Последнее обновление: 11/04/2012 в 00:18
Подпишись на RSS
Подпишитесь на , чтобы всегда быть в курсе событий.

Комментарии

Присоединяйтесь к обсуждению
  • Алексей Шишков: Спасибо за отзыв, Сергей. Написал эту статью в день первого минтинга и до сих пор на сем стою))
  • Сергей: Алексей, спасибо за статью! Разделяю Вашу мысль. Так или иначе мы должны стать государственниками! Людьми,...
  • Pakmajya: Спасибо большое за работу, за смирение и кротость, которые позволяют любить и служить….
  • Сергей: 6 минут жизни… :) А я уши развесил, думал на полчаса… :) ))) Спасибо! Это прекрасно, что такое...
  • петр: без любви и смерть твоя БОГУ не нужна

Как нас легко найти!

Санкт-Петербург, ул. Малая Конюшенная, д. 3/1 ст. м. «Невский проспект» (выход на канал Грибоедова), Шведский храм, Евангельская церковь «О Христе». Тел. +7 (812) 928-75-85

Мы в контакте

Записи с меткой "Христос"

Великий вторник: Хронология событий

Опубликовал 11 апреля 2012 в рубрике Богословие. Комментарии: 0
Находит засохшую смоковницу, учит о вере

пришел в храм Иерусалимский и много учил в храме и вне храма 

Иуда осуществляет сделку с Синедрионом, чтобы предать Иисуса

Евангелие от Матфея 21:20-26:46

Марк 11:20-13:37

Лука 20:1-21:36

Иоанн 12:20-38

 Великий вторник Страстной недели (седмицы) Хронология последних шести дней жизни Иисуса Христа.

Великий понедельник: Хронология событий (читать) 

 

Засохшая смоковница

На другой день утром, когда Иисус с Апостолами шли из Вифании в Иерусалим и проходили мимо той смоковницы, все увидели, что она засохла до корня. Собственно засохла она, по свидетельству Евангелиста Матфея, тотчас же после произнесенного Иисусом осуждения, но заметили это Апостолы только теперь, на другой день (во вторник) поутру. Вспомнил Петр сказанное Иисусом вчера и сказал Ему: Равви! посмотри, смоковница, которую Ты проклял, засохла (Мк. 11, 21).

Мы часто недоумеваем как резко Иисус до того не показывавший гнева и повсюду сеявший лишь добро, оказался так радикален и непримирим.

 Ученики были потрясены, Он проклял смоковницу не за то, что на ней нет плодов сегодня, а за то, что их не будет потом, в будущем.

20. Увидев это, ученики удивились и говорили: как это тотчас засохла смоковница?

Далее

Великий понедельник: Хронология событий

Опубликовал 10 апреля 2012 в рубрике Богословие, Притчи, Проповеди. Комментарии: 0
  • Проклятие смоковницы на пути в город
  • Плачет над Иерусалимом
  • Очищает храм во второй раз в Его служении
  • В конце дня, учит в храме, а затем покидает город
  • Ночует в Вифании
  • Евангелие от Матфея 21:12-22
  • Марка 11:22-26
  • Лука 19:45,46

 

Великий понедельник Страстной недели. Хронология библейских событий

«Есть одно событие, о котором евангелисты не упоминают, и которое столь явно контрастирует с входом Иисуса в Иерусалим, что его нельзя было не заметить… Это торжественный въезд Пилата в Иерусалим, — верхом на коне, а не на осле, во главе наемных войск и кавалерии. Его раболепно приветствовали первосвященники, старейшины и книжники, и славили некоторые в толпе. Он останавливался в бывшем дворце Ирода Великого, где расквартировывались и пришедшие с ним солдаты. Так поступали каждый год на Пасху, на случай волнений. Пилат приходил не «во имя Господне», и в сравнении с этой пышной помпой и низкопоклонством вождей иудаизма, въезд Иисуса на осле — это действия подлинного еврейского пророка».
(M. Casey, Jesus of Nazareth (London: T & T Clark, 2010, 410)

 

Бесспорно – это была запланированная политическая акция, эдакий демонстративный протест. Маркус Борг считает, что въезд в Иерусалим на осленке — это еще одна «провокация», что-то на подобии поступков, несущих символический смысл, ветхозаветных пророков. Например, Исаия три года ходит нагим по улицам Иерусалима (Ис. 20), предупреждает о последствиях союза между египтянами и евреями — победители уведут евреев в плен нагими

а Иеремия разбивает глиняный сосуд на глазах священников и старейшин (Иер. 19:11). показывает, что Бог сокрушит свой народ, подобно тому, как горшечник в гневе разбивает свой сосуд.

Въезд Иисуса также являлся пророческим действием. В отличие от въезжающего на боевых конях воинствующего римского легиона, который напускал страху на всех жителей, Иисус въезжает, как Царь мира, отказавшийся от общепринятых политических методов

 

Процессия Пилата воплощала силу, славу и насилие империи, правившей миром. Процессия Иисуса — совсем другой взгляд на мир, представление о Царстве Божием. 

