела Христова. Оно поэтому принадлежит только Христу. А плотское соединение с блудницей упраздняет духовную общность с Христом. Кто отнимает свое тело у Христа и предает греху, тот от Него отрывается. Блуд есть грех против собственного тела. Но христианин обязан знать, что его тело -храм Святого Духа, живущего в нем (1 Кор. 6, 13-19). Так тесна общность тела христианина с Христом, что не может его тело принадлежать еще и миру. Общность в теле Христовом запрещает христианину грех против своего тела. На блудного падет гнев Божий (Рим. 1, 29; 1 Кор. 5, 1 сл.; 7, 2; 10, 8; 2 Кор. 12, 21; Евр. 12, 16; 13, 4). Христианин целомудрен, он полностью отдает свое тело на служение телу Христову. Он знает, что страдание и смерть Христа на кресте касаются и его тела и что оно вручено смерти. Общность с измученным и прославленным телом Христа освобождает христианина от распущенности плот-

195

ской жизни. В этой общности каждый день умирают неприрученные желания плоти. Строго и воздержно служит христианин только воздвижению тела Христова, общины. Служение это осуществляется и в браке, и так брак тоже становится частью тела Христова.

С блудом связано стяжательство. Ненасытимость желания обща им обоим и отдает стяжателя во власть мира. Не пожелай, говорит заповедь Бога. И распутник и стяжатель сведены к своим желаниям. Распутник желает овладеть другим человеком. Стяжатель — благами мира. Стяжатель хочет господства и власти, а становится рабом мира, которому подчиняет свое сердце. Блуд и стяжательство приводят человека в такое соприкосновение с миром, которое его пятнает и делает нечистым. Блуд и стяжательство — идолопоклонство, ибо в них сердце человека принадлежит уже не Богу и Христу, а благам его собственного мира, которых оно алчет.

Но кто сам творит себе Бога и мир и для кого Богом становится его собственная страсть, тот неизбежно ненавидит брата, стоящего у него на пути и препятствующего его желаниям. Распри, ненависть, зависть, убийство — все происходят от собственных желаний человека. «Откуда у вас вражды и распри? не отсюда ли, от вожделений ваших, воюющих в членах ваших?» (Иак. 4, 1). Блуднику и стяжателю недоступна любовь к брату. Он живет во тьме собственного сердца. Греша против тела Христова, он грешит и против брата. Блуд и любовь к брату исключают друг друга — из-за тела Христова. Тело, отнятое мною из общности тела Христова, не может служить и ближнему. А за пренебрежением к собственному телу и к брату идет наглое, безбожное чревоугодие — пьянство и обжорство. Пренебрегающие своим телом подчиняются своей плоти и «их бог — чрево» (Фил. 3, 19). Отвратительность этого греха заключается в том, что мертвая плоть хочет себя ублажать и так позорит еще и внешний образ человека. Чревоугодник непричастен телу Христа.

Для общины мир этих пороков — в прошлом. От тех, кто живет в этих пороках, община отделилась и должна отделяться снова и снова (I Кор. 5, 9 сл.); ибо «что общего у света со тьмою?» (2 Кор. 6, 14). Там — «дела плоти», здесь — «плод Духа» (Гал. 5, 19 сл.; Еф. 5, 9).

Что значит «плод»? «Дел плоти» много, но плод Духа есть только один. Дела совершаются рукой человека, а

196

плод возникнет и растет незаметно для дерева. Дела мертвы, а плод жив и несет семя, от которого возникает новый плод. Дела могут существовать сами по себе, плода не бывает без дерева. Плод — всегда что-то вполне чудесное, сотворенное, он — итог не желания, а роста. Плод Духа — дар, сотворенный только Богом. Тот, кто его приносит, так же о нем не ведает, как и дерево — о своем. Он знает только о силе Того, кем он жив. Никакой похвалы здесь нет, есть только все более глубокое единение с источником — с Христом. Сами святые не знают о плоде освящения, который они приносят. Левая рука не знает, что делает правая. Захоти они что-нибудь о нем знать, захоти они впасть в самонаблюдение, тогда бы они оторвались от корня и время их плодоношения миновало бы. «Плод же Духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал. 5, 22). Наряду со святостью общины здесь в самом ясном свете выступает святость отдельного человека. Но источник тот же самый — общность с Христом, общность в том же теле. Как обособление от мира зримо совершается только в продолжающейся борьбе, точно так же и личное освящение — в борьбе духа против плоти. Святые видят в своей жизни только боренья, слабость, нужду и грех; и чем щедрее их плод в освящении, тем больше видят они в себе побежденных, умерших по плоти. «Те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями» (Гал. 5, 24). Они живут еще в плоти, но именно поэтому вся их жизнь должна быть верой в Сына Божьего, живущего в них (Гал. 2, 24). Христианин умирает каждый день (1 Кор. 15, 31), но если плоть его от этого страдает и гибнет, то внутренний человек обновляется с каждым днем (2 Кор. 4, 6). Единственная причина умирания святых по плоти — в том, что в них Святым Духом живет Христос. Святые умирают в Христе и его жизни. Им уже не нужно самим искать каких-то собственных страданий, которые бы их только еще раз утвердили в плоти. Каждый день их жизнь и их смерть — Христос.

Потому к ним в полной мере относится радость о том, что рожденный от Бога больше не может грешить, что грех над ним уже не властен, что он умер для греха и живет в Духе3. «Итак нет ныне никакого осуждения тем, которые во Христе Иисусе» (Рим. 8, 1). Бог любит своих святых, ибо Он — источник их борьбы и умирания, и пло-

197

да освящения, в котором святые пусть будут совершенно уверены, хотя он от них скрыт. Конечно, это не значит, что из-за вести о прощении в общине и впредь могут царить блуд, жадность, убийство, ненависть. И это не значит также, что плод освящения может остаться незрим. Но именно тогда, когда он становится зрим, когда мир, глядя на христианскую общину, должен, как в первые дни христианства, сказать: «Смотрите, как они любят друг друга» — именно тогда святые будут смотреть неуклонно и исключительно на Того, кому принадлежат, будут, не ведая о своем добре, просить о прощении грехов. Те самые христиане, которые усвоили, что грех уже не властен, будут исповедовать: «Если говорим, что не имеем греха, — обманываем самих себя, и истины нет в нас. Если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи (наши) и очистит нас от всякой неправды. Если говорим, что мы не согрешили, то представляем Его лживым, и слова Его нет в нас. Дети мои! сие пишу вам, чтобы вы не согрешали; а если бы кто согрешил, то имеем Ходатая пред Отцем, Иисуса Христа, Праведника» (1 Ио. 1, 8-2, 1). И сам Господь научил их молитве: прости нам долги наши. И Он им велел непрестанно друг другу прощать грехи (Еф. 4, 32; Мф. 18, 22 сл.). Братски прощая друг другу, христиане дают место Христову прощению у себя в общине. В другом они уже видят не того, кто их чем-то обидел, но того, кто на кресте прощен Христом. Они видят друг в друге освященных крестом Иисуса. Под этим крестом в ежедневном умирании освящается их мысль, слово, тело. Под этим крестом растет плод освящения.

Община святых — это не «идеальная» община безгрешных и совершенных. Это не община чистых, отказывающая грешнику в покаянии. Напротив, это именно та община, которая оказывается достойной Евангелия о прощении грехов, поскольку в ней возвещается истинное Божье прощение, не имеющее ничего общего с прощением грехов себе самому; община тех, кого настигла дорогая милость Бога и кто ходит достойно Евангелия, поскольку не тратит его понапрасну.

Из этого следует, что прощение может проповедоваться лишь в той общине, где проповедуется и покаяние, где Евангелие сопровождается проповедью Закона, где грехи не только прощаются и прощаются не безусловно, но и

198

замечаются. И воля самого Господа была, чтобы Евангелие не давали псам, но проповедовали под защитой проповеди покаяния. Община, не называющая грех грехом, не вызовет доверия, если захочет простить грех. Она грешит против святилища, она ходит недостойно Евангелия. Она — не святая община, ибо не дорожит дорогим прощением Бога. Нужны не сетования по поводу вообще греховности человека даже в его хороших делах, нет, нужно называть, карать и судить конкретные грехи. Это и есть верное применение власти ключей (Мф. 16, 19; 18, 18; Ио. 20, 23), которую Господь вручил Церкви и о которой так убедительно говорили еще в Реформацию. Ради святилища, ради грешника и ради общины в общине должен применяться ключ запрета, ключ надзора. В достойное отношение общины к Евангелию входит и общинная дисциплина. Как освящение приводит к отсечению общины от мира, так оно должно приводить и к отсечению мира от общины. Первое без второго — подделка и ложь.

Общинная дисциплина служит не учреждению общины совершенных, а строительству общины тех, кто воистину живет под прощающим милосердием Бога. Общинная дисциплина служит дорогой милости Бога. Грешника в общине должен постичь выговор и наказание, чтобы он не утратил спасения и чтобы не злоупотребляли Евангелием. Поэтому милость крещения может получить лишь тот, кто кается и исповедует веру в Иисуса Христа. Поэтому милость причастия может получить лишь тот, кто умеет отличать (1 Кор. 11, 29) истинное тело и кровь Иисуса Христа во прощение грехов от трапезы символического или иного рода. И нужно еще, чтобы он мог удостоверить свое исповедание веры, чтобы он себя «испытывал» или был испытан братьями, истинно ли он желает тела и крови Христовых и его прощения. К испытанию веры добавляется исповедь, в которой христианин ищет и получает удостоверение в прощении грехов. В ней Бог помогает грешнику избежать опасности впасть в самообман и самому простить себе грехи. В исповедании грехов перед братом умирает плоть с ее гордостью. Вместе с Христом она предается на позор и смерть, и слово прощения возрождает нового человека, уверенного в милосердии Божьем. Поэтому исповедь есть часть жизни святых. Она — милостивый дар Божий, которым нельзя злоупотреблять безнаказанно. В исповеди принимается дорогая

199

милость Бога. Ее образец — смерть Христа. «Потому, призывая к исповеди, ни к чему иному призываю, как быть христианином» (Лютер, Большой катехизис).

Дисциплина управляет всей жизнью общины. Здесь есть последовательность ступеней, обоснованная служением милосердия. Источник любого применения власти — слова об обоих ключах. Дисциплина не ограничена богослужебными собраниями, — нет, носитель общинной власти помнит свой долг всегда. «Проповедуй слово, настой во время и не во время, обличай, запрещай, увещевай со всяким долготерпением и назиданием» (2 Тим. 4, 2). Вот начало общинной дисциплины. Но при этом сразу надо сказать, что наказывать можно только явные грехи. «Грехи некоторых людей явны и прямо ведут к осуждению, а некоторых открываются впоследствии» (1 Тим. 5, 24). И значит, общинная строгость избавляет от кары Страшного Суда.

Но если общинная дисциплина отсутствует уже на этой — первой — ступени, то есть в повседневном служении пастыря, то, значит, и все остальное поставлено под вопрос. Вторая же ступень — это братское вразумление, которое члены общины обращают друг к другу: «научайте и вразумляйте друг друга» (Кол. 3, 16; 1 Фес. 5, 11 и 14). Вразумление — это и утешение малодушных и поддержка слабых, и терпеливость со всеми (I Фес. 5, 14). Лишь так можно противостоять повседневным искушениям и падениям в общине.

А когда в общине исчезает это братское служение, тогда трудно по-настоящему достичь третьей ступени. Ведь если брат все-таки впадет в явный грех словом или делом, то у общины должна найтись сила применить к нему собственно дисциплинарные меры. Но этот путь долог: прежде всего община должна суметь отделиться от грешника. «Не сообщайтесь с ним» (2 Фес. 3, 14), «Уклоняйтесь от них» (Рим. 16, 17), «С таким даже и не есть вместе» (о причастии?) (1 Кор. 5, 11), «Таковых удаляйся» (2 Тим. 3, 5; 1 Тим. 6, 5). «Завещаваем же вам, братия, именем Господа нашего Иисуса Христа (!), удаляться от всякого брата, поступающего бесчинно, а не по преданию, которое приняли от нас» (2 Фес. 3, 6). Такое поведение общины нужно, чтобы «устыдить» грешника (2 Фес. 3, 14) и тем самым вернуть его общине. Конечно же, удаление от грешника подразумевает и его временное исключение из

200

обрядов общины. И все же это удаление от явного грешника не упраздняет сразу всякую общность с ним. Напротив, пусть община, отделившись от грешника, и впредь обращает к нему слова вразумления. «Но не считайте его за врага, а вразумляйте, как брата» (2 Фес. 3, 15). Грешник — по-прежнему брат, потому-то и дает ему община наказание и вразумление. Применять общинную строгость позволяет только братское милосердие. Строптивых надо наставлять со всей кротостью, злых — терпеливо, «не даст ли им Бог покаяния к познанию истины, чтобы они освободились от сети диавола, который уловил их в свою волю» (2 Тим. 2, 25—26). Способы вразумления будут разными для разных грешников, но цель всегда одна — привести к покаянию и примирению. Если грех может остаться между тобою и братом, то не разглашай его грех, а, напротив, накажи и призови к покаянию наедине, и тогда «приобрел ты брата». А если он тебя не слушает, а упорствует в грехе, то найди одного или двух свидетелей (Мф. 18, 15 сл.). Свидетели нужны как для подтверждения факта греха (то есть если он недоказуем или если член общины его отрицает, то дело надо поручить Богу; братья — свидетели, а не инквизиторы!), так и из-за нежелания брата покаяться. Скрытность увещеваний должна облегчить грешнику обращение. Но если он и тогда не послушает или если грех все же стал явен перед всей общиной, то вразумление грешника и призыв к покаянию становятся делом всей общины (Мф. 18, 17; ср. 2 Фес. 3, 14). А если согрешит носитель сана в общине, то его обвинить можно только по жалобе двух или трех свидетелей. «Согрешающих обличай пред всеми, чтоб и прочие страх имели» (1 Тим. 5, 20). Тогда община призвана вместе с должностными лицами осуществлять власть ключей. Гласный приговор требует и гласного участия общины и должностного лица. «Пред Богом и Господом Иисусом Христом и избранными Ангелами заклинаю тебя сохранить сие без предубеждения, ничего не делая по пристрастию» (1 Тим. 5, 21); ибо теперь над грешником должен прозвучать приговор самого Бога. Если он искренне покается и гласно признает свой грех, то получит прощение всех грехов во имя Бога (ср. 2 Кор. 2, 6 сл.), а если упорствует в своем грехе, то во имя Бога община должна оставить грех на нем. А это значит — исключить из всякой общности в общине. «Да будет он тебе, как язычник и

201

мытарь» (Мф. 18, 17). «Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе… Ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18, 18 и 20). Но исключение из общины только подтверждает уже совершившийся факт: что не желающий каяться грешник «самоосужден» (Тит. 3, 11).

Его осудила не община, а он сам. Павел называет это окончательное исключение «предать сатане» (1 Кор. 5, 5; 1 Тим. 1, 20). Виновного возвращают миру, в котором правит сатана и всевластна смерть. (Из сопоставления с 1 Тим. 1, 20 и 2 Тим. 2 17; 2 Тим. 4, 15 ясно, что здесь не имеется в виду наказание смертью, как в пятой главе Деяний.) Виновный изгнан из общности тела Христова, ибо он сам от нее уже отделился. Никаких прав на общину у него уже нет. И все же и этот последний шаг еще остается частью служения спасительной цели по отношению к грешнику — «чтобы дух был спасен в день Господа нашего Иисуса» (1 Кор. 5, 5), «чтобы они научились не богохульствовать» (1 Тим. 1, 20). Целью всех мер со стороны общины остаются возврат грешника в общину и достижение им спасения. Все эти меры — педагогические4. И приговор общины, имеющий силу в вечности, где покаяние уже невозможно, этот приговор, в котором грешник лишается спасения, — есть лишь самое последнее предложение общности в общине и в спасении45.

Так освящение общины хранится в ее поведении, достойном Евангелия. Она приносит плод Духа и хранит Слово. Во всем она остается общиной тех, чье освящение — только Христос (1 Кор. 1, 30), и идет навстречу дню второго пришествия.

И мы подходим к третьему определению настоящего освящения. Всякое освящение предназначено для того, чтобы устоять в день Иисуса Христа. «Старайтесь иметь святость, без которой никто не увидит Господа» (Евр. 12, 14). Освящение всегда связано с концом. Его цель не в том, чтобы устоять перед приговором мира или перед своим собственным, а в том, чтобы устоять перед приговором Господа. Пусть в глазах мира и в их собственных святость их будет грехом, вера — неверием, любовь — черствостью, строгость — слабостью. Их истинная святость остается скрыта. Но Христос сам готовит такую общину, которая сможет устоять перед Ним. «Мужья, любите своих

202

жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее, чтобы освятить ее, очистив банею водною, посредством слова; чтобы представить Себе ее славною Церковью, не имеющею пятна, или порока, или чего-либо подобного, но дабы она была свята и непорочна» (Еф. 5, 25—27; Кол. 1, 2; Еф. 1, 4). Перед Иисусом Христом устоит только святая община; Примиривший врагов с Богом и Отдавший свою жизнь за безбожных освящает свою общину вплоть до своего пришествия. Этому причина — печать Святого Духа, которой святые замкнуты в святилище общины и хранимы вплоть до дня Иисуса Христа. В тот день они предстанут перед Ним без пятна и порока, освященные и непорочные духом, душой и телом (1 Фес. 5, 23). «Или не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идоло-служители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложни-ки, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют. И такими были некоторые из вас; но омылись, но освятились, но оправдались именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бога нашего» (1 Кор. 6, 9—И). Потому никто пусть не настаивает на милости Божьей, если хочет упорствовать в грехе! В день Иисуса Христа от гнева спасется лишь освященная община, ибо Господь будит судить по делам и не взирая на лица. И всякое дело станет явным, и Он даст всякому «соответственно тому, что он делал, живя в теле, доброе или худое» (2 Кор. 5, 10; Рим. 2, 6 сл.; Мф. 16, 27). Не успевшее получить приговор на земле не останется скрыто в день суда, все выйдет на свет. Кто же устоит? Представший с добрыми делами. Будет оправдан не слушатель, но исполнитель закона (Рим. 2, 13). Сам Господь сказал, что в его небесное Царство войдут лишь те, кто исполняет волю его небесного Отца.

Раз нас будут судить по нашим делам, то нам заповедано «доброе дело». Библии совершенно чужд страх перед добрыми делами, которым мы хотим оправдать наши дурные дела. Писание нигде не противопоставляет веру добрым делам, не представляет доброе дело подрывом веры, напротив — вере мешает и ее уничтожает дело дурное. Милость и действие взаимосвязаны. Нет ни веры без добрых дел, ни добрых дел без веры6. Христианину добрые дела необходимы ради спасения; ибо представший с дурными делами не увидит Царства Божьего. Потому доброе

203

дело есть цель христианской жизни. Раз в этой жизни важно лишь одно: устоит ли человек на последнем суде — и раз каждый будет судим по своим делам, то всегда важнее всего готовность христианина к доброму делу. И сотворение нового человека в Христе имеет целью добрые дела. «Ибо благодатию вы спасены чрез веру, и сие не от вас, Божий дар: не от дел, чтобы никто не хвалился. Ибо мы — Его творение, созданы во Христе Иисусе на добрые дела, которые Бог предназначил нам исполнять» (Еф. 2, 8-10; ср. 2 Тим. 2, 21; 3, 17; Тит. 1, 16; 3, 1, 8, 14). Здесь все ясно. Цель — творить доброе дело, которого требует Бог. Закон Бога утвержден и должен быть исполнен (Рим. 3, 31). Затем и нужно доброе дело. Но доброе дело есть лишь одно — дело Бога в Христе Иисусе. Мы спасены делом самого Бога в Христе, а не нашими делами. Потому нам не выпадает славы за наши дела, ибо мы — его дело. Но мы заново сотворены в Христе, чтобы в Нем придти к добрым делам.

И все наши добрые дела — добрые дела самого Бога, к которым Он нас приготовил. И хотя добрые дела заповеданы нам для нашего спасения, всё же добрые дела — только те дела, которые в нас творит сам Бог. Они суть его дар. Жить в добрых делах должны мы сами, от нас самих каждый миг требуются добрые дела, и все же мы понимаем, что с нашими делами нам никогда не устоять на Божьем Суде и что нам не на что полагаться кроме как на Христа и его дело. Поэтому Бог обещает добрые дела тем, кто во Христе Иисусе, Он обещает сохранить их в освящении до дня Иисуса. И все, что мы можем, — это верить слову Бога и жить в добрых делах, к которым Он нас приготовил.

Поэтому наше доброе дело целиком убрано с наших глаз. Наше освящение остается скрыто от нас вплоть до того дня, когда все станет явно. Если кто-то захочет что-то увидеть, захочет сам стать явен уже здесь вместо того, чтобы терпеливо ждать, тот уже получил свою награду. Именно в нашем будто бы заметном продвижении в святости, о котором мы хотели бы радоваться, мы и призваны по-настоящему покаяться и признать, что наши добрые дела насквозь греховны. Но к тем большей радости о нашем Господе мы призваны. Лишь Бог знает наши добрые дела, а мы знаем только его доброе дело и слушаем его заповедь и живем под его милостью, ходим по его за-

204

поведям и грешим. И нужно, чтобы новая праведность, освящение, свет, который светит, оставались скрыты от нас. Левая рука не знает, что делает правая. Но мы верим, мы уверены, что «начавший в вас доброе дело будет совершать (его) даже до дня Иисуса Христа» (Фил. 1, 6). В тот день сам Христос явит нам добрые дела, о которых мы не знали. Сами не зная, мы Его накормили, напоили, одели и посетили, и сами не зная, мы Его от себя оттолкнули. Тогда будет великое изумление, и мы узнаем, что устоят не наши дела, а то дело, которое в срок без нашего желания и старания через нас творил Бог (Мф. 25, 31 сл.). Поэтому нам снова остается лишь одно: смотреть не на себя, а на Того, кто все для нас уже совершил, и идти Ему вслед.

Верующий оправдан, оправданный освящен, освященный спасен на суде, не потому, что наша вера, наша праведность, наше освящение, если они у нас есть, чем-то отличаются от греха, а потому, что Иисус Христос сделал нас «праведностью и освящением и искуплением, чтоб было, как написано: «хвалящийся хвались Господом» (1 Кор. 1, 30-31).

Примечания

1 Бонхёффер отступает здесь от Лютеровского перевода, чтобы буквально передать греческий текст, на который и опирается в дальнейших рассуждениях. — Примеч. пер.

2 Источник этих перечислений можно видеть в словах* Господа в Мк. 7, 21 сл.

3 «Но я жив, говорит верующий. Я живу перед Лицом Божиим, живу в его милости перед его судом; живу в его терпении, свете, любви; я совершенно избавлен от всех грехов; все мои счета в долговой книге погашены. Закон уже ничего от меня не требует, меня не принуждает, не проклинает. Я праведен перед моим Богом, как Он праведен; свят и совершен, как свят мой Бог, как совершен мой Отец на небесах. Меня объемлет благоволение Божие; вот земля, где я стою, вот кров, под которым укрыт. Блаженство Божие и покой подъ-емлет и несет меня; там я дышу свободно и там я вечно блажен. Не имею и не творю уже грехов; с доброю совестью знаю, что я на Божьем пути и творю его волю, что всё во мне по его воле — иду или стою, сижу или лежу, бодрствую или сплю. И мысли мои и слова — тоже по его воле. Где бы я ни

205

был, дома ли, снаружи ли — все по его милостивой воле. Я Ему угоден, действую ли или покоюсь. Долг мой навеки погашен, а новых долгов, которых уже нельзя было бы погасить, я делать не могу. Меня хранит его милость, и я уже не могу грешить. Никакая смерть уже меня не убьет, я жив вечно как все Ангелы Божий. Бог уже не будет гневаться на меня или меня порицать; я навсегда избавлен от будущего гнева. Лукавый не будет меня искушать, мир никогда не поймает в свои сети. Кто отлучит нас от любви Божией? Если Бог за нас, то кто против нас?» (Кольбрюгге).

4 Дальше всякой общинной строгости и дисциплины, всегда служащей милосердию, даже дальше выдачи упрямого грешника сатане, Новый Завет знает самое страшное наказание -проклятие, анафему. Она уже не связана со спасением. Она есть предвосхищение Божьего приговора. В Ветхом Завете ей соответствует «херем», приводимый в исполнение над безбожником. Он означает окончательное отделение от общины: отлученного убивают. Из этого следует двоякий вывод: община уже ни при каких обстоятельствах не может терпеть и прощать отлученного. Поэтому он поручается Богу. Но, значит, отлученный одновременно проклят и все же свят, ибо выдан Богу. Но раз он, будучи проклят, принадлежит только Богу, то община уже не может по отношению к нему преследовать цель спасения. Что анафема означает отрыв от спасения, ясно из Рим. 9, 3; что анафема связана с эсхатологией — из 1 Кор. 16, 22. Что анафема постигнет того, кто сознательно своей проповедью разрушает Евангелие, говорит Гал. 1, 8 сл. Разумеется, отнюдь не случайно, что в единственном месте, где анафема направлена против конкретного лица, говорится о лжеучителе. Doctrina est coelum, vita terra (Учение — небо, жизнь — земля) (Лютер).

5 Доктринальная дисциплина не совпадает с общинной, поскольку последняя исходит из верного учения, то есть из верного употребления ключей, а первая борется против злоупотребления самим учением. Ложное учение губит источник общинной жизни и общинной дисциплины. Поэтому согрешить против учения хуже, чем согрешить поведением. Отнимающий у общины истинное Евангелие заслуживает неограниченного осуждения, а для согрешающего поведением Евангелие не потеряно. Доктринальная дисциплина относится в первую очередь к носителю учительной должности в Церкви. Первое условие — чтобы кандидат на соответствующую должность был «didaktikos», «умеющим учить» (1 Тим.

206

3, 2; 2 Тим. 2, 24; Тит. 1, 9), способен «и других научить» (2 Тим. 2, 2), чтобы никого не рукополагали поспешно, иначе его вина падет на рукоположившего. Таким образом, доктринальная дисциплина действует еще до призвания на учительную должность. От крайней добросовестности в этих решениях зависит жизнь и смерть общины. Но доктринальная дисциплина не кончается с поставлением на должность, напротив, только здесь по-настоящему и начинается. Сам оказавшийся пригодным служитель Церкви — Тимофей — нуждается в постоянном вразумлении, чтобы сохранилось верное, спасительное учение. Для этого ему особенно полезно читать Писание. Слишком опасны были бы его ошибки (2 Тим. 3, 10; 3, 14; 4, 2; 2, 15; 1 Тим. 4, 13, 16; Тит 1,9; 3, 8). Но необходимо напомнить и об образцовом поведении: «Вникай в себя и в учение» (1 Тим. 4, 13-16; Деян. 20, 28). Для Тимофея нет ничего оскорбительного в напоминаниях о целомудрии, смирении, беспристрастии, прилежании. Таким образом, всякой общинной дисциплине предшествует строгий надзор над ее служителями. Задача служителей — распространять верное учение и выступать против любых его извращений. Если явно возникнет какое-то ложное учение, то служитель обязан приказать, «чтобы не учили иному» (1 Тим. 1, 3); ибо верное учение — его долг, и он может приказывать. Далее, он обязан предостерегать от словопрений (2 Тим. 2, 14). Если кто-то стал гласно «учить иному», то надо ему сделать «первое и второе вразумление». Если он не послушает, то нужно порвать общность с еретиком (Тит. 3, 10; 1 Тим. 6, 4 сл.); ибо он совращает обшину (2 Тим. 3, 6 сл.). «Всякий, преступающий учение Христово и не пребывающий в нем, не имеет Бога». Такого лжеучителя надо не принимать в дом и не приветствовать (2 Ио. 10). Под видом лжеучителя идет Антихрист. Антихристом назван не грешник за его образ жизни, а только лжеучитель. Только к нему относится анафема из Гал. 1, 9. Соотношение общинной и доктринальной дисциплины таково: общинной дисциплины нет без доктринальной. Но не бывает и доктринальной дисциплины, которая не должна была бы вести к общинной. Павел упрекает коринфян за то, что они, возгордившись, устраивают расколы, а об общинной дисциплине забыли (1 Кор. 5, 2). Такой отрыв вопросов учения от вопросов образа жизни недопустим.

6 Различие между Павлом и Иаковом в том, что Иаков отнимает возможность самохвальства у смирения веры, а Павел -

207

у смирения дсл. Иаков не оспаривает того, что человек оправдывается только верой, а, отвращая верующего от опасного самодовольства в его вере, указывает на дело послушания и тем самым призывает к подлинному смирению. А Павлу, как и Иакову, важно, чтобы человек действительно жил, надеясь на милость, а не на себя самого.

208

ОБРАЗ ХРИСТА

«Кого Он предузнал, тем и предопределил (быть) подобными образу Сына Своего, дабы Он был первородным между многими братиями» (Рим. 8, 29). Тем, до кого дошел призыв пойти вслед Иисусу Христу, дано неизмеримо великое обещание — что они смогут стать подобны Христу. Они смогут носить его образ как братья первородного Сына Божьего. Последнее назначение ученика — чтобы он стал «как Христос». Образ Иисуса Христа, который стоит постоянно перед глазами идущего вслед и перед которым исчезают все остальные образы, проникает в него, наполняет, преобразует, чтобы он стал похож на Учителя и даже подобен Ему. В повседневной общности образ Иисуса Христа запечатлевается в образе ученика. Идущий вслед не может просто смотреть на образ Сына Божьего безжизненным, праздным созерцанием, от этого образа исходит творческая сила. Целиком предавшийся Иисусу Христу будет и должен носить его образ. Он становится сыном Бога, он стоит рядом с Христом как с невидимым Братом того же образа, как подобие Бога.

Бог некогда создал Адама по своему подобию. Богу в Адаме — в завершении творения — был угоден собственный образ: «и вот, хорошо весьма». В Адаме Бог узнал себя самого. Поэтому неразрешимая тайна человека с самого начала в том, что он сотворен и все же может быть подобен своему Творцу. Сотворенный человек может носить образ несотворенного Бога. Адам — «как Бог». И он дол-

209

жен свою тайну — что он сотворен и все же богоподобен — нести благодарно и послушно. Ложь змея, которой он обманул Адама, была в том, что Адам будто бы еще только должен стать как Бог и сделать это сам и по собственному решению. Тогда Адам отверг милость и предпочел собственное действие. Адам захотел сам разрешить тайну своей сущности — сочетание сотворенности и бого-подобия. Он захотел самостоятельно стать тем, чем уже был от Бога. В этом состояло грехопадение. Адам стал как Бог — sicut deus — по-своему. Он превратил в бога себя самого и оказался без Бога. Он властвовал один как бог-творец в обезбоженном, подчиненном мире.

Но загадка его бытия осталась нерешенной. Человек утратил собственную, богоподобную, сущность, полученную от Бога. Он живет вне своего сущностного предназначения — быть подобием Бога. Человек живет, не будучи человеком. Вот противоречие нашего бытия и источник всех наших бед. С тех пор гордые дети Адама пытались собственными силами восстановить в себе утраченный Образ Божий. Но чем серьезней, даже самозабвенней было их стремление обрести потерянное, и чем убедительней и величественней внешний успех, тем глубже противоречие с Богом. Безобразность, запечатлевавшаяся в них по образу измышленного ими бога, все больше, неведомо для них, походила на образ сатаны. Подобие Бога как милость Творца оставалось утрачено на этой земле.

Но Бог не забывает о падшем творении. Он хочет снова в нем создать свой образ. Бог хочет, чтобы его творение снова стало Ему угодно. Он ищет в нем собственный образ, чтобы этот образ любить. Но Он находит его лишь приняв сам из чистого милосердия образ падшего человека. Бог должен стать подобен человеческому образу, так как человек уже не может стать подобен образу Бога.

Образ Бога должен быть восстановлен в человеке. И речь идет обо всем человеке целиком. Не в том, чтобы он снова верно думал о Боге, не в том, чтобы свои отдельные поступки снова подчинял воле Бога, а в том, чтобы он как целое, как живое творение был образом Бога — вот в чем цель и предназначение. Весь человек — его тело, душа и дух — должен нести образ Бога на земле. Богу угодно только его полное подобие.

Образ возникает из жизни, из живого прообраза. Образ образуется из образа. Либо человеческий образ обра-

210

зуется по вымышленному образу Бога, либо образ человека отчеканивается в подобие Бога по истинному, живому образу самого Бога. Должно произойти преобразование, «метаморфоза» (Рим. 12, 2; 2 Кор. 3, 18), перемена образа, если падший человек должен снова стать образом Бога. Вопрос в том, как возможно такое превращение человека в Образ Божий.

Раз падший человек не может снова обрести и принять образ Бога, то есть лишь один способ помочь. Бог сам принимает образ человека и приходит к нему. Сын Бога, в божественном образе живущий с Отцом, отказывается от этого образа и в образе раба приходит к людям (Фил. 2, 5). Перемена образа, которая не могла произойти у людей, теперь происходит с самим Богом. Подобие Бога, которое в вечности пребывало с Богом, принимает теперь образ падшего, грешного человека. Бог посылает своего Сына в подобии греховной плоти (Рим. 8, 2 сл.).

Бог посылает своего Сына — лишь такой может быть помощь. Ни новая идея, ни лучшая религия не смогли бы достичь цели. К человеку приходит Человек. Всякий человек несет образ. Его тело и его жизнь зримы, явлены. Человек — не просто слово, мысль, идея, но он прежде всего и во всем — человек, образ, брат. Поэтому у него возникают не только новые мысли, желания, поведение, но и новый образ. В Иисусе Христе к нам пришло подобие Бога в образе нашей падшей человеческой жизни, в подобии греховной плоти. В учении и делах, жизни и смерти его образ становится явен. В Нем Бог заново сотворил на земле свое подобие. Вочеловечение, слова, дела Иисуса и его смерть на кресте неотъемлемо принадлежат этому образу. Это иной образ, чем был у Адама в великолепии рая. Это образ Того, кто вошел в мир греха и смерти, кто взял на себя нужду человеческой плоти, кто смиренно предал себя гневу и суду Бога над грешниками, кто оставался послушен воле Бога в смерти и страдании; рожденный в бедности, друг и сотрапезник грешников и мытарей, отверженный и покинутый на кресте Богом и людьми — вот Бог в человеческом образе, вот человек как новое подобие Бога!

Мы знаем, что знаки страдания, раны креста — теперь знаки милости на теле воскресшего и прославленного Христа, что образ Распятого живет в славе вечного Первосвященника, молящегося за нас на небесах перед Бо-

211

гом. Из рабского образа Иисуса в пасхальное утро восстало новое тело в небесном образе и славе. Но тот, кто хочет, по обещанию Бога, стать причастен славе Иисуса, должен прежде уподобиться его образу послушного, страдающего раба Божьего на кресте. Кто хочет носить преображенный образ Иисуса, тот должен понести поруганный в мире образ Распятого. Никто не обретет утраченное подобие Бога, если не станет причастен образу вочеловечив-шегося и распятого Иисуса Христа. Лишь этот образ угоден Богу. Лишь тот, кто предстает перед Ним в этом образе, угоден Богу.

Уподобиться образу Иисуса Христа — это не заданный нам идеал осуществления какого-то сходства с Иисусом. Не мы превращаем себя в подобие, но само подобие Бога, сам образ Христа хочет в нас изобразиться (Гал. 4, 19). В нас хочет стать явным его собственный образ. Христос не прекращает трудиться над нами, пока не приведет нас в образ Христов. Мы должны уподобиться всему образу Вочеловечившегося, Распятого и Прославленного.

Христос принял человеческий образ. Он стал человек как мы. В его человечестве и униженности мы узнаём наш собственный образ. Он стал подобен людям, чтобы они стали подобны Ему. В вочеловечении Христа все человечество снова получило достоинство богоподобия. Кто теперь поднимет руку на малейшего из людей, поднимет руку на Христа, принявшего человеческий образ и восстановившего подобие Бога в каждом, кто носит человеческий облик. В общности с Вочеловечившимся нам снова дарована наша собственная человечность. Мы вырваны из раздробленности греха и дарованы целостному человечеству. Поскольку мы причастны вочеловечившемуся Христу, постольку мы причастны и человечеству, которое он понес. Раз мы знаем, что в человечестве Иисуса приняты и понесены и мы сами, то и наша новая человечность состоит в том, что мы несем нужду и вину других. Вочеловечивший-ся превратил своих учеников в братьев всем людям. «Филантропия» (Тит. 3, 4) Бога, ставшая явной в вочеловечении Христа, основывает братскую любовь христиан ко всякому человеку на земле. Образ Вочеловечившегося делает общину телом Христовым, на которое падает грех и нужда всего человечества и которое одно их несет.

Образ Христа — это смертный образ Распятого. Подобие Бога — это образ Иисуса Христа на кресте. В этот об-

212

раз и должна преобразиться жизнь ученика. Это жизнь в образе смерти Христовой (Фил. 3, 10; Рим. 6, 4 сл.). Это жизнь сораспявшегося (Гал. 2, 19). В крещении Христос запечатлевает образ своей смерти на жизни своих верных. Умерший для плоти и греха, христианин мертв для этого мира и мир мертв для него (Гал. 6, 14). Живущий крещением живет своей смертью. Христос отмечает жизнь своих верных ежедневным умиранием в борьбе духа с плотью, в ежедневном страдании смертной муки, которую дьявол причиняет христианину. Это страдание самого Иисуса Христа, которое должны терпеть на земле и все его ученики. Христос удостаивает жизнь лишь немногих идущих Ему вслед теснейшей общностью своего страдания, общностью мученичества. В нем жизнь ученика выказывает самое глубокое подобие смертному образу Иисуса Христа. В открытом позоре, страдании, в смерти ради Христа Христос обретает в своей общине видимый образ. Но от крещения и до мученичества — страдание все то же, все та же смерть. Распятый восстанавливает подобие Бога в человеке.

Кто стоит в общности с Вочеловечившимся и Распятым и в ком Он обрел образ, тот уподобится и Прославленному и Воскресшему. «Будем носить и образ небесного» (1 Кор. 15, 49). «Будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть» (1 Ио. 3, 2). Как образ Распятого, так и образ Воскресшего будет преобразовывать тех, кто его видит. Кто смотрит на Христа, тот войдет в его образ, уподобится Ему, станет зеркалом божественного образа. Уже на этой земле в нас отразится слава Иисуса Христа. Из смертного образа Распятого, в котором мы живем, уже в нужде и на кресте воссияет слава и жизнь Воскресшего и все глубже будет преобразование человека в божественное подобие, все яснее образ Христа в нас; это восхождение от познания к познанию, от ясности к ясности, ко все более совершенному подобию образа Сына Божьего. «Мы же все, открытым лицем, как в зеркале, взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ от славы в славу» (2 Кор. 3, 18).

Так Иисус Христос вселяется в наше сердце. Жизнь Иисуса Христа на этой земле еще не завершена. Христос живет в жизни идущих Ему вслед. Не о нашей жизни как христиан надо говорить, а об истинной жизни Иисуса Христа в нас. «И уже не я живу, но живет во мне Хри-

213

стос» (Гал. 2, 20). Вочеловечившийся, Распятый, Прославленный вошел в меня и живет моей жизнью. «Для меня жизнь — Христос» (Фил. 1, 21). Ас Христом во мне живет и Отец; и Отец и Сын живут во мне Святым Духом. В христианине обитает, его наполняет, делает его своим подобием сама святая Троица. Вочеловечившийся, распятый и прославленный Христос принимает образ в отдельных людях, ибо они суть члены его тела — Церкви. Церковь несет образ человека, образ смерти и образ воскресения Иисуса Христа. Она есть его образ, подобие (Еф. 4, 24; Кол. 3, 10), а значит — и все ее члены. В теле Христовом мы стали «как Христос».

И становится понятно, почему Новый Завет постоянно говорит о том, что мы должны быть «как Христос» (kathos Christos). Раз мы превращены в подобие Христа, мы должны быть как Христос. Раз мы уже несем образ Христа, то только поэтому может Христос быть «прообразом», которому мы следуем. Раз Он сам истинно живет в нас, то мы можем «поступать так, как Он поступал» (1 Ио. 2, 6), делать то же, что Он сделал (Ио. 13, 15), жить в любви, «как и Христос возлюбил» (Еф. 5, 2; Ио. 13, 14; 15, 12), прощать, «как Христос простил» (Кол. 3, 13), иметь «те же чувствования, какие и во Христе Иисусе» (Фил. 2, 5), то мы можем следовать примеру, который Он нам оставил (1 Петр. 2, 21), отдавать нашу жизнь за братьев, как Он отдал за нас (1 Ио. 3, 16). Лишь потому можем мы быть как Он, что Он был как мы. Лишь потому можем мы быть «как Христос», что мы Ему уже уподоблены. Будучи превращены в образ Христа, мы можем жить по его прообразу. Так действительно совершаются поступки, так в простоте хождения вслед идет жизнь, подобная Христу. Так совершается простое послушание слову. Ни взгляда уже не падает на мою собственную жизнь, на новый образ, который я ношу. Захоти я на него посмотреть, я бы в то же мгновение его утратил. Он — только зеркало для образа Иисуса Христа, на который я и смотрю неотступно. Идущий вслед смотрит лишь на Того, кому он следует. А о том, кто, идя вслед, несет образ воче-ловечившегося, распятого и прославленного Иисуса Христа, о том, кто стал подобием Бога, можно наконец сказать, что он призван «подражать Богу». Идущий вслед Иисусу подражает Богу. «Итак, подражайте Богу как чада возлюбленные» (Еф. 5, 1).

 

Жизнь в христианском общении

Скачать все книги автора

Библиотека Нового Завета 

Скачать эту книгу

 

Дитрих Бонхёффер Жизнь в христианском общении

©Евангелическое Лютеранское Служение, перевод (2-я редакция),

 2003 Перевод П. Ласточкина и Г. Ивановой Редактор М. Козлова

 

ГЛАВА 1. Христианское братство и общение

 

«Как хорошо и как приятно жить братьям вместе!» (Пс. 132:1). В этой главе мы рассмотрим указания и наставления, которые дает нам Священное Писание, чтобы мы жили в христианском общении согласно Слову Божьему.

 

Христианин совсем не обязательно живет среди других христиан. Иисус Христос жил среди врагов, а в конце земной жизни его покинули даже ученики. На Кресте Он был совершенно один, окруженный злодеями и насмешниками. Но Христос приходил именно для того, чтобы принести мир врагам Бога, и поэтому место христианина — не в затворничестве, а в гуще врагов. У него есть Поручение. «Царство Божие» — значит быть среди врагов. Тот, кто не хочет этого терпеть, не принадлежит Царству Христа. Он хочет быть в окружении друзей, среди роз и лилий, не хочет быть с дурными людьми, а только с благочестивыми. «О богохульники и предатели! Если бы Христос делал то, что вы делаете, то кто был бы спасен?» (Лютер) (1)

 

«И расселю их между народами, и в отдаленных странах они будут воспоминать обо Мне» (Зах. 10:9). Согласно воле Божией христианское сообщество — это люди, рассеянные по всей земле, «Рассеянные по всем царствам земли». (Вт. 28:25). Это и проклятие, и обетование. Божьи люди призваны жить в далеких странах среди неверующих, неся весть о Царстве Божием всему миру.

 

«Я… соберу их, потому что я искупил их: …и возвратятся» (Зах. 10:8,9). Когда это произойдет? Это уже произошло в Иисусе Христе, который умер, «чтобы и рассеянных чад Божиих собрать воедино» (Ин. 11:52), и это окончательно произойдет видимым образом в конце времен, когда ангелы Божьи «соберут избранных Его от четырех ветров, от края небес до края их» (Мф. 24:31). Но до тех пор Божьи люди будут рассеяны по всей земле, объединяясь исключительно в Иисусе Христе. Живя среди неверующих в разных концах света, они представляют собой единое целое, благодаря тому что помнят о Нем в далеких странах.

 

Сейчас, в период между смертью Христа и Последними Днями, христиане имеют счастье жить в реальном общении с другими христианами только благодаря благодатному предвкушению Последних Времен.

 

По милости Божией христианское сообщество может видимо собираться в этом мире, проповедуя Слово Божье и принимая Причастие. Но не все христиане имеют такие благословения. Заключенные в тюрьмах, больные, одинокие люди, живущие вдали от братьев-христиан, проповедники в языческих странах находятся в одиночестве. Они знают, что реальное общение христиан — это благословение. Как и псалмопевец, они помнят, как «ходили в многолюдстве… в дом Божий с гласом радости и славословия празднующего сонма» (Пс. 42:4). Но они живут в одиночестве в далеких странах, являясь разбросанным «семенем» согласно воле Божьей. Но то, чего они лишены в жизни, они с избытком получают в вере. Например, находившийся в изгнании на острове Патмос ученик Господа Иоанн Богослов прославлял Бога вместе со своими христианскими общинами, будучи «в духе в день воскресный» (Откр. 1:10). Он видит семь светильников, семь церквей, семь звезд, ангелов семи церквей, и посреди всего этого и превыше всего — Сына Человеческого, Иисуса Христа в сиянии Его воскресения. Христос укрепляет и ободряет его Своим Словом. Это есть небесное общение изгнанника в День Воскресный.

 

Реальное присутствие других христиан является для верующего источником ни с чем не сравнимой радости и силы. Томящийся в тюрьме апостол Павел призывает своего «возлюбленного сына в вере»(2) Тимофея придти к нему в тюрьму в последние дни его жизни, потому что он хочет снова увидеть его. Павел не забыл слезы Тимофея при их расставании (2 Тим. 1:4). Вспоминая христианскую общину в Фессалониках, Павел молится «ночь и день… всеусердно, чтобы видеть лице ваше» (2 Фесс. 3:10). Престарелый Иоанн знает, что его радость не будет полной и совершенной до тех пор, пока он не придет к своим людям и не поговорит с ними наяву; это совсем другое, не то что письма (2 Ин. 12).

 

Верующий не стыдится того, что он все еще много живет во плоти, и поэтому нуждается в других христианах. Человек был создан плотским, Сын Божий явился на земле во плоти и был воскрешен во плоти. Во время Святого Причастия верующий принимает Господа Иисуса Христа во плоти, а по воскресении мертвых наступит совершеннейшее общение Божьих духовно-плотских существ. Верующий прославляет Создателя и Искупителя Бога Отца, Сына и Святого Духа за телесное присутствие брата-христианина. Заключенные, больные и изгнанники видят в общении с собратьями во Христе реальный знак благодатного присутствия Триединого Бога. Посетитель и тот находящийся в одиночестве человек, которого он навещает, узнают друг в друге Христа, присутствующего во плоти. Они встречают друг друга, как встречают Господа, — со смирением, почтением и радостью. Они принимают благословения друг от друга как благословение Господа Иисуса Христа. Но если благословение и радость присутствуют при встрече двоих христиан, то какие же неисчерпаемые блага открываются тому, кто по воле Божьей имеет счастье жить в ежедневном общении с другими христианами!

 

Однако следует сказать, что невыразимый Божий дар, драгоценный для одинокого человека, бывает пренебрегаем и попираем теми, кто имеет этот дар каждый день. Люди легко забывают, что общение братьев во Христе — дар благодати, дар Царства Божия, который может быть отнят у них в любой момент. Они забывают, что время, отделяющее нас от полного одиночества, может оказаться очень коротким. Поэтому, тот, у которого сейчас есть это счастье — жить полной христианской жизнью в общении с другими христианами, должен от всего сердца восхвалять Божью благодать. Пусть, стоя на коленях, он возблагодарит Бога и скажет: «Это — благодать и одна только благодать: мне дано жить в общении с братьями во Христе».

 

Бог наделяет людей даром реального общения с другими христианами в разной мере. Христианин, живущий в изгнании, утешается кратким визитом другого христианина, совместной молитвой и братским благословением; ему придает силы и письмо, написанное рукой христианина. Приветствия в посланиях апостола Павла, написанные им собственноручно, несомненно, являлись знаком христианского единения (3).Другим дается дар совместной молитвы по воскресеньям. Некоторым дается счастье вести христианскую жизнь в лоне своих семей. До своего рукоположения семинаристы получают дар совместной жизни с другими братьями во Христе на какой-то определенный период. В сегодняшней Церкви серьезно настроенные христиане все чаще проявляют желание проводить вместе свободное время, живя согласно Слову Божьему. Христиане нашего времени рассматривают свое общение как необычайную благодать, как «розы и лилии» христианской жизни (Лютер)(4).(top)

Через Иисуса Христа и в Иисусе Христе

 

Христианство означает сообщество христиан через Иисуса Христа и в Иисусе Христе. Любое христианское сообщество или общение таково, не больше и не меньше. Христиане в любом случае общаются друг с другом через Иисуса Христа и в Иисусе Христе — будь то единственная краткая встреча или ежедневное общение на протяжении многих лет. Мы принадлежим друг другу благодаря Иисусу Христу и в Иисусе Христе.

 

Что это значит? Во-первых, христианин нуждается в других христианах благодаря Иисусу Христу. Во-вторых, христианин приходит к другим христианам только через Иисуса Христа. В-третьих, в Иисусе Христе мы избраны от вечности, приняты во времени и объединены для вечности.

 

Христианин — это человек, ищущий свое спасение, избавление и оправдание не в самом себе, а в Иисусе Христе. Он знает, что Божье Слово в Иисусе Христе объявляет его грешным, даже если он не чувствует свою вину, и что Божье Слово в Иисусе Христе объявляет его невиновным и праведным, даже если он совсем не чувствует себя праведным. Христианин уже не живет, как раньше, своей жизнью со своими требованиями и собственным оправданием; он живет согласно Божьим требованиям и Божьему оправданию. Он полностью живет Божьим Словом, запечатленным на нем, независимо от того, объявляет его Слово Божие праведным или неправедным.

 

Смерть и жизнь христианина не определяются его собственными духовными ресурсами; то и другое он находит в Слове, приходящем извне — в обращенном к нему Слове Божьем. Реформаторы церкви выразили это следующим образом: наша праведность не есть «наша собственная праведность», она приходит к нам извне (extra nos) (5), т. к. они говорят о том, что христианин зависит от Слова Божьего, обращенного к нему. Христианин обращен вовне — к Слову, которое приходит к нему. Христианин всецело живет истиной Божьего Слова в Иисусе Христе. Если кто-нибудь спросит его: «Где твое спасение и твоя праведность?», он никогда не сможет указать на себя. Он укажет на Слово Божие в Иисусе Христе, Который дает ему спасение и праведность. Христианин чутко относится к Слову Божьему. Поскольку он каждый день алчет и жаждет правды, он постоянно стремится к искупительному Слову. Сам по себе он нищ и мертв. Помощь должна придти извне, и она приходит каждый день снова и снова в Слове Иисуса Христа, принося искупление, праведность, невинность и блаженство.

 

Бог вложил свое Слово в уста людей для того, чтобы они могли передавать его другим людям. Когда Слово Божие доходит до сердца человека, он начинает проповедовать его другим. Бог повелел, чтобы мы искали и находили Его живое Слово в свидетельствовании брата; в свидетельствовании, произнесенном устами. Поэтому христианин нуждается в другом христианине, чтобы услышать от него Слово Божие. Он нуждается в нем снова и снова в те моменты, когда он пребывает в неуверенности и унынии, ибо не может помочь себе сам, не искажая истины. Он нуждается в своем собрате- христианине как в вестнике и глашатае божественного слова спасения. Он нуждается в нем исключительно из-за Иисуса Христа. Христос в собственном сердце чувствует неуверенность, сердце его брата — уверенно.

 

Это также проясняет цель всего христианского общения: христиане встречаются, неся друг другу весть о спасении. И воля Божия — в том, чтобы они встретились и имели общение. Христианское общение основано исключительно на Иисусе Христе и на «праведности извне». Поэтому мы можем сказать лишь одно: христианская община держится на библейской и реформаторской вести оправдания человека по милости Божией, что лежит в основе стремления христиан общаться друг с другом.

 

Во-вторых, христианин приходит к другим только через Иисуса Христа. Среди людей существуют раздоры. «Он есть мир наш», — говорит об Иисусе Христе Апостол Павел (Еф. 2:14). Без Христа между человеком и Богом и между самими людьми происходит разлад. Христос сделался Посредником и примирил людей с Богом и друг с другом. Без Христа мы бы не познали Бога и не могли бы ни призывать Его, ни приходить к Нему. Без Христа мы также не смогли бы ни узнать своего брата, ни придти к нему. Путь друг к другу блокирован нашим эго. Христос проложил для нас путь к Богу и друг к другу. Теперь христиане могут жить в мире, любить друг друга и служить друг другу, могут быть единым целым. Но они могут делать это только следуя за Иисусом Христом. Мы становимся единым целым только в Иисусе Христе, мы связаны друг с другом только через Него. Он будет нашим Посредником до наступления вечности.

 

В-третьих, когда Божий Сын воплотился, Он из одной благодати всецело принял на себя наше существо, нашу природу, нас самих. Такова была вечная воля Триединого Бога. Теперь мы в Нем. Где Он, там и мы — в воплощении, на Кресте, в Его воскресении. Мы принадлежим Ему, потому что мы в Нем. Вот почему Священное Писание называет нас Телом Христовым. Но если мы были избраны и приняты вместе со всей Церковью в Иисусе Христе (не зная о том и не пожелав этого заранее), то мы также принадлежим Ему в Вечности друг с другом. Мы, живущие здесь в общении с Ним, в один прекрасный день будем иметь с Ним вечное общение. Глядя на брата-христианина, верующий должен знать, что он будет вечно связан с ним в Иисусе Христе. Христианская Община означает сообщество, существующее благодаря Иисусу Христу и в Иисусе Христе. На этой предпосылке основаны все наставления Священного Писания, касающиеся совместной христианской жизни.

 

«О братолюбии нет нужды писать к вам, ибо вы сами научены Богом любить друг друга… Умоляем же вас, братия, более преуспевать» (1 Фесс. 4:9, 10). Сам Бог взялся за то, чтобы научить нас братской любви. Единственное, что люди могут добавить от себя — это помнить Божье увещевание преуспевать в любви. Когда Бог проявил Свою благодать, явил нам Иисуса Христа как Брата, завоевал наши сердца Своей Любовью, это было началом наставления в божественной любви. Бог явил нам Свою милость, и мы научились быть милостивыми с братьями. Получив прощение вместо осуждения, мы также стали готовы прощать наших братьев. То, что Бог сделал для нас, мы должны делать для других. Чем больше мы получаем, тем больше мы способны отдавать. Чем меньше наша братская любовь, тем меньше мы живем Божьей милостью и любовью. Итак, Сам Бог научил нас принимать друг друга так же, как Бог принял нас во Христе. «Посему принимайте друг друга, как и Христос принял вас в славу Божию» (Рим. 15:7).

 

Человек, которого Бог привел к совместной жизни с другими христианами, постигает, что значит быть братьями. «Братья во Христе», так называл апостол Павел свою общину (Флп. 1:14). Люди являются братьями друг другу через Иисуса Христа. Я брат другому человеку благодаря тому, что Иисус Христос сделал для меня, а этот человек стал мне братом благодаря тому, что Иисус Христос сделал для него. Тот факт, что мы становимся братьями только через Иисуса Христа, имеет неоценимое значение. Я должен пребывать в общении не только с человеком, который серьезен, благочестив и ищет братского общения со мной. Моим братом является и другой человек, который искуплен Христом, очищен от греха и призван к вере и вечной жизни. Наше христианское общение определяется не тем, что представляет собой человек как христианин, и не его духовностью или набожностью. Наше христианское братство определяется тем, кем является человек благодаря тому, что совершил Христос. Наша христианская общность друг с другом заключается в том, что Христос совершил для каждого из нас. Это верно не только в самом начале, (как если бы со временем что-то еще должно быть привнесено в наше братство), но так будет всегда и вовеки. Я соединен с другими узами братства сейчас и всегда только через Иисуса Христа. По мере совершенствования христианского сообщества, все, что еще стоит между нами и мешает нам, отступит, а Иисус Христос и то, что Он совершил, станут единственной связующей нитью между нами. Мы принадлежим друг другу только через Иисуса Христа, всецело и вечно.

 

Это устраняет любое навязчивое желание иного общения. Кто хочет больше установленного Христом, тот стремится не к христианскому братству, а к какому-то необычному общению. В этом случае христианское братство в самом начале подвергается величайшей опасности, опасности подмены его собственной идеей религиозного общения, когда естественное желание благочестивого сердца иметь общение с собратьями по вере путают с духовной реальностью христианского братства. В христианском братстве все покоится на ясном и четком понимании того, что, во-первых, христианское братство является не идеальной, а божественно реальностью, а во — вторых, христианское братство является духовной, а не душевной реальностью (6). (top)

Не идеальная, но божественная реальность

 

Существует множество примеров, когда христианские общины распадались только потому, что возникли из мечты. Серьезный христианин, впервые попавший в христианскую общину, обычно имеет собственное представление о том, каким должно быть христианское общение, и старается претворить его в жизнь. Но Божья благодать быстро разрушает мечты. Бог хочет привести нас к пониманию, что есть истинное христианское общение. Мы испытываем полное разочарование в других людях, в христианах в целом и, если повезет, — в самих себе.

 

Бог по благодати Своей не позволит нам жить в мире грёз даже малое время. Он не оставляет нас на произвол восторженных переживаний. Бог не есть Бог эмоций, Он — Бог истины. Только тот опыт общения, который сталкивается с разочарованием со всеми его неприятностями и неприглядными моментами, начинает становиться тем, чем он должен быть в Божьих очах, и начинает различать в вере то обетование, которое дано. Чем быстрее наступит это разочарование и связанное с ним потрясение, как в случае отдельного человека, так и в случае общины, тем лучше для человека и для общины. Община, которая не может пережить такой кризис и настаивает на сохранении иллюзии христианского общения, рано или поздно распадается. Любая человеческая мечта, привнесенная в христианскую общину, представляет собой угрозу для сохранения подлинной общины. Чтобы община выжила, мечта должна быть устранена. Тот, кто любит мечту об общине больше, чем реальную христианскую общину, способствует разрушению общины, даже если его намерения честны, серьезны и жертвенны.

 

Бог ненавидит нереальные мечты, которые делают человека горделивым и высокомерным. Человек, предающийся грезам об идеальной общине, требует исполнения своих мечтаний от Бога, людей и себя самого. Он приходит в христианскую общину со своими требованиями, устанавливает собственные законы, в соответствии с которыми судит братьев и Самого Бога. Он является живым упреком для остальных членов общины. Он действует так, как если бы был ее создателем, как если бы его мечта объединяла людей. Если дела идут не так, как он хочет, он говорит о провале своих усилий. Когда идеальная картина, которую он создал в своем воображении, разрушается, он считает, что община погибает. Тогда он становится сначала обвинителем своих братьев, затем обвинителем Бога и, наконец, отчаявшимся обвинителем самого себя.

 

Поскольку Бог заложил одно единственное основание нашего общения и объединил всех христиан в одном Теле, в Иисусе Христе задолго до того, как мы стали участвовать в христианской жизни, мы должны входить в эту совместную жизнь не назойливыми просителями, а благодарными получателями дара общения. Мы должны благодарить Бога за все то, что Он совершил и совершает для нас. Мы благодарим Бога за то, что Он дарует нам братьев, которые живут по Его призыву, Его прощением и Его обетованием. Мы не жалуемся, если Бог не дает нам чего-то, но благодарим Его за то, что Он дает нам каждый день. Разве нам недостаточно дано? Мы имеем братьев, которые будут с нами в борьбе с грехом и нуждой в благословении Его благодати. Разве божественный дар христианского общения меньше, чем сегодняшний или любой другой день или самый трудный и горестный день? Даже тогда, когда жизнь в общении с другими христианами отягощена грехом и непониманием, разве не является грешный брат по-прежнему братом, с которым я стою под Словом Христа? Разве не является его грех поводом непрестанно воздавать благодарение Богу за то, что мы оба можем жить во всепрощающей любви Бога в Иисусе Христе? Даже тот час, когда я испытываю разочарование в своем брате, является неизмеримо благотворным, потому что ясно показывает, что никто из нас никогда не сможет жить по своему слову и своими делами, а только по единственному Слову и Деянию, которые связывают нас друг с другом. Это прощение грехов в Иисусе Христе.

 

Когда утренний туман грез исчезает на рассвете, наступает ясный день христианского общения.

 

В христианской общине благодарность представляет собой то же самое, что и благодарность в любой другой сфере христианской жизни. Только тот, кто благодарит за малое, получает большое. Мы лишаем Бога возможности давать нам великие духовные дары, которые Он для нас сберегает, потому что не благодарим Его за каждодневные дары. Мы думаем, что не должны удовлетворяться малой толикой духовного знания, опыта и любви, которые нам даны, что мы должны постоянно и с нетерпением ждать наивысшего блага(7). В последствии мы сожалеем о том, что не имеем твердой уверенности, веры и опыта, которыми Бог наделил других, и думаем, что наше жалобное причитание есть признак благочестия. В молитве мы просим у Бога великих благ, но забываем благодарить Его за обычные небольшие (а на самом деле не такие уж небольшие) дары. Как может Бог наделить многим того, кто без благодарности принимает от Него малое? Если мы ежедневно не благодарим Бога за христианское окружение (даже такое, где нет обильных благословений, а только недостатки, слабая вера и проблемы), жалуемся, что все плохо и совсем не похоже на то, чего мы ожидали, мы не даем Богу развивать наше христианское общение в соответствии с тем, что дано всем нам в Иисусе Христе.

 

Это относится прежде всего к жалобам, которые часто слышишь от пасторов и ревностных прихожан. Пастор не должен жаловаться на приход не только другим людям, но и Богу. Приход дан ему не для того, чтобы он стал его обвинителем перед Богом и людьми. Когда человек отчуждается от своей христианской общины и начинает жаловаться на нее, он должен, прежде всего, обратить внимание на самого себя и посмотреть, не связана ли его проблема с пустой мечтой, которая должна быть развеяна Богом. Если это так, то пусть он возблагодарит Бога за эту трудную ситуацию, в которой он оказался. Если же это не так, он все равно должен воздерживаться от жалоб Богу на свою общину. Пусть лучше он обвиняет самого себя. Пусть он молит Бога о том, чтобы Он послал ему понимание своих неудач и греха и помог правильно относиться к своим братьям. Сознавая собственную вину, он должен молиться за своих братьев. Пусть он делает то, что ему поручено, благодаря за это Бога.

 

Христианская община подобна освящению христианина. Это Божий дар, который мы не можем требовать. Только Бог знает реальное состояние нашего освящения. То, что нам кажется мелким и незначительным, может быть великим в глазах Бога. Подобно тому, как христианин не должен постоянно слушать свой духовный пульс, так христианская община, данная нам Богом, не должна постоянно измерять свою температуру. Чем больше мы благодарны Богу за каждодневные даяния, тем более уверенно и надежно будет развиваться наше общение с другими христианами.

 

Христианское братство — это не идеал, каким мы его себе представляем. Это — скорее реальность, созданная Богом во Христе, в которой мы участвуем. Чем более отчетливо мы будем понимать, что основа, сила и обетование христианского общения в целом зиждется только на Иисусе Христе, тем с большим спокойствием мы будем относиться к общению с другими христианами, молиться о своей христианской общине и надеяться на нее. (top)

Духовная, а не человеческая реальность

 

Поскольку христианское сообщество основано исключительно на Иисусе Христе, оно является духовной, а не душевной (человеческой) реальностью. В этом его отличие от всех остальных сообществ. То, что создано Святым Духом, который помещает Иисуса Христа в наши сердца как Господа и Спасителя, называется в Священном Писании «духовным». «Душевное» или «человеческое» определяется в Священном Писании как всё связанное с естественными побуждениями, способностями и возможностями человеческого духа.

 

Основой любой духовной реальности является четкое и явное Слово Божие в Иисусе Христе. Основой любой человеческой реальности являются темные, неясные побуждения и расплывчатые желания человеческого ума. В основе сообщества Духа лежит истина; в основе человеческого сообщества — желание. Сутью сообщества Духа является свет, ибо «Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы» (1 Ин. 1:5), и «если же ходим во свете подобно как Он во свете, то имеем общение друг с другом» (1 Ин. 1:7). Суть человеческого сообщества есть тьма, «ибо изнутри, из сердца человеческого(8), исходят злые помыслы» (Мк.7:21). Глубокая ночь окутывает первопричины дел человеческих, вплоть до самых благородных и благочестивых порывов. Сообщество Духа есть общение людей, призванных Христом; человеческое общение есть общение благочестивых дел. В сообществе Духа ярким пламенем горит любовь братского служения — агапе; в человеческом сообществе тлеет темная любовь добрых и злых желаний — эрос. В первом случае мы имеем упорядоченное братское служение, во втором — беспорядочное желание удовольствий. В первом мы видим смиренное подчинение человека своим братьям; во втором — смирение, но все же высокомерное подчинение другого человека своим собственным желаниям(9). В сообществе Духа правит только Божье Слово, в человеческом сообществе наряду с Божьим Словом правит человек, наделенный исключительной властью, опытом, магическими суггестивными способностями. Там людей объединяет только Бог; здесь, помимо Слова, люди сами связывают себя друг с другом. Там вся власть, честь и господство отданы Святому Духу; здесь люди заняты поисками и созданием сфер власти и личного влияния. Справедливости ради надо сказать, что благочестивые люди делают это, исходя из наилучших и наивысших побуждений, но реальный результат их усилий сводится к тому, что Святой Дух свергается с престола и отодвигается на задний план. Фактически здесь действует только человек. В духовной сфере правит Дух; в человеческом сообществе правят психологические приемы и методы.

 

В первом случае мы имеем искреннюю, непсихологическую, неметодическую, помогающую любовь, обращенную на брата-христианина; во втором случае мы имеем психоанализ и его толкования. В первом случае служение брату является искренним и смиренным; во втором случае оно заключается в пытливом и расчетливом анализе незнакомца.

 

Возможно, следующее замечание поможет лучше понять разительный контраст между духовной и человеческой реальностью. В духовном сообществе не бывает близкой связи одного человека с другим, в то время как в человеческом обществе присутствует глубокое, стихийное, человеческое желание тесного, близкого общения с другими человеческими душами, точно так же, как плоти присуще желание физического слияния с другой плотью. Человеческая душа ищет полного слияния Меня и Тебя, будь то союз любви или притяжение другого человека в сферу своей власти и влияния, что в конце концов одно и то же. Именно в такой обстановке человек, по земным меркам сильный, находится в своей стихии, добиваясь восхищения, любви или страха более слабого человека. В этом случае человеческие связи, суггестивное влияние и узы являются всем; в тесном общении душ мы отражаем искаженный образ всего того, что изначально присуще только общению через нашего Посредника Иисуса Христа.

 

Итак, можно говорить о человеческой ассимиляции. Она проявляется всегда, когда человек сознательно или невольно злоупотребляет своей властью для того, чтобы оказать влияние на другого человека или на целое сообщество людей и подчинить их себе. Здесь одна душа непосредственно воздействует на другую душу. Сильный побеждает слабого; сопротивление слабого преодолевается влиянием сильного. Он сломлен, но не завоеван. Это становится очевидным, как только возникает потребность, чтобы «побежденный» самостоятельно действовал в сфере, в которую втянут, без человека, с которым он связан, а возможно и в оппозиции к нему. В этой ситуации подчиненный или «побежденный» человек ломается, и тогда становится ясно, что его «изменение» произведено не Святым Духом, а человеком, а потому неустойчиво.

 

То же самое можно сказать и о человеческой любви к ближнему. Эта любовь способна на удивительные жертвы. Во многих случаях она намного превосходит настоящую христианскую любовь в пылкой преданности и в видимых результатах. Она говорит христианским языком с потрясающим и волнующим красноречием. Но именно это имел в виду апостол Павел, сказать: «И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение»(10)(т.е., говоря другими словами, я объединю высочайшее проявление любви в делах с величайшей преданностью), «а любви не имею (т. е. любви Христа), нет мне в том никакой пользы» (1Кор. 13:3)(11). Человеческая любовь обращена на другого человека ради него самого, духовная же любовь любит другого ради Христа. Поэтому человеческая любовь ищет непосредственного контакта с другим человеком, любит его не так как свободного человека, а как человека, которого может к себе привязать. Она хочет заполучить, завоевать его любыми средствами, даже прибегая к силе. Она хочет быть неотразимой, она хочет править.

 

Человеческая любовь не очень высоко ценит истину. Она превращает истину в относительное понятие, ибо не позволяет ничему, даже истине, встать между любовью и любимым человеком. Человеческая любовь желает другого человека, его общества, его ответной любви, но она не служит этому человеку. Даже когда на первый взгляд кажется, что любовь служит другому человеку, на самом деле она только желает добиться своего. Есть два отличительных признака (являющихся по существу одним и тем же), характеризующих различие между духовной и человеческой любовью: (1) человеческая любовь не терпит, когда ставшее неискренним общение распадается ради подлинного общения; (2) человеческая любовь не может любить врага, т. е. того, кто серьезно и упорно сопротивляться ей. Причина в обоих случаях одна: человеческая любовь по своей сути является желанием, желанием общения с другим человеком. Пока это желание как- то удовлетворяется, любовь не сдается даже ради истины, даже ради настоящей любви с другим. Но когда исчезает надежда на то, что это желание исполнится, любовь обрывается и начинает видеть лицо врага. Любовь превращается в ненависть, презрение и клевету. Именно этот момент является отправной точкой для духовной любви. Вот почему человеческая любовь превращается в личную ненависть, когда встречается с подлинной духовной любовью, в основе которой лежит не желание, а служение. Человеческая любовь делает из себя самоцель, идола, которого она боготворит и которому все должно подчиняться. Она лелеет и взращивает идеал, она любит только себя и больше ничего на свете. А духовная любовь приходит от Иисуса Христа, она служит Ему одному и знает, что у нее нет непосредственного доступа к близкому общению с другими людьми.

 

Между любящим человеком и людьми, которых он любит, стоит Иисус Христос. Я не могу сказать заранее, что означает любовь других, исходя из общей идеи любви, которая вырастает из моих человеческих желаний, все это в глазах Христа может быть скорее ненавистью и коварным эгоизмом. В Своем Слове Христос рассказывает, что такое любовь. Вопреки всем моим убеждениям Иисус Христос говорит мне, чем на самом деле является моя любовь к братьям. Поэтому духовная любовь связана исключительно со Словом Иисуса Христа. Когда Христос предлагает мне общение с другими людьми во имя любви, я буду Его поддерживать. Когда Его истина побуждает меня расторгнуть nayemhe во имя любви, я расторгну его, несмотря на то, что против этого протестует моя человеческая любовь. Поскольку в основе духовной любви лежит не желание, а служение, она любит врага, как брата. Духовная любовь зарождается не в брате, не во враге, но во Христе и Его Слове. Человеческая любовь никогда не поймет духовную любовь, ибо духовная любовь дается свыше; это что-то совершенно иное, незнакомое и непостижимое для человеческой любви.

 

Поскольку между мною и другими людьми стоит Христос, я не осмеливаюсь руководить своими отношениями с ними. Христос обращается и ко мне, и к другим людям, чтобы мы могли быть спасены. Мы можем быть спасены только самим Христом. Это означает, что я не должен руководить другим человеком и подчинять его любовью. Другому человеку нужна независимость. Он хочет, чтобы его любили как человека, ради которого Христос вочеловечился, умер и воскрес, как человека, прощение грехов и вечная жизнь которого были куплены кровью Христа.

 

Поскольку Христос, несомненно, принимал участие в жизни моего брата задолго до того, как я начал это делать, я должен оставить этому человеку его свободу, чтобы он был Христов; я должен воспринимать его только как человека, каким он уже является в глазах Христа. Таков смысл предлагаемой нами позиции — мы можем воспринимать других людей только через посредничество Христа. Человеческая любовь создает свой собственный образ другого человека: кем он является и кем он должен стать. Она берет жизнь другого человека в свои руки. Духовная любовь видит и признает истинный образ другого человека, полученный от Иисуса Христа; образ, который воплотил сам Иисус Христос и который запечатлен на всех людях.

 

Поэтому духовная любовь проявляется в том, что все, что она говорит и делает, восхваляет Христа. Она не будет «давить» на других людей и грубо вмешиваться в их жизнь. Она не будет находить удовольствие в благочестивой человеческой горячности и возбуждении. Наоборот, она воспримет другого человека с чистым Словом Божиим и будет готова оставить его с этим Словом на долгое время, желая вновь отпустить его, чтобы Христос мог быть с ним. Она будет уважать черту, проведенную Христом между ним и мной; она найдет полное общение с ним во Христе, который один связывает всех нас воедино. Таким образом, духовная любовь будет говорить Христу о брате больше, чем о Христе брату. Она знает, что самый прямой путь к другим всегда лежит через обращение в молитве к Христу и что любовь других целиком зависит от истины во Христе. Именно исходя из этой любви ученик Иисуса Иоанн говорит: «Для меня нет большей радости, как слышать, что дети мои ходят в истине» (3 Ин. 4).

 

Человеческая любовь живет неконтролируемыми и неуправляемыми темными желаниями; духовная любовь живет в чистом свете служения, предписанного истиной. Человеческая любовь приводит к подчинению другого человека, к зависимости и ограничениям. Духовная любовь порождает свободу братьев согласно Слову. Человеческая любовь взращивает оранжерейные цветы; духовная любовь приносит плоды, произрастающие в соответствии с благой волей Бога и в хорошую погоду и в ненастье. Существование совместной христианской жизни зависит от того, сумеет ли она вовремя обрести способность видеть различие между человеческим идеалом и Божьей реальностью, между духовным и человеческим сообществами.

 

Жизнь или смерть христианского сообщества (общины) зависит от того, приобретет ли оно мудрость увидеть эту разницу своевременно (т. е. как можно скорее). Другими словами, жизнь в христианском общении по Слову будет устойчивой и жизнеспособной, если она не превратится в организационное движение, порядок, общество, collegium pietatis(12), а наоборот — будет рассматривать себя как часть единой,святой,кафолической Христианской Церкви(13), где она активно и пассивно участвует и в страданиях, и в борьбе, и в обетованиях Церкви в целом. Любой принцип выбора и любое разделение, связанное с ним, которое объективно не обусловлено общей работой, местными условиями или семейными связями, представляет собой величайшую опасность для христианского сообщества (общины). Когда встают на путь интеллектуального или духовного выбора, человеческий элемент всегда исподволь добивается своего, лишая христианское общение его духовной силы и благотворности для Церкви и приводя к сектантству. Исключение слабых, незначительных и вроде бы бесполезных людей из Христианского сообщества (общины) может фактически означать исключение Христа; в образе бедного брата Христос стучится в дверь. Поэтому мы должны проявлять здесь большую осторожность.

 

Непроницательный наблюдатель может подумать, что эта смесь идеального и реального, человеческого и духовного, скорее всего, присутствует там, где структура человеческих отношений имеет несколько уровней, например, в браке, семье, дружбе, т. е. там, где человеческий элемент уже узурпировал центральное место в создаваемом сообществе (союзе) и где духовное является лишь дополнением физического и интеллектуального. Согласно этой точке зрения опасность смешивания этих двух сфер (человеческой и духовной) присутствует только в таких взаимоотношениях, но она отсутствует в чисто духовном общении. Это — большое заблуждение. Весь существующий опыт говорит о том, что истина заключается как раз в обратном. В браке, семье, дружбе присутствует осознание понимания ограниченной созидательной силы, выстраивающей эти отношения.

 

Во взаимоотношениях такого рода люди очень хорошо знают (если они разумны), где кончается человеческое и где начинается духовное. Они знают разницу между физическими, интеллектуальными и духовными отношениями. Там же, где создается общение чисто духовного плана, всегда возникает опасность, что во взаимоотношения будет привнесено и перемешано с духовным все человеческое. Чисто духовные отношения не только опасны, но и совершенно анормальны. Мы должны быть особенно осторожны в тех случаях, когда духовное общение не включает наши физические и семейные отношения, а также обычное общение, т. е. все то, что возникает в повседневной жизни, предъявляя требования к людям, работающим вместе. Вот почему, как показал опыт, человеческий элемент наиболее легко проявляется во время кратковременных семинаров (когда участники вместе живут и работают). Нет ничего проще, чем вызвать восторженный энтузиазм в общении христиан за эти несколько дней совместной жизни, но нет ничего и более фатального, чем это, для продуманных здравых повседневных братских взаимоотношений.

 

Вероятно, не найдется ни одного христианина, кому Бог не дал бы воодушевляющих моментов подлинного христианского общения, хотя такие моменты — нечто дополнительное, что милостиво дается сверх «хлеба насущного» жизни христианского сообщества. У нас нет права требовать их. Мы живем вместе с другими христианами не для того, чтобы приобретать их в собственность. Не переживание христианского братства, а твердая вера в братстве сплачивает нас. Бог хочет принимать участие в жизни каждого из нас (и Он это делает). В нашей вере мы рассматриваем это как величайший дар, это наполняет нас радостью и счастьем, но одновременно подготавливает к переживаниям периодов жизни, когда Бог не дает нам братского общения. Мы объединены верой, а не жизненными событиями.

 

«Как хорошо и как приятно жить братьям вместе!» — так восхваляется в Священном Писании жизнь в общении с другими христианами согласно Слову Божьему. Но сегодня мы с полным правом можем истолковать слова «вместе» следующим образом: «быть единым во Христе», ибо только Иисус Христос объединяет нас. «Он — наш мир». Только через Него мы получаем доступ к общению друг с другом, находим радость друг в друге и в совместном общении. (top)

 

 

ГЛАВА 2. День в христианском общении

 

Des Morgens, Gott, dich loben wir,

Des Abends auch beten vor dir.

Unser armes Lied rьhmt dich

Jetzund, immer und ewiglich.

(Лютер, по Амвросию) (14) (top)

 

Начало дня

 

«Слово Христово да вселяется в вас обильно» (Кол. 3:16). Ветхозаветный день начинается вечером и заканчивается на закате солнца следующего дня. Это — время ожидания. День в Новозаветной Церкви начинается с рассветом и заканчивается с восходом солнца на следующий день. Это — время исполнения ожиданий, время воскресения Господа. Христос родился ночью, свет — во тьме. Когда Христос страдал и умер на Кресте, полдень стал ночью. Но на рассвете Пасхального воскресения Христос победно воскрес.

 

«До наступления рассвета на небе

Мой Спаситель Христос воскрес,

Он избавил нас от греха и ночи, и

Принес нам радость, жизнь и свет

Аллилуйя» (15).

 

Этот гимн пели в церкви Реформации. Христос — «Солнце правды»(16),восходящее над ожидающей паствой(Мал.4:2)(17),и любящие Его будут «как солнце, восходящее во всей силе своей» (Суд. 5:31). Раннее утро принадлежит Церкви воскресшего Христа. На рассвете дня она вспоминает то утро, когда смерть и грех были побеждены, и человечество обрело новую жизнь и спасение.

 

Что мы, уже не боящиеся ночи, знаем сегодня о великой радости наших праотцев и первых христиан каждое утро при наступлении света? Если мы хотим снова узнать о хвале и молитвах, подобающих триединому Богу на рассвете дня; о Боге Отце и Создателе, хранившем нас темной ночью и пробудившим нас к новому дню; о Боге Сыне и Спасителе, который превозмог смерть и ад и пребывает среди нас как Победитель; о Боге Святом Духе, изливающем яркий свет Слова Божьего в наши сердца на рассвете, прогоняющем темноту и грех и учащем нас правильно молиться, — то почувствуем радость, которую испытывают братья, живущие в христианском единстве, когда собираются рано утром для совместного поклонения Богу, слушания Слова Божьего и молитвы. Утро не принадлежит одному человеку, оно принадлежит Церкви Триединого Бога, христианской семье, братству. Существует огромное количество древних гимнов, призывающих верующих вместе поклоняться Богу ранним утром. Так, Богемские братья пели на рассвете:

 

День сменил темную ночь,

Просыпайтесь и вставайте, христиане,

Воздайте славу Богу, нашему Господу.

Помните, что Господь Бог

Создал вас по образу Своему,

Чтобы вы познали Его (18).

 

***

 

Снова сияет день широко,

Братья, вознесем хвалу Господу,

Чья милость и благодать хранила нас

Темной ночью, пока мы спали.

Сохрани нас, Боже, и в сей день,

Ибо мы бедные странники.

Будь нам Заступником, сохрани нас

От всякого зла (19).

 

***

 

Свет дня занимается.

Браться, возблагодарим благого Бога

За то, что он милостиво сохранил нас в ночи.

Приносим себя в жертву Тебе, о Боже.

Направь наше слово, дело и устремление

По Своей воле и

Обрати их во благо (20).

 

Жизнь общины по Слову Божьему начинается с совместного поклонения Богу в начале дня. Семья собирается, чтобы воздать хвалу и благодарение Богу, прочитать Священное Писание и помолиться. Тишина утра нарушается сначала молитвой, а затем песней общины. После ночной тишины гимны и Слово Божье воспринимаются особенно легко. Священное Писание учит, что первая мысль и первое слово дня принадлежат Богу: «Господи! рано услышь голос мой, и рано предстану перед Тобою, и буду ожидать» (Пс. 5:4). «Рано утром молитва моя предваряет Тебя» (Пс. 87:14). «Готово сердце мое, Боже, готово сердце мое: буду петь и славить. Воспрянь, слава моя, воспрянь, псалтирь и гусли! Я встану рано». (Пс. 56:8, 9). На рассвете верующий человек стремится к Богу: «Предваряю рассвет и взываю; на слово Твое уповаю» (Пс. 119:147). «Боже! Ты Бог мой, Тебя от ранней зари ищу я; Тебя жаждет душа моя, по Тебе томится плоть моя в земле пустой, иссохшей и безводной» (Пс. 62:2). В Книге Премудрости Соломона (неканонической) мы читаем: «Знаем, что должны предварять солнце, чтобы возносить тебе благодарность, и на рассвете дня мы должны молится тебе», а в Книге Премудрости Иисуса, сына Сирахова, так говорится о тех, кто изучает Библию: «Сердце свое он направит к тому, чтобы с раннего утра обращаться к Господу, сотворившему его, и будет молиться пред Всевышним» (39:6). В Библии также говорится об утренних часах как о времени, когда Бог особенно помогает. О Божьем граде сказано, что «Бог поможет ему с раннего утра» (Пс. 45:6). Милосердие Божье «обновляется каждое утро!» (Плач 3:23).

 

Для христиан начало дня не должно быть отягощено думами и заботами о предстоящих трудах. На пороге нового дня стоит Господь, который сотворил его. Тьма и ночные кошмары отступают перед ярким светом Иисуса Христа и Его Словом. Все беспокойство, все постороннее, все заботы и тревоги отступают перед Ним. Поэтому в начале дня пусть суетные и пустые разговоры утихнут, пусть первая мысль и первое слово принадлежат Ему — Тому, кому принадлежит вся наша жизнь. «Встань спящий, и воскресни из мертвых, и осветит тебя Христос» (Еф. 5:14).

 

Священное Писание очень часто напоминает нам, что Божьи люди вставали рано, чтобы искать Бога и выполнять его уставы. Так поступал Авраам, Иаков, Моисей и Иисус Навин (Ср. Бытие 19:27, 22:3; Исход 8:16, 9:13, 24:4; Иисус Навин 3:1, 6:12 и т. д. ). В Евангелии, где нет лишних слов, так говорится о самом Иисусе: «А утром, встав весьма рано, вышел и удалился в пустынное место и там молился» (Мк. 1:35). Некоторые люди встают рано из-за беспокойства и волнений, Священное Писание называет это бесполезным: «Напрасно вы рано встаете… едите хлеб печали» (Пс.126:2)(21).Но можно вставать рано ради любви к Богу. Так делали библейские мужи.

 

Утреннее молитвенное время должно включать чтение Священного Писания, пение гимна и молитву. Для разных групп людей требуются разные формы поклонения. Семья, в которой есть дети, проводит утреннее молитвенное время иначе, чем группа священнослужителей, но это естественно, т. к. группа теологов не может довольствоваться содержанием детских молитв. Однако любое совместное молитвенное время должно включать чтение текста Священного Писания, пение церковных гимнов и общую молитву. Рассмотрим это более подробно. (top)

Секрет Псалтыри

 

Новый Завет подчеркивает необходимость «назидать себя псалмами» (Еф. 5:19): «научайте и вразумляйте друг друга псалмами» (Кол. 3:16). Со времен раннехристианской Церкви совместному пению (чтению) псалмов придавалось особое значение, и до сего дня во многих церквях каждое церковное богослужение начинается с псалмов. Но в наши дни раннехристианская традиция псалмопения почти утрачена, и мы должны найти способ возродить ее. Псалтирь занимает в Священном Писании уникальное место. Это — Слово Божие и, за несколькими исключениями, это и молитва верующих. Что это значит? Как Слово Самого Бога может одновременно являться и молитвой, обращенной к Богу?

 

Этот вопрос связан с открытием, которое делает каждый, кто начинает произносить псалмы как молитву. Сначала человек произносит псалмы как свою собственную молитву, но вскоре начинает понимать, что некоторые из них ему не подходят. Вспомним, например псалмы о невинности (безгрешность), мести, проклятии, а также некоторые псалмы о страданиях Мессии. Тем не менее, эти молитвы являются словами Священного Писания, которые истинный христианин не может обойти как устаревшие или как «ранний этап религии». Верующий не судит Слова Священного Писания, хотя и понимает, что не может молиться этими словами. Он может читать и слушать псалмы как молитвы другого человека, может удивляться и негодовать, но он не может ни использовать их в своей молитве, ни исключить их из Библии.

 

В подобной ситуации лучше сначала обходить необъяснимые места, вновь и вновь возвращаясь к простому и понятному. Однако именно благодаря этим «непонятным» псалмам мы начинаем проникать в секрет Псалтыри. Тот псалом, который мы не можем произнести как свою молитву, который нас ужасает и заставляет «запинаться», подсказывает нам, что здесь молится Кто-то другой, Тот, кто утверждает свою безгрешность, кто призывает Божий суд, кто достиг бесконечных глубин страдания, и этот Кто- то — Сам Христос. И Он молится не только в этих, но и во всех остальных псалмах.

 

Новый Завет и церковь с самого начала свидетельствовали об этом. Человек Иисус Христос, не понаслышке знакомый с бедствиями, болезнями и страданиями, но безгрешный и праведный, молится в псалмах устами церкви. Псалтырь — это молитвенная книга Иисуса Христа в самом подлинном смысле этого слова. Его молитвы создали Псалтирь, который стал Его молитвой на все времена. Понимаем ли мы теперь, как Псалтирь может одновременно представлять собой молитвы, обращенные к Богу, и Слово самого Бога, т. е. молящегося Христа? Через Псалтирь Иисус Христос молится в своей Церкви (общине). Его Церковь (община) также молится. Молится и каждый верующий в отдельности, но не от своего имени, а во имя Иисуса Христа. Он молится не по естественному желанию сердца, а из воплощения Христа молитвой Иисуса-человека, получая обетование, что молитва будет услышана, поскольку Христос через Псалтирь молится вместе с ним и со всей общиной пред небесным престолом Бога. Или вернее, поскольку христиане, произнося в молитве псалмы, объединяются молитвой Иисуса Христа, их молитва доходит до слуха Божьего. Христос становится их заступником.

 

Псалтирь — это заступническая молитва Христа за Церковь. Теперь, когда Христос пребывает с Отцом, новое человечество — Тело Христово на земле — продолжает молиться его молитвой, и так будет до конца времен. Эта молитва принадлежит не отдельному человеку, а всему Телу Христову. Только во Христе становится реальностью то, о чем говорит Псалтырь, и что человек никогда не сможет полностью постигнуть и назвать своим. Вот почему верующие, в молитве произнося псалмы, объединяются в особое братство. Даже если христианин в молитве пропускает какой-то стих или псалом, он есть в молитве другого члена общины, потому что является молитвой истинного Человека Иисуса Христа и Его Тела на земле.

 

В Псалтыри мы учимся молиться на примере молитвы Христа. Псалтирь — это великая школа молитвы. Мы учимся, во-первых, молиться по Слову Божьему и по обетованию. Христианская молитва стоит на прочном фундаменте явленного Слова; она не имеет ничего общего с расплывчатыми эгоистичными желаниями. Мы молимся на основе молитвы истинного Человека — Иисуса Христа. Именно это имеет в виду Священное Писание, говоря, что Святой Дух молится в нас и за нас, что Христос молится за нас, и мы можем обращаться к Богу с молитвой только во имя Иисуса Христа.

 

Во-вторых, мы узнаем, о чем нужно молиться. Хотя молитвы Псалтыри охватывают очень широкий спектр жизненных ситуаций, намного превосходящий опыт одного человека, мы с верой произносим все молитвы Христа, Который был истинным Человеком, и один испытал все, о чем говорится в молитве.

 

Итак, можем ли мы произносить в молитвах псалмы проклятия? Если исходить из того, что мы, сами грешники, связываем молитвы об отмщении со злыми мыслями, то мы не должны этого делать. Но если в нас пребывает Христос, принявший на себя отмщение Бога и подвергшийся гневу Божьему вместо нас ради искупления своих врагов, то мы, будучи во Христе, тоже можем молиться псалмами, исходящими из сердца Иисуса Христа(22).Можем ли мы вместе с Псалмопевцем называть себя безвинными, благочестивыми и праведными? Нет, не можем, оставаясь тем, что мы есть. Мы не можем говорить о своих добродетелях в молитве, исходящей из порочного сердца, но мы можем и должны говорить о них, если молитва исходит из сердца Христа, Который был безгрешен и чист, непорочность Которого частично перешла и на нас через веру. Поскольку «кровь и праведность Христа»стали«нашим великолепным облачением»(23) , мы можем и должны молиться псалмами невинности, которые есть молитва Христа за нас и Его дар нам. Через Него нам принадлежат и эти псалмы тоже.

 

Но как нам молиться псалмами, где говорится о невыразимых страданиях и несчастьях, смысл которых не доходит до нас? Мы можем и должны молиться ими, но не для того, чтобы прочувствовать то, с чем наши сердца не сталкивались или жаловаться. Мы делаем это, потому что страдания были реальны в Иисусе Христе. Человек Иисус Христос испытал болезни, боль, унижение и смерть. В его страданиях и смерти вся плоть страдала и умерла. То, что произошло с нами на Кресте Христа — смерть ветхого человека, — а также благодаря тому, что происходит и должно происходить в нас после крещения — отмирание плоти, — дает нам право молиться этими молитвами. Через Крест псалмы переданы Телу Христа на земле как молитвы, исходящие из Его сердца.

 

На этом мы закончим рассмотрение данной темы. Мы стремились показать объем и глубину Псалтыри как молитвы Христовой. На земле мы можем познавать ее смысл лишь постепенно.

 

В-третьих, псалмы учат нас молиться сообща. Молится все тело Христово, и каждый отдельный христианин понимает, что его молитва — лишь крохотная часть общей молитвы церкви. Он учится молиться молитвой Тела Христова. Это приподнимает его над личными заботами, позволяя молиться беззаветно. В ветхозаветных общинах многие псалмы, скорее всего, использовались как антифон. Так называемый parallelismus membrorum(24),повтор во второй строке стиха представляет собой не просто литературную форму. Он имеет определенное значение для церкви и теологии.

 

Было бы очень полезно основательно рассмотреть этот вопрос. Прочтите псалом 5, являющийся ярким примером антифона. Там одно и то же прошение возносят Богу два голоса. Разве это не доказательство тому, что человек, молясь, никогда не молится один? В молитве всегда присутствует другой член братства Тела Христова, — сам Иисус Христос, молящийся с верующим, чтобы его молитва могла быть истинной. Разве повторы, которым в Псалме 118, кажется, нет конца, не дают нам полное основание предполагать, что каждое слово должно проникать в глубину сердца, что достигается только бесконечным повторением? Разве это не указывает на то, что молитва — не излияние чувств в минуты горя или радости, а непрекращающееся познание, принятие и запечатление в человеческом разуме воли Божьей в Иисусе Христе?(25)Расположив псалмы в другом порядке, а именно, согласно семи прошениям Молитвы Господней, Этингер открыл глубокую истину, обнаружив, что весь спектр молитвенных прошений Псалтыри неразрывно связан с краткими прошениями Молитвы Господней(26). Во всех наших молитвах присутствует только молитва Иисуса Христа. Только она содержит обетование исполнения и освобождает нас от пустословия языческих повторов. Чем глубже мы постигаем псалмы и чем чаще мы их произносим, тем проще и богаче становятся наши молитвы. (top)

Чтение Священного Писания

 

Когда семья собирается для поклонения Богу, после молитвы, псалмов и пения гимна следует читать Священное Писание. «Занимайся чтением» (1 Тим. 4:13). Нам нужно преодолеть много предубеждений, чтобы придти к правильному чтению Священного Писания. Почти все мы выросли с мыслью, что чтение Писания — всего лишь слышание слова Божия на каждый день. Поэтому для многих чтение Писания состоит лишь из нескольких коротких стихов, формирующих основную мысль дня. Подборка стихов из Библии для ежедневного чтения, опубликованная Моравскими Братьями (27), является, конечно, настоящим благословением для всех, кто с ней знаком. Это к своему удивлению открыли многие христиане, особенно во времена испытаний. Однако эти краткие библейские отрывки не могут заменить чтения Писания в целом. Библейский стих на каждый день — еще не все Священное Писание, которое остается на все времена, до Последних Дней. Священное Писание — это больше, чем призыв, больше, чем «хлеб на каждый день»(28).Это Слово,явленное Богом для всех людей и на все времена. Священное Писание не есть совокупность отдельных отрывков; это единое целое, и именно так оно должно восприниматься.

 

Священное Писание представляет собой Слово Божье. Только в бесконечности его внутренних связей, в соединении Ветхого и Нового Завета, обетования и его исполнения, жертвенности и закона, закона и Евангелия, жизни и надежды можно постигнуть во всей полноте свидетельство об Иисусе Христе. Вот почему помимо молитвы и псалмов молитвенное время должно включать более продолжительное чтение из Ветхого и Нового Заветов.

 

Утром и вечером христианская семья должна читать вслух одну главу из Ветхого Завета и хотя бы полглавы из Нового Завета. Когда семья начинает вводить эту практику у себя дома, многим членам семьи даже такой небольшой объем чтения кажется чрезмерным. Они возражают против нового порядка, говоря, что невозможно воспринять и удержать так много мыслей и событий, что читать больше, чем можно усвоить, значит проявлять неуважение к Божьему Слову. Мы довольно охотно соглашаемся с этими возражениями и возвращаемся к старому обычаю — читать только отдельные библейские стихи.

 

Однако здесь таится большая ошибка. Если нам, взрослым христианам, действительно трудно понять даже одну главу Ветхого Завета, то нам должно быть стыдно. Что это говорит о нашем знании Писания и о нашем предыдущем чтении его? Если бы нам была знакома суть читаемого, мы могли бы спокойно прослушать целую главу, особенно если перед нами лежит открытая Библия. Приходится признаваться, что мы еще мало знакомы с Писанием. Незнание Божьего Слова заставляет нас серьезно пересмотреть отношение к чтению Библии, иначе и не может быть. И разве мы, служители церкви, не должны тут быть первыми?

 

Не пытайтесь возразить, что цель молитвенного времени гораздо глубже, чем изучение содержания Писания, что это слишком простая цель, которая достигается отдельно от поклонения. Подобное возражение связано с ошибочным представлением о «молитвенном собрании». Божье Слово должно быть услышано каждым по-своему в зависимости от меры своего понимания. Ребенок впервые слышит и постигает Библию в семейном кругу. Взрослый христианин постоянно изучает Библию, совершенствуя свои знания. Этому процессу нет конца.

 

Не только молодые, но и взрослые христиане жалуются на слишком долгое чтение Священного Писания и на то, что многое в нем они не понимают. На это можно ответить так: для зрелого христианина любое чтение Писания является «слишком длинным», даже самое короткое. Что это значит? Писание — это единое целое, каждое слово и предложение в нем настолько тесно связаны с целым, что невозможно охватить это целое, слушая отдельные отрывки. Отсюда следует, что все Писание и каждый его отрывок выше нашего понимания. Хорошо бы постоянно напоминать себе об этом факте, указывающем на Иисуса Христа, «в Котором сокрыты все сокровища премудрости и ведения». (Кол. 2:3). Можно сказать, что чтение Писания и должно быть немного «длинным», потому что это не просто полезная мудрость, но Божье Слово, открывающееся в Иисусе Христе.

 

Поскольку Писание является corpus, живым целым, семейные общины должны придерживаться так называемого lectio continua (29), или последовательного чтения. Исторические книги, пророки, Евангелия, Послания и Откровение должны читаться как Слово Божье, в контексте. Слушая их, верующие переносятся в чудесный мир откровений израильского народа с его пророками, судьями, царями и князьями, с его войнами, праздниками, жертвоприношениями и страданиями. Община верующих становится свидетельницей рождения, крещения, чудес и речей Христа, Его страданий, смерти и воскресения. Верующие принимают участие в событиях, которые произошли на земле ради блага всего мира, получая при этом спасение в Иисусе Христе.

 

Последовательное чтение книг Библии переносит слушателя туда, где Бог когда-то раз и навсегда совершил Свое деяние ради спасения людей. Именно в богослужебных чтениях исторические книги Писания читаются как будто заново. Забывая и теряя себя, мы переходим Красное Море, бродим по пустыне и, перейдя реку Иордан, входим в обетованную землю. Вместе с Израилем мы впадаем в сомнения и неверие, но через наказание и раскаяние вновь обретаем Божью помощь и верность. Все это — не просто фантазия, а святая, божественная реальность. Мы вырваны из сегодняшнего дня и помещены в гущу событий Святой истории Бога на земле. На ней Бог занимался нами, Он по- прежнему занимается нами, нашими нуждами и грехами, наказывая и милуя. Важно не то, что Бог принимает участие в нашей жизни, а то, что мы — почтительные слушатели и участники деяний Бога в священной истории, земной истории Христа. И пока мы участвуем в этой истории, Бог пребывает с нами.

 

Здесь мы видим совершенно иной взгляд на вещи. Божье присутствие и помощь должны не в нашей жизни проявляться, а быть показаны нам в жизни Иисуса Христа. Для нас более важно знать, что Бог совершил для Израиля, для Сына Своего Иисуса Христа, чем пытается понять, что Бог намерен сделать для нас сегодня. Тот факт, что Иисус Христос умер, более важен, чем моя собственная смерть. То, что Иисус Христос воскрес из мертвых, — моя единственная надежда на воскресение в Последний День. Наше спасение находится «вне нас»(extra nos)(30),поэтому я не могу найти спасение в истории моей жизни, а только в истории жизни Иисуса Христа. Только тот, кто ищет себя в Иисусе Христе, в Его воплощении, Кресте и воскресении, пребывает с Богом, а Бог пребывает с ним.

 

Если помнить об этом, чтение Св. Писания на молитвенных собраниях становится более значимым и благотворным с каждым днем. То, что мы называем нашей жизнью, нашими бедами, нашей виной — далеко не вся реальность. Наша жизнь, нужды, вина и спасение заключены в Святом Писании. Поскольку именно в нем Богу было угодно явить Себя, только там мы будем спасены. Только в Священном Писании мы учимся познавать нашу собственную историю.

 

Бог Авраама, Исаака и Иакова — это Бог и Отец Иисуса Христа и наш Отец. Мы должны заново учиться постигать и изучать Св. Писание, чтобы знать его так, как знали его отцы Реформации и наши отцы. Мы не должны жалеть свое время и старания, затраченные на изучение Св. Писания. Мы должны знать Св. Писание прежде всего ради нашего спасения. Но помимо этого есть и другие веские причины. Например, как мы можем приобрести чувство уверенности для личной жизни и участия в церковных делах, если не имеем прочного библейского основания? Наш путь определяется не нашим сердцем, но Словом Божьим.

 

Но кто сегодня понимает, что нам необходимы библейские подтверждения? Как часто, принимая важное решение, мы слышим доводы, взятые «из жизни» и «из опыта», и забываем о доводах Св. Писания. Житейские обоснования укажут выход из затруднительной ситуации в прямо противоположном направлении. Поэтому неудивительно, что тот, кто ставит под сомнение библейскую мудрость, на поверку оказывается человеком, не знающим и не изучающим Св. Писание. Тот, кто не учится разбираться в Библии применительно к самому себе, не является евангельским христианином.

 

Далее можно задать следующий вопрос: «Как можно помочь брату-христианину решить его проблему и рассеять его сомнения, если не с помощью Слова Божия?» Все наши собственные слова оказываются несостоятельными. Но тот, кто подобно хорошему «хозяину… выносит из сокровищницы своей новое и старое» (Мф. 13:52), кто может, исходя из богатства Слова Божия, извлечь из Св. Писания много наставлений, предостережений и утешений, тот сможет с помощью Божьего Слова изгнать демонов и помочь своему брату. «Притом ты из детства знаешь священные писания, которые могут умудрить тебя во спасении…» (2 Тим. 3:15).

 

Как же мы должны читать Св. Писание? В кругу семьи лучше всего читать вслух по очереди. Вскоре члены семьи поймут, что читать Библию вслух для других не так уж легко. Чем более естественно будет относиться человек к читаемому тексту, тем больше его чтение будет соответствовать содержанию.

 

В чтении легко заметить разницу между опытным христианином и новичком. Следует принять за правило не отождествлять себя с лицом, которое «говорит» в тексте Библии. Это не я разгневан, а Бог; это не я утешаю, а Бог; это не я наставляю, а Бог в Св. Писании. Конечно, я мог бы изобразить, как Бог гневается, утешает, наставляет, как бы представив себя в описываемой ситуации и читая текст не с монотонным безразличием, а с подлинным волнением и переживаниями. Однако разница между правильным и неправильным чтением Св. Писания заключается в том, что я не должен отождествлять себя с Богом, я просто должен служить Ему. В противном случае мое чтение будет напыщенным, эмоциональным и сентиментальным или же повелительным и властным, т. е. я буду привлекать внимание слушателей к себе, а не к Слову Божьему, что является наихудшим из грехов при чтении Св. Писания.

 

Для лучшего понимания можно привести аналогичный пример из другой области. Положение, в котором находится человек, читающий Св. Писание вслух, можно сравнить с чтением письма своего друга кому-то еще (31). Ведь вы не будете читать это письмо так, как если бы вы сами написали его. При чтении письма дистанция между вами и вашим другом сохраняется. Но с другой стороны вы не можете читать это письмо другим людям так, как если бы оно было вам безразлично. Вы читаете его с интересом и уважением. Нельзя добиться правильного чтения вслух Св. Писания путем заучивания каких-то технических приемов. Правильное чтение Св. Писания может удаваться лучше или хуже в зависимости от духовного настроя. Во многих случаях не приукрашенное, неторопливое чтение Библии простыми христианами, имеющими большой опыт чтения, намного превосходит самое возвышенное чтение священнослужителя.

 

Последовательное чтение Св. Писания не означает, что верующие забываю о коротких отрывках из Библии. Их можно читать как текст на предстоящую неделю или день в начале молитвенного собрания или в других случаях. (top)

Новая песнь

 

Вслед за молитвой с произнесением псалмов и чтением Св. Писания должно следовать пение гимна. Гимн — это голос Церкви, восхваляющий Бога, благодарящий Его и молящийся Ему.

 

«Воспойте Господу новую песнь», (32) — призывает псалмопевец. Каждое утро в семейном кругу поется новый гимн — гимн Христа. Вся Божья Церковь поет этот гимн на земле и на небесах, призывая нас к единению. Бог уготовил Себе одну великую песнь хвалы на все века, и тот, кто вступает в Божье сообщество, присоединяется к поющим эту песнь. Это песнь, которую «все утренние звезды пели вместе и радовались ангелы» (Иов 38:7, современный перевод). Это победная песнь детей Израиля после перехода Красного моря(33), Величание Девы Марии после благовещения(34), хвалебная песнь Павла и Силы в тюрьме(35),хвала певцов на морской глади после спасения, «песнь Моисея, раба Божия, песнь Агнца» (Откр. 15:3). Это новая песнь небесного братства.

 

Каждый день, утром и вечером, Церковь земная возносит песнь хвалы триединому Богу и Его делам. Эта песнь имеет различное звучание на земле и на небесах. На земле это песнь верующих, на небесах это песнь тех, кто видит Его воочию. На земле эта песнь выражается бедным человеческим языком, а на небесах это «неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» (2 Кор. 12:4), «новая песнь», которой «никто не мог научиться… кроме сих ста сорока тысяч» (Откр. 14:3), песнь под звуки «гуслей Божиих» (Откр. 15:2).

 

Что мы знаем об этой новой песни и гуслях Божьих? Наша новая песнь — это песнь земная, песнь странников, которым Слово Божие освещает путь. Земная песнь неразрывно связана со Словом, которое Бог явил в Иисусе Христе. Это бесхитростная песнь земных детей, призванных быть чадами Божьими; в ней нет экстаза и неистовства, только трезвое и благодарное размышление о явленном Богом Слове.

 

«Пойте и воспевайте в сердцах ваших Господу» (Еф. 5:19). Новая песнь сначала поется в сердце. Ее и нельзя петь никак иначе. Сердце поет, потому что исполнено Христом. Вот почему любое пение в церкви — духовный процесс. Верность и преданность Слову, единение в общине, большое смирение и дисциплина — вот основа совместного пения. Если сердце не участвует в пении, пение становится самовосхвалением. Где не воспевают Господа, там поют ради себя или ради музыки, и тогда новая песнь превращается в идолопоклонство.

 

«Назидайте самих себя псалмами и славословиями и песнопениями духовными» (Еф. 5:19). Наша песнь на земле — это Слово, облеченное в музыкальную форму. Почему христиане поют, когда собираются? Прежде всего, потому что, исполняя гимны, они имеют возможность вместе произносить одно и то же Слово и молиться. В гимне все внимание и молитва сосредоточены на Слове. То, что мы не читаем гимн, а поем, показывает, что слова не могут передать все, что мы хотим выразить, потому что суть гимна превыше любых земных слов. Тем не менее, мы поем не только мелодию, но и слова хвалы и благодарения, исповедания и молитвы. Музыка здесь полностью подчинена Слову, показывая его непостижимую суть.

 

Поскольку гимн неотделим от Слова, совместное пение верующих, особенно в семейном кругу — это в основном пение в один голос. Слова и музыка сливаются в необычайной гармонии. Возвышенный тон одноголосного пения держится на словах гимна, ему не требуется музыкальное подкрепление других голосов. «Давайте петь единым голосом сегодня,из глубины души вознося Богу хвалу и молитву»(36)— так пели Богемские братья. «Единодушно, едиными устами славьте Бога и Отца Господа нашего Иисуса Христа» (Рим. 15:6).

 

Чистота, не приукрашенная музыкальными приемами, ясность, не замутненная стремлением придать музыке такую же важность, как у Слова, простота и скромность, человечность и теплота — все это должно быть присуще совместному пению верующих. Справедливости ради надо сказать, что красота такого пения открывается нашему слуху лишь постепенно, в результате постоянного упражнения. Воспримет община такое пение или нет, зависит от ее духовной интуиции. Это пение Господу, пение Слова, исходящее из сердца, пение в единстве.

 

У одноголосного пения есть враги, от которых следует решительно избавляться. Нигде в богослужении так не проявляется тщеславие и дурной вкус, как в пении. Речь идет, например, о добавлении второго голоса, что практикуется почти повсеместно. С его помощью одноголосному пению пытаются придать полноту звучания, что губит и слова, и мелодию. Это может быть бас или альт, обращающий на себя внимание тем, что поет на октаву ниже, или солист, поющий в полный голос, крещендо и трелями затмевая все остальное. Есть и менее опасные «враги» — «немузыкальные» люди, которые просто не умеют петь (кстати, их гораздо меньше, чем нас хотят уверить), а также прихожане, которые не в настроении, не участвуют в пении, нарушая тем самым гармоничное общение верующих.

 

При всей своей трудности одноголосное пение относится скорее к духовной области, чем к области музыки. Там, где каждый верующий настроен на совместное поклонение и дисциплину, одноголосное пение при всей своей простоте приносит особую, неповторимую радость.

 

Для овладения навыком одноголосного пения следует начинать с хоралов времен Реформации и гимнов Богемских братьев, а затем переходить к гимнам раннехристианской церкви. Тогда само собой придет понимание, какие гимны из наших сборников подходят для пения в унисон, а какие нет. Здесь любое слепое следование доктрине (с чем мы постоянно сталкиваемся) исходит от лукавого. Решение следует принимать исходя из свойств каждого конкретного гимна, чрезмерно не усердствуя в борьбе с традицией. Христианская семья должна стараться выучить как можно больше гимнов наизусть. Этого можно добиться, если каждый раз, собираясь для молитвы, петь помимо целого гимна еще несколько строф в перерыве между чтением Св. Писания.

 

В пении следует упражняться не только в определенное время дня, но и в определенные дни недели. Чем больше мы поем, тем больше радости получаем от пения. Но главное, чем больше любви, дисциплины и радости мы вкладываем в пение, тем больше благословений принесет оно общине.

 

Совместное пение — это голос церкви. Пою не я, а церковь, я же, как один из ее членов, принимаю участие в ее пении. Совместное пение должно улучшать наше духовное зрение, помогать нам ощущать свою маленькую общину частью земной христианской церкви, чтобы наш голос (слабый или сильный) радостно вливался в песнь церкви. (top)

Совместная молитва

 

Божье Слово, голос церкви и наша молитва неразрывно связаны. Поговорим же о совместной молитве. «Если двое из вас согласятся(37) на земле просить о всяком деле,то чего бы ни попросили, дано будет им от Отца Моего Небесного» (Мф. 18:19). Никакая другая часть молитвенного собрания не вызывает столько трудностей, как общая молитва, ибо здесь нам приходится говорить самим. Мы услышали Слово Божье, нам было дозволено объединиться в гимне церкви, а теперь мы должны всей общиной помолиться Богу, причем эта молитва должна быть действительно нашей, о нашем дне, труде, насущных потребностях и грехах, нас угнетающих, о людях, вверенных нашим заботам. Должны ли мы молиться за себя? Позволительно ли произносить общую молитву своими устами и своими словами? Что ни говори, если христиане хотят жить в единении согласно Слову Божьему, они могут и должны сообща молиться Богу своими собственными словами. У них общие прошения, общая благодарность, общая заступническая молитва; они должны молиться вместе радостно и уверенно. Надо преодолеть страх и смущение от молитвы в присутствии других, когда общая братская молитва смиренно и спокойно возносится Богу одним из нас. Когда один из братьев молится Богу за всех во имя Иисуса Христа — даже если он говорит нескладно и запинаясь — следует воздерживаться от критики. Общая молитва — самая естественная потребность христианина. Как бы ни хотелось нам сделать ее совершенной, чистой и строго библейской, не следует подавлять живую молитву, ибо Иисус связывает с ней большое обетование.

 

Желательно, чтобы живая общая молитва в конце семейного собрания произносилась главой семьи, или, по крайней мере, одним и тем же человеком. Чтобы уберечь общую молитву от субъективности, кто-то должен молиться за всех на протяжении долгого времени.

 

Чтобы один человек мог успешно молиться за общину, остальные ее члены должны помолились за него и за его молитву. Как может человек произносить молитву от лица всех, если его не укрепляют и не поддерживают? Любое критическое замечание следует превращать в более драгоценное заступничество и братскую помощь. В противном случае христианская община может очень легко разрушиться.

 

Свободная общая молитва — это молитва целой общины, а не только того человека, которому поручено помолиться за всех. Поэтому он должен участвовать в жизни общины, знать заботы и нужды, радости и надежды каждого ее члена. Он должен быть знаком с ее трудом и всем, что с ним связано. Он молится как брат среди братьев. От него требуется большое внимание, чтобы не спутать свое сердце с сердцем общины. Только в этом случае он будет хорошо выполнять поручение молиться за всю христианскую общину. Желательно, чтобы остальные члены общины помогали ему советом, сообщали свои просьбы об упоминании в молитве своих нужд и потребностей. Тогда молитва действительно будет общей для всех.

 

Хотя это молитва в свободной форме, она должна иметь внутренний порядок, не становиться хаотичным излиянием чувств, а быть молитвой сформировавшейся общины. Некоторые нужды упоминаются в молитве каждый день, с небольшими различиями. Сначала ежедневные прошения будут несколько однообразны, но в результате это поможет избавиться от чрезмерно индивидуальной формы. Если есть возможность увеличить количество ежедневных прошений, можно попробовать составлять план на неделю, если же нет — он станет подспорьем в личной молитве. Освободить молитву от субъективности поможет чтение Писания, в котором она найдет твердое основание.

 

Часто бывает, что человек, которому поручена молитва от имени общины, не в настроении и склонен передать это поручение другому верующему. Однако это нежелательно, поскольку ставит молитву в зависимость от настроений, не имеющих отношения к духовной жизни. Если человек, чувствуя внутреннюю опустошенность и усталость, либо обремененный грехом, отказывается выполнять свои обязанности, ему следует вспомнить, что значит иметь поручение в общине. Братья должны поддержать его и помочь справиться с малодушием и неспособностью молиться. Возможно, именно в этот момент он постигнет суть сказанного апостолом Павлом: «Ибо мы не знаем, о чем молиться, как должно, но Сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными» (Рим. 8:26). Главное, чтобы община воспринимала молитву брата как свою собственную и участвовала в ней.

 

Иногда общепринятые молитвы могут быть полезны и в маленьких семейных общинах, хотя зачастую это становится отступлением от настоящей молитвы. Церковные формы и глубокие мысли могут легко увести нас от собственной молитвы, наша молитва становится красивой и глубокой, но неискренней. Хотя церковные традиции полезны, так как учат нас как молиться, они не могут заменить молитву, которую я сегодня должен моем Богу. Даже самые безыскусные и невнятно произнесенные, но собственные слова бывают лучше, чем красиво составленная молитва. Нет необходимости подробно говорить о том, что церковное богослужение отличается от ежедневного богослужения в кругу семьи.

 

Иногда группа христиан чувствует потребность собираться для особой молитвы. Здесь нет никаких установленных правил, кроме одного: собираться по общему желанию и согласию. Любая личная инициатива в данном вопросе может посеять разногласия в общине. Именно здесь должна проявиться способность сильных нести бремя слабых и способность слабых не осуждать сильных(38). Новый Завет учит, что произвольная общая молитва христиан является наиболее естественной формой христианского поклонения и не должна вызывать недоверия. Но если в группе кто-то чувствует недоверие или испытывает неловкость, к нему надо отнестись с терпением. Пусть ничто не делается по принуждению, а только по желанию и в любви. (top)

Общение христиан за столом

 

Итак, на пороге каждого нового дня стоит Божье Слово, гимн церкви и общая молитва. Только когда христиане укрепятся хлебом вечной жизни, они получают от Бога земной хлеб для поддержания телесной жизни. Воздавая благодарение Богу и прося Его благословений, христианская семья получает хлеб свой насущный из рук Господа. С тех пор, как Иисус Христос воссел со своими учениками, общение за трапезой всегда благословляется Его присутствием. «И когда Он возлежал с ними, то, взяв хлеб, благословил, преломил и подал им. Тогда открылись у них глаза, и они узнали Его» (Лк. 24:30-31).

 

В Св. Писании говорится о трех видах христианского общения за трапезой, при котором присутствует Иисус: ежедневное общение за столом, Святое Причастие и, наконец, общение в Царстве Божьем. Во всех этих случаях главным является то, что «открылись у них глаза, и они узнали Его».

 

Что значит узнать Иисуса Христа в присутствии этих даров?

 

Во-первых, это значит познать Его как «подателя благ», Господа и Создателя мира вместе с Богом Отцом и Святым Духом. Поэтому христиане за столом молятся словами «Да будет благословенны Твои дары»(39),признавая тем самым вечную божественную сущность Иисуса Христа.

 

Во-вторых, это значит признать, что все земные дары даются ради Христа, так как весь этот мир сохраняется только ради Иисуса Христа, Его Слова и Евангелия. Он — истинный хлеб жизни. Он не только даритель, но и Сам дар, ради которого существуют все земные дары. Бог в Своем терпении продолжает поддерживать нас дарами, но только потому, что благая весть об Иисусе Христе должна распространяться и находить верующих, и потому что наша миссия еще не завершилась. Поэтому христиане молятся за столом словами Лютера: «О, Господи Боже, небесный Отец, благослови нас Своими дарами, которые ты по милости Своей даешь нам через Иисуса Христа,Господа нашего, аминь»(40), исповедуя тем самым, что Иисус Христос — божественный Посредник и Спаситель.

 

В-третьих, христианская община верит в то, что когда она молится о присутствии Господа, Господь всегда с ними. Они молятся так: «Господи Иисусе, приди, будь нашим гостем»(41),исповедуя тем самым милостивую вездесущность Иисуса Христа. Каждый раз, когда христиане садятся за стол, они проникаются благодарностью к присутствующему среди них живому Господу и Богу, Иисусу Христу.

 

Нельзя сказать, что молясь о присутствии Господа за столом, христиане преследуют цель «освящения» материальных даров. Наоборот, преисполненные великой радости от получения материальных благ, они признают Господа истинным подателем всех даров, подлинным Даром, истинным Хлебом жизни и, наконец, Тем, кто призывает их на пир в Царстве Божьем. Вот почему ежедневное общение за столом особенным образом соединяет христиан с Господом и друг с другом. За столом они узнают Господа, Того, кто преломляет хлеб для них, и глаза их открываются для веры.

 

Общение за столом — это праздник. Среди повседневного труда оно служит постоянным напоминанием о том, что Бог отдыхал, завершив Свою работу, о Шаббате как о смысле и цели недели, и о нашем труде. Наша жизнь — это не только труд, но и обновление сил и радость в благости Божьей. Трудимся мы, но Бог питает и поддерживает нас, и это причина, достойная празднования. Человек не должен есть «хлеб печали» (Пс. 126:2); он должен «есть с веселием хлеб свой» (Еккл. 9:7); «и похвалил я веселие, потому что нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться» (Еккл. 8:15); но, разумеется, «кто может есть и кто может наслаждаться без Него?» (Еккл. 2:25). О семидесяти старейшинах Израилевых, которые взошли на гору Синай с Моисеем и Аароном, сказано, что «они видели Бога, и ели, и пили» (Исх. 24:11). Бог не приемлет наше непраздничное и невеселое настроение, когда мы едим наш хлеб в печали, в показной торопливой спешке или даже с чувством стыда. Бог призывает нас возрадоваться и отдохнуть посреди нашего рабочего дня, сев за стол со своими братьями.

 

Общение христиан за столом предполагает определенные обязательства.Мы едим НАШ насущный хлеб(42),а не каждый ест свой собственный. Мы разделяем хлеб друг с другом. Таким образом, мы связаны друг с другом не только в Духе, но и во всем нашем физическом существе. Один хлеб (43), который дается всем нам, связывает нас прочным заветом. Никто не должен быть голодным, если у другого есть хлеб, и тот, кто нарушает это общение материальной жизни, нарушает общение в Духе. «Раздели с голодным хлеб» (Ис. 58:7). «Не опечаль души алчущей» (Сирах 4:2), ибо это Господь приходит под видом «алчущего» (Мф. 25:37). «Если брат или сестра наги и не имеют дневного пропитания, а кто-нибудь из вас скажет им: „идите с миром, грейтесь и питайтесь“, но не даст им потребного для тела: что пользы?» (Иак. 2:15, 16). Когда мы едим хлеб наш насущный вместе, нам для насыщения достаточно даже самой малой толики. Голод наступает только тогда, когда человек заботиться о себе одном. Таков странный божественный закон. Разве история о насыщении пяти тысяч двумя рыбами и пятью хлебами (а также и другие библейские истории) не говорит нам о том же? (44)

 

Общение за столом учит христиан понимать, что они по- прежнему едят тленный хлеб своего земного странствия. Но если они разделяют этот хлеб друг с другом на земле, они все вместе будут принимать нетленный хлеб в доме Бога Отца. «Блажен, кто вкусит хлеба в Царствии Божием!» (Лк. 14:15). (top)

Повседневный труд

 

От рассвета до заката день христианина проходит в трудах. «Выходит человек на дело свое и на работу свою до вечера» (Пс. 103:23). В большинстве случаев молитвенное собрание христианской семьи прерывает рабочий день. Моление и работа — это две разные вещи. Работа не должна мешать молитве, а молитва не должна мешать работе. Божья была была как на то, чтобы человек работал шесть дней, а на седьмой отдыхал и освящал день в Его присутствии, так и на то, чтобы каждый день христианина состоял из молитвы и работы. Молитва имеет право на свое время. Одна, но большая часть дня принадлежит труду. И только там, где и работа и молитва получают то, что им положено, становится ясно, что они неразделимы. Без труда и бремени дневных забот молитва не есть молитва, а без молитвы работа не есть работа. Это понимает только христианин. Единство труда и молитвы становится явным, когда есть четкое разграничение между ними.

 

Работа погружает человека в мир вещей. Христианин выходит из мира братских отношений и вступает в мир безликих вещей, соприкосновение с которым помогает ему познать объективность, т. к. «неодушевленный» мир — это всего лишь орудие в руках Бога для очищения христиан от эгоцентризма и своекорыстия (45).Мирская работа может быть сделана только там, где человек забывает о себе, где он растворяется в деле, реальности, задании, в «бездушном» мире. В труде человек приучается ограничиваться только работой, работа для него становится лекарством против лености и нерадения. Страсть плоти угасает в мире вещей. Но это может произойти, только если христианин прорывается через «бездушность вещей» к «Тебе», т. е. к Богу, который дает ему работу и делает так, что работа становится средством освобождения человека от самого себя. При этом работа не перестает быть работой. Наоборот, тот, кто понимает, что для него делает работа, ищет трудную и тяжелую работу. Борьба с миром вещей по- прежнему продолжается, она ведется постоянно, но в то же время происходит «откровение»: человек открывает для себя единство молитвы и труда, единство дня. Найти, помимо бездушного мира каждодневной работы, «Тебя», т. е. Бога, означает, как оказал апостол Павел «молиться непрестанно» (1 Фесс. 5:17). Молитва христианина выходит за рамки отведенного ей времени, «прорастая» в работу. Она пронизывает весь день, но при этом не мешает работе, а наоборот помогает, придавая ей смысл и радость. Таким образом, каждое слово и каждое усилие христианина становится молитвой. Это не означает, что он постоянно отвлекается от работы. Это означает, что он пробивается через бездушность вещей к милостивому ТЫ. «И все, что вы делаете словом или делом, все делаете во имя Господа Иисуса Христа» (46) (Кол. 3:17)

 

Благодаря такой цельности дня в единении молитвы и труда в нем присутствует порядок и дисциплина. Они должны присутствовать как в утренней молитве, так и в течение всего рабочего дня. Утренняя молитва определяет день. Сожаление о бесцельно потраченном времени, одолевающие нас искушения, лень и вялость в работе, недисциплинированность и беспорядок в мыслях и отношениях с другими людьми зачастую являются причиной нашего невнимания во время утренней молитвы. Если наше время укоренено в молитве, оно будет лучше организованно, распределено и использовано. Искушения, которые нам приносит рабочий день, преодолеваются обращением к Богу. Решения, которых требует от нас работа, будут проще и легче, если мы будем принимать их, исходя не из страха перед людьми, а в присутствии Бога. «И все, что делаете, делайте от души, как для Господа, а не для человеков» (Кол. 3:23). Даже нудная механическая работа будет выполняться с большим терпением, если человек будет делать ее, помня о Боге и Его повелениях. Сила и энергия, которые мы вкладываем в работу, возрастают, когда мы молимся Богу, прося укрепить нас для совершения повседневной работы. (top)

Полдень и Вечер

 

Если есть возможность, полдень должен стать для христианской семьи часом отдыха, прерывающим трудовой день. Полдня прошло. Семья благодарит Бога и молится о том, чтобы Он сохранил всех до наступления вечера. Она получает свой хлеб насущный и молится словами гимна Реформации:

 

«О накорми, Отец, твоих детей

Утешь нас, страдающих грешников» (47).

 

Бог дает пропитание. Мы не можем и не должны требовать наше пропитание как если бы мы имели на него право, ибо мы, бедные грешники, не заслуживаем его. Пропитание, которое дает нам Бог, становится утешением страждущих, ибо это — знак Его благодати и верности, знак того, что Бог поддерживает и направляет Своих детей. Правда в Св. Писании сказано: «…если кто не хочет трудиться, тот и не ешь» (2 Фесс. 3:10), т. е. «хлеб насущный» мы должны заработать. Но в Св. Писании ничего не сказано о том, что работающий человек должен требовать от Бога свой хлеб. Есть повеление, чтобы мы работали, но хлеб насущный — это милостивый дар Божий. Мы не должны воспринимать, как должное, то, что наша работа дает нам хлеб; это скорее порядок, предусмотренный Богом по Его благодати.

 

День принадлежит Богу, и в середине дня Божьи люди собираются и принимают Божье приглашение придти и сесть за стол. Полдень — один из семи молитвенных часов Церкви и Псалтири (48). В разгаре дня Церковь возносит свой голос триединому Богу, восхваляя Его чудеса и молясь о помощи и скором искуплении.В полдень,когда Иисус был на Кресте(49), и когда завершалась искупительная работа,померкло небо(50). И если христианская семья может собираться вместе в этот час на короткое время для молитвы и пения гимна, это не пройдет бесследно.

 

Рабочий день подходит к концу. Если он был трудным и напряженным, христианин поймет, что имел в виду Пауль Герхардт, говоря:

 

«Моя голова, руки и ноги

Радостно приветствуют отдых,

Зная, что их труд окончен.

Сердце мое, ты тоже должно

Успокоиться и освободиться от грешных чувств,

Перестань щемить и печалиться» (51).

 

Достаточно и одного сегодняшнего дня для укрепления веры, следующий день принесет свои заботы.

 

Христианская семья снова собирается вместе за вечерним столом на последнее молитвенное собрание. Вместе с учениками из Еммауса они молятся: «…останься с нами, потому что день уже склонился к вечеру» (52) (Лк. 24:29). Замечательно, если семья собирается на вечернее молитвенное собрание действительно в конце дня и слова молитвы является последними словами перед ночным отдыхом. Когда опускается ночь, истинный свет Слова Божьего ярче сияет для Церкви. Молитва с произнесением псалмов, пение гимна и общая произвольная молитва завершают день так же, как он был начат.

 

Следует сказать несколько слов относительно вечерней молитвы. Вечер — наиболее подходящее время для молитвы за других людей. После окончания дневной работы мы молим Бога послать благословение, мир, и защиту христианам во всем мире, нашей общине, пастору нашего прихода, бедным, несчастным и одиноким, больным и умирающим, нашим соседям, нашим родным и близким. Когда, как не в тот час, когда наши руки прекращают работу, и мы отдаем себя в руки Бога, мы наиболее глубоко ощущаем Божью силу и Его деяния? Когда, как не по окончании своего труда, мы более всего готовы к молитве, прося благословения, мира и защиты? Когда мы устали, Бог совершает свою работу. «Не дремлет и не спит Хранящий Израиля» (53) (Пс. 120:4).

 

Вечерняя молитва в кругу семьи должна обязательно включать прошение о прощении за все плохое, сделанное Богу и ближнему, а также прошение о прощении для братьев за то плохое, что они совершили, и прошение о готовности охотно прощать тех, кто сделал что-то плохое нам. Существует старый монастырский обычай, когда согласно заведенному порядку настоятель монастыря просит прощения у братьев за все свои грехи и проступки, совершенные против них. После того, как братья заверяют настоятеля в своем прощении, они просят его простить их за их грехи и проступки. «Солнце да не зайдет во гневе вашем» (Еф. 4:26). Любые разногласия, которые принес день, должны «залечиваться» вечером — таково непреложное правило каждой христианской семьи. Христианин не должен ложиться спать с непримирившимся сердцем, это опасно. Поэтому очень важно отводить особое место вечерней молитве о братском прощении, примирении и возобновлении братских взаимоотношений.

 

Поразительно, что во всех раннехристианских вечерних молитвах очень часто встречается прошение о том, чтобы Бог сохранил ночью от дьявола, ужасов и от внезапной злой смерти. В те времена люди очень остро ощущали человеческую беспомощность во время сна, родство сна со смертью, дьявольские поползновения соблазнить человека, когда он беззащитен. Поэтому они молились , чтобы Святые ангелы своим святым оружием защитили их и взывали к помощи небесного воинства, если сатана одержит над ними верх. Наиболее глубока и примечательна старинная церковная молитва, в которой верующие просят: «Когда во сне наши глаза закрыты, пусть Бог сделает так, чтобы сердца наши бодрствовали». Это молитва о том, чтобы Бог пребывал с нами и в нас, даже если мы не осознаем Его присутствия, хранил наши сердца в чистоте и святости, несмотря на все волнения и искушения ночи, о том, чтобы сердца наши всегда бодрствовали и слышали Его призыв, и чтобы мы, подобно отроку Самуилу, могли ответить Ему даже ночью: «Говори, Господи; ибо слышит раб Твой» (1 Цар. 3:9). Даже во сне мы либо в руках Бога и Он творит в нас Свои чудеса, либо дьявол ведет нас к погибели. Поэтому мы молимся вечером:

 

«Когда глаза слипаются от сна,

Пусть сердце бодрствует;

Огради нас, Господи, десницей Твоей,

И спаси от ужасов греха».

Лютер (54).

 

Но как говорится в Псалтыри, «Тебе принадлежат и день, и ночь» (Пс. 73:16 в совр. переводе). (top)

ГЛАВА 3. День наедине с собой

 

«Тебе, Боже, принадлежит молчаливая хвала на Сионе» (Пс. 64:2) (55). Многие люди ищут общения, потому что не выносят одиночества. Боясь одиночества, они вынуждены искать общества других людей. Среди христиан тоже есть люди, которые не выносят одиночества, одиночество плохо влияет на них. Стремясь к общению с другими христианами, они надеются, что им станет легче. Такие люди, попадая в христианскую общину (группу), обычно бывают разочарованы и обвиняют других в том, в чем на самом деле виноваты сами. Человек, который присоединяется к группе верующих только потому, что бежит от себя и надеется отвлечь и занять себя, злоупотребляет христианским общением. Хотя его участие в христианской общине может казаться духовным, на самом деле такой человек ищет не общения, а забвения своего одиночества и отчуждения от людей, грозящих ему полной изоляцией. Попытка найти панацею от одиночества в христианском общении заканчиваются распадом общения, отказом от него и в конечном итоге духовной смертью. (top)

Одиночество и тишина

Тот, кто не выносит одиночества и не может быть один, должен остерегаться общения. Такой человек причинит вред и себе, и всей группе верующих. Когда Бог призывает вас, вы стоите перед Ним один, вы один отвечаете на Его призыв, вы в одиночку должны бороться и молиться, вы будете умирать в одиночку и вы один дадите ответ Богу за свою жизнь. Вы не можете убежать от самого себя, ибо Бог выделил вас как личность. Если вы отказываетесь быть наедине сам с собой, то отвергаете призыв Христа, обращенный к вам, и поэтому не можете быть частью общины верующих, призванных Богом. «Смерть приходит ко всем, и никто не может умереть за другого. Каждый должен сам встретить смерть, один на один… В час смерти я не буду с вами, а вы не будете со мной» (Лютер) (56).

Но верно также и другое изречение: «Тот, кто избегает общения, должен остерегаться одиночества». Вы призваны участвовать в христианском общении, и этот призыв обращен не только к вам одному. В общине верующих, призванных Богом, вы несете свой крест, преодолеваете свое сопротивление, молитесь. Вы не одиноки даже в час смерти, и в Последний День будете лишь членом великой общины Иисуса Христа. Пренебрегая общением с братьями, вы отвергаете призыв Христа, и в этом случае одиночество принесет вам вред. «В мой смертный час я не буду страдать один, они (братья по общине) будут страдать вместе со мной» (Лютер) (57).

Следовательно, мы можем позволить себе быть наедине с собой только потому, что принадлежим к сообществу верующих, и только тот, кто одинок, может жить в общении с другими. Только в общении мы учимся быть наедине с собой, и только в одиночестве — правильно общаться с другими христианами в общине. То и другое происходит одновременно (а не последовательно), то и другое начинается в одно и то же время — по зову Иисуса Христа.

Жизнь только в одиночестве и жизнь только в христианском общении таит в себе много опасностей. Тот, кто хочет только общения, без одиночества, живет в вакууме слов и чувств. Тот, кто ищет только одиночества, без общения, погибает в пропасти тщеславия, самообольщения и отчаяния.

Тому, кто не выносит одиночества, следует остерегаться общения. Тому, кто избегает общения, следует остерегаться одиночества.

Наряду с днем, проведенном в общении в кругу христианской семьи, существует день одиночества. Так и должно быть. День, проведенный в общении с другими христианами, будет неполным и бессмысленным без часов одиночества. Это относится как к общине верующих в целом, так и к отдельному человеку.

Знаком общения является речь. Между молчанием и речью существует такое же внутреннее соответствие, как между одиночеством и общением. Одно не существует отдельно от другого. Хорошая речь возникает из молчания (тишины), хорошее молчание (тишина) возникает из речи.

Молчание — не бессловесность, а речь — не болтовня. Бессловесность не порождает одиночества, а болтовня не создает общения. «Молчание (тишина) — это эксцесс, опьянение, жертва речи. А бессловесность — не свята, она подобна искалеченной вещи, нечистому жертвоприношению… Захария был нем, но не молчалив. Если бы он принял откровение, то, возможно, вышел бы из храма не немым, а безмолвным» (ЭрнестЭлло)(58).Речь, Слово, которое создает общение и соединяет христиан, сопровождается тишиной. Есть «время молчать и время говорить» (Еккл. 3:7). В христианском дне должно быть определенное время, отведенное для Слова (особенно время для совместного поклонения и общей молитвы), и определенное время, отведенное тишине, — согласно Слову, тишине, исходящей от Слова (особенно время перед слушанием Слова и после него). Слово приходит не к болтуну, а к тому, кто воздерживается от речи. Тишина храма — это знак святого присутствия Бога в Его Слове.

Существует позиция безразличия и даже отрицания тишины, считающая, что тишина — это пренебрежение Божьим откровением в Слове. В этом случае тишина неправильно понимается как церемониальной жест, как мистическое желание «пробиться» за пределы Слова. Такая позиция свидетельствует о непонимании связи между тишиной и Словом. Тишина — это просто безмолвие человека согласно Слову Божьему. Мы храним молчание до слушания Слова, потому что наши мысли уже обращены к Слову — мы подобны ребенку, который умолкает, входя в комнату отца (59). Мы храним молчание после слушания Слова Божьего, потому что Оно все еще говорит и пребывает в нас. Мы храним молчание в начале дня, потому что Бог первым должен заговорить. Мы храним молчание перед отходом ко сну, потому что последнее слово дня принадлежит Богу. Мы храним молчание исключительно ради Слова Божьего. Следовательно, мы храним молчание не из неуважения к Слову, а из благоговейного почитания получаемого Слова. Молчание — это ни что иное, как ожидание Божьего Слова и Его благословения. Но каждый из нас знает, что в наши дни, когда преобладает говорливость, молчанию надо учиться и его надо практиковать. Настоящая тишина, настоящее безмолвие, настоящее сдерживание речи приходит как следствие духовной тишины.

Тишина до слушания Слова Божьего оказывает благотворное влияние на весь день. Если мы научились хранить молчание до Слова Божия, то мы также научимся хранить молчание и сдерживать свою речь в течении всего дня. Однако существует такая вещь, как запретное, надменное и оскорбительное молчание, к которому человек прибегает по своей прихоти. Настоящая тишина не должна быть такой. Молчание христианина — это молчание слушающее, смиренное, которое ради смирения может быть прервано в любой момент. Это — молчание, соприкасающееся со Словом. Именно это имел в виду Фома Кемпийский, сказав: «Никто не говорит так уверенно, как тот, кто охотно хранит молчание» (60). В молчаливости таится замечательная сила просветления, очищения и сосредоточенности на существенных вещах. Это неоспоримый, чисто мирской факт. Молчаливость же перед слышанием Слова Божьего ведет к правильному слушанию, а следовательно, и к правильному произнесению Слова Божьего в нужный момент. Не будем более распространяться на эту тему, ибо главная и существенная мысль может быть выражена немногими словами.

 

Если семья живет в стесненных жилищных условиях в обстановке, исключающей тишину, которая так необходима людям, то необходимо время от времени устраивать «тихий час» (т. е. время соблюдения тишины). После «тихого часа» мы возвращаемся к общению друг с другом обновленными и свежими. Многие семьи могут создать условия для того, чтобы каждый человек мог побыть наедине с собой. Установив в семье определенный порядок, можно избежать неприятных моментов, пагубно влияющих на семейные взаимоотношения.

 

Мы не будем обсуждать то благотворное влияние, которое тишина и одиночество оказывают на христианина, т. к. это может легко увести нас от темы. Можно также привести много отрицательных моментов, связанных с тишиной. Тишина может превратиться в жуткие муки, с присущей ей отчаянием и страхами. Тишина также может быть призрачным раем самообмана. Одно не лучше другого. Но чем бы ни обернулась тишина, не ждите от нее ничего, кроме встречи непосредственно с Божьим Словом, ради которого человек предпочел тишину. Эта встреча будет ему дана. Христианин не должен ставить никакие свои условия, связанные с тем, что он ожидает или надеется получить от этой встречи. Если он просто примет ее, его тишина будет вознаграждена с избытком.

 

Существует три причины, почему христианин должен иметь определенное время среди дня, чтобы побыть в одиночестве: размышление о Священном Писании, личная молитва и ходатайствующая молитва о других. Для всего этого необходимо найти время в течение нашей дневной «медитации» (углубленного размышления) (61). Термин «медитация» не должен пугать нас. Это понятие существовало и в раннехристианской Церкви и в период Реформации. Сейчас мы начинаем заново открывать его для себя. (top)

Медитация (углубленное размышление)

 

Можно задать такой вопрос: «А зачем мы должны выделять особое время для медитации, если мы и так предаемся углубленному размышлению во время общего молитвенного собрания?» Ответ таков: время личного размышления должно быть посвящено Священному Писанию, индивидуальной молитве и ходатайствующей молитве о других; других целей не должно быть. Здесь нет места духовным экспериментам. Но в течение дня необходимо выделить время для этих трех занятий, ибо Сам Бог требует этого от нас. Даже если на первых порах в нашем размышлении будет присутствовать только осознание того, что мы исполняем службу перед Господом, этого уже будет достаточно для начала.

 

Время уединенного размышления не ввергает нас в пропасть одиночества. Оно позволяет нам быть наедине со Словом, давая прочное основание и четкое направление нашей жизни.

 

Если на общих семейных молитвенных собраниях мы читаем длинные последовательные отрывки из Библии, то во время уединенного размышления мы ограничиваемся коротким произвольно выбранным текстом, который можем читать всю неделю. Если при совместном чтении Писания мы постигаем Библию во всем ее объеме, то при индивидуальном чтении мы проникаем в бездонные глубины каждого предложения и слова. То и другое необходимо в равной степени, чтобы «вы могли постигнуть со всеми святыми, что широта и долгота, и глубина и высота…» (Еф. 3:18).

 

Размышляя над Библией, мы обдумываем выбранный нами текст, полагаясь на обетование, что она содержит что-то конкретное лично для нас и для нашей христианской жизни, что это не только Божье Слово для Церкви, но и Божье Слово для каждого отдельного человека. Мы вникаем в конкретное слово до тех пор, пока не начинаем понимать, что оно говорит лично нам. При этом мы делаем самое что ни на есть простое — то, что любой рядовой христианин делает каждый день: мы читаем Божье Слово как Божье Слово, предназначенное лично для нас.

 

Мы не задаемся вопросом, что данный текст говорит другим людям. Например, проповедник в такие моменты не думает о том, как он будет проповедовать или объяснять библейский текст, он размышляет лишь о том, что этот текст говорит лично ему. Для того, чтобы понять, что библейский стих дает лично нам, мы должны сначала понять его содержание. Однако мы не обдумываем его так, как если бы мы готовились к проповеди или к библейскому занятию, мы просто ждем Слова Божьего для нас самих. Но это не праздное ожидание, а ожидание, связанное с четким обетованием. Очень часто мы так отягощены и обеспокоены посторонними мыслями, заботами и впечатлением, которое производим на других, что требуется время, чтобы Слово Божье отмело все это и пробилось к нам. Оно непременно придет к нам. В этом можно быть совершенно уверенным, как и в том, что Сам Бог приходил к людям и придет снова. Именно поэтому мы начинаем наше уединенное размышление о Библии молитвой, прося Бога послать нам Святого Духа через Слово, открыть нам Слово и просветить нас.

 

Нам необязательно понимать весь библейский отрывок за один раз. Часто нам приходится останавливаться на одном предложении или на слове, потому что они приковывают наше внимание, не позволяя идти дальше. Разве такие слова, как «Отец», «любовь», «милость», «крест», «освящение», «воскресение», не заключают в себе так много, что для них недостаточно того короткого времени, которым мы располагаем?

 

Следовательно, когда мы наедине с собой размышляем о Библии, мы не должны беспокоиться о том, чтобы выразить наши мысли, нашу молитву словами. Мысль и молитва, не выраженные словами и исходящие только от нашего слышания, часто оказываются более благотворными.

 

Совершенно необязательно во время размышления открывать какие-то новые идеи. Это может увести нас в сторону и дать пищу тщеславию. Вполне достаточно, чтобы Слово, которое мы читаем и понимаем, проникало и пребывало в нас. Как Мария «сохраняла в сердце своем»(62) все то, что ей сказали пастухи, или подобно тому, как случайно услышанные слова могут занимать наш ум помимо нашей воли, волнуя, беспокоя или восхищая нас, Слово Божие проникает в нас и остается с нами во время нашего уединенного размышления. Оно старается пробудить в нас интерес и оказать воздействие, чтобы мы не отходили от Него целый день. Оно совершает в нас определенную работу, о которой мы часто не догадываемся.

 

Самое главное, чтобы в процессе размышления мы не ждали чего-то необычного. Неожиданное и необычное, конечно, может происходить. Но если оно не происходит, это отнюдь не означает, что время размышления было потрачено впустую. Не только в самом начале, но и впоследствии мы иногда будем испытывать духовное опустошение и апатию, нежелание и даже неспособность размышлять о Слове. Однако это не должно нас останавливать и мешать терпеливым и непрестанным уединенным размышлениям.

 

Поэтому мы не должны слишком серьезно относиться ко многим неприятным моментам в процессе размышления, приводящим к недовольству собой. В такие моменты наше тщеславие и несправедливые требования к Богу могут снова заявить о себе под видом благочестия, как если бы мы имели право только на возвышенные и благотворные моменты, а открытие нашей внутренней «нищеты» было бы ниже нашего достоинства. Такая позиция бесплодна. Нетерпение и самобичевание могут подтолкнуть нас к самодовольству, и мы еще больше запутаемся в сетях самоанализа. В размышлениях о Слове Божьем, как и во всей христианской жизни, нет места таким нездоровым явлениям. Мы должны сосредоточить все внимание на Слове, предоставив все Его воздействию.

 

Может быть, это Сам Бог посылает нам часы самоосуждения и слабости, чтобы мы снова стали ожидать все от Его Слова. «Ищите Бога, а не счастье»(63) — таково основное правило для размышления о Слове Божьем. Если вы ищете только Бога, к вам придет счастье, таково обетование. (top)

Молитва

 

Размышление о Св. Писании ведет к молитве. Как мы уже говорили, наилучший способ молиться заключается в том, чтобы позволить слову Св. Писания вести вас в молитве, т. е. молиться словами Св. Писания. В этом случае мы не станем жертвой нашей опустошенности. Молитва — это ни что иное, как готовность и желание получить и сохранить Слово и, что более важно, принять его в нашей конкретной жизненной ситуации с ее конкретными проблемами, решениями, грехами и искушениями. В тиши своего уединения мы можем открыть Богу то, что никогда не сможем сделать, участвуя в общей молитве. Согласно слову Св. Писания мы молимся о просветлении нашего дня, о сохранении нас от греха, о возрастании в освящении, о преданности и силах для нашей работы. Мы можем быть уверены в том, что наша молитва будет услышана, потому что она — наш ответ на Слово Божие и Его обетование. Поскольку Слово Божье исполнилось в Иисусе Христе, все наши молитвы, которые мы возносим согласно Слову, обязательно будут услышаны в Иисусе Христе.

 

Один из трудных моментов «часа углубленного размышления» заключается в том, что наши мысли уводят нас в сторону, отвлекаясь на других людей и события нашей жизни. Хотя это может сильно расстраивать нас и вызывать чувство стыда, мы не должны падать духом, тревожиться и делать вывод, что не способны к такому серьезному занятию. Не надо судорожно пытаться повернуть мысли вспять, а надо просто спокойно включить в нашу молитву тех людей и те события, на которые отвлекаются наши мысли и, проявив терпение, вернуться к исходному моменту размышления. (top)

Ходатайствующее моление о других

 

Наши ходатайствующие молитвы о других так же связаны со Священным Писанием, как и наши личные молитвы о себе. В общей ходатайствующей молитве о других, которая возносится группой верующих, невозможно упомянуть всех тех, кто находится на нашем попечении. Во всяком случае это нельзя сделать так, как мы обязаны это делать. У каждого христианина есть свой круг лиц, которые сами просят его помолиться за них и за которых он призван молиться. Это, прежде всего, те, с кем мы вместе живем. Именно в ходатайствующей молитве мы слышим, как бьется в унисон сердце всей христианской жизни. Христианское сообщество живет и существует благодаря ходатайствующей молитве христиан друг за друга, в противном случае оно распадается.

 

Если я молюсь за своего брата, я уже не могу осуждать или ненавидеть его, сколько бы неприятностей он мне ни причинял. Во время моего ходатайствующего моления его лицо, прежде чуждое и неприятное для меня, преображается в лицо прощеного грешника. Такое радостное открытие делает христианин, когда начинает молиться за других. Нет такой неприязни, напряженности в личных взаимоотношениях или отчуждения, которые нельзя было бы преодолеть при помощи ходатайствующей молитвы. Ходатайствующая молитва о других — это очищающая баня, необходимая каждому христианину и каждому христианскому сообществу (группе). Во время ходатайствующей молитвы мы можем испытывать сильное сопротивление ей, но у нас есть обетование, что цель будет достигнута.

Как это происходит? Ходатайствующая молитва означает, что мы приводим нашего брата в присутствие Бога и видим его под Крестом Христа как бедного грешника, нуждающегося в Божьей милости. Тогда все, что вызывает у нас неприязнь, исчезает, и мы понимаем все его лишения и нужды. Мы так отчетливо видим груз его проблем и грехов, что ощущаем их как свои собственные. Нам ничего не остается, как только молиться: «Господи, только Ты можешь помочь ему во всей Твоей строгости и благости». Молиться о другом означает признавать, что нашему брату дано такое же право, которое получили мы: быть пред Христом и иметь его благодать и милость (64). Тогда становится ясно, что ежедневная ходатайствующая молитва — наш долг перед Богом и ближним (65). Кто не молится за своего ближнего, тот отказывает ему в христианском служении. Ходатайствующая молитва не общая и расплывчатая, а очень конкретная молитва о конкретных людях, об их трудностях и проблемах.

Наконец, надо сказать, что каждый христианин должен выделить в своей жизни определенное время для ходатайствующей молитвы. Особенно это касается пастора, который несет ответственность за всю общину.

Если относиться к ходатайствующей молитве продуманно, она займет все время, отводимое для дневного уединенного общения с Богом. В этом случае начинаешь понимать, что ходатайствующая молитва — это дар Божьей благодати для каждой христианской общины и каждого христианина. Поскольку эта молитва является великим Божьим даром, мы должны принимать ее с радостью. Все время, которое мы уделяем ходатайствующей молитве, становится источником новой радости в Боге и в христианском сообществе.

Поскольку углубленное размышление над Священным Писанием и личная молитва за других — это наше богослужение, в котором мы находим Божью благодать, мы должны приучить себя отводить для него определенное время, точно так же, как мы находим время для всех других занятий. Это отнюдь не «законничество», а порядок и точность. Для большинства людей удобны утренние часы, до того, как другие люди начинают посягать на наше время. Это время по праву принадлежит нам.

 

Мы должны настаивать на том, чтобы ничто и никто не отвлекал нас в это время. Что касается пастора, то это его святой долг, от которого зависит все его служение. Как можно быть «верным во многом», не умея быть «верным в малом», в повседневной жизни? (top)

 

Критерий истинного размышления над Словом Божьим

 

Каждый день приносит христианину многочасовое общение в нехристианской среде. Для него это время испытания, проверка истинности его размышления над Словом Божьим и подлинности общения с другими верующими. Сделало ли оно его зрелым человеком или же он стал слабым и зависимым от других? Помогло ли оно ему научиться быть наедине с самим собой или же сделало его неуверенным и беспокойным? Это один из наиболее важных вопросов, который можно задать любой христианской общине (группе).

 

Более того, это тот момент, когда верующий определяет, не оторвало ли его от реальности углубленное размышление о Слове Божьем, от чего он, пробуждаясь, с ужасом возвращается к повседневной жизни или же оно привело его к настоящему общению с Богом, очищающему и укрепляющему. Испытывает ли он в какой-то момент духовный экстаз, который исчезает с возвратом к повседневной жизни, или же Слово Божие настолько прочно и глубоко поселилось в его сердце, что хранит и укрепляет его, побуждая к активной любви, послушанию и добрым делам? Только день может определить это.

 

Является ли невидимое присутствие христианского сообщества реальной поддержкой для верующего? Помогают ли ему ходатайствующие молитвы других верующих прожить день? Служит ли ему Божье Слово утешением и придает ли силы? Или же он злоупотребляет своим уединением в ущерб христианскому общению, Слову и молитве? Человек должен понимать, что часы, проведенные им в уединении, оказывают влияние на его общение с другими христианами. В уединении верующий может отказаться от христианского общения и опорочить его, но он также может укрепить его и свято относиться к нему. Каждое проявление выдержки со стороны отдельного христианина приносит пользу общению верующих.

 

С другой стороны, нет такого греха в мыслях, слове и деле (каким бы личным или тайным он ни был), который бы не причинял вред христианскому общению. Когда в организм проникает инфекция, возможно, никто не знает, откуда она пришла и в каком органе поселилась, однако организм заболевает.

 

Мы все члены одного Тела, но не потому, что мы так решили, а потому что такова суть нашего существования. Каждый член служит всему телу, либо его оздоровлению, либо разрушению. Это не теория, это — духовная реальность. Ее последствия, либо разрушительные, либо благотворные, часто проявляются в христианском общении.

 

Христианин, возвращающийся к христианскому общению в лоне семьи после дневной «битвы», приносит с собой благословение своего уединения, но при этом он заново получает благословение от общения с другими верующими. Благословен, кто будучи наедине собой черпает силы в христианском общении и кто, участвуя в христианском общении, черпает силы в своем уединении. Однако источником силы и одиночества и христианского общения является только Слово Божье, обращенное к христианину, живущему в христианском общении. (top)

ГЛАВА 4. Служение ближнему

 

«Пришла же им мысль: кто бы из них был больше?» (Лк. 9:46). Мы знаем, кто подкидывает такую мысль в христианское сообщество, но, пожалуй, до конца не осознаем, что эта сеющая раздор мысль не обходит стороной ни одну христианскую общину. В самом начале, когда общение верующих только зарождается, возникает невидимое, а зачастую и неосознанное, роковое соперничество. «Пришла же им мысль…»: этого уже достаточно, чтобы погубить общение верующих.

 

Поэтому очень важно, чтобы каждое христианское сообщество с самого начала открыто и смело противостояло этому опасному врагу и избавилось от него. В данном вопросе нельзя терять время, ибо с самой первой минуты, когда один человек встречает другого, он старается занять такую стратегическую позицию, которая позволит ему главенствовать над ним. Есть сильные люди и есть слабые люди. Если человек слабый, он немедленно начинает претендовать на право быть слабым и использует это право против сильного человека (66). Есть люди одаренные и неодаренные, непритязательные и неуживчивые, очень набожные и не очень, общительные и необщительные. Разве неодаренный человек не должен занимать такое же положение, как и одаренный, а неуживчивый человек такое же положение, как непритязательный? Если я не одарен, то возможно я тем не менее набожен; или если я не набожен, то это только потому, что я этого не хочу. Не должен ли общительный человек удержать свои позиции и пристыдить робкого необщительного человека? Но тогда не должен ли необщительный человек превратиться в вечного врага и, в конечном счете, стать победителем своего общительного противника? Где тот человек, который интуитивно понимает, что не может занять место, на котором мог бы твердо стоять и обороняться, но ни за что не уступит его другому и будет решительно бороться за него, руководствуясь своим инстинктом самоутверждения?

 

Все это может происходить в самой благовоспитанной и даже благочестивой среде. Но главное, христианская община должна знать, что в ней всегда будет присутствовать «мысль: кто бы из них был больше». Это борьба естественного человека за самооправдание. Он находит самооправдание, только сравнивая себя с другими, осуждая и порицая их. Самооправдание и осуждение ближнего нераздельно связаны, точно так же, как оправдание по благодати связано со служением ближнему. (top)

Обуздание своей речи

 

Во многих случаях нам удается одержать верх над грешными мыслями, если мы отказываемся выразить их словами. Известно, что дух самооправдания можно преодолеть только при помощи Духа благодати. Однако, можно обуздать и погасить некоторые отдельные мысли осуждения, не позволив себе произнести их (исключение составляет исповедание грехов, о чем мы поговорим ниже). Человек, который сдерживает свой язык, обуздывает тем самым и ум и тело (Ср. Иак. 3:2).

 

Поэтому в каждой христианской общине (группе) должно существовать непреложное правило, обязывающее каждого христианина воздерживаться от высказывания многих мыслей, которые приходят на ум(67).Этот запрет не распространяется на личные советы и наставления. Более подробно мы поговорим об этом ниже. Но нужно строго запретить говорить о своем брате с неприязнью даже под предлогом помощи и доброжелательности, так как именно под таким прикрытием проникает дух ненависти, сеющий раздор.

 

Мы не будем здесь обсуждать исключения из этого правила в зависимости от конкретной ситуации. В целом вопрос ясен и согласуется с Библией: «Сидишь и говоришь на брата Твоего, на сына матери твоей клевещешь; ты это делал, и Я молчал; ты подумал, что Я такой же, как ты. Изобличу тебя и представлю пред глаза твои грехи твои» (Пс. 49:20-21).

 

«Не злословьте друг друга, братья: кто злословит брата или судит брата своего, тот злословит закон и судит закон; а если ты судишь закон, то ты не исполнитель закона, но судья. Един Законодатель и Судия, могущий спасти и погубить; а ты кто, который судишь другого?» (Иак. 4:11-12).

 

«Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших, а только доброе для назидания в вере, дабы оно доставляло благодать слушающим» (Еф. 4:29). Если такую самодисциплину сдерживания речи практиковать с самого начала, человек сделает для себя удивительное открытие. Он сможет воздерживаться от постоянного критического отношения к другому человеку, от его осуждения и порицания; от того, чтобы низвести другого человека до такого состояния, которое позволит ему самому иметь мнимое превосходство над ним, что по сути является оскорблением личности. Он сможет позволить своему ближнему быть совершенно свободным человеком, таким, каким сотворил его Бог. Его кругозор расширится, и впервые в жизни он к своему удивлению увидит все великолепие Божьей созидательной славы, сияющей над братьями. Бог создал этого человека не таким, каким бы создал его я. Бог дал его мне как брата не для того, чтобы я командовал им и подчинял себе. Он дал его мне для того, чтобы я мог увидеть стоящего за ним Создателя. И тогда тот другой человек в своей свободе, в которой он был создан, становится источником радости, хотя прежде доставлял мне только неприятности и огорчение. Бог не желает, чтобы я сформировал другого человека таким, каким хочу его видеть. Наоборот, независимо от меня Бог создал этого человека по Своему образу. Я никогда не могу знать заранее, как Божий образ проявится в других. Этот образ всегда проявляется в совершенно новой и неповторимой форме, возникающей только благодаря высшей созидательной силе.

 

Такая точка зрения может показаться мне странной, даже неприемлемой, но Бог создал каждого человека по подобию Своего Сына, распятого на Кресте. В конце концов, этот образ тоже казался мне странным и неприемлемым до тех пор, пока я не понял его.

 

Сильные и слабые, мудрые и глупые, одаренные и бесталанные, благочестивые и безбожные — все эти разные люди, образующие сообщество, уже не вызывают у меня желание обсуждать, осуждать и порицать их и тем самым найти предлог для самооправдания. Наоборот, они являются причиной для того, чтобы радоваться друг в друге и служить друг другу. В сообществе людей каждый человек занимает определенное место, но оно дано ему не для самоутверждения, а для служения. В христианском сообществе все зависит от того, является ли каждый неотъемлемым звеном в одной цепи. Цепь нельзя порвать только в том случае, если все звенья, даже самые маленькие, прочно соединены друг с другом. Община, которая позволяет, чтобы в ней были ничем не занятые люди, погибает. Поэтому необходимо, чтобы каждый человек в общине имел определенное поручение и в минуты сомнений не чувствовал себя бесполезным. Каждая христианская община должна понимать, что не только слабые нуждаются в сильных, но и сильные нуждаются в слабых. Устранение слабых из общины губит ее. В христианской общине нет места самооправданию, которое проявляется в применении силы и стремлении к господству. В ней должно царить оправдание благодатью, которое проявляется в служении другим. После того, как человек испытает в своей жизни Божью милость, он будет всегда стремиться только к служению. Роль высокомерного судьи уже не будет привлекать его. Он будет среди смиренных и нуждающихся, ибо среди них Бог нашел его. «Не высокомудрствуйте, но последуйте смиренным» (Рим. 12:16). (top)

Смирение

 

Тот, кто хочет научиться служить другим, прежде всего не должен быть высокого мнения о себе. «Не думайте о себе более, нежели должно думать» (Рим. 12:3). «Себя самого вправду знать и презирать себя — вот выше всего и всего полезнее знание. Себе самому ничего не присвоивать, а о других всегда думать доброе и высокое — вот великая мудрость и совершенство»(Фома Кемпийский)(68).«Не мните о себе» (Рим. 12:16, совр. перевод).

 

Только тот, кто живет прощением своего греха в Иисусе Христе, не думает о себе слишком много. Он знает, что его собственная мудрость исчерпала себя в тот момент, когда Иисус простил его. Он помнит честолюбие первого человека на земле, захотевшего узнать, что есть добро и зло, и погибшего от своей мудрости. Первым человеком, рожденным на земле, был Каин, братоубийца. Его преступление — плод человеческой «мудрости». Поскольку истинный христианин не обольщается относительно своей мудрости (здравого смысла), он не имеет высокого мнения о своих замыслах и планах. Он знает, что если его воля, планы будут нарушены при встрече со ближним, это пойдет ему на пользу. Он готов считать волю ближнего более важной и нужной, нежели собственную. Если наши планы расстраиваются, какое это имеет значение? Разве не лучше служить ближнему, чем идти своим путем?

 

Не только воля ближнего, но и его честь более важна для меня, чем моя собственная. «Как вы можете веровать, когда друг от друга принимаете славу, а славы, которая от единого Бога, не ищете?» (Ин. 5:44). Стремление к славе препятствует вере. Тот, кто ищет славу и почести, не ищет Бога и ближнего. Что из того, что со мной поступают несправедливо? Разве я не заслужил бы худшего наказания от Бога, если бы Он не проявил Свою милость ко мне? Разве Он не проявлял справедливость ко мне тысячи раз, даже в несправедливости? Разве умение переносить несущественные неприятности спокойно и терпеливо не полезно и не ведет к смирению? «Терпеливый лучше высокомерного» (Еккл. 7:8).

 

Тот, кто живет оправданием по благодати, всегда готов без протеста принять даже оскорбление и обиду от Божьей карающей и милостивой руки. Плохо, если, услышав эти слова, мы мгновенно возражаем, приводя в качестве довода тот факт, что Св. Павел настаивал на своих правах римского гражданина (69) и что Иисус ответил человеку, ударившему его: «Что ты бьешь меня?» (70)

 

Во всяком случае никто не сможет поступить как Иисус и Св. Павел, если, подобно им, не научится хранить молчание, когда его оскорбляют. Грех обиды, который так быстро разгорается среди верующих, свидетельствует о том, насколько сильна жажда славы и почета и как много еще неверия в общинах.

 

Наконец, следует упомянуть одну крайнюю точку зрения. Преодолеть самомнение и быть среди смиренных значит объективно и здраво считать себя величайшим из грешников, что вызывает раздражение не только естественного человека, но и некоторых самонадеянных христиан. Им кажется, что это преувеличение и неправда. Однако даже апостол Павел говорил о себе, что он «первый из грешников» (1 Тим. 1:15), имея в виду апостольское служение. Истинное осознание своей греховности обязательно приводит к такому выводу, иначе не может быть. Если моя греховность кажется мне несколько меньше или менее отвратительной, чем грехи других людей, это значит, я еще не осознаю свою греховность. Я должен сознавать, что мой грех — наихудший, самый страшный, наиболее заслуживающий осуждения. Братская любовь может найти тысячи оправданий грехам других людей, но не своему греху. Следовательно, мой грех — наихудший. Тот, кто хочет служить своему брату в христианском общении, должен полностью облачиться в смирение.

 

Как я могу служить другому человеку с непритворным смирением, если я совершенно серьезно считаю, что его грехи хуже моих? Разве я не ставлю себя выше него и есть ли у меня надежда для него? В этом случае мое служение будет лицемерным. «Не думай, чтобы ты хотя мало вперед подвинулся, пока не почувствуешь себя всех ниже» (Фома Кемпийский) (71).

 

Но тогда в чем заключается истинное братское служение в христианском сообществе? В наше время мы склонны давать быстрый ответ на этот вопрос: подлинное служение — это проповедование ближнему Слова Божьего. Конечно, верно, что с этим не сравнится никакое другое служение. Более того, любое другое служение исполняется ради служения Слову Божьему. И все же христианское сообщество состоит не только из проповедников Слова Божьего. Мы не должны упускать из виду других важных вещей. (top)

Умение выслушивать ближнего

 

Первый вид христианского служения, который мы должны исполнять в христианской общине, заключается в умении выслушивать других. Точно так же, как любовь к Богу начинается со слушания Его Слова, человек начинает любить своих братьев, учась слушать их. Божья любовь к нам проявляется в том, что Бог не только дает нам Свое Слово, но и Свой дар слушания. Поэтому, когда мы учимся слушать нашего брата, это Его работа, осуществляемая через нас. Христиане, особенно священнослужители, часто думают, что находясь в обществе других людей, они всегда должны вносить свой вклад в общение, т. е. что-то делать. Они забывают, что во многих случаях, выслушивая других людей, мы исполняем более важное служение, чем когда мы говорим сами.

 

Многие люди ищут человека, который мог бы их выслушать, но не находят его среди христиан, т. к. христиане говорят сами вместо того, чтобы слушать. Но тот, кто не слушает своего брата, вскоре перестанет слушать и Бога, и будет лишь лепетать или судачить в присутствии Бога. Это начало духовной смерти, т. к. в конце концов останется лишь духовная болтовня и клерикальная снисходительность, облаченная в благочестивые слова. Тот, кто не умеет терпеливо слушать в течение долгого времени, вскоре будет сам говорить не по существу, никогда не сможет по-настоящему говорить с другими, хотя и не будет осознавать это. Тот, кто жалеет тратить свое время на молчание, у того в конечном счете не будет времени ни для Бога, ни для своего брата, а только для себя и своих прихотей.

 

Братское душепопечение отличается от проповедования тем, что задача проповедования Слова Божьего сочетается в нем с обязанностью выслушивать других. Иногда люди слушают других невнимательно, предполагая заранее, что им расскажут. Человек, который нетерпеливо и невнимательно слушает, презирает своего брата, он лишь ждет удобного момента, чтобы начать говорить самому и таким образом отделаться от собеседника. Поступая так, мы не исполняем свой долг. Наше отношение к брату в подобных ситуациях отражает наши отношения с Богом. Неудивительно, что отказываясь выслушивать других в повседневной жизни, мы теряем способность нести величайшее служение, которое Бог поручил нам — слушать исповедь нашего брата. Языческий мир признает сегодня, что часто человеку легко можно помочь, внимательно выслушав его. Исходя из этого, были разработаны методы психотерапии («терапии души»), которые находят многих последователей, в том числе и среди христиан (72). Но христиане забыли, что у них есть обязанность выслушивать других, и это поручено им Тем, Кто сам был великим слушателем. Мы должны уметь слушать Божьим слухом, чтобы уметь произносить Слово Божье. (top)

Готовность всегда помочь ближнему

 

Второй вид христианского служения, который мы должны исполнять друг для друга в христианской общине, заключается в активной помощи. Вначале это простая помощь в повседневных делах. Когда люди живут вместе, таких вещей может быть очень много. Никто не должен считать ниже своего достоинства выполнение какой-то пустяковой услуги. Тот, кто жалеет времени для оказания помощи в незначительных вопросах, обычно придает слишком много значения своей карьере.

 

Мы должны быть готовы к тому, Бог может прервать наши собственные дела. Бог постоянно загораживает наши пути и перечеркивает планы, посылая нам людей с их заботами и просьбами. Мы можем пройти мимо, считая, что у нас есть более важные дела, подобно священнику, который прошел мимо ограбленного самарянина, возможно читая в это время Библию (73). В этом случае мы проходим мимо явного знака Креста, поднятого вопреки нашим планам, чтобы показать нам, что мы должны идти не своим, а Божьим путем. Довольно странно, что христиане и даже священнослужители часто считают свою работу настолько важной и неотложной, что не желают ни на что отвлекаться. Они думают, что тем самым служат Богу, но в действительности они пренебрегают Божьим «кривым, но прямым путем»(Готфрид Арнольд)(74).Они не хотят, чтобы что-то нарушало их планы. Однако самодисциплина смирения отчасти проявляется в том, чтобы не жалеть сил, если можно оказать кому-то услугу, и в том, чтобы не считать, будто можно самим определять распорядок нашей жизни. Мы должны предоставить это Богу.

 

В монастырях монахи дают обет послушания аббату, что лишает их права распоряжаться своим временем. В жизни евангелического сообщества бескорыстное служение друг другу (оказание помощи и услуг) заменяет этот обет. Только там, где люди не считают ниже своего достоинства совершать дела любви и милосердия, помогая другим в повседневной жизни, они могут радостно и убедительно провозглашать весть о Божьей любви и милосердии. (top)

Нести бремя ближнего

 

Поговорим о третьем виде христианского служения — несении бремени ближнего. «Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов» (Гал. 6:2). Как мы видим, закон Христа обязывает нас нести бремя своего ближнего, т. е. разделять с братом его бремя и оказывать ему поддержку. Брат — это бремя для христианина, потому что он тоже христианин. Для неверующего другой человек никогда не станет бременем. Он просто обойдет стороной все то бремя, которое другие могли бы возложить на него.

 

Но христианин обязан нести бремя своего брата. Он должен страдать вместе с братом и претерпевать вместе с ним. Для христианина человек является братом только тогда, когда он является бременем, а не просто объектом манипуляций. Бремя людей было настолько тяжелым для самого Бога, что Ему пришлось претерпеть страдания на Кресте. Бог действительно понес бремя людей в теле Иисуса Христа. Но Он нес их, как мать несет своего ребенка, как пастырь прижимает к себе потерявшуюся овечку. Бог взял на Себя бремя людей, которое своей тяжестью притянуло Его к земле, но Бог остался с людьми, и они остались с Богом. Приняв на Себя бремя людей, Бог сохранил связь с ними. Таков закон Креста, который был исполнен на Кресте, и все христиане обязаны соблюдать этот закон. Они должны страдать вместе со своими братьями. Но более важен тот факт, что сейчас, когда исполнился закон Христа, они МОГУТ нести бремя своих братьев.

 

Удивительно часто мы читаем в Библии слова «нести бремя». Все деяния Христа могут быть выражены этими словами. «Но Он взял на себя наши немощи, и понес наши болезни… наказание мира нашего было на Нем»(Ис. 53) (75). Отсюда следует, что в Библии вся жизнь христианина рассматривается как несение Креста. Христианское общение, основанное на Кресте, состоит в том, чтобы разделять со братом его бремя. Если этого не происходит, значит общение не является христианским. Если кто-то в общине отказывается нести бремя другого человека, он отрицает Христов закон.

 

Бремя христианина — это прежде всего СВОБОДА другого человека, о которой мы говорили выше(76). Свобода другого человека вступает в конфликт с нашей независимостью, тем не менее мы должны признавать ее. Можно сбросить с себя бремя другого человека, отказав ему в свободе, ограничив его, совершив, таким образом, насилие над его личностью и навязав ему тот образ, который мы хотим в нем видеть. Но если мы предоставим Богу творить Свой образ в другом человеке, мы тем самым предоставим этому человеку свободу и разделим с ним бремя его свободы, свободы другого Божьего творения. Свобода другого человека включает все то, что составляет природу человека, его индивидуальность, его способности. Она также включает его слабости и странности, которые могут испытывать наше терпение, и все то, что создает трения, конфликты и столкновения между людьми. Нести бремя другого человека означает окунуться в реальность этого человека, принять ее и участвовать в ней, и в конечном счете достигнуть такого момента, когда она будет доставлять нам радость.

 

Это может оказаться особенно трудным в тех случаях, когда люди, состоящие в общении, имеют разную степень веры: одни укреплены в вере более, чем другие. Слабый не должен осуждать сильного, а сильный не должен презирать слабого. Слабый должен остерегаться гордыни, а сильный должен остерегаться равнодушия. Никто из них не должен настаивать на своих правах. Если сильный оступится, слабый должен удержаться от злорадства. Если же упадет слабый, сильный должен помочь ему подняться. И сильный, и слабый должны проявлять терпение. «Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его» (Еккл. 4:10). Несомненно, слова Писания «снисходя друг к другу» (Кол. 3:13) подразумевают, что люди должны помогать друг другу нести бремя. «Со всяким смиренномудрием и кротостью и долготерпением, снисходя друг к другу с любовью» (Еф. 4:2).

 

Но наряду со свободой другого человека существует и злоупотребление этой свободой, что становится бременем для христианина. Нести бремя чужого греха, проявляя снисходительность к греху другого человека, труднее, чем признавать его свободу, т. к. в грехе нарушается связь с Богом и со своим ближним. Рвутся отношения между людьми, которые основаны на Иисусе Христе. Но и в данном случае великая Божья милость проявляется во всей полноте, если христианин проявляет снисходительность к своему брату. Не презирать грешника, а воспользоваться своим особым правом быть снисходительным означает не дать этому человеку почувствовать себя потерянным, принять его, сохранить с ним хорошие отношения, простив его. «Братия! Если и впадет человек в какое согрешение, вы духовные исправляйте такового в духе кротости» (Гал. 6:1). Как Христос был снисходителен к нам и принял нас такими грешниками, как мы есть, так и мы должны быть снисходительны к грешникам, не отказывать им в христианском общении и прощать их грехи.

 

Мы должны переживать за грехи нашего брата, а не осуждать его. В этом заключается христианское милосердие, ибо разве не случался какой грех в христианской общине, за который человек не винил бы и себя? Например, за отсутствие постоянства в молитве и ходатайстве за других, за отсутствие братского служения, наставления и ободрения, т. е. фактически за свой собственный грех и свою духовную леность, которые причинили вред ему самому и его общению с другими христианами и братьями? Поскольку каждый грех каждого верующего отягощает и обвиняет всю общину, верующий радуется тому, что наряду с болью и бременем греха ближнего у него есть счастливое право быть снисходительным и прощать своего брата. «Вы должны быть снисходительны ко всем, как все должны быть снисходительны к вам, и все у вас общее — и плохое и хорошее» (Лютер)(77).Такой вид служения другому человеку, как прощение, совершается христианином ежедневно. Это происходит без слов во время ходатайствующей молитвы христианина за других. Каждый, кто не устает делать это, может рассчитывать на то, что другие братья делают для него то же самое. Тот, кто снисходителен к другим, знает, что снисходительность проявляется и к нему, и что только укрепляясь в ней, он может продолжать относиться снисходительно к своим братьям.

 

Там, где христиане преданно несут свое служение, внимательно выслушивая других, активно помогая им, проявляя снисходительность и неся их бремя, успешно исполняется высшее христианское служение — проповедование Слова Божьего. (top)

Проповедование слова Божьего

 

Здесь мы хотим поговорить не об официальном проповедовании, связанным с определенным учреждением, местом и временем, а о свободной передаче Слова друг другу. Мы имеем в виду ту особую ситуацию, когда человек своими словами свидетельствует о Боге другому человеку, рассказывая ему о Божьем утешении, наставлении, доброте и строгости.

 

Свидетельствование о Слове Божьем сопряжено с большим риском. Если проповедование Слова Божьего не сопровождается внимательным слушанием, то как оно может быть тем самым словом, которое нужно человеку? Если при этом у того, кто проповедует Слово, отсутствует активное желание помочь другому человеку, то как оно может быть искренним и убедительным? Если слово исходит не от духа снисходительности и участия, а от нетерпения и желания навязывать его, то как оно может быть избавляющим и целительным?

 

Более того, человек, который действительно умеет выслушивать других и служить им, помогая им нести свое бремя, скорее всего не склонен что-либо говорить сам. Глубокое недоверие ко всему, что является просто словесной формой, заставляет его подавить в себе те личные слова, которые он мог бы сказать своему брату. Что могут сделать для человека малоубедительные человеческие слова? Зачем этот пустой разговор? Должны ли мы, подобно священнослужителям, обсуждать с человеком его проблемы? Есть ли что-либо более опасное, чем злоупотребление Божьим Словом, когда мы говорим о нем слишком много? Но, с другой стороны, кто захочет, чтобы его укоряли в том, что он молчал, когда он должен был говорить? Насколько легче произнести заранее подготовленную речь с кафедры проповедника, чем сказать что-то от себя, разрываясь между ответственностью за свое молчание и ответственностью за сказанное!

 

Боязнь ответственности за сказанное усугубляется боязнью другого человека. Как трудно бывает произнести имя Иисуса Христа в присутствии даже своего брата! Здесь также необходимо делать различие между тем, что правильно (или уместно) и неправильно (или неуместно). Кто осмелится навязать себя ближнему? Кто имеет право подойти к ближнему и заговорить с ним о столь важных для него вещах? Мы не проявим большого христианского понимания, если скажем, что это право имеет любой, а точнее, что это — обязанность каждого христианина. Это может стать тем моментом, когда желание возвыситься над другим человеком может снова заявить о себе самым коварным образом. Но другой человек тоже имеет право и даже обязанность защитить себя от непрошеного вмешательства. У него есть свой секрет, который не может стать достоянием другого человека, не причинив ему большого вреда; и поэтому он не может сдаться, не уничтожив себя. Этот секрет не связан с его знаниями или чувствами — он связан с его свободой, его спасением, его существом. Однако это правильное рассуждение находится в опасном соседстве с убийственным изречением Каина:«Разве я сторож брату моему?»(78) Ложное понимание свободы другого человека может подвергнуться Божьему проклятию: «Я взыщу кровь его от рук твоих» (Иез. 3:18).

 

В христианской среде неизбежно наступает время, когда в трудную минуту человеку приходится рассказывать о Божьем Слове и Божьей воле другому человеку. Трудно себе представить, чтобы христиане не говорили между собой о вещах, представляющих для них первостепенную важность. Сознательно воздерживаться от оказания решительной помощи — не по-христиански. Если мы не можем заставить себя это сделать, мы должны спросить себя: боясь затронуть достоинство своего брата, не забываем ли мы о самом главном, о том, что он, несмотря на свой почтенный возраст, высокое положение или незаурядный ум, является таким же человеком, как и мы — грешником, нуждающимся в Божьей милости. Так же, как мы, он нуждается во многом — в помощи, ободрении и прощении.

 

Христиане могут говорить друг с другом, исходя из того, что каждый знает, что другой человек — тоже грешник, который при всем своем человеческом достоинстве одинок и потерян, если не оказать ему помощь. Но оказать помощь другому человеку не значит как-то умалить или принизить его, напротив, это значит вернуть ему его настоящее достоинство, т. е. понимание того, что хотя он и грешник, он может иметь Божью благодать и быть чадом Божьим. Такое понимание придает нашему братскому разговору необходимую свободу и искренность. Мы говорим друг с другом, потому что нам обоим нужна помощь. Мы наставляем друг друга, чтобы идти тем путем, каким нас призывает Христос. Мы предостерегаем друг друга о непослушании, которое ведет всех нас к гибели. Мы обращаемся друг с другом мягко и строго, так как знаем и Божью доброту, и Божью строгость (79). Почему мы должны бояться друг друга, если все должны бояться только Бога? Почему мы должны думать, что наш брат не поймет нас, если мы сами прекрасно знаем, что для нас значит, когда кто-то говорит нам о Божьем утешении и наставлении, пусть даже запинаясь и неумело подбирая слова? Разве есть на земле люди, которые не нуждаются в ободрении и наставлении? Зачем тогда Бог даровал нам христианское братство? Чем больше мы будем позволять другим рассказывать нам о Слове Божьем, чем более смиренно и благодарно мы будем принимать даже суровые упреки и замечания, тем свободнее и объективнее мы будем вести себя, сами говоря другим о Слове Божьем. Человек, чья обидчивость и тщеславие заставляют его презрительно отвергать серьезное критическое замечание брата, не может говорить другим об истине в смирении, он боится получить отпор и испытать чувство оскорбления. Обидчивый человек всегда становится льстецом, он очень быстро начинает презирать и злословить своего брата. Смиренный человек придерживается и истины и любви. Он придерживается Слова Божьего, позволяя этому Слову вести его к брату. Поскольку такой человек не ищет ничего для себя и не страшится ничего, он может помочь своему брату через Слово.

 

 

Однако без порицания тоже не обойтись. Слово Божие предписывает порицание, когда наш брат впадает в явный грех. Соблюдение дисциплины в христианской общине начинается с соблюдения дисциплины в небольших группах. Когда отступничество от Слова Божьего в христианском учении или в жизни угрожает христианскому общению в семье и в общине, следует прибегнуть к увещеванию и порицанию. Ничто не является более жестоким, чем проявление мягкости, позволяющее человеку пребывать во грехе. Ничто не является более сострадательным, чем суровое порицание, призывающее брата оставить греховный путь. Христианское служение милосердия и высшее проявление подлинного братства — позволить Слову Божьему встать между нами, осуждая и помогая. В этом случае осуждаем не мы, а Бог, и Его суд помогает и исцеляет. В конце концов, у нас нет другого поручения, как только служить своему брату, не позволяя себе возноситься над ним. Мы служим своему брату, даже когда вынуждены произнести осуждающее и разделяющее Слово Божие, даже тогда, когда, повинуясь Богу, мы должны разорвать общение с ним. Мы должны знать, что не наша человеческая любовь делает нас преданными другому человеку, а любовь Бога, которая достигает его только через осуждение. Именно осуждая, Божье Слово служит человеку. Тот, кто принимает Божье осуждение, высказанное братом-христианином, почувствует помощь. Именно здесь проявляется вся ограниченность человеческих возможностей по отношению к ближнему. «Человек никак не искупит брата своего, и не даст Богу выкупа за него. Дорога цена искупления души их, и не будет того вовек» (Пс. 48:8-9).

 

Признание собственного бессилия — это и условие искупляющей помощи, которую может дать брату только Слово Божие, и согласие на нее. Пути брата не в наших руках, мы не можем склеить то, что разбилось, и не можем поддерживать жизнь в том, чему суждено умереть. Но Бог соединяет то, что разбилось, воссоединяет людей в общении, дарует милость через суд. Он вложил Свое Слово в наши уста. Он хочет говорить Его через нас. Если мы воздерживаемся от произнесения Его Слова, кровь нашего брата-грешника будет на нас. Если мы исполняем Его Слово, Бог спасет нашего брата через нас. «Обративший грешника от ложного пути его спасет душу от смерти и покроет множество грехов» (Иак. 5:20). (top)

Духовный авторитет

 

«Кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою» (Мк. 10:43). Иисус связал духовный авторитет с братским служением. Настоящий духовный авторитет существует только там, где есть христианское служение, т. е. где выслушивают, оказывают помощь, несут чужое бремя, проповедуют Слово Божье. Любой культ личности, особо подчеркивающий выдающиеся качества, добродетели и таланты другого человека, даже если они носят вполне духовный характер, является сугубо мирским, и ему не место в христианской общине, т. к. он отравляет ее. В наши дни довольно часто приходится слышать, как люди высказывают желание иметь «выдающихся священнослужителей», «священнических людей», «авторитетных личностей». Это желание обусловлено духовно неполноценной потребностью восхищаться людьми, создавать видимый человеческий авторитет, потому что настоящий авторитет, связанный со служением, на первый взгляд не производит большого впечатления. Ничто так резко не опровергает подобное желание, как сам Новый Завет, в котором говорится, каким должен быть епископ (См. 1 Тим. 3:1). В этом описании мы не найдем ничего, что было бы похоже на мирское обаяние и блестящие качества духовной личности. Епископ — это скромный, преданный, твердый в вере и жизни человек, исправно исполняющий свои обязанности в церкви. Его авторитет заключается в исполнении своего служения. В нем нет ничего такого, чтобы он мог бы восхищать нас как человек. В конечном счете, в основе страстного стремления к мнимому авторитету лежит желание возродить более близкие отношения внутри Церкви, т. е. зависимость одних людей от других.

 

Человек, обладающий настоящим авторитетом знает, что очень близкие отношения играют пагубную роль в вопросах авторитета. Такой человек понимает, что его авторитет может существовать только в служении Тому, кто один имеет авторитет и власть. Человек, обладающий настоящим авторитетом, знает, что авторитет связан в самом строгом смысле этого слова со словами Иисуса: «Один у вас Учитель, все же вы — братья» (Мф. 23:8). Церкви не нужны блестящие личности, ей нужны преданные служители Христа и братья. Если в первых нет недостатка, то он есть во вторых. Церковь доверяет только смиренным служителям Слова Иисуса Христа, понимая, что только в этом случае она будет управляться не человеческой «мудростью» и тщеславием, а Словом Доброго Пастыря.

 

Вопрос доверия, который так тесно связан с вопросом авторитета, определяется преданностью, с которой человек служит Иисусу Христу, а не его необыкновенными талантами. Пастырский авторитет может приобрести только тот служитель Иисуса, который не ищет власти для себя, а сам является братом среди братьев, подчиняющихся авторитету Слова Божьего. (top)

ГЛАВА 5. Исповедь и Причастие

 

«Признавайтесь друг другу в проступках» (Иак. 5:16). Человек, который находится один на один со своим грехом, очень одинок. Случается, что и христиане испытывают большое чувство одиночества, несмотря на участие в молитвенных собраниях, церковных богослужениях и христианском общении. Они лишены полноты христианского общения, т. к. они общаются друг с другом как верующие и благочестивые люди, а не как слабые в вере грешники. Благочестивое общение не позволяет никому быть грешником. Поэтому каждый должен скрывать свой грех от себя и от других. Мы не осмеливаемся быть грешниками. Многие христиане бывают невероятно потрясены, когда неожиданно среди верующих обнаруживается настоящий грешник. Потому мы продолжаем скрывать свой грех, живя во лжи и лицемерии. Но факт остается фактом: мы — грешники!

 

Однако милость Евангелия, которую так трудно понять благочестивым людям, заставляет нас взглянуть в лицо истине. Евангелие говорит нам: «Ты — грешник, ты — ужасный грешник. А теперь приди, такой как ты есть, к Богу, который любит тебя. Он хочет, чтобы ты пришел к нему таким, как ты есть. Ему ничего не надо от тебя, ни жертвы, ни работы. Он просто хочет, чтобы ты пришел. „Сын мой! Отдай сердце твое мне“ (Прит. 23:26). Бог пришел к тебе, чтобы спасти тебя (грешника). Радуйся! Эта весть означает твое избавление благодаря истине. Ты ничего не можешь утаить от Бога. Маска, которую ты носишь, находясь среди людей, не поможет тебе перед Ним. Он хочет видеть тебя таким, как ты есть. Он хочет быть милостивым к тебе. Тебе не надо больше лгать самому себе и своим братьям, что в тебе якобы нет греха, ты должен осмелиться быть грешником. Возблагодари Бога за это, Он любит грешника, но ненавидит грех».

 

Христос стал нашим Братом во плоти для того, чтобы мы могли поверить в Него. В Нем к нам пришла Божья любовь. Благодаря Ему люди осознают, что они грешники, и только тогда получают помощь. Все притворство закончилось с приходом Христа. Страдания грешника и милость Бога — такова истина Евангелия в Иисусе Христе. Этой истиной должна жить Его Церковь.

 

Иисус дал своим последователям власть выслушивать исповедь грехов и прощать их во имя Его. «Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся» (Ин. 20:23).