 

Почему же римляне не вмешались, не остановили  въезд Христа?

Далее

Искусственная благодать

Опубликовал 26 марта 2012 в рубрике Почин. Комментарии: 0

Трижды непройденное искушение говорит нам о печальном: Господа нет в моей жизни. И это увы, становится истиной.
Мы помешаны, честно говоря еще со времен Люцифера на своем избрании, своем даре, В этом и состоит природа испытания, требовать не отдавая, получать не делясь и заслуживать но не быть слугой.
С того времени Иисус начал проповедывать и говорить: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное. (Матф.4:17) с прибавлением ветхозаветного пророчества из Исайи о народе, с призывом к апостолам быть ловцами человеков…
Задача искушения сделать нас христианами без права проповеди покаяния и без полномочий говорить являя Царство Божье. Сироты…оставленные с знанием но без Духа.
Искушения это вызов и ответ на Ваше резюме присланное в молитвах Отцу. Не бойтесь пустыни от духа Святого.

Программа «Почин»

Дитрих Бонхеффер Христос в нацисткой тюрьме

Опубликовал 14 марта 2012 в рубрике Богословие. Комментарии: 1

Дитрих Бонхёффер (нем. Dietrich Bonhoeffer; 4 февраля 1906, Бреслау, ныне Вроцлав — 9 апреля 1945, Флоссенбург, Бавария) — немецкий лютеранский пастор, теолог, участник антинацистского заговора.
Бонхёффер Дитрих

Бонхёффер Дитрих родился 4 февраля 1906 в Бреслау в семье известного врача и преподавателя университета Карла Бонхёффера. Учился на богословских факультетах Тюбингена (1923) и Берлина (1924), получил диплом теолога в 1927. В 1930 отправился в США, где учился в Объединенной духовной семинарии. Вернувшись на родину, начал преподавать на богословском факультете Берлинского университета. В октябре 1933, когда стало ясно, что Гитлер намерен использовать германскую церковь в собственных целях, Бонхёффер уехал в Лондон, став членов английского пастората. Отказавшись признавать общественную церковь, ставшую инструментом гитлеровской политики, Бонхёффер поддержал создание Конфессиональной церкви и, заручившись поддержкой многих англиканских общин, вернулся в Германию, чтобы принять участие в деятельности Конфессиональной церкви. Он написал книгу, в которой обосновал нравственность борьбы с нацистским режимом и принял участие в заговоре с целью свержения Гитлера. В 1938 Бонхёффер вошел в контакт с генерал-майором Хансом Остером, начальником штаба Абвера, генерал-полковником Людвигом Беком, только что уволенным с поста начальника Генштаба сухопутных войск, и руководителем Абвера адмиралом Вильгельмом Канарисом. Бонхёффер стал двойным агентом контрразведывательной службы Канариса и курьером для связи с заграничными организациями в Швеции и Швейцарии. 19 марта 1939 он отправился в Лондон для встречи с епископом Джорджем Беллом, Рейнхольдом Нибуром и Герхардом Лейбхольцем, а в следующем месяце направился в США. Посетив Швецию в 1942, он привез предложения от заговорщиков на мирные переговоры с союзниками. Он помог семи евреям бежать в Швейцарию, что едва не стоило ему жизни. 17 января 1943 была объявлена его помолвка с Марией фон Ведемайер, однако 5 апреля он был арестован, направлен в тюрьму Тегель и обвинен в «подрыве вооруженных сил». После неудавшегося Июльского заговора 1944, Бонхёффер оказался в подвалах гестапо на Принц-Альбрехтштрассе. 7 февраля 1945 он был отправлен в Бухенвальд, а затем переведен в лагерь Флоссенбюрг. Все те, кто общался с ним в эти дни, были восхищены его благородным поведением и бодростью духа в нечеловеческих условиях, в которых он умудрялся даже писать стихи. По приговору военного трибунала Бонхёффер был казнен 9 апреля 1945 в Флоссенбюрге, не дожив нескольких дней до окончания боевых действий в Европе. В церковных кругах имя Бонхёффера стало синонимом мученичества.

Бонхёффер  Дитрих  »Жизнь в христианском общении» (читать и скачать)

Бонхеффер Дитрих  »Хождение вслед» (читать и скачать)

Бонхеффер Дитрих «Спустя десять лет» (читать и скачать)

Бонхеффер Дитрих»Следуя Христу» (читать и скачать) 

Бонхеффер Дитрих «Сопротивление и покорность» (читать и скачать)

Модуль для с книгами Дитриха Бонхеффера (скачать модуль)

Следуя Христу

Опубликовал 14 марта 2012 в рубрике Библиотека. Комментарии: 0

Скачать все книги автора

Библиотека Нового Завета 

Скачать эту книгу

 

 

Дитрих Бонхёффер, «Следуя Христу»

 

Предисловие к русскому изданию

ПРЕДИСЛОВИЕ

ДОРОГАЯ БЛАГОДАТЬ

ПРИ3ЫВ СЛЕДОВАТЬ

ПРОСТОЕ ПОСЛУШАНИЕ.