 

Дав власть выслушивать исповедь ближнего, Христос тем самым учредил Церковь и дал нам братьев, которые являются для нас благословением. Теперь мой брат служит Христу, и перед ним я не должен притворяться. Во всем мире нет никого, кроме моего брата, кому бы я осмелился признаться, что я грешник. В христианском общении правит истина Иисуса Христа и его милость. Христос стал нашим Братом, чтобы помочь нам. Благодаря Ему наш брат стал для нас Христом, получив от Христа власть и полномочия. Наш брат является для нас символом истины и Божьей благодати. Он был дарован нам Христом, чтобы помогать нам. Он выслушивает наше признание в грехах вместо Христа и прощает грехи во имя Христа. Он хранит тайну нашей исповеди так же, как хранит ее Бог. Когда я иду на исповедь к своему брату, я иду к Богу.

 

Когда в христианской общине звучит призыв к братской исповеди и прощению, это призыв к великой Божьей милости в Церкви. (top)

Обретение истинного христианского общения

 

Исповедуясь, человек обретает истинное христианское общение. Грех старается заполучить человека полностью. Он вырывает его из христианского сообщества. Чем более изолирован человек, тем разрушительнее сила его греха, тем более глубоко он погрязает в грехе и тем ужаснее его отчуждение. Грех хочет пребывать в неизвестности. Он избегает света. Во мраке невысказанности грех отравляет все существование человека. Это происходит даже в очень благочестивых общинах. При исповеди свет Евангелия врывается во мрак и отчужденность сердца. Грех необходимо озарить светом.

 

Надо открыто произнести невысказанное и признать его. Все тайное и сокрытое становится явным. Перед тем, как человек открыто признает свой грех, в нем идет внутренняя борьба. Но Бог «сокрушает врата медные и решетки железные рвет» (Пс. 106:16 в совр. переводе).

 

Поскольку признание (исповедь) в грехах совершается в присутствии брата-христианина, рушится последний оплот самооправдания грешника. Грешник сдается и отказывается от всех своих грехов. Он отдает свое сердце Богу и получает прощение грехов в общении с Иисусом Христом и своим братом. Осознанный и выраженный словами грех теряет свою силу. Грех открыто высказан и осужден. Теперь община несет бремя греха брата. Человек уже не несет свой грех в одиночестве, ибо он сбросил свой грех на исповеди, передав его Богу. Грех снят с него. Теперь он находится в братском сообществе грешников, которые живут Божьей благодатью во Кресте Иисуса Христа. Он теперь получает Божью благодать, несмотря на то, что он грешник. Он может исповедовать свои грехи, и впервые в своей жизни обретает братское христианское общение в самом акте исповеди. Скрытый, затаенный грех препятствовал братскому общению, делал его неискренним. Исповеданный грех помог ему обрести подлинное христианское общение с братьями в Иисусе Христе.

 

То, что мы сказали выше, относится исключительно к исповеди одного христианина перед другим (т. е. в исповеди принимают участие два человека). Для возобновления подлинного общения со всей общиной исповедание греха в присутствии всех прихожан не требуется. В лице одного брата-христианина, которому я исповедываю мои грехи и который прощает их, я обретаю всю общину (приход). Во вновь обретенном подлинном христианском общении с братом, перед которым я исповедаюсь, я обретаю общение со всей общиной в целом. В данном вопросе никто не выступает от своего имени, а только по поручению Иисуса Христа. Это поручение было дано христианской общине в целом, а отдельный христианин просто призван исполнить его для общины. Если христианин обрел подлинное христианское общение с другим христианином через исповедь, он никогда и нигде не будет вновь одинок. (top)

Обретение креста

 

При исповеди человек обретает Крест. Первопричиной всех грехов является гордыня, superbia(80).Я хочу быть для себя своим законом, я имею право на самого себя, на мою ненависть, мои желания, мою жизнь и смерть. Ум и плоть человека загораются от гордыни, и именно из-за своей греховности человек хочет стать подобным Богу. Исповедь в присутствии брата представляет собой глубочайшее унижение. Она причиняет боль, сражает человека наповал, наносит страшный удар по самолюбию. Предстать перед братом в качестве грешника — это почти непереносимое унижение. Признавая на исповеди свои конкретные грехи, «ветхий» человек во мне умирает мучительной позорной смертью на глазах брата. Это унижение настолько тяжело для нас, что мы постоянно что-то изобретаем, чтобы уклониться от исповеди. Мы так ослеплены, что не видим в этом унижении ни обетования, ни славы.

 

Никто иной, как сам Иисус Христос испытал позорную публичную смерть грешника вместо нас. Он не стыдился того, что был распят за нас, как злодей. Ничто иное как наше общение с Иисусом Христом ведет нас к унизительному умиранию во время исповеди, чтобы мы смогли в истине разделить его участь на Кресте. Крест Иисуса Христа разрушает гордыню. Мы не можем придти к Кресту Иисуса, пятясь назад, не желая идти туда, где мы должны его обрести, а именно, в публичной смерти грешника. Когда мы стыдимся принять позорную смерть нашего грешного «я» в исповеди, мы отказываемся нести Крест. На исповеди мы обретаем истинное общение, основанное на Кресте Иисуса Христа, заявляем о своем кресте и принимаем свой крест. В тягостных умственных и физических муках унижения перед братом — а значит и перед Богом — мы ощущаем Крест Христа как наше избавление и спасение. «Ветхий» человек умирает, побежденный Богом. Теперь мы участвуем в воскресении Христа и в вечной жизни. (top)

Обретение новой жизни

 

В исповеди человек обретает новую жизнь. Если грех становится ненавистным, если он признается и прощается, человек порывает с прошлым. «Древнее прошло». Когда человек порывает с грехом, он вновь возвращается к Богу. Исповедь — это возвращение к Богу. «Теперь все новое» (2 Кор. 5:17). Христос дал нам новое начало.

 

Так же, как первые ученики Христа оставили все и последовали Его зову, христианин, исповедуя свои грехи, отказывается от прежнего и следует за Христом. Начинается жизнь с Иисусом Христом и с общиной верующих в Него. «Скрывающий свои преступления не будет иметь успеха; а кто сознается и оставляет их, тот будет помилован» (Прит. 28:13). В исповеди христианин начинает оставлять свои грехи. Их владычество заканчивается. Отныне христианин начинает одерживать одну победу за другой.

 

То, что произошло с нами при крещении, вновь происходит с нами на исповеди. Мы избавляемся от мрака, вступаем в царство Иисуса Христа. Это радостная весть. Исповедь — это обновленная радость крещения. «Вечером водворяется плач, а на утро радость» (Пс. 29:6). (top)

Обретение уверенности

 

В исповеди человек обретает уверенность(81).Почему нам гораздо легче исповедовать свои грехи Богу, а не своему брату? Бог — свят и безгрешен. Он — справедливый судья зла и враг всякого непослушания. А брат наш — такой же грешник, как мы сами. На своем собственном опыте он знает «ночной мрак» тайного греха. Почему же нам труднее пойти к нему на исповедь, чем к Святому Богу? Мы должны спросить себя, не обманываем ли мы себя, исповедуя наш грех только Богу: возможно, мы исповедуем свой грех самим себе и сами прощаем. И не является ли тот факт, что мы живем в самопрощении, а не в настоящем прощении, причиной нашего бесконечного возврата к прежним грехам и нашего неполного христианского послушания? Самопрощение никогда не может искоренить грех, это достигается только осуждающим и прощающим Словом Божьим.

 

Кто может дать нам уверенность в том, что в исповеди мы обращаемся к живому Богу, а не к самим себе? Эту уверенность нам дает Бог через нашего брата. Наш брат разрывает порочный круг самообмана. Человек, исповедующий свои грехи в присутствии брата, знает, что он уже не одинок. Он находится в присутствии Бога через реальное присутствие другого человека. Когда я исповедую свои грехи наедине с самим собой, все пребывает во мраке, но в присутствии брата грех озаряется светом. Поскольку рано или поздно грех должен выйти на белый свет, лучше, если это произойдет сегодня в присутствии моего брата, чем в последний день в пронизывающем свете последнего суда.

 

Мой брат-христианин даровал мне уже здесь, и теперь я благодаря ему могу быть уверенным в реальности Божьего суда и Божьей благодати. Открытое признание своих грехов перед братом уберегает меня от самообмана. Я получаю полную уверенность в прощении только тогда, когда мой брат заверяет меня в этом от имени Бога.

 

Взаимная братская исповедь дарована нам Богом, чтобы мы могли быть уверенными в Божьем прощении.

 

Но для того, чтобы мы могли обрести эту уверенность, наша исповедь должна касаться конкретных грехов. Обычно люди удовлетворяются общей исповедью. Но когда человек осознает свои конкретные грехи, человеческая природа в нем полностью погибает. Поэтому наилучшей подготовкой для исповеди является самопроверка на основе Десяти Заповедей. В противном случае человек может по-прежнему оставаться лицемером, даже исповедуя свои грехи брату. В этом случае исповедь не принесет ему пользы. Иисус общался с людьми, у которых были явные грехи: со сборщиками налогов (мытарями) и блудницами. Они знали, почему им нужно прощение, и получали прощение своих конкретных грехов. Иисус спросил слепого Вартимея: «Чего ты хочешь от меня?» (82) (Мк. 10:51). Перед исповедью мы должны знать ответ на этот вопрос. На исповеди мы получаем прощение конкретных грехов, в которых сознаемся, и тем самым прощение всех наших грехов, осознанных и неосознанных.

 

Означает ли все это, что признание своих грехов перед братом является божественным законом? Нет, исповедь — это не закон, а предложение Божьей помощи грешникам. Бывают случаи, когда человек по Божьей благодати обретает уверенность, новую жизнь, Крест и христианское общение, не исповедуясь своему брату. Бывают случаи, когда человек не знает, что значит сомневаться в своем прощении и приходить в отчаяние от исповеди в своих грехах, он исповедуется Богу и обретает все в своей личной исповеди. Мы же здесь говорили о тех людях, о которых этого сказать нельзя. Сам Лютер был одним из тех людей, для кого христианская жизнь была немыслимой без взаимной братской исповеди. В Большом катехизисе он писал: «Поэтому, когда я напоминаю вам об исповеди, я напоминаю вам, что вы христианин» (83). Тому, кто несмотря на все свои поиски и попытки, не может обрести высшую радость христианского общения, радость Креста, новой жизни и уверенности, надо показать благословение, которое Бог дает нам в совместной исповеди. Христианин имеет свободу выбора относительно исповеди. Кто без потерь для себя может отказать в помощи, которую Бог считает необходимой? (top)

Кому исповедоваться?

 

Кому мы должны исповедоваться? Согласно обетованию Христа каждый наш брат-христианин может выслушивать исповедь другого христианина. Но поймет ли он нас? Может быть, он так недалеко ушел от нас в христианской жизни, что отвернется от нас, не поняв наших личных грехов? Каждый, кто живет под Крестом и отчетливо различает в Кресте Иисуса полную греховность всех людей, включая себя самого, понимает, что нет такого греха, который был бы ему чужд.

 

Каждый, кто однажды пришел в ужас от чудовищности своего греха, пригвоздившего Иисуса к Кресту, уже не придет в ужас от самого гнусного греха своего брата. Глядя на Крест Иисуса, он познает человеческое сердце. Он знает, как глубоко человеческое сердце погрязло в грехе и как оно блуждает на путях греха, но он также знает, что его принимают в милости и благодати. Только брат-христианин, стоящий под Крестом Иисуса, может выслушивать исповедь другого человека.

 

Христианин становится достойным слушателем исповедальных слов другого человека только благодаря опыту Креста, а не благодаря своему жизненному опыту. Самый опытный психолог и исследователь человеческой природы знает о человеческом сердце несравненно меньше, чем самый обычный христианин, который живет под Крестом Иисуса. Самая глубокая психологическая проницательность, талант и большой опыт не могут постигнуть природы грех. Человеческая мудрость знает, что такое страдание, недостатки, неудачи, но она не понимает, что такое человеческая греховность, и потому не знает, что человека губит только его грех, и что он может быть исцелен только прощением. Только христиане знают это. В глазах психиатра я могу быть только больным человеком, а перед своим братом я могу осмелиться быть грешником. Психиатр должен прежде всего исследовать мою душу, но он никогда не сможет проникнуть в ее глубины. Когда я прихожу к своему брату-христианину, он знает, что я такой же грешник, как он, и нуждаюсь в исповеди и Божьем прощении. Психиатр рассматривает меня, не принимая во внимание существование Бога (84). Брат-христианин видит меня стоящим перед осуждающим и милостивым Богом на Кресте Иисуса Христа(85). Не отсутствие знания психологии, а отсутствие любви к распятому Иисусу Христу делает нас такими несчастными и никчемными на братской исповеди.

 

Христианин, серьезно ориентирующийся в повседневной жизни на Крест Христа, освобождается и от духа критичности, и от безвольной снисходительности к самому себе, получая дух Божьей строгости и любви. Смерть грешника в присутствии Бога и новая жизнь, возникающая в результате этой смерти благодаря благодати, — ежедневная реальность христианина. Поэтому он любит своих братьев милостивой Божьей любовью, которая приводит его к обретению жизни Божьего чада через смерть грешника. Кто может выслушивать нашу исповедь? Тот, кто сам стоит под Крестом Иисуса. Там, где жива весть о распятом Христе, братская исповедь всегда приносит пользу. (top)

Два вида опасности

 

Существуют два вида опасности, которые следует иметь в виду в христианских общинах, практикующих исповедь. Одна из них касается человека, выслушивающего исповедь. Один человек не должен быть исповедником всех остальных, т. к. вскоре он будет «перегружен» признаниями, исповедь превратится в пустую формальность, а исповедальня будет использоваться в целях духовного господства одного человека над душами других. Чтобы избежать этой зловещей опасности, человек, который сам не исповедуется, должен воздерживаться от выслушивания исповеди другого человека. Только тот, который уничижил себя на исповеди, может выслушивать братскую исповедь, не принося вреда.

 

Вторая опасность относится к тому, кто исповедуется. Ради спасения своей души он никогда не должен превращать исповедь в благочестивое дело, т. к. в этом случае исповедь превратится в отвратительную, порочную, пустую и лживую болтовню. Исповедь как благочестивое дело — изобретение дьявола. Только Божья милость, Божья помощь и прощение могут помочь нам отважиться войти в пучину исповеди. Мы исповедуемся только ради обетованного прощения. Исповедь как формальная обязанность означает духовную смерть. Исповедь, надеющаяся на обетование, означает жизнь. Прощение грехов — единственная основа и цель исповеди. (top)

Радость причастия

 

Хотя исповедь сама по себе является законченным действием, совершаемым во имя Иисуса в христианских общинах так часто, как этого хотят верующие, она представляет собой особую подготовку к принятию Святого Причастия. Примиренные с Богом и людьми, христиане хотят принять тело и кровь Иисуса Христа. Иисус заповедал, чтобы никто не подходил к алтарю, не примирившись в сердце со своим ближним (86). Если эта заповедь Иисуса относится к каждому богослужению, т. е. фактически к каждой молитве, которую мы произносим, то она со всей очевидностью относится и к принятию Святого Причастия.

 

Накануне дня Святого Причастия братья-христиане должны собираться вместе и просить друг у друга прощение за все плохое, что они сделали. Кто избегает этого, тот приходит к Престолу Господа неподготовленным. Если братья хотят совместно получить Божью благодать в Святом Причастии, они должны оставить весь свой гнев, раздоры, сплетни и небратское поведение. Но попросить прощение у брата — это еще не исповедь, а только исповедь ясно и четко заповедана Иисусом.

 

Подготовка к Святому Причастию вызывает в человеке желание быть абсолютно уверенным в том, что те грехи, которые беспокоят и мучают его и которые известны только одному Богу, будут прощены. Это желание сбывается благодаря братской исповеди и отпущению грехов.

 

Если человек глубоко переживет свои грехи и ищет уверенность в прощении, он получает приглашение к исповеди во имя Иисуса. То, что навлекло на Иисуса обвинение в богохульстве,а именно прощение грешников(87), происходит сейчас в христианской братской общине властью присутствия Иисуса Христа. Христианин прощает грехи своему брату во имя триединого Бога (88), а Божьи ангелы pадуются, что еще один грешник раскаялся (89). Время подготовки к Святому Причастию должно быть заполнено братскими наставлениями, утешением, ободрением, молитвами, страхом Божьим и радостью.

 

День святого Причастия — это повод для радости в христианской общине. Примиренные в сердце с Богом и братьями, прихожане принимают дар тела и крови Иисуса Христа, получая при этом прощение, новую жизнь и спасение. Они также обретают новые отношения с Богом и людьми. Святое Причастие — это высшее проявление христианского общения. Объединяясь в теле и крови Господа нашего Иисуса Христа, христиане знают, что они пребудут друг с другом в вечности. В Святом Причастии община достигает своей цели — полноты радости во Христе и Его Церкви. В Святом Причастии жизнь христиан в единении по Слову Божьему достигает совершенства. (top)

 

1 Составная цитата (по K. Witte, Nun freut euch lieben Christen gmein, 226) из более длинного отрывка у Лютера, изложение 109 (110) Псалма. 1518 (WA 1, 696 и далее). (back)

 

2 1 Тим 1:2 в Библии Лютера звучит так: «моему истинному сыну в вере». Ср. 1938 DBW 15, 303 и далее. (back)

 

3 Ср. 1 Кор. 16:21; Гал. 6:11; 2 Фесс. 3:17(back)

 

4 Ср. сноска 1 (WA 1, 697) (back)

 

5 Лат.: «вне нас». По этому важному топосу лютеранского понимания оправдания ср. например Лютер, Disputatio de homine. 1536 (WA 39/I, 83). (back)

 

6 Пара противоположных понятий «духовный/душевный» соответствует противопоставлению Павлом Pneuma (духа) и Sarx (плоти). Речь идет о действии Божьих благодати и Духа в отличие от мнения противостоящего Богу и его порядку мира о человеческих действиях и понимании. Карл Барт своим протестом против «религии» во имя «откровения» давно восстановил это основное понятие теории об оправдании Павла и Реформации. Бонхёффер тоже сохранил эту позицию, внеся некоторые важные изменения (ср. Собрание сочинений Бонхёффера 1944 года, 8, 480). В его словах против «psyche-sarx» нет о оценки психологии и психотерапии, пока они рассматривают себя как эмпирические науки. В библиотеке Бонхёффера были книги Ц. Г. Юнга «Душевные проблемы настоящего времени» (Seelenprobleme der Gegenwart) 1931 года и «Отношение психотерапии к душепопечению» (Die Beziehungen der Psychotherapie zur Seelsorge) 1932 года. (back)

 

7 Ср. Иер. 45:5 («А ты просишь себе великого»). Для Бонхёффера это место имело очень большое значение. В Библии Лютера, в отличие от текста вокруг Иер. 45, имеется много выделений. Ср. также с 1944 ССБ 8, 542. (back)

 

8 Ср. ЛБ: «сердца людей». Множественное число соответствует греческому тексту. (back)

 

9 По парным понятиям «эрос-агапе» см. ССБ 1 (SC) 108 и 265, сноска 115. Бонхёффер в своем «Sanctorum Communio» ориентировался на К. Барта, Послание к Римлянам, стр. 479, который, ссылаясь на Сёрена Кьеркегора, понимал христианскую любовь так: «Это не эрос, который только желает, это — агапе, которая никогда не перестает». И здесь Pneuma и Sarx противопоставляются друг другу. Поэтому «Жизнь в христианском общении» можно сравнить с книгой А. Нюгрена «Эрос и агапе» (первый том вышел в 1930, а второй — в 1937 году). См. также ССБ 8, 480. (back)

 

10 1 Кор. 13:3. (back)

 

11 В Лондоне Бонхёффер прочитал много проповедей по 1 Кор. 13 в сентябре-октябре 1934 года. (ССБ 13, 378-404) (back)

 

12 Лат.: «объединение благочестия». Так назывались частные молитвенные кружки, которые Филипп Якоб Шпенер (1635- 1705), известный теолог лютеранского пиетизма, начал создавать как главное духовное лицо во Франкфурте на Майне в 1666 году. (back)

 

13 Четыре классических атрибута церкви (una, sancta, catholica et apostolica) на Константинопольском соборе в 381 году были включены в Никео-Константинопольский символ веры. Немецкие переводы староцерковного исповедания в реформаторских книгах как правило передают слово «кафолическая» (дословно «всеобщая», а по существу — «православная», «ортодоксальная») как «христианская» (ср. например BSLK, Вероисповедные книги евангелическо- лютеранской церкви). (back) 14 «Тебе — наше утреннее восхваление, Тебе — вечерняя молитва; недостойная наша песнь прославляет Тебя ныне и присно и вовеки веков». Из гимна O lux beata в немецком переводе Мартина Лютера (WA 35, 473). (back) 15 Евангелический сборник гимнов (EG, Evangelisches Gesangsbuch 1994) 111:1, с небольшими изменениями. Гимн на Мк. 16:1-6 Иоганна Хеермана (1585-1647). В EG этот гимн датирован 1630 годом. (back) 16 Ср. EG 263. Гимн Кристиана Давида (1690-1751), один из создателей братства Гернгутеров в 1741 году, похожего на Богемских братьев 1566 года. (back)

 

17 Бонхёффер перенял отсчет Лютера по Септуагинте и Вульгате (Еврейская Библия — Мал. 3:20). (back)

 

18 Номер 276 в сборнике песен Евангелического молодежного движения, «Песнь новая». (back)

 

19 Номер 277, EG 438:1 и далее. (back)

 

20 Номер 278, ср. EG 439:1-5. (back)

 

21 Ср. Библия Лютера: «рано встаете и затем долго сидите, едите ваш хлеб с заботой…». (back)

 

22 Ср. Проповедь по Пс. 59 (Право и свойства Божьего гнева) 1937 ССБ том 14, 980-988. (back)

 

23 EG 350:1 (начало). Эта строфа перекликается с Откр. 7:14, она появилась в Лейпциге в 1638 году. По EG стихи от 2 до 5 в обработке Кристиана Грегора (1739) возвращаются к Цинцендорфу (1739). (back)

 

24 Лат.: «Параллельность (содержания) (обоих) членов». (back)

 

25 Ср. фрагмент по Псалму 119 (DWB 1939/40 15, 499-537). (back)

 

26 Ср. Фр. Кр. Этингер, Псалмы Давида, семь групп в соответствии с семью прошениями Молитвы Господней, 1860 (Fr. Chr. Oetinger, Die Psalmen Davids nach den sieben Bitten des Gebets des Herrn in Sieben Klassen gebracht). (back)

 

27 «Воззвания братской общины» — это сборник историй и молитв на каждый день с кратким изречением из Ветхого Завета («воззвание») и Нового Завета («текст для поучения»), а также строчкой из песни с короткой молитвой. В 1728 году в поселке Гернгут, основанном эмигрантами в 1722 году, граф Цинцендорф положил начало традиции выкрикивать перед домами изречения из Библии в качестве «ежедневного воззвания» («parole»). Жители этих домов были потомками преследуемых «Богемских братьев», остатков возникшего в 1457 году в Богемии «Евангелического братского союза». Воззвания печатались с 1731 сроком на один год и с тех пор выходили без перерыва. В 1999 году они вышли на 46 языках. Об отношении Бонхёффера к воззваниям см. 1937 DBW 15, 14-19, 1964 DBW 16, 651-658; 1943/44 DBW 8 passim. Ср. все W. Gьnther, Dietrich Bonhoeffer und die Brьdergemeinde, 62- 70. (back)

 

28 Намек на название одного известного в то время отрывного календаря. (back)

 

29 Лат.: «непрерывное чтение». Ранее чтения во время празднования Евхаристии не соответствовали теме праздников. Книги Библии читались последовательно («Bahnlesung»), и, прежде всего, в монастырях (еще долгое время). С введением нового порядка чтений в 1969 году lectio continua было восстановлено в католической литургии. (back)

 

30 См. сноска 5. (back)

 

31 Ср. с «Финкенвальдской гомилетикой» (Finkenwalder Homiletik) Бонхёффера 1935/36 года, отрывок о причинно- следственных связях в проповеди, DBW 14, 481-486. (back)

 

32 Ср. Пс. 95:1; 97:1. (back)

 

33 Ср. Исх. 15:1-21. (back)

 

34 Ср. Лк. 1:45-55. (back)

 

35 Ср. Деян. 16:25. (back)

 

36 Новая песня, номер 74 (ср. сноска 19); EG 104. (back)

 

37 Библия Лютера здесь продолжает: «… на земле…». (back)

 

38 Указание на Рим. 14:1-15:2 и 1 Кор. 8:1-13. На заднем плане — дискуссии по отрывкам об Ариях и составе исповедующей церкви (ср. DB 338-340; 358 и далее); 1933 DBW 12, 84 и далее. (back)

 

39 Застольная молитва в начале EG BP (Евангелический сборник гимнов для Бранденбурга и Померании) 72; EG 836. (back)

 

40 EG. BP. номер 3; EG 833,27. Ср. Мартин Лютер, Enchiridion. Краткий катехизис для плохих священников и проповедников (WA 30/I, 378; BSLK 523). (back)

 

41 См. сноска 40. (back)

 

42 Ср. «Отче наш»: Мф. 6:11; Лк. 11:3. (back)

 

43 Ср. 1 Кор. 10:17 (подчеркнуто в издании Novum Testamentum Graece Бонхёффера). (back)

 

44 Ср. Мф. 14:13-21. (back)

 

45 По вопросу вещественного и лично-социального понимания бытия ср. DBW 2, 111 и далее, 116, 124. Важны также размышления Бонхёффера о судьбе и Божьем Провидении, о противлении и непротивлении. Ср. 1944 DBW 8, 333 и далее: «… Бог встречается с нами не только как Ты, но и как „закутанное“ Оно. В моем вопросе речь идет в основном о том, как в „Оно“ (Судьба) найти „Ты“, или, другими словами, как „судьба“ превращается в „водительство“». (back)

 

46 Бонхёффер исправляет Библию Лютера («словами или делами») в соответствии с Novum Testamentum Graece. (back)

 

47 EG. BP 275: гимн по Пс. 144:15 и далее Иоганна Хеермана (1585-1647). (back) 48 Имеется в виду sext. По иудейскому исчислению день начинается в шесть часов (по нашему исчислению). Бонхёффер, очевидно, знал структуру ежечасных молитв католической литургии, где время молитвы было — matutin (вначале утреня, позже — ночное бдение), laudes (утреня), terz (служба третьего часа), sext (служба шестого часа), non (служба девятого часа), vesper (вечерня), komplet (повечерие). Он располагал также «Liber usualis Missae et Officii pro Dominicis et Festis cum cantu Gregoriano» и «Повечерие по бенедиктинскому и римскому бревиарию» («Die Komplet — nach dem Benediktinischen und Rцmischen Brevier»). (back)

 

49 Ср. Мк. 15:33. (back)

 

50 Ср. Ин. 19:28. (back)

 

51 Ср. EG. BP 280,5 («Nun ruhen alle Wдlder», «Спят леса»), песня Пауля Герхардта (1607-1676), ср. EG 477,5. (back)

 

52 Ср. Лк. 24:29. (back)

 

53 Пс. 120:4. (back)

 

54 Из: Новая Песнь, номер 303. Ср. EG 469,3 (с небольшими изменениями в тексте): гимн по Пс. 120:7, перевод на немецкий язык гимна древней церкви «Christe qui lux es et dies» (до 534 года), по Эразму Альберу (1500-1553) в 1536. (back)

 

55 Бонхёффер здесь сильно отклоняется от Библии Лютера. Его лекция по христологии в 1933 году начиналась таким предложением (DBW 12, 280): мистогогическое молчание — это болтовня. Молчание церкви — это молчание перед Словом. Церковь, проповедуя Христа, в молчании падает ниц перед Несказанным. Ср. также Фома Кемпийский, «О подражании Христу», I, 20 — о любви к уединению и молчанию. (back)

 

56 М. Лютер, первая проповедь на Invocavit, 1522 (WA 10/III, 1). Ср. DBW 1 (SC), 119. (back)

 

57 М. Лютер, Проповедь о досточтимом Таинстве, 1519 (WA 2, 745). Это произведение Лютера Бонхёффер считал важным со времени защиты своей диссертации. Ср. DBW 1 (SC) 117, сноска 41, DBW 2, 117, сноска 44, 120, сноска 45), проповедь «О сущности церкви» (1932 DBW 11, 290). (back) 58 Э. Элло, Слова Божьи (Worte Gottes), 91. Очень важная для Бонхёффера цитата в начале (между «молчаливым» и «был») сильно сокращена. Элло (1828-1885) был известным религиозным писателем и борцом за Renouveau catholique (католическое возрождение). (back)

 

59 Э. Бетге в послесловии (1979) к «Жизни в христианском общении» говорит по этому поводу: «Так семьдесят лет назад дети входили в комнату Карла Бонхёффера» (отца Дитриха). (back)

 

60 Фома Кемпийский, «О подражании Христу», I,20,11. Ср. 1943 DBW 8, 246 и далее. (Перевод по нем. тексту Бонхёффера — Прим. ред.). (back)

 

61 Ср. «Указания к ежедневным размышлениям» («Anleitung zur tдglichen Meditation», 1936 DBW 14, 945-950). (back)

 

62 Ср. Лк. 2:19; 1936 DBW 14, 145 и 947. (back)

 

63 Эта формула — краткое изложение мысли Фомы Кемпийского («О подражании Христу», II, 9, 11-36) о том, что Бога нужно искать не ради своего утешения, а как Того, Кто в утешении и безутешности, во времена духовной скудости находится рядом и является нашим спасением. (back)

 

64 Ср. Рим. 11:22. (back) 65 По богословию ходатайственной молитвы ср. DBW 1 (SC) 123-126 и лекция «Сущность церкви» (Das Wesen der Kirche, 1932 DBW 11, 293 и далее). (back)

 

66 Ср. сноска 39; DBW 12, 85. (back)

 

67 По Эберхарду Бетге в Финкенвальде единственным правилом было: «Не говорить о брате в его отсутствие или, если это все же случилось, сообщать ему» (DB 491). (back)

 

68 Фома Кемпийский, «О подражании Христу», I, 2, 16 и далее. (Здесь и далее эта работа цитируется по изданию: Фома Кемпийский, «О подражании Христу» © Изд-во «Жизнь с Богом», Брюссель, 1993. — Прим. ред.) (back)

 

69 Ср. Деян. 22:25-29. (back)

 

70 Ин. 18:23; 1936/37 DBW 4, 139, сноска 7). (back)

 

71 Фома Кемпийский, «О подражании Христу», II, 2, 12. (back)

 

72 О «секуляризированном душепопечении» и его заимствовании из психотерапии и экзистенциальной философии см. в Финкенвальдской лекции «Seelsorge» («Душепопечение») (1935-1939 DBW 14, 563 и далее); см. также 1944 DBW 8, 478. (back)

 

73 Ср. Лк. 10:31. (back)

 

74 EG. BP 230, 1 («Так ты, Господи, водишь Твоих в блаженстве»): гимн к Пс. 4:4 Готфрида Арнольда (1666- 1714). (back) 75 Ср. Ис. 53:4а и 5б. (back)

 

76 Ср. стр. 12-14 (В ЭТОМ ФАЙЛЕ). (back)

 

77 М. Лютер, «Проповедь о досточтимом Таинстве» (Ein Sermon von dem hochwьrdigen Sakrament) 1519 (WA 2:745). (back)

 

78 Ср. Быт. 4:9. (back) 79 Ср. Рим. 11:22. Библия Лютера: «Увидь Божью доброту и строгость». (back)

 

80 Лат.: «гордость», «гордыня», «высокомерие». На основе Сир. 10:14 и далее («Высокомерие — начало всех грехов») по классической традиции гордость была корнем греха, возвышением против Бога (ср. также Быт. 3:5). Ср. Фома Аквинский, II-II, 162, 7. (back)

 

81 Ср. DBW 4, 287. (back)

 

82 Мк. 10:51; Лк. 18:41. (back)

 

83 Ср. М. Лютер, Большой катехизис, Краткое увещевание к исповеди. 1529 (WA 30/I, 238; BSLK 732). Ср. также DBW 4б 287; 1936 DBW 14б 751-755. (back)

 

84 Ср. 1944 DBW 8, 530: «… Г. Гроций, который свое естественное право называет правом всех народов, которое действует „etsi deus non daretur“, „даже если бы Бога не было“». (back)

 

85 Ср. сноска 7 и 73. (back)

 

86 Ср. Мф. 5:23 и далее. (back)

 

87 Ср. Мк. 2:7; Мф. 9:3; Лк. 5:21. (back)

 

88 Ср. Мф. 6:14; 18:21-35; Лк. 6:37; Иак. 5:16. (back)

 

89 Ср. Лк. 15:7. (back)

 

Источник: http://www.lcmsrussia.org/

Бог глазами Филипа Янси

Филип Янси

ИИСУС, КОТОРОГО Я НЕ ЗНАЛ

Все книги автора

Скачать эту книгу

Библиотека Ветхого Завета и Библиотека Нового Завета 

Янси Филипп

ИИСУС, КОТОРОГО Я НЕ ЗНАЛ

 

Автор книги хорошо знаком с работами современных богословов из различных направлений современной теологии, однако он не предлагает своего изложения христианских догматов. Он сосредотачивается на центральной фигуре христианства — Иисусе. В книге представлена «теология снизу» — от личности человека Иисуса, как она представлялась современникам, к пониманию Его вечной Божественной сущности. Не все мнения автора являются бесспорными, но, свежесть взгляда, несомненно, заставляет читателя переосмыслить свое понимание христианства.

Книга будет интересна всем, кто хочет, чтобы стремится к тому, чтобы его понимание Христа было более личностным, кто хочет внести свежесть в свою духовную жизнь.

 

 

Когда мы пристально всматриваемся в Слово Божие, мы всегда узнаем что-то новое об Иисусе. Спасибо тебе, Филипп, за то, что ты указал нам путь в твоей новой книге.

Джони  Ирексон (Эриксон) Тада Президент JAF Ministries

 

Я знаю Филиппа Янси уже более двадцати лет, ему всегда был свойственен глубокий и постоянный интерес к истинному познанию Иисуса. Я бы предпочел прочесть слова об Иисусе, написанные им, нежели кем-либо из его современников, поскольку я знаю, что он говорит, исходя из глубокого знания и сильной страсти.

Тим Стэффорд

 

Это лучшая книга об Иисусе, которую мне когда-либо приходилось читать, возможно, лучшая книга об Иисусе за все столетие. Янси постепенно открыл мне глаза и проложил дорогу через мои сомнения и страхи, ханжеское всезнайство и критиканство, пока я не увидел Спасителя в новом свете и не услышал, как мне казалось, его слова: «А вы за кого почитаете Меня?», и я понял этот вопрос так, как никогда ранее.

Льюис Б. Смедес

Старший преподаватель Семинарии Фуллера (Фуллеровской семинарии)

 

В книге «Неизвестный мне Иисус» Филипп Янси высказывает очень личные мысли и одновременно с этим более сосредоточен на фигуре Иисуса, чем когда бы то ни было. Он вспоминает свой детский опыт общения с церковью с удивительной искренностью и проницательностью — а затем ведет читателя за собой к достоверному библейскому и историческому исследованию вопроса о том, кто же, в конечном итоге, был (и есть) этот Иисус. Благодаря точности его видения, Иисус предстает во всей своей человеческой и божественной сущности, в тексте Писания и в нашей жизни. В этом заключается эволюция нашего видения Господа — от слишком узкого в сравнении со всеми откровениями Библии до всеохватного и благословенного — которая и есть то истинное, что дарит нам книга Янси. Я благодарен за этот дар.

Уолтер Уэнджерин младший

 

Читая Янси, всегда рассчитываешь на то, что он не просто скажет правду, но будет преследовать ее со страстью. В книге «Неизвестный мне Иисус» он продолжает преследование.

Вирджиния Стем Оуэнс

Канзас Ньюмен-Колледж

 

Филипп Янси берет читателя в свой, очень личный, мир Иисуса. Прочитав книгу «Неизвестный мне Иисус», я убедился в том, что тот Иисус, с которым я познакомился — в некотором роде впервые — знал меня всегда. Этой книге суждено стать популярной у всех — начиная с тех, кто все еще ищет Иисуса, и заканчивая теми, кто уже нашел его, но стремится узнать его ближе.

Элиза Морган Президент MOPS International

 

В книге «Неизвестный мне Иисус» Янси одновременно учит читателя и побуждает его более пристально взглянуть на библейского Иисуса и на то, что им движет. Этим он помогает нам увидеть в новом свете, что же, в действительности, значит быть последователем Христа. Даже тот, кто считает, что он достаточно понял Иисуса, найдет для себя в этой замечательной книге новую информацию и новый смысл.

Дейл Хэнсон Бурк

 

В своей необыкновенной и осторожной манере, задавая вопросы и отвечая на них, Филипп Янси разрушает сложившиеся стереотипы и снабжает нас противоядием от «Иисуса Прозака» и других неадекватных образов, чтобы показать реальность Иисуса из Назарета во всей ее многогранности и его влияние на нашу жизнь во всех ее проявлениях. Свежая и полезная книга.

Роберта Хестинс Директор Истерн-Колледжа

 

Мы обнаруживаем у Янси склонность к честному, яркому, основательному и реалистичному изображению, которое придает проницательность размышлениям о евангельской истории Иисуса Христа. В дни, когда все буквально помешались на новых идеях об Иисусе, страницы, написанные Янси, позволяют увидеть Спасителя таким, каким он был на самом деле.

Джеймс И. Пэкер (Пакер) Рэджент-Колледж Sangwoo Youtong Chee, преподаватель теологии

Среди евангелических писателей нет ни одного, кем бы я так восхищался и кого бы я так ценил.

Билли Грэхем (Билли Грэм)

 

 

 

 

НЕИЗВЕСТНЫЙ МНЕ ИИСУС

 

Выражаю благодарность …

Классу при церкви на улице Ла Салле в Чикаго, где я преподавал и, вместе с тем, учился сам.

Тиму Стэффорду, Баду Оглу и Уолтеру Уэнджерину младшему, чьи точные суждения заставляли меня переписывать книгу чаще, чем я делал бы это по собственной воле.

Верлину Вербраджу, за его издание, корректное в отношении библейских фактов.

Моему издателю Джону Слоуну, за проявленное им терпение и за то, что он помог мне привести в надлежащий вид все эти наброски.

 

Предисловиеко 2-му русскому изданию

Для меня радость, что книга «Иисус, которого я не знал» переиздается в России. В России я побывал дважды — в начале перестройки в 1991 году и снова — в 2002.

Никогда не забуду свое «большое питерское приключение» 2002 года. В городе начинали наводить красоту в преддверии празднования 300-летия Санкт-Петербурга. Многие улицы были разрыты и раскопаны. А я утром по привычке решил отправиться на пробежку. Результатом стал — синяк под глазом, разбитая губа и ссадина на щеке. Когда я шел по городу, даже самые вежливые питерцы от меня отворачивались, а самые невежливые — на меня таращились.

Но к вечеру я позабыл обо всех своих болячках: мы с, женой отправились в Эрмитаж. Меня поразило богатство его коллекции. Огромное множество картин было  написано на религиозные сюжеты…

В Питере же я оказался на выставке христианской  литературы. Небольшой зал в отдаленной части города,  Христианское книгоиздание еще находится в России в процессе становления. Контраст между малобюджетными издательствами и богатством Эрмитажа был разительным.

В одном из залов Эрмитажа были выставлены двадцать четыре картины Рембрандта, в том числе и его знаменитая — «Возвращение блудного сына». Я стоял и смотрел. Экскурсоводы водили группы школьников. Мне перевели рассказ экскурсоводов. Детям с гордостью рассказывали о традициях российской живописи, об истории создания полотен Рембрандта. Одни экскурсоводы верно пересказывали лежавшие в основе картин Рембрандта библейские сюжеты, другие — путались.

Тут я вспомнил историю Филипа и эфиопского евнуха из главы 8 Деяний. Филип подсел в колесницу евнуха и спросил, понимает ли тот отрывок из Книги пророка Исаии, который читал в пути (Исаия 53). Вельможа ответил отрицательно. Филип разъяснил отрывок. И тут меня осенило: то же самое могут делать в России христиане! В России есть множество сокровищ литературы и искусства. Чего стоят одни только произведения Толстого и Достоевского! В Эрмитаже — картины на библейские сюжеты, в церквях — иконы. Нам остается лишь подсесть в колесницу и объяснить… На протяжении семидесяти лет в людях подавляли религиозный инстинкт. Но ведь христианство не приходится заново изобретать в России! Оно здесь. Оно существует.

Даже после десятилетий атеизма большинство россиян считают себя христианами.

Свою книгу я назвал «Иисус, которого я не знал». Дело в том, что на определенном этапе жизни я понял, ч го образ Иисуса, который сложился у меня в детстве, образ сильно искаженный, почти карикатурный. Читая Евангелия, я менял представления об Иисусе.

В этой книге, как при реставрации старинной иконы или фрески, я слой за слоем снимаю более позднюю краску, чтобы увидеть лицо истинного Христа. Мне, выросшему на юге США, пришлось отшелушить собственное фундаменталистское прошлое. Для вас этот процесс пойдет как-то иначе. Но каждому христианину приходится в своей жизни очищать образ Христа от предрассудков, внешних наслоений, ошибочных представлений. Где бы ни жил человек — в России, США, Китае — он, обратившись к Богу, обязательно сталкиваются с Иисусом, Которого они раньше не знали. Этот Иисус разительно отличается от того Иисуса, о Котором они где-то что-то слышали. Я надеюсь, что многие из вас пройдут этот путь открытия вместе со мной.

Молю Бога, чтобы эта книга побудила каждого читателя отправиться в путь — на поиски Иисуса Христа, Который изменил мир, изменил историю. Сегодня, когда политики много говорят о столкновении миров и цивилизаций, нам просто необходимо вернуться к рождению Младенца, Которому радовались ангелы, о Котором возвещали торжественной песнью: «Слава Богу в вышних и на земле мир и благоволение…»

 

Филип Янси

 

 

 

 

Часть первая

 Кем Он был.

 

Глава 1 Иисус, которого, казалось, я знал

 

 

Представим себе, что несколько человек говорят о ком-то нам неизвестном.

Допустим, нас смутило то, что одни описывают его как очень высокого, а другие как очень низкого; некоторые указывают на его полноту, других поражает его худоба; одним он кажется  жгучим брюнетом, другим — ярким блондином. Одни скажут, … что он выглядел странно. Но есть и другое мнение. Он выглядел совершенно нормально… Видимо (говоря короче) этот необычный человек на самом деле зауряден; по крайней мере, обычен — как все.

Г.К.Честертон

 

 

Впервые я познакомился с Иисусом, когда был ребенком и пел «Иисус любит меня» в воскресной школе, молился перед сном «Дорогому Господу Иисусу» и смотрел, как учителя в Библейском Клубе двигают вырезанные фигурки по поверхности экрана. Иисус ассоциировался  у меня  со сладостями и золотыми звездочками за хорошую успеваемость.

Особенно запечатлелся у меня в памяти один образ из воскресной школы — написанная маслом картина, которая висела на  бетонной стене. У Иисуса были длинные, развивающиеся волосы, каких я не видел у других людей. Его приятное лицо имело тонкие черты, его кожа была бледного, молочно белого оттенка. Он был облачен в алое одеяние, и художник постарался  передать игру света на складках ткани. На руках Иисус убаюкивал маленького спящего ягненка. Я представлял себя этим ягненком, осененным безмолвным благословением.

Недавно я прочитал книгу, которую пожилой Чарльз Диккенс написал для того, чтобы изложить жизнь Иисуса для своих детей. В этой книге возникает образ ласковой няни Викторианской эпохи, которая гладит мальчиков и девочек по голове и раздает советы вроде: «Ну, дети, слушайтесь маму и папу».  Мне сразу вспомнился образ Иисуса из воскресной школы, образ, с которым я вырос: некто, несущий добро и утешение, не имеющий резких черт — эдакий Мистер Роджерс до начала эпохи детского телевидения. Когда я был маленьким, этот образ меня успокаивал.

Позднее, когда я посещал библейский колледж, я столкнулся с другим образом. В те дни было популярно изображать Иисуса с распростертыми руками, парящим в позе, характерной для картин Дали над зданием ООН в Нью-Йорк Сити. Это был всеобъемлющий Иисус, Единый, заключающий в себе все, точка отсчета изменчивого мира. Детский образ пастуха, держащего на руках ягненка, проделал длинный путь до этого  мирового символа.

Студенты по-прежнему говорили о всеобъемлющем Иисусе с шокирующей интимностью.  Преподаватели требовали от нас «личного отношения к Иисусу Христу», и во время церковной службы мы воспевали нашу любовь к нему в самых личных выражениях. В одной песне говорилось о том, как мы идем за ним в саду, где на розах еще не высохла роса. Студенты, торжественно заявляющие о своей вере, сбивались на фразы вроде «Господь сказал мне…».  Моя собственная вера, во время пребывания там, была подобна скептическому многоточию. Я был осторожен, сбит с толку, полон вопросов.

Оглядываясь на мои годы, проведенные в Библейском колледже, я вижу, что, несмотря  на все благочестивые личные переживания, Иисус там был далеко от меня. (Иисус был далек от меня — на мой взгляд несет оттенок того, что не Иисус удалился от автора, но автор удалился от Иисуса, что больше соответствует истине) Он стал объектом исследования. Когда я вспоминал список из тридцати четырех особых чудес Евангелий, я не мог припомнить, чтобы хоть одно из них изменило мою жизнь. Я учил заповеди блаженства, еще не столкнувшись с тем, что никто из нас — я  в последнюю очередь — не мог понять эти таинственные слова, не говоря уже о том, чтобы жить по ним.

Немного позднее, в шестидесятые годы (которые, в действительности, затронули меня, как и всю церковь, лишь в самом начале семидесятых), все было подвергнуто сомнению. Чудящий Иисус — само это выражение было бы оксюмороном в спокойные пятидесятые — внезапно появился на сцене, словно из космоса. Последователи Иисуса не были больше чистенькими представителями среднего класса;  появились неопрятные растрепанные радикалы. Либеральные теологи начали изображать Иисуса на плакатах в одном ряду с Фиделем Кастро и Че Геварой.

Мне стало ясно (Я осознал), что в сущности все изображения Иисуса, включая Доброго Пастыря времен моей воскресной школы и Иисуса Объединенных Наций из Библейского Колледжа, показывали его с бородой и усами, что было строго запрещено в Библейском Колледже. Передо мной начали возникать неясные вопросы, которые никогда не приходили мне в детстве. Например, как попытка убедить людей в том, что они должны быть добрыми по отношению друг к другу, могла привести к распятию?

Какое правительство казнило бы Мистера Роджерса или Капитана Кангару? Томас Пейн сказал, что ни одна религия не может быть поистине божественной, если в ней есть доктрина, оскорбляющая чувства маленького ребенка. А как же быть с распятием?

В1971 г. я впервые увидел кинокартину Евангелие по Матфею, снятую итальянским режиссером Пьером Паоло Пазолини. Его появление вызвало скандал не только в  среде духовенства, которое с трудом узнало Иисуса на экране, но и в среде кинематографистов, где Пазолини был известен как откровенный гомосексуалист и Марксист. Пазолини намеренно посвятил этот фильм Папе Иоанну XXIII, человеку, косвенным образом ответственному за его создание. Попав в огромную пробку во время визита Папы во Флоренцию, Пазолини заказал  номер в отеля , где от скуки взял с ночного столика экземпляр Нового Завета и пролистал Евангелие от Матфея.  То, что он прочел, настолько поразило его, что он решил сделать фильм, опираясь не на текст, а на истинные слова Евангелия от Матфея (Что за текст имеется в виду? М.б. «не на сценарий».).

Фильм  Пазолини подводит итог тому представлению об Иисусе, которое имело место в шестидесятых. Отснятый на юге Италии малобюджетный фильм  создает своими известково-белыми и пыльно-серыми тонами только немногие детали окрестностей Палестины, где жил Иисус.  Фарисеи носят башнеподобные головные уборы, а солдаты Ирода слегка напоминают фашистских захватчиков. Христиане ведут себя как неуклюжие зеленые рекруты, однако сам Иисус с твердым взглядом и бурлящей энергией  кажется  бесстрашным.  Притчи и другие высказывания он бросает через плечо в отрывистых фразах, бросаясь с места на место.

Эффект от фильма Пазолини может быть понят только тем, чья юность прошла в этот бурный период. Он заставил замолчать саркастически настроенную толпу в арт-театрах. Радикально настроенные студенты осознали, что они не были первыми, кто провозгласил идею, которая была вызывающе антиматериалистической, антиханжеской,  идею  мира и любви.

Что касается  меня, фильм помог ускорить сложную переоценку моего образа Иисуса. Во внешности Иисуса было что-то от тех, кто был выброшен из Библейского колледжа и из большинства церквей. Среди своих современников он каким-то образом получил репутацию  «любителя  выпить вина и поесть». Представители власти, как духовной, так и политической, видели в нем нарушителя  мира и спокойствия. Он говорил и действовал  как революционер, презирающий общественное мнение, семейные устои, собственность и другие общепринятые критерии успеха.

 

Я не стану утаивать тот факт, что слова в фильме Пазолини целиком были взяты  из Евангелия от Матфея, однако их идея  явно не соответствовала моему прежнему пониманию  Иисуса.

Примерно в это же время сотрудник издания Young Life по имени Билл Милликен, основавший недалеко от центра города коммуну,  написал книгу До свидания, Дорогой Иисус. Название этой книги подсказало слова, отразившие происходящие в моем внутреннем мире перемены. В эти дни я работал редактором в журнале Campus Life, официальном издании группы Молодежь за Христа. Кто же, в конце концов, был этот Христос? Желал знать я.  Пока я  писал и издавал статьи других, в моей голове промелькнула легкая тень сомнения. Действительно  ли ты веришь в это, или ты просто придерживаешься общего мнения, сколько тебе заплатили за веру? Может, ты присоединился к надежным, консервативным кругам, современной вариации тех групп людей, которые были так напуганы Иисусом?

Я почти перестал писать непосредственно об Иисусе.

 

Кода я сегодня утром включил компьютер, Microsoft Windows показал дату, тем самым признавая, что, как бы ты не относился к этому, но рождение Иисуса было настолько важным событием, что раскололо историю на две части. Все, что когда-либо случалось на этой планете,  подпадает под одну из категорий: до или после рождения Иисуса.

Ричард Никсон был охвачен восторгом в 1969 году, когда астронавты с космического корабля «Апполон» впервые ступили на Луну. «Это величайший день с момента Сотворения мира!» — восклицал президент, пока Билли Грэхем (Билли Грэм) торжественно не напомнил ему о Рождестве и Пасхе. При любом подходе к истории Грэхем (Грэм) был прав. Этот выходец из Галилеи, который за свою жизнь успел поговорить с меньшим количеством людей, чем вмещает один из стадионов, на которых выступал Грэхем (Грэм), изменил мир больше, чем кто бы то ни было. Он представлял собой в истории новую силу, верность которой по сей день соблюдает треть населения земли.

В наши дни люди даже используют имя Иисуса в ругательствах. Как странно бы это звучало, если бы бизнесмен, не попавший мячом в лунку для гольфа, воскликнул: «Томас Джефферсон!» или если бы водопроводчик крикнул: «Махатма Ганди!», прищемив себе палец ключом. Нам не избавиться от этого Иисуса.

«Через 1900 лет, — сказал Г.Д.Уэллс, — историк наподобие меня, даже не называющий себя христианином, обнаружит, что все неотвратимо вращается вокруг жизни и личности этого наиболее значительного из людей… Тест историка на предмет величия личности заключается в вопросе «Что он оставил после себя?» Заставил ли он людей думать по-новому с такой энергией, которая не угасла после его смерти? Этот тест Иисус проходит первым». Можно догадаться о размерах корабля, пропавшего из вида, по той волне, которую он поднял.

И все же я пишу книгу об Иисусе не потому, что это великий человек, изменивший историю. Я не испытываю потребности написать о Юлии Цезаре или о китайском императоре, построившем Великую Стену. Меня необоримо влечет к Иисусу, поскольку он оказался  важной точкой отсчета в жизни — в моей жизни. «Сказываю же вам: всякого, кто исповедает Меня пред человеками, и Сын Человеческий исповедает пред Ангелами Божиими», — говорил он. По словам Иисуса, то, что я думаю о нем, и то, как я поступаю, определит мою судьбу в вечности.

Иногда я безоговорочно принимаю смелое утверждение Иисуса. Иногда, признаться, я удивляюсь, как мою жизнь может изменить тот факт, что две тысячи лет назад в месте, называемом Галилея, жил некий человек. Могу ли я разрешить это внутреннее противоречие между сомнением и любовью?

Я стараюсь писать для того, чтобы оказаться лицом к лицу с моими сомнениями.  Названия  моих книг — Где Бог, когда человек страдает, Разочарование в Боге — выдают меня с головой. Я снова и снова возвращаюсь к одному и тому же вопросу, как будто прикасаясь к старой ране, которая никак не заживет. Заботят ли Бога страдания тут, внизу? Значили ли мы, в действительности, что-нибудь для Бога?

Однажды, в течение двух недель, во время снежного заноса я находился в одной из горных хижин в Колорадо. Снежные бураны занесли все дороги, и, подобно Пазолини, мне ничего не оставалось, как читать Библию. Я не спеша прочитал ее, страницу за страницей. Читая  Ветхий Завет, я был солидарен с теми, кто смело прекословил Господу: с Моисеем, Иовом, Иеремией, Аввакумом, с сочинителями псалмов. Когда я читал, у меня было такое ощущение, что я слежу за игрой персонажей, которые разыгрывают свои жизни, полные маленьких триумфов и больших трагедий, на сцене, периодически взывая к невидимому Режиссеру: «Ты не знаешь, каково нам здесь!» Иов был самым наглым, бросая Богу следующее обвинение: «Разве у Тебя плотские очи, и Ты смотришь, как смотрит человек?»

Не менее часто я слышал гулкое эхо от голоса, раздававшегося далеко за сценой. «Да, но и вы не знаете, каково здесь за кулисами!» — раздавался он, обращенный к Моисею, к пророкам и, громче всего, к Иову. Однако, когда я дошел до Евангелий, обвиняющие голоса смолкли. Бог, если можно так выразиться, «понял», что значит жизнь в рамках планеты земля. Иисус лично столкнулся с горем за свою короткую, беспокойную жизнь недалеко от пыльных равнин, где в поте лица трудился Иов. Одной из многих причин Воплощения наверняка могла бы быть необходимость ответа на обвинение Иова: Разве у Тебя плотские очи? Некоторое время они у Бога были.

Если бы я мог услышать голос из бури и, подобно Иову, вести разговор непосредственно с Богом! думаю я иногда. И, возможно, поэтому я решил писать об Иисусе. Бог не молчит: Слово было произнесено, но не из бури, а человеческим голосом Еврея из Палестины. В образе Иисуса сам Бог лег на секционный стол, таким, как он есть, распростертый в крестообразном положении под испытующим взглядом всех скептиков, которые когда-либо жили на земле. Включая меня.

 

Христос, каким его видишь ты,

У меня обретает другие черты:

Ты видишь его с крючковатым носом,

Мне представляется он курносым…

Мы оба читаем Новый Завет,

Но я вижу «да», где ты видишь «нет».

 

Когда я думаю об Иисусе, в голову приходит аналогия из Карла Барта. У окна стоит человек, пристально глядя на улицу. Снаружи люди прикрывают глаза ладонями и смотрят вверх, на небо. Однако из-за выступа здания человеку не видно то, на что они указывают. Нам, живущим две тысячи лет спустя после Иисуса, видно не больше, чем человеку, стоящему у окна. Мы слышим крики восторга. Мы изучаем жесты и слова Евангелий и многих книг, которые они породили. Однако сколько бы мы ни вытягивали шею, мы даже мельком не увидим Иисуса во плоти.

По этой причине, как замечательно сказано в стихотворении Вильяма Блейка, иногда те из нас, кто ищет Иисуса, не видят дальше своего носа. Племя Лакота, например, обращается к Иисусу как к «буйволенку Господа». Кубинское правительство распространяет изображения Иисуса с карабином через плечо. Во время религиозных войн с Францией англичане обычно кричали: «Папа римский — француз, но Иисус Христос — англичанин!»

Современное гуманитарное образование еще больше «чернит» этот образ. Если Вы просмотрите академические издания, которые можно взять в библиотеке семинарии, Вы можете столкнуться с Иисусом в виде политического революционера, волшебника, который женился на Марии Магдалине, галилейского пророка, раввина, с Иисусом в образе еврейского крестьянина-циника, фарисея, анти-фарисейского ессея, эсхатологического пророка, «хиппи в мире пижонов эпохи Августа» и галлюцинирующего лидера тайной секты наркоманов. Серьезные ученые пишут эти труды, в которых заметно легкое смущение. Общественность США склонна игнорировать подобного рода тенденциозные представления. Недавний социологический  опрос показал, что 84 процента американцев верят в то, что Иисус Христос был Богом или Сыном Божьим. В подавляющем большинстве случаев американцы верят в то, что Иисус был безгрешен, смел и эмоционально уравновешен.  Им труднее представить, что Иисуса можно легко понять и относиться к нему как физически сильному и привлекательному человеку, практичному, теплому и благосклонному.

Спортсмены обходятся любительскими представлениями об Иисусе, избегая современной учености. Норм Эванс, бывший нападающий «Дельфинов из Майами», написал в своей книге В команде Господа Бога: «Я уверяю Вас, что Христос был бы самым крутым парнем, который когда-либо играл в эту игру… Если бы он жил в наше время, я бы представил себе защитника ростом шесть футов шесть дюймов и весом260 фунтов, который бы всегда проводил отличные игры, не давая ничего сделать нападающим вроде меня». Фрицу Петерсону, бывшему игроку команды «Янки из Нью-Йорка», легче представить себе Иисуса в бейсбольной форме: «Я твердо верю в то, что Иисус Христос прорвался бы на вторую базу и отправил бы игрока со второй базы на левое поле. Уж Иисус Христос не стал бы  жульничать, он бы играл только по правилам».

Как нам ответить в такой путанице на простой вопрос «Кем был Иисус?» Светские историки предлагают несколько вариантов. Парадокс заключается в том, что  личности, изменившей историю больше, чем кто бы то ни было, удалось избежать внимания большинства ученых и историков его эпохи. Даже те четыре человека, которые написали Евангелия, упустили («опустили» — показывает, что их отбор материала для Евангелия был не случаен, но осознан и целенаправлен) многое из того, что было бы интересно современному читателю, выбросив более девяти десятых его жизни. Поскольку никто из них не уделяет внимания описанию внешности, мы ничего не знаем о том, как выглядел Иисус, о его фигуре и цвете глаз. Сведения о его семейной жизни настолько скудны, что ученые до сих пор спорят о том, были ли у него братья и сестры. Факты биографии, рассчитанные на современного читателя, просто не интересовали авторов Евангелия.

Прежде чем начать писать это книгу, я провел несколько месяцев в семинарских библиотеках — в католической, в либерально протестантской и в консервативно евангелической — читая об Иисусе. Это чрезвычайно обескураживало, когда, придя в первый день в библиотеку, ты видел не просто полки, но целые стены с книгами об Иисусе. Один ученый из Чикагского Университета пришел к выводу, что за последние двадцать лет об Иисусе  написано больше, чем за предыдущие девятнадцать столетий. На какое-то время мне показалось, как будто сбылось гиперболическое замечание, завершающее Евангелие от Иоанна:  «Многое и другое сотворил Иисус; но, если бы писать подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг».

Эта масса написанного об Иисусе начала оказывать на меня парализующее воздействие. Я прочитал десятки вариантов этимологии имени Иисуса, дискуссии на тему того, на каком языке он говорил, споры о том, как долго он жил в Назарете, или в Капернауме, или в Вифлиеме. Любой правдивый образ расплывался в смутных, неясных фразах.  Я подозревал, что сам Иисус был бы напуган многими из тех представлений о нем, которые я читал.

В то же самое время, я все время замечал, что, как только я возвращался к самим Евангелиям, туман, вроде бы, рассеивался. Переведя и пересказав Евангелия, Д. Б. Филлипс писал: «Я прочел на греческом и на латыни множество мифов, но не нашел в них ни малейшего намека на миф… Никто не смог бы так безыскусно и вдохновенно описать произошедшее, если бы за ним не стояли реальные события».

Некоторые религиозные книги не лишены кислого запашка пропаганды — но не Евангелие. Марк записывает событие, возможно, самое важное в истории человечества, событие, которое теологи обычно описывают словами вроде  «умиротворение, искупление, жертва», в одной фразе: «Иисус же, возгласив громко, испустил дух».

Появляются странные, непредсказуемые сцены, такие как попытки семьи Иисуса и его соседей спрятать его под предлогом умопомешательства. Зачем включать такие сцены, если ты пишешь агиографию? Самые преданные ученики Иисуса обычно в удивлении почесывают в затылке — Кто этот человек? — скорее озадаченные, чем проникнутые тайной.

Сам Иисус, когда его спрашивали, не мог предоставить неопровержимых доказательств тождественности своей личности. Он, конечно, то тут, то там оставлял ключи к разгадке своей тайны, но он также говорил, взывая к очевидности: «И блажен, кто не соблазнится о мне». Читая Писание, тяжело найти кого-нибудь, кто бы, так или иначе, не затаил обиду. В значительной степени, Евангелие оставляет за читателем право принимать решение. Оно построено скорее как «детектив» (или, по словам Алистера МакГрафа (МакГрата), как «авантюрный роман»), чем как рисунок-шарада, в котором нужно соединить пронумерованные точки, чтобы получить изображение-отгадку. В этой стороне Евангелия мне открылся новый потенциал.

Мне кажется, что все искаженные теории, представляющие жизнь Иисуса, которые спонтанно возникали, начиная со дня его смерти, просто подтверждают тот ужасный риск, на который пошел Бог, когда лег на секционный стол истории — риск, на который, кажется, он пошел охотно. Испытайте меня. Проверьте меня. Решение за вами.

 

Итальянский фильм Сладкая жизнь начинается с кадра, в котором изображен вертолет, транспортирующий гигантскую статую Иисуса в Рим. Раскинув руки, Иисус парит на канате, и когда вертолет пролетает над населенными пунктами, люди начинают узнавать его. «Эй, да это же Иисус!», — кричит один старый фермер, спрыгивает со своего трактора и бежит через поле. В окрестностях Рима девушки в бикини, загорающие вокруг бассейна, приветственно машут руками, и пилот вертолета снижается, чтобы взглянуть на них поближе. Безмолвный, с почти страдающим выражением на лице, реальный Иисус в своем полете неуместен в современном мире.

Мои поиски Иисуса получили новое направление, когда режиссер Мэл Уайт одолжил мне коллекцию, состоявшую из пятнадцати фильмов, посвященных жизни Иисуса. В ней были фильмы начиная с Царя царей, классического немого фильма, снятого Сессилем Б. ДеМиллем, и заканчивая такими мюзиклами, как Godspell и Евангелие, вышитое на хлопке (Соtton Patch Gospel), вплоть до ультрасовременного французско-канадского представления Иисус из Монреаля.

Я просмотрел эти фильмы несколько раз, проанализировав их сцену за сценой. Затем, в течение двух лет, я преподавал жизнь Иисуса, пользуясь этими фильмами в качестве отправной точки для дискуссии.

Примерно так и проходили занятия. Когда мы дошли до главного события в жизни Иисуса, я должен был просматривать различные фильмы и отбирать из их числа те семь-восемь вариантов, которые могли пригодиться. Когда начиналось занятие, я показывал несколько коротких отрывков из каждого фильма, начиная со смешных и топорных и продвигаясь к сценам с более глубоким содержанием и исторической подоплекой. Выяснилось, что отражение события через призму мировоззрения семи или восьми кинорежиссеров помогало избавиться от налета предсказуемости, который образовался за время обучения в воскресной школе и постоянного чтения Библии. Может быть, некоторые из экранизаций и не соответствовали действительности — они явно противоречили друг другу — но какие из них? Какие же события имели место на самом деле? Обсудив отрывки из фильмов, мы обращались к Писанию, и дискуссия начиналась.

Занятия проводились при церкви на улице Ла Салле, обладавшей оживленной конгрегацией в деловой части Чикаго, включавшей в себя как ученых философов с северо-запада, так и бродяг, которые пользовались возможностью поспать часок-другой в теплом помещении. Во многом благодаря этим занятиям, мое видение Иисуса претерпело значительные изменения. Уолтер Каспер сказал: «С крайних точек зрения … — Бог или видится разодетым как Санта-Клаус или примеряет на себя человеческую сущность, словно надевая рабочую одежду, чтобы отремонтировать мир после крушения. Библейская и церковная доктрина о том, что Иисус был цельным человеком, наделенным человеческим интеллектом и человеческой  свободой, кажется, не укладывается в голове рядового христианина». Я согласен с тем, что это не укладывалось и в моей голове, пока я не начал вести занятия в церкви на улице Ла Салле и не столкнулся с Иисусом как с исторической личностью.

В сущности, эти фильмы способствовали восстановлению в моем сознании человеческой сущности Иисуса. Молитвы, повторяемые в церквях, говорят о вечном предсуществовании Христа и его торжестве после смерти, но, в большинстве своем, игнорируют его земную жизнь. Сами Евангелия были написаны много лет спустя после смерти Иисуса, из глубины праздника Пасхи, они сообщали о событиях, столь же отдаленных от автора, как война в Корее от нас сегодня. Фильмы помогли мне глубже заглянуть в прошлое, лучше постичь смысл жизни Иисуса, такой, как ее видели его современники. Каково бы это было — находиться посреди той толпы? Чтобы я ответил этому человеку? Пригласил ли бы я его в дом, как это сделал Закхей? Отвернулся бы в печали, как богатый молодой человек?   Предал бы его как Иуда и Петр?

Иисус, которого я увидел, имел мало сходства с образом Мистера Роджерса, с которым я  познакомился в воскресной школе, и существенно отличался  от той личности, о которой я узнал в Библейском колледже.  В любом случае, этот образ был гораздо менее скучен. Прежний образ, созданный мной, походил на Вулкана из фильма Стар Трек: он всегда был спокоен, холоден и сосредоточен, когда вышагивал среди восхищенных человеческих существ по космическому кораблю «Земля». Это не тот персонаж, которого я нашел в Евангелии и в хороших фильмах. Другие люди понимали Иисуса глубже: упрямство удручало его,  фарисейство приводило его в бешенство, простодушная вера восхищала его. Он действительно казался  более эмоциональным и спонтанным, чем  обычный человек.  Более страстным.

Чем больше я изучал жизнь Иисуса, тем сложнее было приклеить ему какой  бы то ни было ярлык. Он мало говорил о римской оккупации, что было основной темой разговора среди его земляков, но брался за кнут, чтобы изгнать мелких торговцев из  еврейского храма. Он призывал подчиняться законам Моисея, но завоевал репутацию преступника.  Он  был готов на все из сострадания к ближнему, но мог и прогнать лучшего друга суровым упреком:  «Отойди от Меня, сатана!»   У него были бескомпромиссные взгляды в отношении  богатых людей и падших женщин, но и те и другие были возле него.

Иногда чудеса, казалось, изливались из Иисуса; а иногда его сила была заблокирована неверием людей. Иногда он в деталях рассказывал  о Втором  Пришествии; а иногда не мог назвать ни день ни час.  Он бежал от ареста в одном  месте, и непреклонно отдавал себя в руки врагов в другом.  Он красноречиво говорил о мире, а затем приказывал своим ученикам обнажить мечи. Его экстравагантные утверждения о самом себе всегда оставались предметом споров, но когда он совершал что-либо действительно чудесное, то предпочитал удалиться.  Как сказал Уолтер Винк, если бы Иисуса не существовало на самом деле, нам следовало бы его выдумать.

Два слова, которые никому не придет в голову употребить в отношении Иисуса из Евангелия: скучный и предсказуемый. Как же вышло, что церковь умудрилась сделать пресным такой образ — умудрилась, по словам Дороти   Сейерс «очень удачно подрезать когти Иудейскому Льву, объявив Его удобным домашним животным  для  малохольных священников и набожных пожилых леди»?

Лауреат Пулицеровской премии историк Барбара Тачмен настаивает на одном правиле, которым следует руководствоваться в исторических исследованиях: никогда не  «перескакивать в будущее». Например, когда она писала о битве при Булге, то избежала искушения вставить фразу «Конечно мы все знаем, чем все это кончилось». Действительно, ведь войска союзников, вступившие в бой,  не знали, чем закончится это сражение.  Теоретически, их могло отнести к берегам Нормандии, откуда они появились.   Историк, который хочет сохранить подлинное напряжение и драматичность разворачивающихся  событий, не должен переключаться на другую перспективу, на всезнающий взгляд со стороны. Сделаешь это, и все напряжение исчезнет.  Хороший историк скорее воссоздает для читателя  обстоятельства, при которых происходило описываемое событие, создавая ощущение, что «ты там был».

Это, как мне думается, и есть основной недостаток всех наших книг и размышлений об Иисусе. Мы читаем  Евангелие через призму имевших место церковных соборов, таких, как Никейский и Халкедонский, через призму изученных церковью попыток понять Его.

Иисус был человеком, евреем из Галилеи, имевшим имя и семью, с одной стороны он  был таким же, как все. Но, с другой стороны, он отличался от всех когда-либо живших на земле людей. Церкви понадобилось пять веков активных дебатов, чтобы достигнуть своего рода гносеологического баланса между определениями «такой же, как все» и «не такой, как все». Для тех из нас, кто вырос в среде церкви, или даже просто в среде христианской по своему названию культуры, чаша весов склоняется в сторону определения «не такой, как все». Как сказал Паскаль: «Церкви было также сложно доказать то, что Иисус был человеком, перед лицом тех, кто это отрицал, как  и то, что он был Богом; и вероятность того и другого была одинаково велика».

Сразу оговорюсь, что я  признаю Символ Веры.  Но в этой книге я хочу проникнуть за завесу этих формулировок. Я хочу, насколько это возможно,  взглянуть на жизнь Иисуса «изнутри», как очевидец, один из тех, кто шел за ним. Ясли бы я был японским кинематографистом, которому выделили 50 миллионов долларов и у которого нет никакого сценария, кроме текста Евангелия, какой фильм я бы сделал? Надеюсь, выражаясь словами Лютера, «облачить Христа плотью, насколько возможно».

В процессе написания книги я чувствовал себя как турист, который ходит вокруг монумента, трепещущий и потрясенный. Я кружу вокруг монумента Иисуса, изучая его отдельные части — история его рождения, проповеди, чудеса, враги и последователи — чтобы поразмыслить о них и попытаться понять человека, который изменил историю.

Иногда я чувствовал себя  как реставратор, стоящий на лесах в Сикстинской Капелле и сметающий пыль истории влажной щеткой.  Если я буду достаточно сильно нажимать на скребок, откроется ли мне оригинал за всеми этими наслоениями?

В этой книге я попытаюсь рассказать историю Иисуса, а не выдуманную  мной историю.  Однако поиски Иисуса неизбежно оказываются поисками самого себя.  Никто не может остаться прежним, познав Иисуса. Я заметил, что сомнения, имеющие различные источники — наука, компаративная религия (относительная религия), врожденный скептицизм, антипатия по отношению к церкви — предстают в новом свете, когда я  обращаюсь с этими сомнениями к человеку по имени Иисус. Если на этом этапе, в этой главе, я скажу больше, это приведет меня к нарушению излюбленного правила Барабары Тачмен.

 

Глава 2

Рождение: визит на планету

 

Всемогущий Бог, некогда восседавший

На троне в своих величавых одеждах,

Стал светом, и в один из дней

Нагим спустился в мир спасать своих детей.

Джордж Херберт

 

 

 

Разбирая кипу открыток, пришедших нам на последнее Рождество, я замечаю, что все виды символов отпечатались в нашем мозгу. В подавляющем большинстве случаев это пейзажные сцены, представляющие городки Новой Англии, занесенные снегом, как правило, с изображением запряженных в сани лошадей. На других открытках резвятся животные: не только северные олени, но и бурундуки, еноты, птицы и привлекательные серые мышки. На одной из открыток изображен африканский лев, своей широченной передней лапой ласково обнимающий ягненка.

К ангелам в последние годы с бешеной скоростью возвращается популярность, Hallmark и American Greetings не обходятся теперь без выдающихся изображений этих существ, почему-то скромных и застенчиво смотрящих — совсем не тех созданий, которым приходилось начинать разговор со слов «Не бойся!» Открытки, целиком посвященные религиозной тематике (их заметно меньше), сконцентрированы на Святом Семействе, и вы можете даже беглым взглядом определить, что эти люди не похожи на остальных. Они кажутся спокойными и безмятежными. Яркие золотые нимбы, похожие на короны из другого мира, парят над их головами.

Внутри эти открытки полны подчеркнуто светлых слов вроде любви, доброжелательности, радости, счастья и душевного тепла. Мне кажется, это здорово, что мы удостаиваем священный праздник таких домашних сантиментов. И все же, когда я обращаюсь к описанию первого Рождества, приведенному в Евангелии, мне видится это в совсем других тонах, и я чувствую, как созданное мной рушится.

Я вспоминаю один эпизод из телевизионного шоу Тридцать три мелочи, в котором Хоуп, христианка, спорит со своим мужем, евреем, которого зовут Майкл по поводу праздников. «Что тебя так волнует этот праздник ханука?» — спрашивает она. «Неужели ты действительно веришь в горстку евреев, выстоявших против целой армии благодаря тому, что в их светильниках чудесным образом не иссякало масло?»

Майкл взорвался: «Ты думаешь, в Рождестве больше смысла? Может быть, ты веришь в то, что ангел явился девочке-подростку, которая потом забеременела без всякого секса и, приехав верхом в Вифлеем, провела там одну ночь в сарае и родила ребенка, которому суждено было стать Спасителем мира?»

Откровенно говоря, недоверчивость Майкла, как мне кажется, близка тому, что я прочитал в Евангелиях. Мария и Иосиф вынуждены переносить позор и насмешки со стороны семьи и соседей, которые относятся к произошедшему, скажем, как Майкл («Может быть, ты веришь в то, что ангел явился….»).

Даже те, кто верит в сверхъестественность произошедших событий, признают, что они приводят к («приводят к» или «связаны с»?) большим несчастьям: старый дядюшка молится за спасение «от врагов наших и от руки всех ненавидящих нас»; Симеон мрачно предупреждает Деву Марию о том, что «Тебе Самой оружие пройдет душу»; в благодарственном молебне, который читает Мария, упоминаются низвергнутые правители и потерпевшие крах гордецы.

Вопреки тому, что пропагандируют открытки, Рождество не сделало жизнь на планете Земля сентиментальным царством любви. Вот, приблизительно, то, что я ощущаю, когда приходит Рождество, и я обращаюсь от оптимизма рождественских открыток к непреклонности Евангелия.

На рождественских сувенирах семья Иисуса изображается в виде фигурок, выгравированных  на золотой фольге, где кроткая Мария  получает Благую Весть как особое благословение. Но это совершенно не похоже на то, как Лука рассказывает  эту историю.  Мария, «увидев его (ангела), смутилась от слов его», а когда ангел произнес возвышенные слова о Сыне Всевышнего, царству которого не будет конца, Марии приходит в голову весьма земная  мысль: Как будет это, когда я мужа не знаю?

Однажды одна молодая незамужняя юристка по имени Синтия смело явилась в мою  церковь в Чикаго и покаялась в грехе, о котором мы уже знали: мы каждое воскресение наблюдали, как ее непоседа сын бегал по церкви.

Синтия прошла тяжелый путь женщины, родившей ребенка вне брака и заботившейся о нем после того, как его отец решил сбежать из города. Грех Синтии был не более тяжким, чем многие другие, однако он имел серьезные последствия. Она не могла скрыть результат одного единственного страстного порыва, который в течение  нескольких месяцев ей приходилось терпеть в своей утробе, пока не появился ребенок, изменивший каждый час ее последующей жизни.  Неудивительно, что еврейская девушка Мария была сильно напугана: ее ожидали такие же перспективы, только без страстного порыва.

В современных Соединенных Штатах, где каждый год миллионы молодых девушек беременеют вне брака, ситуация, в которую попала Мария, несомненно, стала не такой сложной, но в строгом еврейском обществе первого века нашей эры новость, которую сообщил ангел, не могла быть особенно доброй. По закону,  обрученную женщину, которая забеременела от любовника, забивали камнями.

Матфей говорит об Иосифе, который принимает великодушное решение развестись с Марией, не вынося  это на суд общественности, но появляется ангел, чтобы рассеять его заблуждение по поводу измены. Лука рассказывает о трепещущей от страха Марии, которая поспешила к единственному человеку, способному понять, что ей пришлось пережить: к своей родственнице, Елисавете, которая чудесным образом забеременела в старости, также после ангельского  благовещения.  Елисавета поверила Марии и разделила ее радость, и все же эта сцена остро показывает разницу между двумя женщинами: вся округа говорит об исцелении утробы Елисаветы, тогда как Мария вынуждена скрывать позор ее собственного чуда.

Через несколько месяцев рождение Иоанна Крестителя вызывает всеобщее ликование, в котором участвуют повивальные бабки, любящие родственники и традиционный хор из местных жителей, празднующие появление на свет еврейского мальчика. Шесть месяцев спустя родился Иисус, вдали от дома, без повивальных бабок, родственников и деревенского хора. Для Римской переписи населения достаточно было присутствия главы семьи; не потому ли Иосиф повез свою беременную жену в Вифлеем, что он хотел избавить ее от бесчестия, которое бы пало на ее голову после рождения ребенка в родной деревне?

К.С. Льюис написал о божественном замысле: «Повествование заостряется все больше и больше, пока, в конце концов, не сводится к одной маленькой точке, подобной наконечнику копья, еврейской девушке, читающей молитву». Сегодня, когда я читаю истории о рождении Иисуса, я вздрагиваю при мысли о судьбе мира, зависящей от двух сельских подростков (Возможно здксь подразумевалось, что тодругое, т.к. Иосиф не был подростком!).

Часто ли Мария вспоминала слова ангела, когда чувствовала, как Сын Божий толкается в стенки её матки? Часто ли Иосиф гадал, чем была его собственная встреча с ангелом — всего лишь сон? — переживая  горячий стыд перед односельчанами, от которых было не скрыть то, как менялась фигура его невесты?

Нам ничего не известно о деде и бабке Иисуса. Что они должны были чувствовать? Была ли их реакция такой же как у большинства теперешних родителей не обрученных подростков, взрывом морального негодования, за которым следует период угрюмой тишины, пока, в конце концов, на свет не появляется младенец с блестящими глазенками, который растапливает лед и устанавливает недолговечное семейное затишье? Или же они, как  многие обеспеченные бабушки и дедушки в наше время, великодушно предложили взять ребенка к себе в дом?

Девять месяцев ужасных споров, тягостное предчувствие грядущего скандала — кажется, Господь создал самые что ни на есть унизительные обстоятельства для своего появления, словно пытаясь избежать обвинения в фаворитизме. На меня произвело впечатление то обстоятельство, что когда Сын Божий обрел человеческий облик, он придерживался правил («испытал на себе действие правил» — т.к. Его следование этим правилам было вынужденным, а не осознанным), строгих правил: маленькие городки не очень благосклонны к молодым людям с сомнительным происхождением.

Малкольм Маджеридж заметил, что в наши дни, когда медицинские учреждения, занимающиеся планированием семьи, предлагают удобные пути исправления «ошибок», которые могут загубить доброе семьи, «рождение Иисуса в существующих условиях было бы, по сути дела, совершенно невозможно. Беременность Марии, при ее бедности и при неизвестном отце ребенка, послужила бы очевидным поводом для аборта; и ее разговоры о том, что она зачала в результате сошествия Святого Духа, стали бы основанием для психиатрического лечения и придали бы поводу для прерывания беременности еще больше весомости. Так, наше поколение, возможно нуждающееся в Спасителе более, чем какое-либо другое из существовавших до него, слишком гуманно для того, чтобы позволить ему родиться».

Однако девственница Мария, чье материнство было незапланированным, повела себя иначе. Она выслушала ангела, подумала о последствиях и ответила: «се, Раба Господня; да будет Мне по слову твоему». Часто содеянное Богом оборачивается двумя сторонами, большой радостью и большой печалью, и в своем простом ответе Мария приняла их обе. Она была первым человеком, который поверил Иисусу на слово, безоглядно, на свой страх и риск.

Когда в шестнадцатом веке иезуитский миссионер Маттео Риччи отправился в Китай, он взял с собой образцы религиозного искусства, чтобы наглядно представить историю христианства людям, которые никогда о ней не слышали. Китайцы с готовностью приняли изображения Девы Марии, держащей на руках своего ребенка, но когда он показал им изображения распятия и попытался объяснить, что Сын Божий прожил свою жизнь только для того, чтобы быть казненным, реакцией слушателей были отвращение и ужас. Они предпочли Деву и настаивали на поклонении ей более, нежели распятому Богу.

Когда я в очередной разбираю кипу своих рождественских открыток, я понимаю, что мы в христианских странах поступаем точно также. Нам близок добрый семейный праздник, лишенный малейшего намека на скандал. Помимо этого, мы очищаем его от всех напоминаний о том, чем эта история, начавшаяся в Вифлееме, закончилась на Голгофе.

В Евангелиях от Луки и Матвея (Матфея) только один человек, кажется, понимает загадочную природу того, что привел в движение Господь: старик (старец?) Симеон, который признал в младенце Мессию, подсознательно понимал, что конфликта не избежать. «Се, лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий…», — сказал он и предсказал Марии, что ей самой оружие пройдет в душу. Симеон каким-то образом почувствовал, что хотя внешне мало что изменилось — диктатор Ирод все еще был у власти, римские войска все еще вешали патриотов, Иерусалим все еще был переполнен нищими — на самом деле, изменилось все. Появилась новая сила, способная подчинить себе все мировые силы.

Сначала  Иисус не выказывал страха перед этими силами. Он родился во время правления цезаря Августа,  в то время, когда Римская Империя почувствовала дуновение надежды.  От Августа более, чем от какого-либо другого правителя, ожидали того, что мог бы дать лидер и чего могло бы достичь общество.

Именно Август в действительности был тем человеком, который  первым заимствовал из греческого слово «Евангелие», или «Благая  весть» и сделал из него ярлык для нового мирового порядка,  который представляло собой его правление. Империя провозгласила его богом и установила ритуал поклонения ему. Его просвещенный и стабильный режим будет, как верили многие, длиться вечно — окончательное решение проблемы правления.

Тем временем, в одном из захолустных углов Империи Августа рождение младенца по имени Иисус было упущено из виду летописцами той эпохи. Мы узнаем о нем в основном из четырех книг, написанных через много лет после его смерти, в период, когда менее одного процента римского населения слышали о его существовании. Биографы Иисуса также заимствуют слово евангелие, провозглашая некий абсолютно новый мировой порядок. Лишь однажды они упоминают имя Августа, мимоходом, чтобы засвидетельствовать факт переписи населения, подтверждавшей, что Иисус родился в Вифлееме.

Однако первые события в жизни Иисуса указывают на то, что невиданные беды еще впереди. Великий Ирод, царь еврейского народа, навязал римское правление на местах, и, по иронии истории мы знаем имя Ирода благодаря избиению младенцев. Я никогда не видел рождественскую открытку, на которой был бы изображен этот акт террора, поддержанный государством, однако это также было частью прихода Христа в мир. Хотя  светская история не упоминает об этом зверстве, никто из знавших жизнь Ирода, не сомневался (возможно: «никто из знающих … не сомневается») в этом. Он убил двух своих двоюродных братьев, свою жену Мариамну и двух своих сыновей.  За пять дней до смерти он приказал арестовать многих горожан и повелел казнить их в день своей смерти, чтобы обеспечить надлежащую атмосферу траура в стране. Для такого деспота менее значительная процедура истребления в Вифлееме не представляло проблемы.

Действительно, в правление Ирода не проходило и дня без казни. Политическая обстановка во время рождения Иисуса напоминала Россию тридцатых годов двадцатого века под управлением Сталина. Горожане не имели права выступать на общественных собраниях. Повсюду были шпионы. В представлении Ирода, приказ вырезать младенцев, возможно, был актом предельного рационализма, превентивной мерой, призванной сохранить стабильность его царства от возможных претензий на престол со стороны другого.

В своей книге Пока что У. Х. Оден предполагает, что могло происходить в сознании Ирода, когда он задумывал резню:

 

Сегодня был один из тех прекрасных зимних дней, холодных, сверкающих и абсолютно тихих, когда лай пастушьей собаки разносится на мили и величественные дикие горы подступают вплотную к городским стенам, и мысль необычайно свежа, в этот вечер, когда я стою  высоко на башне у этого окна, во всей чарующей  панораме равнины и гор ничто не указывает на то, что империя  смертельно напугана опасностью более ужасной, чем вторжение татар на бегущих верблюдах или заговор преторианской гвардии…

О Боже, почему этот несчастный младенец не мог родиться где-нибудь в другом месте?

 

Таким образом, Иисус Христос пришел в мир среди раздоров и террора и провел свое детство спрятанный в Египте, как в укрытии. Матфей отмечает, что местные политики даже определили то место, где рос Иисус. Когда умер Ирод великий, ангел возвестил Иосифу, что тот спокойно может вернуться в Израиль, только не в ту местность, где правил сын Ирода Архелай. Вместо этого Иосиф со своей семьей отправился на север страны в Назарет, где они жили под властью другого сына Ирода, Антипия (Антипы), про которого Иисус говорил «эта лиса» и который обезглавил Иоанна Крестителя.

Спустя несколько лет в непосредственное подчинение римлян переходит южная  провинция  с центром в Иерусалиме, самым жестоким и скандально известным правителем  которой был Понтий Пилат. Обладающий большими связями, Пилат женился на внучке Августа Цезаря. По словам Луки, Ирод Антипий (Антипа) и римский правитель Пилат видели друг в друге врага, пока судьба не свела их, чтобы определить участь Иисуса. В этот день они объединились, в надежде на успех там, где потерпел неудачу Ирод Великий: избавившись от странного самозванца и сохранив царство.

От начала и до конца конфликт между Римом и Иисусом протекает исключительно односторонне. Казнь Иисуса, бесспорно, кладет конец всем страхам, по крайне мере, так казалось в то время. Тирания  снова одерживает победу. Никому не приходило в голову, что  его упрямые последователи могут пережить Римскую империю.

 

События Рождества, воспетые в гимнах, обыгранные детьми в церковных инсценировках, изображенные на открытках, стали настолько близки нам, что легко можно пропустить скрытую за ними истину.

Прочитав истории рождения Иисуса еще раз, я спросил себя, Если Иисус пришел в мир, чтобы открыть нам Бога, то что я узнаю о Боге из этого первого Рождества?

Ассоциации, которые приходят в голову, когда я размышляю над этим вопросом, застают меня врасплох. Смиренный, доступный, неудачник, смельчак — эти слова едва ли подходят для обращения к божеству.

Смиренный. До Иисуса, практически ни один языческий автор не использовал слово «смиренный» в качестве положительной характеристики. Однако события Рождества неотвратимо указывают на нечто, кажущееся парадоксом: смиренный Бог. Бог, который сошел на землю, появился не из могучего вихря и не из всепожирающего пламени. Это невозможно представить, но Создатель всего становится все меньше, меньше и меньше, почти превращаясь в яйцеклетку, единственную оплодотворенную яйцеклетку, которую едва видно невооруженным глазом, яйцеклетку, которая делится вновь и вновь, пока зародыш не примет форму и не начнет увеличиваться клетка за клеткой в чреве нервной девушки.  «Бесконечность заточила себя в твою дорогую утробу», — изумляется поэт Джон Донн. Он «уничижил Себя … смирил Себя», — более прозаично выразился апостол Павел.

Я вспоминаю, как однажды во время Рождественских праздников сидел в одном красивом зале в Лондоне, слушая Мессию Генделя, где целый хор поет о дне, когда «будет явлена слава Господа». Я провел утро в музее, рассматривая остатки величия Англии — драгоценные камни на короне, массивный золотой скипетр, покрытый позолотой экипаж лорд-мэра — и мне пришло в голову, что только такие знаки богатства и силы должны были присутствовать в сознании современников Исаии, который впервые услышал это пророчество. Когда евреи читали слова Исаии, они, несомненно, с глубокой ностальгией вспоминали дни славы Соломона, когда «и сделал царь серебро и золото в Иерусалиме равноценным простому камню».

Однако величие того Мессии, который появился, было величием смирения. «Восклицание мусульман «Бог велик» — это истина, которая не нуждалась ни в каком сверхъестественном существе, чтобы быть донесенной до людей», — пишет отец Невилл Фиджис. «Истина, которой учил Иисус, в том, что Бог мал». Громогласный Бог, который повелевал армиями и империями, словно фигурами на шахматной доске, этот Бог появился в Палестине в образе ребенка, который не мог ни говорить, ни есть подобающую пищу, ни контролировать свой мочевой пузырь, чьи безопасность, сытость и комфорт зависели от девушки-подростка.

В Лондоне, глядя на расположенную в зале Королевскую ложу, где сидели королева и ее семья, я уловил те типичные моменты, которые отличают правителя, шагающего по миру: охрана, звук фанфар, пышность одеяний и сияние драгоценных камней. Королева Елизавета Вторая недавно посетила Соединенные Штаты, и репортеры получали удовольствие, перечисляя атрибуты королевской власти: ее четыре тысячи фунтов багажа, включающих по два туалета на каждый случай, траурное одеяние на случай чьей-нибудь кончины, сорок пинт плазмы, лайковые чехлы на туалетное сидение. Она привезла с собой своего парикмахера, двух лакеев и множество другой прислуги. Краткий визит королевской особы в иностранную державу может совершенно легко обойтись в двадцать миллионов долларов.

Для сравнения, посещение Богом земли началось с хлева, в отсутствие слуг, и иного места, куда можно было бы положить новорожденного царя, кроме кормушки для скота. И при этом событие, которое разделило историю и даже наш календарь на две части, имело очевидцами больше животных, чем людей. На него мог наступить мулл. «Как тихо, как тихо был нам дарован чудный дар».

На какое-то мгновение ангелы озаряют небо, но кто видел это представление? Безграмотные наймиты, которые пасли чужие стада, «незнакомцы», от которых не осталось даже имени. У пастухов была репутация таких попрошаек, что почтенные евреи относились к ним ко всем без разбора как  к «безбожникам», не пуская их дальше внутреннего двора храма.  Значит, это им суждено было Богом праздновать рождение того, кто станет известен, как заступник грешников.

В стихотворении Одена мудрецы возвещают: «О здесь и сейчас предел нашему бесконечному пути». Пастухи говорят: «О здесь и сейчас начало нашему бесконечному пути». Поиски мировой истины закончены; настоящая жизнь только началась.

Доступный. Тот из нас, кто вырос в традициях неформальной или домашней молитвы,  вряд ли оценит то изменение в отношении человека к божеству, к которому стремился Иисус. Индусы приносят жертвы в храме. Коленопреклоненные мусульмане кланяются так низко, что касаются  лбами земли. В большинстве религиозных традиций страх действительно является превалирующей эмоцией при обращении человека к Богу.

Безусловно, у евреев страх был неразрывно связан с поклонением. Пылающий куст Моисея, горячие угли Исаия, неземные видения Иезекииля — человек, «удостоенный»  прямого общения с Богом, думал, что уйдет опаленным или наполовину искалеченный, как Иаков. Это были избранники судьбы: дети евреев также узнавали истории о святой горе в пустыне, которая становилась роковой для каждого, чья жизнь с ней соприкасалась (возможно «которая становилась роковой для жизни каждого, кто к ней прикоснется»). Если вы не должным образом обращаетесь с ковчегом завета, вы погибли. Войдите в Святое-святых и вы не вернетесь оттуда живым.

Для тех, кто отгораживал в храме алтарь для Бога и избегал произнесения вслух Его имени, явление Бога в виде младенца в яслях выглядело более чем странно. Вряд ли можно представить себе что-либо менее священное, чем новорожденный  в пеленках, с конечностями, плотно прижатыми к телу? В Иисусе Бог нашел способ наладить с человеком контакт, который не вызывал у последнего страх.

Действительно, страх никогда не был по-настоящему действенным. В Ветхом Завете гораздо меньше взаимопонимания («взаимоотношений между»???) Бога с человеком. Необходим был новый подход, говоря словами Библии, Новый Завет, который бы не увеличивал гигантскую пропасть между человеком и Богом, а, напротив, строил через нее мост.