СЛЕДОВАНИЕ ХРИСТУ И КРЕСТ

СЛЕДОВАНИЕ И ОДИНОКИЙ ЧЕЛОВЕК

НАГОРНАЯ ПРОПОВЕДЬ

Евангелие от Матфея, глава 5: О «подвигах» христианской жизни.

Наречены блаженными

Зримая община

Праведность Христа

Брат

Женщина

Правдивость

Возмездие

Враг – «Подвиг»

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАТФЕЯ, ГЛАВА 6: О СОКРЫТОСТИ ХРИСТИАНСКОЙ ЖИЗНИ

Тайная праведность

Сокрытость молитвы

Сокрытость благочестивого упражнения

Простота безмятежной жизни

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАТФЕЯ, ГЛАВА 7: ВЫДЕЛЕНИЕ ОБЩИНЫ УЧЕНИКОВ

Ученик и язычники

Великое разделение

Вывод

ПОСЛАННИКИ (Евангелие от Матфея, гл. 9:35 – 10:42)

Жатва

Апостолы

Деятельность

Страдания посланников

Решение

Плод

ЦЕРКОВЬ ИИСУСА ХРИСТА И СЛЕДОВАНИЕ ЕМУ

Предварительные замечания

КРЕЩЕНИЕ

ТЕЛО ХРИСТОВО

ЗРИМАЯ ОБЩИНА

СВЯТЫЕ

ОБРАЗ ХРИСТА

ПОСЛЕСЛОВИЕ

 

Предисловие к русскому изданию

Отразивший свет Христа

 

Цель христианства на земле – отражать своей жизнью Хрис­та. Так как «Бог есть любовь», отражение жизни Христа есть пре­бывание в любви к людям. Так как Христос – это любовь, муд­рость, справедливость и терпение, отражение Его в нашей жиз­ни – это отражение Его любви, мудрости, справедливости и терпения.

Недолгая, но прекрасная земная жизнь Дитриха Бонхёффера была таким дивным отражением жизни Христа. Даже насильственная смерть знаменитого богослова символически явилась от­ражением Христова распятия. Книга, лежащая перед вами, пе­реведена на разные языки. Интересно, что на английском языке ее название звучит буквально так: «Цена следования за Христом». Бонхёффер утверждает, что цена следования за Христом беско­нечно высока – это посвящение и отдача Ему всей своей жиз­ни. Он говорит, что эту цену необходимо платить не по большим праздникам, а ежедневно, ежечасно, ежеминутно – всю жизнь.

Что ж, Бонхёффер сполна оплатил свой путь следования за Учителем. Подобно большинству первых учеников Христа, в конце пути он принял мученическую смерть.

Книги Бонхёффера – о долге, совести, о прощении, о тер­пении, о дисциплине перед лицом Христа. Жизнь Бонхёффера – замечательный пример практической демонстрации этих ка­честв, когда, преодолевая боль и страдания, нужно открывать людям свет Спасителя. И когда любовь к врагам должна быть не теоретическими выкладками, а настоящей реальной любовью.

Читатель впервые сможет на русском языке познакомиться с богословским трудом Дитриха Бонхёффера «Следуя Христу». Его прекрасные письма из тюрьмы, помещенные в журнале «Во­просы философии» (1991), не могут в полной мере передать всей глубины и своеобразия сложных теологических концепций Бонхёффера[1]. Но, и это важно отметить, контрапункт его размышлении, его богословское кредо заключено в ясном понимании то­го, что христианство – это твой собственный, личный путь во­след Христу. Это твое личное, только от тебя зависящее служе­ние и самопожертвование Христу. Это неподобострастное угож­дение Богу, это духовный акт, поднимающий человека с земли, приближающий его к Небесному Отцу, дающий ему свободу во Христе. Ты одни, и никто другой, в ответе перед Богом.

Если ты нашел Бога, а Бог нашел тебя, если ты принял решение следовать за Христом, то ты принимаешь обязательство быть в ответе не перед людьми, но перед божественным и мученическим ликом Христа. Жизнь автора этой книги была напол­нена пониманием этих обязательств.

Вот несколько штрихов из биографии ученика Христа Дитриха Бонхёффера.

Он родился в благополучной немецкой семье 4 февраля 1906 года: отец – врач, пять старших братьев и сестер, музыка, те­атр, с детства прививаемая любовь к природе. В семнадцать лет Бонхёффер говорит учителю и всему классу: «Хочу заниматься богословием!» Позднее он вспоминал: «Момент этот был поистине наполнен радостью. Стены класса отодвигались в бесконеч­ность. Случилось что-то необыкновенное: я торжественно пред­стоял перед своим классом, а главное – перед своим Богом».

Годы христианской учебы: поездки в Рим, в Америку, Англию. Путь возрастания во Христе. Минуты сомнений, противо­речий, непонимания, печали, одиночества. И потом – освеща­ющий разум, и душу небесный свет Христа. Вот слова, написан­ные впоследствии: «Я понял и продолжаю понимать всё глубже, что, только испытав всю полноту земной жизни, по-настоящему приходишь к вере. Когда полностью откажешься от претензии стать кем-то – святым или грешником, проповедником или начетчиком, больным или здоровым: когда пройдешь через мно­жество успехов и поражений, только тогда отдаешь себя в руки Богу, принимаешь всерьез страдания Бога в этом мире, а не свои собственные страдания, только тогда пребываешь со Христом в Гефсимании. В этом, на мой взгляд, и состоит вера. Только так и становишься человеком и христианином».

Молодой, богатырского здоровья пастор, высокообразован­ный и деликатный, пользуется уважением и любовью своих многочисленных друзей, верующих и неверующих.

Но в истории Германии наступает коричневый период – на­цизм. В это безумное время человеческой деградации очень не­многие в стране находят в себе силы и мужество стать в оппозицию к беспощадному режиму. Дитрих Бонхёффер – находит. Позже он так вспоминал об этом: «Я оказался в положении ради­кальной и непостижимой оппозиции не только к власти, но и ко всем моим друзьям; мои нелицеприятные оценки происходящего приводили меня ко все большей изоляции».

Немногим известно, что в Германии во времена нацизма существовала подпольная Церковь. Одним из ее руководителей был Бонхёффер. Это была Церковь, спасавшая людей, Церковь, не согласившаяся с античеловеческими идеями нацизма. Мало кто знает, что сотни ее членов были арестованы и погибли в концентрационных лагерях.

Через несколько лет Бонхёффер, до конца осознав, что Гитлер ведет народ к гибели, вступает в группу сопротивления ре­жиму, планирующую устранение фюрера. Этой группой руково­дил адмирал Канарис.

Бонхёффер идет навстречу своей судьбе. В 1942 году он пишет: «Мы были свидетелями множества злых дел, мы насмотрелись всего на свете, мы обучились искусству притворства. Хва­тит ли у нас внутренней силы сопротивляться тому, что нам пред­писывается!?»

В эту кровавую пору бесчисленных моральных человеческих падений Бонхёффер влюбляется в восемнадцатилетнюю девуш­ку – Марию. Любовь становится взаимной. Они обвенчались, но быть вместе смогли лишь три месяца, после чего судьба разлу­чила их навсегда на этой земле. В 1943 году гестапо раскрывает заговор и арестует всех его участников. Для Дитриха начинает­ся последний подъем на Голгофу. Его поведение в тюрьме стало подвигом, длившимся два года. Вот что рассказывал о нем си­девший с ним в лагере Флоссембург английский офицер: «Душа его поистине светилась в темном отчаянии нашего заключения. Всегда он являл собой само смирение и кротость, всегда излу­чал атмосферу счастья, радости, благодарности уже за одно то, что живет. Он был одним из тех немногих людей, для которых Бог был реален и близок». За две недели до конца войны Гитлер отдает приказ повесить всех заговорщиков. Путь следования Хрис­ту завершается, только вместо римских легионеров перед Бонхёффером стоят солдаты гестапо. Вот что вспоминал в своих за­писках лагерный врач: «Через приоткрытую дверь камеры од­ного из бараков я увидел пастора Бонхёффера, на коленях горячо молившегося Богу. Вера и неколебимое упование на Спа­сителя, чувствовавшиеся в молитве этого столь привлекательного человека, тронули меня до глубины сердца. Впервые я увидел узника, который на пороге смерти с такой полнотой отдавал себя в руки Божьи».

Есть своя символика в сходстве судеб истинных христиан, погибших в советских застенках, и судьбой немецкого пастора Дитриха Бонхёффера, ушедшего к Богу в нацистском концлаге­ре. Для этих людей не существовало компромиссов, где нужно платить Христом. Они отвергали сребреники и искушения благами мира и платили жизнью за возможность идти за Иисусом до конца земной черты.

9 сентября в Москве, присутствуя на скорбной годовщине убийства отца Александра Меня, я вспоминал Дитриха Бонхёффера и думал о том, как трагически похожи пути всех мучени­ков, идущих за Христом. Когда следуешь по пути Христа, то обя­зательно подходишь к Голгофе. Это лобное место можно обойти, и большинство из нас, его благополучно минуют. И только праведники, исполненные силы и смирения Христа, до конца испи­вают чашу и поднимаются за Распятым на Голгофу.

Ученик Христа – Дитрих Бонхёффер – прильнул устами к той же чаше, из которой пил Учитель. Я уверен, что читатели, читающие по-русски, христиане и нехристиане полюбят Дитри­ха Бонхёффера, будут все больше и больше узнавать о нем, чер­пать в его грудах духовную силу. Его драматическая жизнь мель­кнула прекрасной кометой на загадочном небосклоне Бытия. Его жизнь и смерть стали исполнением христианской мечты – они отразили свет Христа. За несколько месяцев до смерти, Дитрих Бонхёффер написал поэму «Путь к свободе». Там есть такие сло­ва:

 

 

Бог приходит ко всем людям в их бедствиях.

Бог укрепляет их душу и тело Своим хлебом.

За христиан и за язычников Бог принимает крестную смерть…

Но христиане остаются с Богом в Его страдании.