Одна из моих знакомых по имени Кэтти пользовалась игрой «угадай-ка», чтобы ее шестилетний ребенок запомнил названия разных животных. Его ход: «Я загадал млекопитающее. Оно большое и совершает чудеса». Кэтти подумала некоторое время и сдалась. «Я не знаю». «Это же Иисус!» — сказал с триумфом ее сын. Кэтти сказала мне, что ответ показался ей в тот момент неуважительным, но позднее, когда она подумала об этом, то поняла, что ее сын случайно проник в самую глубину воплощения: Иисус как млекопитающее!

Я ближе познакомился с воплощением, когда у меня был аквариум с морской водой. Содержать такой аквариум, как я понял, непростое дело. Мне даже пришлось завести небольшую химическую лабораторию, чтобы следить за уровнем одержания нитратов и аммиака. Я подкачивал в воду столько витаминов, антибиотиков, разных добавок и ферментов, что можно было заставить расти камни. Я фильтровал воду через стекловату и древесный уголь и облучал ее ультрафиолетом. Вы можете подумать, что, благодаря всей затраченной на это энергии, мои рыбки, по меньшей мере, должны были быть мне благодарны. Не тут то было. Всякий раз, как моя тень падала на аквариум, они прятались в ближайшую ракушку. Единственной эмоцией, которую они проявляли по отношению ко мне, был страх. Хотя я открывал крышку и бросал им еду в одно и то же время, три раза в день, они относились к каждому визиту, как к несомненному проявлению моего намерения их помучить. Я не мог убедить их в искренности моих намерений

Для моих рыбок я был божеством. Я был слишком велик для  них, мои действия были для них непостижимы. Мои акты милосердия они рассматривали как жестокость; мои попытки сохранить их здоровье они рассматривали как вред. Я начал понимать, что для изменения в их восприятии понадобится некая форма воплощения. Мне пришлось бы стать рыбой и говорить с ними на понятном им языке.

Человек, становящийся рыбой, не сравним с Богом, становящимся младенцем.  И все же, в соответствии с Евангелием, именно это и произошло в Вифлееме. Бог, который создал мир, обрел форму внутри него, подобно тому, как художник может изобразить себя на картине или драматург может получить роль в своей собственной пьесе. Бог написал сценарий, только используя при этом реальных людей, на страницах реальной истории. Слово обрело плоть.

Неудачник. Меня коробит от одного написания этого слова, особенно в связи с именем Иисуса. Это резкое слово, видимо, восходит к слову неудача и всегда относилось к тем, кого заранее считали проигравшими, к жертвам несправедливости. Однако когда я читаю истории о рождении Иисуса, я не могу не придти к выводу о том, что хотя, возможно, мир и предпочитает богатство и силу, Бог же предпочитает неудачника. Он «низложил сильных с престола и вознес смиренных; алчущих исполнил благ, и богатящихся отпустил ни с чем».

Лацло Токес, румынский пастор, преследование которого всколыхнуло страну и вызвало мятеж против коммунистического правительства Чаушеску, рассказывает о том, как он пытался подготовить рождественскую проповедь для маленькой церкви в горах, куда он был сослан. Служба государственной безопасности производила облавы на диссидентов, и насилие царило по всей стране. Опасаясь за свою жизнь, Токес запер двери, сел за стол и снова перечитал истории, изложенные Лукой и Матфеем. В отличие от большинства пасторов, читающих проповеди в то Рождество, он выбрал в качестве текста стихи, описывающие избиение Иродом младенцев. Это был единственный сюжет, который непосредственно мог затронуть чувства прихожан. Угнетение, страх и насилие — постоянный удел гонимого судьбой человека, был им хорошо знаком.

На следующий день, в Рождество, прошел слух об аресте Чаушеску. Звонили церковные колокола, и веселье охватило всю Румынию. Был свергнут еще один царь Ирод. Токес вспоминает: «Все события рождественской истории теперь предстали перед нами в новом, прекрасном свете, в свете истории, проистекающей из реальности нашей жизни…  Для тех из нас,кто пережил эти дни Рождества 1989 года, они стали ярким, красочным отражением рождественской истории, времени, когда промысл Божий и бессмысленность человеческой жестокости были, казалось, так же естественны, как солнце и луна над вечными холмами Трансильвании». Впервые за сорок лет Румыния праздновала Рождество как официальный праздник.

Возможно, лучший способ постичь природу человека «гонимого судьбой», составляющую сущность воплощения, -  попытаться выразить ее в тех выражениях, на которых мы говорим сегодня. Не венчанная женщина, ставшая матерью, лишенная крова, вынуждена была искать убежища, повсюду наталкиваясь только на жесткие требования об уплате налогов, исходящие от колониального правительства. Она жила в стране, которая только начала оправляться от жестоких гражданских войн и в которой все еще царил беспорядок — ситуация, как две капли воды похожая на события в современной Боснии, Руанде или Сомали. Подобно половине всех рождающих сегодня матерей, она разрешилась от бремени в Азии, на ее отдаленной западной окраине, той части мира, которая будет бессердечнее всех остальных подвергать испытаниям сына, которого она родила. Этот сын нашел прибежище в Африке, на континенте, который и до сих пор чаще других предоставляет укрытие.

Интересно, о чем думала Мария, когда она воинственно обращалась к Богу во время мучительных лет, проведенных в Египте. В сознании еврея Египет пробуждал яркие воспоминания о могущественном Боге, который сравнял с землей войско фараона и дал людям свободу; теперь Мария искала там спасения, отчаявшаяся, чужая в чужой стране, ищущая укрытия от ее собственного правительства. Мог ли ее ребенок, преследуемый, беззащитный, находящийся в бегах, осуществить огромные надежды своего народа?

Даже родной язык отражал их «гонимое положение»: Иисус говорил на арамейском — наречии, тесно связанном с арабским языком — острое напоминание о той зависимости от других империй, в которой находились евреи.

Некоторые чужеземные звездочеты (вероятно, из того региона, где сейчас находится Ирак) предрекли явление Иисуса, но евреями той эпохи они были объявлены «нечистыми». И в самом деле, как и все люди, занимающие высокий пост в государстве, они первым делом согласовали все с правящим в Иерусалиме царем, который ничего не знал о рождении младенца в Вифлееме. Увидев ребенка и поняв, кто он, эти визитеры совершили акт гражданского неповиновения: они обманули Ирода и на следующий день отправились домой, тем самым защитив ребенка. Они встали на сторону Иисуса, пойдя против силы.

Когда Иисус вырос, его чувства глубоко затронули бедные, бессильные, угнетенные — короче говоря, «неудачники».

Сегодня теологи дискутируют на предмет того, уместна ли фраза «Бог отдает предпочтение бедным» как описание заботы Бога о гонимых людях. Поскольку Бог создал обстоятельства своего собственного рождения на планете земля такими — отсутствие силы или благосостояния, отсутствие прав и справедливости — то его выбор говорит сам за себя.

Смелый. В 1993 году я прочитал одну газетную заметку о «явлении Мессии» в районе Crown Heights в Бруклине, штат Нью-Йорк. Там живут двадцать тысяч любавичских евреев-хасидов, и в 1993 году многие из них уверовали в то, что Иисус явился им в образе раввина Менахема Менделя Шнеерсона.

Слух о публичном выступлении раввина охватил, как пожар, улицы района, и любавичцы со своими курчавыми бачками, в черных плащах торопливо шли вниз по улице по направлению к синагоге, где обычно молился раввин. Этим счастливчикам достаточно было быть участниками этой гонки, стартовавшими к синагоге по малейшему сигналу. Они сотнями втискивались в главный зал, толкая друг друга локтями и даже взбираясь на основания колонн, чтобы захватить побольше места. Зал наполнила атмосфера ожидания и безумия, вполне естественных на трибунах во время спортивных состязаний, но не для церковной службы.

Раввину был девяносто один год. Год назад он пережил паралич, и к нему еще не вернулась речь. Когда занавес наконец раздвинулся, люди, столпившиеся в синагоге, увидели хрупкого старика с длинной бородой, который только размахивал руками, тряс головой и двигал бровями. Однако никто из пришедших не брал это в расчет. «Долгие лета нашему мастеру, нашему учителю и нашему раввину, Царю и Мессии в веках!» — запели они хором, их голоса все больше сливались в единый звук, пока раввин не подал едва заметный дельфийский жест рукой, и занавес закрылся. Они уходили медленно, в состоянии исступленного восторга, храня святость этого момента.( Раввин Шнеерсон умер в 1994 году. Сейчас многие любавичские евреи ждут его воскрешения во плоти. в точности как люди в первом веке реагировали на Иисуса. Мессия из Галилеи? Не плотников ли он сын?)

Прочитав впервые эту заметку, я чуть было не рассмеялся вслух. Кто эти люди, верящие в надувательство — девяностолетнего немого Мессию в Бруклине? Но потом меня осенило: я сам реагировал на раввина

Насмешка, которую вызвали во мне во время чтения раввин и его фанатичные последователи, дала мне ключ к пониманию восприятия людьми Иисуса при жизни. Его соседи спрашивали: «Не Его ли Мать называется Марией, и братья Его Иаков и Иосий, и Симон и Иуда? и сестры Его не все ли между нами? откуда же у Него все это?» Другой его земляк насмехался: «Из Назарета может ли быть что доброе?» Его собственная семья пыталась спрятать его, считая, что он не в своем уме. Знатоки религии собирались убить его. Что до людей «от сохи», то в какой-то момент они говорили о нем: «Он одержим бесом и безумствует» так же искренне, как потом пытались сделать его царем.

Мне кажется, что Бог должен был обладать мужеством, чтобы отложить в сторону силу и величие и придти к человеческим существам, которые встречали его таким же смешанным чувством издевки и скептицизма, какое я испытал, впервые услышав о раввине Шнеерсоне из Бруклина. Нужна была смелость для того, чтобы рискнуть сойти на планету, известную своим грубым насилием, к людям той расы, которая, как известно, отвергает своих пророков. Мог ли Бог совершить большую глупость?

Для первой ночи в Вифлееме тоже нужно было мужество. Как должен был чувствовать себя в эту ночь Бог Отец, беспомощный, как и любой отец на земле, наблюдая за тем, как его перепачканный в крови сын появился на свет в жестоком, холодном мире? В моей голове звучат строки из двух совершенно разных рождественских песен. Одна из них, «Маленький Господь Иисус, не плачет», кажется мне стерилизованным вариантом того, что произошло в Вифлееме. Я представляю себе Иисуса, плачущего, как и любой другой младенец, в ту ночь, когда он вошел в мир, в мир, где у него в молодости будет гораздо больше причин для слез. Вторая строчка, из песни «О маленький городок Вифлеем» кажется сегодня такой же проникновенной и правдивой, какой она была две тысячи лет назад: «Надежды и страхи всего мира отдыхают на тебе сегодня».

«Стоящее в стороне от других вероучений, христианство добавило мужество к прочим добродетелям Создателя», — сказал Д. К. Честертон. Потребность  в подобного рода смелости возникла с первой ночи пребывания Иисуса на земле и не иссякала до последней.

Существует еще одно восприятие Рождества, которое я никогда не встречал на рождественских открытках, возможно потому, что ни один художник, даже Уильям Блейк, не мог о нем судить. Двенадцатая глава Апокалипсиса приоткрывает занавес, чтобы дать нам мельком увидеть Рождество таким, каким оно должно было выглядеть, если бы мы посмотрели на него с расстояния, на которое удалена от Земли туманность Андромеда: Рождество глазами ангелов.

Это повествование разительно отличается от рождественских историй в Евангелиях. В Откровении Иоанна Богослова не упоминаются пастухи и царь-детоубийца; напротив, оно изображает дракона, ведущего жестокий бой на небесах.  Женщина, обличенная в солнце, с венцом из двенадцати звезд на голове кричит от боли, собираясь родить младенца. Внезапно в повествовании появляется большой красный дракон, увлекая своим хвостом с неба третью часть звезд и повергая их на землю. Он жадно сгибается над женщиной, готовый пожрать ее младенца, когда она родит. В последний момент младенец оказывается унесенным в безопасное место, женщина бежит в пустыню и вселенская война начинается.

Как ни посмотри, Апокалипсис — необычная книга, и читатели должны проникнуться ее стилем, чтобы понять этот удивительный спектакль.  Наша жизнь, кажется, представляет собой две истории, протекающие параллельно, одна на земле, а другая на небе. В Апокалипсисе же они увидены одновременно, что позволяет нам ненадолго заглянуть за кулисы этого представления. На земле родился младенец, царь узнал о нем, и началось преследование. На небе все начинается с Великого Вторжения , смелого рейда повелителя добра в империю зла.

Джон Мильтон величественно выразил это видение в своих поэмах Потерянный рай и Возвращенный рай,  в которых в центре повествования находятся небо и ад, а земля является всего лишь местом битвы их сил. Современный автор Д. Б. Филлипс также использовал этот прием, только на менее эпическом материале, и в это Рождество я обратился к фантазии Филлипса, чтобы попытаться освободиться от моей земной перспективы.

В версии Филлипса архангел показывает молодому ангелу все великолепие вселенной. Они наблюдают вращающиеся галактики и пылающие солнца, а затем перелетают через необъятные пространства космоса, пока, наконец, не попадают в особенную  галактику, состоящую из пятисот биллионов звезд.

 

Когда они приблизились к звезде, которую мы называем нашим Солнцем и к вращающимся вокруг него планетам, архангел указал на маленькую незначительную сферу, медленно вращающуюся вокруг своей оси. Маленькому ангелу она показалась нелепой как грязный теннисный мячик, его сознание было преисполнено глобальности и величия того, что он увидел до этого.

«Я хочу, чтобы ты обратил на нее особое внимание», — сказал архангел, указав на нее рукой.

«Но она кажется мне очень маленькой и довольно грязной», — ответил маленький ангел: «Что в ней особенного?»

Когда я читал книгу Филлипса, я думал о впечатлениях, переданных на Землю астронавтами с космического корабля «Аполлон», которые описывали нашу планету как «аккуратную, круглую, красивую и маленькую», как шар с голубыми, зелеными и коричневыми оттенками, подвешенный в пространстве. Джим Ловелл, размышляя в последствии об этой сцене, сказал: «Это было просто еще одно небесное тело, приблизительно в четыре раза больше, чем Луна. Но оно заключало в себе все надежды, и все, что в этой жизни знал и любил экипаж «Аполлона 8″. Это было самое красивое зрелище из всего, что можно было увидеть в космосе». Это был взгляд с позиций человеческого существа.

Однако маленькому ангелу земля не показалась столь впечатляющей. Он в ошеломленном недоумении слушал слова архангела о том, что эта планета, маленькая  и незначительная, и не особенно чистая, и есть та знаменитая планета, которую посетил Господь.

«Ты хочешь сказать, что наш великий и славный Принц …  сошел во Плоти на этот третьесортный маленький шар? Для чего Ему это понадобилось?» …

Лицо маленького ангела скривилось от отвращения. «Не хочешь же ты сказать», — продолжил он, «что он пал так низко, чтобы стать одним из этих ползающих, пресмыкающихся созданий на этой непостоянной планете?»

«Именно это я и хочу сказать. И я не думаю, что ему бы понравилось, что ты говоришь о них в таком тоне, называя их «ползающими, пресмыкающимися созданиями». Поскольку, каким бы странным это нам ни казалось, он любит их. Он сошел к ним, чтобы поднять их до Себя».

Маленький ангел выглядел смущенным. Это было недоступно его пониманию.

 

Это недоступно также и моему пониманию. Однако я признаю, что эта идея является ключом к пониманию Рождества и, в действительности, есть краеугольный камень моей веры. Будучи христианином, я верю в то, что мы живем в двух параллельных мирах. Один мир состоит из холмов и озер, и хлевов, и политиков, и пастухов, пасущих стада в ночи. Другой мир состоит из ангелов, злых сил и каких-то потусторонних пространств, называемых небесами и адом. Однажды ночью, в холоде, в темноте меж неровных холмов Вифлеема, судьбы этих двух миров драматически  пересеклись. Бог, не знающий ни вчера, ни завтра, вошел во время и пространство. Бог, который не ведает никаких ограничений, заточает себя в кожу младенца, в зловещие оковы смертности.

«Который есть образ Бога невидимого, рожденный прежде всякой твари», — напишет позднее апостол; «Он есть прежде всего и все Им стоит». Но несколько очевидцев рождественской ночи ничего из вышеперечисленного не увидели. Они увидели младенца, пытавшегося впервые двигать своими ручками и ножками.

Может ли она быть правдой, эта вифлеемская история о Создателе, решившем родиться на одной маленькой планете? Если да, то это история, не похожая на все остальные. Нам никогда больше не придется сомневаться в том, имеет ли то, что случилось на маленьком грязном шарике, отношение ко всей остальной вселенной. Не удивительно, что сонм ангелов внезапно запел песню, поражая  не только нескольких пастухов, но целую вселенную.

 

 

 

 

Глава 3   Декорации: Еврейские корни и почва

 

 

 

Вот еще одно великое противоречие: хотя он был евреем, его последователи евреями не были.

Вольтер.

 

Проведя детство в религиозной общине в Атланте, штат Джорджия, я не знал ни единого еврея. Я представлял себе евреев как иностранцев,  которые говорят с сильным акцентом, носят странные шляпы и живут в Бруклине или в других столь же отдаленных местах, где они учатся на психиатров и музыкантов.  Я знал, что евреи как то связаны имеют какое-то отношение ко Второй Мировой войне, но мало слышал о массовом уничтожении евреев фашистами.  И уж конечно эти люди не имели никакого отношения к моему Иисусу.

Так было, пока я в двадцатилетнем возрасте не познакомился  с еврейским фотографом, который освободил меня от многих заблуждений в отношении его расы. Однажды мы разговаривали допоздна, и он рассказал мне, каково было потерять двадцать семь членов своей семьи во времена массового уничтожения евреев фашистами. Позднее он познакомил меня с Элаей Визелем, Чеймом Потоком, Мартином Бьюбером (Бубером) и другими еврейскими писателями, и после этого знакомства я взглянул на Новый Завет другими глазами. Как я мог упустить это! Упустить чисто еврейские черты Иисуса, начиная с первого предложение из Евангелия от Матфея, которое представляет Иисуса как  «Сына Давидова, Сына Авраамова».

В церкви мы признавали Иисуса «Сыном Божиим, Единородным, от Отца рожденным прежде всех времен… Богом истинным от Бога истинного». Эти утверждения из Символа Веры были  удалены из евангельского рассказа об Иисусе, выросшем в еврейской семье в деревенском пригороде Назарета. Позднее я выяснил, что даже евреи, обращенные в христианскую веру — они могли бы сделать более основательным рассказ о жизни Иисуса  на еврейской земле -  не были приглашены на Халкедонский собор, на котором принимался Символ Веры.

Мы, неевреи, постоянно сталкиваемся с опасностью оставить еврейские черты Иисуса, и даже его человеческие черты без внимания.

То, что мы создали своего собственного Иисуса, является историческим фактом. Когда я начал  понимать Иисуса, то пришел к мысли, что, возможно, он провел свою жизнь среди евреев не просто для  того, чтобы спасти американцев в двадцатом веке.   У него единственного из всех людей была возможность выбирать, где и когда родиться, и он выбрал набожную еврейскую семью, живущую в отдаленной провинции языческой империи. Я могу представить себе Иисуса, не принимая во внимание то, что он был евреем, легче, чем Ганди, не принимая во внимание то, что он был индийцем. Мне придется вернуться назад, далеко назад, и изобразить Иисуса как еврея первого века нашей эры с браслетом на его запястье и пылью Палестины на его сандалиях.

 

Мартин Бьюбер (Бубер) сказал: «Мы, евреи, знаем [Иисуса] — с его порывами и эмоциями настоящего еврея -  с такой стороны, которая остается недоступной пониманию неевреев».  Он, конечно, прав. Чтобы понять жизнь Иисуса, как и жизнь любого другого человека, я должен что-нибудь узнать о его семье, культуре и обстановке, в которой он жил.

Следуя этому принципу, Матфей начинает свое Евангелие не так, как можно было бы предположить, слоганом о том, «как эта книга изменит Вашу жизнь», а наоборот  — сухим списком имен, генеалогическим древом Иисуса. Матфей выбрал представительный список, состоящий из двадцати двух поколений евреев с целью показать королевскую ветвь в роду Иисуса. Так же как предки свергнутых королей Европы, крестьянская семья Марии и Иосифа могла проследить свою родословную до нескольких впечатляющих предков, включая величайшего короля Израиля Давида и истинного его основателя Авраама (Список, представленный Матвеем (Матфеем), раскрывает еще несколько семейных тайн. Приглядимся к именам упомянутых в нем женщин (редкость для еврейской генеалогии).  Как минимум, трое из них были иностранками, что, возможно, было приемом, с помощью которого Матфей намекал на то, что Иисус обращался ко всему миру. В жилах еврейского мессии текла кровь неевреев!)   Фамари, бездетной вдове, пришлось переодеться проституткой и соблазнить своего тестя, чтобы внести свою лепту в родословную Иисуса. Рахиль не просто претворялась, а действительно была проституткой.

Иисус вырос в то время, когда возрождалось «еврейское самосознание». В качестве контрмеры, направленной против насильственного распространения греческой культуры, семьи стали давать детям имена,  напоминавшие о временах патриархов и исхода из Египта (в отличие от коренных американцев, которые предпочитают африканские или испанские имена). Так, Мария была названа в честь Мириам, сестры Моисея, а Иосиф получил свое имя в честь одного из двенадцати сыновей Иакова, одного из четырех братьев Иисуса.

Имя Иисуса происходит от слова иешуа — «он спасет» — обычное для того времени имя.  (Как видно на примере бейсболистов высшей лиги, имя Иисус снова становится популярным среди латино-американцев). Его обычность, подобно сегодняшним  именам «Боб» или «Джо» (Может быть можно заменить на русские «Иван» или «Петр»???), должно быть, резала евреям слух в первом веке нашей эры, когда они слушали слова Иисуса. Евреи не произносили священного имени БОГ, за исключением первосвященника, делавшего это раз в год, и даже сейчас ортодоксальные евреи осторожно произносят (spell — пишут??? В устной речи они стараются вообще избегать прямых упоминаний) только первую и последнюю буквы этого слова — Б_Г (В современной русской еврейской литературе используется аббревиатура: «Б-г»). Для людей, воспитанных в такой традиции, мысль о том, что обыкновенный человек с таким именем, как Иисус, может быть Сыном Божьим и Спасителем мира, казалась совершенно кощунственной. Иисус был человеком и, Бог свидетель, сыном Марии.

Знаки того, что Иисус принадлежал к еврейскому народу, встречаются нам в Евангелиях на каждом шагу. В детстве Иисусу сделали обрезание. Важно, что одна сцена, взятая из описания детства Иисуса, изображает его семью, присутствующую на традиционном празднике в Иерусалиме, в нескольких днях пути от родного города Иисуса. Будучи взрослым, Иисус молился в синагоге и храме, следуя еврейским обычаям, и говорил на языке, понятном его спутникам евреям. Даже его споры с другими евреями, такими как фарисеи, подчеркивали тот факт, что они ожидали от него, что он примет их ценности и будет поступать как они.

Как отметил немецкий теолог Юрген Мольтманн, если бы Иисус жил во времена Третьего Рейха, весьма вероятно, что его бы сожгли как других евреев или отправили в газовую камеру. Погром, имевший место в его время, избиение Иродом младенцев, был направлен непосредственно против Иисуса.

И «жена Урии», Вирсавия,  была предметом страсти Давида, что привело к большинству (ко многим?) известных скандалов, разыгравшихся в Ветхом Завете вокруг царского трона. Сомнительное поведение этих предков Иисуса говорит о том, что он вступил в человеческую историю в жестокое время, добровольный наследник их позора. Напротив, генеалогия Ирода Великого, в правительство которого родился Иисус, была затемнена его тщеславием, поскольку он не желал делить ни с кем свое происхождение.

Один из моих знакомых раввинов сказал мне, что христиане воспринимают страдания Иисуса на кресте, «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» как момент глубокого разногласия между Отцом и Сыном; евреи же воспринимают эти слова как предсмертный крик любого другого еврейского мученика. Иисус был не первым и не последним евреем, который выкрикивал слова псалмов во время пытки.

Однако за несколько поколений, сменившихся при (после) жизни Иисуса, произошла странная перемена. За редким исключением, евреи перестали следовать за ним, и церковь стала исключительно нееврейской. Что же произошло? Мне кажется очевидным, что Иисусу не удалось соответствовать тем представлениям о Мессии, которые были у евреев.

 

Невозможно переоценить важность слова Мессия среди верующих евреев. Рукописи Мертвого Моря, обнаруженные в 1947 году, подтверждают, что кумранское общество ожидало грядущего появления какого-нибудь Мессии, каждый день оставляя для него свободное место во время трапезы. В высшей степени дерзко было бы предположить, что маленькая провинция, втиснутая между великими державами, могла породить всемирного правителя, но евреи, тем не менее, в это верили. Они делали ставку на будущего царя, который вернет их нации былое величие.

При жизни Иисуса, идея восстания витала в воздухе. Время от времени появлялись псевдо-мессии, возглавлявшие мятежи, обреченные на то, чтобы быть жестоко подавленными. В качестве примера возьмем пророка, известного как «Египтянин», увлекавшего толпы людей в пустыню и утверждавшего, что по его повелению стены Иерусалима падут; римский правитель послал за ним отряд солдат, которые уничтожил четыре тысячи мятежников.

Когда распространился другой слух о том, что в пустыне объявился долгожданный пророк, толпы народа отправились туда, чтобы посмотреть на дикого человека, облаченного в шкуру верблюда. «Не я Христос», — настаивал Иоанн Креститель, который продолжал будить надежды, говоря в экзальтированны выражениях о том, чье явление грядет. Вопрос, Иоанна обращенный к Иисусу: «Ты ли Тот, Который должен придти, или ожидать нам другого?» — был в прямом смысле слова вопросом века, который произносился повсюду.

Каждый иудейский пророк учил, что однажды Бог установит свое царство на земле, и поэтому слухи о «Сыне Давида» так  воспламеняли сердца евреев. Бог должен был лично доказать, что Он не оставил их. От Него ожидали, чтобы Он, как восклицал Исаия: «…расторг небеса и сошел! горы растаяли бы от лица Твоего, как от плавящего огня, … от лица Твоего  содрогнулись бы народы».

Но давайте будем говорить откровенно. Когда некий «Джон» (Иван???), о котором говорил пророк, появился на сцене, горы не растаяли, и народы не содрогнулись. Иисусу не удалось оправдать чрезмерные надежды евреев. Случилось обратное: римляне стерли Иерусалим с лица земли на памяти одного поколения. Молодая христианская церковь восприняла разрушение храма как знак того, что соглашение между Богом и Израилем расторгнуто, и после первого веа нашей эры лишь очень немногие евреи приняли христианство. Христиане присвоили еврейские  Книги, переименовав их в «Ветхий завет», и искоренили многие еврейские обычаи.

Отвергнутые церковью, обвиненные в смерти Иисуса, некоторые евреи развили ответную агитацию против христиан. Они распустили слух, что Иисус был незаконнорожденным сыном Марии и некого римского солдата, и написали злую пародию на Евангелие. Иисус был повешен накануне Пасхи потому, как сообщалось в одной из версий, что «занимался колдовством и обманывал и вводил в заблуждение Израиль». Человек, чье рождение ангелы приветствовали провозглашением мира на земле, стал  величайшим  предметом спора в человеческой истории.

 

Несколько лет назад я познакомился с десятью христианами, десятью евреями и десятью мусульманами в Новом Орлеане. Психиатр и писатель М. Скотт Пек пригласил нас туда, чтобы выяснить, сможем ли мы преодолеть наши разногласия и образовать своего рода коммуну. Представители каждого вероисповедания исполняли свои обряды — мусульмане по пятницам, евреи по субботам, христиане по воскресеньям — в которых всем остальным было предложено участвовать. Обряды имели поразительное сходство и напоминали нам, как много общего между тремя религиями. Вероятно, причина глубины разногласий между тремя традициями лежит в их общем наследии: семейные споры всегда самые непримиримые, а гражданские войны — самые кровавые.

В Новом Орлеане я выучил новое слово: суперсессионизм (от англ. supersede  — отвергать, не принимать). Евреям была невыносима мысль о том, что христианская вера вытеснила иудаизм. » То, что моя религия  якобы должна отправиться в дом престарелых, я считаю историческим недоразумением, — сказал один из них:  мне режет слух выражение «Ветхозаветный Бог» или вообще, если на то пошло, «Ветхий» Завет». Кроме того, христиане позаимствовали слово Мессия или, по крайней мере, его греческий эквивалент — «Христос».  Один раввин рассказал мне о том, как рос в ортодоксальном еврейском семействе в маленьком городке в Штате Вирджиния. Каждый год христиане просили его отца, уважаемого члена общины (который, к тому же, будучи евреем, имел беспристрастное мнение по этому поводу), оценить красоту рождественских гирлянд и решить, какие дома достойны приза. В детстве этот раввин проходил вместе с отцом мимо каждого дома в городе, с интересом и непониманием разглядывая гирлянды рождественских фонариков (англ. Christ-mas lights), т.е. дословно: фонариков мессии.

Я и не представлял себе, что мусульмане относятся к обеим религиям как к силам, подменившим ислам. По их мнению, также как христианство произошло от иудаизма и включило в себя  некоторые его части, так и ислам произошел от обеих религий и включил в себя их части. Авраам был пророком, Иисус был пророком, но Магомет был  Настоящим Пророком. Ветхий Завет, также как и Новый Завет, имеют право на существование, но Коран является «последним откровением».  Слушая рассуждения в таком тоне о моей собственной религии, я понял, как чувствовали себя евреи две тысячи лет назад.

Кроме того,  выслушав, как представители трех религий понимают различия между ними,  я понял, как велики изменения, произошедшие благодаря Иисусу. Обряды мусульман в основном состояли из благоговейных молитв, обращенных ко Всевышнему.  Еврейские обряды включали чтения из Псалмов и Торы, а также некоторые проникновенные песнопения. Любые из этих элементов можно обнаружить и в христианской службе.  То, что отличало нас от других, было Причастие. «Сие есть тело мое», — произносил наш предводитель, прежде чем раздать просфоры — тело Христа, точка расхождения.

Когда мусульмане завоевали Малую Азию, они превратили многие христианские церкви в мечети, вырезая на стенах следующие строгие надписи, чтобы предотвратить любое упоминание о христианах: «Бог не рожден и Сам не был Отцом». Такую же фразу можно написать и на стене синагоги.  Великий перелом в истории следует искать в Вифлееме и Иерусалиме. Был ли Иисус действительно Мессией, Сыном Божиим?

Как объяснили мне евреи в Новом Орлеане, Мессия, который умирает в возрасте тридцати трех лет, нация, которая приходит в упадок после смерти ее Спасителя, мир, который становится все более разобщенным — эти факты отнюдь не свидетельствуют в пользу Иисуса в глазах его соплеменников.

Однако, несмотря  на две тысячи лет раздоров,  несмотря на все, что произошло в этом веке насилия и антисемитизма, интерес к фигуре Иисуса среди евреев не угасает. Когда  в 1925-ом году еврейский ученый Йозеф Клаузнер решил написать книгу об Иисусе, он смог найти только три полноценных сочинения, написанных еврейскими учеными того времени. Теперь подобных сочинений тысячи, включая самые яркие из тех, что существуют. Современным еврейским школьникам рассказывают, что Иисус был великим учителем, возможно, самым великим еврейским учителем, который впоследствии был признан неевреями.

Можно ли читать Евангелие без предрассудков? Евреи читают его с подозрением,  готовясь быть опозоренными. Христиане читают Евангелие через призму церковной истории. И тем и другим, как мне кажется, стоит остановиться и поразмышлять над первыми словами из Евангелия от Матфея: «Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова». Сын Давида говорит о мессианских предках Иисуса, которых евреям не следует игнорировать; «название, от которого он бы не отказался  даже во спасение своей жизни, не могло не иметь для него большого значения», — отмечает К. Х. Додд (Ч. Г. Додд).  Сын Авраама говорит о еврейских предках Иисуса, которых мы, христиане, также не имеем права игнорировать. Ярослав Пеликан пишет:

Разве было бы столько антисемитизма, разве было бы столько погромов, разве был бы Аушвиц, если бы каждая христианская церковь и каждая христианская семья переосмыслили свои молитвы к Марии и изображали ее на иконах не только как Матерь Божию  и Царицу Небесную, но и как еврейскую девушку и новую Мариам, а Иисуса  на его иконах не только как Пантократора, но и как Рабби Иешуа бар-Йозеф, Раввина Иисуса из Назарета?

 

В молодости я  не знал ни одного еврея. Теперь знаю. Я знаю кое-что об их  культуре. Я знаю о верности традициям, благодаря которым священные праздники остаются актуальными даже для  семей, уже давно не верящих в их значение. Знаю страстные аргументы, которые поначалу отпугивали меня, но скоро привлекли  как  своего рода личное обязательство. Знаю об их уважении, даже почтении перед законностью, и это в обществе, как правило, предпочитающем независимость.

Знаю о традиции гуманитарных наук, которые помогли сохранить их культуру, вопреки безжалостным попыткам остальных уничтожить ее. Знаю об их способности брать друг друга под руку и танцевать и смеяться даже тогда, когда мир дает мало поводов для веселья.

Это была культура, в которой вырос Иисус, еврейская культура. Да, он изменил ее, но точкой отсчета для него всегда был тот факт, что он еврей. Теперь, когда я спрашиваю себе, каким был Иисус в подростковом возрасте, я  думаю еврейских мальчиков, которых я  знал в Чикаго. И когда меня коробит от этой мысли, я вспоминаю, что в свое время Иисус вызывал обратную реакцию. Еврейский мальчик — конечно, но Сын Божий?

 

Иисус выбирал не только расу, он также выбирал время и место рождения. История стала, по словам Бонхеффера «утробой для рождения Бога». Почему именно этот исторический момент? Иногда я удивляюсь, почему Иисус не появился в наше время, когда он мог бы воспользоваться средствами массовой информации. Или раньше, во времена Исаии, когда все также ожидали  появления Мессии, и Израиль еще был независимой нацией? Почему первый век нашей эры оказался подходящим временем для сошествия  Бога в мир?

Каждый век имеет свое основное настроение: светлая уверенность девятнадцатого века, хаос насилия двадцатого века. Во времена рождения  Иисуса, в годы расцвета Римской Империи, царили  надежда и оптимизм. Как Советский Союз до его распада или Британская Империя при Королеве Виктории, Рим нес мир на острие меча, в общем и целом, даже покоренные народы объединялись. Так было везде, кроме Палестины.

Во времена Иисуса надежды возлагались на «новый мировой порядок».  Эту фразу, звучащую как слова пророка из Ветхого Завета, придумал Виргилий, утверждавший, что «новая человеческая раса сойдет с небесных высот», перемены, которые последуют за этим, приведут к «рождению ребенка, которое ознаменует конец железного века человечества и начало золотого века».  Виргилий, конечно, написал эти пророческие слова не об Иисусе, а о Цезаре Августе, «живом божестве», «восстановителе мира», которому удалось воссоединить империю после гражданской войны, разгоревшейся из-за убийства Юлия Цезаря.

С точки зрения лояльных римских граждан, Август дал народу  мир, безопасность, развлечения: короче говоря, хлеб и зрелища. Pax Romanum гарантировал жителям, что они защищены от внешних врагов и могут пользоваться благами римской юстиции государственного управления. А между тем, греческая душа постепенно заполняла римское тело. Люди по всей империи одевались как греки, строили свои здания в греческом стиле, занимались греческим спортом и говорили по-гречески.  Везде, кроме Палестины.

Палестина, единственная жертва, которую не могла переварить анаконда, безмерно раздражала Рим. В противоположность римской терпимости в религиозном отношении, евреи крепко держались за свое представление о едином Боге, их Боге, который открыл им особую культуру как Избранным Людям. Уильям Барклей (Баркли) так описывает, что происходило, когда сталкивались эти два общества: «Простым историческим фактом является то, что за тридцать лет с 67 по 37 год до Р. Х., до появления Ирода Великого, не менее ста пятидесяти тысяч человек в Палестине погибло во время революционных восстаний. В мире не было более нестабильной и взрывоопасной страны, чем Палестина.»

Евреи встретили эллинизацию (навязанную греческую культуру) так же свирепо, как сражались с римскими легионами. Раввины поддерживали эту антипатию, напоминая евреям о попытках одного сумасшедшего из царской династии Селевкидов по имени Антиох эллинизировать евреев, имевших место более века назад. Он заставил  их сделать операции, устраняющие обрезание, чтобы они могли обнаженными принимать участие в греческих атлетических соревнованиях. Он запорол священника до смерти за отказ есть свинину, и убил мать и ее семь сыновей за то, что они не поклонились идолу.  Он совершил отвратительный акт вандализма:  ворвавшись в Святое-святых храма, он принес в жертву нечистую свинью на алтаре в честь греческого бога Зевса и вымазал алтарь ее кровью.

Мероприятие Антиоха с треском провалилось, подняв евреев на открытый мятеж под предводительством маккавеев. (Евреи до сих пор отмечают праздник обновления, ханука, в память об этой победе.) Действительно, более века маккавеи удерживали иностранных захватчиков, пока неумолимая сила Римской империи не сломила Палестину. Римской империи потребовалось более тридцати лет, чтобы уничтожить все следы восстания; затем они посадили на трон местного правителя Ирода в качестве их собственного марионеточного «Царя евреев».  Глядя на то, как римляне убивают женщин и детей в их домах, на рынках и даже в храме, он сказал одному командиру:

«Римляне что, собираются лишить город всех его жителей и имущества и сделать меня царем пустыни?» Почти. Ко времени, когда Ирод взошел на трон не только Иерусалим, но и вся остальная страна лежали в руинах.

Ирод Великий еще был у власти, когда родился Иисус.  Под его железной пятой Палестина оставалась относительно спокойной, для продолжительной войны у евреев уже не хватало  ни силы духа, ни средств. Землетрясение, произошедшее в 31 году до Р. Х., уничтожило 30000 человек и много скота, что привело к еще большему разорению. Евреи называли такого рода трагедии «муками Мессии» и молили Бога послать им спасителя.

Сейчас, когда Советская империя распалась, трудно найти современный аналог  той сложной ситуации, в которой оказались евреи под властью римлян. Может быть Тибет под управлением Китая? Или негры в Южной Африке до того, как они получили свободу от закона о меньшинствах? Самая провокационная мысль посещает тех, кто побывал в современном Израиле и  невольно заметил схожесть в положении Галилейских евреев во времена Иисуса и Палестинцев в наше время. И те и другие обслуживали экономические интересы своих более богатых соседей. И те и другие жили в маленьких селениях, лагерях беженцев, в окружении чужой и более прогрессивной культуры. И те и другие переносили нападки, дискриминацию и комендантский час.

Как заметил Малкольм Маджеридж в 1970 году: «Израильская армия взяла на себя роль римских легионеров. Теперь арабы оказались в положении угнетенного народа; хотя они и имеют право посещать свои мечети и исполнять свои религиозные обряды, как евреи при жизни Иисуса, с ними все равно обращаются как с гражданами второго сорта».

Кроме того, обе группы, современные Палестинцы и Галилейские евреи, охотно прислушиваются к зачинщикам, призывающим к вооруженному восстанию.  Представьте себе современный Средний Восток со всем его насилием, интригами и враждующими партиями. Вот в такой взрывоопасной обстановке и был рожден Иисус.

 

Путь из Иудеи в Галилею в весеннее время — это путь из мира коричневых красок в царство зеленых, из засушливой, каменистой местности в едва ли не самую богатую растительностью область Средиземноморского бассейна. Фрукты и овощи растут здесь в изобилии, рыбаки выходят в Галилейское море, а на западе, за чередой холмов видна сверкающая синь самого Средиземного моря. Родной город Иисуса Назарет, такой захолустный, что он даже не попадает в число шестидесяти трех городов, упомянутых в Талмуде, лежит на склоне одного из холмов, на высоте1300 футовнад уровнем моря. С вершины холма взгляду открывается широкая панорама всей местности от горы Кармель на океанском побережье до снежной вершины горы Хермон на севере.

Галилея привлекает своими плодородными землями, живописными видами и мягким климатом, и совершенно ясно, что Иисус провел свое детство здесь. Полевые цветы и сорняки, растущие прямо посреди посаженных злаков, трудоемкий способ молотить пшеницу, фиговые деревья, виноград, покрывающий склоны холмов, поля, созревшие для жатвы — все это потом отразится в его притчах и сказаниях. Пожалуй, можно сказать, что некоторые характерные черты Галилеи не были показаны. Всего лишь в трех милях к северу, располагался хорошо видный из Назарета, сияющий город Сепфорис, который как раз в то время отстраивался заново. Соседи Иисуса — возможно и его отец — были заняты там на строительных работах.

Большую часть жизни Иисуса строительные бригады трудились над созданием этой прекрасной греко-романской метрополии, с ее характерными колоннадами улиц, форумом, дворцом, купальней, а также гимназией, роскошными виллами, построенными сплошь из белого известняка и покрашенными под мрамор. Во внушительном театре, вмещавшем четыре тысячи зрителей, греческие актеры, или hypocrites, развлекали многонациональные толпы. (Позднее Иисус позаимствовал это слово для описания людей, играющих на публику (лицемеров???)). При жизни Иисуса Сепфорис был столицей Галилеи, уступая по своему значению во всей Палестине только Иерусалиму. Однако в Евангелиях ни разу не сказано, что Иисус посетил или хотя бы упомянул этот город. Не был он также и в Тиберии, зимней резиденции Ирода, расположенной неподалеку, на берегу Галилейского озера. Он избегал центров, где царили благополучие и политическая мощь.

Хотя Ироду Великому удалось сделать Галилею самой процветающей провинцией в Палестине, только немногие пожинали плоды этого успеха. Безземельные крестьяне по большей части находились в услужении у богатых землевладельцев (еще один факт, нашедший отражение в притчах Иисуса). Эпидемии или неурожаи, следствия  плохой погоды, причиняли ущерб большинству семей. Мы знаем, что Иисус вырос в бедности, его семья не могла позволить себе принести в жертву в храме ягненка и отдавала вместо этого пару голубок или голубей.

Галилея слыла местностью, чей климат был благоприятен для революционеров. В 4 году до Р.Х., примерно в то время, когда родился Иисус, один из мятежников взломал арсенал в городе Сепфорисе и ограбил его, чтобы вооружить своих соратников. Римские войска отбили город и сожгли его — вот причина того, почему он восстанавливался — распяв две тысячи евреев, которые принимали участие в восстании. Десять лет спустя другой мятежник по имени Иуда поднял бунт, призывая своих земляков не платить налоги языческому римскому императору. Он способствовал основанию партии зелотов, которая тревожила римские власти следующие шестьдесят лет. Двое из сыновей Иуды были распяты после смерти Иисуса, а его последний сын окончательно отбил крепость Масада (крепость Масаду) у римлян, поклявшись защищать ее, пока жив хоть один еврей. В конечном итоге, 960 еврейских мужчин, женщин и детей предпочли покончить с собой, чем сдаться римлянам. Жители Галилеи были свободолюбивы до мозга костей.

Несмотря на все ее процветание и политическую активность, Галилея снискала мало уважения у всей остальной страны. Это была самая удаленная от Иерусалима провинция и самая отсталая в культурном плане. Церковная литература того времени изображает жителей Галилеи мужланами, представляющими собой мишени для анекдотов на национальной почве. Те из них, кто учил Иврит, имели такое грубое произношение, что их никогда не приглашали читать Тору в других синагогах. Если человек небрежно говорил даже на арамейском наречии, это было отличительным знаком его галилейского происхождения (как однажды обнаружил Симон Петр, когда его выдал провинциальный акцент). Арамейские слова, сохранившиеся в Евангелиях, являются свидетельством того, что Иисус тоже говорил на этом северном диалекте, без сомнения вызывая этим скептическое отношение к себе. «Разве из Галилеи Христос придет?» «Из Назарета может ли быть что доброе?»

Другие евреи относились к Галилее как к воплощению духовной распущенности. Один из фарисеев, после одиннадцати бесплодных лет, сокрушался: «Галилея, Галилея, ты ненавидишь Тору!» Никодим, выступавший на стороне Иисуса, вынужден был замолчать, когда в его сторону был брошен упрек: «И ты не из Галилеи ли? рассмотри и увидишь, что из Галилеи не приходит пророк». Родные братья Иисуса ободряли его: «Выйди отсюда и пойди в Иудею». При том, что центр религиозной власти располагался в Иерусалиме, Галилея казалась наиболее неподходящим местом для явления Мессии.

Когда я читаю Евангелия, я пытаюсь мысленно перенести себя назад, в те времена. Как бы я отреагировал на угнетения? Попытался ли бы я быть образцовым гражданином, ни во что не соваться, спокойно жить самому и давать жить другим? Увлекли бы меня ярые мятежники, вроде зелотов? Стал ли бы я отстаивать свои интересы более нечестными способами, возможно, избегая уплаты налогов? Или, быть может, я бросил бы все силы на участие в каком-нибудь религиозном движении, сторонясь политических дискуссий? Какой тип еврея выбрал бы я для своей жизни в первом веке.

В то время в Римской империи жило восемь миллионов евреев, и только чуть больше четверти из них населяли собственно Палестину, и иногда они испытывали терпение римлян до последнего. Римляне сжигали  евреев-»безбожников»  за их отказ поклоняться греческим и римским богам и относились к ним как к неполноценным членам общества из-за их странных обычаев: евреи отказывались есть «нечистую» еду своих соседей, избегали любой работы по вечерам в пятницу и субботу, и пренебрежительно относились к гражданскому долгу. Несмотря на это, Рим утвердил за иудаизмом статус официальной религии.

Во многих отношениях, те невзгоды, которые выпадали на голову еврейских лидеров, напоминали бедственное положение русских церквей во время правления Сталина. Они моли выбрать сотрудничество, что означало прерогативу вмешательства правительства в дела церкви, либо они могли избрать свой собственный путь, что означало жестокие гонения. Ирод великий вполне подходил под сталинскую модель, держа религиозную общину в постоянном страхе, наблюдая за ней с помощью целой сети шпионов. «Он менял своих Первосвященников так, словно это было платье его гардероба», — сказал один еврейский писатель.

В ответ на это евреи разбились на партии, которые пошли по разным путям: сотрудничества или сепаратизма. Это были те партии, которые потом последуют за Иисусом, будут слушать его речи, проверять его, снимать с него мерку.

Ессеи  были самыми независимыми из всех. Будучи пацифистами, они не оказывали активного сопротивления ни Ироду ни римлянам, а, наоборот, собирались в монашеские общины и удалялись в пещеры бесплодной пустыни.  Убежденные в том, что нашествие римлян ниспослано на них в качестве кары за несоблюдение ими Закона, они посвятили себя непорочности. Ессеи каждый день совершали ритуальное омовение, соблюдали строгую диету (строгий пост???), чтили субботу, не носили украшений, не клялись, и все материальные блага у них были общими, они надеялись на то, что их вера ускорит приход Мессии.

Зелоты (Зилоты), исповедовавшие другую стратегию независимости, выступали за вооруженный мятеж против «нечистых» чужеземцев. Одно крыло зелотов (зилотов) специализировалось на террористических актах против римлян, тогда как другое действовало по типу «полиции нравов», держа соотечественников-евреев в рамках нравственности. По одной и ранних версий об этнических чистках, зелоты (зилоты) объявили, что каждый, вступивший в брак с женщиной другой расы, будет подвергнут линчеванию. В годы влияния Иисуса наблюдатели несомненно отметили бы, что в группу его последователей входил также зелот Симон. С одной стороны, социальные контакты Иисуса с «неевреями» и чужеземцами, не говоря уже о притчах о добром самаритянине, должны были привести шовинистически настроенных зелотов (зилотов) в бешенство.

С другой стороны, коллаборационисты пытались развивать свою деятельность внутри самой системы. Римляне облекли официальными полномочиями еврейский совет, называемый Синедрион, и, в благодарность  за возвращенные ему привилегии, Синедрион сотрудничал с римлянами, выявляя малейшие намеки на восстание. В интересах Синедриона было предотвратить мятежи и те жестокие репрессии, которые бы непременно за ними последовали.

Еврейский историк Иосифус рассказывает об одном крестьянине-мятежнике, который, агитируя толпу, выкрикивал «горе Иерусалиму» в разгар народных празднеств. Синедрион попытался применить к нему санкции, но это оказалось бесполезным, и он вынужден был обратиться к римскому правительству за должным возмездием.  С крестьянина была до кости содрана кожа, и мир был восстановлен. По той же причине Синедрион послал  своих представителей допросить Иоанна крестителя и Иисуса. Были ли они и вправду движимы побуждением сохранить спокойствие? Если да, то стоило ли им обращаться к римлянам. Каифа, Первосвященник, великолепно сформулировал точку зрения коллаборационистов: «…лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб».

Саддукеи были наиболее ярыми коллаборационистами. Они первыми прошли процедуру эллинизации и, затем, сотрудничали по очереди с маккавеями, римлянами и теперь — с Иродом.

Исповедуя гуманную веру (вероятно, подразумевается гуманистическая вера, отвергающая чудеса и сосредоточенная на человеке), саддукеи не верили в загробную жизнь, или в божественное вмешательство в происходящее на земле. То, что происходит, происходит, и, поскольку в будущем не существует никакой системы воздаяния и кары, человек вправе наслаждаться, как может, временем, отведенным ему на земле.  Роскошные жилища, серебряная и золотая кухонная утварь, обнаруженная археологами, свидетельствуют о том, что саддукеи действительно в достаточной мере радовались жизни.  Из всех партий, существовавших в Палестине, главе саддукеев, как никому другому, было, что терять в случае изменения положения дел.

Популярная  среди представителей среднего класса партия фарисеев часто занимала выжидающую позицию, балансируя между сепаратизмом и коллаборационизмом. Фарисеи придерживались высоких образцов непорочности, особенно в таких вещах, в таких вещах, как соблюдение субботы, ритуальная чистоплотность и точное соблюдение постов. С евреями, нарушающими эти ритуалы, они обращались, как с «неевреями», не допуская их в местные советы, бойкотируя  их деятельность и подвергая их гонениям и остракизму.  Однако фарисеи уже получили свою долю преследований: в один из дней восемьсот фарисеев в мгновение ока были распяты на кресте. Хотя фарисеи страстно верили в Мессию, они не спешили следовать за каждым самозванцем или любителем творить чудеса, который мог навлечь на нацию бедствия.

Фарисеи вели борьбу осторожно, рискуя своей жизнью только в случае крайней необходимости. Однажды Понтий Пилат попытался нарушить заключенное с евреями соглашение о том, что римские войска не вступят в Иерусалим с флагами, на которых будет изображен образ («икону») императора. Фарисеи расценили этот поступок как акт идолопоклонства. В знак протеста толпа евреев, в большинстве своем состоящая из фарисеев, обступила дворец Пилата и в течение пяти дней и ночей продолжала что-то вроде сидячей забастовки, плача и умоляя его изменить решение. Пилат отправил их на ипподром, где в засаде ожидали солдаты, и каждому, кто не прекратит свои мольбы, грозила смерть. Все как один они пали ниц, обнажили свои шеи и объявили, что они готовы скорее умереть, чем дать нарушить свои законы. Пилат отступился.

Когда я рассматриваю каждую из этих групп, то прихожу к выводу, что самой привлекательной партией для меня могла бы быть партия фарисеев. Я бы восхищался их прагматическим отношением к власть имущим, уравновешенным их готовностью отстаивать свои принципы. Будучи людьми порядка, фарисеи порождали из своей среды хороших граждан. (Ученые не могут придти к общему мнению, почему Евангелия отмечают так много конфликтов между Иисусом и фарисеями, тогда как у него было гораздо больше общего с ними, чем с саддукеями, ессеями или зелотами. Одним  из объяснений этого факта может быть то, что Евангелия были написаны спустя несколько десятилетий после смерти Иисуса. К тому времени Иерусалим был разрушен, и остальные партии, по всей вероятности, исчезли. Вполне объяснимо, что евангелисты сконцентрировались на единственном выжившем противнике, представляющем угрозу для христианстве, на фарисеях.) Радикалы вроде ессеев и зелотов (зилотов) действовали бы мне на нервы; саддукеи были бы мне смешны как оппортунисты. Поэтому, симпатизируя  фарисеям, я бы стоял в толпе слушателей Иисуса, наблюдая за тем, как он пытается найти ответ на злободневные вопросы.

Одержал  бы Иисус надо мной победу? Как бы мне ни хотелось, я не могу дать простого ответа на этот вопрос. Время от времени Иисусу удавалось смутить каждую из групп и вызвать их враждебное отношение. Он не придерживался ни сепаратизма, ни коллаборационизма, радикально смещая акценты с царства Ирода или Цезаря на Царство Божие.

С нашей сегодняшней точки зрения может показаться сложным выделить нюансы, которые отличали одну партию от другой или понять, почему разгорелась полемика из-за столь незначительных аспектов в учении Иисуса. Несмотря на все их различия, ессеи, зелоты (зилоты), фарисеи и даже саддукеи преследовали одну цель: сохранить все, что было истинно еврейским, о чем бы ни шла речь. Для осуществления этой цели Иисус представлял собой угрозу, и я уверен в том, что тоже ощутил бы эту угрозу.

Поэтому евреи возводили подобие стены вокруг своей культуры, в надежде уберечь свою маленькую нацию больших идеалов от язычников, окружавших ее со всех сторон. Мог ли Бог освободить их от Рима, как однажды он освободил их от Египта? Одно из поверий гласило, что если весь Израиль будет каяться от восхода до заката, или если весь Израиль по всем канонам соблюдет хотя бы две субботы, тогда вскоре придет спасение в лице Мессии. Некоторое духовное возрождение, стимулируемое строительством  нового роскошного храма, действительно приближалось.  Возведенный на огромном основании, которое возвышалось над всем  Иерусалимом,  храм стал средоточением национальной гордости и надежды на будущее.

Я, подобно другим евреям, осудил бы высказывания Иисуса об официальной власти, о соблюдении субботы и о храме, потому что они противоречили этому оптимизму. Как бы я мог примирить мое уважение к ценностям семьи с высказыванием вроде: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а при том и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником». Что Иисус хотел этим сказать? Понятно, что высказывание «могу разрушить храм Божий и в три дня создать его», переданное официальному Синедриону, воспринималось не как пустое бахвальство, а как форма кощунства и даже государственной измены, измены тому сокровенному, что сплачивало евреев. Прощение грехов, которое предлагал Иисус, казалось Синедриону совершенно неуместным, как неуместен сегодня человек, предлагающий кому-либо достать паспорт или разрешение на строительство. Кем он себя возомнил, что пытается присвоить себе права всей церковной системы?

Как выяснилось, страхи евреев по поводу полного краха их культуры оказались полностью обоснованными.  Не Иисус, а другая харизматическая личность возглавила восстание, которое, в конце концов, в 70 году нашей эры привело к тому, что римляне разрушили храм и стерли Иерусалим с лица земли. Город будет позднее отстроен как римская колония с храмом в честь бога Юпитера на месте снесенного еврейского храма. Евреям было под страхом смерти запрещено входить в город. Рим положил начало эмиграции, которая не закончилась и по сей день, навсегда изменив лицо Иудаизма.

 

Глава 4 Искушение:  откровенный разговор в пустыне

 

Любовь подчиняется и повелевает только теми, кто подчиняется. Любовь это отречение. Бог это отречение.

Симона Вейл

 

 

Евангелия утверждают, что Иисус, еврей, выросший в окрестностях Галилеи, был никто иной, как Сын Божий, посланный с небес, чтобы возглавить борьбу со злыми силами. Принимая во внимание такую миссию, немедленно задаешься определенными вопросами о том, были ли в этой миссии приоритеты. Во главе списка стоят природные бедствия: если Иисус обладал властью исцелять болезни и воскрешать умерших, почему бы не взяться за решение нескольких макро-проблем вроде землетрясений и ураганов, а, может, и за весь зловещий рой мутирующих вирусов, настоящее бедствие для земли?

Философы и теологи возлагают вину за многие из все еще существующих на земле несчастий на последствия человеческой свободы, которая поднимает целый ряд новых вопросов. Может быть, мы и вправду наслаждаемся слишком большой свободой? У нас есть свобода вредить друг другу и убивать друг друга, вести всемирные войны, грабить нашу планету. Мы даже обладаем свободой бросать вызов Богу, жить безо всяких ограничений, словно окружающего нас мира не существует. По крайней мере, Иисус мог придумать какую-нибудь неопровержимое доказательство, которое заставило бы замолчать всех скептиков, решительно передав остальное в руки Бога. Такого, как он есть, Бога легко отрицать и пренебрегать им.

В юности первый «официальный» поступок Иисуса, когда он ушел в пустыню, чтобы встретиться с обвинителем лицом к лицу, предоставил ему возможность адресовать к кому-либо эти проблемы. Сам Сатана искушал Сына Божьего нарушить правила и пойти по более простому пути ошеломления людей своим сиянием.

На кон на песчаных равнинах Палестины было поставлено больше, чем просто характер Иисуса; человеческая история висела на волоске.

 

Когда Джон Мильтон написал продолжение своей поэмы «Потерянный рай», он сделал именно Искушение, а не распятие переломным стремлении Иисуса завладеть миром. В Саду мужчина и женщина пережили грехопадение, соблазнившись на обещания Сатаны поднять их над тем положением, которое им определено. Тысячи лет спустя другой представитель — Второй Адам, по словам Павла — сталкивается с подобной проверкой, однако любопытно вывернутой наизнанку. Можешь ли быть подобным Богу? — спросил Змей в Эдеме; Можешь ли во истину быть человеком? — спросил искуситель в пустыне.

Когда я читаю историю искушения Иисуса дьяволом, мне приходит в голову, что, при отсутствии свидетелей, все известные нам подробности должны исходить от самого Иисуса. По какой-то причине Иисус чувствовал себя обязанным открыть своим ученикам этот момент борьбы и человеческой слабости. Я полагаю, что искушение было неподдельным противоречием, а не ролью, которую разыгрывал Иисус по заранее подготовленному сценарию. Тот же самый искуситель, который нашел уязвимое место в Адаме и Еве, рассчитал свой выпад против Иисуса с чрезвычайной тщательностью.

У Луки происходящее имеет оттенок невысказанной до конца драмы. «Иисус, исполненный Духа Святаго, возвратился от Иордана и поведен был Духом в пустыню. Там сорок дней он был искушаем от диавола и ничего не ел в эти дни, а по прошествии их напоследок взалкал». Подобно воинам, вышедшим на поединок, два вселенских гиганта сошлись на пустынной сцене. Один, только начавший свою миссию на вражеской территории, пришел в ужасно ослабленное состояние. Другой, уверенный в себе и чувствующий себя как дома, завладел инициативой.

Мне не дают покоя некоторые подробности искушения. Сатана сказал Иисусу превратить камень в хлеб, предлагал ему все царства вселенной, побуждает его броситься с высокого купола, чтобы проверить заповедь Господа о неприкосновенности Иисуса. Где же зло в этих просьбах? Три искушения кажутся чем-то вроде прерогатив Иисуса, очень характерные черты ожидаются в Мессии. Почему бы Иисусу не увеличить количество хлебов до пяти тысяч, это была бы гораздо более впечатлительная демонстрация. Он мог бы также преодолеть смерть и воскреснуть, чтобы стать Царем Царей.

Три искушения не кажутся несущими зло сами по себе — и все же совершенно ясно, что в пустыне произошло что-то кардинально важное.

Английский поэт Жерар Мэнли Хопкинс представляет Искушение как нечто похожее на ознакомительную встречу между Иисусом и Сатаной. Под темным покровом Воплощения Сатана не был в точности уверен, был ли Иисус обыкновенным человеком или явлением Бога человеку, или ангелом с ограниченной властью, как  он сам. Он провоцировал Иисуса на то, чтобы тот сотворил чудеса с той лишь целью, чтобы разведать, насколько силен его противник. Мартин Лютер, рассуждая о том, что в течение всей своей жизни Иисус «вел себя скромно, общался с грешными мужчинами и женщинами и, в конечном итоге, его никто не воспринимал всерьез», в связи с чем «дьявол не заметил и не узнал его. Ибо взор дьявола направлен вдаль; он ищет только чего-то большого и выдающегося и входит в него; он не смотрит вниз, себе под ноги».

В евангельских текстах каждый участник этого поединка относится к другому с некоторым осторожным уважением, словно два боксера, кружащиеся на ринге. Для Иисуса труднее всего было не поддаться искушению сразу. Почему бы просто не уничтожить искусителя, спасая человеческую историю от злодеяний? Иисус на это не пошел.

Со своей стороны, Сатана предложил сделку: его отказ от власти над миром в обмен на удовольствие ощущать свое превосходство над Сыном Божиим. Хотя Сатана сам предложил эти испытания, в конце концов, он же их и не выдержал. В двух испытаниях он просто попросил у Иисуса доказательств его личности; в третьем он требовал поклонения, на которое Бог никогда не согласится.

Искушение разоблачило Сатану, в то время, как Бог остался под маской. Если ты Бог, — сказал Сатана, — тогда порази меня. Поступи так, как поступил бы Бог. Иисус ответил: Только Бог принимает подобные решения, и посему я ничего не сделаю по твоей команде.

 

В легких фильмах Вима Вендера об ангелах (Крылья желания; Даль близка), небесные создания обсуждают друг с другом с детской наивностью, на что это должно быть похоже: пить кофе, переваривать пищу, ощущать тепло и боль, чувствовать, как двигается твой скелет при ходьбе, чувствовать прикосновение другого человеческого существа, восклицать «ай!» и «ой!», поскольку не все известно заранее, жить минутами и часами и таким образом столкнуться с понятием «теперь», вместо простого и понятного «вечность». В возрасте тридцати лет или около того, когда Иисус впервые вышел на поединок с Сатаной в пустыне, он уже ощутил все эти «преимущества» человеческого бытия. Он уютно чувствовал себя в своей оболочке из кожи.

Когда я оглядываюсь на три искушения, я вижу, что Сатана предложил соблазнительный прогресс. Его искушения были обращены к доброму началу человеческого существа, а не к злому: вкушать хлеб, не будучи подверженным строгим законам голода и земледельческого труда, рискнуть, не подвергаясь настоящей опасности, наслаждаться славой и силой, и в перспективе не оказаться в горьком одиночестве — одним словом, нести корону, а не крест. (Искушение, которое выдержал Иисус, до сих пор является объектом вожделения многих из нас, его последователей).

Апокрифические Евангелия, признанные церковью ложными, делают предположение,  что было бы, если бы Иисус не устоял перед искушениями Сатаны. Эти фантастические сочинения изображают младенца-Иисуса, делающего из глины воробьев, которых он мог оживить одним дыханием,  и бросающего сушеную рыбу в воду, чтобы посмотреть, как она чудесным образом поплывет. Он превращал своих товарищей по детским играм в козлов, чтобы проучить их, и делал людей слепыми и глухими просто ради удовольствия их вылечить. Апокрифические Евангелия второго века нашей эры являются предшественниками современных комиксов. Их ценность заключается в том контрасте, который они образуют по отношению к настоящим Евангелиям, изображающим Мессию, который не использует чудодейственную силу для своей выгоды. Начиная с Искушений, Иисус выказал нежелание брать в руки бразды правления миром.

Малкольм Маджеридж во время съемок документального фильма в Израиле неожиданно для себя задумался над Искушением:

 

Как раз в самый подходящий момент для съемок, когда тени были достаточно длинными и свет не слишком слабым, я случайно заметил невдалеке целое поле камней, одинаковых, и необычайно похожих на буханки хлеба, коричневые и хорошо пропеченные. Как легко было бы Иисусу превратить эти каменные хлебы в съедобные, как, позднее, он превратил воду в вино на свадебном празднестве! Да, в конце концов, почему бы и нет? Римские власти раздавали бесплатный хлеб, чтобы поддержать авторитет империи Кесаря, и Иисус мог делать то же самое для поддержания своего авторитета…

Иисус мог по мановению руки сделать так, чтобы основой христианского мира стали не четыре сомнительных Евангелия, и не потерпевший поражение человек, прибитый к кресту, а принципы тщательного социально-экономическое планирования.  Любая утопия могла  обратиться в реальность, любая надежда могла сбиться и любой сон стать явью. Каким благодетелем стал бы Иисус тогда. Ему бы в равной степени рукоплескала Лондонская Школа Экономки и Гарвардская Школа Бизнеса; статуя на Парламент Сквер, и еще большая на Капитолийском Холме, и на Ред Сквер… Вместо этого, он отверг такую возможность, сказав, что следует поклоняться только Богу.

 

По мнению Маджериджа, Искушение вращалось вокруг основного вопроса, возникавшего в сознании соотечественников Иисуса: Каким должен быть Мессия? Народный мессия, который превращал бы камни в хлеб, чтобы кормить толпы людей? Мессия Торы, возвышающийся во славе на вершине храма? Царь Мессия, правящий не только Израилем, но и всеми государствами земли? Короче говоря, Сатана предлагал Иисусу шанс стать громогласным Мессией, в котором, как нам кажется, мы нуждаемся.  Конечно, в описании Маджериджа я узнаю Мессию, которого я себе представляю.

Мы готовы ко всему, кроме Страдающего Мессии, каким и был Иисус, с одной стороны. Сатана почти попал в яблочко, когда предложил Иисусу броситься с высоты вниз, чтобы проверить милость Божию. Однажды, в порыве гнева, Иисус бросил Петру строгий упрек: «Отойди от Меня, сатана! — сказал он: «…ты мне соблазн! Потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое». Петр возразил на предсказание Иисуса о страданиях и смерти: «Будь милостив к Себе, Господи! Да не будет этого с тобою», — и эта инстинктивная защитная реакция задела Иисуса за живое. По словам Петра, Иисус снова слышал обольщение Сатаны, искушавшего его ступить на более легкий путь.

Когда Иисуса прибили к кресту, он услышал последнее искушение. Преступник насмехался над ним: «если Ты Христос, спаси себя и нас». Зрители подхватили крик: «Он Царь Израилев, пусть теперь сойдет с креста, и уверуем в Него; уповал на Бога; пусть теперь избавит Его, если Он угоден Ему».  Но ни помощи, ни чуда не было, не было легкого, безболезненного пути.  Хотя Иисус спасал других, и так легко, он не мог спасти себя самого. Об этом он должен был знать, когда оказался лицом к лицу с Сатаной в пустыне.

Мои собственные соблазны обычно включают такие типичные пороки, как похоть и жадность.  Однако когда я размышляю об искушениях Иисуса, я нахожу, что их центром является причина его прихода на землю, его «стиль» работы. На самом деле, Сатана предлагал Иисусу ускоренный вариант осуществления его миссии. Он мог завоевать доверие толпы, создавая по мере необходимости пищу, и затем, взять под контроль все государства земли,  и      при этом  все время оставаться в безопасности. «Почему твои ноги медлят нести тебя к тому, что всего лучше?» — язвительно замечает Сатана по версии Мильтона.

Впервые я обнаружил подобный взгляд на проблему в творчестве Достоевского, который сделал сцену искушения  центральной сценой своего великого романа Братья Карамазовы.  Агностик Иван Карамазов пишет сочинение под названием «Великий Инквизитор», где местом действия является Севилья шестнадцатого века в о времена расцвета инквизиции. В этой поэме переодетый  Иисус появляется в городе  в  то время, когда ежедневно на костре сжигали еретиков. Великий Инквизитор, «девяностолетний почти старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом, со впалыми глазами»,  узнает Иисуса и приказывает бросить его в темницу. Сцена посещения в тюрьме намеренно построена так, что обращается к искушению в пустыне.

У Инквизитора есть обвинение в адрес Иисуса: отказавшись от трех искушений, Иисус лишился трех величайших сил, бывших в его распоряжении:  «чудо, тайна и авторитет». Он должен был последовать совету Сатаны и творить чудеса по требованию, чтобы увеличить свою славу среди людей.  Ему следовало принять предложенную ему власть и силу. Неужели Иисус не понимал, что людям нужно нечто большее, чем очередной предмет поклонения, который не подлежит сомнению? «Вместо того, чтоб овладеть людскою свободой, ты умножил ее и обременил ее мучениям душевное царство человека вовеки. Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за тобою, прельщенный и плененный тобою».

Как утверждал Инквизитор, Иисуса, выдержавшего искушение Сатаны пренебречь человеческой свободой, теперь было слишком легко отвергнуть. Он отказался от самого главного преимущества: от силы вызывать веру. К счастью, продолжает хитрый Инквизитор, церковь распознала ошибку и исправила ее, и с тех пор полагалась на чудо, тайну и власть. По этой причине Инквизитор должен казнить Иисуса еще раз, чтобы он не мешал работе церкви.

Этой сцене из Карамазовых добавил пикантности тот факт, что во время ее написания  в России зарождалась организация коммунистических революционеров. Как отмечал Достоевский, они тоже позаимствуют свою  систему у церкви. Они обещали обратить камни в хлеб и  гарантировали безопасность  всех граждан в обмен на одну простую вещь: их свободу. Коммунизм станет в России новой религией, которая тоже будет основываться на чуде, тайне и власти.

Более столетия спустя после того, как Достоевский написал этот обескураживающий диалог о силе и свободе,  у меня появилась возможность посетить его родину и воочию убедиться,  к каким результатам привело семидесятилетнее правление коммунистов.  Я приехал в ноябре 1991 года, когда Советская империя распадалась, Михаил Горбачев уступал дорогу Борису Ельцину, а вся нация пыталась заново переосмыслить себя. Железная хватка власти ослабла, и теперь люди соревновались в свободе слова, говоря все, что пожелают.

Я отчетливо помню встречу с издателями газеты Правда, в прошлом официального печатного органа Коммунистической Партии. Правда, как и любое другое учреждение, покорно служила коммунистической «церкви».  Однако теперь тираж  Правды катастрофически падал (с одиннадцати миллионов до 700000), так как коммунизм впал в немилость. Издатели Правды казались людьми серьезными, искренними, проницательными — и потрясенными до глубины души.  Потрясенными настолько, что теперь они спрашивали совета у представителей религии, которую основатель их партии назвал «опиумом для народа».

Издатели с легкой завистью заметили, что христианство и коммунизм имеют много общих идеалов: равенство, равноправие, справедливость и расовая гармония. И все же им пришлось признать, что марксистская реализация этих принципов породила самые ужасные кошмары, какие только видел мир. Почему?

«Мы не знаем, как мотивировать для людей проявление сострадания», — сказал главный редактор: мы пытались собирать деньги для детей, пострадавших в Чернобыле, но средний российский гражданин лучше потратит эти деньги на выпивку. Как  вы перевоспитываете людей и находите подходящие мотивы? Как вы делаете их добрыми?»

Семьдесят четыре года коммунизма, несомненно, доказали, что добро не может появиться по указанию Кремля и быть навязано силой оружия. По горькой иронии судьбы попытки привить мораль ведут к появлению патологических бунтарей и правителей-тиранов, которые преступают все границы морали. Я уехал из России с четким ощущением, что нам христианам стоило бы заново выучить простой урок Искушения. Добро не может быть навязано со стороны, оно должно вырастать изнутри.

Искушение в пустыне показывает принципиальную разницу между Божественной силой и силой Сатаны. Сатана властен принуждать, ослеплять, добиваться  повиновения, разрушать. Люди многое переняли у этой силы, а правительства глубоко зачерпывают из ее источника. С помощью хлыста, полицейской дубинки или АК 47, человеческие существа могут заставить других людей делать почти все, что им нужно. Сила Сатаны действует извне и принудительно.

Божественная сила, напротив, действует изнутри и по доброй воле. «Ты не сошел [c креста] потому, что опять-таки не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры, а не чудесной», — сказал Инквизитор Иисусу в романе Достоевского. Такая сила иногда может казаться слабостью. Божественная сила, обреченная на постепенную мягкую трансформацию из глубины человеческой души наружу, необратимо зависящая от человеческого выбора, похожа на своего рода отречение. Все родители и любящие люди знают, что любовь может оказаться бессильной, если тот, на кого он направлена, решает отвергнуть ее. «Бог не нацист», — сказал Томас Мертон. Действительно, это так. Повелитель Вселенной станет ее жертвой, бессильный перед отрядом солдат в саду. Бог делал себя слабым только с одной целью — чтобы предоставить людям возможность, самим принять свободное решение, как с ним поступить.( В пьесе Дороти Сейерс под названием Человек, рожденный, чтобы стать царем царь Ирод говорит волхвам: «Нельзя править людьми при помощи любви. Когда вы найдете Вашего царя, скажите ему об этом. Только три вещи позволяют управлять людьми: страх, жадность и обещание безопасности». Царь Ирод понимал принципы управления, которыми пользовался Сатана и которые Иисус отверг в пустыне.)

 

Сёрен Кьеркегор пиал о легкой руке Господа Бога: «Всемогущий, который может простереть свою карающую десницу над миром, может также и коснуться его с такой легкостью, что творение получит независимость». Иногда, признаюсь, мне хочется, чтобы рука Бога была тверже. Моя вера страдает от переизбытка свободы, от слишком многих искушений неверием.

Иногда я хочу, чтобы Бог ошеломил меня, превратил мои сомнения в уверенность, предъявил окончательное доказательство его существования и того, что он не чужд человеку.

Я бы хотел, чтобы Бог принимал более активное участие в делах человеческих. Если бы Бог просто проявил свою волю и сбросил с трона Саддама Хуссейна, сколько жизней было бы спасено во время войны в Персидском заливе. Если бы Бог сделал то же самое  Гитлером, сколько евреев осталось бы в живых. Почему Бог сидит «сложа руки»?

Я хотел, чтобы Бог принял более активное участие и в моей собственной жизни. Я хочу быстрых и эффектных ответов на мои молитвы, исцеления моих болезней, защиты и безопасности для моих близких. Я хочу, чтобы Бог не был двусмысленным, я хочу, чтобы он был тем, к кому бы я мог апеллировать, убеждая моих сомневающихся друзей.

Когда меня посещают такие мысли, я чувствую в себе грех, приглушенное эхо того вызова, который Сатана бросил Иисусу две тысячи лет назад. Теперь Бог преодолевает эти искушения, как некогда Иисус преодолел их на земле, делая ставку на неторопливость и мягкость. Как пишет Георг МакДональд,

 

Вместо того, чтобы сокрушить зло своей божественной силой; вместо того, чтобы творить правосудие и наказывать виновных; вместо того, чтобы  посредством правления совершенного государя установить мир на земле; вместо тог, чтобы собрать детей Иерусалима под Своим крылом, хотят они того или нет, и спасти их от тех ужасов, которые мучили его всезнающую душу — Он позволил злу править бал, пока оно в состоянии это делать; Он довольствовался  неторопливой, не впечатляющей и только самой необходимой помощью; Он делал людей добрыми; предоставил свободу Сатане, нисколько его не контролируя…

Любить добродетель, значит, стимулировать ее рост, а не мстить за нее…. Он отвергал всякое побуждение действовать быстрее, принося при этом меньше добра.

 

«Иерусалим, Иерусалим», — воскликнул Иисус, в эпизоде, на который ссылается МакДональд, «сколько раз я стремился собрать ваших детей вместе, как курица собирает цыплят под своим крылом, но вы не желали этого». Ученики предлагали, чтобы Иисус обрушил огонь на не желающие каяться города; Иисус же, напротив, испустил беспомощный крик,  как бы ни удивительно было слышать фразу «если только» из уст Сына Божьего. Он не хотел навязывать себя тем, кто этого не желал.

Чем больше я пытаюсь узнать Иисуса, тем большее впечатление на меня производит то, что Иван Карамазов «чудом сдержанности». Чудеса, которые предлагал Сатана, знамения и чудеса, которых требовали фарисеи, те окончательные доказательства, которых жажду я — это не было бы серьезной проблемой для всемогущего Бога. Гораздо более удивителен его отказ демонстрировать свою силу и ошеломлять. Настоятельное желание Бога предоставить человеку свободу настолько абсолютно, что Он подарил нам способность жить так, как будто Он не существует, плевать Ему в лицо, распинать Его на кресте. Безусловно, Иисус знал обо всем этом, когда стоял лицом к лицу с искусителем в пустыне, сосредоточив свою мощь на энергии сдержанности.

Я верю в то, что Бог сдерживает себя, потому что никакая пиротехническая демонстрация всемогущества не достигнет той цели, которой Он жаждет достичь. Хотя сила и может принудить к подчинению, только любовь может вызвать любовь в качестве ответной реакции, что и является тем единственным условием, которого Бог требует от нас и той причиной, по которой он нас создал. «И когда Я вознесен буду от земли, всех привлеку к Себе», — сказал Иисус. Если не учитывать то, что добавляет Иоанн, «сие говорил Он, давая разуметь, какою смертью Он умрет».  Природа Бога раскрывается в том, что он отдает себя; Он взывает к священной любви.

Мне вспоминается один день в Чикаго, послеобеденные часы которого я проводил в ресторане на открытом воздухе, слушая, как один пожилой человек рассказывал историю своего «блудного сына». Джейк, его сын, не мог удержаться ни на одном из рабочих мест. Он спускал все свои деньги на наркотики и алкоголь. Домой он звонил редко и доставлял мало радости и много горя своим родителям. Отец Джейка описал мне ту беспомощность, которую он чувствовал в своих словах, подобных тем, которые Иисус обращал к Иерусалиму. «Если бы я только мог вернуть его, дать ему кров и попытаться показать ему, как я его люблю», — сказал он. Он  попытался овладеть своим голосом, затем добавил: «Странно то, что хотя Джейк отвергает меня, но его любовь значит для меня больше, чем любовь трех моих других сыновей, которые отвечают мне взаимностью. Странно, не так ли? Такова любовь».

Мне кажется, что в этой последней фразе, состоящей из двух слов, больше проникновения в тайну Божественной сдержанности, чем в любой книге по теодицее, которую мне приходилось держать в руках. Почему Бог довольствуется  неторопливым и не впечатляющим  ростом добродетели, вместо того, чтобы мстить за нее. Такова любовь. Любовь обладает своей собственной силой, единственной силой, которая способна полностью овладеть человеческим сердцем.

Хотя и потерпев неудачу во всех трех попытках, Сатана все же с деланной улыбкой покидает поле брани. Твердый отказ Иисуса играть по тем правилам, которые предлагает ему Сатана, не означали того, что сам Сатана не может продолжать игру по этим правилам. В конце концов, в его распоряжении все еще оставались все царства Вселенной, а теперь вдобавок к этому он еще и познакомился с самообладанием Бога. Самообладание Бога создает благоприятную возможность для тех, кто ему противостоит.

Конечно, последовали и другие стычки. Иисус силой изгонял демонов, но Дух, которым он заменял их, был гораздо менее властным и всегда зависел от воли того человека, который был им одержим. Возможности для совершения зла предоставлялись в изобилии: Иисус также допускал их в своем подобии Царства Божьего, растущего посреди зла, как колосья пшеницы, окруженные сорняками.

С точки зрения Сатаны, искушение предоставляет новую возможность проявить себя. Дети из Повелителя мух могли излазить свой остров вдоль и поперек, абсолютно свободные от авторитета взрослых. Более того, Бог мог быть обвинен в произошедших несчастиях. Если Бог собирался сидеть сложа руки, в то время как происходили такие злодеяния, как крестовые походы и массовое уничтожение евреев фашистами, то вполне естественно обвинить в этом отца, а не детей. Мне кажется, что выдержав искушение в пустыне, Иисус подверг риску репутацию Бога. Бог обещал когда-нибудь вернуть земле былое совершенство, но как быть, пока этого не произошло? Болото человеческой истории, насилие, присутствующее даже в истории церкви, грядущий апокалипсис — стоит ли все это божественной сдержанности? Проще говоря, стоит ли платить такую цену за человеческую свободу?

Ни один человек, живущий в процессе возвращения земле совершенства, а не наслаждающийся его плодами, не может честно ответить на этот вопрос. Все, что я могу сделать, это вспомнить о том, что Иисус, единственный боец, стоящий  во всеоружии лицом к лицу со Злом, обладающий силой, способной уничтожить его, избирает другой путь. Защита свободной воли  этого известного своей греховностью рода казалась ему стоящим делом. Этот выбор не мог даться ему легко, поскольку он подразумевал не только его собственные страдания, но и страдания его последователей.

Когда я обозреваю последние годы жизни Иисуса, я понимаю, что идея сдержанности, зародившаяся в пустыне, оставалась с ним до самого конца. Я не могу себе представить, чтобы Иисус кого-нибудь принуждал. Напротив, он демонстрировал последствия выбора, а затем предоставлял человеку возможность принимать решение.

Он бескомпромиссно отвечает на вопрос богатого человека, а затем отпускает его. Марк дает очень точный комментарий: «Иисус, взглянув на него, полюбил его».  Иисус не испытывал иллюзий по поводу того, чем мир ответит ему: «И по причине умножения беззакония во многих охладеет любовь».

Иногда мы используем термин » комплекс спасителя», описывая нездоровый синдром, сопровождающийся навязчивой идеей решать чужие проблемы. Однако, настоящий Спаситель, похоже, был свободен от этого комплекса. Он не был обязан при жизни переделывать весь мир или исцелять людей, которые не были готовы к тому, чтобы быть исцеленными. Как пишет Мильтон, «сначала в Иисусе было больше от человека и небес, / когда он находил слова, чтоб покорить согласные сердца, / заставить веру сделать то, что делал страх».

Короче говоря, Иисус проявлял невероятное уважение к человеческой свободе. Когда Сатана попросил предоставить ему возможность испытать Петра и просеять его как пшеницу, даже тогда Иисус не отказал ему в просьбе. Его ответ: «Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя». Когда от него отвернулись люди, и многие ученики покинули его, Иисус сказал Двенадцати избранным, и в голосе его слышалась горечь: «Не хотите ли и вы отойти?» Когда его жизнь достигла роковой черты в Иерусалиме, он догадался о замыслах Иуды, но не попытался предотвратить его злодеяние — что также является следствием сдержанности.

«Возьми крест свой и следуй за Мною», — сказал Иисус, пригласив их следовать за собой самым бесхитростным образом.

 

Эта сдержанность Иисуса — качество, которое кто-то назовет божественной скромностью — поразила меня.  Погрузившись в чтение Евангелий, я осознал, что я ожидал увидеть в нем те же качества, которые я встретил  в южной фундаменталистской церкви моего детства. Там я часто ощущал себя жертвой эмоционального давления. Вера проповедовалась в стиле «Веруй и не задавай вопросов!»   Обладая властью творить чудеса, тайной и авторитетом, церковь не оставляла места сомнению. Я также познакомился с манипулятивными приемами «спасения души», некоторые из них подразумевали то, что я должен был преподносить себя человеку, с которым я разговаривал, с самой неприглядной стороны. Однако теперь я не могу обнаружить ни одно из этих качеств в жизни Иисуса.

Если я правильно читал историю церкви, многие другие последователи Иисуса поддались тем искушениям, которые он преодолел. Достоевский искусно воспроизвел сцену искушения в пыточной камере Великого Инквизитора. Как в церкви, основанной Тем, кто выдержал искушения, могла существовать Инквизиция навязанной веры, которая не прекращалась в течение пятисот лет. Между тем, в Женеве, в более мягком протестантском варианте, официальные власти принудительно вмешивались в дела церкви и отказывались считать Евхаристию преступлением(???????). Еретики там тоже сжигались на костре.

К своему стыду, христианская история обнаруживает постоянные попытки сделать путь Христа более удобным. Иногда церковь идет на сотрудничество с правительством,  что представляет собой кратчайший путь к власти. «Поклонение успеху в общих чертах является формой идолопоклонничества, которую дьявол насаждает наиболее усердно», — писал Хельмут Тилике о немецкой церкви времен слепого увлечения личностью Адольфа Гитлера.  «В первое время  после 1933 года мы могли наблюдать наводящий на размышления факт добровольного подчинения, которое коренится в большом успехе, наблюдать, как под влиянием этого успеха люди,  даже христиане, переставали спрашивать себя, во имя чего и какой ценой…»

Иногда церковь взращивает своих собственных мини-Гитлеров, таких как Джим Джонс и Дэвид Кореш, которые слишком хорошо понимают, какая сила заключена в чуде, тайне и авторитете. Но случается также, что церковь просто заимствует приемы манипуляции, отточенные политиками, коммерсантами и рекламными агентами.

Я могу быстро распознать все эти пороки. Однако когда я от анализа церковной истории обращаюсь к себе самому, я замечаю, что я тоже слишком уязвим для этого искушения. Мне не достает силы воли отказаться от простых решений человеческих проблем. Мне не хватает терпения, чтобы позволить Богу неторопливо и «по-джентельменски» выполнять свою работу. Я хочу добиться контроля над самим собой, чтобы заставить других участвовать в делах, в которые я верю.  Я готов обменять некоторые свободы на гарантию безопасности и защиты. Я готов пожертвовать даже большим, чтобы получить шанс осуществить мои амбиции.

Когда я чувствую, что эти искушения овладевают мной, я обращаюсь к истории об Иисусе и Сатане в пустыне. То, что Иисус не поддался искушениям со стороны Сатаны, обеспечило мне свободу, в которой я упражняюсь, когда оказываюсь лицом к лицу с моими искушениями. Я исповедую то же доверие и терпение, которые продемонстрировал Иисус. И я радуюсь тому, что, как говорится в Послании к Евреям Святого Апостола Павла, «ибо мы имеем не такого первосвященника, который не может сострадать нам в немощах наших, но Который, подобно нам, искушен во всем, кроме греха… Ибо, как Сам Он претерпел, быв искушен, то может и искушаемым помочь».

 

 

 

 

Глава 5 В профиль: на что бы я обратил внимание?

 

Все в личности Христа поражает меня. Его дух внушает мне благоговейный страх, и его воля ставит меня  в тупик. Не существует таких слов, которыми можно было бы обозначить сравнение между ним и кем-либо еще в мире. Он действительно непостижим…. Я напрасно ищу в истории кого-нибудь, кто был бы похож на Иисуса Христа или что-нибудь, что могло бы сравниться с Евангелием. Ни история, ни человечество, ни время, ни природа ни несут в себе того, с чем бы я мог сравнить или чем бы я мог объяснить это явление. Все здесь исполнено исключительности.

Наполеон

 

Апостольское вероучение касается только одной грани жизни Иисуса, начиная с его рождения и перескакивая непосредственно к его смерти, сошествию в ад, и восхождению на небеса. Подождите минуту — все ли мы учли? Что происходило в промежутке между тем, когда его родила Дева Мария, и тем, когда Понтий Пилат послал его на смерть? Каким-то образом, все то, что говорил и делал Иисус в течение его тридцати трехлетнего пребывания на земле отходит на второй план в поспешной попытке интерпретировать его жизнь. Как прошла его жизнь здесь?

Мои воспоминания о воскресной школе в значительной степени нивелируют мои попытки изобразить повседневную жизнь Иисуса, поскольку там она представлялась в виде безжизненных фигурок. Вот он читает свои проповеди. Вот он держит на руках ягненка. Вот он говорит с самаритянкой, а вот другой разговор — с человеком по имени Никодим. Наиболее живой была сцена, когда ученики в их миниатюрной лодочке качались на волнах нарисованного голубого моря. Мне вспоминается один эпизод, изображающий Иисуса, стоящего в храме с хлыстом в руке, но все это совершенно не соответствовало тому, что я узнал о нем. Так, он никогда не изображался во время веселых празднований. Возможно, я и узнал в воскресной школе некоторые факты из его жизни, но как личность он оставался для меня далеким, и  в его личности мне не доставало характерных черт.

Фильмы об Иисусе помогали мне оживить его образ. Заметно, что в некоторых из них, таких как Иисус из Назарета режиссера Дзефирелли, приложены большие усилия  по воссозданию событий в точном соответствии с евангельскими повествованиями. В отличие от застывших школьных сценок, фильмы представляют Иисуса в действии, окруженного энергичными слушателями, которые толкают друг друга, чтобы протиснуться в первые ряды и обратиться к нему со своими претензиями.

Когда я смотрю эти кинокартины, а затем возвращаюсь к Евангелиям, то пытаюсь представить себя одним из действующих лиц в качестве журналиста или, по меньшей мере, в роли похожего персонажа из первого века н.э. Я стою в толпе, слушая и делая записи, намереваясь уловить какие-нибудь характерные черты в моих сообщениях, и в то же время опасаясь того, как бы он не оказал влияния на меня лично. Что я вижу? Что производит на меня впечатление? Что разочаровывает меня? Как я могу представить его моим читателем?

 

Я не могу начать с того, с чего я обычно начинаю репортаж о каком-либо человеке, то есть с описания того, как выглядит мой персонаж. Этого никто не знает. Первые полу реалистичные изображения Иисуса появились не ранее пятого века н.э., да и те были чистой спекуляцией; до тех пор пока греки не начали (с тех пор греки начали ???), изображать его молодым, безбородым человеком, напоминающим бога Аполлона.

В 1514 году кто-то отыскал документ, подписанный именем Публия Лентула, римского правителя, пришедшего к власти после Понтия Пилата, и содержащий следующее описание Иисуса:

Это человек высокого роста, стройный и производящий дружелюбное и скромное впечатление; цвет его волос, ниспадающих изящно вьющимися локонами, трудно поддается описанию… разделенные прямым пробором, они струились ему на плечи по моде, существовавшей тогда в Назарете; у него был высокий, внушительный лоб; на его щеках с приятным румянцем не было и намека на прыщи или морщины; его нос и рот были четко очерчены; его борода, того же цвета, что и волосы, начиналась под подбородком и разделялась надвое; его глаза были ярко голубыми, светлыми и спокойными…

Я узнаю в этом описании Иисуса с писаных маслом картин, висящих на бетонной стене в церкви, которую я посещал в детстве. Однако уже в следующей фразе фальсификатор выдает себя: «Никто не видел, чтобы он смеялся». Читал ли он те же Евангелия, что и я, документы, которые не говорят ни слова о внешности Иисуса, но изображают его творящим свое первое чудо на свадьбе, дающим игривые прозвища своим ученикам, и каким-то образом завоевывающим репутацию человека, «который любит есть и пить вино»? Когда ханжи критиковали его учеников за их вольности в соблюдении обрядов, Иисус отвечал: «Могут ли поститься сыны чертога брачного, когда с ними жених?»  Из всех тех имиджей, которые Иисус мог для себя выбрать, он остановился  на образе жениха, чье сияние оживляет все свадебное веселье.

Однажды я показал в классе несколько десятков слайдов, по-разному изображающих Иисуса — африканских, корейских, китайских — а потом попросил класс описать то, как по их мнению выглядел Иисус. Практически каждый предположил, что он был высокого роста (что нехарактерно для еврея первого века н.э.), большинство сказало, что он имел привлекательную внешность, и никто не предположил, что он страдал излишним весом. Я показал им фильм, снятый Би-Би-Си о жизни Иисуса, где главную роль исполнял толстяк-коротышка, и некоторые ученики в классе сочли это вызывающим. Мы предпочитаем высокого, симпатичного и, главное, стройного Иисуса.

Одна из традиций, датированная вторым веком н.э., представляла Иисуса горбуном. В Средневековье христиане повсеместно верили в то, что Иисус страдал проказой. Большинство сегодняшних христиан нашли бы такие замечания омерзительными и, возможно, еретическими. Разве он не был прекрасным  представителем человеческого рода? Однако во всей Библии я нахожу только одно описание внешности, в пророчестве, написанном за сотни лет до рождения Иисуса. Это описание Исаии, находящееся в отрывке, который Новый Завет относит к жизни Иисуса:

 

Как многие изумлялись, смотря на Тебя, — столько был обезображен паче всякого человека лик Его, и вид Его — паче сынов человеческих… нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему. Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лицо свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его.

 

Поскольку Евангелие умалчивает об этом, мы не можем с уверенностью ответить на простой вопрос, как выглядел Иисус. Мне кажется, что это хорошо. Наше восторженные представления об Иисусе говорят больше о нас самих, чем о нем.  В нем не было ничего сверхъестественного: Иоанн Креститель признал, что никогда бы не узнал Иисуса, если бы ему не было ниспослано особого откровения. В соответствии с тем, что пишет Исаия, мы не можем объяснить его притягательность ни его красотой, ни величественностью ни чем-либо еще, относящимся к его внешности. Разгадка заключается не в этом.

Я оставляю внешний облик в стороне, чтобы понять, каков был Иисус как личность. Сколько очков он бы набрал при тестировании?