 

 

Да, путь к свободе, который предлагает нам знаменитый немецкий проповедник, тернист и нелегок. Для многих, в том чис­ле для самого Бонхёффера он завершился на Голгофе. И все же мы идем по этому пути, ибо проводник наш – Отец Надежды Иисус Христос.

 

Михаил Моргулис.


[1] Теологические позиции Д.Б. воспринимаются богословами по-разному. Его духовные концепции о спасении, даровой и дорогой благодати, о кри­зисе Церкви вызывают противоположные оценки. Тем более, что и в своих книгах, написанных в разное время, некоторые важные вопросы он трактует по-разному. Со всем этим, чрезвычайно ценным и интерес­ным, читатель познакомится в предлагаемой книге. А дополнительную информацию можно почерпнуть в блестящем послесловии Эберхарда Бегге.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Во времена обновления Церкви обнаруживается, что Св. Писание становится для нас богаче. За неизбежными лозунгами дня, лозунгами церковных диспутов выявляют­ся поиски и вопросы – о Том, о Котором только и идет речь, – о Христе. Что хотел сказать нам Христос? Что Он ныне хочет сказать нам? Как поможет Он нам сейчас быть вер­ными христианами? Не то важно, чего хочет тот или иной церковный человек, но – чего хочет Христос, – вот что мы хотим знать. Слово Его Самого желаем мы услышать, ког­да идем к проповеди. И речь идет не только о нас, но и о тех многих, для кого Церковь и ее весть остаются чужды­ми. Мы ведь вполне полагаем, что слово слышат и совсем другие люди и они же, совсем другие, отворачиваются сно­ва и снова, – коли пришло к тому, что Сам Христос – и только Христос – должен явиться среди нас со Своим словом в проповеди. Не то чтобы проповедь нашей Церкви уже перестала быть Словом Господа, – но сколько разного шума, сколько излишне человеческого, жестких законов и пустых надежд и утешений ещё омрачают чистое слово Христа и затрудняют путь к верным решениям! Но здесь все же не только другие виноваты, находя нашу про­поведь, очевидно желающую стать Христовой пропо­ведью, – жесткой и тяжелой: ведь она навьючена фор­мулами и понятиями, которые им чужды. Ведь неверно же, что каждое слово, направленное ныне против нашей проповеди, уже есть отказ от Христа, что оно против христианства. Намерены ли мы, в самом деле, отрицать свою общность с теми, многочисленными ныне, приходящими к нашей проповеди, желая слушать, – и  всегда с печалью узнающими, что мы затрудняем им доступ к Христу? Они верят, что уклоняются не от слова Христо­ва, а только от того множества человеческого, институцио­нального, доктринального, что собралось между Христом и ними. Вряд ли кто из нас знает сейчас все ответы, кото­рые тут можно дать и с которыми у нас улетучилась бы ответственность за каждого человека. Но не задать ли нам самим себе вопрос: не сами ли мы часто встаем на пути слова Христова, – прибегнув, возможно, к излишне установившимся формулировкам: пеняя кому-то за его время, место и определенный общественной структурой тип про­поведи; проповедуя, может быть, действительно чересчур «догматично» и со слишком малой «жизненностью»; охот­но произнося верные мысли Св. Писания, но оставляя при этом без внимания другие важные слова; слишком много еще проповедуя собственные мнения и убеждения и слиш­ком мало – Христа? Хотя нет ничего, противоречащего на­шему собственному устремлению и одновременно более губительного для нашего благовестия, чем то, что мы, труждающиеся и обременные, которых Христос зовет к Се­бе, мы нагружены тяжелыми человеческими установле­ниями, отвращающими нас от Него. Как была бы осмея­на любовь Христа перед христианами и язычниками! Но поскольку здесь не могут помочь общие вопросы и самообвинения, то направимся же к Св. Писанию, к Слову и призыву Христа. Здесь, превозмогая нищету и узость на­ших собственных убеждений и вопросов, мы ищем ту ши­роту и то богатство, которые дарованы нам во Христе.

Мы хотим говорить о призыве Христа и следовании Христу. Возложим ли мы на людей новое, тяжелое иго? Должны ли здесь присовокупиться к человеческим уста­новлениям, среди коих скорбят души и тела, еще более жесткие и неумолимые? Допустимо ли припоминанием о следовании Христу уязвлять еще одним острым жалом бес­покойную и израненную совесть? Должно ли здесь – в ко­торый уже раз на протяжении истории Церкви — ставить невозможные, мучительные, доходящие до эксцентризма требования, исполнение которых могло бы стать благочестивой роскошью для немногих избранных; а для тех, кто трудится, заботясь о куске хлеба, о профессии, семье, они неприемлемы как безбожные упражнении о Боге? Пристало ли Церкви становиться духовной деспотией для людей, единовластно восседать и повелевать, угрожая земными и вечными карами, а человек пусть, мол, во все это верит и исполняет, чтобы обрести блаженство? Должно ли слово Церкви принести в души новую тиранию и насилие? Ведь может быть, что некоторые люди уже жаждут такого порабощения. Но может ли Церковь служить подобным притязаниям?