Личность, которая  проступает на страницах Евангелий, заметно отличается от образа Иисуса, с которым я вырос, того образа, который я теперь узнаю в некоторых старых голливудских фильмах об Иисусе. В этих фильмах Иисус излагает свои мысли от случая к случаю и без эмоций. Он шагает по жизни как единственный спокойный персонаж среди толпы суетливых статистов. Ничто не смущает его. Он излагает свою мудрость спокойным и размеренным тоном. Короче говоря, это Иисус Прозака.

В противоположность этому, Евангелия описывают человека, который обладает такой харизмой, что люди готовы просидеть три дня без отдыха и без еды, чтобы услышать его захватывающие речи. Он кажется восторженным, импульсивно «движимым состраданием», «полным жалости». Евангелия открывают нам всю палитру эмоциональной реакции Иисуса: неожиданная симпатия к прокаженному, восхищение успехами его учеников,  взрыв  гнева, направленный против жестокосердных законников, скорбь по бесчувственному городу, и затем, этот ужасный, прорывающийся в криках, страх в Гефсиманском саду. Он проявлял неисчерпаемое терпение по отношению к отдельным людям, но был совершенно нетерпим ко всему, связанному с общественными институтами и несправедливостью.

Однажды я участвовал в акции некоего мужского движения, целью которого было помочь людям «понять их собственные эмоции» и вырваться из оков стереотипов, присущих мужскому полу. Будучи участником небольшой группы и слушая, как другие мужчины говорят об их мучительных попытках выразить себя, и пережить настоящую близость, я понял, что Иисус представлял собой  идеал мужской полноценности, которому  и девятнадцать столетий спустя все еще не соответствует большинство мужчин. Как минимум три раза он показывал свою слабость перед своими учениками. Он не скрывал своих страхов и без колебаний просил их о помощи: «Душа Моя скорбит смертельно», — сказал он им в Гефсиманском саду; «Побудьте здесь и бодрствуйте со Мною». Кто из сегодняшних лидеров не побоялся бы предстать столь уязвимым.

В отличие от большинства людей, которых я знаю, Иисус также любил хвалить других людей. Когда он творил чудо, то часто говорил, что оно произошло благодаря самому исцеляемому: «Вера твоя спасла тебя».  Он называл Нафанаила подлинным «израильтянином, в котором нет лукавства». Об Иоанне Крестителе он говорил, что не было более великого человека, рожденного женщиной. Непостоянному Петру он дал прозвище «Камень».  Когда раболепная женщина выразила ему свою преданность очень экстравагантным образом, Иисус защитил ее от нападок и сказал, что рассказ о ее щедрости будет жить в веках.

Евангелия рассказывают, что Иисус быстро устанавливал контакт с людьми, которые ему встречались. Говорил ли он с женщиной у колодца, с религиозным лидером в саду, или с рыбаком на брегу озера,  он сразу же улавливал суть дела, и после нескольких сказанных реплик, они открывали ему свои самые сокровенные тайны. Люди того времени привыкли держаться на почтительном расстоянии от раввинов и «святых», но Иисус вызывал другое отношение к себе, он настолько притягивал к себе, что люди собирались толпами вокруг него, только для того, чтобы прикоснуться к его одежде.

Романистка Мэри Гордон упоминает чувствительность Иисуса по отношению к женщинам и детям как одну из основных черт, которые ее привлекли: «Без сомнения, Он единственный нежный герой в литературе. Можно ли представить себе нежного Одиссея, Энея?» По поводу отношения Иисуса к дочерям Иерусалима, «увы женщинам с детьми в эти дни» («Горе же беременным и питающим сосцами в те дни;»??? Мк.13:17, Лк.21:23), Гордон сообщает: «Я знала, что хочу иметь детей; я чувствовала, что эти слова обращены ко мне. Теперь я думаю: сколько мужчин приняли бы во внимание трудности беременности и воспитания ребенка?»

Иисус не просто механически следовал списку «Дела, которые я бы хотел сделать сегодня», и я сомневаюсь, что он оценил бы наше современное пристрастие к пунктуальности и точному планированию. Он посещал свадебные торжества, которые длились по несколько дней. Он уделял внимание каждому встречному, который к нему обращался, будь то женщина, страдающая кровотечением, которая робко касалась его одежды, или слепой бродяга, который надоедал ему. Два самых впечатляющих его чуда (воскрешение Лазаря и дочери Иаира) имели место только вследствие того, что он появился слишком поздно, чтобы вылечить больного человека.

Как точно выразился Бонхеффер, Иисус был «человеком, живущим для других». Он держал себя открытым — открытым для других людей. Он принимал почти все приглашения к обеду, и в результате ни один из известных людей не имел такого обширного списка друзей, начиная с богатых людей, римских центурионов, фарисеев, и заканчивая сборщиками податей, проститутками и жертвами проказы. Людям нравилось находиться рядом с Иисусом; его появлению всегда сопутствовала радость.

И все же, благодаря этим качествам, которые являются признаками того, что психологи любят называть самоутверждением, Иисус разрушал стереотипы.

Как пишет К.С.Льюис: «Он совсем не был похож на тот портрет, который психологи составляют для утвердившего себя, уравновешенного, уверенного в себе, счастливого в браке, имеющего профессию, известного гражданина. Вы не можете быть вполне уверенными в своем мире, если вам говорят, что «в вас живет дьявол» и, в конце концов, прибивают обнаженным к куску дерева».

 

Подобно большинству современников Иисуса, я бы, без сомнения, отверг странную комбинацию необычных высказываний, исходящих от еврейского мужчины совершенно обычного вида. Что утверждал, что является Сыном Божьим и, тем не менее, ел и пил как другие люди и даже уставал и чувствовал себя одиноким. Что же на самом деле он был за существо?

С одной стороны, Иисус, казалось, чувствовал себя здесь «как дома», но с другой стороны, он однозначно чувствовал себя «не дома». Я вспоминаю тот единственный эпизод из его молодости, когда он пропал из Иерусалима и получил взбучку от своей матери. Загадочная запись слов, которые произносит мать-еврейка, «Чадо, что Ты сделал с нами?» возможно, не проливает свет на этот эпизод — родители, в конечном итоге, искали его в течение трех дней. Иисус ответил: «Зачем было вам искать Меня? Или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему?» Уже тогда трещина, вопрос верности семье, разделили Иисуса и его родителей.

Живя на планете свободной воли и беспредела, Иисус часто должен был ощущать себя «не дома». В такие дни он уходил из дома и молился, словно бы для того, чтобы вдохнуть чистого воздуха из системы жизнеобеспечения, который дал бы ему силы жить на отравленной планете. Однако он не всегда получал четкие ответы на свои молитвы. Лука сообщает о том, что он молился всю ночь перед тем как выбрать Двенадцать учеников — и даже при этом в их числе оказался предатель. В Гефсимании он впервые попросил, чтобы чаша страданий миновала его, но этого, конечно, не произошло. Этот эпизод в саду изображает человека, который ощущает себя отчаянно «не дома», хотя и отвергает все искушения спастись сверхъестественным образом.

По-моему, один эпизод в Евангелиях совмещает «дома» и «не дома» в ощущениях Иисуса. Шторм разыгрался на Галилейском море, чуть не перевернув лодку, в которой лежал спящий Иисус. Он встал и крикнул стихии ветра и волн: «Умолкни! Перестань!» Ученики в ужасе отпрянули. Что за человек может приказывать стихии так, словно одергивает непослушного ребенка?

Демонстрация силы посреди шторма помогла убедить учеников в том, что Иисус был непохож на других людей. Однако это также дает представление о глубинах Божественного Воплощения. «Бог уязвим», — сказал философ Жак Маритен. В результате Иисус, смертельно уставший, уснул. Более того, Сын Божий, будучи причиной чуда, был и одной из его жертв: создатель дождевых облаков стоял под дождем, создатель звезд страдал от жары и обливался потом под палестинским солнцем. Иисус подчинял себя законам природы даже в тех случаях, когда они не соответствовали его желаниям («Если возможно, да минует Меня чаша сия!»)   Он жил и умер, подчиняясь земным законам.

 

*  *  *

Еще никому не известный, он приходит в небольшую деревню в Нижней Галилее. На него смотрят холодные, суровые глаза крестьян, проживших в бедности достаточно, чтобы точно знать, где пролегает граница между бедностью и нищетой. Он выглядит как нищий, но его взгляд недостаточно раболепен, его голос недостаточно жалобен, его походка недостаточно шаркающая. Он говорит о Божьих Заповедях, и они слушают его скорее из любопытства, чем по какой-либо другой причине. Они знают все о законах и власти, о царстве и империи, но все это знакомо им в виде налогов и долгов, недоедания и болезней, земельных притеснений и дьявольского угнетения. Что они  действительно хотят знать, так это ответ на вопрос, может ли царство Божие помочь парализованному ребенку, слепым старикам-родителям, бесноватому, вопящему в своем мучительном одиночестве среди могил на краю деревни? (Джон Доминик Кроссан)

Соседи Иисуса быстро поняли, что он мог сделать для них. Благодаря ему парализованный ребенок начал ходить, и слепые увидели свет, и демоны оставили сумасшедшего, блуждающего среди могил. Когда Иисус подтвердил свою миссию исцелителя и учителя, его соседи в изумлении спросили: «Откуда у Него такая премудрость и силы?  не плотников ли Он сын? Не Его ли мать называется Мария?»

Поначалу, возможно, в течение года, Иисуса ждал большой успех. К нему стекалось так много людей, что иногда ему приходилось бежать от них на лодке. Без сомнения, именно физические исцеления принесли ему известность. Евреи, которые верили в Дьявола, верили в то, что Дьявол насылает болезни и что святой человек может стать посредником для вмешательства Бога, имели большой опыт общения с чудотворцами. (Один из них, по имени Хони, жил незадолго до Иисуса, и его имя упоминается историком Иосифусом). Иисус имел представление о некоторых конкурентах, однако сдерживал порыв своих учеников осудить их.

Около трети Евангельских историй содержат физические исцеления, и, подчиняясь своему инстинкту журналиста, я возможно пристальнее изучил бы эти случаи, отыскав медицинские свидетельства и побеседовав с семьями тех, с кем произошло чудо. Исцеления были непохожими друг на друга и не вписывались в рамки реальности. По меньшей мере, одного человека Иисус исцелил на расстоянии, некоторые из них происходили мгновенно, другие длились какое-то время; многие требовали того, чтобы исцеляемый следовал определенным требованиям.

Я бы отметил у Иисуса любопытную амбивалентность совершаемых им чудес. С одной стороны, Иисус исцелял, спонтанно реагируя на человеческие нужды: он видел страдающего человека, чувствовал сострадание и исцелял человека. Он ни разу не отверг обращенный к нему призыв о помощи. С другой стороны, Иисус, конечно же, не выставлял на показ свою силу. Он обвинял этот «род лукавый и прелюбодейный», который шумно требовал знамений и, подобно тому, как он делал это в пустыне, он преодолел все искушения устроить для этой публики зрелище. Марк упоминает семь отдельных случаев, когда Иисус наставляет исцеленного им человека: «Не говори никому!» В тех регионах, где в людях не было веры, он не творил чудес.

Возможно, я стал бы рассуждать о том, что человек, наделенный такой силой, мог бы сделать в Риме, Афинах или Александрии. Братья Иисуса предполагали, что он, по крайней мере, сосредоточит свою деятельность в Иерусалиме, столице Израиля. Однако сам Иисус предпочитал держаться в стороне от общего внимания. Не доверяя толпе и общественному мнению, он большую часть времени проводил в небольших городках, не имеющих особого значения.

Несмотря на его амбивалентность, Иисус не колебался прибегать к чудесам как к средству доказательства своей сущности: «Верьте Мне, что Я в Отце и Отец во Мне; а если не так, то верьте мне по самым делам», — сказал он своим ученикам. А когда его крестный отец (??? — Обычно, крестный отец — не тот кто крестит, а тот кто присутствует на крещении и берет на себя поручительство за духовное воспитание ребенка. Хотя возможно сам автор сознательно смешал эти два понятия) Иоанн Креститель, томясь в тюремной камере, выразил сомнение насчет того, действительно ли Иисус является Мессией, последний дал ученикам Иоанна такой  ответ (в пересказе Фредерика Бюхнера):

Пойдите и расскажите Иоанну, что вы видели здесь. Скажи ему, что здесь люди, которые сменили свое подслеповатое песье зрение на очи орла. Скажи ему, что здесь люди, которые сменили алюминиевые ходули на походную обувь.  Последние стали первыми, и многие остановившиеся сердца начинают биться впервые в жизни.

 

 

***

 

Ели бы я подумал, как одним словом описать Иисуса его современникам, я бы остановился на слове раввин, или учитель. В Соединенных Штатах сегодняшнего дня  я не знаю аналогов жизни Иисуса. Конечно, в его стиле много общего с современными проповедниками-евангелистами, с их палаточными городками и стадионами, с их группами поддержки, рекламными стендами и рассылками по почте, с их презентациями, оборудованными электроникой. Его маленькая группа последователей, у которых не было постоянной методики, бродила из города в город, не следуя никакой определенной стратегии.

«Лисицы имеют норы, и птицы небесные — гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову», сказал Иисус. Если бы они жили  в наше время, во время ожесточения против бродяжничества, Иисус и его ученики скорее всего были бы арестованы полицией и выдворены из города.  Древние времена, однако, знал множество таких учителей (действительно, существовала даже школа философов, называемых Странствующими,  основанная на этом общем принципе — делиться мыслями на ходу).

В Индии у меня была возможность наблюдать воочию что-то подобное жизни, которую вел Иисус. Там христиане-евангелисты продолжают линию существовавших в индуизме и буддизме «святых людей». Они собираются вокруг железнодорожных станций, представляясь пассажирам, ожидающим поезд, и спрашивая их, не хотят ли они узнать больше о Боге. Некоторые путешествуют из города в город в сопровождении своих учеников. Другие приглашают учеников встретиться в ashrams, где они вместе выполняют обряды поклонения и изучают Писание.

Группа под предводительством Иисуса функционировала, не имея никаких штаб-квартир или другой собственности и, видимо, не имея  никаких ответственных лиц, кроме казначея  (Иуда).

С финансовой точки зрения они, похоже, едва сводили концы с концами. Иисус посылал  Петра рыбачить, чтобы собрать денег для уплаты налогов. Он позаимствовал монету, чтобы проиллюстрировать свое высказывание о Кесаре, и, когда он решил прекратить ходить пешком, осла ему тоже  пришлось позаимствовать. Когда его ученики проходили по полю, они срывали колосья пшеницы, чтобы добыть сырое зерно, пользуясь законом Моисея, который позволял бедным брать небольшую часть урожая. Когда Иисус встречал влиятельных людей вроде Никодима или богатого молодого правителя, ему и в голову не приходило, что человек, обладающий деньгами и влиянием, возможно, может быть полезен.

На какие средства жил сам Иисус? На Среднем Востоке того времени учителя жили на пожертвования благодарных слушателей. Лука отмечает, что некоторые женщины, которых излечил Иисус — включая жену министра финансов Ирода — помогали распространять весть о нем. Трогательно, что многие из этих женщин решились на длительное и опасное путешествие из Галилеи в Иерусалим во время Пасхального Поста, и оставались с Иисусом у креста после того, как самые близкие ученики его покинули.

В любом случае, Иисус был мастерским учителем.   Его последователи были очарованы магнетической силой его слов, которые по описанию поэта Джона Берримана были «кратки, точны, ужасны и полны свежести». Иисус читал свои самые вдохновенные проповеди экспромтом, в виде спонтанного ответа на вопросы. У женщины было семь мужей: чьей женой она будет в грядущей вечной жизни?  Не преступают ли закона те, кто платят налоги языческим властям? Как я должен поступать, чтобы наследовать жизнь вечную?  Кто важнее всех в царстве небесном?  Как человек может быть рожден старым?

Ярослав Пеликан рассказывает об одном раввине, которого спросил ученик: «Как получается, что вы раввины так часто преподносите свое учение в форме вопроса?»  Раввин ответил: «Чем же тебя не устраивает вопрос?» Иисус также очень часто отвечал вопросом на вопрос в стиле Сократа, ведя ищущего ответ к  точке озарения. Его ответы затрагивали не только самую сердцевину проблемы,  но и сердца слушателей. Я сомневаюсь, что после любой  беседы с Иисусом я  бы чувствовал себя самоуверенным или самодовольным.

Я был бы изумлен притчами Иисуса, способом оформления мысли, который стал его фирменным знаком.  Писатели всегда восхищались его мастерством доказательства истины в форме беседы с помощью подобных повседневных историй.  Бранящаяся (докучающая, настырная, жалующаяся … Мк.18:2-5) женщина испытывает терпение судьи. Царь ввязывается в плохо спланированную войну. Группа детей ссорится на улице. Человека ограбили и оставили умирать разбойники. Одинокая женщина, потеряв монету, ведет себя так, как будто потеряла самое важное в жизни.  В притчах Иисуса нет выдуманных героев и запутанных сюжетов; он просто описывает жизнь, которая течет вокруг него.

Притчи превосходно послужили тем целям, которые ставил перед собой Иисус.  Всем нравятся интересные истории, и умение Иисуса рассказывать истории помогало ему поддерживать интерес самого неграмотного общества крестьян и рыбаков. Поскольку истории легче вспомнить, чем понятия или концепции, притчи также помогали сохранить его учение: много лет спустя, когда люди размышляли над тем, чему учил  Иисус, притчи вспоминались ярко и в деталях. Одно дело говорить в абстрактных выражениях о бесконечной, безграничной любви Божией. И совсем другое дело рассказывать о человеке, который отдает свою жизнь за друзей или об отце, который с душевной болью каждую ночь оглядывает горизонт в надежде, что появиться его блудный сын.

Иисус пришел на землю полный «благодати и истины», как говорит Евангелие от Иоанна, и эта фраза хорошо резюмируют его учение. Во-первых, благодать: в отличие от тех, кто пытался усложнить веру и превратить ее в законничество, Иисус проповедовал простую идею Божией любви. Без всякой на то причины — и уж, конечно, не потому, что мы это заслужили -  Бог решил одарить нас любовью, которую мы получаем безвозмездно, без ограничений, «с доставкой на дом».

Одна раввинская притча того времени рассказывает о владельце фермы, который пошел в город, чтобы нанять временных работников для уборки урожая.  Время шло и лишь к одиннадцати часам ему удалось нанять самую последнюю бригаду работников, которым не потребовалось и часа, чтобы показать, чего они стоят. В простой (обычной) версии этой истории опоздавшие возместили потерю времени такой хорошей работой, что хозяин отблагодарил их, заплатив им целую суточную плату.  В версии Иисуса ничего не говориться об усердии работников. Вместо этого он делает акцент на щедрости нанимателя — Бога — который в равной степени осеняет своей благодатью как заслуженных работников, так и новичков. Никто не остается обиженным, но все получают награду, гораздо большую, чем заслужили.

Если не считать этого акцента на благодати, никто не может обвинить Иисуса в том, что он принижает святость Бога.  У меня скорее вызвала бы недоумение истина, которую провозгласил Иисус, истина более бескомпромиссная, чем те, которые проповедовали самые радикальные раввины его времени. Наставники того времени старались «не налагать на общину обязательств, пока большинство ее членов не будут в состоянии их выполнить». Иисус не был столь терпим. Он расширил понятие смертного греха от убийства до гнева, понятие прелюбодеяния до похоти, понятие воровства до помышления о краже: «Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный», — сказал он, устанавливая нравственный уровень, которому никто не смог бы соответствовать.

Как заметил Элтон Трублад, все основные символы, которые использовал Иисус, были строго и даже агрессивного свойства: ярмо как символ непосильной ноши, чаша как символ страдания, полотенце как атрибут служения, и, наконец, крест как символ казни. «Вычислите издержки», — честно предупредил Иисус тех, кто отважился пойти за ним.

 

Один современный раввин, по имени Якоб Нойснер, ведущий ученый в области иудаизма в эпоху раннего Христианства, посвятил одну из своих пятисот книг (Беседы раввина с Иисусом) вопросу о том, как бы он держал себя с Иисусом. Нойснер исполнен глубокого уважения по отношению к Иисусу и христианству, что такая манера доносить свою мысль какую мы наблюдаем в Нагорной Проповеди, «впечатляет и трогает» его. Он говорит, что это было бы ему интересно в такой степени, что он, возможно, влился бы в толпу тех, кто следовал за Иисусом везде, куда бы он ни направился, приобщаясь к его мудрости.

В конечном итоге Нойснер приходит к выводу, что он принял бы общество раввина из Назарета. «Иисус делает важный шаг — в неверном направлении», — говорит он, перенося акцент с «мы», как это было принято в еврейской общине, на «я». Нойснер не может примириться с переходом от Торы к Иисусу в качестве единственного авторитета. Во главу угла ставится фигура Иисуса, а не учение как таковое… В итоге учитель, Иисус, предъявляет требования, которые может предъявлять только Бог». При всем своем уважении к Иисусу, Нойснер не разделяет его позицию, не будучи способным на такое радикальное изменение своей веры.

Нойснер прав в том, что личность Иисуса с трудом укладывается в рамки понятия раввин, не говоря уже о странствующих учителях, таких как Конфуций или Сократ. Он не столько искал истину, сколько демонстрировал ее на себе самом. По словам Матфея, «Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи». Книжники старались избегать субъективных оценок, основываясь в своих глоссариях скорее на тексте Писания и общепризнанных комментариях. У Иисуса были свои взгляды, и он использовал Писание в качестве комментария. «Вы слышали, что сказано древним… а я говорю вам…» — то и дело раздается его наставляющий голос.

Он был источником всего, и когда он говорил, он не делал различий между своими словами и словами Бога. Его слушатели правильно понимали скрытый смысл его слов, даже отвергая их. «Он богохульствует!» — говорили они.

Бесстрашный Иисус никогда не избегал конфликтов. Он принимал вызов, брошенный критиканами и насмешниками всех мастей. Однажды он схлестнулся с толпой, собиравшейся забросать камнями падшую женщину. В другой раз, когда служители пытались схватить  его, им пришлось вернуться в храм с пустыми руками: «Никогда человек не говорил так, как Этот Человек», — потрясенные тем, что они увидели. Иисус даже отдавал приказания демонам: «Замолчи и выйди из него». «Дух немой и глухой! Я повелеваю тебе, выйди из него и впредь не входи в него!» (Интересен тот факт, что бесы всегда признавали Иисуса «Сыном Бога Всевышнего»; только люди ставили это под вопрос).

То, что утверждал Иисус о себе (Я и Отец одно целое; я могу прощать грехи; я могу построить храм в три дня) было беспрецедентно и постоянно доставляло ему неприятности. Действительно, его учение было настолько связано с его личностью, что многое из того, что он сказал, не могло пережить его самого; великие высказывания умерли вместе с ним на кресте. Ученики, которые следовали за ним как за наставником, вернулись к своему привычному образу жизни, печально говоря: «А мы надеялись было, что Он  есть Тот, Который должен избавить Израиля». Это привело к тому, что Воскрешение превратило провозглашение истины в поклонение тому, кто ее провозглашал.

 

Я представлял себя в толпе, собравшейся вокруг Иисуса, простым зевакой, зачарованным словами учителя, но сопротивляющимся его влиянию. Если я перенесу свое внимание с фигуры самого Иисуса на толпу людей, окружающую меня, то я увижу, то я увижу несколько группировок слушателей, которые образуют вокруг него концентрические круги.

Дальше всех, во внешнем круге, находятся  случайные прохожие, любопытные и те, кто, также как я, пытается понять, кто такой Иисус. Присутствие всех этих людей служит гарантией безопасности Иисуса: ворча, что «весь мир идет за Ним», его враги медлят с тем, чтобы схватить его. Особенно в первое время еврейские патриоты следовали за Иисусом, ожидая, что он провозгласит восстание против Рима. Я замечаю, что Иисус никогда не обращается к этой внешней группе. Однако его проповедь обращена и к ним, и это само по себе отличает его от ессеев и других сектантов, которые допускают на свои встречи только посвященных.

Ближе к центру я замечаю группу, состоящую примерно из сотни ближайших последователей. Многие из этих спутников Иисуса, как мне известно, присоединились к нему после ареста Иоанна Крестителя — ученики Иоанна жаловались, что «всякий»  следовал за Иисусом («все идут к нему» Ин. 3:26). Пренебрегая популярностью, Иисус обращает большинство своих высказываний не к массам, а к этим внимательным слушателям. Он постепенно возлагает на них все более серьезные обязательства, обращаясь к ним в строгих выражениях, которые кого угодно наставят на путь истинный. Вы не можете служить двум господам, говорит он. Откажитесь от любви к деньгам и удовольствий, которые предлагает мир. Отрекитесь от себя самих. Служите другим. Несите свой крест.

Последняя фраза не просто метафора: на палестинских дорогах римляне часто прибивали гвоздями наиболее отъявленных преступников в назидание остальным евреям. Какие ассоциации могло вызвать это «приглашение» Иисуса следовать за ним в сознании его учеников? Значит ли это, что он намеревается возглавить процессию мучеников?  Похоже, что так.  Одну притчу Иисус повторяет чаще других: «Сберегший душу свою, потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня, сбережет ее».

Мне вспоминается, как ближайшие из учеников Христа, Двенадцать Апостолов, хвастались, что готовы пойти на такую жертву. «Не знаете, чего просите, — сказал Иисус, — можете ли пить чашу, которую Я буду пить». «Можем», — настаивают они в своей наивности.

 

Иногда я спрашиваю себя, хотел ли бы я присоединиться к двенадцати ученикам. Это не имеет значение. В отличие от других раввинов, Иисус сам определил круг своих ближайших учеников, не дожидаясь, пока они выберут его своим учителем. Притяжение Иисуса было столь велико, что ему было достаточно нескольких фраз, чтобы убедить их оставить свои семьи и работу и пойти за ним. Две пары братьев — Иаков и Иоанн, и  Петр с Андреем — вместе занимались рыбной ловлей, и когда он призвал их, они оставили свое дело (что характерно, после того, как Иисус устроил им самый удачный лов в их жизни). Все, кроме Иуды Искариота, выходцы из родной провинции Иисуса — из Галилеи; Иуда родом из Иудеи, что говорит о том, как распространилась слава Иисуса по всей стране.

Меня бы удивило то, какую разношерстную компанию представляли собой Двенадцать избранных. Симон Зелот (Зилот) принадлежит к партии, находящейся в крайней оппозиции Риму, в то время как сборщик податей Матфей еще совсем недавно состоял на службе у марионеточного правителя, посаженного Римом. Никто из ученых, таких как Никодим, или состоятельных меценатов вроде Иосифа из Аримафеи, не попал в круг избранных. Нужно внимательно присматриваться к человеку, чтобы обнаружить у него задатки лидера.

По моему наблюдению, в действительности, наиболее характерной чертой учеников Иисуса кажется их глупость. «Неужели и вы так непонятливы? — говорит Иисус, и снова: «Доколе буду терпеть вас?» В то время, как он пытается объяснить им, что смысл лидерства в служении, они препираются из-за того, кто займет наиболее высокое положение. Их примитивная вера приводит Иисуса в отчаяние. После каждого совершенного чуда, они со страхом и нетерпением ожидают следующего. Сможет ли он накормить пять тысяч человек, или хотя бы четыре? Большую часть времени стена непонимания отделяет Двенадцать Апостолов от Иисуса.

Зачем Иисус тратит столько времени на этих очевидных неудачников? Чтобы ответить на этот вопрос, я обращаюсь к тексту Марка, который упоминает причины, которыми руководствовался Иисус, выбирая Двенадцать учеников: «чтобы с Ним были и чтобы посылать их на проповедь».

Чтобы с Ним были. Иисус никогда не пытался скрывать свое одиночество и свою зависимость от других людей. Он выбрал своих учеников не как слуг, но как друзей. Он делил с ними свои радости и беды, и обращался к ним в случае необходимости. Они стали его семьей, заменив ему мать и братьев и сестер. Они отказались от всего ради него, также как он отказался от всего ради них. Попросту говоря, он любил их.

Чтобы посылать их на проповедь. С того момента, как он впервые пригласил их следовать за ним, Иисус всегда помнил о том, что произойдет на Голгофе. Он знал, что время его пребывания на земле ограничено, и полный успех его миссии зависел не только от того, что он успеет сделать за несколько лет, но и от того, что Двенадцать Апостолов — точнее, одиннадцать, за которыми потом последуют тысячи, а позднее миллионы — сделают после того, как он покинет этот мир.

Странным образом, когда я смотрю на то время, когда жил Иисус, с точки зрения сегодняшнего дня, то именно ординарность учеников внушает мне надежду. Непохоже, чтобы Иисус выбирал своих последователей в зависимости от наличия у них природного таланта, или совершенства, или задатков великой личности. Когда он жил на земле, то окружал себя обыкновенными людьми, которые не понимали его,

Не всегда проявляли достаточную силу духа, а иногда вели себя как неподатливые на обучение школьники. В особенности на долю троих из них (братьев Иакова и Иоанна, а также Петра) приходились наиболее строгие выговоры — хотя двое из них станут самыми известными предводителями раннего христианства.

Я не могу избавиться от впечатления, что Иисус предпочитает работать с бесперспективными учениками. Однажды, дав семидесяти двум ученикам пробное задание, он с радостью выслушал принесенные ими сообщения об успехах. Ни одно место в Евангелии не изображает Иисуса в таком ликовании. «В тот час возрадовался духом Иисус и сказал: славлю, Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам. Ей, Отче! Ибо таково было твое благоволение». Из такого сброда Иисус сформировал церковь, которая продолжает развиваться и через девятнадцать столетий.

 

 

Часть вторая. Зачем Он пришел

 

 

Глава 6  Заповеди блаженства: Счастливые несчастны

 

Святой — это человек, который превозносит то, чем мир пренебрегает.

Д. К. Честертон

 

 

 

В юности Нагорная проповедь будоражила мое воображение. Я читал книги вроде «Его стопами» Чарльза Шелдона, торжественно клялся поступать так, как поступил бы Иисус», и обращался к 5 — 7 главам Евангелия от Матфея за советом. Но как быть с такими советами! Я что, должен был калечить себя из-за каждого приснившегося пошлого сна? Позволять школьным «байкерам» тузить себя? Вырывать себе язык, сказав резкое слово своему брату?

Однажды я настолько почувствовал себя виновным в пристрастии к материальным предметам, что отдал одному приятелю свою любимую коллекцию, состоявшую из 1100 карточек с фотографиями бейсболистов, в том числе, оригинал 1947 года с изображением Джеки Робинсона и Микки Ментла, когда его только что приняли в команду. Вместо ожидаемого божественного воздаяния за этот акт отречения, я вынужден был претерпеть вопиющую несправедливость, глядя на то, как мой друг распродавал коллекцию с огромной прибылью. «Блаженны изгнанные за правду», — утешал я себя.

Даже теперь, будучи взрослым человеком, я чувствую, что я до сих пор не преодолел свой кризис Нагорной проповеди. Правда, я временами пытался взглянуть на нее как на риторическую гиперболу, но чем больше я изучаю жизнь Иисуса, тем больше понимаю, что утверждения, содержащиеся в Нагорной проповеди, представляют собой ядро его учения. Если мне не удастся понять эту проповедь, я не пойму его самого.

Иисус произнес эту знаменитую проповедь в то время, когда его популярность была на подъеме. Толпы людей преследовали его по пятам, мучимые одним вопросом: Пришел ли, наконец, Мессия?

Учитывая эту необычную ситуацию, Иисус оставил в стороне притчи и представил своей аудитории законченную «философию жизни», наподобие того, как кандидат в президенты торжественно оглашает новую политическую программу. Посмотрим на эту программу.

 

Когда пришло время изучать заповеди блаженства с моим классом в чикагской церкви на улице Ла Салле, я использовал мою обычную методику предварительной демонстрации фильмов об Иисусе. Поскольку я обратился к пятнадцати различным фильмам, поиск и отбор нужных моментов занимал у меня несколько часов в неделю, большую часть времени я проводил в ожидании того, пока видеомагнитофон перемотает пленку до соответствующего места. Чтобы не скучать, пока магнитофон жужжал и пощелкивал, выискивая требующийся фрагмент, я смотрел по телевизору программы Си-Эн-Эн. Пока счетчик добирался, скажем, до отметки девять минут двадцать две секунды фильма Сесиля Б.Де Милля Царь царей, я узнавал новости со всего мира. Затем я нажимал кнопку «воспроизведение» и переносился в Палестину первого века нашей эры.

В течение той недели в 1991 году, когда я проходил с классом заповеди блаженства, в мире происходило много событий. В ходе наземной операции, длившейся всего лишь сотню часов, союзные войска одержали сокрушительную победу над Ираком в войне в Персидском заливе. Как и большинство американцев, я с трудом верил, что война, вызывавшая столько опасений, закончилась так быстро, с таким небольшим количеством потерь с американской стороны. Пока мой видеомагнитофон на заднем плане занимался поиском на целлулоидной  оболочке, заключавшей в себе Иисуса, различные комментаторы на экране при помощи различных  карт и таблиц иллюстрировали то, что конкретно происходило в Кувейте. Затем выступал генерал Норман Шварцкопф.

Си-Эн-Эн сообщала об изменениях в программе передач: они собирались показать прямое включение с первой пресконференции командующего союзными войсками. Некоторое время я пытался продолжить подготовку к уроку. Я посмотрел пять минут на Иисуса, провозглашающего заповеди блаженства, по версии Пазолини, затем несколько минут на то, как союзные войска захватывают Кувейт по версии Шварцкопфа. Скоро я совсем перестал заниматься видеомагнитофоном — Бурный Норман оказался слишком привлекательным. Он рассказывал о «последней бомбардировке» иракской элитной Республиканской Гвардии, о ложном вторжении с моря, о том, как

Союзникам удалось дойти до Багдада, не встретив сопротивления. Он благодарил жителей Кувейта, Саудовской Аравии, англичан и всех остальных, кто встал под знамена многонациональной армии. Полная уверенность в отношении соей боевой задачи и гордость за солдат, выполнивших ее, придавали генералу очень бравый вид. Я, помниться, подумал: хочется, чтобы войну вел именно такой человек.

Брифинг закончился, Си-Эн-Эн переключилась на рекламу, а я вернулся к видеокассетам. Макс фон Зидоу, бледный блондин, изображавший Иисуса в фильме Величайшая из рассказанных историй, произносил Нагорную Проповедь в неправдоподобной интерпретации: «Блаженны … нищие … духом «,- распевал он с ярко выраженным скандинавским акцентом: » ибо … их… есть … царствие… небесное». Мне пришлось привыкать к вялому, по сравнению с брифингом Шварцкопфа, темпу фильма, потребовалось несколько секунд, чтобы преодолеть иронию ситуации: я только что видел заповеди блаженства наоборот!

Блаженны сильные —  так звучала заповедь генерала. Блаженны победители. Блаженна та армия, которая достаточно богата, чтобы иметь мощные бомбы и ракеты Пэтриот. Блаженны освободители, солдаты-покорители.

Странное сопоставление двух речей дало мне почувствовать, как Нагорная Проповедь, должно быть, шокировала аудиторию,  палестинских евреев первого века нашей эры. Вместо генерала Шварцкопфа у них был Иисус, и угнетенным людям, жаждавшим освобождения от римского правления, Иисус давал сенсационные и непопулярные наставления. Если вражеский солдат даст тебе пощечину, подставь другую щеку. Будь благодарен за свою бедность.

Иракцы, побежденные на поле боя, ответили актом низкой мести и подожгли кувейтские нефтяные скважины; Иисус предписывал испытывать по отношению к врагу не желание мести, а любовь. Как долго смогло бы царство, основанное на подобных принципах, противостоять Риму?

«Счастливы жертвы авиа налетов и бездомные», — мог бы с тем же успехом сказать Иисус. «Блаженны потерпевшие поражение и оплакивающие павших товарищей. Блаженны курды, все еще страдающие под гнетом Ирака».  Любой греческий ученый скажет вам, что слово «блаженный» слишком нейтральное и спокойное, чтобы выразить ту ударную силу, которую подразумевал Иисус.  Греческое слово означает нечто вроде короткого восторженного вскрика: «Ну, ты и счастливчик!»

«Как счастливы несчастные!» — сказал в действительности Иисус.

***

Через несколько лет после описанного выше эпизода с войной в Персидском заливе я получил приглашение в Белый Дом. Президент Билл Клинтон, встревоженный сообщениями о его низком рейтинге среди христианских евангелистов, собрал двенадцать человек на неофициальном завтраке, чтобы выслушать наши претензии. Каждому из нас отводилось пять минут на то, чтобы высказать президенту и вице-президенту наши мнения. В моей голове промелькнул вопрос: «А что бы сказал Иисус в такой ситуации?» — и я сразу же понял, что единственный раз, когда Иисус встречался с влиятельными политическими лидерами, у него были связаны руки и спина испачкана кровью. Между церковью и властью всегда были нелегкие отношения.

Я обратился к заповедям блаженства и был снова поражен. А что получиться, если я перескажу их содержание современными словами?

 

Господин Президент, во-первых, я хочу посоветовать вам не обращать столько внимания на экономику и трудоустройство. Снижение валового национального продукта, в действительности является благом для страны. Неужели вы не понимаете, что бедные люди — самые счастливые? Чем больше бедных будет у нас в США, тем блаженнее мы будем. А им принадлежит царствие небесное.

Не тратьте столько времени на здравоохранение. Видите ли, господин президент, плачущие тоже блаженны, поскольку они утешаться.

Я знаю, вы слышали от религиозных организаций о растущей секуляризации нашей страны. Закон Божий давно не преподается в школах, а протестующих против абортов сажают под арест.  Успокойтесь, сэр. Притеснения со стороны государства дают христианам возможность стать изгнанными за правду, а посему -  блаженными. Спасибо вам за предоставленные возможности.

 

Я не представил президенту Клинтону подобную речь, предпочтя вместо этого рассказать об актуальных проблемах американских христиан, но мне пришлось уйти о поставившего меня в тупик вопроса. Какое значение могут иметь заповеди блаженства в обществе, которое уважает уверенного в себе, самонадеянного, богатого человека? Мы верим в то, что блаженны счастливые и сильные. Блаженны те, кто голодает и испытывает жажду в надежде на лучшие времена, кто стремиться стать Первым.

Некоторые психологи и психиатры, следуя за Фрейдом, указывают на заповеди блаженства как на доказательство неуравновешенности Иисуса. Как сказал один известный английский психолог в речи, подготовленной для Королевского Медицинского общества:

Дух самопожертвования, которым  пропитано христианство, и который так высоко ценится в христианской религиозной жизни, является сдержанным проявлением мазохизма. Более сильную степень его выражения  в  учении Христа  мы находим в Нагорной Проповеди.  Она благословляет бедных, смиренных, гонимых; призывает нас не сопротивляться злу, но подставить для пощечины другую щеку;  а также делать добро тем, кто нас ненавидит и прощать людям их прегрешения. Все это дышит мазохизмом.

Так что же это — мазохизм или глубокая мудрость? Каждый, кто решиться на быстрый и простой ответ, вероятно, никогда не воспринимал заповеди блаженства всерьез.

То есть, если упростить вопрос, истинны ли заповеди блаженства? Если это так, то почему тогда церковь не поощряет бедность, скорбь, кротость, гонения, вместо того, чтобы бороться с ними? Каково же настоящее значение этой загадочной этической основы учения Христа?

 

Если бы я был среди тех, кому Иисус впервые провозглашал заповеди блаженства, я думаю, что я  покинул бы это собрание, чувствуя себя смущенным или оскорбленным, неудовлетворенным. Спустя девятнадцать столетий я все еще пытаюсь разгадать их. Однако теперь, особенно когда я вспоминаю о моем подростковом, когда я прилагал бешеные усилия, чтобы следовать им слово в слово, я вижу, что мое понимание развивалось ступенчато.

Я не готов, и, может быть, никогда не буду готов утверждать: «Вот, что означают заповеди блаженства». Но постепенно, шаг за шагом, я пришел к тому, что признаю их как важные истины.  Для меня они существуют как минимум на трех уровнях понимания.

Заманчивые обещания. На первом уровне понимания я рассматривал заповеди блаженства как подачку, которую Иисус бросил тем, кому не повезло в жизни: «Хорошо, поскольку вы небогаты, и ваше здоровье оставляет желать лучшего, и ваши лица мокры от слез, я подброшу вам несколько милых фраз, чтобы вам стало легче». Позднее, когда мой цинизм постепенно исчез, а моя вера укрепилась, я стал рассматривать их как основные идеи, центральные для учения Иисуса.

В отличие от средневековых королей, которые бросали народу монеты (или современных политиков, которые раздают обещания беднякам перед выборами), у Иисуса была возможность предложить своим слушателям более существенное, даже вечное вознаграждение. Единственный из всех людей на земле, Иисус действительно жил «по ту сторону», и он, сошедший с небес, отлично знал, что дары царства небесного легко перевесят все страдания, которые мы можем претерпеть в этой жизни. Плачущие будут утешены; кроткие наследуют землю; алчущие насытятся; чистые сердцем узрят Бога. Иисус мог давать такие обещания с полным правом, поскольку он пришел возвестить Царство Божие, которое продлиться вечно.

Однажды летом я встречался с группой переводчиков Библии из города Уиклифа («с группой переводчиков из организации Библейские Переводчики Уиклифа» (организация получила название в честь одного из первых переводчиков Библии на английский язык — Джона Уиклифа)) в их аскетической штаб-квартире посреди аризонской пустыни. Многие из них жили в передвижных вагончиках, а мы разместились в бетонном здании с металлической крышей. Я был потрясен тем выбором, который сделали эти профессиональные лингвисты, готовившиеся к жизни в бедности и в тяжелых условиях в отдаленном поселении. Они очень любили петь одну песню: «И посылаю я тебя на бескорыстный труд, служить без платы, без любви, безвестно, не дожидаясь зова…» Слушая их, я подумал, что эта песня не совсем правдива: эти миссионеры не собирались трудиться безвозмездно. Скорее они переносили трудности, надеясь на особое вознаграждение. Они служили Богу, будучи уверенными в том, что Бог в свое время оценит их труды — если не здесь, то в жизни вечной.

По утрам, пока солнце еще не встало над холмами, я бегал трусцой вдоль пыльных дорог, которые вились между высокими стволами кактусов сагуаро. Опасаясь гремучих змей и скорпионов, я обычно смотрел под ноги на дорогу, но как-то утром, пробегая по новому маршруту, я поднял голову и увидел курорт, маячивший передо мной как мираж. Я подбежал поближе и обнаружил два крупных бассейна, залы для занятия аэробикой, беговую дорожку, сады с пышной растительностью, баскетбольную площадку, футбольное поле и конюшни. Все эти удобства, как мне удалось выяснить, принадлежали клинике, которая специализировалась на расстройствах  желудка и обслуживала кинозвезд и спортсменов. Клиника работает по последней двенадцати- уровневой программе, имеет штат, укомплектованный магистрами и докторами наук, и берет с клиентов около 300 долларов в день.

Я медленно побежал назад, к кучке домиков и построек Уиклиффской базы, прекрасно понимая, как они контрастируют с великолепной архитектурой клиники, специализирующейся на желудочных расстройствах. Одно учреждение было призвано спасать души, готовить людей к тому, чтобы служить Богу здесь и в вечности; другое было призвано спасать тела, готовить людей к наслаждениям этой жизни. Казалось совершенно очевидным, какое из учреждений мир ценит больше.

В заповедях блаженства Иисус чтил людей, которые, вероятно не пользовались в этой жизни особыми привилегиями. Бедным, страдающим, смиренным, голодным, гонимым, нищим духом он дал уверенность в том, что их служение не пройдет незамеченным. Они получат соответствующее вознаграждение. «В действительности, -  пишет К. С. Льюис, — если мы примем во внимание непомерные обещания воздаяния и призрачную природу этих обещаний, данных в Евангелиях, то может создаться впечатление, что Господь Наш находит наши желания не слишком сильными, а слишком слабыми.  Мы создания, живущие в полсилы, развлекающиеся алкоголем, сексом, честолюбием, в то время как нам предложена бесконечная радость, словно невежественное дитя, продолжающее делать куличики в песочнице, поскольку оно не может представить себе преимущества отпуска на море».

Я знаю, что для многих христиан акцент на будущем воздаянии вышел из моды. Мой бывший пастор Билл Лесли обычно говорил: «Поскольку церкви становятся богаче и удачливее, вместо гимна ‘Этот мир не мой дом, я лишь странник, проходящий мимо’ они отдают теперь предпочтение гимну ‘Это мир моего отца (Отца)’». В Соединенных Штатах, по крайней мере, христиане живут настолько хорошо, что уже не идентифицируют свою жизнь с теми обстоятельствами, о которых Иисус говорил в заповедях блаженства — что может послужить объяснением тому, что они звучат так необычно для нашего уха.

Да, как напоминает нам К. С. Льюис, мы не должны сбрасывать со счетов величину будущего воздаяния. Достаточно послушать песни, сочиненные американскими рабами, чтобы понять утешение, приносимое верой. «Спустись пониже, прекрасная колесница, явившаяся, что забрать меня домой». «Когда я попаду на небо, то собираюсь там надеть свою мантию , собираюсь закричать на все Божии небеса».  «Мы скоро станем свободны, мы скоро станем свободны, когда Господь призовет нас домой». Если бы эти песни писали для рабов их хозяева, они звучали бы непристойно; напротив, эти песни исходили из уст самих рабов, людей у которых было мало надежды в этом мире, но которые возлагали надежды на грядущий мир. Для них все надежды были сосредоточены на Иисусе. «Никто не знает  какие беды я терплю, никто, кроме Иисуса». «Я возложу все мои беды на плечи Иисусу».

У меня больше не вызывают усмешки вечные воздаяния, упомянутые в заповедях блаженства как «награда на небесах».  Что хорошего в том, чтобы верить в грядущее воздаяние? Что хорошего принесла Терри Уэйту вера в то, что он не проведет остаток своей жизни прикованным к ручке двери в грязной квартире в Бейруте, но что его будет окружать мир его семьи и друзей, мир милосердия и любви, вера в то, что он будет слушать музыку и вкушать пищу и что его ожидают хорошие книги, если ему хватит сил продержаться чуть подольше? Что хорошего принесла рабам вера в то, что Бог не был удовлетворен миром, в котором существовали непосильный труд и хозяева, вооруженные кнутами из воловьих жил и веревками для повешения. Вера в грядущее воздаяние означает веру в то, что длинная рука Господа несет справедливость, вера в То, что однажды гордыня буден повергнута, смирение восторжествует и голод будет утолен сполна.

Перспектива грядущих воздаяний ни в коей мере не исключает нашу потребность бороться за справедливость сейчас, в этой жизни. Однако нельзя отрицать очевидного исторического факта, что для заключенных советского Гулага и для рабов в Америке и христиан в подвальных помещениях римских амфитеатров, ожидавших своей очереди быть растерзанными дикими зверями, обещанное воздаяние было источником не стыда, а надежды. Это помогает выжить. Это, в конечном итоге, позволяет верить в справедливого Бога. Словно колокол, звучащий из иного мира, обещанное Иисусом воздаяние возвещает о том, что независимо от того, как складываются обстоятельства, будущее за добром, а не за злом.

Моя жена, Джанет, которая работала в контакте с Чикагской программой по предоставлению жилья пенсионерам, консультировала самую бедную прослойку общества во всех Соединенных Штатах. Около половины ее клиентов составляли белые, половину — черные. Все они много пережили в своей жизни — две мировых войны, Великую депрессию, социальные перевороты — и все они, будучи семидесяти-восьмидесятилетними стариками, жили, предчувствуя дыхание смерти. Однако Джанет обратила внимание на бросающееся в глазах различие в том, как черные и белые относились к смерти. Конечно, были исключения, но тенденция выглядела примерно так: большинство белых ощущали возрастающую тревогу и страх. Они жаловались на свою жизнь, на своих близких, на ухудшающееся здоровье. Черные, напротив, сохраняли чувство юмора и бодрость духа, хотя у них и были более очевидные причины для горечи и отчаяния.

Чем вызвана эта разница? Джанет пришла к выводу, что ответом на этот вопрос была надежда, надежда, которая восходила непосредственно к основополагающей вере черного населения в небеса.

Если вы желаете познакомиться  с современными представлениями о небесах, посетите какие-нибудь негритянские кладбища. С характерным красноречием священники рисуют мир загробной жизни таким безмятежным и живописным, что у любого из присутствующих на отпевании возникает желание попасть туда. Скорбящие конечно чувствуют печаль, но печаль особого свойства: как паузу, временное отступление в битве, чей исход был уже заранее предрешен.

Я уверен, что для этих никем не замеченных святых, которые научились воспринимать Бога и радоваться ему, несмотря на все трудности их жизни на земле, небеса скорее кажутся чем-то вроде долгожданного возвращения домой, нежели визитом на новое место. В их жизни заповеди блаженства стали реальностью. Для тех людей, которые потерялись среди боли, разрушенных домов, в экономическом хаосе, среди ненависти и страха, среди насилия — им Иисус обещает жизнь, которая будет гораздо более продолжительной и более насыщенной, чем это существование на земле, жизнь полную здоровья, благополучия, и удовольствия, и мира.  Жизнь, в которой осуществиться  воздаяние.

 

Великий Переворот. Долгое время, и даже очень долгое, я учился уважать те воздаяния, которые обещал нам Иисус. Даже если эти воздаяния будут иметь место когда-то в будущем, и заманчивые обещания не удовлетворяют сегодняшних потребностей. Между прочим я также стал верить в то, что заповеди блаженства в равной степени относятся как к настоящему, так и к будущему. Они четко показывают контраст между тем, как можно добиться успеха в царствии небесном и в царстве этого мира.

Д. Б. Филлипс составил заповеди блаженства, которые действуют в этом мире:

 

Блаженны «пробивные»: ибо они найдут место в этом мире.

Блаженны крепкие орешки: ибо они не позволят жизни помыкать собой.

Блаженны те, кто жалуется: ибо, в конце концов, они найдут выход.

Блаженны пресыщенные: ибо они никогда не беспокоятся согрешив.

Блаженны надсмотрщики за рабами: ибо они получат результат.

Блаженны знающие этот мир: ибо они всегда найдут обходной путь.

Блаженны нарушители спокойствия: ибо люди их заметят*.

 

 

Современное общество живет по правилу, гласящему, что выживает самый приспособленный. «Тот, кто умирает, набрав максимум очков», — как гласит надпись на одной автомобильной наклейке. Таково мнение нации, обладающей самым лучшим оружием и самым большим валовым национальным продутом. Владелец команды «Чикаго Буллс» вкратце резюмировал эту идею в связи с уходом из спорта (временным) Майкла Джордана: «Он является воплощением Американской Мечты, — сказал Джерри Рейнсдорф, — Американская Мечта — это такой момент жизни, когда ты не должен делать ничего, чего ты не хочешь делать, а можешь делать что угодно из того, что хочешь».

Это может быть и американская мечта, но это точно не мечта Иисуса, которую он выразил в заповедях блаженства.  Заповеди блаженства довольно ясно объясняют, что Бог видит мир совсем другими глазами. Похоже, что Бог предпочитает бедных и тех, кто горюет о 500 самых богатых людях мира и  супермоделях, резвящихся на пляже. Проще говоря, Бог, по всей  видимости, предпочитает Южный Центр Лос Анжелеса пляжу Малибу, и Руанду Монте-Карло. На самом деле Нагорную проповедь можно было бы  озаглавить не «выживает сильнейший», «триумф слабых».

Разнообразные сцены из Евангелия дают яркое представление о том, какого сорта люди производили на Иисуса впечатление. Вдова, которая пожертвовала последние две монеты.  Всеми презираемый сборщик налогов, который был настолько запуган, что взобрался на дерево, чтобы получше разглядеть Иисуса. Безымянный, неизвестный ребенок. Женщина, имевшая несколько неудачных браков. Слепой нищий. Человек, пораженный проказой. Сила, правильные взгляды, связи и инстинкт самосохранения могут привести человека к успеху  в таком обществе, как наше, но человеку со всеми этими качествами закрыт вход в царствие небесное.  Зависимость, страдание, раскаяние, готовность измениться — вот ворота в Царство Божие.

«Блаженны нищие духом», — сказал Иисус. В одном комментарии эта фраза переводиться «Блаженны отчаявшиеся». Не имея другого выхода, отчаявшиеся могут обратиться к Иисусу, он единственный, кто может дать им утешение, которого они жаждут. Иисус действительно считал, что  нищий духом, или страдающий, или гонимый, или жаждущий справедливости имеет исключительное преимущество перед всеми остальными.

Возможно, лишь возможно, отчаявшийся человек возопит к Богу о помощи. Если да, то он действительно блажен.

Католические ученые придумали фразу «Божественное предпочтение бедным»  что описать тот феномен, который они обнаружили как в «Ветхом Завете», так и в «Новом Завете»: склонность Бога к беднякам и неудачникам.   Почему Бог уделяет беднякам особое внимание по сравнению с другими группами? Меня всегда это интересовало. Что в бедняках так привлекает Бога? Я получил помощь в этом вопросе от автора по имени Моника Хеллвег, которая составила список следующих «преимуществ» бедного человека:

1.         Бедные знают, что они крайне нуждаются в спасении.

2.         Бедные знают, что они зависят не только от Бога и сильных мира сего, но и друг от друга.

3.         Бедные считают, что их безопасность обеспечивается не вещами, а людьми.

4.         У бедных нет преувеличенного чувства важности их собственной персоны и преувеличенной нужды владеть какой-либо собственностью.

5.         Бедные меньше полагаются на конкуренцию, чем на сотрудничество.

6.         Бедные знают отличие между предметами первой необходимости  и предметами роскоши.

7.         Бедные умеют ждать, потому что приобрели своего рода упорное терпение, происходящее от осознанной зависимости.

8.         Страхи бедных более реалистичны и менее преувеличены, поскольку им уже известно, что человек может пережить много страданий и нужды.

9.         Когда бедным проповедуют Евангелие, они воспринимают его как добрую весть, а не как угрозу или укор.

10.       Бедные могут ответить на призыв Евангелия с полной самоотдачей и с чистым сердцем, поскольку им нечего терять и они готовы ко всему.

 

В конечном итоге, мы приходим к выводу о том, что бедные люди, независимо от их собственного выбора  — они, возможно, хотят совершенно другого — находятся в таком положении, которое снискало благодать Божию. Находясь в состоянии нужды, зависимости, и неудовлетворенности жизнью, они могут получить безвозмездный дар Божественной любви.

В качестве эксперимента я вернулся к списку Моники Хелвиг, заменив слово «бедный» словом «богатый», и заменив каждую сентенцию на противоположную. «Богатые не знают о том, что они крайне нуждаются в спасении… Богатые считают, что их безопасность обеспечивается не людьми, а вещами…» (Иисус делал нечто похожее в заповедях блаженства по версии Луки, но эта их часть привлекает гораздо меньше внимания: «Напротив, горе вам, богатые, ибо вы уже получили свое утешение»).

Затем я сделал нечто более пугающее: я подставил слово «Я». Просмотрев заново каждое из десяти утверждений, я спросил себя, на что больше похожа моя собственная позиция,  на позицию бедных или богатых. Легко ли я осознаю, в чем я нуждаюсь? С готовностью ли я отдаю себя в зависимость от других людей и от Бога? В чем я вижу свою безопасность? Что я больше люблю, соревноваться или сотрудничать? Различаю ли необходимость и роскошь? Терпелив ли я? Как звучат для меня заповеди блаженства, как укор или как добрая весть?

Проведя этот эксперимент, я начал понимать, почему многие святые сами накладывали на себя епитимью бедности. Зависимость, смирение, простота, сотрудничество и чувство отречения — это те качества, которые особенно высоко ценятся в духовной жизни, и которых так нелегко достичь тем людям, которые живут с комфортом.  Возможно, к Богу и можно прийти другим путем, но это, увы, чрезвычайно трудно — также трудно, как верблюду пролезть в игольное ушко. В Великом Перевороте, к которому ведет Царство Божие, зажиточные люди очень редко становятся святыми.

Я не думаю, что бедные люди более добродетельны, чем все остальные (хотя я сделал для себя вывод, что они более чуткие, и часто более щедрые люди), но они менее склонны притворяться добродетельными.  В них нет высокомерия среднего класса, который умеет искусно скрывать свои проблемы за фасадом самоуверенности. В них больше естественного доверия, поскольку у них нет выбора; им приходится зависеть от других просто для того, чтобы выжить.

Теперь я рассматриваю Заповеди блаженства не как покровительственные наставления, а как глубокое проникновение в тайну человеческого существования. Царствие Божие выворачивает наизнанку все понятия. Бедные, голодающие, смиренные и притесненные действительно блаженны.  Не из-за того печального положения, в котором они находятся — Иисус всю жизнь пытался смягчить их страдания. Скорее, они блаженны из-за присущего их положению преимущества, которое они имеют перед тем, кто лучше устроился и доволен собой. Люди, которые  богаты, удачливы и красивы, могут прожить жизнь легко, полагаясь на то, что им дала природа.

Люди, которые лишены таких природных преимуществ, и, по этой причине, не имеют успеха в этом мире, могут просто обратиться к Богу в час нужды.

Люди не готовы должным образом принять отчаяние.  Но, когда они это делают, Царство Божие становится для них ближе.

 

 

Психологическая реальность. Совсем недавно я  начал видеть третий уровень истины в заповедях блаженства. Иисус не просто предложил нам идеал, к которому следует стремиться,  имея в перспективе соответствующие воздаяния; он не просто потряс устои нашего общества, построенного на культе успеха; он еще и выдвинул простую формулу психологической истины, истины самого высокого уровня, который нам известен на земле.

Заповеди блаженства показывают, что то, что ценится в Царствии Небесном, приносит нам  пользу и в этой жизни, здесь и сейчас. Мне потребовалось много лет, чтобы распознать эту истину, и только сейчас я начинаю понимать заповеди блаженства.  Они, по-прежнему, нервируют меня каждый раз, как я их читаю, но это происходит потому, что я распознаю в них богатство, которое разоблачает мою собственную нищету.

Блаженны нищие духом…Блаженны кроткие…. В книге Пола Джонсона Интеллектуалы детально и убедительно показано то, что все мы, на самом деле, и так уже знаем: люди, которых мы превозносим, которых стремимся превзойти, и которых помещаем на обложки журналов, на самом деле не такие цельные, счастливые, уравновешенные люди, какими мы их себе представляем.  Хотя герои Джонсонса (Эрнест Хемингуэй, Бертран Рассел, Жан-Поль Сартр, Эдмунд Уилсон, Бертольд Брехт, и т.д.) по любым современным стандартам могут называться людьми преуспевающими, было бы трудно собрать более жалкую, эгоцентричную, вульгарную компанию.

Моя карьера в качестве журналиста предоставила мне возможность брать интервью у «звезд», включая футбольных знаменитостей, киноактеров, музыкантов, популярных писателей, политиков и работников телевидения. Это люди, которые занимают почетное место в средствах массовой информации. Мы лебезим перед ними, вглядываясь в детали их жизни: в то, какую одежду они носят, какую еду они предпочитают, как они занимаются аэробикой, каких людей любят, какой зубной пастой пользуются. Я должен сказать, насколько позволяет судить мой скромный опыт, что принципы

Пола Джонсона на поверку оказались правдой: наши «идолы» оказались самой жалкой компанией, какую я когда-либо встречал. У большинства из них неудачные или распавшиеся браки. Почти все они неизбежно зависят от визитов к психотерапевту. По иронии судьбы, эти супергерои, похоже, страдают от комплекса неполноценности.

Я также проводил время с людьми, которых я называю «людьми служения». Доктора и медсестры, которые работают среди последних бродяг, пациентов, больных проказой в индийских деревнях. Выпускник Принстона, который содержит приют для бездомных в Чикаго. Медицинские работники, которые бросили высокооплачиваемую работу, чтобы корпеть в захолустном городишке в штате Миссисипи. Медперсонал, работающий в Сомали, Судане, Эфиопии, Бангладеш и других вместилищах человеческих страданий. Доктора наук, которых я встречал в Аризоне, когда они продирались сквозь джунгли Южной Америки, переводя Библию на неизвестные языки.

Я готов был уважать этих людей служения, воспринимать их жизнь как вдохновляющий пример. Я не был готов им завидовать. Однако когда я теперь сравниваю обе эти группы: «звезд» и людей служения, последние совершенно четко выглядят как победители, как осененные благодатью. Без сомнения, я предпочел бы проводить время с этими людьми, чем со «звездами»: в них есть такая глубина и богатство натуры и даже радость, которую я не встречал ни у кого более. Люди служения работают подолгу за маленькую плату и не получая за это признания, «зарывая в землю» свои таланты и умения среди бедных и необразованных людей. Однако, каким-то образом, растрачивая свою жизнь, они находят себя.

Теперь я верю в то, что нищие духом и кроткие действительно блаженны. Им будет принадлежать Царствие Небесное, и они наследуют землю.

Блаженны чистые сердцем. В тот период моей жизни, когда я боролся с половым влечением, мне попалась статья, в которой была ссылка на небольшую книгу под названием Во что я верю? написанную французским католическим автором Франсуа Мориаком. Меня удивил тот факт, что Мориак, будучи пожилым человеком, отводил значительное место в книге рассуждениям о своей похоти. Он объяснял: «Пожилой возраст таит в себе опасность испытания, вдвойне более тяжкого, поскольку воображение пожилого человека ужасным образом замещает то, в чем ему отказывает природа».

Я понял, что Мориак знал, что такое похоть. Новеллы Клубок змей и Поцелуй для прокаженного, благодаря которым он получил Нобелевскую премию в области литературы, изображают похоть, борьбу с ней и сексуальное насилие лучше, чем все, что я когда-либо читал. Для Мориака половое влечение было хорошо известным полем битвы.

Мориак отверг большинство аргументов в пользу полового воздержания, которые ему приводили в дни его католического воспитания. «Брак излечит от похоти»: это не сработало в случае с Мориаком, также как и во многих других, поскольку похоть подразумевает привлекательность незнакомых людей и вкус к приключениям и случайным встречам. «При помощи самодисциплины Вы сможете преодолеть похоть»: Мориак считал, что половое влечение, подобно волне во время прилива, способно, смести все самые лучшие намерения. «Настоящая полнота ощущений может быть достигнута только в моногамном браке»: возможно, это и правда, но это не кажется правдой тому, кто не способен побороть свое сексуальное желание даже в моногамном браке. Таким образом, он взвесил традиционные аргументы в пользу воздержания и нашел их недостаточными.

Мориак пришел к выводу, что самодисциплина, подавление эмоций, и рациональная аргументация являются неподходящим оружием в борьбе против порывов к половой распущенности. В конце концов, ему удалось найти только одну причину, по которой стоит ограничивать себя, и заключается она в том, что Иисус представил в Заповедях блаженства: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». По словам Мориака, порочность отделяет нас от Бога. Духовная жизнь подчиняется  таким же непререкаемым законам, как законы физического мира… Воздержание является условием любви более высокого уровня — страсть выше всех иных страстей — любовь к Богу. Да, на карту поставлено именно это, и ничуть не меньше».

Чтение Франсуа Мориака  не примирило меня с похотью. Но, вне всякого сомнения, я должен сказать, что его анализ показался мне точным. Любовь, которую Господь обращает к нам, требует того, чтобы наши помыслы кристально очистились, прежде чем мы удостоимся высшей любви, другого способа достичь ее не существует. Этим и мотивируется необходимость оставаться непорочным. Потаенными похотливыми мыслями я исчерпываю лимит моих доверчивых (доверительных) отношений с Богом.

Чистые сердцем действительно блаженны, ибо они узрят Бога. Это настолько же просто, насколько и сложно.

Блаженны милостивые. Истинность этой заповеди открыл мне Генри Ноувен, священник, который частенько преподавал в Гарварде. На пике своей карьеры Ноувен покинул Гарвардский университет и уехал в общину Дейбрейк, недалеко от Торонто, вызванный туда своим другом по имени Адам, чтобы взять на себя тяжелую обыденную работу. Ноувен избрал служение не интеллектуалам, а молодому человеку, который многими воспринимался как бесполезная личность, которой не следовало появляться на свет.

Ноувен описывает своего друга:

 

Адам, двадцати пяти летний молодой человек, который не может говорить, не в состоянии одеваться, не может сам ходить, не может есть без помощи. Он не плачет и не смеется. Он очень редко смотрит в глаза. У него искривлен позвоночник. Движения его рук и ног судорожны. Он страдает тяжелой формой эпилепсии и принимает сильнодействующие лекарства, не проходит и нескольких дней, чтобы с ним не случился сильный припадок. Иногда, когда ему внезапно становится особенно плохо, он испускает тяжелый стон. Несколько раз я видел большую слезу, скатывающуюся по его щеке.

У меня уходит примерно полтора часа времени, чтобы разбудить Адама, дать ему лекарство, положить его в ванную, помыть, побрить, почистить зубы, одеть его, отвести в кухню, накормить завтраком, посадить его в инвалидную коляску и отвезти его туда, где он проводит почти весь день, занимаясь лечебной физкультурой.

 

Приехав в гости к Ноувену в Торонто, я увидел, как он возится с Адамом, и, должен признаться, у меня возникли глубокие сомнения по поводу того, что это лучшее применение для такого человека, как Ноувен.   Я разговаривал с Ноувеном и читал многие из его книг. У него есть, что рассказать людям. Неужели никто не мог взять на себя такую грубую работу как уход за Адамом? Когда я однажды случайно затронул этот вопрос в разговоре с самим Ноувеном, он объяснил мне, что я совершенно неправильно интерпретирую ситуацию: «Я ничем не жертвую, — настаивал он, — это я выигрываю от этой дружбы, а не Адам».

Затем Ноувен начал перечислять мне все преимущества этой дружбы. Часы, проведенные с Адамом, сделали его внутренний мир толь совершенным, что, в сравнении с затраченным временем, большинство более возвышенных миссий, которые он мог бы выполнить, кажутся скучными и поверхностными. Еще до того, как он начал ухаживать за беспомощным великовозрастным ребенком, он понял, насколько было отмечено стремлением к конкуренции и соперничеству его желание успеха в Академии и в должности священника. Адам научил его тому, что человеком нас делает не наш разум, не наша способность рассуждать о нашей способности любить, а наш сердце. Из простой души Адама он почерпнул «опустошенность», которая должна наступить, прежде чем нас заполнит Бог — тот вид опустошенности, которой монахи-пустынники достигают только после долгих исканий и постов.

В течение всего нашего разговора Генри Ноувен возвращался к моему вопросу, словно не мог поверить, что я спросил его об этом. Он продолжал размышлять о преимуществах, которые ему дали отношения с Адамом.

В действительности, он наслаждался душевным покоем нового качества, обретенным не в четырех стенах величественного Гарварда, а у постели больного Адама. Я покинул Дейбрейк, осознав мою собственную духовную нищету — я, пытающийся построить свою жизнь писателя таким образом, чтобы она была заполнена работой и сосредоточена на одной основной цели. Я понял, что милостивые действительно блаженны, поскольку по отношению к ним также будет проявлено милосердие.

Блаженны миротворцы…Блаженны изгнанные за правду. Эта истина открылась окольным путем. Великий романист Лев Толстой пытался следовать этой истине, но его раздражительный характер все равно вел его по пути миротворца. Однако, Толстой красноречиво писал о Нагорной Проповеди, и полвека спустя один индийский аскет, по имени Моханда Ганди (Мохатма Ганди ???, М.Л. Кинг читал его биографию, и учился его тактике борьбы), прочитал Царство Божие в тебе и решил жить, в точности следуя принципам Нагорной Проповеди.

В кинокартине Ганди есть одна замечательная сцена, в которой Ганди пытается объяснить свою философию пресвитерианскому миссионеру Чарли Эндрюсу. Прогуливаясь вместе по одному южно-африканскому городу, оба внезапно обнаруживают, что им преградили путь  бандиты. Преподобный Эндрюс, завидев угрожающего вида гангстеров, решает бежать от них. Ганди останавливает его: разве в Новом завете не сказано, что если враг ударит тебя по правой щеке, то ты должен подставить ему левую? Эндрюс бормочет, что ему казалось, что эта фраза употреблена в переносном смысле. «Я в этом не уверен», — отвечает Ганди. «Мне кажется, он имел в виду то, что нужно проявить смелость — быть готовым выдержать удар, много ударов, чтобы показать, что ты не уступишь, и тебя не сломить. И когда ты это сделаешь, что-то отзовется в человеческой натуре, нечто, что уменьшит его ненависть и вызовет уважение. Я думаю, что Христос имел в виду это, и я видел, как это действует».

Много лет спустя некий американский священник Мартин Лютер Кинг Младший изучил тактику Ганди и решил применить ее на практике в Соединенных Штатах. Многие чернокожие покинули Кинга из-за его идеи ненасилия и обратились к риторике «черной силы».  После того, как тебя дюжину раз ударили по голове полицейской дубинкой, а потом еще и получив пинок от тюремщика, начинаешь сомневаться в эффективности ненасилия. Но сам Кинг никогда не колебался в этом вопросе.

 

Когда начались беспорядки, в таких местах, как Лос Анджелес и Гарлем, Кинг стал переезжать из города в город, пытаясь остудить горячие головы, настойчиво напоминая демонстрантам, что перемены в области морали невозможно достичь аморальными методами. Он почерпнул эти идеи из Нагорной Проповеди и у Ганди, и почти во всех его речах повторялась одна мысль. «Христианство, — говорил он, — всегда настаивало на том, что крест, который мы несем, предшествует короне, которую мы затем будем носить.  Чтобы стать христианином, нужно поднять свой крест со всеми сопутствующими трудностями, мучениями и неудобствами, и нести его пока этот самый крест не оставит на нас своей отметины не спасет нас, заставив нас пройти тем великим путем, по которому ведет только страдание».

У Мартина Лютера Кинга были некоторые слабые стороны, но в одном он был прав. Вопреки всем трудностям, вопреки инстинкту самосохранения, он оставался верен миротворческим принципам. Он не отступил. Когда все призывали к отмщению, он призывал к любви. Участники маршей в защиту прав граждан грудью вставали против полицейских с дубинками, брандспойтов, и рычащих немецких овчарок. Действительно, именно это принесло им победу,  к которой они так стремились.  Историки указывают на одно событие, которое явилось моментом, когда общественный резонанс  в пользу этого вопроса достиг критической точки. Это случилось на мосту за пределами города Селма, штат Алабама, когда шериф Джим Кларк натравил своих полицейских на невооруженных черных демонстрантов. Американская общественность, ужаснувшись этой сцене неоправданного насилия, наконец, согласилась дать ход биллю о правах граждан.

Я вырос в Атланте, в городе, где бывал Мартин Лютер Кинг, и я со стыдом признаю, что в то время как он проводил марши в таких городах, как Селма, Монтгомери и Мемфис, я был на стороне белых шерифов с дубинками и немецкими овчарками. Я торопился осуждать его пороки, и не спешил признать грех собственной слепоты. Но, поскольку он оставался верен себе, подставляя себя в качестве мишени, а не используя арсенал своего опыта, ему удалось сломил мое морализаторство.

Настоящая цель, любил говорить Кинг, заключается не в том, чтобы нанести белому человеку поражение, а в том, чтобы «пробудить в угнетателе чувство стыда и заставить его задуматься о своем ложном чувстве превосходства… Итогом должно стать примирение; итогом должно стать искупление; итогом должно стать создание общества, живущего по законам любви». Это было именно то, что Мартину Лютеру Кингу удалось таки затронуть даже в таких расистах, как я.

Кинг, как до него Ганди, принял смерть мученика. После его смерти все больше и больше людей принимают принцип ненасильственного протеста как способа добиться справедливости. На Филиппинах, после мученической смерти Бениньо Аквино, простые люди свергли  правительство, собираясь на улицах для молитвы. Танки военных застревали в толпе коленпреклоненных Филиппинцев, словно остановленные невидимой силой. Позднее, в памятном 1989 году в Польше, Венгрии, Чехословакии, Восточной Германии, Болгарии, Югославии, Румынии, Монголии, Албании, в Советском Союзе, Непале и в Чили более половины биллиона людей сбросили ярмо угнетателей, прибегнув к ненасильственному протесту. Во многих из этих стран, особенно это касается  стран Восточной Европы, христианская церковь стояла во главе этого протеста. Протестующие маршировали по улицам, неся в руках свечи, распевая гимны и читая молитвы. Как и во времена Иисуса в беспорядке рушились стены.

Миротворцы будут названы сыновьями и дочерями Божиими, блаженны также и гонимые за правду, ибо их есть Царствие Небесное.

Блаженны плачущие. Поскольку я написал книги с такими названиями, как Где Бог, когда человек страдает, Разочарование в Боге, я тоже был среди плачущих. Сначала они пугали меня. У меня не было ответов на те вопросы, которые они мне задавали, и я чувствовал себя неловко, видя их скорбь, особенно мне вспоминается один год, когда по приглашению одного из моих соседей я присоединился к одной группе, проходящей лечение в больнице по соседству. Эта группа, под названием Подведи Итоги Своей Жизни, состояла из умирающих людей, и я в течение года сопровождал моего соседа на их встречи.

Естественно я не мог сказать, что меня «радовали» собравшиеся; это было бы неподходящим словом. Однако эти встречи стали для меня одним из наиболее значительных событий каждого месяца. В отличие от какой-нибудь вечеринки, участники которой стараются произвести друг на друга впечатление, демонстрируя свое положение и силу, в этой группе никто к этому не стремился. Одежда, манеры,  мебель в их домах, названия фирм, где они работали, новые автомобили — какое значение это могло иметь для людей, готовящихся умереть? Более, чем кто-либо из встречавшихся мне людей, члены этой группы сосредотачивались на жизненно важных вопросах. Я понял, что мне хочется, чтобы кто-нибудь из моих ветреных, наслаждающихся прелестями жизни друзей, принял участие в этих встречах.

Позднее, когда я писал о том, что я почерпнул от скорбящих и страдающих людей, я начал получать письма от незнакомых мне людей. У меня было три папки этих писем, каждая толщиной в три дюйма.

Они относятся к наиболее ценным для меня вещам. Одно письмо длиной двадцать шесть страниц, было написано на бумаге в голубую полоску матерью, сидящей в холле больницы, в то время как хирурги оперировали опухоль мозга у ее четырехлетней дочери. Другое письмо пришло от человека, стоявшего на пороге смерти и «писавшего» при помощи выдохов воздуха в трубку, которые компьютер переводил в буквы на принтере.

История многих из тех людей, которые мне писали, не закончилась хэппи-эндом. Некоторые все еще чувствуют себя оставленными Богом, почти никто не нашел ответа на вопрос «зачем?» Но я видел достаточно скорби для того, чтобы поверить Иисусу, который обещал, что плачущие утешатся.

Я знаю две небольших общины, управляемые частным образом, которые своим образованием обязаны горю. Первая из них сложилась тогда, когда одна женщина в Калифорнии узнала, что ее сын, зеница ее ока, умирает от СПИДа. Она практически не нашла сострадания и поддержки в своей церкви и общине по той причине, что молодой человек был гомосексуалистом. Она чувствовала себя такой одинокой и нуждающейся в помощи, что решила издавать информационный бюллетень, который сейчас объединяет большое количество родителей, чьи дети являются гомосексуалистами. Хотя она предлагает незначительную, с профессиональной точки зрения, помощь и не обещает чудесного исцеления, сотни родителей сегодня видят в этой мужественной женщине спасительницу.

Другая женщина, в Уисконсине, потеряла своего сына, погибшего во время крушения вертолета Военно-морских Сил Соединенных штатов. Многие годы она не могла избавиться от темного облака скорби, нависшего над ней. Она держала комнату сына нетронутой, в том состоянии, в каком он ее оставил. Внезапно она начала обращать внимание на то, как часто в новостях сообщают о крушении вертолетов. Она думала о других семьях, столкнувшихся с трагедиями наподобие  ее собственной, и ее заинтересовало, не может ли она им чем-нибудь помочь. Теперь, где бы ни произошло крушение военного вертолета, она посылает пачку писем и материальную помощь офицеру в Министерстве Обороны, который переправляет посылку семье пострадавшего. Около половины из этих людей поддерживают друг с другом регулярную переписку, и, выйдя на пенсию, эта женщина из Уисконсина намеревается создать свою собственную «общину страдания». Эта деятельность, разумеется, не уменьшила ее скорби по сыну, но это дало ей какой-то смысл, и она больше не чувствует себя беспомощной перед лицом горя.

Я понял, что не  существует более эффективного средства, чем то, которое Генри Ноувен называет «раненый исцелитель». Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

Блаженны алчущие и жаждущие правды. В каком-то смысле, каждый упомянутый мной в этой литании Заповедям Блаженства подтверждает заключительное обещание Иисуса. «Слуги», растрачивающие свои жизни среди бедности и нужды, Франсуа Мориак, призывающий к непорочности, Генри Ноувен, моющий и одевающий Адама, доктор Мартин Лютер Кинг и все, кто научился методам ненасилия, матери юношей-гомосексуалистов и пилотов Военно-морских Сил, сумевшие выйти за пределы своего собственного горя — все эти люди и есть алчущие и жаждущие правды. Каждый из них получил какое-нибудь воздаяние, не только в будущей, но также и в этой жизни.

Одна албанская монахиня провела шестнадцать лет в эксклюзивных условиях, преподавая географию дочерям из состоятельных британских и бенгальских семей Калькутты. Однажды, во время поездки по железной дороге в Гималаи она услышала голос, призывающий ее пойти другим путем и служить беднейшим из бедных. Может ли кто-нибудь усомниться в том, что Мать Тереза обрела большее внутреннее совершенство во время своего более позднего служения, нежели чем когда она начинала свой путь? Я сталкивался с этим принципом в святых и в обыкновенных людях так часто, что теперь я понимаю, почему Евангелие повторяет одно высказывание Иисуса чаще других: «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее».

Иисус говорит, что он пришел не разрушить жизнь, а дать нам ее во всем ее изобилии, «чтобы имели жизнь и имели с избытком». Парадоксальным образом, мы обретаем эту полноту жизни в том, над чем мы могли не задумываться. Мы обретаем жизнь, отдавая ее другим, смело защищая справедливость, служа слабым и нуждающимся, стремясь к Богу, а не к самим себе. Я не рискну испытывать жалость к кому-либо из упомянутых мной только что людей, хотя жизнь каждого из них связана с трудностями. Со всеми их «таинствами», они кажутся мне даже более живыми, а не наоборот. Алчущие и жаждущие правды насытятся.

В заповедях Блаженства, странных фразах, которые на первый взгляд кажутся абсурдными, Иисус предлагает парадоксальное обретение полноты жизни. Царство небесное, сказал он в другой раз, подобно сокровищу такой цены, что любой проницательный человек «от радости о нем» продал бы все, что у него есть, чтобы приобрести его. Оно представляет собой ценность, гораздо более реальную и неизменную, чем все, что может предложить мир. Поскольку это сокровище будет приносить дивиденды как здесь, на земле, так и в грядущей жизни. Иисус делал акцент не на том, чем мы жертвуем, а на том, что мы приобретаем. Не в наших ли собственных интересах было бы обладать таким сокровищем.

Когда я впервые услышал заповеди Блаженства, они прозвучали для меня как неосуществимые идеалы, предложенные мечтательным мистиком. Сейчас, однако, я смотрю на них, как на истины, провозглашенные реалистом, ничуть не менее прагматичным, чем генерал Норман Шварцкопф. Иисус знал, как устроена жизнь как в Царствии Небесном, так и в этом мире. В жизни, характерными чертами которой являются бедность, скорбь, смирение, жажда справедливости, сострадание, чистота, миротворческие побуждения, гонения, Иисус сам олицетворял заповеди Блаженства. Возможно, он даже понимал заповеди Блаженства как проповедь, обращенную как ко всем нам, так и к самому себе, поскольку у него было много возможностей воплотить в жизнь эти суровые истины.

 

 

Глава 7 Весть: проповедь

 

Проверка того, соблюдаем ли мы учение Христа есть наше осознание нашей неспособности достичь идеального совершенства. То, насколько мы приближаемся к этому совершенству, невозможно увидеть; нам видна только степень нашего отклонения.

Лев Толстой

 

Заповеди блаженства представляют собой только первый шаг на пути к пониманию Нагорной Проповеди. Спустя много времени после того, как я начал понимать вечные истины заповедей блаженства, я все еще размышлял о бескомпромиссной резкости остальной проповеди Иисуса. Это абсолютизирование по-прежнему удивляло меня.  «Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный», — сказал Иисус, его утверждение пришлось как раз впору между его призывом любить своих врагов и раздавать деньги. Быть совершенными как Бог? Что же он имел в виду?

Я не могу просто игнорировать это стремление к крайностям, поскольку оно проявляется и в других главах Евангелия. Когда богатый человек спросил Иисуса, что ему нужно сделать, чтобы наследовать жизнь вечную, Иисус велел ему раздать свои деньги — не 10 процентов или 18, 5  процентов или даже 50 процентов, а абсолютно все. Когда один из учеников спросил его, надо ли ему прощать своему ближнему до семи раз, Иисус ответил: «Не говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз». Другие религии исповедовали варианты «золотого правила», но формулировали его в форме более ограниченной и негативной: «Не поступай с другими так, как не хотел бы, чтоб поступили с тобой». Иисус развернул это правило в ничем не связанную формулу: «Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними».

Кто-нибудь когда-либо прожил свою жизнь так совершенно, как Бог? Следовал когда-нибудь хоть кто-то золотому правилу? Как мы можем соответствовать такому недостижимому идеалу? Мы, люди, предпочитаем здравый смысл и равновесие, нечто близкое к аристотелевской «золотой середине», чем к «золотому правилу» Иисуса.

*  *  *

Одна моя подруга, по имени Вирджиния Стэм Оуэнс, предложила группе своих студентов в Техасском А&M University, где она преподавала письменную речь, Нагорную Проповедь в качестве темы для короткого эссе. Она ожидала, что они проявят элементарное уважение к тексту, поскольку Техас входит в зону Библейский Пояса, но реакция ее студентов, скоро избавило ее от этого заблуждения. «По моему мнению, религия — это большая мистификация», — написал один из них. «Есть старая поговорка «Не стоит верить всему, что читаешь» и в этом случае она подходит», — написал другой.

Вирджиния вспомнила свое собственное знакомство с Нагорной Проповедью в воскресной школе, где плакат в пастельных тонах изображал Иисуса сидящим на зеленом склоне холма, окруженного пухленькими розовощекими детьми. Ей никогда не приходило в голову, реагировать на него со злостью или отвращением. Ее студенты высказывались следующим образом:

 

Та чушь, которую проповедуют в церквях, строга до крайности и не допускает никакого веселья, независимо от того, является оно грехом или нет.

Мне не понравилось эссе Нагорная Проповедь. Его было сложно читать, и оно оставило после себя такое впечатление, будто я обязан быть совершенным, тогда как никто не совершенен.

Вещи, сказанные в этой проповеди, абсурдны. Смотреть на женщину — это прелюбодеяние. Более глупого и бесчеловечного утверждения я никогда не слышал.

 

«Это место, — пишет Вирджиния о своих впечатлениях, — меня обескуражило. Есть нечто крайне невинное в том, чтобы не понимать, что Иисуса нельзя назвать глупым… Это было реальностью, первозданным ответом Евангелию, не отфильтрованным, существующим в течение двух тысячелетий туманом культуры. Я нахожу странно ободряющим тот факт, что Библия продолжает быть вызывающей для честного, несведущего читателя, точно такой же, какой она была в первом веке нашей эры. По-моему, это своеобразное подтверждение ее значимости. В то время, как памятники письменности уже практически потеряли свою необычность в течение прошедших веков, подобное распространенное невежество в вопросах Библии может отбросить нас к состоянию, больше похожему на состояние читателей Библии, живших в первом веке».

Вызывающая, набивающая оскомину — да, это подходящие слова по отношению к Нагорной Проповеди. Когда я просматривал пятнадцать вариантов этой сцены в кино, только один момент, казалось, изображал что-то вроде вызова. Мало бюджетный фильм, снятый Би Би Си, Сын Человеческий представляет Нагорную Проповедь на контрастном фоне хаоса и насилия. Римские солдаты только что вторглись в галилейскую деревню, чтобы отомстить за посягательство на имперскую власть. Они связали еврейских мужчин, которые могли держать в руках оружие, закопали их бьющихся в истерике жен, и даже проткнули копьями детей, чтобы «преподать этим евреям урок». В эту беспорядочную сцену, полную хаоса, крови и слез и плача по погибшим вторгается Иисус с горящим взглядом.

 

Говорю вам: любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас.

Око за око и зуб за зуб, не правда ли? Так говорили наши предки. Люби своих родных, ненавидь своих врагов, не так ли? Но я говорю, что легко любить своего собственного брата, любить тех, кто любит тебя, даже мытари способны на это! Вы хотите, чтобы я приветствовал в вас любовь к вашим родным? Нет, любите ваших врагов.

Возлюбите человека, который будет бить вас и плевать вам в лицо. Возлюбите солдата, который вонзит свой меч вам в живот. Возлюбите разбойника, который ограбит и будет мучить вас.

Говорю вам! Возлюбите врага своего! Если римский солдат ударит вас по левой щеке, подставьте правую. Если человека власти приказывает вам пройти пешком милю, пройдите две мили. Если кто-нибудь заберет ваш плащ, отдайте ему вашу рубашку.

Слушайте! Говорю вам, трудно следовать за мной. То, что я говорю вам, говорилось с момента сотворения мира!

 

Можете представит себе реакцию деревенских жителей на подобного рода непопулярные советы. Нагорная Проповедь не озадачила их; она их разозлила.

 

В начале Нагорной Проповеди Иисус задает вопрос, который обеспокоил большинство его слушателей: был ли он революционером или истинным еврейским пророком? Вот описание Иисусом его собственного отношения к Торе:

 

Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, а исполнить…

Ибо истинно говорю вам, если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное.

 

Это последнее утверждение, естественно, заставило толпу сесть и прислушаться. Фарисеи и книжники соревновались друг с другом в строгости. Они разделили закон Божий на шестьсот тринадцать правил -  двести сорок восемь повелений и триста шестьдесят пять запретов — и подкрепили эти правила тысячей пятьсот двадцать одним исправлением. Чтобы избежать нарушение третьей заповеди, «не произноси имени Господа Бога твоего напрасно», они вообще отказались произносить имя Бога. Чтобы избежать сексуального искушения, они опускали головы и даже не смотрели на женщин (самые скрупулезные из них были известны как «слепые фарисеи» из-за того, что они часто натыкались на стены и другие препятствия). Чтобы не осквернять субботу, они определили тридцать девять видов деятельности, которые могли расцениваться как «работа». Как могла праведность обычного человека когда-либо превзойти праведность таких профессиональных святых?

Нагорная Проповедь в деталях изображает именно то, что имел в виду Иисус, и именно это изображение казалось таким абсурдным как студентам двадцатого века в Техасском A&M, так и евреям в первом веке в Палестине. Используя Тору в качестве отправной точки, трактовал закон в том же направлении, смелее, чем отваживался трактовать его кто-либо из фарисеев, смелее, чем кто-либо из монахов отваживался по нему жить. Нагорная Проповедь стала новой звездой во вселенной нравственности, которая обладала своей собственной силой притяжения.

Иисус сделал закон невозможным для следования ему, а потом велел соблюдать его. Обратим внимание на некоторые примеры.

 

У каждого человеческого общества в истории был закон против убийц. Конечно, существуют разные варианты: Соединенные Штаты разрешают убийства в целях самообороны и в чрезвычайных обстоятельствах, таких, как жестокое обращение с членами семьи. Но ни одно общество не додумалось до того определения убийства, которое сформулировал Иисус: «Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду… а кто скажет «безумный», полежит геенне огненной». Поскольку я вырос вместе со старшим братом, меня беспокоила эта фраза. Могут ли два брата выдержать штормы взросления без того, чтобы обращаться к таким словам, как «тупой» и «глупый»?

В каждом обществе также существуют табу на сексуальную распущенность, сегодня, по крайней мере, один колледж требует от студентов мужского пола спрашивать разрешение женщины на каждый шаг в их сексуальном общении. Между тем, некоторые феминистически настроенные группы пытаются найти реальную связь, существующую между порнографией и преступлениями, совершаемыми против женщин, но ни одно общество никогда еще не формулировало правила так строго, как Иисус: «Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от тебя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну».

Я слышал призывы кастрировать серийных насильников, но я никогда не слышал предложения изувечить за похоть. Действительно, похоть в Америке является устоявшимся национальным развлечением, которое популяризуется наряду с  голубыми джинсами и пивом в ежегодном Sports Illustrated с изображением девушки в купальнике на обложке, и в двадцатимиллионном тираже порнографических журналов, продаваемых ежегодно. Когда кандидат в президенты Джимми Картер пытался объяснить эту фразу, сказанную Иисусом в своем интервью, данном журналу Плейбой, реакция прессы соответствовала тому, что Джон Апдайк назвал «нервическим весельем». «Как странно это звучит сегодня, — сказал Апдайк, — звучит мнение, что похоть — сексуальное желание, которое осуществляется в нас так же непроизвольно, как слюноотделение — сама по себе есть зло!»

Что до развода, во времена Иисуса фарисеи горячо дискутировали по поводу того, как истолковывать правила Ветхого Завета. Известный раввин Гиллель учил, что муж может развестись со своей женой, если она сделала хоть что-то, что ему не по вкусу, даже, если это что-либо тривиальное, вроде подгоревшего обеда; супругу нужно было только трижды произнести «я с тобой развожусь», чтобы осуществить развод. Иисус сказал: «Кто разводится с женою своею, кроме вины любодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует».

В итоге («В конце» — имеется ввиду конец проповеди), Иисус высказал принцип ненасилия. Кто смог бы выжить, следуя тому правилу, которое изложил Иисус: «Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отай ему и верхнюю одежду».

Я с удивлением смотрю на это и другие жесткие требования Нагорной Проповеди и спрашиваю себя, каковой бы была моя реакция на них. Действительно ли Иисус ожидает от меня того, что я буду подавать каждому нищему, который мне встретится? Должен ли я отказаться от всех своих прав потребителя? Отказаться от моих страховочных полисов и полагаться в будущем на Бога? Отключить свой телевизор, чтобы избежать искушения похотью?  Каким образом я мог бы применить такие этические идеалы в моей повседневной жизни.

*  *  *

Однажды я посетил собрание книголюбов в поисках «ключа» к пониманию Нагорной Проповеди, и это помогло мне понять, что я не первый, кто барахтается в этих высоких идеалах. В течение всей истории люди находили хитрые обходные пути, которые примирили бы абсолютные требования Иисуса с суровой реальностью человеческих проступков.

Фома Аквинский подразделял учение Иисуса на Наставления и Советы, которые на многих современных языках мы могли бы переименовать в Требования и Предложения. Наставления включают в себя универсальные моральные законы, такие, как Десять Заповедей. Но для более идеалистических требований, таких как предупреждение Иисуса о гневе и походи, Фома Аквинский пользовался другим стандартом: хотя мы и должны были бы принять их как подходящие модели и стремиться к тому, чтобы воплотить их, они не имеют моральной силы наставлений. Римская католическая церковь позднее кодифицировала изыскания Фомы Аквинского в соответствии с понятиями «смертного» и «простительного» греха.

Мартин Лютер интерпретировал Нагорную Проповедь в свете формулы Иисуса «кесарю кесарево, а Богу Божье». Христиане имеют двойное гражданство: одно в Царстве Христа, а другое в земном царстве. Крайности Нагорной Проповеди относятся исключительно к Царству Христа, а не к земному царству. Возьмем заповеди «возлюби врага своего» и «не противься злому»; конечно, это не соответствует реальности! С целью предотвращения анархии, государство должно противостоять злу и защищаться от врагов. Поэтому христианин должен научиться отличать общественное от личного: то есть, христианский солдат, например, должен выполнять приказ сражаться и убивать, даже если он в своем сердце следует закону любви по отношению к врагу.

Во времена Лютера различные анабаптистские движения занимали совершенно противоположную позицию. Все подобные попытки приземления однозначных заповедей Иисуса являются заблуждением, говорят они. Разве раннехристианская церковь в первые четыре века своего существования уклонялась от заповеди Христа «возлюби врагов своих» чаще, чем какой-либо другой? Просто прочитайте Нагорную проповедь. Иисус не проводит различия между наставлениями и советами или между общественным и личным. Он говорит, не противься злому человеку, не клянись, подай нуждающемуся, люби врагов своих. Мы должны следовать его заповедям как можно более буквально. С этой целью некоторые группировки предлагали отказаться от частной собственности. Другие, такие как квакеры, отказывались давать клятвы или снимать шляпу во время общественных мероприятий, и не желали иметь армию, и даже полицию. Как следствие этого, тысячи анабаптистов были убиты в Европе, Англии и России; многие из тех, кто выжил, сбежали за океан в Америку, где они попытались организовать коммуны, основанные на принципах Нагорной Проповеди.*

В девятнадцатом столетии в Америке поднялась новая волна теологического движения, связанная с Нагорной Проповедью.  Группы, абсолютизировавшие следование заповедям, объясняли такое учение как последний сохранившийся рудимент эпохи Закона, который вскоре сменился эпохой милосердия после смерти Иисуса и его воскрешения. С этих пор нам не нужно следовать этим строгим требованиям. Популярная Библия Скофилда (Скоуфилда) описала проповедь как «закон в чистом виде», но содержащий «замечательное обращение к морали христианина».

Еще одна интерпретация принадлежит Альберту Швайцеру, который видел в Нагорной Проповеди набор временных требований, пригодных для военного времени. Убежденный в том, что мир скоро закончит свое существование в апокалипсисе, Иисус приводил в исполнение подобие «военного трибунала». Пока миру не пришел конец, мы можем по-разному относиться к его инструкциям.

Я прилежно изучил все эти направления, пытаясь понять Нагорную Проповедь с их точки зрения — и, я должен признать, также пытаясь найти способ освободиться из под их строгих требований. Каждая школа мысли вносила важные идеи, однако также каждая из них имела белые пятна. Подобно разъяснениям большинства добрых докторов,  введенные Фомой Аквинским категории наставлений и советов обладали крепким здравым смыслом, но это не были те определения, которые давал Иисус. Иисус, видимо, скорее уравнивал наставление «не прелюбодействуй» с советом «всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем». Решение этого вопроса Лютером казалось оригинальным и мудрым, но Вторая Мировая война продемонстрировала те шизофренические последствия, которые это может за собой повлечь. Многие лютеране служили в армии Гитлера, будучи четко убежденными, в том, что они «просто выполняют приказы», они несли службу в государстве, сохраняя внутреннюю приверженность Христу.

Что касается анабаптистов и других приверженцев буквального следования заповедям, их ненасильственно восприятие гонений остается одним из самых блестящих моментов в истории церкви. Хотя они сами признавали, что ошибались, дословно исполняя каждую заповедь Нагорной Проповеди. Квакеры, к примеру, находили способы обойти правила, чтобы помочь делу Американской Революции. А как же быть с бескомпромиссными утверждениями Иисуса по поводу гнева и похоти? Много веков назад Ориген воспринял предупреждение против похоти буквально, но церковь ужаснувшись некоторое время спустя, отвергла его решение подвергнуть себя кастрации.

Те, кто буквально следовали заповедям и верили в апокалипсис, находили нетривиальные пути уклонения от наиболее строгих требований проповеди Иисуса, но для меня они все равно оставались тем, чем и были: путями уклонения. Сам Иисус не подавал никакого знака, который мог бы быть истолкован таким образом, что его заповеди действительны только в течение какого-то короткого периода или в особых обстоятельствах. Он провозглашал их со всем авторитетом («Говорю вам…») и строгостью («Итак, кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном…»).

Не имеет значения то, насколько тяжелыми были мои попытки, я не искал легкого обходного пути в трактовке Нагорной Проповеди. Подобно легкому приступу депрессии, диссонанс моего восприятия слов Иисуса держал меня в состоянии постоянного душевного напряжения. Я пришел к выводу, что если Нагорная Проповедь утверждает Божий стандарт святости, то я могу отказаться от него с самого начала. Нагорная Проповедь не послужила моему улучшению; она просто продемонстрировала мне те пути, которых я не знал.

 

В конечном итоге, я нашел ключ к пониманию Нагорной Проповеди не в трудах больших теологов, а в совершенно другом месте: в произведениях двух русских романистов девятнадцатого века. Благодаря им я обрел свое собственное видение Нагорной Проповеди и ее мозаики закона и милости, видение, которое я обрел наполовину благодаря Толстому, наполовину благодаря Достоевскому. (В начале семидесятых годов Малкольм Маджеридж был удивлен, услышав, что люди, принадлежащие к интеллектуальной элите в Советском Союзе, находились в состоянии духовного соперничества. Анатолий Кузнецов, живущий в эмиграции в Англии, сказал ему, что в СССР вряд ли найдется   хоть один писатель или художник или музыкант, который не занимался бы вопросами духа.  Маджеридж сказал, «Я спросил у него [у Кузнецова] как это может происходить при наличии такой огромной работы по антирелигиозной промывке мозгов, проведенной над гражданами, и при отсутствии любой христианской литературы, включая Евангелие. Его ответ был запоминающимся; власти, сказал он, забыли изъять произведения Толстого и Достоевского, самые совершенные проявления христианской веры нашего времени». )

У Толстого я научился глубокому уважению к непреклонности Бога, к абсолютному идеалу. Нравственные идеалы, которые Толстой нашел в Евангелии, захватили его подобно пламени, хотя его попытки жить по этим идеалом и закончились, в конечном итоге, неудачей. Как и анабаптисты, Толстой стремился к буквальному следованию Нагорной Проповеди, и его рвение  вскоре заставило чувствовать себя его семью жертвами его поисков святости. Например, прочитав то, как Иисус велел  богатому человеку отдать все, что у него было, Толстой решил освободить слуг, отказаться от авторских прав на свои произведения и от распоряжения своей собственностью. Он носил одежду крестьян, сам шил себе обувь и начал работать в поле. Его жена, Соня, видя, как рушится финансовое положения семьи, резко протестовала против этого, пока он немного не одумался.

Когда я читаю дневники Толстого, я вижу отражение  моего собственного стремления к совершенству. Дневники содержат описание множества ссор между Толстым и его семьей, но гораздо больше между Толстым и им самим. Пытаясь достичь совершенства, он постоянно изобретал новые списки правил. Он бросил охотиться, курить, пить и отказался от мяса. Он разработал «Правила для развития эмоциональной воли, Правила для развития возвышенных чувств и вытеснения низменных». Однако он никогда не мог достичь необходимой самодисциплины, чтобы следовать этим правилам. Не один раз Толстой публично клялся хранить целомудрие и требовал отдельную спальню. Он никогда не мог долго держать свою клятву, и, к его большому стыду, сообщения о шестнадцати беременностях Сони по радио стали тому подтверждением.

Иногда Толстому удавалось совершать серьезные добрые дела. Например, после большого перерыва он написал последнюю новеллу Воскресение в возрасте семидесяти одного года в поддержку духоборов, анабаптистской группы, подвергавшейся преследованию со стороны царского правительства, пожертвовав всю выручку на финансовое обеспечение их эмиграции в Канаду. И, как я упоминал, философия ненасилия Толстого, восходящая напрямую к Нагорной Проповеди, дала обильные плоды, и возродилась, пережив своего создателя, в таких идеологических диссидентах, как Ганди и доктор Мартин Лютер Кинг.

Однако таким людям, как Ганди, воодушевленным подобными возвышенными идеалами, стоит прислушаться к критикам или биографам, которые были удивлены тем, какими жалкими были попытки Толстого соответствовать этим идеалам. Если быть совершенно откровенным, ему не удалось воплотить в жизнь то, что он проповедовал. Его жена хорошо сказала об этом (выразив явно пристрастное мнение):

 

В нем так мало неподдельной теплоты; его доброта исходит не из его сердца, а скорее из его принципов. Его биографы будут рассказывать о том, как он помогал рабочим носить ведра с водой, но никто никогда не узнает, что он не давал жене никакого отдыха и ни разу — за все эти тридцать два года — не подал своему ребенку глоток воды и не посидел у его постели, чтобы дать мне возможность отдохнуть немного от всех моих трудов.

 

Горячее стремление Толстого  к совершенству ни разу не принесло ему никакого подобия мира или душевного покоя. До самой смерти он в своих письмах и дневниках постоянно возвращался к печальной теме своего поражения. Когда он писал о своей религиозной вере или пытался преодолеть эту веру, антагонизм между реальностью и идеалом преследовал его по пятам. Он был слишком честен для самообмана, он не мог успокоить мучавшую его совесть, поскольку, честно говоря, он знал, что лежит на его совести.

Лев Толстой был глубоко несчастным человеком. Он осуждал коррумпированную Православную Церковь его времени, за что и был отлучен от церкви. Все его попытки самоутверждения потерпели поражение.   Ему пришлось спрятать все веревки в своем поместье и убрать все ружья, чтобы избежать искушения самоубийством. В конце концов, Толстой бежал от своей славы, от своей семьи, от своего положения, от себя самого; он умер как бродяга на одном сельском железнодорожном полустанке.

Чему же тогда я научился из трагической жизни Толстого? Я прочитал много его религиозных трудов, и я, безусловно, был воодушевлен его проницательным пониманием Божественного Идеала. Я понял, что, хотя некоторые считают, что Библия решает наши проблемы в различных областях — проблема справедливости, проблема нашего отношения к деньгам, расовая проблема — на самом деле Евангелие утяжеляет наше бремя. Толстой видел это и никогда не принижал идеалы Евангелия. Трудно не обратить внимание на человека, который соглашается освободить своих слуг и отказаться от своих страстей, просто подчиняясь заповедям Христа. Если бы он только смог жить в соответствии с этими идеалами — если бы только я мог сделать это.

Своим критикам Толстой отвечал, что не следует судить о святых идеалах по его неспособности им соответствовать. Не судите о Христе по тем из нас, кто несовершенно несет его имя. Один отрывок, взятый из личного письма, особенно хорошо показывает, как Толстой отвечал на подобную критику в свой адрес до конца своей жизни. Это некий итог его духовной жизни, одновременно и звучное признание истины, в которую он верил всем сердцем, и воззвание с тоской в голосе к той благодати, которую он так никогда полностью и не реализовал.

 

«Как насчет вас, Лев Николаевич, вы очень хорошо проповедуете, но живете ли вы сами так, как проповедуете?» Это самый естественный из вопросов, который все время мне задают; обычно это говорится триумфальным тоном, как будто это способно закрыть мне рот. «Вы проповедуете, но как вы сами живете?» И я отвечаю, что я не учу тому, чему не в состоянии учить, хотя мне страстно этого хочется. Я могу учить только посредством моих поступков, а мои поступки низки… И я отвечаю, что я виновен, и низок, и достоин презрения за мою неспособность исправить их.

В то же самое время, не с целью оправдаться, а для того, чтобы объяснить, почему мне не достает последовательности, я говорю: «Посмотрите на мою нынешнюю жизнь, а затем на мою прошлую жизнь, и вы увидите, что я пытаюсь выполнять их.  Это правда, что я не выполнил и тысячной доли их [христианских заповедей], и я стыжусь этого, но мне не удалось их выполнить не потому, что я не хотел этого, а потому, что не мог. Научите меня, как выбраться из окружающих меня сетей искушений, помогите мне, и я их выполню; даже и без помощи я хочу и надеюсь жить по ним.

Критикуйте меня, я сам это делаю, но критикуйте меня, а не тот путь, которому я следую и который я показываю всем, кто спрашивает меня, где он, по моему мнению, пролегает. Если я знаю дорогу домой и иду по ней пьяным, становится ли этот путь менее правильным оттого, что я шатаюсь из стороны в сторону! Если это неправильный путь, то покажите мне другой; но если  колеблюсь и сбиваюсь с пути, вы должны помочь мне, вы должны показывать мне верный путь так же, как я готов поддержать вас. Не сбивайте меня с пути, не радуйтесь тому, что я потерялся, не восклицайте радостно: «Посмотрите на него! Он говорил, что идет домой, а сам направляется в сторону болота!»   Нет, не злорадствуйте, а окажите мне помощь и поддержку.

Мне было грустно, когда я читал религиозные сочинения Толстого. Видение человеческого сердца, подобное рентгеновским лучам, которое сделало из него великого романиста, также превратило его в мучимого христианина. Как лосось на нерест, он всю жизнь пробирался против течения, в конце концов обессилев от морального истощения.

Однако я также чувствую благодарность по отношению к Толстому. Поскольку его неотступное следование собственной вере, произвело на меня неизгладимое впечатление. Я впервые столкнулся с его романами в тот период моей жизни, когда я страдал от длительных последствий «жестокого обращения с детьми по-библейски». В тех церквях, которые я посещал в детстве, было слишком много обмана, или, по крайней мере, мне так это виделось сквозь призму высокомерия молодости. Когда я наблюдал огромный разрыв между идеалами Евангелия и ошибками его последователей, у меня появлялось сильное искушение отказаться от этих идеалов как от безнадежно недостижимых.

Тогда я открыл для себя Толстого. Он был первым писателем, который, по моему мнению, выполнил эту одну из самых непростых задач: сделать добро таким же правдоподобным и привлекательным, как зло. В его романах, повестях и рассказах я нашел потенциал моральной силы, подобный вулкану Везувию. Несомненно, он изменил мою точку зрения.

 

Э.Н.Уилсон, биограф Толстого, отмечает, что Толстой страдал от «абсолютной теологической неспособности понять Воплощение. Его религия была построена исключительно на Законе, а не на Благодати, была, скорее, способом улучшить человека, а не видением Бога, сошедшего в падший мир». С кристальной ясностью Толстой видел свою собственную неадекватность в свете божественного идеала. Но ему не удалось сделать следующий шаг и позволить божественной благодати преодолеть эту неадекватность.

Вскоре после знакомства с Толстым я открыл для себя его соотечественника Федора Достоевского. Два этих наиболее знаменитых и совершенных из русских писателей жили и творили в один и тот же период истории. Странно, что они никогда не встречались, и, возможно, это было к лучшему — они были антагонистами во всех смыслах. В то время, как Толстой писал светлые и радостные романы, Достоевский писал темные и мрачные романы. В то время, как Толстой разрабатывал аскетические пути самосовершенствования, Достоевский периодически подрывал свое здоровье алкоголем и испытывал свою удачу в азартных играх. Достоевский сделал много ошибок, но в одном он был прав: его романы говорят о милости и прощении с толстовской силой.

Еще в молодости Достоевский пережил настоящее воскрешение. Он был арестован за принадлежность к группе, обвиненной в мятеже во времена царя.

Николая Первого, который, чтобы показать молодым неформальным радикалам тяжесть их ошибок, приговорил их к смерти и сымитировал процесс казни. Заговорщики были одеты в белые саваны и приведены на лобное место, где их ждала расстрельная команда. С завязанными глазами в погребальных одеждах, с крепко связанными за спиной руками, их поставили перед толпой зевак, а затем привязали к столбам. В самый последний момент, когда прозвучал приказ: «Готовсь! Целься!», и винтовки были приведены в боевую готовность и подняты, галопом прискакал всадник с заранее подготовленным посланием от царя: он смягчает наказание и заменяет смертную казнь каторжными работами.

Достоевский никогда впоследствии не забывал этого опыта. Он смотрел в глаза смерти, и с этого момента жизнь приобрела для него ни с чем не сравнимую ценность. «Теперь моя жизнь изменится, — сказал он, — я буду рожден заново в новой форме». Когда он сел на арестантский поезд, идущий в Сибирь, одна набожная женщина протянула ему Новый Завет, единственную книгу, которую разрешалось иметь в тюрьме. Веря в то, что Господь дал ему еще один шанс последовать его зову, Достоевский пристально изучал этот Новый Завет в течение всех лет своего заключения. Через десять лет он вернулся из изгнания, обладая непоколебимыми христианскими убеждениями, как говорится в одном из известных фрагментов: «Если бы кто-нибудь доказал мне, что истина и Иисус не одно и то же… то я бы предпочел остаться с Иисусом, а не с истиной».

Тюрьма предоставила Достоевскому еще одну возможность. Он был вынужден жить бок о бок с ворами, убийцами и крестьянами-пьяницами. То, что он жил одной жизнью с этими людьми, позволило ему позднее с несравненной достоверностью изображать героев в своих романах, таких, как убийца Раскольников в Преступлении и наказании. Идеалистические взгляды Достоевского на врожденную доброту человеческой натуры потерпели фиаско в столкновении с неискоренимым злом, которое он нашел в своих сокамерниках. Однако со временем он также заметил искру Божию даже в самых безнадежных заключенных. Он пришел к вере, что только будучи любимым, человеческое существо способно само испытывать любовь; «Будем любить Его, потому что Он прежде возлюбил нас».

В романах Достоевского я столкнулся с милосердием. Преступление и наказание изображает жалкого человека, совершающего жалкое преступление. Однако милосердие все-таки входит в жизнь Раскольникова, благодаря обратившейся проститутке Соне, которая следует за ним до самой Сибири и ведет его к раскаянию. Братья Карамазовы, возможно, величайший из романов, которые когда-либо были написаны, построен на антитезе между блестящим агностицизмом Ивана и набожностью его брата Алеши. Иван в состоянии критиковать неудачи человеческого рода и каждую политическую систему, отмеченную этими неудачами, но он не может предложить никакого решения. У Алеши нету ответов на те интеллектуальные вопросы, которые затрагивает Иван, но у него есть ответ человечеству: любовь. «У меня нет ответа на проблему зла, — сказал Алеша, — но я знаю любовь».  В конечном итоге, в чудесном романе Идиот Достоевский представляет фигуру Христа в образе князя, страдающего эпилепсией. Спокойный, таинственный, князь Мышкин вращается в высших кругах русского общества, обличая их лицемерие и озаряя жизни этих людей добром и истиной.

Оба этих русских писателя стали моими духовными наставниками в трудное  время  моего христианского паломничества. Он помогли мне найти подходящие выражения  для основного парадокса христианской жизни. Толстой научил меня необходимости смотреть внутрь себя, в Царство Божие, которое находится во мне. Я понял, насколько ничтожны были мои попытки соответствовать высоким идеалам Евангелия.  А Достоевский научил меня всеобъятности благодати. Не только Царство Божие существует во мне; Сам Христос тоже пребывает там. «А когда умножился грех, стала преизобиловать благодать». Есть только один путь для каждого из нас, как преодолеть разрыв между высокими идеалами Евангелия и удручающей реальностью нашего душевного состояния: признать тот факт, что мы не соответствуем этим идеалам, но мы и не должны им соответствовать. Нас осуждает праведность Иисуса, который живет в нас, а не наша собственная. Толстой наполовину понимал это: все, что позволяет мне чувствовать себя  комфортно по сравнению с божественным моральным идеалом, все, что позволяет мне считать: «В конце концов, я достиг», — все это есть жестокий обман. Вторую половину понял Достоевский: все, что заставляет меня сомневаться во всепрощающей любви Божией, также есть жестокий обман. «Итак нет ныне никакого осуждения тем, которые во Христе Иисусе живут не по плоти, а по духу», -  это пророчество Лев Толстой никак не мог понять.

 

Абсолютные идеалы и абсолютная благодать: после того, как я  узнал об этом дуалистическом учении от русских романистов, я вернулся к Иисусу, и нашел, что оно полностью соответствует учению, содержащемуся в Евангелиях и особенно в Нагорной Проповеди. В своем ответе богатому молодому человеку,   в его притче о добром самаритянине, в его комментариях по поводу развода, денег, или по поводу любой другой моральной проблемы, Иисус никогда не принижал Божественные идеалы.   «Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный «, — сказал он.   «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим». Ни Толстой, ни Франциск Асизский ни Мать Тереза, никто полностью не выполнил эти заповеди.

Однако тот же самый Иисус с любовью предлагал абсолютное милосердие. Иисус простил падшую женщину, преступника на кресте, ученика, который отрицал, что вообще был знаком с ним. Он выбрал этого неверного ученика, Петра, чтобы тот основал его церковь, а в другом случае обратился к человеку по имени Саул, который был известен тем, что преследовал христиан. Благодать Божия абсолютна, непреклонна и всеобъемлюща. Она распространяется  даже на тех, кто прибивал Иисуса гвоздями к кресту: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают», — это были последние слова, произнесенные Иисусом на земле.

Много лет назад я чувствовал себя столь недостойным в свете абсолютных идеалов Нагорной Проповеди, что я не замечал в них ни тени милосердия. Но, не смотря ни на что, однажды я понял двойственность их значения, я вернулся к Нагорной Проповеди, и нашел, что вся эта речь пронизана духом милосердия. Этот дух ощущается уже в заповедях блаженства — блаженны нищие духом, гонимые, плачущие; блаженны отчаявшиеся -  и продолжает присутствовать там вплоть до молитвы Отче Наш: «Прости нам долги наши… и избави нас от лукавого». Иисус начал эту великую проповедь словами, обращенными к тем, кто пребывает в нужде, и закончил молитвой, которая стала прототипом для всех групп социальной реабилитации. «Однажды, в один прекрасный день», — говорят участники группы анонимных алкоголиков; «Хлеб наш насущный даждь нам днесь», — говорят христиане. Благодать Божия снисходит на отчаявшихся, на нуждающихся, на сломавшихся, на тех, кто не способен принять самостоятельное решение. Благодать Божия доступна нам всем.

Много лет назад я думал о Нагорной Проповеди как о плане человеческого поведения, которому никто не может следовать. Перечитывая ее снова и снова, я понял, что Иисус произнес эти слова не для того, чтобы создать для нас трудности, а для того, чтобы рассказать, каков Бог. Подтекстом Нагорной Проповеди является образ Бога. Почему нам следует любить врагов наших? Потому что солнце нашего милосердного Отца встает как над добрыми, так и над злыми. Зачем быть совершенным? Потому что Бог совершенен. Чем так привлекательно Царствие Небесное? Потому что Отец наш живет там, и он щедро вознаградит нас. Почем можно жить без страха и забот? Поскольку тот же самый Бог, который создал цветы лилии и траву на лугу, обещал заботиться о нас. Зачем молиться?

Если земной отец дает сыну хлеба или рыбы, то насколько больше прекрасных даров может дать Отец Небесный тем, кто его об этом просит.

Как я мог упустить это из вида? Иисус провозглашал Нагорную проповедь не для того, чтобы мы, подобно Толстому, пахали или копошились в отчаянии в своих ошибках с целью достичь совершенства. Он прочитал эту проповедь для того, чтобы донести до нас Божественный Идеал, к которому мы никогда не должны прекращать стремиться, но также и для того, чтобы показать, что никто из нас никогда не достигнет этого Идеала. Нагорная Проповедь побуждает нас понять ту огромную дистанцию, которая существует между нами и Богом, и любая попытка сократить эту дистанцию, каким либо образам изменяя наше поведение, обречена на неудачу.

Самой большой трагедией было бы превратить Нагорную Проповедь в очередную форму законничества; она скорее исключает любое законничество. Законничество, равно как и фарисейство, всегда будет в проигрыше, не потому, что оно слишком строго, а потому, что оно не достаточно строго. Громогласно, бесспорно доказывает Нагорная Проповедь, что мы стоим низшем уровне, по сравнению с Богом: убийцы и святотатцы, грешники и прелюбодеи, грабители и воры. Мы отчаявшиеся, и это, в действительности, единственное состояние, в котором подобает находиться человеческому существу, которое хочет познать Бога. Сорвавшись с высот абсолютного Идеала нам негде приземлиться, кроме как в спасительные сети абсолютного милосердия.

 

 

Глава 8 Миссия: Революция милосердия

 

У милосердия нет строгой сути.

Оно, как легкий дождь, струится с неба…

Земная сила выглядит как сила Бога,

Коль милосердие смягчает правосудие

Шекспир, Венецианский купец

 

 

 

Когда мои ученики в Чикаго читали Евангелия и смотрели фильмы о жизни Иисуса, то мы заметили строгую закономерность: чем более отталкивающе выглядит персонаж, тем лучше он чувствует себя в обществе Иисуса. Такие люди находили Иисуса привлекательным: самаритяне, считавшиеся  социальными отбросами, военачальник армии тирана Ирода, предатель-мытарь, одержимая семью демонами.

У более респектабельных типов Иисус, напротив, находил сухой прием. Ханжи фарисеи находили его неотесанным и мирским человеком, богатый молодой человек ушел, качая головой, и даже Никодим, человек широких взглядов, предпочел встречу под покровом ночи.

Я обратил внимание класса на то, как странно стала выглядеть эта закономерность теперь, когда христианская церковь привлекает людей респектабельных, которые очень напоминают тех, кому Иисус казался самым подозрительным человеком на земле. Что такого произошло, благодаря чему закономерность времен Иисуса превратилась в свою противоположность? Почему грешникам не нравится находиться среди нас?

Я рассказал  историю, которую услышал от одного друга, работающего в Чикаго с людьми, опустившимися на дно общества. К нему пришла проститутка, попавшая в беду, бездомная, с подорванным здоровьем, у которой не было денег, чтобы купить еды для ее двухлетней дочери. Со слезами на глазах она призналась, что продавала свою дочь — двух лет от роду! — мужчинам, занимающимся извращенным сексом, чтобы иметь возможность употреблять наркотики. Мой друг с трудом выслушал омерзительные детали ее истории. Он сидел молча, не зная, что сказать. В конце концов, он спросил ее, не думала ли она обратиться в церковь за помощью. «Я никогда не забуду  выражение абсолютного наивного потрясения на ее лице», — рассказывал он мне впоследствии. «Церковь!» -  воскликнула она. «Что бы это дало мне? Они бы только заставили меня чувствовать себя еще хуже, чем сейчас!»

Каким-то образом мы превратили церковь в сообщество респектабельных людей, сказал я своему классу. Люди, принадлежащие к низшим слоям общества, которые приходили к Иисусу, когда он жил на земле, больше не чувствуют себя  желанными гостями. Как Иисусу, самому совершенному человеку в истории, удавалось привлекать людей печально известных своим несовершенством?  И  что мешает нам следовать по его стопам сегодня?

Кто-то из учеников предположил, что законничество в церкви создало барьеры из жестких правил, которые заставили не-христиан чувствовать себя некомфортно.  Дискуссия в классе неожиданно приняла новое направление, когда те, кто пережил  пребывание в библейском колледже и в фундаменталистской церкви принялись рассказывать свои истории. Я рассказал о том как я сам в начале семидесятых был ошеломлен, когда в неком сомнительном Библейском Институте Муди, расположенном через несколько домов от нашей церкви, запретили студентам мужского пола носить бороды, усы и иметь любой волосяной покров ниже ушей — хотя студенты каждый день проходили мимо портрета Дуайта Л. Муди, косматого нарушителя всех этих трех запретов.

Все засмеялись. Все, кроме Грега, который ерзал на своем месте и постепенно «закипал2. Я заметил, как его лицо покраснело, затем побледнело от гнева. Наконец, Грег поднял руку и злобу и негодование выплеснулись из него. «Я хочу уйти из этого места», — сказал он, и в комнате воцарилось молчание. «Вы критикуете других за то, что они ведут себя как фарисеи. Я скажу вам, кто здесь настоящие фарисеи. Это вы [он указал на меня] и все остальные, находящиеся в этом классе. Вы думаете, что вы выше всех, вы сильны и зрелы. Я стал христианином, благодаря Церкви Муди. Вы находите себе козлов отпущения, чтобы смотреть на них свысока, чувствовать себя более духовными, чем они, и вы говорите о них за их спиной. Так поступают фарисеи. Вы все фарисеи.

Все посмотрели на меня в ожидании ответа, но мне было нечего сказать. Грег застал нас врасплох. В порыве духовного высокомерия мы смотрели свысока на других людей, считая, что они фарисействуют. Я взглянул на часы, в надежде на отсрочку. Такая удача мне не  была предоставлена: часы показывали, что от начала урока прошло пятнадцать минут. Я подождал прилива вдохновения, но его не было. Молчание становилось все тягостней. Я почувствовал себя смущенным и загнанным в угол.

Тогда Боб поднял руку. Боб был в классе новичком, и я буду ему благодарен до самой смерти за то, что он спас меня. Он начал обезоруживающе мягко: «Я рад, что ты не ушел, Грег. Ты нам нужен здесь. Я рад, что ты с нами, и я хотел бы рассказать тебе, зачем я пришел в эту церковь.

«Честно говоря, я идентифицирую себя с той чикагской проституткой, о которой упомянул Филипп. Я находился в наркотической зависимости, и мне бы и через миллион лет не пришло бы в голову обратиться в церковь за помощью. Однако эта церковь каждый четверг позволяет собираться группе анонимных алкоголиков в том самом подвальном помещении, в котором мы с вами сейчас находимся.  Я начал посещать собрания этой группы, и через некоторое время я решил, что церковь, которая принимает группу АА — сигаретные окурки, пятна от кофе, и прочее — не может быть плохой, так я принял решение сходить на службу.

«Должен вам сказать, что по началу те люди наверху пугали меня. Казалось, что они все понимают, тогда как я лишь пристроился в хвосте. Я заметил, что люди здесь одеты весьма прилично,  а лучшее, что мог себе позволить я, были голубые джинсы  футболка. Однако мне удалось побороть свою гордость и я начал приходить по воскресеньям утром так же, как по четвергам вечером. Люди не оттолкнули меня. Они протянули мне руку помощи. Это здесь я нашел Иисуса».

Словно кто-то открыл воздушный клапан, и все напряжение в комнате во время выступления Боба с его простым красноречием исчезло. Я пробормотал извинения за мое собственное фарисейство, и класс закончил занятие на дружеской ноте. Боб вернул нас на землю, показав, что грешники, так же как и остальные, отчаянно нуждаются в Боге.

Что стоит церкви, спросил я в заключении, стать местом, где бы охотно собирались проститутки, сборщики налогов и даже чувствующие свою вину фарисеи?

 

 

Иисус был другом грешников. Им нравилось быть с ним, и они искали его общества. А между тем, законники находили его шокирующей и даже мятежной личностью. В чем заключался секрет Иисуса, который мы потеряли?

«Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты», — говорит пословица. Представьте себе, как ужасались люди первого века нашей эры  в Палестине, пытаясь применить этот принцип относительно Иисуса из Назарета. Евангелия упоминают восемь случаев, когда Иисус принимал приглашения на обед. Три из них (свадьба в Кане, гостеприимство Марии и Марфы, и прерванный обед в Эммаусе после его воскрешения) были нормальными отношениями между друзьями. Остальные пять, однако, нарушают все правила социальной иерархии.

Однажды Иисус обедал с Симоном Прокаженным. Благодаря тому, что я работал с доктором Полом Брандом, специалистом по проказе, мне тоже довелось пообедать с пациентами, больными проказой, и я могу вам сказать, что прошедшие две тысячи лет прогресса в области медицины мало что сделали, чтобы  смягчить социальное клеймо, которое накладывает эта болезнь. Один благородный, образованный человек в Индии рассказал мне, что в его жизни был день, когда он со слезами на глазах сидел в машине рядом с церковью, пока его дочь венчалась внутри. Он не мог показать свое изуродованное лицо, пока все гости не разошлись. Он также не мог устроить традиционное празднество по поводу свадьбы, поскольку кто же войдет в дом прокаженного?

В Палестине строгие законы навязывали специальное клеймо, свидетельствующее о проказе: зараженный человек должен был за стенами города и кричать «Заразен!» (???? «Нечист!»???? — Лев. 13:45),  прежде чем обратиться к кому-либо. Однако Иисус проигнорировал эти правила и сел за стол с человеком, который носил это клеймо как часть своего имени. Как назло, во время еды женщина с плохой репутацией вылила на голову Иисуса дорогое масло. В Евангелии от Матфея сказано, что Иуда Искариот с отвращением ушел из-за стола и пошел прямо к первосвященнику, чтобы предать Иисуса.

В другой сцене, содержащей несколько четких параллелей с предыдущей, Иисус трапезничал с другим человеком по имени Симон, и здесь тоже некая женщина помазала Иисуса миром, отерла его ноги своими волосами  и омыла слезами. Симон, будучи честным фарисеем, возмутился такой невежливости. Иисус дал на это прекрасный ответ, который помогает объяснить, почему он предпочитал общество «мытарей и грешников» таким выдающимся гражданам, как Симон:

 

Видишь ли эту женщину? Я пришел в дом твой, и ты воды Мне на ноги не дал, а она слезами облила Мне ноги и волосами головы своей отерла; ты целования мне не дал, а она, с тех пор как я пришел, не перестает целовать у Меня ноги; ты головы мне маслом не помазал, а она миром помазала Мне ноги. А потому сказываю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит.

Еще по меньшей мере один раз Иисус принимал приглашение от известного фарисея. Словно шпионы, ведущие двойную игру, религиозные лидеры следовали за ним повсюду и приглашали его на трапезы, придираясь к каждому его движению. Наперекор им, Иисус исцелил человека от водобоязни, не смотря на то, что была суббота, и затем он показал яркий контраст между обедами у фарисеев, построенными на строгой социальной иерархии, и Божественным празднеством, открытым для «нищих, увечных, хромых и слепых». Евангелия больше не засвидетельствовали ни одного случая, когда Иисус обедал с известными гражданами, и я прекрасно понимаю почему: Иисус с трудом находил время даже для настоящих (обычных???) обедов.( Фарисеи считали свой обеденный стол своего рода «храмом в миниатюре», что объясняет, почему они отказывались обедать с неевреями или грешниками. Возможно, Иисус также понимал свою трапезу как храм в миниатюре, что также объясняет, почему он ел в такой разношерстной компании сотрапезников.  Великая трапеза, которую он возвещал, теперь открыта для всех, а не только для тех, кто принял особое очищение.)

Две последних трапезы, о которых на известно, происходили в домах «мытарей», или сборщиков налогов, людей не популярных во все времена, а особенно во времена Иисуса.  Они собирали налоги, получая за это комиссионные, кладя себе в карман все излишки, какие могли выжать из местного населения, и большинство евреев считало их  предателями, которые служат Римской Империи. Слово мытарь стало синонимом словам грабитель, разбойник, убийца и коснеющий во грехе. Иудейские суды считали свидетельство сборщиков налогов недействительным, и их деньги не принимались в качестве пожертвования беднякам или для размена, поскольку они были добыты столь низким образом.

Если быть совершенно точным, Иисус сам напросился в дом к обоим сборщикам налогов. Когда он увидел изгнанного Закхея, как высоко ему пришлось забраться на дерево, чтобы увидеть Иисуса, он позвал его вниз и попросил остановиться у него дома. Толпа начала роптать,  но Иисус развеял их сомнения: «Ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спаси погибшее». Другого подобного грешника, Левия, Иисус встретил у палатки, как раз во время процесса сбора ненавистных налогов. «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные», — сказал он народу в тот раз.

Читая о том, каких сотрапезников избрал себе Иисус, я ищу разгадку, которая объяснила бы, почему одна группа (грешники) чувствовала себя с Иисусом так комфортно, а другая (богатые) так некомфортно. Я нахожу эту разгадку в еще одной сцене из Евангелий, которая изображает одновременно и фарисеев, и явного грешника. Фарисеи схватили женщину во время акта прелюбодеяния, преступления, в наказание за которое насмерть забивали камнями. Как им, по мнению Иисуса, следует поступить? — спросили они, полагая ввести его в конфликт между моралью и милосердием.

Иисус делает паузу, наклонившись, пишет что-то на земле, и затем говорит обвинителям: «… кто из вас без греха, первый брось на нее камень». Когда все исчезли, Иисус поворачивается к съежившейся женщине. «…женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя?» — спросил он: «…и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши».

Эта напряженная сцена раскрывает четкий жизненный принцип Иисуса: он выводит на чистую воду скрытые грехи, но прощает любой грех, в котором человек свободно сознается. Падшая женщина ушла прощенной, с новым стимулом жить; фарисеи ретировались, потрясенные до глубины души.

Вероятно, проститутки, сборщики налогов, и другие общеизвестные грешники с такой готовностью обращались к Иисусу, поскольку они в определенной степени сознавали, что были не правы, и для них Божественное прощение казалось очень привлекательным. Как сказал К. С. Льюис: «Проститутки не подвержены опасности считать свою жизнь настолько удовлетворительной, что им нет надобности обращаться к Богу: гордые, жадные, самоуверенные люди подвержены этой опасности».

 

 

Добрая весть Иисуса нашла различный отклик у евреев первого века нашей эры, многие из которых предпочитали строгий стиль Иоанна Крестителя, питавшегося акридами и предлагавшего строгое учение о суде и гневе, учению Иисуса о милосердии и трапезе, на которую будут приглашены все. Я могу понять это древнее предпочтение, отдаваемое закону, поскольку сам вырос в атмосфере законничества. Благодать была обманчивым, исчезающим понятием, которому было сложно проникнуть в мое сознание. Грех был конкретным, видимым понятием, легкой для попадания мишенью. Подчиняясь закону, я всегда знал, где согрешил.

Венди Кейминер, современный еврей, пытающийся постичь христианство, признает, что: «… в качестве постулата веры это учение о спасении через милосердие, и только через милосердие кажется мне чрезвычайно неубедительным. Оно, как мне кажется значительно пренебрегает справедливостью, идеализируя Бога, который настолько больше ценит веру, чем действие. Я предпочитаю Бога, который смотрит на нас сверху (очень давно воспринимая нас с юмором) и говорит: «Я бы хотел, чтобы они прекратили беспокоиться о том, существую я или нет, и начали выполнять мои указания».

По правде говоря, мы, христиане, тоже, вероятно, сочли бы, что легче следовать за Богом, который просто говорит: «Начинайте выполнять мои указания».

Евреи во времена Иисуса представляли себе ступенчатое восхождение к Богу, продвигаясь все выше и выше, выраженное иерархически в самой архитектуре храма. Неевреи и «полукровки», вроде самаритян, допускались  только во внешний Двор для Неевреев (Двор язычников); стена отделяла их от следующего отсека, который занимали еврейские женщины. Еврейские мужчины могли пройти на один уровень дальше, но только священники имели право входить в священные места храма. И, наконец, только первосвященник мог входить в Святое-святых храма, и то только раз в году в день, называемый Йом-Кипур.

Общество, в действительности, было религиозно-кастовой системой, основанной на различной степени святости, и фарисеи тщательно и ежедневно укрепляли эту систему. Все их правила, касавшиеся того, что нужно мыть руки и избегать всякой скверны, являли собой попытку сделать себя угодными Богу. Разве Господь не составил списки желательных (чистых) или нежелательных (несовершенных, нечистых) животных для принесения в жертву? Кумрамская (Кумранская) община ессеев придумала строгий закон: «Ни один сумасшедший, или лунатик, или недоразвитый, или идиот, ни один слепой, или калека, или паралитик, или глухой, и ни один несовершеннолетний не может быть принят в общину».

Посреди всей этой религиозно-кастовой системы появился Иисус. К ужасу фарисеев у него не было никаких предубеждений по поводу общения с детьми или грешниками, или даже самаритянами. Он прикасался к «нечистым» и они также прикасались к нему: прокаженные, калеки, женщина, страдающая кровотечением, лунатики и одержимые. Хотя законы Левита предписывали день очищения тому, кто дотронулся до больного человека, Иисус устраивал массовые исцеления, во время которых он прикасался ко множеству больных людей; его никогда не беспокоили правила, касающиеся осквернения после контакта с больным или даже мертвым человеком.

В качестве примера тех революционных изменений, которым дал ход Иисус, можно привести отношение Иисуса к женщинам. В те дни во время каждой службы в синагогах еврейские мужчины молились: «Да славиться Господь, Который не сделал меня  женщиной». Женщины сидели в особом помещении, где никто не проверял их присутствие, и где редко читалась Тора. В общественной жизни мало какая женщина заговорила бы с мужчиной вне своей семьи, и женщина не имела права дотрагиваться ни до одного мужчины, кроме своего супруга. Однако Иисус спокойно общался с женщинами и учил некоторых из них  как своих учениц. Самаритянскую женщину, которая пять раз побывала замужем, Иисус наставил на путь духовного возрождения (важно отметить, что это он начал разговор, попросив ее о помощи). Помазание проститутки, которое он принял с благодарностью. Женщины путешествовали вместе с толпой его последователей, не боясь вызвать этим большие пересуды. Женщины занимались популяризацией притч Иисуса и его толкований, и иногда он совершал чудеса по их просьбе. По мнению ученого, изучающего библейскую историю, Уолтера Уинка, Иисус оскорблял нравы своего времени в каждом из случаев общения с женщинами, зафиксированных в четырех Евангелиях. Действительно, как позднее скажет Павел, во Христе «Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе». (Дороти Сейерс добавляет по этому поводу: «Возможно, нет ничего удивительного в том, что женщины подвизались скорее у колыбели, нежели на кресте. Они никогда не знали мужчины, подобного этому Мужчине — другого такого никогда не было. Пророк и учитель, который никогда не придирался к ним, который никогда не льстил, не задабривал, не относился к ним свысока; который никогда не отпускал злых шуток в их адрес, никогда не обращался к ним иначе, чем «Женщины, да поможет им Бог!» или «Женщины, да благословит их Господь!»; который укорял без раздражения и хвалил без снисходительности; который воспринимал их вопросы и объяснения серьезно, который никогда не указывал им их место в обществе, никогда не призывал их быть женственными, и не насмехался над ними за то, что они женщины; который не преследовал корыстных целей, и не имел чувства сложного мужского достоинства, которое нужно сохранять; который принимал их такими, какие они есть, и абсолютно не был застенчив».)

Иисус действительно выворачивал наизнанку всю общепризнанную на тот момент мудрость ради женщин и других угнетенных людей. Фарисеи верили, что прикосновение к нечистому человеку марало того, кто к нему прикоснулся. Но когда Иисус прикасался к человеку, больному проказой, он не заражался от него — сам прокаженный очищался. Когда женщина аморального поведения мыла Иисусу ноги, она уходила прощенной и изменившейся. Когда он нарушал обычай, входя в дом к язычнику, слуга язычника выздоравливал. На словах и на деле Иисус проповедовал совершенно новое Евангелие милости: чтобы очиститься, человеку не нужно было совершать паломничество в Иерусалим, приносить жертвы, и подвергаться очистительным ритуалам. Все, что нужно было сделать, это следовать за Иисусом. Как это формулирует Уолтер Уинк: «Влияние святости побеждает влияние болезни».

«Во всем Евангелии нет ни единого поступка, или проповеди, или притчи, где содержались бы колкости  относительно женской испорченности; вероятно, никто не мог бы заключить из слов Иисуса, что в женской натуре есть нечто «странное».

Но мы можем легко сделать такой вывод из слов Его современников, и Его пророков, живших до Него, и из отношения Его церкви до сегодняшнего дня.

Одним словом, Иисус перенес акцент с Божественной святости (внутреннее свойство) на Божественное милосердие (свойство, направленное вовне). «Ибо много званых, — проповедовал он, — а мало избранных». Прерывая свой путь, чтобы встретиться  с неевреями, пообедать с грешниками и  дотронуться до больных, он распространял царство Божественного милосердия. С точки зрения еврейских лидеров действия  Иисуса подрывали самые основы существования их религиозно-кастовой системы — неудивительно, что Евангелия упоминают более двадцати случаев, когда они организовывали заговор против Иисуса.

Одна из историй Иисуса, противопоставляющая набожного фарисея полному раскаянию сборщика налогов, представляет собой краткое описание Евангелия милосердия. Фарисей, который постился два раза в неделю и исправно платил церковные сборы, благочестиво возблагодарил Бога за то, что он был выше разбойников, злодеев и прелюбодеев — и уж куда как выше, чем сборщик налогов, стоявший в стороне. Сборщик налогов, не осмеливавшийся даже понять глаза, также читал самую простую молитву, какую можно себе представить: «Боже! Будь милостив ко мне грешнику!». Иисус подвел итог: «Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот…».

Можем ли мы заключить из истории Иисуса, что поведение человека не имеет значения, что не существует нравственной разницы между дисциплинированным законником и разбойником, злодеем и прелюбодеем. Разумеется, нет. Поведение имеет значение во многих аспектах; просто это не тот способ, с помощью которого можно приблизиться к Богу. Скептик Э. Н. Уилсон комментирует притчу Иисуса о фарисее и сборщике налогов следующим образом: «Это шокирующая, анархическая в нравственном отношении история. Все в этой истории обращено к способности Бога прощать». Так оно и есть.

 

В своем социальном общении Иисус обращался к практике «великого переворота», провозглашенного в заповедях блаженства. В этом мире наш взор обычно обращен к богатству, красоте, успеху. Благодать, однако, предлагает нам мир, построенный на новом смысле. Поскольку Бог любит бедных, страдающих, гонимых, их должны любить и мы. Поскольку Бог никого не отвергает, этого не должны делать и мы. Своим собственным примером Иисус призывал нас смотреть на мир, как сказал бы Иреней, «глазами милосердия».

Притчи Иисуса подчеркивали этот смысл, ибо он часто делал бедных и угнетенных героями своих историй. Одна такая история изображала бедного человека, Лазаря — единственный персонаж притч Иисуса, названный по имени — которого эксплуатировал богач. Сперва этот богач наслаждался роскошной одеждой и прекрасной едой в то время, как нищий Лазарь, одетый в отрепья, спал за его оградой вместе с собаками, однако смерть поразительным образом поменяла их местами. Богач услышал слова Авраама: «Чадо, вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь — злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь».

Эта наглядная  история  глубоко запала в сознание ранних христиан, многие из которых относились к низшему экономическому классу. Богатые и бедные христиане заключили сделку: богатые согласились подавать бедным милостыню в обмен на то, что те станут молиться  за спасение их души. Конечно же Бог больше прислушивается к молитвам бедняков, решили они. (Даже в наши дни на похоронах монахи Бенедиктинцы произносят в своих молитвах, что «Лазарь узнает» их почившего товарища, следуя традиции, гласящей, что перед входом в рай стоит не Петр, а Лазарь.)

Некоторое время церковь тщательно старалась следовать этой новой логике, и в результате ранние христиане стали известны в Римской империи тем, что поддерживали бедных и страждущих. Христиане, в отличие от своих соседей язычников, охотно принимали в круг своих друзей представителей варварских племен, и когда разражалась эпидемия чумы, христиане ухаживали за своими страдальцами, в то время  как язычники уничтожали больных при появлении первых симптомов. В течение как минимум нескольких веков церковь буквально понимала заповеди Христа давать приют незнакомцам, одевать неимущих, кормить голодных, и навещать таковых в тюрьме.( Как пишут историки церкви, это доброе начинание имело место, пока к власти не пришел Константин, который легализовал веру и основал официальную имперскую церковь. Начиная с этого момента, в церкви появилась тенденция одухотворять бедность и оставлять прерогативу обладания земными благами за императором. Со временем церковь сама стала одним из богатейших учреждений.)

Когда я читаю рассказы об Иисусе и изучаю историю ранней церкви, я ощущаю себя одновременно и вдохновленным и встревоженным. Вопрос, который я впервые обсуждал с моим классом в Чикаго,  снова и снова заставляет меня чувствовать свою вину.  Как церковь в наши дни, имея перед глазами ясный пример Иисуса, стала сообществом  респектабельных людей, где изгои общества давно не чувствуют себя комфортно.

В настоящее время я живу в Колорадо, где я посещаю церковь,  в которой большинство прихожан относятся к одной и той же расе (белые) и к одному и тому же социальному классу (к среднему). Я боюсь открыть Новый Завет и увидеть, в какой смешанной почве пустила свои корни ранняя церковь. Церковь среднего класса, которую многие из нас знают сегодня, имеет мало общего с разношерстной группой, состоящей из отбросов общества, описанной в Евангелиях и деяниях апостолов.

Представляя себя самого живущим во времена Иисуса, я пытаюсь вообразить эту сцену. Бедняки, больные, сборщики налогов, грешники и проститутки, столпившиеся вокруг Иисуса, пораженные его вестью об исцелении и прощении. Богатые и влиятельные люди стоят в стороне, глядя на него испытующим взглядом, шпионя за ним, стараясь застать его врасплох. Мне известны эти факты о времени, когда жил Иисус, и, все же, пребывая в лоне комфортной церкви для среднего класса, в богатой стране такой, как Соединенные Штаты, я легко теряю понимание радикальной сущности учения Иисуса.

Чтобы изменить мое видение проблемы, я читал проповеди, которые написаны священниками основных христианских общин стран Третьего Мира. Евангелие в понимании стран Третьего Мира сильно отличается от Евангелия как оно проповедуется в большинстве церквей Соединенных Штатов. Бедный и необразованный человек не всегда может определить происхождение основного утверждения, резюмирующего миссию Иисуса («…помазал Меня благовествовать нищим… проповедовать пленным освобождение и узникам открытие темницы…») как цитату из пророка Исаии, однако они воспринимают его как добрую весть. Они понимают великий переворот не как некую абстракцию, а как беспрецедентную  надежду, подаренную Богом и призыв Иисуса, обращенный к его последователям. Несмотря на то, как мир обходится с ними, бедные и больные, благодаря Иисусу, получили уверенность в том, что для Бога нет нежеланных людей.

 

Мне пришлось прочитать труды японского романиста по имени Шусаку Эндо, чтобы почувствовать, что феномен переворота лежит в самой основе учения Иисуса.

Родившись в стране, где к церкви имеет отношение не более одного процента населения, Эндо вырос в семье, где мать была страстной христианкой, и был крещен в возрасте одиннадцати лет. Будучи христианином в предвоенной Японии, он испытывал постоянное чувство отчужденности, иногда одноклассники третировали его за то, что он имел отношение к «западной» религии. Когда закончилась Вторая Мировая война, он отправился во Францию в надежде найти там родственные души. Он снова столкнулся с гонениями, на этот раз из-за расы, а не из-за религии. Будучи одним из первых японских студентов приехавших по обмену в страну, принадлежавшую к антигитлеровской коалиции, Эндо подвергся расовой дискриминации. «Косоглазый япошка», как некоторые называли его.

Отвергнутый как своей настоящей родиной, так и своей духовной родиной, Эндо испытал сильный кризис веры. Он начал ездить в Палестину, чтобы изучать жизнь Иисуса, и находясь там, он сделал потрясающее открытие: Иисус тоже был отверженным. Более того, отверженность была определяющей чертой жизни Иисуса. Его соседи смеялись над ним, его семья сомневалась в его святости, его ближайшие друзья предали его, а его соотечественники обменяли его жизнь на жизнь террориста. Во все время его служения Иисуса тянуло к больным и отверженным, к отбросам общества.

Этот новый взгляд на Иисуса имел для Эндо силу откровения. В далекой Японии Христианство виделось ему триумфальной верой времен императора Константина. Он изучал историю Священной Римской империи и великолепных Крестовых походов, восхищался фотографиями великих храмов Европы, мечтал жить в стране, где можно быть христианином, не боясь попасть в немилость.  Теперь, когда он изучил Библию, то увидел, что сам Христос не избежал не-милости. Иисус был страдающим Служителем, как это изображено у пророка Исаии: «Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое…» Эндо почувствовал, что, конечно же, этот Иисус как никто другой сможет понять то отчуждение, через которое он был вынужден пройти.

По мнению Шусако Эндо, Иисус принес весть материнской любви, чтобы сбалансировать ею отцовскую любовь Ветхого Завета. (Терапевт Эрих Фромм говорит, что ребенок из благополучной семьи получает любовь двух видов. Материнская любовь имеет тенденцию к безусловности, принимая ребенка в любом случае, не зависимо от его поведения. Отцовская любовь обычно носит временный характер, даруя свою благосклонность в том случае, если ребенок соответствует определенному стандарту поведения. В идеале, говорит Фромм, ребенок должен получать и принимать оба типа любви. Как считает Эндо, Япония, нация властных отцов понимала отцовскую любовь Бога, но не материнскую.) Конечно, милосердие присутствует и в Ветхом Завете, но оно легко теряется в связи с превалирующим акцентом на справедливости и законе. Обращаясь к культуре, воспитанной на этих строгих заповедях Торы, Иисус говорит о Боге, который предпочитает мольбу простого грешника молитве искушенного в религии человека. Он уподобил Бога пастуху, который бросает девяносто девять овец в загоне и отчаянно преследует одно отбившееся животное; отцу который не перестает думать о своем непослушном, неблагодарном сыне, хотя у него ест другой сын, который почтителен и послушен; богатому хозяину, который открывает двери своего дома женщинам с сомнительной  репутацией и мошенникам.

Иисус часто был «движим состраданием», а во времена Нового Завета сама эта фраза употреблялась для выражения тех чувств, которые испытывает мать по отношению к ребенку в ее утробе. Иисус останавливался, чтобы обнять нелюбимых и недостойных людей, которые абсолютно ничего не значили для остальной части общества — они позорят нас, мы не хотим их видеть — чтобы доказать, что даже «никчемные» люди бесконечно дороги Богу. Одна нечистая женщина, слишком боязливая и стыдливая, чтобы встретиться с Иисусом лицом к лицу, ухватилась за его одежу, в надежде, что Иисус не заметит этого. Он заметил. Она, как и многие другие «никчемные» люди, поняла, что не так то просто избежать внимания Иисуса.

Иисус своим существованием доказал, что Бог любит людей не как расу или как вид, но человека как индивидуальность. Богу есть до нас дело. «Возлюбив тех, кто был недостоин любви,  — сказал Августин, — ты сделал достойным любви и меня».

 

Временами мне нелегко поверить в Божию любовь. Я не живу в бедности, как христиане в странах Третьего Мира. Я также не познал жизнь в изгнании, подобно Шусаки Эндо. Но испил свою чашу страданий, — это правда жизни, которая превалирует над всеми расовыми и экономическими границами. Страдающие люди также нуждаются  в исполненных милосердия  глазах.

В течение одной ужасной недели два человека два дня подряд звонили мне, чтобы поговорить со мной по поводу одной из моих книг. Первый, молодой пастор из Колорадо, только что узнал о том, что его жена и маленькая дочь умирают от СПИДа. «Как я вообще я могу говорить с моей паствой о божественной любви после того, что случилось со мной?» — спросил он. На следующий день я услышал историю слепого человека, который за несколько месяце до этого приютил наркомана, находящегося на лечении, в своем доме, чтобы помочь ему. Недавно он обнаружил, что его жена изменяла ему с этим наркоманом в его собственном доме. «Почему Бог наказывает меня за то, что я пытаюсь служить ему?» — спросил он. Сразу же после нашего разговора он покинул свою квартиру, его телефон не отвечал, и я никогда больше не слышал об этом человеке.

Я научился даже не делать попыток дать ответ на вопрос «Почему»? Почему так случилось, что жене молодого пастора попалась пробирка с зараженной кровью? Почему некоторые добрые люди бывают наказаны за свои добрые дела, тогда как некоторые злые люди доживают в полном здравии до преклонных лет? Почему из миллионов людей, молящихся о физическом выздоровлении, лишь немногие получают ответ? Я не знаю.

Однако один вопрос больше не терзает меня, как это было раньше. Вопрос, который, я уверен, скрывается за большинством наших разногласий с Богом: «Не все ли Ему равно?» Я знаю только один способ, как ответить на этот вопрос, и я нашел этот способ благодаря изучению жизни Иисуса. В фигуре Иисуса Бог дал нам лицо, и я могу прочитать непосредственно по этому лицу, что Бог ощущает по отношению к людям вроде молодого пастора и слепого, который так и не назвал мне своего имени. Иисус утешил далеко не всех страждущих, он излечил только несколько человек на небольшом кусочке земного шара — но он дал ответ на вопрос, безразлична ли Богу наша судьба.

Нам известно три случая, когда страдание доводило Иисуса до слез. Он плакал, кода умер его друг Лазарь. Мне вспоминается один страшный год, когда один за другим умерли трое моих друзей. Горе, как я понял, это не то, к чему можно привыкнуть. Опыт первых двух смертей никак не подготовил меня к третьей. Горе ворвалось в мою жизнь, как грузовой поезд и раздавило меня. Оно заставило  меня задыхаться и мне ничего не оставалось, кроме как плакать. Каким то образом я чувствовал себя лучше, из-за того, что Иисус ощущал нечто похожее, когда умер его друг Лазарь.  Это дает поразительный ответ на вопрос, что долен ощущать Бог по отношению к трем моим друзьям, которых он также любил.

В другой раз на глаза Иисуса навернулись слезы, когда он смотрел на Иерусалим, и понял, какая судьба ожидает этот легендарный город. Он испустил крик, свидетельствующий о том, что Шусаку Эндо назвал материнской любовью: «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз Я хотел собрать чад твоих, как птица птенцов своих под крылья, и вы не захотели!» Я чувствую в этом спазме эмоциональной боли нечто схожее с тем чувством, которое испытывают родители, когда сын или дочь, сбившись с истинного пути, щеголяют своей свободой, отвергая все во, что его или ее учили верить. Или боль мужчины или женщины, которая только что узнала о том, что любимый человек ее бросил — боль обманутого любовника. Это есть беспомощная сокрушительная боль тщетности усилий, и она приводит меня к пониманию того, что сам Сын Божий испустил беспомощный крик перед лицом человеческой свободы. Даже Бог со всей его силой не может заставить человеческое существо любить.

В конце концов, как говорится в Послании К Евреям Святого Апостола Павла, Иисус «… с сильным воплем и со слезами принес молитвы и моления Могущему спасти Его от смерти», но, конечно же, он не был спасен от смерти. Не будет ли это преувеличением сказать, что сам Иисус задал тот вопрос, который преследует меня, который преследует рано или поздно большинство из нас: Не все ли Ему равно? Что же еще может означать цитата из этого страшного псалма: «Боже мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?»

Опять же меня странным образом утешает тот факт, что, когда Иисус оказался лицом к лицу с болью, он прореагировал во многом так же, как и я.  В саду он не молился: «О Господи, я так благодарен Тебе за то, что Ты выбрал меня, чтобы пострадать во имя Твое. Я в восторге от этой привилегии!» Нет, он испытывал боль, страх, покинутость и нечто похожее на отчаяние.  Все-таки он выстоял, поскольку он знал, что в центре вселенной жил его Отец, Бог любви, которому он мог безоглядно довериться, что бы ни произошло.

Ответ Иисуса страдающим и «никчемным» людям позволяет заглянуть в самое сердце Бога. Это не бесстрастный Абсолют, но скорее Любящий, который близок нам. Я уверен, что Бог смотрит на меня во всей моей слабости так же, как Иисус смотрел на вдову, стоящую у гроба своего сына, и на Симона Прокаженного, и на другого Симона, Петра, который отрекся от него, хотя и был избран, чтобы основать его церковь и руководить ею, руководить общиной, которая всегда должна находить место для  отверженных.

 

Глава 9 Чудеса: моментальный снимок сверхъестественного

 

Истинный реалист, если он неверующий, всегда найдет в себе силы и способность не поверить в чудесное, а если он оказывается поставленным перед чудом как перед неопровержимым фактом, он скорее не поверит собственному разуму, нежели признает этот факт. Вера не … является результатом чуда, но чудо происходит из веры.

Федор Достоевский

 

 

Атмосфера, в которой я вырос, была пропитана чудесами. Чуть ли не каждое воскресенье люди в нашей церкви торжественно сообщают о чудесных ответах на их молитвы, полученных на прошедшей неделе. Господь находил парковку для матерей, везших своих детей к врачу. Потерянные авторучки чудесным образом находились. Опухоли исчезали за день до намеченной операции.

В те дни Иисус казался мне Великим Волшебником и, соответственно, история о том, как он ходил по воде, произвела на меня особенное впечатление. Если бы я мог совершить такой трюк в моей школе, хотя бы раз! Как бы я был счастлив лететь по комнате подобно ангелу, с легкостью заставляя замолчать всех тех, кто насмехался надо мной и другими религиозными типами.  Как счастлив был бы я пройти невредимым среди хулиганов на автобусной остановке, как Иисус проходил через разъяренную толпу в своем родном городе.

Однако мне никогда не удавалось пролететь по классу, и хулиганы продолжали издеваться надо мной, сколь бы усердно я ни молился. Даже «ответы на молитвы» смущали меня. Кроме того, иногда места для парковки были заняты, а потерянные авторучки не находились. Иногда люди, приходившие в церковь, лишались работы. Иногда они умирали. Большая тень набежала и на мою жизнь: мой отец умер от полиомиелита вскоре после того, как мне исполнился год, несмотря на то, что сотни преданных своей вере христиан круглосуточно бодрствовали и молились за него. Где был тогда Бог?

Будучи взрослым, большую часть жизни я обращался к вопросам, которые впервые взволновали меня в юности. Молитва, которую я избрал для себя, не функционирует наподобие автомата для продажи ширпотреба: бросил вопрос, получил ответ. На то они и чудеса, чтобы «необычное» входило в повседневную жизнь. Мое представление об Иисусе тоже изменилось. Когда я теперь размышляю над его жизнью, чудеса играют гораздо менее значительную роль в моем представлении, чем в то время, когда я был ребенком. Суперменом он не был.

Да, Иисус демонстрировал чудеса — около трех десятков, в зависимости от того, как вы их считаете — но в действительности Евангелия преуменьшают их количество. Часто Иисус обращается к тем, кто видел чудо, с просьбой никому об этом не рассказывать. Некоторые чудеса, такие как Преображение или воскрешение двенадцатилетней девочки, Иисус творил только на глазах своих учеников, строго приказав им держать это в тайне. Хотя он никогда не отказывал тому, кто просил его о физическом исцелении, он неизменно отвергал просьбы продемонстрировать какое-нибудь чудо для увеселения толпы или для того, чтобы произвести впечатление на влиятельных людей. Иисус быстро понял, что возбуждение, вызываемое чудесами, вовсе не означает легкого обращения в веру, способную изменить жизнь.

Некоторые скептики, разумеется, не оставляют за чудесами права на существование, и для них любое сообщение о сверхъестественном событии неприемлемо уже по определению. В Смитсоновском музее в Вашингтоне выставлена книга в кожаном переплете, в которую Томас Джефферсон вклеивал все фрагменты из Евангелий, которые (не) содержат в себе ничего чудесного. Это была Библия, которую он читал каждый день до конца своей жизни, писание, изображавшее Иисуса скорее в качестве учителя, чем в роли чудотворца.

Подход Томаса Джефферсона — это исторический отголосок того, что происходило при жизни Иисуса. Тогда тоже рационалисты размышляли над учением Иисуса и тщательно исследовали его чудеса. Иногда они отрицали очевидные факты, которые они наблюдали, а иногда искали им альтернативное объяснение (волшебство, дьявольская сила). Люди редко легко верили в чудесное; в первом веке оно казалось им таким же подозрительным, каким бы показалось сегодня. Тогда, как и сейчас, чудеса вызывали подозрение, презрение и, только от случая к случаю, веру.

Поскольку я признаю в Иисусе Сына Божьего, который снизошел на землю «во славе Своей», я признаю чудеса, которые он совершал как естественное дополнение его работы. Но даже в этом случае, чудеса вызывают во мне большие вопросы. Почему их так мало? Почему он их вообще совершал?  Почему именно эти чудеса, а не другие? Я журналист, а не теолог, поэтому в поисках ответа на свои вопросы я смотрю на чудеса не в системе категорий, а скорее как на индивидуальные сцены, импрессионистические моментальные снимки из жизни Иисуса.

 

Первое совершенное Иисусом чудо было, пожалуй, самым странным из всех. Он никогда не повторял ничего, даже отдаленно похожего на это, и это чудо, кажется, удивило самого Иисуса не меньше, чем кого-либо еще.

Когда Иисусу было тридцать лет или около того, он появился на свадьбе со своей недавно образовавшейся командой учеников. Его мать тоже пришла туда, возможно, в сопровождении других членов семьи. В сельской жизни Галилеи празднование свадьбы вносило разнообразие в бесцветное существование. Жених с приятелями устраивал торжественное шествие по улицам, чтобы при свете факелов забрать невесту, потом каждый спешил в дом жениха на пир, который был бы достоин короля. Вспомните счастливые сцены из Уличного скрипача на крыше («Скрипача на крыше» — название американского фильма по Шалом-Алейхему): крестьянские еврейские семьи, танцующие во дворе в своих самых дорогих расшитых нарядах, музыку и смех, праздничные столы, заставленные глиняными блюдами со снедью и кувшинами с вином. Пиршество могло продолжаться целую неделю, пока хватало еды, вина и хорошего настроения. Свадьба действительно была чрезвычайно радостным событием.

Ученики Иисуса должны были с недоверием уставиться на происходящее, особенно те из них, кто пришел к нему от Иоанна Крестителя с его пустынной диетой и одеждами из шкуры животных. Могли ли теперь эти аскеты танцевать с еврейскими девушками и поглощать лакомства? Не расспрашивали ли их местные жители о Крестителе, самом близком к пророку Израеля человеку, которого они видели за последние четыреста лет? Евангелие от Иоанна об этом умалчивает. Оно только сообщает нам, что в момент социального кризиса все торжество чуть было не сорвалось. Кончилось вино.

Если подумать о чрезвычайных происшествиях, то случившееся достойно попадания в их список. Не вызывает никакого сомнения, что это потрясло гостей, но использовать Мессию, который пришел исцелять больных и освобождать пленных, для подобного рода социального faux pas (социальной бестактности??? М.б. «…но так бестактно использовать …»??? ) ? «Что Мне и Тебе, Жено?» — отвечает Иисус, когда его мать обращается к нему с этой проблемой. «Еще не пришел час Мой».

Мы может только гадать о том, что происходило в сознании Иисуса в те несколько секунд, когда он взвешивал вопрос Марии. Любой его поступок означал бы,что его время пришло, и с этого момента жизнь должна была измениться. Если просочится слух о его возможностях, он вскоре услышит мольбы нуждающихся людей от Тира до Иерусалима. К нему стекутся толпы: эпилептики, паралитики, глухонемые, бесноватые, не говоря уже о целых улицах нищих, которые будут вымаливать стакан бесплатного вина. Из столицы будут направлены люди для расследования. Стронутся стрелки часов, которые не остановятся до самой Голгофы.

Тогда Иисус, тот же самый Иисус, который совсем недавно во время поста в пустыне отверг предложение Сатаны превратить камни в хлеб, принял решение. В первый, но, конечно же, не в последний раз в своей общественной жизни, он нарушил свои планы, чтобы оказать услугу кому-то другому. «Наполните сосуды водою», — сказал он слугам. Сосуды наполнили и чудесное вино — лучшее вино, отборное вино, которое обычно подается в самом начале празднества, пока вкус еще не потерял свою утонченность, а гости свою впечатлительность — заструилось из них. Пир продолжился, хозяин расслабился, жених с невестой вернулись к серьезному отмечанию события.

Иоанн нигде не намекает, что гости или даже хозяин подозревали о той драме, которая разыгралась за кулисами. Мария, разумеется, об этом знала, так же как и слуги. Знали и ученики Иисуса: «Так положил Иисус начало чудесам в Кане Галилейской и явил славу Свою; и уверовали в Него ученики Его».

Что мы можем знать об этом странном происшествии? Писатели Жорж (Джордж) МакДональд и К.С.Льюис видят в нем напоминание о всеобщей милости Божьей, сконцентрированной в этом случае в узком луче, подобно тому как солнечные лучи проходят через увеличительное стекло. Чудеса Иисуса, как отмечается, обычно не вступают в противоречие с естественными законами, а скорее повторяют нормальную схему творения, но с другой скоростью и в меньших масштабах. «Некоторые чудеса создают в местном масштабе то, что уже создал Бог в масштабе Вселенной», — пишет Льюис. «Бог создает виноград и учит его собирать воду корнями и с помощью солнца превращать эту воду в сок, который будет обладать определенными качествами. Таким образом, каждый год со времен Ноя и до сих пор, Бог превращает воду в вино». В то же время, антитела и антигены творят чудеса исцеления в наших телах каждый день, но в более спокойной, менее сенсационной манере, чем способы исцеления, к которым прибегает Иисус.

Да, но как насчет скрытого смысла? Что означает это странное первое чудо? Отмежевываясь от традиции, Иоанн не истолковывает нам чудесное «знамение», которое для него почти всегда означает символ, что-то вроде разыгранной притчи. Некоторые комментаторы видят в этом предзнаменование Тайной Вечери, когда Иисус превращает не воду в вино, а вино в кровь, свою кровь, пролившуюся для всего человечества. Может быть.

Я предпочитаю более причудливую интерпретацию. А именно, Иоанн отмечает, что вино полилось из больших (двадцать — тридцать галлонов) сосудов, которые стояли, наполненные водой, перед домом, сосудов, которые использовались соблюдавшими порядки евреями для исполнения ритуального омовения. Даже во время свадебного празднества должны были чтиться обременительные ритуалы очищения. Иисус, в чьих глазах, должно быть, сверкнул игривый огонек, превратил эти сосуды, нудные символы старых порядков, в меха с вином, предвещающие новый порядок. Из очищенной воды фарисейства получилось изысканное молодое вино целой новой эры. Время ритуальных очищений прошло; началось время празднований.

Такие пророки, как Иоанн Креститель проповедовали справедливость, и в действительности многие из чудес Ветхого Завета отражали это чувство сурового правосудия. Однако первое чудо Иисуса было вызвано чутким состраданием. Этот урок не прошел даром для учеников, которые присоединились к нему на празднике бракосочетания в ту ночь в Кане — особенно для недавних учеников Крестителя.

 

Чудо превращения воды в вино, событие, произошедшее лишь однажды, перестало быть центром внимания в безвестном городке, о чьем местоположении археологи до сих пор спорят. Однако задолго до этого Иисус опробовал свои чудодейственные силы при свете дня на глазах у толпы энтузиастов. Как стало ясно на сегодняшний день, чудеса физического исцеления привлекали наибольшее внимание, и в девятой главе Евангелия от Иоанна говорится о подобном чуде в Иерусалиме, столице и центре оппозиции Иисусу. Иоанн отводит этой истории целую главу, делая классический набросок того, что происходит, когда Иисус нарушает общепринятый порядок.

История начинается с того, что в первую очередь интересует больных людей, с вопроса о причине. Почему я? Что Бог пытается сказать мне? Во времена Иисуса люди считали, что беды обрушиваются на тех людей, которые это заслужили.( Олимпийских игр 1994 года, когда конькобежец Ден Йансен споткнулся и в очередной раз проиграл забег на500 метров, его жена, Робин, инстинктивно воскликнула: «Господи, почему опять? Бог не может быть так жесток!» Несколько месяцев спустя молодая женщина написала доктору Джеймсу Добсону следующее письмо: «Четыре года тому назад я встречалась с мужчиной и забеременела от него. Я чувствовала себя опустошенной! Я обратилась к Богу «Почему Ты позволил, чтобы это случилось со мной?» Я не могу не удивиться тому, какую, собственно, роль Бог сыграл в том, что конькобежец потерял контроль над равновесием на повороте, и молодая пара потеряла контроль над собой во время свидания?)

Я заметил существенное изменение, произошедшее с тех времен, когда жил Иисус, изменение, касающееся того, что люди думают по поводу несчастий. Сегодня мы склонны обвинять Бога, возлагать на него ответственность как за катаклизмы (которые страховые компании называют «форс-мажорными обстоятельствами (англ.acts of God), так и за повседневные проблемы. Во время Зимних без греха, и нет страдания без вины», учили фарисеи, которые видели карающий перст Бога в природных катастрофах, во врожденных аномалиях, и в таких длительных мучениях, как слепота и паралич. Именно отсюда пошел образ «слепого от рождения человека». Воспитанные в надлежащих еврейских традициях, ученики Иисуса спорили по поводу того, что могло послужить причиной подобных врожденных аномалий. Может быть, человек согрешил каким-либо образом in utero? Или он пострадал от последствий родительского греха — предположение, которое легче сделать, но совершенно не соответствующее действительности.

Ответ Иисуса заключался в переворачивании традиционных представлений о том, как Бог смотрит на больных людей и калек. Он отрицал то, что слепота есть следствие какого-либо греха, а также старался свести на нет общее мнение по поводу того, что трагедии случаются с теми, кто их заслужил (см. Луку 13:1-5). Иисус хотел убедить больных в том, что они особенно любимы, а не прокляты Богом. Каждое из его чудес исцеления, в действительности, направлено против раввинской традиции «Ты заслужил это».

Ученики оглядывались назад, чтобы выяснить «Почему?» Иисус направлял их внимание вперед, отвечая совсем на другой вопрос: «Зачем?» Его ответ: «Не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии».

То, что началось как трагическое повествование о слепоте какого-то человека, закончится надреальным повествованием о слепоте кого-то другого. Соседи этого человека заставляют его доказывать свою нормальность, фарисеи задают ему формальные вопросы, и его собственные родители (которые оказываются достаточно бессердечными для того, чтобы бросить его, в итоге, вести нищенскую жизнь) уступают общему давлению. Что же касается прозревшего человека, то у него слишком мало времени на такие теологические рассуждения: «Грешник ли Он, не знаю», — высказывает он свое суждение об Иисусе. «Одно знаю, что я был слеп, а теперь вижу».

В Иерусалиме, где Иисуса порицали за его ересь, очевидное чудо, особенно совершенное в субботу, представляло собой серьезную угрозу официальной доктрине. Хотя фарисеи не могли опровергнуть чудо — слепой нищий теперь смотрел им в глаза и открыто над ними насмехался — в конце концов, они все равно остаются сторонниками теорий возмездия, существующих в их время. «Во грехах ты весь родился и ты ли нас учишь?» — набрасываются они на прозревшего. Слепцы от теологии не так легко признают свои ошибки.

Реакция на это чудо, как и на многие другие, приведенные в Писании, демонстрирует камень преткновения в вопросах веры: хотя вера может совершать чудеса, совсем не обязательно, что чудеса влекут за собой веру.

 

Можно воспринимать болезнь как механическое разрушение клеток тела или относиться к ней в более широком смысле как к состоянию не-легкого (dis-ease) функционирования тела, сознания и души. Я познакомился с этим на примере пациентов доктора Поля Бранда, специалиста по заболеваниям проказой, соавтором книг которого я являлся. За исключением самых ранних стадий заболевания, больной проказой не чувствует физической боли. Это, в действительности и является проблемой: после того, как бациллами проказы убиваются нервные клетки, больные больше не в состоянии осознавать опасность разрушения своего собственного тела. Прокаженный целый день может ходить по острым металлическим шурупам, пользоваться расщепленным молотком или чесать пораженное место глазного яблока. Любое из этих действий разрушает клеточную ткань и вполне может привести к потере какого-нибудь члена или зрения, но совершенно не причиняет больному боли.

Хотя больные проказой не чувствуют боли, они действительно страдают, страдают больше, чем все те люди, которых мне доводилось знать. Но почти всю эту боль они чувствуют извне, когда их отталкивает окружающее их общество. Доктор Бранд рассказал мне об одном молодом человеке, которого он лечил в Индии. Во время осмотра Бранд положил свою руку на плечо пациента и сообщил ему через переводчика о том лечении, которое ему предстоит пройти. Он с удивлением увидел, что голова больного затряслась и послышались всхлипывания. «Я сделал что-нибудь не так?» — спросил Бранд переводчика. Девушка перевела вопрос на тамильский язык и ответила: «Нет, доктор. Он говорит, что плачет из-за того, что Вы положили руку ему на плечо. До того, как он пришел сюда, многие годы никто к нему не прикасался».

В наши дни в западных странах, где заболевание проказой встречается крайне редко, новая болезнь несет на себе этот отпечаток моральной и социальной отверженности. «СПИД — это современная проказа», — говорит бывший Генеральный хирург К. Эверетт Куп. «Сегодня встречаются люди с таким же отношением к больным СПИДом, какое было у многих людей к больным проказой сотню лет назад». Я знаю одного больного СПИДом, который проделал путешествие в тысячу сто миль, для того чтобы провести День Благодарения в кругу своей семьи в Мичигане. Он не видел их семь лет. Родители приняли его неприязненно, и когда стол был накрыт к обеду, каждый получил свою порцию индейки на блюде из лучшей китайской керамики фабрики Уэджвуда — все, за исключением их сына, больного СПИДом, для него были сервированы пластиковые приборы.

Иисус знал все о том пятне, которое ложится в обществе на людей, страдающих такими заболеваниями как СПИД или проказа. Легкомысленные (??? — м.б. можно перевести как то по другому, т.к. похоже автор подразумевает законы из В.З.) законы предписывают прокаженным жить за пределами городов, держаться от всех остальных на расстоянии не менее шести шагов и носить траурные одежды, подходящие для погребения. Легко могу представить себе волну негодования, всколыхнувшую толпу, когда один такой изгой, которого все сторонились, появился в толпе и бросился к ногам Иисуса. «Господи! Если хочешь, можешь меня очистить», — сказал он.

Матфей, Марк и Лука приводят различные описания этого эпизода, но все трое включают в него одно выражение: «Он простер руку и прикоснулся к нему». Толпа, должно быть, открыла рот от изумления — не нарушается ли тем самым закон Моисея, запрещающий подобный поступок? Жертва проказы, наверное, вздрогнула. В течении скольких месяцев или лет он был лишен ощущения тепла человеческой плоти, прикасающейся к его собственной плоти? Это прикосновение Иисуса положило конец его не-легкому (dis-ease) положению. Закон был соблюден (??? -он был свободен от закона???).

Отношение Иисуса к больным легло в основу положений церкви, сформировавшейся вокруг него, и христиане продолжали следовать его примеру, заботясь о больных, бедных и отверженных. Однако в случае с проказой церковь иногда добавляла к этому несчастью еще и свое свидетельство о «проклятии Божием», но в то же время были отдельные личности, которые пытались проложить путь в ее исцелении. Религиозные ордена посвящали себя излечению проказы, и научным прорывом в излечении этого заболевания мы, кажется, обязаны миссионерам, поскольку они были единственными, кто соглашался работать с больными проказой.* Подобным образом

*Причудливая вера в Средневековье определяла отношение церкви к больным проказой. Из-за неверного перевода Иеронима лидеры церкви уверовали в то, что описание Исаии Страдающего Слуги как «страдающего» или «знающего страдание» христиане сегодня участвуют в помощи больным СПИДом и работают в приютах, современное движение посвятило себя тем, у кого мало надежды на физическое выздоровление и кто очень нуждается в любви и заботе.

Мать Тереза, чьи сестры милосердия управляют в Калькутте как приютом, так и клиникой для больных проказой, однажды сказала: «У нас есть медикаменты для людей с такими заболеваниями как проказа. Но эти лекарства бессильны против основной проблемы, заболевания, которое называется быть отвергнутым. Это то, что надеются побороть мои сестры». Больные и бедные, говорит она, страдают гораздо более от выброшенности из общества, чем от материальных нужд. «Один алкоголик в Австралии рассказал мне, что когда он гуляет по улицам, он слышит, как шаги догоняющих или проходящих мимо него людей ускоряются. Одиночество и ощущение того, что ты отвергнут, это самая ужасная беда». Не нужно быть доктором или чудотворцем, чтобы понять это.

 

Восхитительная история, которая следует в Евангелии непосредственно за исцелением проказы, показывает, насколько важны друзья для заболевшего человека. Парализованный мужчина, вынужденный полагаться на других людей, кормящих и моющих его и даже следящих за санитарными условиями его жизни, теперь должен был обратиться к их помощи, чтобы поступить в соответствии со своей верой.

Я вспоминаю те бурные эмоции, которые вызывала во мне эта история первое время после того, как я услышал ее в воскресной школе. Этот паралитик так истово желал встречи с Иисусом, что уговорил четырех своих друзей разобрать часть крыши и опустить его кровать в дыру! Этот человек, проведший всю жизнь в горизонтальном положении, пережил несколько вертикальных мгновений своей судьбы. Комментаторы Библии заостряют внимание на том, что соломенные и черепичные крыши в Палестине было гораздо проще разобрать и починить, чем кровли домов в наше время. Они не учитывают одного: отверстие в крыше навряд ли можно назвать тем естественным путем, означало, что он действительно был болен проказой. Так в двенадцатом и тринадцатом веках люди пришли к выводу, что Иисус, должно быть, был болен проказой. Эта вера кардинально изменила взгляд на это заболевание: проказа была отныне не «проклятием Божиим», а «Святым Недугом». С крестоносцами, возвращавшимися из похода прокаженными, обращались с величайшим благоговением, и «лазаревые дома» («Лазареты»), в которых лечили это заболевание (названные так по имени нищего Лазаря), появлялись как грибы, в одной только Франции их насчитывалось около двух тысяч. Это историческое движение являет собой яркий пример того, как церковь буквально следовала указанию Иисуса обращаться с «малейшим из сих братьев Моих» так, как она обращалась бы с самим Иисусом которым обычно входят в дом. Более того, независимо от того, насколько прочной была крыша, попытки проделать в ней отверстие, несомненно, будут мешать тому, что происходит внутри дома. Летящая пыль, кусочки соломы и глины, шум и хаос не могут не нарушать происходящего.( Священник, по имени Дональд Синиор, сделал одно наблюдение, которое я никогда раньше не встречал, читая об этой истории, наблюдение, касающееся доступности Иисуса для больного человека. Синиор пишет: «Каждый больной человек может поведать множество историй вроде этой — историй о том, как приходится входить в церковь через ризницу (или, что еще хуже, позволять вносить себя по ступенькам как ребенка), добираться до лекционного зала посредством грузового подъемника и потом проходить через кухню или склад, чтобы присоединиться к `нормальным` людям, вошедшим через парадный вход».)

Толпа, присутствие которой и явилось препятствием для попадания в дом, испытала два сильных потрясения. Первым потрясением для нее стал тот ни на что не похожий способ, который друзья паралитика избрали для разрешения этой проблемы. Потом к этому добавилась совершенно неожиданная реакция Иисуса. Когда Иисус увидел их веру — множественное число, которое подчеркивает роль четырех друзей в исцелении — он сказал: «Дерзай, чадо! Прощаются тебе грехи твои». «Чадо, возрадуйся», — так переводит эту первую фразу другое Евангелие. Буквально: «Не унывай!»

Совершенно очевидно, что Иисус обрадовался случившемуся. Экстраординарные проявления веры всегда производили на него впечатление, и, естественно, трюк четверых мужчин, разрушивших крышу, был наглядным тому доказательством. Однако, реакция Иисуса ошеломила присутствующих. Кто хоть что-то говорил о грехах? И кто такой Иисус, чтобы отпускать их? В своей типичной манере эксперты от теологии принялись спорить о том, имеет ли Иисус право отпускать грехи, ни разу не вспомнив о парализованном человеке, лежавшем на строительном мусоре, нападавшем с крыши.

Иисус подогрел спор загадочными словами, которые, кажется, подводят итог его отношению к исцелению физических недостатков: «Ибо что легче сказать: прощаются тебе грехи, или сказать: встань и ходи?» Однако он оставляет этот вопрос неразрешенным до тех пор, пока ответом на него не станет вся его жизнь. Без сомнения, физическое исцеление было намного более простым. Словно подтверждая это, Иисус едва произнес слово, как парализованный человек уже встал на ноги, взял свою постель и пошел — если не поскакал — домой.

Иисус никогда не сталкивался с болезнями, которые он не мог бы излечить, с врожденными аномалиями, которые он не мог бы выправить, с бесами, которых он не мог бы изгнать. Но ему попадались скептики, которых он не мог убедить, и грешники, которых он не мог обратить в веру. Отпущение грехов требует волевого акта со стороны человека, которому отпускаются грехи, и многие из тех, кто слышал решительные слова Иисуса о сострадании и всепрощении, удалялись, так и не раскаявшись.

«Но чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи…», — объявил Иисус скептикам, исцелив человека, яркая иллюстрация того, как «больший» служит «меньшему». Иисус знал, что духовный недуг гораздо более разрушителен для человека, чем какое бы то ни было физическое нездоровье. Каждый исцеленный в итоге все равно умрет — и что? Он пришел не для того, чтобы излечивать физические клетки, из которых состоит мир, но для того чтобы исцелить его души.

Как легко мы, живущие в материальных оболочках, забываем о духовном мире. Мне пришло в голову, что хотя Иисус потратил много времени на такие проблемы, как лицемерие, произвол законников, гордость, мне не припоминаются телевизионные каналы, посвященные решению этих «духовных» вопросов; зато я знаю множество передач, сосредоточивших свое внимание на физических недугах. Однако, когда я начинаю ощущать самодовольство, я вспоминаю, как легко мной самим овладевал самый легкий приступ физического страдания, и как редко меня мучили мои грехи.

Когда дело доходит до чудес, Иисус обозначает совсем иные приоритеты, нежели большинство из его последователей.

 

Только одно чудо описывается во всех четырех Евангелиях. Оно произошло на зеленых холмах у берегов Галилейского моря в то время, когда популярность Иисуса -  также как и его уязвимость — достигла своего пика. Куда бы он ни шел, за ним следовала толпа, состоявшая из бесноватых и больных.

За день до великого чуда, Иисусу пришлось переплыть на другой берег озера, чтобы отделаться от этой толпы. Ирод только что казнил Иоанна Крестителя, родственника Иисуса, его предвестника и друга, и Иисусу нужно было какое-то время побыть одному, чтобы предаться печали. Смерть Иоанна, без сомнения, вызвала у него мрачные мысли о той участи, которая ожидала его самого.

Увы, уединенного прибежища Иисус не нашел. Большая группа вчерашних слушателей Иисуса предприняла десятимильный поход вокруг озера, и вскоре сотни, тысячи людей столпились вокруг него. «Он сжалился над ними», — говорит Марк, — «потому что они были как овцы, не имеющие пастыря». Вместо того, чтобы провести день, восстанавливая свои душевные силы, Иисус провел его исцеляя больных, постоянно растрачивая энергию и разговаривая с толпой, достаточно большой, чтобы заполнить современную баскетбольную арену.

 

Возникла проблема с пропитанием. Что делать? Собралось по меньшей мере пять тысяч мужчин, не говоря уже о женщинах и детях! Нужно отослать их прочь, подсказал один из учеников. Купите им еды, велел Иисус. Как? Он что, смеется над ними? Для этого им пришлось бы работать восемь месяцев!

Тогда Иисус велел им это таким тоном, какого они от него еще не слышали. Рассадите всех группами по пятьдесят человек, сказал он. Это было похоже на массовый политический митинг — праздничный, хорошо организованный, с соблюдением иерархии — именно то, чего можно было ожидать от Мессии.

Когда мы сегодня читаем о жизни Иисуса, мы неизбежно осознаем, как это происходило. В то время, никто, кроме Иисуса, этого не понимал. В группах на склоне холма раздавалось ворчание. Он ли это? Может ли это быть? В пустыне Сатана развернул перед Иисусом перспективы чуда, ублажающего толпу. Сейчас, уже не для развлечения толпы, а для насыщения людей Иисус взял две соленые рыбки и пять маленьких хлебов и сотворил чудо, которого все от него ждали.

Три Евангелия на этом заканчивают описание данного эпизода. «И ели все, и насытились. И набрали кусков хлеба о остатков от рыб двенадцать полных коробов», — сообщает Марк с мастерской сдержанностью. Только Иоанн говорит о том. что последовало за этим. Иисус, наконец, остался в одиночестве. Пока ученики гребли через озеро, всю дорогу борясь со штормом, Иисус провел всю ночь на вершине горы, молясь в одиночестве. Позднее этой же ночью он присоединился к ним, пройдя до лодки по воде.

Следующим утром, в почти комичной сцене погони за Иисусом, толпа послала несколько лодок и гоняла Иисуса вокруг озера, как косяк рыбы, которым движет любопытство (толпа , которой двигало любопытство, послала несколько лодок и гоняла Иисуса вокруг озера, как косяк рыбы). На следующий день после сотворения одного чуда, они хотели еще большего. Иисус разгадал настоящее намерение толпы: схватить его силой и короновать на царство. Все царства мира я дам тебе, обещал Сатана.

Разговор протекал между двумя сторонами, говорившими на совершенно разных языках. Иисус был непривычно резок, обвиняя толпу в том, что она движима жадностью и желает только того, чтобы набить себе животы. Он делает такие провоцирующие заявления как: «Я есмь хлеб жизни» и «Я сошел с небес». Он говорит вещи, которые нельзя постичь: «… если не будете есть плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни».

Подобно греческому хору, аудитория драматично вторила каждому из этих жестких слов. Они роптали. Они спорили. Они не так легко откажутся от своей мечты. Древняя еврейская традиция учила, что Мессия возобновит практику Моисея, дававшего хлеб с неба, и разве Иисус не сделал этого день назад? Все еще переваривая вчерашнее чудо в своих животах, они хотели еще какого-нибудь чудесного знамения. Они были одурманены.

В конце концов, Иисус «победил» в этом споре. Как оказалось, он не был их типом Мессии: он не предоставлял по требованию хлеб и зрелища. Огромная, бесконечная толпа отхлынула, и ученики Иисуса начали грызню между собой. «Какие странные слова! Кто может это слушать?» — говорили они. Многие оставили его, но раскол среди учеников упоминает только Иоанн. «Не хотите ли и вы отойти?» — печально спросил Иисус своих Двенадцать избранных.

То, что Иисус накормил пять тысяч человек, наглядно демонстрирует то, почему он, имея в своем распоряжении сверхъестественную силу, проявил такую амбивалентность по отношению к чудесам. Да, они увлекали толпу и вызывали рукоплескания, но очень редко приводили к раскаянию или к твердой вере. Он же принес весть повиновения и таинства, а не шоу для зевак и любителей сенсаций.

С того самого дня учение Иисуса принимает другой оборот. Он стал более открыто говорить о своей смерти, так, словно эти произошедшие друг за другом эпизоды шумного одобрения, а затем отторжения прояснили ему его будущее. Странные фигуры речи, с которыми он обращался к толпе, теперь начали становиться понятными. Имелся в виду не волшебный хлеб жизни, наподобие манны; он был дан с неба, чтобы быть разломленным и смешанным с кровью. Он говорил о своем собственном теле. Как сказал Роберт Феррар Кэпон, «Мессия не собирался спасать мир чудесными вмешательствами, оказывая ему первую помощь: здесь улегся шторм, там накормлена толпа народа, женщина, исцеленная мимоходом. Скорее всего, речь шла о спасении через более темное, более глубокое, ни на что не похожее таинство, в центре которого стояла его собственная смерть».

В тот день на зеленом холме у озера Иисус прошел что-то вроде теста. Сатана предрекал ему это еще в пустыне, но то искушение было более теоретическим. Здесь же уже была реальность, проверка предложением царства, на которое он имел полное право — и от которого он отказался, выбрав более тяжелый, смиренный путь.

«Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения!» — говорил Иисус, когда кто-нибудь просил его продемонстрировать свою силу.

И даже в Иерусалиме, в столице, где множество людей было свидетелями тех чудес, которые он совершал, и верило в него, «…Сам Иисус не вверял Себя им»,  поскольку он знал, что было в их сердцах.

Знамение — это не то же самое, что доказательство; знамение — это просто дополнительная подсказка для того, кто смотрит в нужном направлении.

Последнее великое «знамение» в Евангелии от Иоанна происходит в самом центре его книги, в одиннадцатой главе и становится кульминационным моментом для всего, что происходит до этого события и что за ним следует. Иоанн указывает на чудо, произошедшее с Лазарем как на событие, которое окончательно настроило религиозных лидеров против Иисуса. Его Евангелие также подводит ясный итог того, к чему привели или не привели чудеса, совершенные Иисусом в то время, когда он жил на земле.

Среди них история Лазаря имеет особый характер «инсценировки». Обычно когда Иисус получал известия о том, что болен человек, он реагировал незамедлительно, иногда меняя планы, чтобы отозваться на призыв о помощи. На этот раз, узнав о болезни одного из своих хороших друзей, он задержался в одном городе на два дня. Он поступил так намеренно, полностью осознавая, что отсрочка приведет к смерти Лазаря. Евангелие от Иоанна предлагает таинственное объяснение Иисуса, обращенное к его ученикам: «Лазарь умер; и радуюсь за вас, что Меня не было там, дабы вы уверовали». Он осознанно позволил Лазарю умереть и заставил его семью страдать.

В другом контексте Евангелие от Луки противопоставляет личности двух сестер Лазаря: Марфа, обстоятельная хозяйка, которая находится в постоянных заботах о кухне, и задумчивая Мария, предпочитающая сидеть у ног Иисуса. В час, когда пришла беда, обе эти личности остались верными себе.  Марфа побежала по дороге навстречу Иисусу, чтобы встретить его на краю селения. «Господи! — бросилась она к нему, — если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой». Чуть позже Мария присоединилась к ней и с горечью повторила те же самые слова: «Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой».

В словах сестер звучали укоризненные ноты, обвинение Бога, который не ответил на молитвы. Как бы мы ни старались, те из нас, кто испытывает горе, не может избежать слов, вроде «если бы». Если бы только он не полетел этим рейсом. Если бы он только бросил курить. Если бы только я нашел время сказать «до свидания».

В этом случае, у Марии и Марфы была четкая мишень для их «если бы»: сам Сын Божий, их друг, который мог бы предотвратить смерть.