Когда Священное Писание говорит о следовании Хрис­ту, то оно возвещает при этом освобождение людей от всех человеческих установлений, от всего, что давит, обременяет, что соделывает заботы и муки совести. Следуя Хрис­ту, люди приходят от жесткого ига их собственных зако­нов под благое иго Иисуса Христа. Упраздняет ли этим Христос серьезность заповеди? Нет, напротив, полное освобождение людей для единения с Христом возможно там, где существует целостность заповеди Христа; призыв же Его заключается в безраздельном следованию Ему. Кто безраздельно следует заповеди Христа, кто принимает на себя иго Христа не противясь, тому легко бремя, взятое на себя, тот получает под благой тяжестью этого ига силу без усталости идти правильным путем. Заповедь Христа жестка, нечеловечески жестка для того, кто изо всех сил противит­ся ей. Заповедь Христа есть благо и не тяжела для того, кто с готовностью предает себя ей. «Заповеди Его не тяж­ки» (1Ин 5,3). Заповедь Христа не имеет ничего общего с душевными заботами. Христос ничего не требует от нас, не придав нам силу сделать это. Заповедь Христа направлена не на разрушение жизни, но на сохранение, укреп­ление и исцеление жизни.

Но нас преследует вопрос, что ныне может означать призыв Христа для рабочего, для делового человека, для крестьянина, для солдата, – вопрос, не привносится ли сюда невыносимый разлад в бытие трудящегося в мире человека и христианина. Но не есть ли христианство (следование Христу) всего лишь дело какого-то малого чис­ла людей? Не означает ли оно отталкивания больших масс народа, пренебрежения слабыми и нищими? Не отрицается ли при этом как раз великое милосердие Христа, Который пришел к грешникам и мытарям, нищим и сла­бым, заблудшим и сомневающимся? Что мы можем ска­зать на это? Кто они — немногие или многие, кто принад­лежит Христу? Христос в одиночестве умер на кресте, по­кинутый Своими учениками. Рядом с ним были распяты не двое верных Ему, но двое убийц. У креста же стоят все: враги и уверовавшие, сомневающиеся и боязливые, на­смешники и побежденные, и ко всем ним и грехам их от­носится молитва Христа о прощении. Милосердная любовь Господа живет и среди своих врагов. Она есть Иисус Хри­стос, Который по благодати Своей призывает нас следо­вать Ему и эта благодать делает блаженным разбойника на кресте в его последний час.

Куда ведет призыв следовать Христу последовавших за Ним? Какие решения и отрешения он приносит с собой? С этими вопросами мы должны идти к Тому, Кто единствен­но знает ответ. Только Христос, велящий следовать, зна­ет, куда ведет путь. Мы же, знаем, что это будет, конечно, безграничный и милосердный путь. Следование Христу есть радость.

Ныне это кажется трудным – уверенно идти узким пу­тем церковного решении и при этом обладать всей необъят­ностью христианской любви ко всем людям, терпения, ми­лосердия, «человеколюбия» Господа (Тит .3,4) – оставать­ся со слабыми и нечестивыми; и тем не менее, то и другое должны сочетаться, иначе мы пойдем путем человеков. Бог да дарует нам радость, в серьезности нашего следования Христу; при всем Его «нет» греху – «да» грешнику, при всем отрицании Его врагами – одолевающее и ободряю­щее слово Евангелия. «Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирён серд­цем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф. 11:28-30).

 

ДОРОГАЯ БЛАГОДАТЬ

 

Даровая благодать — это смертельный враг нашей Церкви. Наша борьба идет ныне за дорогую благодать.

Даровая благодать означает бросовое благодеяние, бросовое отпущение, бросовое утешение, бросовую святыню; она означает благодать как неисчерпаемую кладовую Церкви, откуда можно легкомысленно и бездумно черпать полными пригоршнями; благодать, лишенную цены, лишенную стоимости. Как если бы в том состояла сущность благодати, что она изначально уравнена, во всех временах. Но тщетно надеяться на вычисленные решения на все слу­чаи жизни. Бесконечно велики издержки, бесконечно ве­лики поэтому и возможности пользования и употребления. Чем была бы, однако, благодать, не являющаяся даровой?

Даровая благодать означает благодать как учение, как принцип, как систему, означает прощение грехов в качестве расхожей истины, означает любовь Господа как христианскую идею Бога. Кто ее принимает, тот уже имеет от­пущение своих грехов. Церковь с таким учением о благодати благодаря ему уже причастна благодати. В этой Церк­ви мир находит даровое покрытие своим грехам, о которых не печалится и от которых он не хочет освободиться. Да­ровая благодать есть в силу этого отрицание животворного Слова Господня, отрицание воплощения Слова Божия.