Недостатка веры можно было не стыдиться. Марфа уверяла Иисуса в том, что она верит в загробную жизнь и, нужно заметить, она действительно провозгласила Иисуса Мессией, Сыном Божиим. Детская вера подсказывала ей вопрос: почему Иисус не помог? Друзья и родные задавали резкий вопрос: «Не мог ли Сей, отверзший очи слепому, сделать, чтобы и этот не умер?»

Марфа плакала. Мария плакала. Все скорбящие плакали. Наконец, сам Иисус, «восскорбел духом и возмутился» и расплакался. Иоанн не говорит о том, почему Иисус плакал. С того момента, как он уже раскрыл свои планы воскресить Лазаря из мертвых, он действительно не чувствовал той скорби, которую переживали опустошенные близкие. Все же, что-то его растревожило. Когда он подошел к могиле, он снова почувствовал спазм, «скорбя внутренно», как передают это некоторые Евангелия.

Смерть никогда раньше не беспокоила Иисуса.  Он без усилий возвратил сына вдове из Наина, остановив движущуюся  погребальную процессию. Он вернул к жизни дочь Иаира к жизни почти играючи: «Встань, чадо!» — как отец, который будит своего ребенка.  В случае с семьей Лазаря, однако, он казался обеспокоенным, озабоченным, расстроенным.

Молитва Иисуса, произнесенная у могилы, дает нам ключ к разгадке: «Отче! благодарю Тебя, что Ты услышал Меня. Я и знал, что Ты всегда услышишь Меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что Ты послал Меня». Нигде больше Иисус не молился, думая о людях стоящих у него за спиной, подобно актеру в драме Шекспира, который поворачивается к толпе, чтобы произнести ремарку. В этот момент Иисус, казалось, был уверен в своей двойственной сущности, будучи одновременно тем, кто сошел с небес, и Сыном Божиим, рожденным на земле.

Прилюдная  молитва, громкий голос, жесты, все это свидетельствует о внутренней духовной борьбе. Иисус расставлял акценты, предлагая знамение вниманию публики, и здесь, как нигде более, он признал промежуточное положение мира, сотворенного Богом. Иисус, разумеется, знал, что Лазарь был теперь вполне удовлетворен и доволен тем, что покинул этот бренный мир. Марфа и Мария тоже знали об этом, в теории. Но в отличие от Иисуса и Лазаря, они никогда не слышали смеха, раздававшегося по ту сторону смерти. Веру в силу и любовь Бога на какое-то время поколебала скорбь. Все, что они знали, это утрата, все, что они чувствовали, это страдание.

Это промежуточное положение между утратой и болью, вероятно, и объясняет причину слез Иисуса. Греческие ученые говорят, что слово, которое переводится как «глубоко тронутый» предполагает больше, нежели горе; оно включает в себя страх, даже гнев. В этот самый момент Иисус оказался между двумя мирами. Нахождение на краю могилы, пахнущей смертью, означало для Иисуса предзнаменование того, что ему предстояло в этом проклятом — в буквальном смысле слова проклятом — мире. И то, что его собственная смерть закончится воскресением, не уменьшала страха перед предстоящей болью. В нем говорило человеческое: ему нужно было пройти Голгофу, чтобы достичь другой стороны.

История Лазаря, рассмотренная в общем контексте, не только предвосхищает будущее Иисуса, но дает также сжатое представление о всей планете. Все мы проживаем наши дни в пограничном времени, в заполненном хаосом и смятением промежутке между смертью Лазаря и его воскрешением. Хотя этот период может быть временным, хотя он может показаться совсем незначительным по сравнению с тем великим будущим, которое нас ожидает, непосредственно в данный момент — это все, что нам дано узнать и этого достаточно, чтобы слезы показались в наших глазах, чтобы слезы показались в глазах Иисуса.

Воскрешение одного человека, Лазаря, не решает всей дилеммы существования всей планеты Земля. Для этого нужна была смерть одного единственного человека. Иоанн отмечает леденящую кровь, ироничную подробность: чудо воскрешения Лазаря скрепило печатью участь Иисуса. «С этого дня положили убить Его». Примечательно, что с этого дня прекратились знамения и чудеса Иисуса.

 

Когда я теперь перечитываю в Евангелии описание некоторых чудес времени Иисуса, я вижу в них совсем другую весть.

Когда я был маленьким, я видел в чудесах, совершаемых Иисусом, неопровержимое доказательство его утверждений. Однако Евангелия никогда не оставляют ни за кем право на подобную уверенность, даже за теми, кто воочию наблюдал чудеса. «Если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят», — сказал Иисус скептикам. Возможно, Иисус имел в виду свое собственное воскресение, но продолжение истории Лазаря доказывает следующее: странным образом, чтобы опровергнуть это чудо, первосвященники пытались снова умертвить бедного Лазаря! Во всей своей неопровержимости это чудо разгуливало по округе в лице Лазаря, и, собравшись вместе, они решили уничтожить это доказательство. Чудеса ни в коем случае не обратят людей и не устремят их «на всех порах» к вере. Напротив, они не оставят для веры места.

Будучи ребенком, я видел в чудесах гарантию личной безопасности. Разве не обещал Иисус: «Не две ли малых птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего».

Позднее я понял, что это обещание появляется в ряду страшных предостережений ученикам, в которых Иисус предсказывает их арест, гонения и смерть. В соответствие с традицией, одиннадцать учеников, переживших Иуду, приняли смерть мучеников. Страдал Иисус, страдал и апостол Павел, страдали в большинстве своем и лидеры раннехристианской церкви. Вера — это не страховой полис. Или, как предполагает Эдди Эскью, она может им быть: страховка не предотвращает несчастный случай, она, скорее, создает ту основу надежности, с которой можно взглянуть в лицо последствиям катастрофы.

Будучи ребенком, я стремился все к большей и большей вере. Взрослые призывали меня совершенствоваться в вере, а у меня не было ответов на то, как это должно происходить. Прочитав вместе все истории исцелений, я теперь вижу в Евангелии что-то вроде «лестницы веры». На самой верхней ступеньке этой лестницы стояли те люди, которые произвели на Иисуса впечатление своей уверенной, непоколебимой верой: сотник, дерзкий слепой нищий, ханаанская женщина. Эти истории абсолютной веры напугали меня, потому что сам я редко ощущаю в себе такую веру. Молчание Бога легко обескураживает меня. Когда я не получаю ответа на свои молитвы, я испытываю искушение прекратить их и больше не обращаться к Богу. По этой причине я смотрю на нижние ступеньки, чтобы найти там людей меньшей веры, и я ободряюсь, когда узнаю, что Иисус был готов работать с самыми слабыми проблесками веры, которые давали о себе знать. Я цепляюсь за те нестрогие места в Евангелиях, описания того, как Иисус относится к своим ученикам, которые отрекались от него и сомневались в нем. Тот же самый Иисус, который восхвалял твердую веру людей наверху лестницы, был также чувствителен к непостоянной вере своих учеников. Особенное удовольствие мне доставляет исповедь отца бесноватого мальчика, который сказал Иисусу: «Верую, Господи! помоги моему неверию».

Даже этот колеблющийся человек получил то, о чем он просил.

Когда я был маленьким, я видел чудеса во всем. Теперь я вижу их крайне редко, и они кажутся мне двусмысленными, допускающими различные толкования. Мои ясные детские представления, без сомнения, с возрастом затуманились, и я ощущаю это как утрату. Однако сам подбор совершаемых чудес, естественно, был так же трудно объясним в то время, как и сейчас. Человек, который мог ходить по воде, сделал это только однажды. Какое самоограничение! Да, он вырвал Лазаря из объятий смерти и осушил слезы его сестер — но как же быть со многими другими сестрами, и женами, и дочерьми, и матерями, которые горевали в тот день о своих любимых? Когда сам Иисус объяснял своим ученикам смысл совершенных чудес, он подчеркивал их неповторимость.

Будучи ребенком, я воспринимал чудеса как магию. Теперь я воспринимаю их как знамения. Когда Иоанн Креститель томился в темнице, Иисус послал ему сообщение об исцелениях и воскрешениях, чтобы доказать, что он был «тем», кого ждали; однако через некоторое время Иоанн сам погиб от руки палача. Послание Иисуса Иоанну не принесло последнему облегчения его физических мук, и мы не знаем, как это сказалось на его вере. Но несмотря на это, в этом послании отразился характер того царства, которое Иисус пришел провозгласить. Это было царство освобождения, в котором слепой должен был прозреть, парализованный встать на ноги, глухой обрести слух, прокаженный очиститься, и бедный обрести свободу. Для некоторых (в трех десятках известных нам случаев, когда происходили чудеса), освобождение пришло, пока Иисус ходил по дорогам Иудеи и Галилеи. Другие познали свободу благодаря святому служению последователей Иисуса. Но некоторые (к числу которых принадлежит и Иоанн Креститель) вовсе не получили освобождения на земле.

Для чего тогда вообще какие-либо чудеса? Какую роль они играли? Я с готовностью допускаю, что Иисус со своей дюжиной исцелений, несколькими воскрешениями мертвых немногим способствовал решению проблемы страдания на этой планете. Это не то, для чего он пришел. Как бы то ни было, Иисусу было свойственно противостоять законам падшего мира во время его пребывания на земле. Идя по жизни, Иисус прибегал к сверхъестественной силе, чтобы исправить то, что было не в порядке. Каждое физическое исцеление возвращало во времена Эдема, когда физическим телам не грозили слепота, увечья или кровотечение, не прекращающееся  двенадцать лет — и также предвещало будущее возрождение. Чудеса, которые он совершил, разрывая с их помощью цепи болезни и смерти, приоткрывают моему взору то, каким мир должен был быть, и утверждают надежду, что однажды Бог исправит его недостатки. Мягко говоря, Бог не более удовлетворен состоянием мира, чем мы сами; чудеса Иисуса намекают на то, какие намерения имеет Бог в отношении нашего мира.

Некоторые  воспринимают чудеса как невероятную приостановку действия физических законов природы. Однако в качестве знамения они играют совершенно противоположную роль. Смерть, разложение, энтропия и разрушение в действительности являются приостановкой действия

Божественных законов; чудеса являются первыми провозвестниками возрождения. Говоря словами Юргена Мольтмана: «Исцеления, совершенные Иисусом не являются сверхъестественными чудесами в естественном мире. Это единственно по-настоящему «естественные» вещи в мире, который неестественен, полон демонов, и изранен».

 

 

 

 

Глава 10 Смерть: Последняя неделя

 

 

Почему Провидение скрывает свое лицо «в самый критический момент» … словно добровольно подчиняясь слепым, немым, безжалостным законам природы?

Федор Достоевский

 

Церковь, в которую я ходил в детстве, перескакивала через события Святой Недели, торопясь услышать бряцание кимвал на Пасху. Мы никогда не отправляли богослужение в страстную пятницу. Мы отмечали Тайную вечерю только один раз в четыре года, неловкая церемония, во время которой младшие учителя с торжественными лицами проверяли то, как выносятся подносы с чашечками, едва ли больше наперстка, и разломленными крекерами.

Римская католическая церковь не верила в Воплощение (вероятно: «не верит в Воскресение») , говорили мне, и это объясняло то, почему девушки католической веры носили кресты «с маленьким человечком на них». Мессу, как я понял, они праздновали с зажженными свечами в руках, подобно ритуалу, что говорит об их отношении к смерти. Мы, протестанты, поступали иначе. Нашу лучшую одежду, наши хвалебные гимны и те немногие освященные украшения, которые у нас были, мы хранили до Пасхи.

Когда я начал изучать теологию и историю церкви, я понял, что моя церковь была не права в отношении католиков, которые веровали в Пасху также искренне как мы, и, в действительности, написали множество постулатов, великолепно выражающих эту веру. Из Евангелий я также узнал то, что, в отличие от моей церкви, библейское повествование скорее замедляется, чем убыстряется, когда дело доходит до Святой Недели. Евангелия, сказал некогда один христианский комментатор, это хроники последней недели Иисуса с предисловием, заметно превосходящим его по длине.

Лишь очень немногие из тех биографий, которые мне доводилось читать, отводили более десятой части своих страниц смерти человека — включая биографии таких людей, как доктор Мартин Лютер Кинг и Махатма Ганди, которые умерли насильственной и значимой в политическом отношении смертью. Евангелия, однако, посвящают едва ли не треть своего повествования атмосфере последней недели жизни Иисуса. Матфей, Марк, Лука и Иоанн видели в смерти Иисуса его основную тайну.

Только в двух Евангелиях упоминаются обстоятельства его рождения, и все четыре отводят очень мало места его воскресению, но каждый летописец приводит подробное описание тех событий, которые привели к смерти Иисуса. Ни малейшего сходства с тем, что происходило до того. Небесные существа появлялись в нашем измерении и исчезали из него и до Воплощения (вспомним борьбу Иакова и гостей Авраама), и даже несколько человека пробуждались от смерти. Но когда Сын Божий умер на планете Земля — как могло так случиться, что Мессия потерпел поражение, что Бог был распят? Сама природа содрогнулась от происшедшего: задрожала земля, раскололись скалы, небо потемнело.

В течение нескольких лет, когда подходила Святая Неделя, я прочитывал описания всех Евангелий, иногда по порядку, иногда вовлеченный в выстроенную «гармонию Евангелий». Каждый раз я чувствовал себя сметенным абсолютным драматизмом произошедшего. В простом, не приукрашенном повествовании заключается необыкновенная сила, и я почти что слышу глухой, скорбный барабанный бой на заднем плане. Никакое чудо не вмешивается в происходящее, не происходит никакой попытки сверхъестественного спасения. Это трагедия достойная Софокла или Шекспира.

Могущество мира, самая непоколебимая в своей софистике религиозная система своего времени, находящаяся в коалиции с самой мощной политической империей, обращает свою силу против отдельной личности, против самого совершенного человека из когда-либо живших. И, хотя он осмеян этими силами и оставлен своими друзьями, Евангелия все же жестко и иронично дают понять, что он сам провидел все происходящее от начала и до конца. Он решительно обратил свое лицо к Иерусалиму, зная о той участи, которая его ожидала. Крест был той целью, к которой он шел все это время. Теперь, когда приближается смерть, он просит счет.

Однажды я обратился к событиям, описанным в Евангелии, после того, как прочитал весь Ветхий Завет. Прорабатывая книги по истории, поэзии и пророчествам, я узнал Бога, обладающего мускульной силой. Головы катились с плеч, империи рушились, целые нации исчезали с лица земли. Каждый год вся еврейская нация приостанавливала свою деятельность, чтобы вспомнить о великом подвиге Господа Бога, освободившем их от власти Египта, событии, полном чудес. Я слышал отголоски Исхода во всех псалмах и пророчествах, намеки на осажденное племя, чьи молитвы Бог уже однажды услышал и, может быть, услышит их еще раз.

Эти повествования все еще переполняли мое сознание, когда я, сцену за сценой, прочитал Евангелие от Матфея и дошел до описания заключительной недели в жизни Иисуса. В очередной раз евреи собрались в Иерусалиме, чтобы почтить Исход и отпраздновать еврейскую пасху. В очередной раз пробудилась вечная надежда: Пришел Мессия! пробежал слух. И потом, подобно стреле, пущенной в самое сердце надежды, последовало предательство Иисуса, суд над ним и смерть.

Как можем мы, знающие с самого начала то, чем все закончится, попытаться нащупать то ощущение конца света, которое охватило последователей Иисуса? За прошедшие века эта история стала слишком привычной, и я не в состоянии понять, тем более восстановить то воздействие, которое оказала последняя неделя Иисуса на переживших ее. Навряд ли бы мне удалось записать то, что я ощущаю, когда в очередной раз пересматриваю историю страданий Иисуса.

 

Триумфальный въезд. Все четыре Евангелия упоминают этот случай, который, на первый взгляд, кажется тем самым поступком, который привел от отторжения Иисуса к его обвинению. Толпы бросали на дорогу одежду и пальмовые ветви, чтобы показать свое восхищение. «Благословен Царь, грядущий во имя Господне!» — кричали они. Хотя обычно Иисус чувствовал отвращение к таким проявлениям фанатизма, в этот раз он позволил толпе восклицать это. Негодующим фарисеям он объяснил: «Сказываю вам, что если они умолкнут, то камни возопиют».

Было ли это оправданием пророка в Иерусалиме? «Весь мир идет за Ним!» — восклицали фарисеи в тревоге. В этот момент, когда несколько сотен тысяч пилигримов собралось в Иерусалиме, всему миру казалось, будто бы Царь пришел во всей своей силе, чтобы занять причитающийся ему трон.

Я вспоминаю, как ребенком я возвращался домой со службы в Вербное Воскресенье, в рассеянии обрывая листья с пальмовой ветви, бегло пролистывая тему следующей недели в издании воскресной школы. Смысла не было. Если такая пропасть народа бросалась к его ногам, то как Иисус дал арестовать и убить себя неделю спустя?

Теперь когда я читаю Евангелия, я вижу скрытые смыслы, которые помогают объяснить это несоответствие. В Вербное воскресение группа людей из Вифании окружила его, все еще возбужденная увиденным воскрешением Лазаря. Нет сомнения в том, что те пилигримы из Галилеи, кто хорошо его знал, составляли другую значительную часть этой толпы. Матфей отмечает тот факт, что в дальнейшем к ней присоединились слепые, паралитики и дети. Однако эти поклонники Иисуса таили в себе и опасность. Церковные власти, пришедшие в негодование, и римские легионы, призванные для контроля над ликующими толпами, обратили на себя внимание Синедриона, от которого и исходила угроза ареста.

Сам Иисус испытывал смешанные чувства во время этого шумного парада. Лука сообщает о том, что, въехав в город, Иисус начал плакать. Он знал, как переменчива толпа. Голоса, выкрикивающие «Слава Господу!», неделю спустя с тем же успехом будут кричать «Распни его!»

Триумфальный въезд окутывает аура противоречивости, и то, что приходит мне в голову, когда я перечитываю одно за другим его описания в Евангелиях, это фарсовая природа этого предприятия. Я представляю себе галопирующего на лошади римского офицера, следящего за порядком. Он участвовал в таких процессиях в Риме, где они проходят по всем правилам. Генерал победителей сидит в золотой колеснице, запряженной рвущими удила жеребцами и сверкающей своим колесами на солнце. За его спиной офицеры в блестящих латах складывают знамена, захваченные у разбитого противника. На заднем плане проходит всякий сброд: рабы и заключенные, закованные в цепи, на собственной шкуре убедившиеся в том, что случается с людьми, оказывающими сопротивление Риму.

Во время триумфального въезда Иисуса в Иерусалим, ликующую толпу, приветствующую Иисуса, составляет сброд: хромые, слепые, дети, крестьяне из Галилеи и Вифании. Когда офицер ищет то, что приковало к себе их внимание, он замечает жалкого человека, плачущего, едущего вовсе не на жеребце или в колеснице, а на молодом осле, через спину которого перекинут взятый у кого-то плащ, служащий ему седлом.

Да, в Вербное воскресенье было дуновение триумфа, но это не было тем триумфом, который мог произвести впечатление на Рим, или тем триумфом, эффект от которого так долго не стирается из памяти людей. Что же за образ царя это был?

Тайная Вечеря. Всякий раз, когда я читаю повествование Иоанна, меня поражает его «современный» тон. Здесь, более, чем где-либо, евангелист рисует реалистичный, мало приукрашенный эмоциями портрет Иисуса. Иоанн цитирует длинные отрывки из диалогов и отмечает эмоциональный подтекст в разговорах Иисуса со своими учениками. В 13-17 главах Евангелия от Иоанна до нас дошло проникновенное описание самой страшной ночи, проведенной Иисусом на земле.

Ученикам надолго хватило удивительных вещей, увиденных ими в тот вечер, когда они прошли ритуал Пасхи, исполненный символизма. Когда Иисус читал вслух историю Исхода, в сознании учеников необъяснимым образом «Рим» вставал на место «Египта». Вряд ли Бог мог найти более подходящий момент для демонстрации своей силы, чем этот день, когда все пилигримы собрались в Иерусалиме. Мощный голос Иисуса пробудил их самые дикие желания:  «Я завещаю вам Царство», — сказал он загадочные слова и, — «Я победил мир».

Когда я читаю повествование Иоанна, я постоянно возвращаюсь к странному инциденту, который прерывает процесс Тайной Вечери. «Иисус знал, что Отец все отдал в руки его», — цветисто начинает Иоанн и вдруг добавляет плохо вяжущееся с этим: «встал с вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался». В одежде раба, он склонился и умывал грязь Иерусалима с ног своих учеников.

Что за странное поведение почетного гостя во время последней трапезы с друзьями? Что за непостижимый жест со стороны повелителя, для которого делом одной минуты было заявить: «Я завещаю вам Царство». В те дни умывать кому-то ноги считалось настолько унизительным, что хозяин не мог потребовать этого от своего раба-еврея. Петр побледнел от этого предложения.

Сцена умывания ног представляется писателю М. Скотту Пеку одним из наиболее значительных событий в жизни Иисуса. «До этого момента для кого-то смысл всего происходящего заключался в том, чтобы достичь высшей точки, и однажды он достигал вершины, чтобы остановиться на ней или попытаться двинуться еще выше. Но в этом случае человек, уже достигший высшей точки — бывший раввином, учителем, господином — внезапно спустился до самого дна и начал умывать ноги своим ученикам. Этим своим поступком Иисус символично перевернул весь общественный порядок. То, что произошло, тяжело поддавалось пониманию, даже его учеников ужаснуло его поведение».

Иисус просил нас, его последователей, делать три вещи, чтобы помнить о нем. Он завещал нам крестить других, подобно тому, как он сам крестился у Иоанна. Он велел нам помнить о той трапезе, которую он разделил в тот самый вечер со своими учениками.

Наконец, он завещал нам умывать друг другу ноги. Церковь уже почтила два из этих завещаний, хотя и не придя к единому мнению по поводу того, что означает его воля и как ее следует исполнять. Однако третью просьбу Иисуса, об омовении ног, мы склонны сегодня ассоциировать с вероисповеданиями, спрятанными в горах Аппалачи. Очень немногие вероисповедания соблюдают практику омовения ног; остальным эти слова Иисуса кажутся примитивными, сельскими, плоскими. Можно спорить о том, обращал ли Иисус свои слова только к Двенадцати ученикам или ко всем нам, кто придет после, но и в случае с Двенадцатью совершенно не очевидно то, что они следовали этим наставлениям.

Позднее в тот же вечер среди учеников разгорелся спор о том, кто из них должен почитаться большим. Характерно то, что Иисус не пытался бороться с человеческим инстинктом соревнования и амбиций. Он только поправляет их: «Но кто из вас больше, будь как меньший, и начальствующий — как служащий». Это предваряет тот эпизод, в котором он объявил: «Я завещаю вам Царство» — царство, иными словами, основанное на служении и человечности. В эпизоде с омовением ног ученики увидели живую иллюстрацию того, что он имел в виду. Но следовать этому примеру спустя две тысячи лет так же трудно, как и тогда.

 

Предательство. В разгар этой интимной встречи со своими друзьями, Иисус сказал слова, произведшие эффект разорвавшейся бомбы: один из двенадцати собравшихся вокруг него в этот вечер предаст его в руки властей. Ученики «озирались друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит» и начали допрашивать друг друга.

Иисус оставался хладнокровен. «Не я ли?» — спрашивали ученики один за другим, выдавая свои смутные сомнения. Предательство не было новой мыслью. В хранящем свои тайне Иерусалиме, кто знает, сколько учеников побывало у врагов Иисуса, прощупывая подходы. Сама Тайная Вечеря проходила в атмосфере опасности, верхняя комната была занята таинственным человеком, принесшим кувшин с водой.

Несколько мгновений спустя после того, как Иисус сказал потрясшие всех слова, Иуда потихоньку вышел из комнаты, не вызвав подозрения. Естественно, что для казначея группы извинительно пойти купить провизии или выполнить какое-нибудь поручение благотворительного характера.

Имя «Иуда», некогда распространенное, почти исчезло. Никто из родителей не хочет, чтобы его ребенок носил имя самого известного предателя в истории человечества. И даже сейчас, когда я читаю тексты Евангелий, именно заурядность Иуды, а не его злодейство, к моему удивлению, бросается в глаза. Он, как и другие ученики, был избран Иисусом после долгой ночи, проведенной в молитвах. Если его выбрали казначеем, то, очевидно, он вызывал доверие у остальных. Даже во время Тайной Вечери он сидел на почетном месте возле Иисуса. В Евангелиях нет и намека на то, что он был своеобразной «дамбой», профильтровавший внутренний круг учеников Иисуса (???? «он профильтровался через своеобразную дамбу внутренних учеников Иисуса» ?????), чтобы запланировать это вероломство.

Как, однако, Иуда мог предать Сына Божьего? Даже когда я задаю себе этот вопрос, я думаю об остальных учениках, разбежавшихся и бросивших Иисуса в Гефсиманском саду и о Петре, который клялся, что «не знает Сего Человека», когда к нему приступили во внутреннем дворе, и об Одиннадцати учениках, которые упорно отказывались верить вестям о воскресении Иисуса. Поступок Иуды, предавшего Иисуса, отличается по своей тяжести, но не по своему характеру, от неверности многих других.

Любопытно то, как Голливуд изобразил сцену измены, которую я наблюдал в пятнадцати вариантах различных фильмов. В теориях не было ни малейшего недостатка. Согласно некоторым из них, Иуда был жаден до денег. Другие изображают его трусом, решившимся на этот поступок с приближением врагов Иисуса. Некоторые показывают его человеком, утратившим иллюзии — почему Иисус плетью изгонял из святого храма, вместо того, чтобы поднять армию против Рима? Возможно, ему надоела «мягкотелость» Иисуса: как и милитаристы в современной Палестине или Северной Ирландии, Иуда не терпел медленной, ненасильственной революции. Или может быть, напротив, он надеялся тем самым заставить Иисуса действовать? Если Иуда устроил арест, это действительно должно было заставить Иисуса объявить свою власть и устроить свое царство.

Голливуд предпочитает изображать Иуду сложным, героическим повстанцем; Библия же говорит просто: «вошел в него сатана», когда он покинул трапезу, чтобы совершить задуманное. В любом случае, разочарование Иуды снова-таки отличалось только степенью от того, что ощущали другие ученики. Когда стало ясно, что царство Иисуса венчает крест, а не трон, каждый из них пропал в темноте.

Иуда был  первым и последним человеком, предавшим Иисуса, просто он был самым известным из них. Шусако Эндо, христианский романист в Японии, посвятил многие из своих романов теме предательства. Молчание, наиболее известный из них, рассказывает о христианах в Японии, которые отреклись от своей веры, преследуемые сёгунами. Эндо написал множество ужасающих историй о христианских мучениках, но ни одной о предателях-христианах. Как бы он мог это сделать? Ни один писатель этого не сделал. Однако, по словам Эндо, самой могущественным завещанием Иисуса стала его неиссякаемая любовь именно к тем — особенно к тем — людям, которые его предавали. Когда Иуда привел толпу линчевателей в сад, Иисус обратился к нему как к «другу». Остальные ученики покинули его, но он все также любил их. Его народ казнил его; однако, распятый обнаженным в позе, причинявшей ему крайние муки, он нашел в себе силы крикнуть: «Отец, прости им…»

Я не знаю более яркого противоречия, чем противоречие двух человеческих судеб: Петра и Иуды. Оба принадлежали к лидерам группы учеников Иисуса. Оба видели и слышали чудесные вещи. Оба прошли через все возможные смятения: надежду, страх и разочарование. Когда ставки возросли, оба отреклись от своего Учителя. На этом сходство их участи обрывается. Иуда, полный сожаления, но, очевидно, не раскаяния, пожал логические плоды своего поступка, покончил жизнь самоубийством, став самым презренным предателем в истории человечества. Он умер, не пожелав принять то, что пришел дать ему Иисус. Петр, униженный, но все же не потерявший доступа к милости и всепрощению Иисуса, продолжил свой путь, чтобы возглавить восстание в Иерусалиме, и не остановился до тех пор, пока не достиг Рима.

 

Гефсиманский сад. Из комнаты на верхнем этаже в Иерусалиме, пропахшей ягненком, горьким запахом травок и сладким запахом человеческих тел, Иисус и его компания из одиннадцати учеников отправилась в прохладные, просторные оливковые рощицы в саду, называемом Гефсиманским. Весна была в самом разгаре, ночной воздух пропитан запахами распускающихся листьев. Расположившись в одном мирном, удобном местечке под луной и звездами, до которого не долетал шум города, учеников Иисуса стало быстро клонить в сон.

Однако Иисус вовсе не чувствовал такого умиротворения. «Он начал скорбеть и тосковать», — говорит Матфей. Он «начал ужасаться и тосковать», — добавляет Марк. Оба евангелиста отмечают его жалобные слова, обращенные к ученикам: «Душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте со мной». Часто Иисус удалялся помолиться в одиночестве, иногда отсылая учеников в лодке, так чтобы он мог провести ночь наедине с Отцом. Однако в эту ночь он нуждался в их присутствии.

Мы, люди, инстинктивно стремимся к тому, чтобы кто-то был рядом с нами в больнице в ночь перед операцией, в приюте, когда смерть уже дышит в затылок, в любой момент серьезного кризиса. Мы нуждаемся в прикосновении человеческого присутствия, которое вернуло бы нам уверенность — заключение в одиночную камеру — худшее наказание, которое, на сегодняшний день, изобретено нашим сознанием. В евангельском повествовании о Гефсиманском саде я нахожу подтверждение одиночества Иисуса такого глубокого, какое ему не приходилось испытывать ни разу до этого.

Возможно, если бы на Тайную Вечерю были допущены женщины, Иисус не провел бы эти часы в одиночестве. Мать Иисуса, как известно, прибыла в Иерусалим — первое упоминание о ней  с того момента, как началось служение ее сына. Те же женщины, которые будут стоять возле креста и раздирать свои худые тела и торопиться с восходом солнца к могиле, конечно же были бы с ним в саду, держали бы на коленях его голову, вытирали его слезы. Но Иисуса сопровождали только мужчины. Разморенные обедом и вином, они спали, пока Иисус переживал свое испытание, в одиночестве.

Когда ученики Иисуса оставили его в эти часы, он не смог сдержать обиду: «Так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною?» За его словами угадывается что-то более зловещее, нежели просто одиночество. Может ли это означать, что это был первый раз, когда Иисус не хотел оставаться наедине со своим Отцом?

Большая внутренняя борьба стояла за этим, и Евангелия описывают пытку Иисуса иначе, чем построены еврейские и христианские истории о мучениках. «Да минует Меня чаша сия!» — молил он. Это не были просто благочестивые, формальные молитвы: «находясь в борении, прилежнее молился, и был пот Его, как капли крови, падающие на землю». Что же за борение это было? Страх перед болью или смертью? Разумеется. Иисусу его перспектива улыбалась не больше, чем мне или вам на его месте. Но в этом также было и много внутренней работы, новый для Иисуса опыт, который может быть назван только покинутость Бога. Кроме того, в своей сущности эпизод  в Гефсиманском саду показывает историю безответной молитвы. Чаша страдания была неотвратима.

Мир отверг Иисуса: подтверждением тому была процессия с факелами, крадущаяся по тропинкам сада. Вскоре ученики оставят его. Читая молитвы, выстраданные молитвы, которые наталкивались на стену молчания, Иисус должен был, вероятно, испытывать чувство, словно и Бог отвернулся от него.

Джон Ховард Йодер размышляет над тем, что бы произошло, если бы Бог вмешался в события, ответив на просьбу Иисуса: «Да минует Меня чаша сия». Иисус никоим образом не был беззащитен. Если бы он настоял на своей воле, а не на воле

Отца, он мог бы призвать двенадцать легионов ангелов (72000), чтобы начать Святую Войну за себя самого. В Гефсимании Иисус вновь пережил искушение, которому он подвергнулся Сатаной в пустыне. Ни один, ни другой раз он не мог решить эту проблему зла путем применения силы, ни в поединке с искусителем в пустыне, ни в битве в саду. Не существовало бы истории церкви — таким образом, и самой церкви — вся человеческая история бы остановилась и настоящая эпоха стала бы последней. Все это было во власти Иисуса, если бы он просто произнес слово, перешагнул через свое таинство, и отмел бы беспорядочное будущее раскаяния. Будущее царство не было бы уже подобно горчичному зерну; скорее оно обрушилось бы как буря с дождем и градом.

Однако, как напоминает нам Йодер, крест, «чаша», которая сейчас кажется нам такой ужасающей, была той причиной, по которой Иисус пришел на землю. «Здесь, на кресте, человек, который любит своих врагов, человек, чья праведность выше праведности любого из фарисеев, который из богатого стал бедным, который отдал свою рубашку тому, кто взял у него верхнюю одежду, который молится за тех, кто злобно использует его.  Крест — это не окольный путь и не препятствие на пути к царству, но это и не путь к нему; это и есть само грядущее царство».

После нескольких часов мучительной молитвы, Иисус принял решение. Его воля совпала с волей его Отца. «Не так ли надлежало пострадать Христу и войти в славу Свою?», — скажет он позднее. Он в последний раз разбудил своих спящих товарищей и печально отправился сквозь тьму навстречу тем, кто намеревался его убить.

 

Суд. В наши дни телевизионные передачи и популярные романы приближают к нам некогда скрытый мир отправления правосудия. Для тех, кто жаждет большего реализма, по кабельному каналу передают в живую судебные процессы по делу самых отъявленных убийц и сексуальных маньяков. Раз за разом американская публика с восторгом наблюдает за тем, как цех юристов мудро препятствует тому, чтобы известные люди избежали наказания, хотя каждый смотрящий знает, что защитники тоже виновны в этом грехе.

Менее чем за двадцать четыре часа Иисус был подвергнут по меньшей мере шести допросам, часть из которых велась евреями, часть — римлянами. В итоге выведенный из себя наместник вынес самый суровый вердикт, который допускал римский закон. Когда я читаю описания испытаний, мне бросается в глаза беззащитность Иисуса.  Ни один свидетель не выступил в его защиту. Ни у одного из лидеров не хватило мужества высказаться против несправедливости. Даже сам Иисус не пытался оправдаться. Наконец, Бог Отец не вымолвил ни слова.

Порядок судебного разбирательства напоминает формулу «козла отпущения». Кажется, нет ни одного человека, готового принять на себя ответственность за казнь Иисуса, однако каждый хочет, чтобы эта казнь состоялась. Ученые написали тысячи слов, чтобы точно определить, какая часть вины за смерть Иисуса лежит на Риме, а какая на евреях. (Попытка свалить всю ответственность за смерть Иисуса на еврейский народ — едва ли не самая большая клевета в истории человечества. Никто и не думает обвинять современных итальянцев в том, что их предки учинили девятнадцать веков назад. Джозеф Клоснер пишет: «Вина евреев, как нации, за смерть Иисуса гораздо меньше, чем вина греков за смерть Сократа; однако, кому пришла бы сегодня в голову мысль мстить за кровь Сократа, пролитую его современниками, сегодняшнему поколению греков? Хотя миновало девятнадцать веков, мир постоянно пытается мстить за кровь Иисуса, пролитую его современниками, евреям, которые уже заплатили сполна и все еще платят свою дань реками и потоками крови». Все это происходит вопреки сказанному Иисусом, что пришел к «заблудшим овцам Израилевым» и вопреки тому, что почти все первые христиане были евреями.) В действительности, обе партии принимали участие в принятии решения. Сосредоточившись на разного рода нарушениях законности во время этого процесса, мы рискуем упустить из вида самое главное: Иисус представлял собой для властей в Иерусалиме реальную угрозу.

Будучи харизматическим лидером с большим количеством последователей, Иисус давно вызывал подозрение у Ирода в Галилее и у Синедриона в Иерусалиме. Они неправильно истолковали природу его Царства, это верно, но незадолго до своего ареста Иисус действительно применил силу, чтобы изгнать торговцев из храма. У марионеточного Синедриона, пытавшегося контролировать в отношении римлян «соблюдения мира любой ценой», такой случай вызвал тревогу. Кроме того, прошел слух, что Иисус заявлял о том, что может разрушить храм и воздвигнуть его вновь за три дня. Еврейские лидеры выказывали беспокойство, выступая свидетелями и подтверждая верность этого утверждения Иисуса, но их тревога необъяснима. Представьте себе реакцию людей сегодня, если какой-нибудь араб пробежит по улицам с криком: «Центр Мировой Торговли будет разрушен, и я могу воздвигнуть его вновь за три дня».

Для священников и святош эти политические угрозы меркли на фоне сообщений о религиозных заявлениях Иисуса. Фарисеи не раз бледнели от той дерзости, с которой Иисус отпускал грехи и называл Бога своим Отцом. Его кажущееся несоблюдение субботы вызывало их неудовольствие; закон Моисея делал нарушение субботы основательным преступлением. Иисус представлял собой угрозу Закону, священной системе, храмам, контролю за приготовлением соответствующей кошерной пищи и многим запретам, касающимся различения чистого и нечистого.

В конце концов, первосвященник обратился к торжественной Клятве на Священном Писании — «заклинаю Тебя Богом живым» — чтобы задать вопрос, на который Иисус по закону обязан был ответить для своей защиты. «Ты ли Христос? Скажи нам». Наконец Иисус нарушил свое молчание: «ты сказал».

Обвиненный начал возбужденно говорить о Сыне Человеческом, грядущем на облаках небесных. Это уже было слишком. Для правоверного еврея слова Иисуса звучали богохульством, как бы ни подходил к этому закон. «На что еще нам свидетелей?» сказал первосвященник, разрывая на себе одежды.

Такому богохульству была только одна альтернатива, и смерть ее обозначила: что слова Иисуса были правдой и что он действительно был Мессией. Но как это могло быть? Связанный, под охраной вооруженных солдат, воплощенная беспомощность, Иисус, казалось, меньше, чем кто-либо в Израиле, подходил на роль Мессии.

Однако ересь имела небольшое значение для римлян, которые предпочитали оставаться в стороне от местных религиозных диспутов. Пока Иисуса доставляли римским судьям, обвинения в ереси сменились обвинениями в подстрекательстве к бунту. Кроме того, упоминалось слово царь, и римляне не проявили снисхождения к агитатору, который носил такой титул.

Перед Иродом, тем самым правителем, который велел отрубить голову Иоанну Крестителю и давно уже ждал встречи с Иисусом лично, Иисус хранил полное молчание. Только Пилат смог добиться от него чего-то вроде признания. «Ты Царь Иудейский?» — спросил Пилат. И снова Иисус, со связанными за спиной руками, с лицом, распухшим от того, что ему не давали спать, со следами солдатских пальмовых розог на щеках, ответил просто: «Ты говоришь».

Задолго до этого Иисус отверг возможность провозгласить себя царем. Когда он исцелял людей, и его ученики, и даже демоны, признавали в нем Мессию, он приказывал им замолчать. В дни своей популярности, когда толпы народа преследовали его вокруг озера, как фанатики, ищущие праздника, он бежал от них. Когда эти фанатики поймали его, горя желанием короновать его на месте, он прочитал столь озаботившую их проповедь, что почти все они отвернулись от него.

Только в этот день, однажды перед духовной властью и второй раз перед светской, только когда его заявление может показаться верхом абсурда, он признает себя тем, кем он был. «Сын Божий», — сказал он духовникам, во власти которых находился. «Царь», — сказал он римскому наместнику, который должен был вслух рассмеяться. Жалкий чудак, его слова, наверное, прозвучали для Пилата так, как если бы какой-нибудь римский подданный заявил, что он — Цезарь.

Слабый, отверженный, обреченный на смерть, крайне одинокий — только тогда Иисус счел возможным открыться и принять титул «Христос». Как замечает Карл Барт: «Он не признается в том, что он Мессия, пока опасность для создания религии окончательно не миновала».

Такое замечание было вызовом, скажет впоследствии Павел. Камень преткновения — что-то вроде куска скалы, отброшенного в сторону за ненадобностью, пренебрежение конструкцией. Но такая скала может стать формообразующей, обладающей божественной силой, краеугольным камнем грядущего царства.

 

Голгофа. Вспоминая годы перед Второй Мировой войной, Пьер Ван Паассен описывает акт оскорбления, совершенный нацистскими «штурмовиками», которые схватили пожилого еврейского раввина и отволокли его в штаб. В дальнем углу комнаты, куда его привели, двое их коллег избивали до смерти другого еврея, но те немцы, в руках которых находился раввин, решили с ним позабавиться. Они раздели его до гола и приказали ему читать проповедь, которую он приготовил для грядущей субботы в синагоге. Раввин попросил разрешения надеть свой головной убор, и нацисты, насмехаясь, позволили ему это сделать. Это делало шутку еще более забавной. Дрожащий еврей начал дребезжащим голосом читать свою проповедь о том, что значит предстать смиренным перед Богом, все это время подгоняемый и понукаемый улюлюкающими нацистами, слыша последние стоны его соседа в другом конце комнаты.

Когда я читаю повествование о заключении Иисуса под стражу, его пытках и казни, я думаю об этом раввине, который, опозоренный, стоял в полицейском участке. Даже смотря фрагменты фильмов на эту тему и снова и нова перечитывая Евангелия, я все еще не могу до конца вникнуть в то пренебрежение, в тот позор, который пережил Сын Божий на земле, раздетый догола, высеченный, оплеванный, с разбитым лицом, увенчанный терниями.

Еврейские лидеры, также как римляне, предпочли насмеяться над Иисусом, издеваясь над тем преступлением, за которое он был осужден. Ах, Мессия? Прекрасно, послушаем, что он нам предречет. Удар. Кто тебя ударил, а? Еще удар. Ну давай же, скажи нам, поведай нам это, господин Пророк. Для Мессии ты не так уж и много знаешь, не так ли?

Так, говоришь, ты царь? Эй, капитан, послушайте-ка. У нас здесь настоящий царь, ей-богу. Так преклоним же все колени перед этим свистуном. Что это? Царь без короны? Нет, так нельзя. Один момент, господин Царь, сейчас мы соорудим вам корону. Хруст. Как вам нравится вот эта? Немножко жмет? Сейчас я это мигом поправлю. Гей, прекрасно сидит! Эй, посмотрите только, какие мы застенчивые. А как насчет рубашки — что-нибудь прикрыть это кровавое месиво на вашей спине. Что случилось, Ваше Величество упали?

Это продолжалось весь день напролет,  начиная с нелепой игры во дворе первосвященника, и заканчивая профессиональным бандитизмом солдат Понтия Пилата и Ирода и освистыванием, которому подвергся Иисус со стороны зевак, пришедших поглазеть на то, как преступники будут падать по дороге на Голгофу, и, наконец, заканчивая крестом, где Иисус услышал поток ядовитых насмешек от людей снизу и даже с соседних крестов. Ты говоришь, что ты Мессия? Тогда сойди с креста. Как ты хочешь спасти нас, если не можешь даже спасти себя самого?

То, что меня всегда поражало и то, о чем я иногда открыто себя спрашиваю, это выдержка, с которой Господь Бог, как показала история, позволял идти своей дорогой Чингиз Ханам, Гитлерам и Сталинам. Но ничто — ничто — не сравнится с его самообладанием в ту темную пятницу в Иерусалиме. С каждым ударом кнута, с каждым кулаком, опускавшимся  его плоть, Иисус должен был мысленно возвращаться к искушениям в пустыне и в Гефсиманском саду. Легионы ангелов ждали его команды. Одно слово, и это испытание кончилось бы.

«Идея креста никогда не касалась тел римских граждан, — сказал Цицерон, — она никогда не посещала их мысли, не проходила через их глаза или уши». Для римлян распятие было самой жестокой формой кары, уготовленной для убийц, бунтующих рабов и других ужасных преступников в колониях. Римских граждан не распинали, им отрубали голову. Евреи разделяли это отвращение — «проклят пред Богом всякий повешенный на дереве», — говорилось во Второзаконии — и предпочитали забить человека камнями, если у них была власть судить его самим.

Евангелисты, археологи и медэксперты описали ужасные подробности казни через распятие так подробно, что я не вижу необходимости приводить здесь эти описания. Кроме того, если придавать значение «семи последним словам Христа», то сам Иисус думал о других вещах, нежели о боли.  Жалобой, наиболее похожей на физическое страдание, был его крик: «Жажду», и он отклонил винный уксус, предложенный ему как обезболивающе средство. (Ирония судьбы: тот, кто на свадьбе превращал галлоны воды в вино, тот,  кто говорил о живой воде, которая вечно будет утолять жажду, умирал с раздутым от жажды языком и с кислым привкусом винного уксуса на губах).

Как всегда, Иисус думал о других. Он простил тому человеку, кто это сделал. Он заботился о своей матери. Разбойника, которому были отпущены его грехи, он обещал скорую встречу в раю.

Евангелия по-разному записывают то, что говорил Иисус на Голгофе, и только два из них сходятся в передаче самых последних слов Иисуса.  У Луки он говорит: «Отче! в руки Твои предаю дух Мой» — последний знак доверия перед тем, как он умер. У Иоанна мы читаем загадочные слова, подводящие итог его миссии на земле: «Совершилось!» Но Марк и Матфей приводят наиболее загадочные высказывания из всех, цитируя скорбные слова Иисуса: «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Комментаторы отметили тот факт, что записи  в Евангелии от Матфея и от Марка одно из наиболее строгих доказательств того, что у нас есть достоверная картина того, что произошло на Голгофе. Какая другая причине могла заставить основателей новой религии вложить такие отчаянные слова в уста своего героя — если только это не было именно тем, что он в действительности сказал.)

Это единственный раз из всех молитв Иисуса, когда он использовал формальное, отстраненное слово «Боже» вместо «Авва» или «Отец». Он, разумеется, цитировал псалом, но это было и серьезным выражением отчуждения. В божестве разверзлась непреодолимая пропасть. Сын почувствовал себя оставленным Отцом.

«То, что Бог не дает о себе знать, возможно, причиняет самую большую боль тем, кто стоит ближе остальных к Нему, и все же сам Бог, самый совершенный из людей, и есть самый покинутый Богом», — писал К.С.Льюис. Без сомнения, он прав. Не имеет большого значения, если мне резко отказала в помощи девушка, сидящая на кассе в супермаркете или даже мой сосед по улице. Но если моя жена, с которой я прожил всю мою взрослую жизнь, внезапно обрывает со мной всякие отношения — это имеет большое значение.

Никто из теологов не может достойно объяснить природу того, что произошло внутри самой Троицы в тот день на Голгофе. Всем нам знаком плач от боли ребенка, который чувствует себя брошенным. Помогало ли Иисусу

осознание того, что его миссия на земле включала в себя такую смерть? Помогало ли Исааку понимание того, что его отец Авраам следовал повелениям Бога, когда привязывал его к жертвеннику? Что если бы ангел не появился и Авраам вонзил бы нож в сердце своего собственного сына, своего единственного сына, которого он любил? Что тогда? Вот что произошло на Голгофе, и Сын переживал это как то, что Бог его покинул.

Ничего не говорится о том, что Бог Отец прокричал  в этот момент. Мы можем себе это только представить. Сын «искупил нас от клятвы закона, сделавшись за нас клятвою», сказал Павел в Послании Галатам, и «не знавшего греха Он сделал для нас жертвою за грех, — написал он коринфянам. Мы знаем, что Бог думает о грехе; чувство брошенности обрезало оба этих пути.

 

Дороти Сейерс пишет: «Он единственный Бог, проявивший себя в истории… Нет более удивительного расположения фраз, чем то, которое дает нам никейский символ веры, ставя просто одно за другим следующие два утверждения: «Истинный Бог от Истинного Бога… Распятого за нас при Понтии Пилате». Во всем мире тысячи раз в день христиане поминают имя достаточно непримечательного римского проконсула… только потому, что в течение нескольких лет этим именем была скреплена смерть Бога».

Несмотря на весь стыд и всю скорбь, связанные с этим, каким-то образом, то что произошло на горе, названной Голгофа, бесспорно, стало самым значительным событием в жизни Иисуса — для авторов Евангелий и Посланий, для церкви, и, насколько мы можем об этом судить, также и для Бога.

Церкви понадобилось время, чтобы найти для бесчестья на кресте подобающее объяснение. Отцы церкви запретили изображать эту сцену в живописи вплоть до правления римского императора Константина, которому было видение с крестом, и который запретил распятие в качестве способа казни. (По словам историка Майкла Гранта, Константин мало интересовался личностью Иисуса как таковой, но казнь через распятие привела его в смятение. С характерной иронией, видя в «кресте не столько эмблему страдания, сколько магический символ своей собственной непобедимости», Константин сделал крест из символа сакральной любви и смирения символом триумфа: он распорядился изображать его на щитах своих солдат.) Таким образом, до конца четвертого века нашей эры крест не был символом веры.

(Как отмечает К.С.Льюис, сцена распятия не была распространена в искусстве, пока не умерли все свидетели подобных казней).

Теперь, однако, мы встречаем этот символ повсеместно: художники изображают золотой крест на бумагах римского исполнительного суда, бейсбольные игроки крестятся перед тем как нанести удар по мячу, а сообразительные кондитеры даже делают шоколадные кресты для верующих, чтобы есть их во время Святой Недели. Хотя это может показаться странным, христианство стало религией креста — виселица, электрический стул, газовая камера — все это современное наследие креста.

Обычно мы думаем о том, кто умер смертью преступника как о неудачнике. Однако апостол Павел впоследствии скажет об Иисусе: «Отняв силы у начальств и властей, властно подверг их позору, восторжествовав над ними Собой».   Что он имел в виду?

С одной стороны, я думаю о тех людях в наше время, которым удалось обезоружить власть. Судьи-расисты, которые упекли доктора Мартина Лютера Кинга в тюремную камеру, Советы, депортировавшие Солженицына, чехи, посадившие в тюрьму Вацлава Гавела, филиппинцы, убившие Бениньо Аквино, власти Южной Африки, упрятавшие за решетку Нельсона Манделу — этим они думали решить проблему, однако только обнаружили этим свое насилие и несправедливость. Моральная сила может иметь обезоруживающий эффект.

Когда умер Иисус, даже один грубый римский солдат был тронут настолько, что воскликнул: «Человек Сей был Сын Божий». Он слишком ясно видел различие между его жестокими коллегами и их жертвой, которая прощала их, испуская дух. Бледная фигура, прибитая гвоздями к кресту, разоблачила все правящие силы мира как ложных божков, которые нарушали свои собственные обещания сострадания и справедливости. Религия, а не анти-религия обвинила Иисуса; закон, а не беззаконие казнил его. Своим фиктивным судом, своими бичеваниями Иисуса, своим грубым противоборством с ним политические и духовные власти раскрыли свою истинную сущность: сущность сторонников сложившегося порядка вещей, защищающих только свою собственную власть. Каждый выпад против Иисуса обнажал их беззаконие.

Разбойники, распятые по обе стороны от Иисуса, являют собой две возможных реакции на происходящее. Один издевается над беспомощностью Иисуса: Что это за Мессия, который не может спасти самого себя? Другой осознал разную природу власти. Рискуя на веру, он попросил Иисуса: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!» Больше никто не обращался к Иисусу как к царю, если не считать издевок. Умирающий разбойник лучше, чем кто бы то ни было еще, понял сущность царства Иисуса.

В каком-то смысле, два разбойника представляют собой выбор,  который сделала вся история, приняв решение об участи креста. Что мы видим в бессилии Иисуса: пример бессилия Бога или доказательство его любви к нам? Римляне, воспитанные на могущественных божествах вроде Юпитера, видели мало божественного в скорченном теле, висящем на кресте. Набожные евреи, выросшие на историях о могуществе Иеговы, также видели мало достойного восхищения в этом боге, который умирал в слабости и позоре. Как видно из «Диалога с евреем Трифоном» Джастина Мартира, смерть Иисуса на кресте послужила решительным шагом против той миссии, с которой он пришел к евреям; распятие на кресте стало проклятием закона.

Даже если так, то все равно именно крест на горе изменил моральный облик мира. М.Скотт Пек пишет:

 

Я не могу сказать ничего более определенного о методологии любви, кроме как процитировать слова одного старого священника, который много лет провел в сражении: «Существуют десятки возможностей иметь дело со злом и только несколько путей его преодоления. Все они являются гранями той истины, которая гласит, что единственный бескомпромиссный путь борьбы со злом — это задушить его в пределах воли, в пределах живого человеческого существа. Когда оно поглощается им как кровь тампоном или как копье застревает в сердце человек, оно теряет свою силу и прекращает быть».

Борьба со злом — с научной или любой другой точки зрения — может осуществляться только посредством любви конкретных людей. Необходимо желать таинства… Я не знаю, как это происходит. Но я знаю, что это существует… Когда бы это не случилось, создается легкий перевес в сторону добра или зла в мире.

 

В тот день на Голгофе этот баланс сил поколебался более, чем чуть-чуть, благодаря масштабам той личности, которая поглотила зло. Если бы Иисус из Назарета был очередной невинной жертвой, подобно Кингу, Манделе, Гавелу и Солженицину, он бы оставил свой след в истории и сошел со сцены. Вокруг него не образовалось бы никакой религии. Историю изменило запоздалое осознание учениками (понадобилось воскрешение, чтобы их убедить) того, что сам Бог выбрал путь слабости. Крест объясняет Бога как Того, кто был готов отказаться от власти ради любви. По словам Дороти Сёлле, Иисус стал «односторонним разоружением со стороны Бога».

Власть, какие бы благие цели она перед собой ни ставила, склонна причинять страдания. Любовь, будучи ранимой, впитывает страдания. В точке их схождения на горе Голгофе Бог отказался от власти во имя любви.

 

 

Глава 11 Воскресение: невероятное утро

 

Мне кажется, что Святая Неделя высасывает из меня все силы; неважно, сколько раз я прошел через его распятие, мое беспокойство за его воскресение остается неизменным — меня приводит в ужас одна мысль о том, что в этом году этого может не произойти; что именно в этом году это не случится. Любой может умиляться рождению Христа; в Рождество любой дурак будет чувствовать себя христианином. Но основное событие — Пасха; если Вы не верите в воскресение, Вы не можете назвать себя верующим.

Джон Ирвинг, Молитва за Оуэна Мэни.

 

Когда я был совсем маленьким, Пасха ассоциировалась у меня со смертью, а не с воскресением, и все из-за того, что случилось одним солнечным пасхальным утром с единственной кошкой, которая у меня была за всю мою жизнь. Бутс была кошечкой в возрасте шести недель, вся элегантно черная, за исключением белых лапок, за которые она и получила свое имя, они выглядели так, словно она осторожно зашла в лужицу краски. Она жила в картонной коробке на веранде, и спала на подушке, набитой кедровой стружкой. Моя мама, настаивавшая на том, что Бутс должна научиться защищать себя, перед тем как мы будем выпускать ее гулять, наметила день Пасхи для этого эксперимента.

Наконец, этот день настал. Победоносные солнечные лучи уже добились от весны цветения всего, что только может цвести. Бутс обнюхивала в этот день свою первую травинку, удивленно моргала при виде первого в своей жизни нарцисса, и подкрадывалась к своей первой бабочке, осторожно поднимая и опуская лапки. Мы не переставали радоваться, наблюдая за ней, пока соседские мальчишки не вышли на охоту за пасхальными яйцами.

Когда к нам пришли мальчишки из соседнего с нами дома, случилось немыслимое. Их домашний любимец, бостонский терьер Пагс, шедший в метре за ними, увидел нашу Бутс, издал низкое рычание и бросился на нее. Я закричал, и мы все кинулись к Бутс. Но Пагс уже держал нашу маленькую кошечку в своих челюстях, тряся ее как носочек. Мы малыши обступили Пагса, визжа и топая ногами, чтобы отогнать его. Бесполезно, мы видели вихрь зубов и летящие клочки шерсти. Наконец, Пагс бросил обмякшего котенка на землю и отошел.

Я не мог ясно сформулировать то, что я чувствовал в тот день, но то, что я познал в ту Пасху под полуденным солнцем, было страшное слово необратимость. Весь оставшийся день я молился о том, чтобы произошло чудо. Нет! Этого не может быть! Скажи мне, что это неправда! Может быть, Бутс еще вернется — разве учитель в воскресной школе не рассказывал нам такую историю об Иисусе? Или, может быть, это утро можно стереть из памяти, отмотать назад и проиграть снова, только теперь уже без этой ужасной сцены. Мы могли бы всегда держать Бутс на веранде, не выпуская ее на улицу. Или мы попросили бы наших соседей сделать ограду для Пагса. Тысячи вариантов прокручивал я в своем сознании в следующие дни, пока действительность не взяла верх и я наконец не смирился с тем, что Бутс была мертва. Невозвратимо мертва.

С того времени, все пасхальные воскресные дни моего детства были наполнены воспоминаниями о смерти в траве. С возрастом я все больше понимал смысл слова необратимость.

 

Не так давно, как я уже упоминал, трое из моих друзей умерли друг за другом. Один из них, вышедший на пенсию мужчина с великолепным здоровьем, умер на стоянке для автомобилей, после того, как они с женой ездили обедать. Молодая сорокалетняя женщина, с которой я дружил, погибла в пламени по дороге на конференцию по вопросам церковной миссии, когда в тумане в ее автомобиль врезался грузовик, перевозящий топливо. Третий мой друг, Боб, погиб во время спуска под воду на озере Мичиган. Трижды за этот год, жизнь прерывалась. Я произносил речь на всех трех похоронах, и каждый раз, когда я мучительно искал слова, на меня накатывало старое, страшное слово необратимость, с такой силой, какую я никогда раньше не ощущал на себе. Ничто из того, что я мог сказать, ничто из того, что я мог сделать, не могло отозваться на мое желание: вернуть своих друзей обратно.

В тот день, когда Боб совершил свое последнее погружение, я в рассеянии сидел в кафе Чикагского университета, читая книгу Ролло Мэя Мои поиски прекрасного. В этой книге известный терапевт вспоминает эпизоды из своей жизни, когда он искал прекрасное, в особенности вояж к горе Афос, на полуостров, примыкающий к Греции и известный своими монастырями. Там ему случилось принять участие в праздновании греческой ортодоксальной Пасхи, которое продолжалось всю ночь. Воздух был пропитан ладаном. Свечи были единственным источником света. В разгар службы священник давал каждому три пасхальных яйца, великолепно украшенных и завернутых в материю. «Christos Anesti!» — говорил он — «Христос воскресе!» Каждый присутствующий, включая Ролло Мэя, в соответствии с обычаем, отвечал: «Воистину воскресе!»

Ролло Мэй пишет: «В этот момент меня охватила реальность духовного: какой смысл привносит это в наш мир, если Он действительно воскрес?» Как раз этот эпизод я прочитал перед тем, как вернулся домой и узнал о том, что Боб погиб, и слова Ролло Мэя звучали у меня в сознании, преследовали меня, после того, как я узнал страшную новость. Какой смысл привносит это в наш мир, если Он действительно воскрес?

Охваченный скорбью после гибели Боба, я увидел смысл Пасхи в новом свете. Будучи пятилетним ребенком, я получил на Пасху жестокий урок необратимости. Сейчас, будучи уже взрослым человеком, я видел, что Пасха действительно демонстрировала ужасную обещанную обратимость. Ничто — даже смерть — не было последней точкой. Даже она могла быть отыграна назад.

Когда я произносил речь на похоронах Боба, я высказал вопрос Ролло Мэя на языке нашей и только нашей скорби. Что бы это имело значение для нас, если бы Боб воскрес? Мы сидели в часовне, онемевшие от трех дней скорби, и смерть давила на наши плечи своим сокрушительным весом. Каково это было бы — выйти на улицу, дойти до парковки машин и там, к своему удивлению, найти Боба. Боба! С его пружинящей походкой, с его неизменной усмешкой, с его ясными серыми глазами. Этот человек не мог оказаться никем другим, кроме как Бобом, вновь ожившим Бобом!

Представив это, я понял, что должны были чувствовать ученики в день первой Пасхи. Они тоже горевали в течении трех дней. В воскресенье до них дошел новый, фантастический слух, прозвучавший так ясно, будто удар колокола в горах. Пасха дает новую надежду и веру в то, что Бог, вставший из могилы в Иерусалиме, может повторить это уже не для одного себя. Для Боба. Для нас. Несмотря на всю странность этого, необратимое будет обратимо.

 

Первые христиане связывали с Воскресением все свои надежды, на кон было поставлено так много, что апостол Павел говорил коринфянам: «А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша». Было ли это на самом деле, то, без чего наша вера бесполезна? Как мы можем быть в этом уверены?

Люди, которые изображают воскресение Христа, обычно изображают учеников двумя способами: или как легковерную деревенщину, восприимчивую к историям о духах и привидениях, или как хитроумных конспираторов, которые восприняли воскресение как отправную точку для создания новой религии. В Библии мы видим совершенно другую картину.

Что касается первой теории, то Евангелия изображают учеников Иисуса как наиболее недоверчиво относящихся к слухам, раздуваемым вокруг его воскресения. В особенности один из них, «неверующий Фома», получил репутацию скептика, но в действительности все из них продемонстрировали недостаток веры. Никто из них не поверил в безумную новость, которую принесла женщина, увидевшая, что могила Иисуса пуста; они назвали это «словами пустыми». Даже после того, как Иисус явился им, «иные усомнились», — говорит Матфей. Одиннадцать учеников, которых Иисус должен был упрекнуть в упорном нежелании верить, едва ли можно назвать легковерными.

Второе предположение, теория, изображающая учеников Иисуса конспираторами, распадается при ближайшем ее рассмотрении, поскольку, если ученики намеревались состряпать достоверную историю, им это не удалось по всем статьям. Чак Колсон, который участвовал в неудавшемся заговоре, именуемом в истории Соединенных Штатов «Уотергейтское дело», говорит о том, что легенды оказываются действенными только в том случае, если все участники заговора едины в своей уверенности и компетентности. В случае с учениками Иисуса это было не так.

Евангелия показывают учеников Иисуса, съежившихся от страха за семью засовами, боявшихся того, что участь Иисуса постигнет и их. Они были так испуганы, что даже не пришли на похороны Иисуса, предоставив нескольким женщинам позаботиться о его теле. (Злая ирония судьбы: хотя Иисус боролся за то, чтобы запрет на работу в субботний день не распространялся на дела милосердные, законопослушные женщины ждали воскресенья, чтобы закончить процесс погребения). Ученики казались крайне неспособными на то, чтобы сфабриковать воскресение или рисковать своими жизнями, пытаясь украсть тело Иисуса; это не пришло бы им в голову  в их отчаянном положении.

В соответствии с Евангелиями, первыми свидетелями воскресения были женщины, до чего бы не додумался ни один конспиратор в первом веке нашей эры. Еврейский суд даже не рассматривал свидетельские показания, данные свидетелями женского пола. Если бы ученики состояли в заговоре, то осторожный план основывался бы на показаниях Иоанна или Петра, или, лучше даже, Никодима, а не выстраивался бы вокруг сообщений женщин. Поскольку Евангелия были написаны несколько десятилетий спустя, у авторов было достаточно времени для того, чтобы сгладить такое противоречие — если они, разумеется, писали легенду, а не передавали голые факты.

Если бы существовал заговор, то свидетельские истории были бы причесаны. Сколько там было фигур, одетых в белое, одна или две? Почему Мария Магдалина приняла Иисуса за садовника? Была ли она одна или с Саломеей и другой Марией? Описания того, как была обнаружена пустая могила, кажутся безжизненными и фрагментарными. Женщины были «со страхом и радостью великою», — говорит Матфей; «их объял трепет и ужас», — говорит Марк. Иисус не прибегает к драматическому, хорошо оформленному выходу на сцену, чтобы рассеять все сомнения; сообщения о случившемся кажутся обрывочными, загадочными, смущенными. Заговорщикам, без сомнения, пришлось бы хорошо поработать, чтобы скрыть то, что они позднее объявят самым значительным событием в истории человечества.

Короче говоря, изображая воскресение Иисуса, Евангелия не отстаивают его, в них не возникают споры по поводу каждого важного момента, воскресение предстает скорее как шокирующее вторжение в течение жизни, неожиданное для всех и более всего для боязливых учеников Иисуса. Первые очевидцы прореагировали на это так, как прореагировал бы каждый из нас — как прореагировал бы я, если бы услышал звонок, пошел открывать дверь и увидел бы своего друга Боба, стоящего перед моей верандой: со страхом и большой радостью. Страх — это рефлексивная реакция человека на столкновение со сверхъестественным. Страх, однако, уступил место радости, поскольку новости, которые они услышали, были слишком хорошими для того, чтобы быть правдой, однако и такими хорошими, что они обязаны были быть правдой. Иисус был жив! Мечта о приходе Мессии ожила, когда женщины летели на крыльях страха и радости, чтобы сообщить эту новость ученикам.

Заговор, действительно, существовал, только организован он был не учениками Иисуса, а властями, которые были вынуждены иметь дело с поражающим фактом пустой могилы. Они могли положить конец всем этим безумным слухам о воскресении только предъявив запечатанную могилу или тело. Но печать была сломана, и тело исчезло, отсюда и необходимость заговора властей. Уже когда женщины бежали сообщить новость, солдаты репетировали свое алиби, свою роль в системе предотвращения ущерба.

Солдаты, дежурившие у могилы Иисуса, были единственными свидетелями величайшего чуда в истории человечества. Матфей говорит, что когда задрожала земля и появился ангел, ослепительный как молния, они задрожали и стали как мертвые.( Воскрешение, действительно, представляло собой акт гражданского неповиновения, поскольку оно включала в себя сломанную печать Пилата и поверженную официальную охрану. В этом случае, триумф над официальными силами означал активное сопротивление.) Но вот один поразительный факт:

Апокрифическое Евангелие от Петра дает воображаемую картину того, что произошло у могилы. Две фигуры опустились в облаке света, такие ослепительные, что множество очевидцев собрались вокруг, чтобы посмотреть на это. Камень сам собой откатился, и две позднее в этот день солдаты, которые удостоверились в Воскресении своими собственными глазами, предпочли солгать, поддержав версию священников: «Ученики Его, придя ночью, украли Его, когда мы спали». У этого алиби было одно очевидное слабое место (Большой камень откатился в сторону, не разбудив спящих? И как они могли опознать учеников, если они спали?), но, по крайней мере, оно спасало стражников от лишних неприятностей.

Как и все остальное в жизни Иисуса, Воскресение повлекло за собой противоположные реакции.  Те, кто верил, преобразились; исполненные надежды и отваги, они решили изменить мир. Те, кто не верил, нашли возможности для того, чтобы оставить этот очевидный факт без внимания. Иисус также предсказывал: «Если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят».

 

Мы, смотрящие на Евангелия сквозь призму Пасхи, мы, чья жизнь четко размечена в календаре, забываем о том, как трудно было ученикам верить. Сама по себе пустая могила не убеждала их: этот факт только говорил «Его здесь нет», а не «Он воскрес». Для того, чтобы убедить этих скептиков, потребовалась бы личная встреча с тем, кто был их Учителем в течение трех лет, и следующие шесть недель Иисус предоставил им такую возможность.

Автора Фридерика Бюхнера поразило то, что в явлениях Иисуса после его воскресения не было ничего эффектного. Не было ангелов в небесах, поющих хоралы, не было волхвов, несущих издалека дары. Иисус являлся при исключительно ординарных обстоятельствах: на частном обеде, двум мужчинам, идущим по дороге, женщине, плачущей в саду, нескольким рыбакам во время лова.

В явлениях Иисуса мне видится причуда, как будто ему доставляла радость птичья свобода его тела, потерявшего материальную оболочку. Лука, например, дает точное описание того, как Иисус неожиданно появился перед двумя одинокими учениками по дороге в Эммаус. Они знают о том, что женщины сияющие фигуры поднялись над могилой, поддерживая третью фигуру, осененные знаком чудесного креста.  Головы обоих ангелов «доставали до небес… он же был ведом ими… и они пересекли небо». Это как раз то пристрастие к сенсациям, которого старательно избегают аутентичные Евангелия.

 

Они обнаружили пустую могилу,  и Петр сам был тому свидетелем. Но кто поверит такого рода слухам? Разве смерть не является необратимой по определению?  «А мы надеялись было, что Он есть Тот,  Который  должен избавить Израиля», — говорит один из них с явным разочарованием.

Короткое время спустя, за трапезой, незнакомец приковывает к себе внимание тем, как он разламывает хлеб, и все становится на свои места. Это Иисус встретился м, когда они шли по дороге и теперь сидит за их столом! Самое странное заключается в том, что в тот момент, когда они узнают своего гостя, он исчезает.

Когда эти двое торопятся обратно в Иерусалим, они находят Одиннадцать Апостолов, собравшихся на тайную встречу. Они рассказываю свою неправдоподобную историю, которая вполне соотносится с тем, что уже узнал Петр: Иисус где-то там, вовне, Иисус жив. Без предупреждения, как раз в тот момент, когда сомневающиеся оспаривают эту точку зрения, сам Иисус появляется среди них. Я не дух, объявляет он. Прикоснитесь к моим шрамам (ранам???), это Я Сам! Даже тогда скептики настаивают на своем до тех пор, пока Иисус не изъявляет желания отведать жареной рыбы. Призраки не едят рыбу; мираж не нуждается в пище для того, чтобы исчезнуть.

Жизнь следующие шесть недель  протекает по такому сценарию: Иисус то появляется, то исчезает. Иисус появляется не в виде призрака, но во плоти. Иисус всегда может доказать свою подлинность  — никто из живущих не носит на своем теле следов распятие — и все же ученикам часто не удается сразу узнать его. Он старательно пытается снизойти до уровня их скептицизма. В случае с неверующим Фомой это означает, что Иисус лично должен предложить ему прикоснуться к своим шрамам (ранам???). Что до смиренного Петра, то ему необходима мучительно-сладкая  сцена оправдания перед лицом шестерых друзей.

Явления Иисуса, приблизительно около десяти, являют собой определенную схему: Иисус появлялся перед небольшими группами людей, в отдаленных местах, или за запертыми дверями. Хотя эти интимные встречи укрепляли веру тех, кто уже верил в него, при том, что, насколько нам известно, ни один из неверующих не видел Иисуса после его смерти.

Снова и снова перечитывая описания казни и Воскресения, я иногда поражался тому, почему Иисус не являлся своим ученикам чаще. Для чего ограничивать число посещений своих друзей? Почему не появиться снова на галерее у Понтия Пилата или перед Синедрионом, на этот раз испепелив тех, кто торжествовал над ним? Возможно, ключ к такому поведению Иисуса мы можем найти в его словах, обращенных к Фоме, в тот день, когда скептицизм Фомы развеялся навсегда. «Ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие».

В шестинедельный промежуток между воскресением и вознесением Иисус, если можно так выразиться, «нарушал свои собственные правила» относительно веры. Он сделал свою сущность столь очевидной, что ни один ученик больше уже никогда не мог вновь отрицать ее (и ни один из них этого не делал). Одним словом, Иисус завладел верой очевидцев: каждый, кто видел воскресшего Иисуса, терял свободу выбора, верить в него или не верить. Теперь фигуру Иисуса нельзя было поставить под сомнение. Даже брат Иисуса Иаков, который всегда держался в стороне, капитулировал после одного из явлений Иисуса — это оказалось достаточно для того, чтобы он стал лидером иерусалимской церкви и, по словам Иосифуса, умер как один из раннехристианских мучеников.

«Вы поверили, потому что увидели Меня», — сказал Иисус. Этим нескольким привилегированным людям трудно было разувериться. Но как насчет остальных? Очень скоро, как это было хорошо известно Иисусу, его появления во плоти должны были прекратиться, оставив лишь «невидевших». Церковь, так или иначе, должна была основываться, как бы впечатляюще ни были те свидетельства, на тех — включая нас — кто не видел. У Иисуса было шесть недель для того, чтобы явить свою сущность на все времена.

То, что Иисусу удалось превратить кучку капризных ненадежных последователей в бесстрашных евангелистов, то, что одиннадцать человек, которые бросили его в тяжелую минуту, теперь шли на мучительные пытки, доказывая свою веру в воскресшего Христа, то, что этим нескольким свидетелям удалось привести в движение силу, которая преодолела мощное сопротивление со стороны оппозиции в Иерусалиме, а затем в Риме — эти явные последствия их преображения являются самым убедительным доказательством Воскресения. Как еще можно объяснить мгновенную перемену в людях, известных своей трусостью и непостоянством?

Другие — по меньшей мере пятнадцать евреев, жившие в век Иисуса — сделали так, что пророчества Мессии стали едва заметным мерцанием, подобным мерцанию гаснущей звезды. Однако фанатичная приверженность Иисусу не исчезла с их смертью. Произошло что-то беспрецедентное.  Конечно же, ученики не пожертвовали бы своими жизнями ради тайной теории, разработанной ими. Конечно же, было бы проще и более естественно преклоняться перед погибшим Иисусом как перед одним из пророков мучеников, чьи могилы были столь почитаемы евреями.

Достаточно прочитать, как Евангелия описывают конспиративные собрания учеников, а затем обратиться к описаниям тех же самых людей в Деяниях Святых Апостолов, когда они открыто провозглашают Христа на улицах  и в тюремных камерах, чтобы понять потрясающую важность того, что произошло в Пасхальное Воскресенье. Воскресение является эпицентром веры. «Нет такой веры, — говорит К. Х. Додд (Ч. Г. Додд), — которая сформировалась внутри церкви; существует вера, вокруг которой сформировалась сама церковь, и на «данность» которой эта церковь опирается». Романист Джон Апдайк выразил эту же истину более поэтично:

 

 

Не сделай ошибки: если Он и воскрес,

то воскресло Его тело;

если б все не обратилось вспять, молекулы

не воссоединились, аминокислоты не восстановились,

Церковь бы пала.

«Блаженны невидевшие и уверовавшие», — сказал Иисус неверующему Фоме, рассеяв его сомнения осязаемым доказательством чуда Пасхи. За исключением тех пятисот с лишним людей, перед которыми появлялся воскресший Иисус, любой из когда-либо живших христиан подпадает под категорию «блаженных». Я спрашиваю себя,  почему я верю? — я, похожий на Фому больше, чем на любого из учеников своим скептицизмом и колебаниями принять на веру то, что не может быть доказано.

Я взвесил аргументы в пользу Воскресения, и они выглядят впечатляюще. Английский журналист Фрэнк Морисон  описал большинство из этих аргументов в классическом произведении  Кто сдвинул камень? Хотя Морисон попытался изобразить Воскресение как миф, очевидность этого события убедила и его. Однако  я также знаю, что многие интеллигентные люди видели эту очевидность и считали для себя невозможным в нее поверить. Хотя многое в Воскресении вызывает веру, ничто не делает его неопровержимым. Вера требует возможности отречения, в противном случая она не является верой. Но что тогда дает мне вера в Пасху?

Я признаю, что одна причина, в которую я готов поверить, заключается в том, что в глубине души я хочу, чтобы история Пасхи оказалась правдой. Почвой, на которой произрастает вера, является жажда веры, нечто инстинктивное в людях вопиет против царства смерти. Не важно, принимает ли вера такую форму, как у египетских фараонов, прячущих свои украшения и колесницы в пирамиды, или, как у современных американцев, стремящихся прожить как можно дольше, до последней наносекунды,  пытающихся сохранить себя, бальзамируя свои тела в запечатанных гробах, мы, люди, сопротивляемся идее смерти, за которой остается последнее слово. Мы хотим верить в иной исход.

Я вспоминаю год, когда я потерял трех своих друзей. Больше всего я хочу, чтобы Пасха оказалась правдой, потому что она гарантирует, что однажды мои друзья вернутся ко мне. Я хочу навсегда забыть слово безвозвратно.

Я полагаю, что вы можете сказать, что вы хотели бы верить в сказки. Я не один. Человечество всегда создавало сказки. Впервые мы слышим их в колыбели от наших родителей, бабушек и дедушек, и пересказываем их нашим детям, которые расскажут их своим детям, и так от поколения к поколению. Даже в наш век науки некоторые из самых популярных фильмов представляют собой вариации сказок: Звездные войны, Аладдин, Король лев.  Как ни странно, в истории человечества большинство сказок имеют счастливый конец. Этот древний инстинкт, надежда, прорывается наружу. Также как и в жизни, в сказках есть много страдания и боли, однако, несмотря на это, они заканчиваются так, что слезы уступают место улыбке. Пасха приводит к тому же результату. И по этой причине, также как и по многим другим, она выглядит правдиво. (Дж. Р. Р. Толкин, наверное, самый великий создатель сказок нашего века, часто оказывался лицом к лицу с обвинением в том, что фэнтези — это путь, дающий нам возможность «побега» из реальности, возможность отвлечься от невзгод «реального мира». Его ответ был прост: все зависит оттого, от чего человек бежит. Побег дезертира и побег заключенного мы воспринимаем совершенно по-разному. «Разве можно осудить человека, если, находясь в тюрьме, он пытается выйти на свободу и отправиться домой?» )

Толпа во время распятия Христа призывала его явить свою сущность, сойдя с креста. Никому не приходило в голову, что, в действительности, произойдет: что он умрет и затем вернется. Однако, когда все произошло по задуманному сценарию, для тех, кто ближе остальных  знал Иисуса, это оказалось исполненным великого смысла. Это соответствует стилю поступков и характера Господа. Господь всегда выбирал долгий и тяжелый путь, уважая человеческую свободу во что бы то ни стало. «Бог не упразднял зла: он его трансформировал, — писала Дороти Сейерс, — он не остановил распятие, он воскрес из мертвых». На героя легло бремя всех последствий, однако, каким-то образом, он вышел из ситуации победителем.

В первую очередь, я верю в Воскресение потому, что я понял, что есть Бог. Я знаю, что Бог есть любовь, и я также знаю, что мы, люди, хотим, чтобы тот, кого мы любим, оставался в живых. Я не позволю моим друзьям умереть; они продолжают жить в моей памяти и в моем сердце, сколько бы времени ни прошло с того момента, как я перестал их видеть. Какова бы ни была причина этого — мне кажется, что  человеческая свобода важнее всего -

Бог допускает существование планеты, на которой мужчина в расцвете сил умирает, занимаясь подводным плаванием, а женщина погибает в пламени автокатастрофы по дороге на конференцию, посвященную вопросам миссионерства. Но я верю  — если бы я не верил в это, я бы не верил в любящего Бога — что Бог не удовлетворен такой несовершенной  планетой. Божественная любовь найдет способ  преодолеть это. «Смерть, не заносись», — писал Джон Донн: Бог не позволит смерти одержать победу.

Одна подробность в Пасхальной истории всегда интриговала меня: почему у Иисуса сохранились шрамы (раны???) от распятия. Он ведь мог выбрать себе после Воскресения любое тело, какое бы он захотел, но однако он остановился на теле, подтверждающем его личность шрамами (ранами???), которые можно было увидеть, и к которым можно было прикоснуться. Почему?

Я верю в то, что история Пасхи была бы не полной без этих шрамов (ран???) на руках, ногах и на боку Иисуса. Когда люди фантазируют, они мечтают о ровных жемчужных зубах и коже, лишенной морщин, о сексуально  привлекательных формах  тела. Мы мечтаем о чем-то ненатуральном: о совершенном теле. Но для Иисуса, ненатуральным было заключение в скелет и человеческую кожу. Для него шрамы  (раны???) являются эмблемой жизни на нашей планете, постоянным напоминанием о днях заключения и страданий.

Я черпаю надежду  в шрамах (ранах???) Иисуса. С точки зрения небес, они отражают самое ужасное происшествие, которое когда-либо случалось в истории вселенной. Однако именно это событие — распятие — было отодвинуто Пасхой в сферу памяти. Благодаря Пасхе, я могу надеяться на то, что слезы, которые мы проливаем, удары, которые мы принимаем, эмоциональная боль, сердечная скорбь по потерянным друзьям и любимым, все это отойдет в область воспоминаний, подобно шрамам (раны???) Иисуса. Шрамы никогда не исчезнут полностью, но они больше не будут причинять боль. Мы обретем воссозданные за ново тела, воссозданное небо и землю. У нас появится возможность начать все заново, начать с Пасхи.

 

Я пришел к выводу, что существует два взгляда на человеческую историю. С одной стороны можно сконцентрироваться на войнах и насилии, нищете, боли, трагедии и смерти. С этой точки зрения Пасха кажется сказочным исключением из правил, удивительным Божественным противоречием. Это приносит некоторое облегчение, хотя признаю, что, когда умерли мои друзья, скорбь была настолько ошеломляющей, что всякая надежда на жизнь после смерти казалась призрачной и бесплотной.

Можно взглянуть на мир и с другой стороны. Если взять Пасху в качестве точки отсчета, в качестве неопровержимого факта, свидетельствующего о том, как Бог поступает с теми, кого любит, тогда человеческая история становится противоречием, а Пасха демонстрирует пример истинной реальности. Тогда надежда потечет как горячая лава под коростой обыденной жизни.

Возможно, это дает представление о той перемене, которая произошла в мировоззрении учеников, когда они сидели за запертыми дверями, обсуждая непостижимые события Пасхального Воскресенья. С одной стороны, ничего не изменилось: Палестина по-прежнему находилась в римской оккупации, религиозные власти по-прежнему управляли страной, везде по-прежнему царило зло и смерть. Однако постепенно шок от пришедшего понимания уступал место пробуждающейся радости. Если Бог смог сделать это …

 

 

Часть третья

Что он оставил после себя

 

Глава 12 Вознесение: Ясное голубое небо

 

То, что Господь сам

Сошел в этот мир к нам,

Мыслилось как явление…

Дух, вошедший в плоть, стал залогом всего,

Снова и снова  в нас празднуя рождество,

Снова и снова в нас.

Роберт Фрост

 

 

 

Иногда я думаю  о том, каким был бы мир, если бы Иисус не воскрес после смерти. Хотя ученики и не стали бы рисковать своими жизнями, провозглашая новую веру на улицах Иерусалима, но они и не забыли бы его. Они отдали три года Иисусу. Он мог и не быть Мессией (даже принимая во внимание Пасху), но он произвел на них впечатление как самый мудрый учитель, которого они когда-либо встречали, и он показал им силу, происхождение которой никто не мог объяснить.

Спустя некоторое время, когда душевные раны начали заживать, ученики нашли бы способ почтить память Иисуса.  Возможно, они собрали бы его притчи в письменном виде, подобно одному из четырех Евангелий, однако в них было бы больше эмоциональной проникновенности. Или вместе с евреями того времени, чтившими других мучеников-пророков, они, возможно, воздвигли бы памятник жизни Иисуса. Если так, мы, живущие сегодня, все еще могли бы приходить к этому памятнику и учиться  у плотника/философа из Назарета. Мы могли бы тщательно анализировать его притчи, принимая или не принимая их по нашему усмотрению. Во всем мире к Иисусу подходили бы так же, как к Конфуцию или Сократу.

Во многих аспектах я принял бы не воскресшего  Иисуса легче. Пасха делает его фигуру угрожающей. Из-за Пасхи я вынужден слушать его резкие обвинения, и не могу более выборочно пользоваться его притчами. Более того, Пасха означает то, что он продолжает жить где-то там, в недоступном нам мире. Подобно его ученикам, мне не ясно, куда вознесся Иисус, с какими словами он обратился бы ко мне, о чем бы он меня спросил. Как пишет Фредерик Бюхнер, Пасха означает то, что «мы никогда не сможем удержать Иисуса гвоздями, даже если гвозди настоящие, а то, к чему мы его прибиваем, — крест».

Пасха представляет жизнь Иисуса в совершенно новом свете.. Если бы не было Пасхи, я бы считал трагедией то, что Иисус умер молодым, через несколько коротких лет своего служения. Какая это была неудача для него, что он ушел так рано, успев привлечь на свою сторону так мало людей в столь незначительной части мира! Однако рассматривая ту же самую жизнь через призму Пасхи, я вижу, что это и был план Иисуса. Он остался в этом мире ровно настолько, чтобы собрать вокруг себя последователей, которые помогли бы донести его весть до других. Убить Иисуса, говорит Уолтер Уинк, все равно что пытаться уничтожить одуванчик, сдув с него его пух.

Когда Иисус вернулся после смерти, чтобы развеять все сомнения у оставшихся учеников, он медлил всего лишь сорок дней, прежде чем исчезнуть во имя добра.  Время между Воскресением и Вознесением было интерлюдией, и не более того.

Если для учеников самым великим днем в их жизни было пасхальное воскресенье, то для Иисуса это, по всей видимости, был день Вознесения. Он, Создатель, который так снизошел до людей и от столького отказался, теперь отправлялся домой. Подобно солдату, возвращающемуся из дальних стран после долгой и кровавой войны.  Подобно астронавту, снимающему скафандр, чтобы глотнуть родного воздуха Земли. Наконец-то дома.

Молитва Иисуса во время Тайной Вечери «Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил Мне исполнить, — молился Иисус, — и ныне прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира». Прежде бытия мира! Подобно тому, как вспоминает о былом старый человек — не так, как вспоминал бы бессмертный бог — Иисус, который сидел в тесной комнатушке в Иерусалиме, устремлял свои мысли назад, в те времена, когда еще не существовал Млечный Путь и созвездие Андромеды. В одну из земных ночей, темную и полную страха и угрозы, Иисус готовился к возвращению домой, готовился снова обрести ту славу, от которой он временно отказался.

 

В тот день, когда Иисус вознесся, ученики стояли в ошеломлении, словно дети, потерявшие родителей. Два ангела, посланные успокоить их, задали риторический вопрос: «Мужи Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо?» Небо было ясным и пустым. И все-таки они стояли, и смотрели, не отрываясь, не зная, как им продолжать их дело, и что делать дальше.

Столько раз во время написания этой книги я чувствовал себя как один из этих учеников,  устремляющих свой взор в бледно-голубое небо. Я ищу какого-нибудь знамения, данного Иисусом, какой-нибудь видной глазу подсказки. Когда я оглядываюсь на церковь, которую он оставил после себя, мне хочется отвести глаза. Так же, как и глаза учеников, мой взор режет сияние Того, кто вознесся на небо. Почему, спрашиваю я снова, он должен был уйти?

Но, когда я возвращаюсь к Евангелиям и перечитываю их, пытаясь понять то, как сам Иисус рассматривал свое время, проведенное на земле, мне кажется очевидным, что он с самого начала планировал уйти. Ничто не доставляло Иисусу большего удовольствия, чем успехи его учеников; ничто не огорчало его больше, чем их неудачи. Он пришел на землю с целью оставить ее снова, передав свою миссию другим. Мягкий упрек ангелов мог бы исходить из его собственных уст: «Зачем вы стоите здесь и смотрите в небо?»

Первый раз, когда Иисус послал своих учеников проповедовать одних,  он предупреждал их о том, что неприятие их учения, возможно, примет форму физической расправы и публичных пыток. «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков», — сказал он. Читая эти страшные предупреждения, я не могу избавится от возникающего в моем сознании ужасного эпизода из романа Шусако Эндо Молчание. Связанный португальский миссионер вынужден смотреть как самурайские солдаты пытают японских христиан, одного за другим, и бросают их в море. Самураи клянутся в том, что они будут продолжать убивать христиан, пока священник не отречется от своей веры. «Он пришел в эту страну отдать свою жизнь за других людей, но вместо этого японцы один за другим отдавали свои жизни за него».

Каково было Иисусу, чей взгляд без труда проникал в ужасные последствия того дела, которое он начал в этом мире, последствия не только для него самого, но и для  множества людей вокруг него, его лучших друзей во всем мире?  «Предаст же брат брата на смерть, и отец детей … И будете ненавидимы всеми за имя Мое…».

Я пытаюсь принять ту точку зрения — отец, отдающий своих детей на растерзание разбойникам, генерал, бросающий своих солдат под огонь неприятеля — которая имела место на Тайной  Вечере. Там, когда Иисус раскрыл планы своего ухода в таких словах, которые уже не могли быть  истолкованы неверно, он сказал, «Но Я истину говорю Вам: лучше для вас, чтобы Я пошел».  Ему нужно было уйти, чтобы передать сделанное другим людям. Им. Нам. Новым христианам.

В то время ученики не понимали того, что имел ввиду Иисус. Как может его уход быть для них благом? Они ели «тело, преломленное для вас», не понимая того изменения, которое произошло: миссию, которую Бог доверил своему Сыну, Сын теперь доверял им. «Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир», — молился Иисус.

Иисус оставил после себя на земле мало следов. Он не писал книг или даже маленьких брошюр. Он был странником и не оставил дома или места, которое теперь могло бы служить его музеем. Он не был женат, не жил оседлой жизнью и не оставил после себя потомства. На самом деле, мы бы ничего о нем не узнали, если бы не те следы, которые он оставил в человеческих душах. В этом заключалось его намерение. Закон и пророки сфокусировались подобно пучку света на Единственном, который должен был придти. И теперь этот свет, словно пройдя через призму, должен рассеяться и засиять в спектре движений и оттенков человеческой души.

Шесть недель спустя ученики поймут, что Иисус имел ввиду, говоря: лучше для вас, чтобы Я пошел.  Как это выразил Августин: «Ты вознесся пред нашими очами, и мы отвернулись в горе, чтобы найти тебя в наших сердцах».

 

Не будет ли преувеличением сказать, что со времени воскресения Иисус больше не видел других тел, в которых он мог бы заново начать жизнь, такую же, какую он прожил на земле? Церковь служит продолжением Воплощения, основным путем, которым Бог проявляет себя в мире. Мы являемся «Христами после Христа», по словам Жерара Менли Хопкинса:

… ведь Иисус появляется в тысяче мест,

играет в глазах, играет в телах не своих,

улыбаясь Отцу чертами человеческих лиц.

Церковь — это место, где живет Бог. То, что Иисус принес нескольким людям — исцеление, благодать, добрую весть учения о божественной любви — церковь теперь может передать всем. Это было тем самым вызовом, той Великой Миссией, которую Иисус передал ученикам, перед тем как исчезнуть у них из вида.   «Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет», — объяснял он ранее, — то останется одно; а если умрет, то принесет много плода». Распространение по принципу одуванчика.

По крайней мере, так это выглядит в теории. Однако в действительности я должен поставить себя на место учеников, которые, раскрыв рот смотрят на то, как Иисус поднимается в воздух, как некое бескрылое существо, преодолевающее силу притяжения. «Не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю?» — только что спросили они — и теперь вот это. Он ушел! Я сочувствую их замешательству, поскольку я тоже жажду увидеть сильного Мессию, который навел бы порядок в мире зла, насилия и бедности. Живя две тысячи лет спустя после учеников Иисуса,  я оглядываюсь назад и поражаюсь тому, как мало церковь изменила в таком мире. Почему Иисус оставил нас одних вести эти сражения? Как может быть благом то, что он ушел?

В действительности, я пришел к выводу, что Вознесение отражает самое серьезное разногласие моей веры — не то, было ли это на самом деле, но как это было. Это волнует мен больше, чем проблема страдания, больше, чем сложность наук, пытающихся привести мир в систему, больше, чем Библия, больше, чем вера в Воскресение и другие чудеса. Кажется странным соглашаться с таким замечанием — я никогда не читал ни одной книги или статьи, автор которой сомневался бы в Вознесении — однако то, что случилось после того, как Иисус вознесся, затрагивает самые тонкие струны моей веры. Может быть, было бы лучше, чтобы Вознесения  не было? Если бы Иисус остался на земле, он мог бы ответить на наши вопросы, разрешить наши сомнения, быть посредником в наших идеологических и политических спорах.

Мне кажется гораздо более легким согласиться с тем фактом, что Бог воплотился в Иисусе из Назарета, чем с тем, что он может воплотиться в людях, которые ходят в мою местную церковь — или во мне. Однако, это именно то, чего от нас требует вера; это то, чего от нас требует жизнь. Новый Завет провозглашает, что будущее космоса определено церковью (смотри Послание к Римлянам 8:19-21; Послание к Ефесянам 3:10). Иисус сыграл свою роль и потом ушел. Теперь дело за нами.

«Это очень серьезная задача, — писал К. С. Льюис, — жить в обществе потенциальных Богов и Богинь, помнить о том, что самый скучный и неинтересный человек, с которым ты говоришь, может однажды стать созданием, которому, если бы вы увидели его сейчас, вы поклонялись бы как своему кумиру, или каким-нибудь ужасом, который вам может присниться сейчас только в ночном кошмаре. Весь день напролет мы в некоторой степени помогаем друг другу в осуществлении этого предназначения».

Древние религии, такие, как римское язычество времен Иисуса, верили в то, что поступки богов на небесах оказывают влияние на  землю под ними. Если Зевс злился, то ударяла молния. Словно дети, бросающие камни с эстакады скоростной трассы на проходящие внизу машины, боги обрушивали катаклизмы на землю. «Как вверху, так и внизу» — гласила античная формулировка. Иисус, однако, перевернул это определение. «Как внизу, так и вверху». «Слушающий вас Меня слушает, — сказал Иисус своим ученикам, — и отвергающий вас Меня отвергается». Верующий обращает к небу свою молитву, и оно откликается на нее; грешник раскаивается, и ангелы радуются этому; миссия удается, и Сатана сгорает подобно молнии; верующий бунтует, и Святой Дух скорбит. То, что мы, люди, делаем здесь, несомненно, влияет на космос.

Я верю во все это, но иногда я каким-то образом «забываю» об этом. Я забываю о том, что мои молитвы важны для Бога. Я забываю, что я помогаю своим ближним достичь их вечного предназначения. Я забываю, что тот выбор, который я делаю сегодня, приносит удовлетворение — или горе — Повелителю Вселенной. Я живу в мире деревьев, телефонов, факсов и реальность этой материальной вселенной обычно подавляет мою веру в духовную вселенную, заполняющую все. Я смотрю в ясное голубое небо и не вижу ничего.

Возносясь, Иисус рисковал быть забытым.

 

Не так давно, когда я перечитывал Евангелие от Матфея, я сразу же заметил, что сам Иисус предвидел логичность того, что его забудут. Четыре притчи в конце Евангелия от Матфея, одни из последних, которые рассказал Иисус, имеют общую тему, лежащую в их основе. Хозяин оставляет свой дом, уезжающий землевладелец распускает слуг; жених прибывает слишком поздно, когда гости уже устали и спят, хозяин раздает деньги своим слугам и уходит — все это вращается вокруг темы ушедшего бога.

Действительно, история Иисуса поднимает основной вопрос нашего времени: «Где сейчас Бог?» Современный ответ, исходящий от Ницше, Фрейда, Камю и Беккета, заключается в том, что хозяин покинул нас, дав нам свободу устанавливать наши собственные правила. Deus absconditus. В таких местах, как Освенцим и Руанда, мы видели эти притчи в действии, наглядные примеры того, как некоторые будут поступать, когда они перестанут верить во властного хозяина. Если нет Бога, как говорил Достоевский, то все позволено.

Продолжая читать, я дошел еще до одной притчи, об Овцах и Козлах, возможно, последней из тех, что рассказал Иисус.

 

Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей, и соберутся пред ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую свою сторону, а козлов — по левую. Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне. Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! Когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели? Когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе? И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне. Тогда скажет и тем, которые  по левую сторону: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его, ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня. Тогда и они скажут Ему в ответ: Господи! Когда мы видели Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе?

Тогда скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, это не сделали Мне. И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную.

 

Мне хорошо была известна эта притча. Она самая сильная и зловещая из всего, что когда-либо говорил Иисус. Но я никогда до этого не замечал ее логическую связь с четырьмя притчами, которые ей предшествуют.

Притча об Овцах и Козлах двояким образом непосредственно связана с вопросом, затронутым в других притчах: тема отсутствующего хозяина, ушедшего Бога. Во-первых, она показывает возвращение хозяина в день Страшного Суда, когда придется платить дьявольски высокую цену — в прямом смысле слова. Ушедший вернется, и на этот раз в силе и славе, чтобы подвести итог всему, что произошло на земле. «Мужи Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо». Во-вторых, притча относится к тому временному промежутку, к тому многовековому интервалу, в котором мы сейчас живем, к тому времени, когда кажется, что Бога нет. Ответ на это самый современный вопрос одновременно и поражает своей глубиной, и пугает. Бог вообще никуда не исчезал. Скорее, он надел маску, самую неподходящую для него маску странника, бедняка, голодного, заключенного, больного, самого отверженного на земле: » истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне». Если мы не можем определить пребывание Бога в мире, то возможно, мы искали не там, где следует.

Комментируя вышеописанный отрывок, великий американский теолог Джонатан Эдвардс сказал, что Бог определил бедняков, как «тех, кто имеет к нему доступ». Поскольку мы не можем выразить свою любовь, совершая что-либо, что принесло бы пользу непосредственно Богу, Бог хочет, чтобы мы делали что-нибудь полезное для бедных, на которых была возложена миссия принимать христианскую любовь.

Однажды ночью я рассеянно переключал телевизионные программы и наткнулся на нечто, похожее на фильм для детей с молодой Хейли Миллс в главной роли. Я устроился поудобнее и решил посмотреть, как будет развиваться сюжет. Она и двое ее друзей, играя в деревенском сарае, натолкнулись на какого-то бродягу (Элан Бейтс), спящего в соломе. «Кто вы такой?» — спросила Миллс требовательным голосом. Бродяга проснулся и пробормотал, глядя на детей: «Иисус Христос!»

То, что он сказал в шутку, дети приняли за правду. Они действительно поверили, что этот человек — Иисус Христос. До конца фильма (Свист по ветру) они относились к бродяге с ужасом, уважением и любовью. Они приносили ему еду и одеяла, проводили с ним время, разговаривали с ним и рассказывали ему о своей жизни. Со временем их нежность преобразила бродягу, беглого преступника, который никогда ранее не сталкивался с таким милосердием.

Мама Миллс, которая написала эту историю задумывала ее как аллегорию того, что может случиться, если все мы буквально будем относиться к словам Иисуса о бедных и нуждающихся. Служа им, мы служим Иисусу. «У нас созерцательный орден», — сказала мать  Тереза богатому американскому посетителю, который не мог понять ее трепетного отношения к бродягам из Калькутты.  »Сначала мы размышляем об Иисусе, а потом мы идем и ищем его под маской».

Когда я размышляю над последней притчей в 25-ой главе Евангелия от Матфея, я сознаю, что многие из моих собственных вопросов о Боге в действительности возвращаются ко мне наподобие бумеранга. Почему Бог позволяет младенцам рождаться в бруклинских гетто и на реке смерти в Руанде? Почему Бог допускает существование тюрем, приютов для бездомных, больниц и лагерей беженцев? Почему Иисус не навел порядок в мире в те годы, пока он жил в нем?

В соответствие с этой притчей Иисус знал, что мир, который он оставил после себя, будет включать в себя бедных, голодных, заключенных, больных. Бедственное положение мира не удивляло его. Он строил планы, в которые оно входило: долгосрочный и краткосрочный план. Долгосрочный план включает его возвращение в силе и славе, чтобы порядок на планете Земля. Краткосрочный план подразумевает передачу власти тем, кто в конечном итоге станет провозвестником свободы космоса. Он вознесся, чтобы мы могли занять его место.

«Где Бог, когда страдают люди?» — часто спрашивал я. Ответ представляет собой другой вопрос: «Где церковь, когда страдают люди?»

 

 

Этот последний вопрос, конечно, представляет собой крепкий орешек, и также причину, по которой я говорю, что вознесение отражает основное противоречие моей веры. Когда Иисус ушел, он оставил ключи от царства в наших дрожащих руках.

Через все мое стремление к Иисусу проходит следующий лейтмотив: моя потребность избавиться от слоя пыли и грязи, привнесенного самой церковью. В моем случае представление об Иисусе было затемнено расизмом, нетерпимостью, и мелочным законничеством фундаменталистской церкви Юга. Русская или европейская католическая церковь переживает совершенно иной процесс восстановления. «Ибо не только пыль, но также и очень много золота может скрыть истинную форму», — писал немец Ханс Кюнг о своих собственных исследованиях. Многие, слишком многие полностью прекращали поиски;  отвергнутые церковью, они никогда не найдут Иисуса.

«Как жаль, что христианам так тяжело следовать за Иисусом», — замечает Анни Дилляр. Ее утверждение напоминает мне футболку, на которой в связи с современной предвыборной гонкой, может стоять надпись: «Иисус спасет нас… от своих последователей». И еще из одной сцены из новозеландского фильма Небесные создания, в которой две девушки описывают мир их мечты: «Это как небеса, только лучше — там нет христиан!»

Эта проблема проявилась давно. В своих заметках о церкви в Коринфе Фредерик Бюхнер пишет: «Они действительно были телом Христовым, как Павел писал о них в своей живущей по сей день метафоре — глаза, уши, руки Христа — но то рвение, с которым они продолжили свое дело, дело Божие в падшем мире, могло бы лишь привести Христа в ярость, озадачить и ошеломить его». В четвертом веке н.э. Св. Августин писал с раздражением о высокомерии церкви: «Тучи небесные громом своим провозглашают то, что дом Господа должен быть построен по всей земле; а эти лягушки сидят в их болоте и квакают — «мы единственные христиане!»

Я мог бы заполнить несколько страниц подобными яркими цитатами, каждая из которых подчеркивает то, насколько это рискованное занятие — вовлекать собственную репутацию Господа Бога в наши игры. В отличие от Иисуса, мы не совершенно доносим Слово. Мы говорим, пользуясь искаженными синтаксическими конструкциями, заикаясь, смешивая  разные языки, расставляя ударения не в тех местах. Когда мир ищет Иисуса, он видит, подобно ущербным людям в аллегории Платона, только тени, созданные светом, а не сам свет.

Почему мы так не похожи на ту церковь, которую описывал Иисус? Почему тело Христово так мало напоминает его самого? Если Иисус мог предвидеть такие ужасы, как крестовые походы, инквизиция, христианская работорговля, апартеид, то почему он так рано вознесся?

Я не могу дать достойного ответа на подобные вопросы, поскольку я сам являюсь частью  проблемы. Если приглядеться, мой опрос имеет очень личный характер: почему Я так мало похож на него? Я всего лишь предлагаю три наблюдения, которые помогают мне разобраться в том, что произошло с того времени, как Иисус вознесся.

Во-первых, церковь принесла как свет, так и тьму. Во имя Христа Святой Франциск целовал нищих и снимал с себя последнюю рубашку, мать Тереза основала Дом для Умирающих, Уилберфорс освобождал рабов, генерал Бут основал из добровольцев Армию Спасения, а Дороти Дей кормила голодных. Такая деятельность продолжается: как журналист я встречал педагогов, членов городской администрации, докторов и медсестер, лингвистов, медицинских работников и экологов, служащих по всему миру за маленькую оплату и еще меньшую известность только во имя Иисуса. С другой стороны, Микеланджло, Бах, Рембрант, строители соборов и многие подобные люди посвящали лучшие из своих творений «единственно славе Господа».   С момента вознесения влияние Бога на земле возросло. Я не вижу смысла в выравнивании шкалы весов, на одной чаше которых находятся  неудачи церкви, а на другой ее успехи. Заключительное слово будет произнесено на собственном суде Бога. Первые главы Апокалипсиса показывают как реалистично отношение Бога к церкви, и все же в других местах Новый Завет проясняет то, что Богу нравится в нас: мы суть «особые сокровища», «приятный аромат», «дары, коими он  радуется». Я не могу отрицать подобное утверждение, я могу его только принять на веру. Только Бог знает, что доставляет удовольствие Богу.

Во вторых, Иисус принимает на себя полную ответственность за те части, из которых состоит его тело. «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал», — сказал он своим ученикам, и именно они, так восхищавшиеся им, вскоре покинули его в час его величайшей нужды. Мне вспоминается Петр, чье хвастовство,  любовь, горячий темперамент, страсть, которой он не находил должного применения, малодушное предательство демонстрируют в зачаточной форме девятнадцать веков церковной истории. На таких «камнях», как он, Иисус строил свою церковь, и он обещал, что врата ада не одолеют ее. (Чарльз Уильямс пишет, что Иисус «по видимому, судя по комментариям религиозных лидеров его времени, никогда не надеялся на церковных чиновников. Самое большее, что он сделал, это дал обещание, что врата ада не одержат победы. Эти слова были сказаны о том, что при взгляде на историю церкви, может показаться невыполненным». )

Я обретаю надежду, когда наблюдаю за Иисусом вместе с его учениками. Они никогда не разочаровывали его больше, чем в ночь предательства Иуды. Однако, Иоанн говорит, что Иисус «до конца возлюбил их» и что он вверил им свое царство.

Наконец, проблема церкви не отличается от проблемы каждого отдельно взятого христианина. Как может простой набор мужчин и женщин составлять тело Христа? Я отвечаю на это другим вопросом:

Как может грешный человек, например я сам, быть принят как Сын Божий? Одно чудо делает возможным другое.

Я напоминаю себе, что возвышенные слова апостола Павла о невесте Христовой и о храме Божием были обращены к насквозь лживым индивидуалистам в таких местах, как Коринф. «Но сокровище сие мы носим в глиняных сосудах, чтобы преизбыточная сила была приписываема Богу, а не нам», — писал Павел в одном из самых точных утверждений, которые когда-либо были произнесены.

Романист Фленнери О`Коннор, которого никак нельзя обвинить в приукрашивании человеческих недостатков, однажды ответил на письмо читателя, который жаловался на положение церкви. «Мне кажется, что все ваше неудовлетворение церковью исходит из неполного понимания греха», — начал О`Коннор:

… то, чего вы, по всей видимости, в действительности требуете, это то, чтобы церковь основала царствие небесное на земле прямо сейчас, чтобы Святой Дух сразу же сошел на все плотское. Святой Дух редко являет Себя на поверхности чего-либо. Вы требуете того, чтобы человек в один момент вернулся в то состояние, в каком его создал Бог, вы упускаете из вида ужасную радикальную человеческую гордость, которая является причиной смерти. Христос был распят на земле, а церковь распята во времени… фундаментом церкви является Петр, который отрекся от Христа трижды и который сам не мог пройти по воде. Вы ожидаете от его последователей, что они будут ходить по воде. Вся человеческая природа решительно отвергает благодать, поскольку благодать преображает нас, и это преображение связано со страданием.  Священники сопротивляются этому также, как и все остальные. Требовать от церкви того, чтобы она была тем, чем вы хотите ее видеть, значило бы навязчиво требовать от Бога постоянного чудесного вмешательства в человеческие дела…

В двух запоминающихся фразах О`Коннор выразил тот выбор, перед которым стоял Бог, глядя на человеческую историю: проявить себя в «постоянном чудесном вмешательстве в человеческие дела», или позволить «распинать себя во времени», как его Сын был распят на земле. За небольшим количеством исключений Бог, чьей природой является  любовь как таковая, выбрал второй вариант. Христос носит раны церкви, его тела, также как он носил раны распятия. Иногда я задумываюсь над тем, какие раны причиняли ему больше страданий.

 

 

Глава 13 Царство: зерно среди плевел

 

Человеческая комедия недостаточно увлекает меня. Я не полностью принадлежу этому миру… Я из другого мира. И этот мир стоит поискать за стенами. Но где он?

Эжен Ионеско

 

 

Каждую осень, когда я был маленьким, церковь, которую я посещал, финансировала проведение конференции по вопросам популяризации Священного Писания. Седовласые мужи, имевшие общенародное признание, предлагали свои проекты — вышитые простыни с изображениями бестий и воинств Судного дня — и рассуждали о «последних днях» мира, в котором мы живем.

Я со страхом и интересом смотрел, как они проводят прямую линию от точки южнее Москвы до Иерусалима и набрасывают передвижения многомиллионных армий, которые скоро двинутся на Израиль. Я услышал о том, что десять членов Общеевропейского Рынка уже привели в исполнение пророчество Даниила о звере с десятью рогами. Скоро все мы будем носить номер, отпечатанный у нас на лбу, знак зверя, и будем зарегистрированы в компьютере где-нибудь в Бельгии. Разразится ядерная война, и планета будет балансировать на грани уничтожения, пока в последнюю секунду не вернется Иисус собственной персоной и не возглавит армию справедливости. Этот сценарий больше не кажется похожим на правду теперь, когда Россия распалась, а Общий Рынок (теперь Европейский Союз) включает в себя более десяти членов. Что меня, однако, удивляет, это не столько точность предсказаний, сколько тот эмоциональный эффект, который они на меня оказывают. Я вырос одновременно запуганным и отчаянно оптимистичным человеком. В высшей школе я посещал курсы китайского языка, а мой брат изучал русский язык, для того, чтобы один из нас мог  (мы могли) общаться с обеими армиями захватчиков. Мой дядя пошел дальше, собрав свою семью и переехав в Австралию. Но посреди всего этого ужаса мы не теряли надежды: хоть я и чувствовал, что этому миру скоро придет конец, я никогда не отказывался от детской веры в то, что каким-то образом Иисус все равно победит.

Позднее, когда я читал историю церкви, я узнал, что и ранее — в течение первых десятилетий существования христианства, в конце десятого века, в последние годы тринадцатого века, во времена Наполеона, во время Первой Мировой войны, во время режима Гитлера и Муссолини в державах оси Берлин — Рим — часто всплывали на поверхность видения конца света. Также как недавно, в 1991 году, во время войны в Персидском заливе, Саддам Хусейн был заклеймен как Антихрист, как новый провозвестник Апокалипсиса. Каждый раз христиане проходили страстный цикл страха, надежды, и неизбежного развенчания иллюзий. Конец света все равно не настал.

Я также узнал, что еврейский народ неоднократно проходил тот же самый цикл, который никогда не был более мучительным, чем в первом веке от Р.Х. В это время множество евреев ожидали появления Мессии, который поднимет их и освободит от гнета Рима, это была та надежда, которую в свое время разбудил человек из Назарета, не дав ей осуществиться.  Чтобы понять Иисуса и ту миссию, которая осталась нам после его вознесения, мне необходимо снова вернуться в его собственное время, поместить себя самого в его время, послушать, что он говорит на тему, которую предпочитал всем другим: Царство Божие. То, что он говорил о Царстве Божием в первом веке, имеет прямое отношение ко мне в веке двадцатом.

 

Во времена Иисуса евреи размышляли над теми же самыми отрывками из Даниила и Иезекииля, которые позднее будут иметь такое большое значение на конференции по вопросам популяризации Священного Писания, которая проходила во времена моего детства. (Книжники, которые усердно размышляли над ветхозаветными пророками, не распознали Иисуса как исполнение этих предсказаний.  Не является ли тот факт, что они не распознали знаки первого пришествия, предупреждением тем, кто сегодня так уверенно провозглашает знамения Второго Пришествия?) Мы расходимся в некоторых деталях — Северная Европа в те времена была лесом, полным варваров, а не Общим Рынком. А Россия была неизвестна — однако наши видения Мессии совпали: мы ожидали героя-покорителя. Каждый, кто провозглашал: «Достигло до вас Царствие Божие», без сомнения будил в сознании своих слушателей образ политического лидера, который сможет поднять всех, востребовать с каждого и отразить нападение любой самой могущественной империи.

В таком окружении Иисус хорошо осознал взрывную силу слова Мессия. По оценке Уильяма Барклея (Баркли), «если бы Иисус публично провозгласил себя Мессией, ничто не предотвратило бы поток бесполезно пролитой крови». Хотя Иисус сам и не использовал этот титул, он не возражал, если другие называли его Мессией. Евангелия показывают постепенное озарение, сошедшее на его учеников, понявших, что их учитель был никто иной, как долгожданный Царь.

Иисус подкреплял эту веру, используя слово, которое заставляло чаще биться сердца людей. «Приблизилось Царство Небесное», — провозгласил он в самом первом своем обращении. Каждый раз, когда он говорил это, это слово пробуждало к жизни воспоминания: яркие знамена, великолепные армии, золото и слоновая кость времени Соломона, народ Израиля возрождался. То, что должно было произойти, говорил Иисус, не имело ничего общего с прошлым: «Ибо сказываю вам, что многие пророки и цари желали видеть, что вы видите, и не видели, и слышать, что вы слышите, и не слышали». В другой ситуации он демонстративно заявил: «И вот, здесь больше Соломона».

Зелоты (Зилоты) находились в последних рядах аудитории Иисуса, вооруженные и хорошо организованные молодцы, рвущиеся на бой с Римом, но, к их вящему разочарованию, сигнал к началу мятежа так и не поступил. Через некоторое время манера поведения Иисуса разочаровала всех, кто видел  в нем лидера в традиционном понимании этого слова.  Он имел обыкновение скорее избегать больших скопищ народа, чем тяготеть к ним. Он пробудил память о величии Израиля, сравнив царя Соломона с обыкновенной лилией. Однажды толпа попыталась короновать его силой, но он загадочно удалился. А когда Петр, в конечном итоге,  поднял меч в его защиту, Иисус исцелил раны жертвы.

К ужасу толпы стало ясно, что Иисус говорил о совершенно другом царстве. Евреи хотели того, чего люди всегда хотят от царства осязаемого: курицу в каждый горшок, отсутствие безработицы, сильную армию для защиты от захватчиков. Иисус провозгласил царство, которое подразумевало самоотречение, крест, отказ от богатства и даже любовь к своим врагам.  Когда он закончил свою речь, толпу постигло полное разочарование.

К тому времени, когда Иисус был пригвожден к двум деревянным балкам, все потеряли надежду и отступились.  Ученые сообщают, что евреи первого века н. э. не знали образа страдающего Мессии. Также и для Двенадцати, независимо от того, как часто и как доступно Иисус предупреждал их о своей грядущей смерти, этот образ так и не стал понятным. Никто не мог представить себе, что Мессия умрет.

Слово Царство имело одно значение для Иисуса и совсем другое для толпы. Иисус был отвергнут по большей части потому, что он не соответствовал национальному пониманию того, как должен выглядеть Миссия.

Один вопрос долго не давал мне покоя. Почему Иисус, зная об их ожиданиях, продолжал поддерживать надежды своих последователей словом Царство? (Только в Евангелии от Матфея это слово встречается тридцать пять раз). Он продолжал ассоциировать себя с понятием, которое, по-видимому, понималось всеми по-своему. Что Иисус имел ввиду под Царством Божиим?

По иронии судьбы, тот, кто так обманул ожидания своего народа, стал известен в мировой истории как Царь — настолько известен, что форма этого слова стала его «фамилией». Слово Христос по-гречески означает перевод с еврейского слова Мессия, которое, в свою очередь, означает помазанник и восходит к древнему способу коронации царей. Теперь все мы, называющие себя христианами, несем отголосок того слова, которое так разочаровывало современников Иисуса. Интересно, понимаем ли мы Царство Божие хоть сколько-нибудь лучше?

 

Иисус никогда не предлагал четкого определения Царства; вместо этого он представлял свое видение Царства опосредованно через ряд историй. Выбор образов, сделанный им, говорит сам за себя: повседневные зарисовки из жизни крестьян, рыбаков, женщины, пекущие хлеб, купцы, покупающие жемчуг.

Царство Небесное подобно крестьянину, идущему засевать свое поле. Каждый крестьянин знает, что не все посеянные зерна дадут урожай. Некоторые упадут на каменистые почву, некоторые будут склеваны птицами и съедены полевыми мышами, некоторые будут забиты сорняками. Все это кажется естественным для крестьянина, но звучит как ересь для  основателя государства, как мы его обычно понимаем. Разве царей оценивают не по их силе, не по их способности навязывать свою волю народу, не по их умению бороться с врагами? Иисус указывал на то, что Царство Божие не обладает неодолимой силой. Оно основано на смирении и скромности и сосуществует со злом — слова, которые, без сомнения, доставили мало удовольствия патриотически-настроенным евреям, целью которых было восстание.

Если мы рассмотрим горчичное семя, семя настолько маленькое, что оно может упасть в землю и лежать незамеченным ни людьми, ни птицами. С течением времени, однако, из этого семени вырастает куст, превосходящий по своим размерам все остальные растения в саду, куст такой большой и пышный, что птицы прилетают к нему и вьют свои гнезда в его ветвях. Царство Божие устроено примерно так же. Поначалу оно настолько мало, что люди насмехаются над ним и считают, что у него нет ни малейшего шанса на успех. Но, несмотря на все это, Царство Божие разрастется и раскинет свои ветви по всему миру, укрывая в своей тени больных, бедных, заключенных, отвергнутых любовью.

Царство Божие подобно бизнесмену, который специализируется на редких украшениях. Однажды он находит жемчужину настолько прекрасную, что она достойна вызвать зависть принцессы. Поняв ее ценность, он отказывается от всего своего дела, чтобы купить ее. Хотя эта покупка стоит ему всего, что он имеет, он ни на секунду не жалеет об этом. Он совершает сделку с радостью, как главное достижение своей жизни. Это сокровище переживет его, просуществовав еще долгое время после того, как его имя исчезнет. Царство Божие устроено примерно также. Жертва — отрекись от себя, возьми свой крест — оказывается умным вложением, то, что оно принесет, не огорчает, а несказанно радует.

Это те истории, которые рассказывал Иисус. Однако, когда я рассматриваю притчи о Царстве, я понимаю, как сильно мое собственное понимание отдалилось от этих примитивных  образов. Обычно я  представляю себе такое же, царство, какое представляли себе евреи: осязаемое, могущественное. Я думаю о Константине, возглавляющем свои войска, о крестах, сверкающих на латах его солдат, с девизом «С этим знамением победа» («Сим победим»). Я думаю об армиях, марширующих по простыням с той конференции по популяризации Священного Писания. Очевидно, мне необходимо снова услышать, как Иисус описывает Царство Божие.

 

Те из нас, кто живет в двадцатом столетии, в эре, которая почти не знает настоящих «царей», рассуждают о царствах с позиции силы и антагонизма. Мы дети революции. Два века назад в Соединенных Штатах и Франции угнетенные восстали и свергли правящие силы.

Позднее в таких странах, как Россия и Китай, марксисты возглавили восстания под знаменем идеологии, которая затем стала своего рода религией: они действительно начали представлять историю как результат классовой борьбы, или как диалектический материализм. «Трудящиеся, объединяйтесь! Сбросьте свои цепи!» (?????? «Пролетарии всех стран соединяйтесь! Нам нечего терять кроме собственных цепей!» (Последние слова манифеста)) — восклицал Маркс, и так они и поступали в течение большей части нашего столетия.

Некоторое время я пытался читать Евангелия глазами теологии освобождения. Я вынужден был прийти к выводу, что Царство Божие может означать что угодно, но только не в коем случае не призыв к  насильственной революции. Евреи первого века нашей эры без сомнения желали такого переворота. Лозунги были ясны: угнетенные евреи свергают плохих римлян  — язычников, которые собирали налоги, торговали рабами, управляли религией, искореняли сектантство. Под давлением этих обстоятельств зелоты бросили клич, очень похожий на лозунг Маркса: «Евреи объединяйтесь! Сбросьте свои цепи!» Но весть Иисуса о царстве имела мало общего с политикой антагонизма.

Насколько я понял Евангелия, Иисус, похоже, провозглашал двоякую весть. Для угнетателей он находил слова предупреждения и осуждения. Он относился к исполнительной власти с легким презрением, называя Ирода «эта лисица» (еврейское выражение, описывающее   бесполезного или незначительного человека) и соглашался с тем, что нужно платить церковную подать, «чтобы нам не соблазнить их». Он не придавал большого значения политике; это скорее власти пытались уничтожить его.

Угнетенным, составлявшим его основную аудиторию он предлагал весть об утешении и воздаянии. Он называл бедных и гонимых «блаженными».  Он никогда не призывал угнетенных  восстать и сбросить свои цепи. В таких выражениях, которые, должно быть, шокировали зелотов, он призывал: «Любите врагов ваших». Он взывал к другому виду силы: к силе любви, а не к физической силе.

Люди, которые воспринимали Иисуса как своего спасителя в политическом плане, были постоянно сбиты с толку тем, как он выбирал своих спутников. Он получил известность как покровитель сборщиков налогов, той группы людей, которая четко идентифицировалась с иноземными эксплуататорами, а не с теми, кого они эксплуатировали. Хотя он и отвергал религиозную систему, существовавшую в его дни, он с уважением относился к таким лидерам, как Никодим, и, хотя он высказывался об опасности, которую несет власть денег и насилия, он выказывал любовь и сострадание по отношению к молодому богатому правителю и римскому центуриону.

Короче говоря, Иисус уважал достоинство человека независимо от того, был он с ним согласен или нет. Он не собирался основывать свое царство на базе  расовых, или классовых, или иных различий. Любой, даже полукровка, имевшая пять мужей или вор, умирающий на кресте, могли войти в его царствие. Личность была важнее, чем любая категория или ярлык.

Я чувствую вину, вспоминая об этом качестве личности Иисуса, когда участвую в каком-либо деле, в которое сильно верю. Как легко присоединится к политике антагонизма и оказаться в рядах пикетчиков, кричащих на «врагов», стоящих по другую сторону. Как трудно вспомнить, что Царство Божие призывает меня любить женщину, которая только что выписалась из клиники, занимающейся абортами (и конечно же ее  врача), неразборчивого человека, который умирает от СПИДа, богатого землевладельца, который эксплуатирует Божие творение. Если я не чувствую любви к таким людям, тогда я должен спросить себя, правильно ли я понял Евангелие Иисуса.

Политическое движение, следуя своей природе, начинает проводить границы, устанавливать различия и творить суд; любовь Иисуса, напротив, нарушает границы, преодолевает различия и дарит благодать. В независимости от преимуществ поставленной цели — будь то сторонники существующих порядков из числа правых или сторонники мира и справедливости из числа левых — политическое движение рискует облачиться в мантию силы, которая задушит любовь. У Иисуса я научился истине, гласящей, что, в какое бы движение я не был втянут, это движение не должно отвергать любовь и гуманность, в противном случае я предаю Царствие Небесное.

 

Если у меня появляется искушение рассматривать Царство Божие как еще одну силовую структуру, мне достаточно обратится  к строкам, описывающей события, произошедшие в Иерусалиме, к сцене которая сводит вместе оба царства в резком противопоставлении. Тогда, в этот кульминационный день, правители «царства этого мира» столкнулись с Иисусом и его царством лицом к лицу.

Два царя, Ирод и Иисус олицетворяли совершенно разную силу.  У Ирода были в распоряжении легионы римских солдат, чтобы навязывать свою волю, и история показывает, как Ирод использовал эту силу: он похитил жену у своего брата, запер в темнице всех недовольных, обезглавил Иоанна Крестителя в качестве развлечения на одной из вечеринок. Иисус также обладал силой, но он использовал ее с состраданием, чтобы накормить голодных и исцелить больных. У Ирода была корона, дворцы, стража и все видимые атрибуты власти. У Иисуса событием,  наиболее похожим  на формальную коронацию, или «помазание» Мессии, была неловкая сцена, когда женщина с сомнительной репутацией вылила ему на голову благовония. Титул «еврейский Царь» («Царь Иудейский»?????) использовался по отношению к нему как к преступнику. Его «корона», сделанная из терний, была просто еще одним источником страдания. И хотя он мог позвать на помощь легион ангелов, он отказался от этого.

Есть закономерность в том, что Иисус отказался от применения принудительной силы. Он сознательно допустил предательство одного из своих учеников, и затем без сопротивления предал себя в руки людей, пришедших схватить его. Меня никогда не переставляло удивлять, что христиане связывают свои надежды с человеком, чье учение и  любовь были с презрением отвергнуты, с человеком, который был заклеймен как преступник и подвергнут самому позорному наказанию.

Если даже не брать пример Иисуса, многие из его последователей оказались неспособными встать на путь Иисуса и избрали сторону Ирода. Крестоносцы, покорявшие Ближний Восток, конквистадоры (конкистадоры), обращавшие Новый мир в веру при помощи меча, христианские исследователи Африки, принимавшие участие в работорговле — мы все еще находимся в состоянии остаточного шока после их ошибок. История показывает, что когда церковь замахивается на мировое царствование, она перестает быть действенной или становится тираничной, как и другие структуры власти. И когда бы церковь ни сотрудничала со светской властью (Священная Римская Империя, Кромвельская Англия, Женева времен Кальвина), проявления веры также от этого страдают. По иронии судьбы, мир уважает нас прямо пропорционально тому, насколько решительно мы пытаемся подчинить других и навязать им свою точку зрения.

Агнцы (Овцы) среди волков, маленькое семя в саду, закваска в хлебных дрожжах, соль в мясе: метафоры самого Иисуса описывают царство как «секретную силу», воздействие которой происходит изнутри. Он ни слова не говорил о том, что церковь должна триумфально делить власть с государством. Царство Божие начинает быть таковым как движение меньшинства, в противоположность царствам этого мира. Когда царство перерастает свои рамки, его природа меняется.

По этой причине я должен добавить одну вещь, имеющую косвенное отношение к нашей теме: у меня вызывают беспокойство недавние распри из-за власти между американскими христианами, которые, кажется, все больше и больше сосредотачивают свое внимание на политических средствах. Когда-то христиан презирали и насмехались над ними; теперь их судит каждый не лишенный сообразительности политик. Евангелисты особенно ассоциируются с определенными политическими структурами, ассоциируются настолько, что средства массовой информации используют в качестве синонимов понятия «евангелический» и «религиозно правый». Если я формулирую свой вопрос более строго: «Что такое евангелический христианин?», то получаю в качестве ответа примерно следующее: «Это тот, кто поддерживает семейные устои и является противником прав гомосексуалистов и абортов».

Это часто тревожит меня, потому что Евангелие не имело своей основной задачей создание политической платформы. Проблемы, с которыми имеют дело христиане в нашей мирской жизни, должны находить свое решение, своего адресата и свой закон, и демократия дает христианам все права самовыражения. Но мы не должны связывать все наши надежды с этим миром, отворачиваясь от нашей основной задачи — познакомить людей с другим царством, основанном исключительно на благости Бога и его всепрощении. Утверждение законов, которые закрепили бы за моралью обязательную функцию противостояния злу, никогда не решит человеческих проблем. Если через сто лет все историки смогут сказать о евангелистах 90-х годов нашего века только то, что они отстаивали семейные ценности, это будет значить, что нам не удалось закончить миссию, переданную нам Иисусом: обратить умиротворяющую любовь Господа на грешников.

Иисус не говорил: «Все будут узнавать в вас моих учеников… стоит вам только установить законы, бороться с безнравственностью и вернуть должную благопристойность в лоно семьи и правящим органам», скорее он говорил: «…если будете иметь любовь между собою». Он произнес это в ночь накануне своей смерти, в ночь, когда человеческая власть в лице власти Рима и духовной власти евреев, столкнулась лицом к лицу с властью Бога. На протяжении всей его жизни Иисуса втягивали в «культурные войны» против косных религиозных структур и империи язычников, однако его ответ состоял в том. что он отдал свою жизнь за тех, кто ему противостоял. На кресте он простил их. Прежде всего, он пришел для того, чтобы принести любовь: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную».

 

Когда римский правитель Пилат спросил Иисуса без обиняков, не является ли он царем евреев (????Иудеев), тот ответил: «Царство Мое не от мира сего; если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан Иудеям; но ныне Царство Мое не отсюда». Преданность потустороннему царству придавала мужества и христианским мученикам, которые с того момента, как умер их учитель. Отрицали все царства этого мира. Не имевшие другого оружия, верующие обратили этот текст против своих римских угнетателей в Колизее, Толстой использовал его, чтобы подорвать царскую власть, а отстаивающие гражданские права обращались к нему. чтобы бросить вызов законам апартеида на юге Соединенных Штатов и в Южной Африке. Речь идет о правлении. При котором не существует границ — а иногда и законов — нации и империи.

В другой раз фарисеи спросили Иисуса, когда наступит Царство Божие. Он ответил: «Не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть».

Ясно, что Царство Божие оперирует сводом правил, отличных от тех, на которых зиждется любое земное царство. Царство Божие не имеет географических границ, не имеет столицы, здания парламента и атрибутов королевской власти, которые вы можете видеть в нашем мире. Его последователи живут прямо среди своих врагов, не отделяясь от них оградой или стеной. Оно существует и ширится внутри человека.

Поэтому те из нас, кто следует за Иисусом, имеют что-то вроде двойного гражданства. Мы живем во внешнем царстве семьи, городов, народа, принадлежа в то же самое время к Царству Божиему. В своих словах «отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу». Иисус подчеркнул основной вывод, к которому должно было придти. Для ранних христиан принадлежность к Царствию Божиему очень часто означала фатальное противоборство с осязаемым царством Кесаря. Историк Уилл Дьюрэнт, в книге История цивилизации, приходит к следующему выводу:

Человечество не знает большей драмы, чем судьба горстки христиан, осмеянных и угнетенных целой плеядой императоров, переносящих все мучения с яростной стойкостью, спокойно размножавшихся, пытавшихся привнести в жизнь порядок в то время, как их враги привносили в нее хаос, отвечавших словом на меч, надеждой на грубость, и наконец свергнувших гнет самого могущественного государства, которое когда-либо знала человеческая история. Кесарь и Христос оказались друг против друга на арене амфитеатра, и Христос победил.

Мы были свидетелями отчаянных столкновений церкви с земными царствами и в наше время. В коммунистических странах — Албании, Советском Союзе, Китае — правительство вынудило церковь уйти в подполье настолько, что та, практически буквально, стала невидимой. Так, например, во время волны преследований в 1960 — 1970-е годы верующих христиан в Китае хватали, бросали в тюрьмы, пытали, и местные власти запрещали почти всю религиозную деятельность. Однако, несмотря на эти притеснения со стороны правительства, духовное возрождение, прорвавшееся наружу, стало едва ли не самым значительным в истории церкви. Около пятидесяти миллионов верующих обратились к невидимому Царству, хотя в царстве этого мира им приходилось за это страдать.

Действительно, проблемы, кажется, возникают тогда, когда церковь становится слишком экспансивной, уютно устроившись под крылышком правительства. Как сказал один представитель американской законодательной власти после своего визита в Китай: «Я уверен в том, что в отношении аполитической сущности китайской подпольной церкви мы должны помнить слово осторожность. Они пылко молятся за своих лидеров, но сохраняют осторожную независимость. Наше преимущество в том, что мы живем в демократическом обществе, но, проработав в американской политической сфере уже практически десять лет, я видел не одного верующего христианина, который просит в своих молитвах о земной похлебке. Мы должны постоянно задавать себе вопрос: что является нашей первоочередной задачей:  требовать смены правительства или попытаться понять, как меняются люди во Христе не зависимо оттого, входят они в состав правительства или нет».

Перефразируя этот вопрос, я спрашиваю, является ли нашей первоочередной целью изменить внешнее политическое царство или следовать трансцендентному Царству Божиему? В таких государствах, как Соединенные Штаты, эти две возможности легко перепутываются.

Я вырос в церкви, которая гордо ставила свой «христианский флаг» в один ряд со звездами и Полосами, и мы чувствовали приверженность к ним обоим. Люди применяли к Соединенным Штатам пассажи из Ветхого Завета, которые очевидно относились к тому времени, когда дела Господа проявлялись тут и там в земном царстве, в народе Израиля. Например. я часто слышу, как в качестве формулы национального возрождения цитируются следующие слова: «И смирится народ Мой, который именуется именем Моим, и будут молиться, и взыщут лица Моего, и обратятся от худых путей своих, то я услышу с неба и прощу грехи их и исцелю землю их». В общем и целом, этот принцип, конечно, может быть применим, но специфика этого обещания. Данного Богом народу в том, что оно является частью соглашения между Богом и древними евреями; это соглашение было скреплено освящением храма Соломонова, места, где Бог мог жить на земле. Есть ли у нас повод для того, чтобы утверждать, что Господь заключил подобное соглашение и Соединенными Штатами?

Действительно, есть ли хотя бы намек на то, что Бог относится к Соединенным Штатам или к какой-нибудь другой стране как к реально существующей в качестве нации? Иисус рассказывал свои притчи о Царствии отчасти для того, чтобы опровергнуть подобные националистические замечания. Господь являет себя прежде всего не в нации, а в царстве, которое обращено к нациям из другого мира.

Когда я теперь размышляю над историями, рассказанными Иисусом о царстве, я чувствую, что многие трудности у сегодняшних христиан проистекают из смешения этих двух царств, осязаемого и неосязаемого. Каждый раз, когда проходят выборы, христиане спорят по поводу того, не является ли тот или другой кандидат «божьи человеком» в Белом Доме. Мысленно переносясь назад, во времена Иисуса, я с трудом могу представить себе, чтобы он размышлял над тем, не является ли Тиберий, Октавий или Юлий Цезарь «божьим человеком» в империи. Римские политики не имели никакого отношения к Царству Божиему.

Сегодня, когда в Соединенных Штатах церковь заметно ограничивается в правах, оказывается, что церковь и государство являются лидерами в разных сферах. Чем больше я осмысливаю для себя слова Иисуса о Царствии Божием, тем меньше я беспокоюсь за эту тенденцию. Наша истинная задача, на которой должна сконцентрироваться наша энергия, не в христианизации Соединенных Штатов (уже проигранное сражение), а стремление к Царствию Божиему в мире, который становится все более враждебным. Как сказал Карл Барт: «[Церковь] существует … для того, чтобы дать миру новое знамение, которое радикально отличается от того, как живет [мир] и которое противопоставляет ему свой мир, полный обещаний».

Смешно, но если Соединенные Штаты действительно скатываются вниз по скользкому склону нравственности, то, может быть, стоит позволить церкви — как это было в Риме и в Китае — дать «новое знамение … полное обещаний». Я должен признать, что я бы предпочел жить в стране, где большинство людей следует Десяти Заповедям, обходятся друг с другом как граждане одной страны и раз в день склоняют свои головы в умиротворенной, а не партизанской молитве. Я чувствую некоторую ностальгию по тому климату. Который существовал в обществе 1950-х годов, в котором я рос. Но если эту атмосферу уже не вернуть, я не буду из-за этого убиваться. Пока Америка скользит, я буду работать и молиться за то, что бы мы обрели Царство Божие. Если врата ада не одолеют церковь, современная политическая сцена едва ли представляет собой серьезную угрозу.

 

В Штутгарте, в Германии, в 1933 году Мартин Бубер дискутировал с одним исследователем Нового Завета по поводу того, почему он, еврей. Восхищавшийся Иисусом, не может, тем не менее, принять его. Христианам поведение евреев, беспрестанно ждущих появления Мессии, кажется пустым упрямством. Почему не признать Иисуса Мессией? «Церковь основывается на своей вере в то, что Христос пришел, и что в этом заключается раскаяние, дарованное Господом человеческому роду. Мы в Израиле неспособны в это поверить… Мы обладаем более глубоким, более истинным знанием о том, что мир не был возвращен к своим основаниям — что мир не получил отпущения грехов. Мы чувствуем его непрощенность». Классическая фраза Бубера получила мучительное подтверждение в следующие несколько лет, поскольку в 1933 году Адольф Гитлер пришел к власти в Германии, рассеяв последние сомнения по поводу того, получил ли мир прощение. Как мог настоящий Мессия допустить, чтобы этот мир продолжал свое существование?

Единственное возможное объяснение заключается в учении Иисуса о том, что Царствие Божие неоднозначно. Оно значит «сейчас» и оно значит «еще нет», настоящее, но также и будущее. Иногда Иисус делал акцент на настоящем, когда говорил, что царство «в руках» или «внутрь вас». Но случалось, что он намекал на то, что царство лежит в будущем, когда учил учеников молитве: «Да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле как на небе». Мартин Бубер совершенно прав, отмечая, что воля Божия, очевидно, будет исполнена не на земле, а на небесах. Очень многие важные аспекты указывают на то, что царство еще не наступило полностью.

Возможно, что сам Иисус согласился бы с той оценкой. Которую дает состоянию нашего мира Бубер. «В мире будете иметь скорбь», — сказал он своим ученикам. И предупреждал также о грядущих бедствиях: «Также услышите о войнах и о военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть, но это еще не конец». Существование зла гарантирует, что история будет исполнена борьбы, и что мир останется непрощенным. Какой-то период времени Царство Божие должно существовать в рамках активного восстания против Господа. Царство Божие наступает постепенно, незаметно, подобно секретному силовой операции по вторжению на территорию царства, управляемого Сатаной. как это выразил К.С.Льюис,

 

Зачем Бог, замаскировавшись, высаживается в этом оккупированном врагами мире, и начинает организацию тайного общества, чтобы победить дьявола? Почему Он не приходит в силе, как завоеватель? Не потому ли, что Он недостаточно силен? Положим, христиане думаю, что Он собирается появиться в силе; мы не знаем, когда. Но мы можем угадать, почему Он медлит: Он хочет дать нам шанс встать на Его сторону по своей воле… Бог придет. Но мне интересно, вполне ли понимают те люди, которые просят Бога  вмешаться открыто и прямо в дела нашего мира, как это будет выглядеть, когда Он явится. Когда это произойдет, это будет концом мира. Когда автор выходит на сцену, пьеса окончена.

Самые преданные ученики Иисуса с трудом воспринимали это двойное видение Царства Божия. После его смерти и воскресения, когда они наконец поняли, что Мессия приходил не как царь победитель, но окутанный человечностью и слабостью, даже тогда одна мысль не давала им покоя: «Не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю?»    Без сомнения, они думали об осязаемом царстве, которое придет на смену римской власти. Иисус отмел все вопросы и приказал им нести его слово до конца мира. Это произошло в тот момент, когда, к их огромному удивлению, он исчез из вида, и когда, некоторое время спустя, ангелы объяснили им: «Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо». Тот тип царства, о котором они мечтали, конечно, должен будет наступить, но не сейчас.

Признаюсь, что много лет я избегал мысли о Втором Пришествии Иисуса — отчасти, я уверен, это было реакцией на манию пророчеств, существовавшую в церкви моего детства. Доктрина казалась странной, нечто вроде разговоров, которые привлекали людей, верящих в летающие тарелки. Я по-прежнему не уверен в том, как должны выглядеть детали Второго Пришествия, но теперь я воспринимаю его как необходимую кульминацию Царства Божия. Если дело доходит до того, что церковь теряет веру в возвращение Христа и довольствуется тем, что она удобно устроилась в этом мире, вместо того, чтобы находиться на службе у Царства из другого мира, то мы рискуем потерять веру во всемогущего Бога.

Бог поставил на кон свою репутацию. Новый Завет указывает на время, когда «пред именем Иисуса преклонилось всякое колено… и всякий язык исповедал, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца». По всей видимости, этого еще не произошло. Несколько десятилетий после Пасхи Апостол Павел говорил о том, что все творение Божие стонет, рождая в муках еще не осознанное им искупление. Первое пришествие Иисуса не решило проблем планеты земля, а, скорее, принесло видение Царства Божия, чтобы помочь разрушить чары заблуждения, охватившие землю.

Только во время второго пришествия Христа, Царство Божие проявится во всей его полноте. Тем временем мы работаем для лучшего будущего, постоянно оглядываясь на Евангелия,  как на образец того, что нас ждет в будущем. Юрген Мольтман заметил, что фраза «День Господа» в Ветхом Завете вызывала страх, а в Новом Завете она вызывает доверие, потому что эти авторы познали самого Господа, которому принадлежал этот день. Теперь они знали, чего ожидать.

Когда Иисус жил на земле, он возвращал слепым зрение, а парализованным способность ходить. Он вернется, чтобы править царством, в котором не будет болезней или немощи. На земле он умер и воскрес; с его возвращением смерть перестанет существовать. На земле он изгонял демонов; вернувшись, он победит Врага Человеческого. На земле он родился  в виде младенца в яслях; он вернется в ослепительном образе, описанном в книге Апокалипсиса. Царство, которое он основал на земле, не было окончено, это было только началом конца.

Действительно, Царствие Божие будет разрастаться на земле, как церковь создает альтернативное общество, чтобы показать, чем мир не является, но однажды придет день: Барт описал его как «новое знамение, которое решительно непохоже на образ, в котором существует мир, и которое противопоставляет ему  свой мир, полный надежды». Общество, которое приветствует людей всех рас и всех социальных классов, отличительной чертой которого является любовь, а не противостояние, которое заботится в первую очередь о своих слабейших членах, которое стоит на страже справедливости и праведности в мире, полном себялюбия и упадка, общества, члены которого соревнуются за привилегию служить друг  другу — это то, что Иисус подразумевал под Царствием Божиим. Четыре Всадника из Апокалипсиса предсказываю, чем закончится мир: войной, голодом, болезнями и смертью. Но Иисус лично предсказал как мир будет возрожден, опровергнув Четырех Всадников: он приносил мир, утолял голод, исцелял больных и воскрешал мертвых. Он придал силу вести о Царствии Божием, живя по его законам, делая его реальным для людей вокруг него. Сказочные предсказания пророков о мире, свободном от страдания, слез и смерти относились не к мифическому миру, а, скорее, к этому миру.

Мы, последователи Иисуса, остались в церкви один на один с миссией нести знамения Царства Божия, и мир, наблюдающий за нами, будет судить по нам о недостатках царства. Мы живем в переходное время — переход от смерти к жизни, от человеческой несправедливости к божественной справедливости, от старого к новому — печальные незавершенность проявляется временами то там, то здесь, давая ключ к разгадке того, что Бог однажды явит в совершенстве. Империя Бога вторгается в мир, и мы можем стать ее герольдами.

 

 

Глава 14 Произошедшая перемена 

 

Другие боги были мощь; Ты был любовь;

Они в седле, а Ты же шел к престолу Своему;

Но к нашим ранам лишь Твои взывают вновь и вновь,

Средь всех богов боль не известна никому.

Эдвард Шиллито.

 

 

Скот Пек пишет, что сначала он воспринял Евангелие скептически, ожидая, что оно будет представлять из себя рассчитанные на публику записки авторов, которые искажали факты и писали приукрашенные биографии Иисуса. Сами Евангелия быстро опровергли это его предположение.

 

Я был совершенно поражен необычайной  реальностью человека, которого я нашел в Евангелиях. Я увидел человека, который почти все время находился в состоянии депрессии. Его депрессия ощущается чуть ли не на каждой странице: «Что мне сказать вам? Сколько раз мне повторять вам? Что мне сделать, чтобы достучаться до вас?» Я также увидел человека, который был временами печален, временами впадал в отчаяние, иногда был раздражен, иногда напуган… Человек, который был ужасно одинок, хотя зачастую страстно жаждал остаться один. Я увидел человека, который был столь невероятно реален, что никто не смог бы его выдумать. Тогда мне стало ясно, что, если бы создатели Евангелия работали на публику, добивались, как я предполагал, то тогда им пришлось бы создать такого Иисуса, которого до сих пор пытаются создать три четверти христиан… изображенного с вечной сладкой  улыбкой на Его лице  поглаживающим по голове маленьких детей, просто прогуливающимся по земле с абсолютной непоколебимой невозмутимостью… Но Иисус Евангелия — который, по-видимому, является самой страшной тайной христианства — не обладал душевным покоем, как мы его понимаем в нашей обычной жизни, и чем больше мы будем становиться его последователями, тем меньше будет оставаться в нас этого покоя.

Как мы можем познать этого «настоящего Иисуса», которого увидел Скот Пек? Я сознательно сделал попытку изобразить Иисуса «снизу», чтобы понять, насколько это мне доступно, каково это было присутствовать при тех необычайных событиях, которые разворачивались в Галилеи и Иудеи. Как и Скот Пек, я тоже поражен тем, что мне удалось выяснить.

Иконы православной церкви, витражи в европейских соборах и то, что рисуют в воскресных школах евангелической церкви в Америке — все это изображает в двухмерном пространстве мирного, «ручного» Иисуса, хотя Иисус, которого я встретил в Евангелиях, был каким угодно, только не ручным. Его пламенная честность делала его совершенно бестактным во многих ситуациях. Лишь немногие люди чувствовали себя комфортно в его обществе; те, кому это удавалось, относились к тому сорту людей, с которыми комфортно не ощущал себя никто. Было чрезвычайно трудно предсказать его действия, припереть  его к стенке, или даже просто понять.

В завершении моих поисков Иисуса у меня остается столь же много вопросов, как и ответов. Конечно же, мне не удалось сделать его полностью доступным, даже для себя самого, не говоря уже о других. Теперь у меня есть внутреннее предубеждение против любых попыток классификации Иисуса, попыток загнать его в какие-то рамки. Иисус абсолютно непохож ни а кого из когда-либо живших на земле людей. Это различие, говоря словами Чарльза Уильямса, различие между «тем, кто являет собой пример жизни, и тем, кто есть сама жизнь».

Чтобы подвести итог всему, что я узнал об Иисусе, я предлагаю ряд впечатлений. Они ни в коем случая не представляют собой полную картину, а являются фрагментами из жизни Иисуса, которые поразили меня, и, я надеюсь,  никогда не перестанут меня поражать.

 

Безгрешный друг грешников. Когда Иисус сошел на землю, его узнали демоны, больные стремились к нему, и грешники умащали его ноги и голову благовониями. Между тем, он раздражал набожных евреев с их строгими представлениями о том, каким должен быть Бог. Их неприятие заставляет меня задуматься, смогут ли религиозные люди сегодня сделать обратное? Как мы могли увековечить образ Иисуса, который соответствует нашим собственным набожным ожиданиям, но не имеет ничего общего с личностью, столь живо изображенной в Евангелиях?

Иисус был другом грешников. Он охотнее покровительствовал униженному сборщику налогов, чем богобоязненному фарисею. Первый человек, которому он открыто представил себя, как Мессию, была самарянская женщина, у которой за плечами было пять неудачных браков, и которая в тот момент жила с очередным мужчиной. На последнем вздохе он простил разбойника, у которого не было ни малейших шансов на духовный рост. Однако сам Иисус не был грешником. «Если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное», — учил он. Сами фарисеи напрасно искали доказательства того, что он нарушил закон Моисея. Да, он нарушил несколько их традиций, но, на формальном суде, учиненном над ним, единственным преступлением, которое ему инкриминировали, было то преступление, в котором он, в конце концов, сознался, его утверждение о том, что он Мессия.

Я с восхищением наблюдаю его беспрецедентное   милосердие по отношению к грешникам и враждебность по отношению к греху, поскольку в истории церкви я часто наблюдаю прямо противоположное. На словах мы часто обещаем «ненавидеть грех, любя грешников», но живем ли мы сами по этому принципу?

Христианская церковь всегда находила пути для того, чтобы смягчить строгие слова Иисуса относительно морали. В течение трех веков христиане старались дословно воспринимать его заповедь «не противься злому», но, видимо, церковь разработала доктрину «просто войны» и «Святой войны». В разное время небольшие группы христиан следовали словам Иисуса о том, что нужно отказываться от богатства, но большинство из них жило на периферии зоны влияния богатой церковной организации. Сегодня многие из тех христиан, которые проклинают гомосексуальные меньшинства, которые Иисус не упоминал, нарушают его однозначные заповеди против развода. Мы по-прежнему переосмысляем грех и меняем акценты.

В то же самое время официальная церковь тратит много энергии на то, чтобы противопоставить себя грешному внешнему миру. (Фраза вроде «большинство, живущее по законам морали» звучит как обращение к тому, кто уже включен в него) (???????????????????). Я недавно посмотрел спектакль, основанный на историях, рассказанных группой поддержки людей, больных СПИДом. Директор театра сказал, что он решил поставить эту пьесу, услышав утверждение местного священника о том, что он радовался каждый раз, когда отпевал холостого молодого человека, полагая, что каждая смерть является очередным знамением Божьего гнева. Я чувствую возрастающий страх в связи с тем, что церковь воспринимается как враг грешников.

Слишком часто грешники чувствуют нелюбовь церкви, которая, в свою очередь, продолжает перекраивать свое определение греха — полная противоположность пример Иисуса. Что-то не заладилось.

В одной из своих ранних книг, Стыд, Салман Рашди сказал, что истинная битва в истории разыгрывается не между богатыми и бедными, социалистами и капиталистами, или черными и белыми, а между теми,  кого он назвал эпикурейцами и пуританами. Общественный маятник качается между теми, кто говорит «все позволено» и теми, кто говорит «о нет, ты не должен»: Реставрация против Кромвеля, Эй Си Эл Ю против религиозного права, современные сторонники отделения церкви от государства против исламских фундаменталистов (??????????????????????????). Словно доказывая эту точку зрения, вскоре после этого Иран пообещал вознаграждение в размере миллиона долларов. Он нарушил табу.

История знает множество примеров как законничества, так и упадка. Но как можно придерживаться высоких образцов моральной чистоты, будучи в то же время милосердным по отношению к тому, для кого эта планка слишком высока?  Как можно принять грешника, не поощряя греха? Христианская история практически не знает воплощения того образца, который создал Иисус.

Изучая жизнь Иисуса, я также прочитал несколько основательных работ по первым трем векам существования христианской веры. Ранняя церковь имела хорошее начало, воздавая должное моральной чистоте. Те, кто претендовал на крещение, должны были пройти через долгие инструкции, и церковная дисциплина ревностно соблюдалась. Периодическое  преследование римскими императорами способствовало тому, что церковь очистилась от «равнодушных» христиан.  Однако даже языческие наблюдатели находились под впечатлением того, как христиане протягивали руку помощи другим, заботясь об угнетенных  и посвящая себя бедным и больным. Глобальное изменение было привнесено императором  Константином, который первым закрепил за христианством официальный статус, сделал его религией, находящейся под патронатом государства. В  то время, когда началось его правление, вера, казалось, переживала свой величайший триумф, поскольку император использовал государственную казну, чтобы строить церкви и спонсировал теологические конференции, а не преследовал христиан. Увы, за этот триумф пришлось заплатить: два царства смешались. Государство стало назначать епископов и других духовных лиц, и, вскоре возникла иерархия, которая четко отражала (?копировала) иерархию самой империи. Со своей стороны, христианские епископы начали диктовать мораль всему обществу, а не только церкви.

Со времен Константина церковь постоянно подвергалась искушению стать  в обществе «полицией нравов». Католическая церковь в средние века, в Женеве во времена Кальвина, в Англии Кромвеля, в Новой Англии Уинтропа, русская  православная церковь — каждая из этих церквей предпринимала попытку в законодательном порядке ввести некоторую форму христианской морали, и каждой из них было по-своему трудно нести благодать.

Когда я смотрю на жизнь Иисуса, то понимаю, как мы отдалились от той божественной гармонии, которую он нам показал. Слушая проповеди и читая книги, издаваемые современной церковью в Соединенных Штатах, я иногда нахожу больше от Константина, чем от Иисуса. Человек из Назарета был безгрешным другом грешников — пример, который должен был бы заставить нас признать свою вину по обоим пунктам обвинения.

 

Богочеловек. Иногда мне кажется, что было бы проще, если бы Бог дал нам набор идей, над которыми мы бы ломали голову и решали бы, принимать их или отвергать. Он этого не сделал. Он дал нам себя самого в виде человека.

«Иисус спасет» — утверждает надпись на автомобильной наклейке — представьте себе, как странно бы это звучало, если бы мы подставили имя Сократа, Наполеона или Маркса.                        Будда позволил своим ученикам забыть себя, пока они будут чтить его учение и следовать его путем. Платон сказал нечто похожее о Сократе. Иисус, однако, указал на самого себя и произнес: «Я есмь путь».

Рассматривая жизнь Иисуса в основном «снизу», я не подчеркивал такие понятия как пресуществование, божественная сущность и двойственная природа, которые занимают так много места в теологических книгах. Церкви потребовалось пять веков, чтобы разработать детали богочеловеческой сущности Иисуса. Я намеренно придерживался точки зрения, представленной у Матфея, Марка, Луки, Иоанна, а не руководствовался текстами интерпретативного характера, которые составляют остальные книги Нового Завета и которые получили свой статус на Никейском и Халхедонском (Халкидонском) Соборах.

Даже придерживаясь такой точки зрения, Евангелия представляют тайну двойственной сущности Иисуса. Как так получилось, что этому еврею из Галилеи, имеющему семью и родных, поклонялись как истинному Богу? Просто прочитайте Евангелия, особенно от Иоанна. Иисус принимал трепетное поклонение Петра. Парализованному мужчине и падшей женщине и многим другим он говорил повелительным тоном: «Я прощаю тебе твои грехи». Иерусалиму он сказал: «Я посылаю к вам пророков, и мудрых, и книжников», как будто бы он был не раввином, стоящим перед ними, а всемогущим Богом истории.

Когда Иисуса провоцировали, он прямо отвечал: «Я и Отец — одно». «Прежде нежели был Авраам, Я есмь», — сказал он по другому поводу, произнеся сакральное еврейское слово, обозначающее Бога на случай, если они недопоняли его слова. Это не укрылось от внимания благочестивых евреев; несколько раз они брались за камни, чтобы наказать его за кощунство.

Дерзкие заявления Иисуса о самом себе представляют собой то, что, возможно, является центральной проблемой всей истории, границу, разделяющую христианство и другие религии. Хотя мусульмане и, в особенности, евреи признают в Иисусе великого учителя и пророка, ни один мусульманин не может представить себе Магомета, заявляющего, что он Аллах, как ни один еврей не может представить себе Моисея, заявляющего, что он Яхве. Также и индусы верят в переселение душ, но не в Воплощение. Поскольку у буддистов нет категорий, в которых можно было бы выразить всемогущего Бога, обретающего человеческий облик.

Не могли ли ученики Иисуса впоследствии расширить учение Иисуса, включив такие провокационные заявления, как часть их заговора с целью основать новую религию? Не похоже. Ученики, как мы увидели, были плохими конспираторами, и, в действительности, Евангелия изображают их сопротивляющимися самой идее о божественности Иисуса. В конце концов, каждый ученик относился к самой боязливой монотеистической расе на земле. В последнюю ночь, которую Иисус провел с ними, после того, как они услышали все постулаты и увидели все чудеса, один из них спросил Учителя: «Господи! Покажи нам Отца…» Они по-прежнему не могли осознать это. Иисус никогда не был столь однозначен, как в тот момент, когда отвечал им: «Видевший Меня, видел Отца».

То, что те же самые ученики, которые ломали голову над его словами во время Тайной Вечери, несколько недель позднее провозглашали его «Святым и Благим», «Господом», «творцом жизни», является непреложным историческим фактом. К тому времени, когда писались Евангелия, они воспринимали его как слово, которое было Богом, через которое все вещи начали быть. В более позднем письме Иоанн постарался подчеркнуть следующее: «О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни». Апокалипсис описывает Иисуса как сияющего Бога, чей лик был «как солнце, сияющее в силе своей». Но автор все время поддерживал связь между космическим Иисусом и реальным человеком из Галилеи, которого ученики слышали, видели, и к которому прикасались.

 

Зачем ученикам Иисуса сочинять за него слова? Последователи Магомета или Будды, готовые отдать жизнь за своего учителя, не делали таких скачков в своих рассуждениях. Зачем было ученикам Иисуса, которые так не спешили принять учение Иисуса, требовать от нас веры, которую так тяжело усвоить?  Зачем нужно выбирать более тяжелый, а не более легкий путь для того, чтобы принят Иисуса?

Теория, существующая наряду с той, которая представляет учеников Иисуса заговорщиками, упоминая самого Иисуса как источник дерзких речей, только усложняет проблему. Когда я читаю Евангелия, я иногда пытаюсь посмотреть на них со стороны, прочитать их так, как я читаю Коран и Упанишады. Когда я становлюсь на эту точку зрения, я обнаруживаю, что я постоянно прихожу в изумление, что меня даже оскорбляет высокомерие того, кто говорит: «Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня». Я могу прочитать только несколько страниц, не столкнувшись с одним из таких утверждений, которые, кажется, необычно вскрывают все его мудрое учение и добрые поступки. Если Иисус не Бог, тогда он страшно заблуждался.

К. С. Льюис особенно выделял этот момент. «Различие между глубиной и святостью и (позвольте мне добавить) и хитроумием Его морального учения и безудержной манией величия, которая, должно быть, стояла за Его теологическим учением, если Он только, действительно,  не был Богом, никогда не получала удовлетворительного объяснения», — писал он в Чудесах. Льюис сформулировал этот аргумент более колоритно в известном пассаже в книге Просто христианство: «Человек, который был всего лишь человеком и говорил такие вещи, как Иисус, не был бы великим учителем морали. Он был бы или лунатиком — находясь на том же уровне, что и человек, который утверждает, что он разбитое яйцо — или Дьяволом из Ада. Ты должен сделать свой выбор. Или этот человек был и есть Сын Божий; или сумасшедший, а то и что-нибудь хуже этого».

Я вспоминаю, что когда я читал в колледже цитату из книги «Просто христианство», то мне думалось, что это большое преувеличение. Я знал многих людей, которые уважали Иисуса как великого учителя нравственности, но не относились к нему ни как к Сыну Божию, ни как к лунатику. В то время это была, действительно, моя точка зрения. Однако, когда я изучил Евангелия, я пришел к тому, что согласился с Льюисом. Иисус никогда не пускался в рассуждения по поводу того, кем он был на самом деле. Он был либо Сыном Божиим, посланным спасти мир, либо самозванцем, заслужившим распятие. Его современники правильно понимали этот двойственный выбор.

Теперь я понимаю, что для Иисуса всегда было вопросом жизни и смерти отстоять свое утверждение о том, что он Бог. Я не могу поверить в обещанное им прощение, если он не обладал властью выполнить подобное обещание. Я не могу поверить его словам о загробном мире («Я иду приготовить место вам…»), пока я не поверю в его слова о том, что он пришел от Отца и вернется к Отцу. Самое важное, если он не был в чем-то Богом, то распятие мне видится как акт Божественной жестокости, а не жертвенной любви.

Сидни Картер написала это проникновенное стихотворение:

Но Бог высоко в небесах,

Не занят ни злом, ни добром,

Под взглядом тысячи ангелов,

И они не двинут крылом…

Это Бога следовало распять

Вместо нас с тобой,

Сказал я этому Плотнику,

Распятому над толпой.

 

С теологической точки зрения, единственным ответом на обвинение Картер может быть таинственная доктрина, говорящая о том, что, словами Павла: «В Христе Бог примирил мир с самими собой».   Непостижимым образом, Бог лично претерпел распятие. С другой стороны, Голгофа вошла бы в историю как форма жестокого обращения с чадом космоса, а не как день, который мы называем Великая Страстная Пятница

По словам Фредерика Бюхнера, «Что нового в Новом Завете, так это не идея о том, что Бог любит мир настолько сильно, что готов пролить кровь за него, а утверждение о том, что в этот раз он действительно поставил все на кон. Подобно Отцу, говорящему о своем больном ребенке: «Я бы сделал что угодно, лишь бы ты выздоровел», — в итоге Бог делает все на свой страх и риск. Бог посылает Иисуса, и крест, на котором все свершилось, является центральным символом веры Нового Завета».

 

Образ Бога. Джордж Баттрик, бывший священник Гарвардского университета, вспоминает, что студенты заходили в его кабинет, усаживались в кресло и заявляли: «Я не верю в Бога». На что Баттрик давал следующий обезоруживающий ответ: «Садись и скажи мне, в какого Бога ты не веришь. В этого Бога я, может быть, и сам не верю». И затем он начинал говорить об Иисусе как коррективе ко всем нашим предрассудкам по поводу Бога.

Книги по теологии обычно изображают Бога таким, каким он не является (описывают Бога, показывая каким он не является): Бог бессмертен, невидим, бесконечен. Но что, собственно говоря, есть Бог? Христианину Иисус дает ответ на этот вопрос. Апостол Павел смело называл Иисуса «образом Бога невидимого «. Иисус был точной копией Бога: «Ибо благоугодно было Отцу, чтобы в Нем обитала всякая полнота».

Одним словом, Бог подобен Христу. Иисус представляет Бога с кожей человека, которого мы можем принять или отвергнуть, любить или игнорировать. В этой видимой, меньшей по масштабу модели мы можем более отчетливо различить черты Бога.

Я должен признать, что Иисус опроверг во плоти многие из моих резких предположений о Боге. Почему я христианин? Иногда я спрашиваю себя об этом, и если быть до конца честным, нахожу только две истинные причины: (1) у меня нет другой хорошей альтернативы, и (2) из-за Иисуса. Блестящий, неукротимый, нежный, наделенный творческим духом, неоднозначный, неподдающийся упрощению, парадоксально смиренный — Иисус достоин пристального внимания. Он такой, каким бы я хотел видеть Бога.

Мартин Лютер призывал своих студентов избегать скрытого Бога и идти к Христу, теперь я понимаю, почему. Если я беру в руки увеличительное стекло, чтобы рассмотреть утонченную картину, то то, что я вижу в центре стекла, представляется живым и ясным, в то время, как по краям детали заметным образом расплываются. Для меня Иисус стал точкой, в которой сфокусировалось все. Когда я рассуждаю о таких неподдающихся пониманию проблемах, как противопоставление страдания или промысла Божия свободной воле, все теряет резкость очертаний. Но если я сморю на самого Иисуса, на то, как он относился к действительно страдающим людям, на его слова о свободной и неустанной деятельность, все становиться на свои места. У меня могут вызывать беспокойство духовное безразличие по отношению к вопросам, вроде «что хорошего в молитве, если Бог уже все знает?» Молчание Иисуса является ответом на такие вопросы: он молился, значит должны молиться и мы.

Работая над книгой Библия для студента, я провел несколько лет погруженным в Ветхий Завет. Практически ничего не читая, кроме «Ветхого Завета», я усвоил нечто вроде точки зрения ортодоксального еврея. Ветхий Завет подчеркивает огромную пропасть между Богом и человечеством. Бог велик, всемогущ, трансцендентен, и человек рискует, идя даже на ограниченный контакт с ним. Инструкции по поклонении, изложенные в такой книге, как Исход, напоминают мне инструкции по обращению с радиоактивными веществами. Принесите чистых ягнят в храм. Не прикасайтесь к Ковчегу. Всегда сначала подождите, пока дым окутает его; если вы посмотрите на ковчег, вы умрете. Никому нельзя заходить в Святое-святых, кроме первосвященника в единственный в году отведенный для этого день. В этот день, Йом-Кипур, обвяжите ему веревкой лодыжку и привяжите к нему колокольчик, так чтобы, если он по ошибке умрет внутри, его тело можно было вытащить. Ученики Иисуса выросли в этой среде, никогда не произнося имени Бога, исполняя сложный ритуал чистоты, следуя указаниям закона Моисея.  Как и для многих религий того времени, для них было само собой разумеющимся то, что обряд должен включать в себя жертву. Что-то должно было умереть. Их Бог запретил человеческие жертвы, и поэтому в праздничный день наполнялся блеянием и ревом четверти миллиона животных, предназначенных для жертвоприношения. Звуки и запахи жертвоприношения были острым чувственным напоминанием об огромной пропасти между Богом и людьми.

Я так долго работал с Ветхим Заветом, что когда в один прекрасный день я  обратился к книге Деяний, контраст поразил меня. Теперь последователи Господа, в большинстве своем добропорядочные евреи, собирались в частных домах, пели гимны, обращались к Богу, интимно называя его Авва. Куда делся страх, торжественная процедура, через которую должен был пройти каждый, кто отваживался прикоснуться к великому таинству?   Никто не приносил животных для жертвоприношения; смерть не входила в обряд, не считая торжественного момента, когда они преломляли хлеб и пили вино, размышляя над той единственной вечной жертвой, которую принес Иисус.

Таким образом, Иисус внес основательные изменения в наше видение Бога. Самое главное заключается в том, что он приблизил к нам Бога. Для евреев, которые знали далекого, бесстрастного Бога, Иисус принес весть о том, что Бог заботится о траве на поле, кормит воробьев, следит, чтобы ни один волос не упал ни с чьей головы. Для евреев, которые даже не осмеливались произносить Имя, Иисус принес шокирующую интимность арамейского слова Авва. Это было слово, используемое в семейном кругу, звукоподражательное слово вроде «папа», первое слово, которое произносит большинство детей. До Иисуса никому не приходило в голову обратиться с таким словом к Яхве, Всемогущему Господу вселенной. После него это стало стандартным обращением даже в общинах, говорящих по-гречески; подражая Иисусу, они заимствовали иностранное слово, чтобы выразить их близость с Отцом.

Когда Иисус висел на кресте, произошло событие, которое, по-видимому, и утвердило новую форму близости к Богу для молодой церкви. Марк пишет, что как только Иисус испустил последний вздох, «и завеса в храме раздалась надвое, сверху донизу». Эта массивная завеса служила в качестве стены, отгораживающей Святое-святых в храме, где присутствовал Бог. Как позднее заметил автор Послания к Евреям, то, что разошлась завеса, говорило вне всякого сомнения о том, что было связано со смертью Иисуса. Никогда больше не потребуется таинств. Ни одному первосвященнику не нужно будет дрожать перед тем, как войти в святое место.

Мы, живущие в современном мире, провели столько времени в этой новой близости с Богом, что нам кажется это естественным. Мы поем Богу хоралы и обращаемся к нему в повседневных молитвах. Для нас мысль о таинстве кажется примитивной. Мы слишком легко забываем о том, чего стоило Иисусу добиться для всех нас — обыкновенных людей, даже не священников — непосредственного доступа к Божественной сущности. Мы знаем Бога как Авву, любящего отца только благодаря Иисусу.

 

Любящий. Оставаясь наедине с самим собой, я мог бы свыкнуться с совершено другим представлением о Боге. Мой Бог был бы статичным, неизменным; я бы не воспринимал Бога как «приходящего» и «уходящего». Мой Бог контролировал бы  все происходящее своей силой, легко и уверенно опровергая оппозицию. Когда один мусульманский мальчик сказал психиатру Роберту Коулcу: «Аллах сказал бы миру, каждому из нас: «Бог велик, очень велик»… Он бы каждого заставил верить в себя, а если бы кто-нибудь отказался, его бы постигла смерть — вот, что бы было, если бы Аллах пришел сюда».

Как бы то ни было, благодаря Иисусу, я вынужден привести в порядок свои представления о Боге. (Может быть в этом суть его миссии?)  Иисус открывает для нас Бога, который пришел, чтобы найти нас, Бога, который оставляет место нашей свободе даже тогда, когда это стоит жизни его сыну, Бога, который уязвим. Помимо всего прочего, Иисус открывает Бога, который есть любовь.

Если мы будем откровенными с самими  собой, принял ли бы кто-нибудь из нас представление о Боге, который любит и стремится быть любимым? Людей, выросших в традициях христианства, возможно, не постигнет шок от вести, которую принес Иисус, но, в действительности, любовь никогда не была естественным способом описания того, что происходит между человеческими существами и их Богом. В Коране по отношению к Богу ни разу не употребляется слово любовь. Аристотель по этому поводу прямо утверждал: «Со стороны любого человека было бы эксцентрично утверждать, что он любит Зевса» — или что Зевс любил людей. Явно противореча этому, христианская Библия утверждает: «Бог есть любовь», и приводит любовь в качестве основной причины, по которой Иисус сошел на землю: «Любовь Божия к нам открылась в том, что Бог послал в мир Единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь через Него».

Как писал Сёрен Кьеркегор: «Птица на ветке, лилия на лугу, олень в лесу, рыба в море и множество радостных людей поют: Бог есть любовь! Но между всеми этими сопрано, словно постоянная басовая партия, звучит de profundis голос тех, кто принесен в жертву: Бог есть любовь».

Истории, рассказанные самим Иисусом о любви, выражают почти отчаяние. В пятнадцатой главе Евангелия от Луки говорится о женщине, которая ищет всю ночь, пока не найдет ценную монету, и о пастухе, который ищет во мраке, пока не найдет единственную овцу, отбившуюся от стада. Каждая притча сопрягается со сценой воздаяния, с небесами, ликующими, услышав весть о каждом новом грешнике, вернувшемся домой. В конце концов, создавая эмоциональную кульминацию, Иисус рассказывает историю о блудном сыне, о кутиле, который отвергает любовь своего отца и растрачивает свое наследство в далекой стране.

Священник Генри Ноувен много часов провел в Эрмитаже в российском городе Санкт-Петербурге, размышляя перед великой картиной Рембрандта Возвращение блудного сына. Глядя на картину, Ноувен приобрел новое понимание притчи: тайна заключается в том, что сам Иисус стал ради нас чем-то вроде блудного сына. «Он покинул дом своего Отца небесного, пришел в чужую страну, отдал все, что имел, и вернулся через распятие в дом своего Отца». Все это он сделал не как непокорный сын, а следуя воле своего Отца, посланный вернуть домой всех потерявшихся сыновей Господа… Иисус — это блудный сын щедрого Отца, который раздал все, что Отец ему доверил, чтобы я мог стать как Он, и вернуться вместе с ним в дом его Отца».

Трудноразрешимая проблема заключается в том, что Библия, начиная с третьей главы книги Бытия, и заканчивая двадцать второй главой Откровения Иоанна Богослова, рассказывает историю Бога, отчаянно пытающегося вернуть свою семью. Бог сделал решительный шаг к примирению, послав Сына в долгое путешествие на планету земля. Последняя сцена Библии, также как и притча о блудном сыне, заканчивается ликованием, семья снова воссоединилась.

В другом месте Евангелия показывают то, насколько далеко зашел Бог в своем желании осуществить этот план спасения любовью.

В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас и послал Сына Своего в умилостивление за грехи наши.

Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих.

 

Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного…

Я вспоминаю как однажды я сидел долгой ночью в неудобном кресле в аэропорту О`Хейра, с нетерпением ожидая своего самолета, вылет которого был отложен на пять часов. Мне довелось сидеть рядом с  мудрой женщиной, которая ехала на ту же конференцию, что и я. Долгое ожидание и позднее время создавали меланхолическое настроение, и в течение пяти часов у нас было время на то, чтобы поделиться всеми впечатлениями детства, нашими разочарованиями в церкви и вопросами веры. В то время я писал книгу Разочарование в Боге, я чувствовал, как меня отягощают страдания и боль других людей, их сомнения и безответные молитвы.

Моя собеседница слушала меня молча очень долгое время, и потом ни с того ни с сего задала мне вопрос, который до сих пор остается со мной. «Филипп, Вы когда-нибудь пробовали позволить Господу любить Вас?» — сказала она. «Я думаю, это очень важно».

Я сразу понял, что она заполнила своим светом зияющий пробел в моей духовной жизни.  Несмотря на всю мою погруженность в христианскую веру, я упустил самую важную из всех вестей. История Иисуса — это история праздника, история любви. Да, она не лишена страдания и разочарования, которые затрагивают как Бога, так и нас. Но Иисус воплощает обещание Бога, который готов зайти как угодно далеко, чтобы вернуть нас обратно. Не последнее из достижений Иисуса заключается в том, что он каким-то образом приблизил к нам любовь Бога. Романист и литературный критик Рейнольдс Прайс выразил это следующим образом: «Он дает нам понять самым ясным образом, что основное изречение, которое должно усвоить человечество из этих историй — Ты нужен Создателю всего, и Он любит тебя….  Ни в одной из книг, которыми обладает наша культура, мы не можем найти более четкое изображение этой потребности, эту неимоверно высокую лучезарную дугу — хрупкие существа, созданные Богом, вырвались в космос, схваченные затем, наконец, человеком, во многом похожем на нас».

 

Образ человечества. Когда в комнату вносят свет, то окно становится также зеркалом, отражающим то, что находится в комнате. В Иисусе мы не только имеем зеркало, в котором отражается Бог, но также зеркало, в котором отражаемся мы сами, в нем отражение того, о чем думал Бог, когда создавал свое «бедное, голое, двуполое животное». Человеческие существа были, кроме всего прочего, созданы по образу и подобию Бога; Иисус показывает, на что этот образ должен быть похож.

«Воплощение показывает человеку величие его страдания в величии того целебного средства, которое ему потребовалось», — сказал Паскаль. Растревожив нас, Иисус продемонстрировал ошибки человеческого рода. Мы склонны извинять свои ошибки, говоря: «Это всего лишь человек». Мужчина напивается, женщина изменяет мужу, ребенок мучает животное, нация идет на войну: это всего лишь человек. Иисус пресек эти разговоры. Воплотив в себе то, какими мы должны быть, он показал нам, какими мы были задуманы Богом, и как далеко мы ушли от этого идеала. «Се, Человек!» — воскликнул Пилат. Се лучший экземпляр рода человеческого. Однако посмотрите, что он из себя представляет. Иисус разоблачил на все времена ту ревность, ту жажду власти, то насилие, которое поражает эту планету как вирус. Роковым образом, это и было целью Воплощения. Иисус знал, на что шел, сходя на эту планету. Его смерть была предопределена с самого начала. Он пришел, чтобы произвести самый нелепый обмен, как это описано в Апостольских Посланиях:

… Он, будучи богат, обнищал ради вас, дабы вы обогатились Его нищетою.

Он, будучи образом Божиим…уничижил Себя Самого, приняв образ раба и сделавшись подобным человекам и по виду став как человек.

Ибо не знавшего греха, Он сделал для нас жертвою за грех, чтобы мы в Нем сделались праведными пред Богом.

А Христос за всех умер, чтобы живущие уже не для себя жили, но для умершего за них и воскресшего.

Наше богатство за бедность, божественную сущность за служение, совершенство за грех, его смерть за нашу жизнь — обмен кажется слишком односторонним. Но в другом месте посланий можно найти интригующие намеки на то, что Воплощение имело для Бога такое же значение, как и для людей. Действительно, страдание, которое Бог претерпел на земле, послужило для Бога своего рода «полезным опытом». Такие слова звучат как страшная ересь, но я просто следую словам из Послания к евреям: «Хотя Он и Сын, однако, страданиями навык послушанию». В другом месте, эта книга рассказывает нам, что тот, кто спас нас, «стал совершенен» через страдание. Комментаторы часто избегают этой фразы, поскольку ее трудно согласовать с традиционными представлениями о неизменном Боге.

Что касается меня, они показывают мне определенные «изменения», которые должны были иметь место в голове Бога, прежде чем мы могли обрести мир.

В этом промежутке времени, известном как Воплощение, Бог пережил нечто подобное тому, что переживает человек. За тридцать три года, проведенных на земле, Сын Божий узнал, что такое бедность и семейные ссоры, отвергнутость обществом, словесные оскорбления и предательство. Он узнал также, что такое страдание. На что похоже то, что ты чувствуешь, когда оскорбивший тебя уходит, оставив красные отпечатки пальцев на твоем лице. На что похоже то, что ты чувствуешь, когда кнут, утяжеленный железом, опускался тебе на спину. На что похоже то, что ты чувствуешь, когда зазубренный железный штырь разрывает твои мышцы, сухожилия и кости. На земле Сын Божий «узнал» все это.

Характер Бога не допускает в отношении этой дефектной планеты простого заявления: «Это не важно». Сын Божий должен был столкнуться со злом лично в той форме, в какой совершенная божественность еще никогда не сталкивалась со злом. Он должен был простить грех, взяв на себя наш грех. Он должен был победить смерть умерев. Он должен был познать сострадание к людям, став одним из них. Евангелисты сообщают о том, что Иисус  стал нашим «сострадающим» адвокатом. Существует только один способ познать сострадание, как показали греческие корни этого слова  — syn pathos (sym patas) — «чувствовать или страдать с кем-либо». Благодаря Воплощению, предполагается в Послании к Евреям, Бог слышит наши молитвы по-новому после того, как он жил здесь и сам молился как слабый и уязвимый человек. (Как сказал мне один доктор, который работает в приюте: «Когда мои пациенты молятся, они обращаются к кому-то, кто действительно умер — то чего не хватает всем другим советчикам, комментаторам или экспертам по смерти.   )

В одной из своих последних молитв перед смертью Иисус просил: «Отче! прости им» — всем им, римским солдатам, религиозным лидерам, его ученикам, которые скрылись во мраке, вам, мне, которые так часто отвергали его — «прости им, ибо не знают, что делают».  Только став человеком Сын Божий мог действительно сказать с полным пониманием: «Они не знают, что делают». Он жил среди нас. Он все понял.

Раненый целитель. Гете задал вопрос: «Вот стоит крест, густо овитый розами. Кто возложил розы на крест?»

В своих путешествиях по зарубежным странам я заметил бросающуюся в глаза разницу между теми символами, которые используют мировые религии. В Индии, где сосуществуют четыре величайших религии, я предпринял небольшую прогулку по центру Бомбея, во время которой я обнаружил культовые центры всех четырех религий.

Индуистские храмы были повсюду. Даже мобильные храмы на передвижных тележках, какие используют мелкие торговцы, и каждый из которых в изобилии был оснащен резными, ярко раскрашенными изображениями, представляющими кого-либо из тысяч богов и богинь индуистского пантеона. В отличие от них, большая мусульманская мечеть в центре города не имела никаких изображений; легкий шпиль или минарет указывали на небо, на единого Бога, Аллаха, которого невозможно вместить в объемное изображение. Глядя на индуистские и мусульманские постройки, стоящие бок о бок, я смог лучше понять, почему эти религии считают друг друга столь непостижимыми.

В тот же день я также посетил буддистский центр. По сравнению с людными, шумными улицами снаружи, он предлагал атмосферу покоя. Монахи в шафрановых одеяниях молились, коленопреклоненные, в темноте, тихое помещение было наполнено запахом благовоний. Основное место в помещении занимала позолоченная статуя Будды, его таинственная улыбка, выражающая веру буддистов в то, что ключ к умиротворению лежит в развитии внутренней силы, которая позволяет, преодолеть любое страдание в жизни.

А затем мне попалась христианская церковь, протестантская церковь, которая своим видом разрушала любые образы. Она в точности напоминала мусульманскую мечеть, с одним исключением: на конце шпиля над церковью находился большой изысканно украшенный крест.

В чужой стране, оторванный от моей родной культуры, я взглянул на крест по-новому, и внезапно он поразил меня своей эксцентричностью. Что заставило христиан обратиться к этому орудию пыток как к символу веры? Почему не сделать все, что в наших силах, чтобы изгладить в памяти эту вопиющую несправедливость? Мы могли бы подчеркнуть значение Воскресения, упомянув крест только лишь как неудачный поворот истории. Зачем делать его центральным символом веры? «Зачем, если, может быть, из-за этого образа некоторые люди потеряли свою веру!» — восклицал один из персонажей Достоевского после того, как увидел картину Гольбейна, изображающую распятого Христа.

Разумеется, существует очевидный факт того, что Иисус велел нам вспоминать о его смерти, когда мы соберемся вместе на поклонение. Ему не нужно было говорить: «Делайте это в память обо мне» («Сие творите в мое воспоминание»), — о Вербном воскресении или Пасхе, но ясно, что он не хотел, чтобы мы забыли то, что произошло на Гологофе. Христиане не забыли. По словам Апдайка, крест «основательно оскорбил греков с их игривым, симпатичным, неуязвимым пантеоном и евреев с их традиционным ожиданием царственного Мессии. Однако в том виде это было ответом на эти факты, на нечто глубокое в людях. Распятый Бог стал мостом между нашим Человеческим ощущением жестокого несовершенства, безразличным миром с одной стороны, и  нашей человеческой потребностью в Боге, нашим человеческим ощущением того, что Бог существует с другой стороны. Когда я стоял на углу улицы в Бомбее вместе с пешеходами, велосипедистами, домашними животными, снующими вокруг меня, я понял, почему крест должен был так много значить для христиан, почему он должен был так много значить для меня. Крест предписывает нам глубокие истины, которые без него были бы лишены смысла, крест дает надежду, когда нет никакой надежды.

Апостол Павел услышал слова Бога: «Сила моя совершается  в немощи», — и потом он пришел к выводу о самом себе: «Ибо, когда я немощен, тогда силен». «Посему, — добавил он, — я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях…» Он делал упор на таинстве, которое на несколько шагов отстает от буддистского пути преодоления страдания и трудностей. Павел говорил не о покорности, а о трансформации. То, что заставляет нас чувствовать дисгармонию, то, что разрушает надежду, используется Богом для завершения его работы. Чтобы удостовериться в этом, взгляните на крест.

Я хотел бы, чтобы кто-нибудь, обладающий талантом Мильтона или Данте, изобразил сцену, которая должна была произойти в аду в тот день, когда умер Иисус. Без сомнения, там разразился адский праздник. Змей из Книги Бытия обвился вокруг пяты Бога; дракон из апокалипсиса поглотил таки дитя. Сын Божий, посланный на землю со спасительной миссией теперь свисал с креста как оборванный бродяга. О, какая победа дьявольских сил!

О, какая кратковременная победа. Ирония этого поворота  всей истории заключалась в том, что то, что Сатана считал злом, Бог считал благом. Смерть Иисуса на кресте перебросила мост через пропасть между совершенным Богом и фатально испорченным человечеством. В тот день, который мы называем Великой Страстной пятницей, Бог победил грех, превозмог смерть, одержал победу над Сатаной и собрал снова свою семью. В этом акте преобразования Бог совершил самое страшное деяние в истории и превратил его в величайшую победу. Неудивительно, что этот символ не исчез; неудивительно, что заповеди Иисуса мы никогда не забудем.

Благодаря кресту, у меня есть надежда. Это благодаря ранам Служившего нам Иисуса, мы исцелились, сказал Исаия — а не его чудесам. Если Бог смог такое очевидное поражение превратить в победу, смог почерпнуть силу из момента абсолютной слабости, что же сможет Бог сделать с очевидными ошибками и трудностями моей жизни?

Ничто — даже убийство Его Единородного Сына, не может изменить отношения между Богом и людьми. В алхимии искупления людских грехов Христом это самое чудовищное преступление становится нашей исцеляющей силой.

Неизлечимо раненый исцелитель вернулся на Пасху, в тот день, который демонстрирует, как вся история будет выглядеть с обладающей преимуществом точки зрения вечности, когда каждый шрам (рана???), каждая боль, каждое разочарование будут видеться в ином свете. Наша вера начинается там, где она, казалось бы, должна была закончиться. Между крестом и пустой могилой заключено обещание, данное нам в истории: надежда для мира, надежда для каждого из нас, живущего в нем.

Немецкий теолог Юрген Мольтман в одной фразе описывает огромную пропасть между Великой Страстной Пятницей и Пасхой. Это действительно итог человеческой истории, прошлое, настоящее и будущее: «Бог плачет с нами, чтобы мы могли однажды смеяться вместе с ним».

 

Писатель и проповедник Тони Камполо иногда читает волнующую проповедь, которую он перенял у старого чернокожего пастыря в его церкви в Филадельфии. «Сейчас пятница, но воскресенье близко», — звучит название этой проповеди, и если вы знаете название, вы знаете, о чем вся проповедь. Говоря все более быстро и громко, Камполо противопоставляет то, как выглядел мир в пятницу — когда силы зла победили силы добра, когда все друзья и ученики в страхе бежали, когда Сын Божий умер на кресте — тому, как он выглядел в пасхальное воскресенье. Ученики, которые пережили оба дня, пятницу и воскресенье, никогда больше не сомневались в Боге. Они поняли, что когда кажется, что Бог предельно далек, он может быть предельно близок. Когда Бог выглядит совершенно обессиленным, он может находиться на пике своей силы, когда Бог выглядит абсолютно мертвым, он может воскреснуть к жизни. Никто так и не научился просчитывать поведение Бога.

Однако, однажды Камполо перескочил в своей проповеди с одного момента на другой. Оба эти дня нашли место в церковном календаре: Страстная Пятница и Пасхальное Воскресение. Однако, в действительности мы живем в субботу, в день без имени.  То, что ученики пережили в течение короткого промежутка времени — три дня, проведенные в скорби по одному человеку, умершему на кресте — мы сейчас переживаем в космических масштабах.  Человеческая история перемалывается между временем обещания и временем его исполнения. Можем ли мы положиться на то, что Бог сделает что-нибудь святое и красивое и благое из мира, в котором присутствуют Босния и Руанда, районы гетто и переполненные тюрьмы, принадлежащие богатейшему народу на земле? Это суббота на планете Земля; придет ли когда-нибудь воскресенье?

Эта мрачная Пятница Голгофы может быть названа Великой только благодаря тому, что произошло в Пасхальное Воскресение, в день, который, после долгих мучений, дает ключ к разгадке вселенной. Пасха обозначила раскол вселенной, из которого веет энтропией и распадом, подтверждая обещание бога, что он однажды придаст чуду Пасхи космический масштаб.

Стоит помнить о том, что в космической драме мы проживаем наши дни в субботу, в промежуточный день, у которого нет имени. Я знаю одну женщину, чья бабушка похоронена под сто пятидесятилетними дубами на кладбище Епископской (Епископальной) церкви в сельской местности Луизианы. В соответствии с завещанием бабушки, на ее могильном камне выгравировано только одно слово: «Ожидание».

 

 

 

 

Здравствуйте ! Вы на сайте российских протестантов, евангельских христиан. Мы верим в Иисуса Христа, любим Россию , людей живущих здесь, свои семьи, ценим свои профессии. Полистайте, посмотрите и заходите в наш храм на богослужение или так, на чашку кофе))). Хранит Вас Господь!

Видео

Рубрики

• Богословие
• Вечерняя молитва
• изменившие мой мир
• Иллюстрации
• Лучшее
  • Библиотека
• Люди
• Мнение
• Почин
• Притчи
• Проповеди
• Псалом на день
• Событие
• Страницы

Архивы

• Апрель 2012
• Март 2012
• Январь 2012
• Декабрь 2011

Комментируем!!!

• Библиотека НЗ (6)
• Найти в себе зилота (5)
• Всё о Святом Франциске (5)
• Бальтазар, Ганс Урс фон, кардинал и его книги (4)
• Библиотека ВЗ (3)

Пожертвование для О Христе

Мета

• Регистрация
• Войти
• RSS записей

Счетчик