Даровая благодать означает оправдание греха, по не грешника. Ведь поскольку благодать делает все сама, все может остаться по-старому. «Дела наши суетны». Мир оста­ется миром, и мы остаемся грешниками «и в лучшей жизни». И живи, мол, христианин, как и мир, являя себя равномерно во всех вещах, и не ведя – в фанатической ереси! – в благодати другую жизнь, чем во грехе! И не неистовствуй против благодати, позоря огромную, даро­вую благодать и возводя новый догматизм, пытаясь смиренно жить по заповедям Иисуса Христа! Мир оправдан благодатью, поэтому – ради серьезности этой благодати! Чтобы не противиться этой незаменимой благодати! – да живет христианин наподобие остального мира! Конечно, ему хочется совершить подвиг, и тяжелейшее, несомнен­но, отречение для него – не делать этого, не то ведь пришлось бы жить по-мирски. Но он должен совершать отречение, самоотречение, чтобы не разделять себя с ми­ром и его жизнью. Тем более он должен позволить благодати быть благодатью, что он не разрушает мира верой в эту даровую благодать. Однако христианин в своем мир­ском существовании, в этом необходимом отречении, ко­торое он должен осуществить ради мира – нет, ради бла­годати! – спокойно и уверенно (securus) располагает этой благодатью, которая все делает сама. Итак, христианину надо, мол, не следовать, но утешаться благодатью! Это да­ровая благодать есть оправдание греха, но не оправдание раскаявшегося грешника, который отворачивается и бе­жит от своего греха; и не прощение греха, которое отделяет от греха. Даровая благодать есть благодать, которую мы имеем при себе.

Даровая благодать есть проповедь прощения без по­каяния, крещение без послушания, причастие без раска­яния в грехах, прошение грехов без личной исповеди. Да­ровая благодать есть благодать без следования, благодать без креста, благодать без живого, вочеловечившегося Ии­суса Христа.

Дорогая благодать – это сокровище, скрытое в земле, ради нее человек пойдет и с радостью распродаст все, что имеет; это драгоценные жемчужины, за которые торговец отдает все свое добро; это царская власть Христа, ради ко­торой человек вырвет себе глаз, соблазняющий его; при­зыв Иисуса Христа, по которому ученик, ставший апосто­лом, оставляет свои сети и следует за Ним.

Дорогая благодать есть Благая весть, которую нужно искать вновь и вновь, дар, о котором нужно попросить, дверь, в которую надо стучаться.

Она дорогая, поскольку зовет следовать; она благодать, поскольку зовет следовать заИисусом Христом, она доро­гая, поскольку стоит человеку жизни; она благодать, по­скольку дарит ему настоящую жизнь, она дорогая, посколь­ку осуждает грехи; она благодать, поскольку прощает грешника. Благодать дорога прежде всего потому, что таковой установил ее Бог, поскольку Бог платил жизнью Своего Сы­на – «вы куплены дорогой ценой» – и для нас не может быть дешево то, что дорого Богу. Благодать она прежде все­го потому, что для Бога и Сын Его не стал чересчур доро­гой ценой за нашу жизнь, но Он отдал Его за нас. Дорогая благодать есть вочеловечение Бога.

Дорогая благодать есть благодать как святыня Бога, ко­торую должно оберегать от мира, которую не следует бро­сать псам, она поэтому благодать как живое Слово, Слово Божие, которое Он произносит Сам, как Ему угодно. Нам она явлена как милостивый призыв следовать Христу, она пришла дарованным Словом к устрашившейся душе и раз­битому сердцу. Она дорога, потому что принуждает людей к бремени Иисуса Христа, она благодать, потому что Хри­стос говорит: «Иго Мое благо, и бремя Мое легко».

Дважды нисходил призыв к Петру: следуй за Мною! Это было первое и последнее слово Иисуса к Его апосто­лам (Мк 1,17; Ин 21,22). Вся Его жизнь пролегла между этими двумя призывами. В первый раз на Генисаретском озе­ре Петр оставил ради Христа свои сети, свое дело и после­довал Его слову. В последний раз встречает его Воскрес­ший при его прежнем занятии, снова на Генисаретском озере, и снова зовет: иди за Мною! И между этим – вся апо­стольская жизнь в следовании Христу. Посреди нее стоя­ло исповедание Христа как Господа. Одно и то же триж­ды прозвучало Петру – в начале, в конце и близ Цезарии Филипповой, а именно: что Христос есть его Господь Бог. Это та благодать Христа, которая зовёт его: иди за Мною! – и которая открывает ему веру в Сына Божьего.

Троекратно являлась благодать на пути Петра, Единая Благодать, трижды разно возвещенная; то была благодать Самого Христа, и, безусловно, не благодать, внушенная себе апостолом. Это была та самая благодать Христа, убе­дившая апостола бросить все ради следования, сотворив­шая в нем веру, которой предстояло вызвать злословие всего мира, которая позвала неверного Петра к последне­му единению в мученичестве и простила ему все грехи. Благодать и следование Христу неразрывно слились в жизни Петра. Он сподобился дорогой благодати.

С распространением христианства и с обмирщением Церкви сознание дорогой благодати постепенно терялось. Мир был христианизирован, благодать превратилась во всеобщую добродетель христианского мира. И ее стало можно получить даром. Но Римская Церковь сохраняла, остатки этого сознания. Решающее значение имело то, что монашество не отделило себя от Церкви и что ум Церкви пребывал в монашестве. Здесь, у самых пределов Церк­ви, было пространство, в котором неустанно сохранялось сознание, что благодать дорога, что благодать включает следование Христу. Люди оставляли ради Христа все, что имели, и пытались следовать строгим заповедям Христа в повседневных упражнениях. Так монашеская жизнь стала живым протестом против обмирщения христианства, против удешевления благодати. Но в то время как Церковь перенесла этот протест и не дошла до последнего взрыва, релятивизировав его, – ей все же удалось извлечь из не­го даже оправдание своей обмирщенной жизни; ибо те­перь монашеская жизнь стала подвижническим уделом одиночек, ни к чему не обязывая массу церковного наро­да. Роковое ограничение действенности заповедей Хрис­та одной определенной, обособленной группой людей ве­ло к различению высших и низших степеней христианско­го послушания. При этом удалось, все далее и далее выступая против обмирщения Церкви, указывать на воз­можность монашеского пути внутри Церкви, рядом с которым потом непременно оправдывалась другая воз­можность — легкого пути. В итоге указание на ранне­христианское понимание дорогой благодати, сохраняясь в Римской Церкви благодаря монашеству, парадоксаль­ным образом само становилось последним оправданием обмирщения Церкви. При всем этом глубочайшая ошиб­ка монашества состояла не в том, что оно – при всех неправильных толкованиях содержания воли Христа – шло благодатным путем строгого следования Христу. Го­раздо больше и существенней монашество отдаляло себя от христиан тем, что его собственный путь вел к свобод­ному служению немногих и при этом притязал на особые заслуги.

Когда во времена Реформации Бог через Своего слу­гу Мартина Лютера снова напитал Евангелие чистой, до­рогой благодатью, то Он провел Лютера через монастырь. Лютер был монах. Он оставил все и хотел следовать Хрис­ту в совершеннейшем послушании. Он отрекся от мира и ушел в христианские труды. Он учил послушанию Хрис­ту и Его Церкви, поскольку он знал, что только пови­нующийся может верить. Призыв в монастырь Лютер расценивал как полное отдание этому делу своей жизни. Лютер потерпел крушение на своем пути к Богу. Бог по­казал ему через Писание, что следование Христу не есть некая особая заслуга одиночек, но Божественная запо­ведь для всех христиан. Смиренный труд следования Хрис­ту превратился среди монашества в заслугу, в деяние святых. Самоотречение последовавших за Христом рас­крывалось здесь как последнее духовное самоутверждение набожных людей. Тем самым мир ворвался прямо в монашескую жизнь и – что самое опасное – в труды. Монашеское бегство от мира оборачивалось утонченнейшей любовью к миру. В этом крушении последней возможности набожной жизни Лютер и ухватился за благодать. Он увидел во всеобщем крушении монашеского мира спа­сительную руку Господа Бота, протянутую во Христе. Он ухватился за нее, веруя в то, что «суетны дела наши и при наилучшей жизни» Благодать, которая даровалась ему, была дорогая благодать, она целиком раскрыла ему свое существование. Он должен был во второй раз бросить свои сети и следовать. В первый раз, когда он пошел в монастырь, он оставил все, но только не самого себя, не свое набожное Я. Теперь и это было взято у него. Он последовал не за своими заслугами, но за Божьей благодатью. Не ему было сказано: хотя ты и выздоравливаешь, но это все прощено, только оставайся и дальше там, где ты есть, и утешься прощением! Лютер должен был оста­вить монастырь и пойти назад в мир – не потому что мир был так уж свят и хорош, но потому что монастырь был ничем иным, как миром.

Лютеровский путь из монастыря назад, в мир, означал наиострейшее выступление, какое только было предпри­нято против мира со времен раннего христианства. Отказ, который давал миру монах, был детской игрой по сравне­нию с тем отказом, который мир получил от него в этом возвращении. И фронтальное наступление началось. Следовать Христу означает жить в самом мире. То, что трактовалось как подвиг добродетели в особых обстоятель­ствах, облегченных монастырской жизнью, стало необхо­димым и заповеданным для каждого христианина в миру. Совершенное послушание заповедям Христа должно бы­ло осуществляться в ежедневных трудах. При этом непред­виденным образом углублялся конфликт между жизнью христианина и жизнью мира. Христианин, так сказать, взялся миру за бока. И это был рукопашный бой.

Дело Лютера, можно непревратно истолковать, только держась того мнения, что Лютер с открытием Евангелия чистой благодати провозгласил разрешение следовать за­поведям Христа, в миру, реформаторское открытие было канонизацией, оправданием мира через дарованную бла­годать. Для Лютера земные дела христианина, напротив, оправданы единственно тем, что в них передан глубокий протест против мира. Только в том случае, если земные де­ла христианина совершаются в следовании Христу, он и получает из Евангелия новое право. Не оправдание гре­ха, но оправдание грешника было основой для возвра­щения Лютера из монастыря. Лютеру была дарована дра­гоценная благодать. Это была благодать, потому что она была как вода для жаждущего края, как утешение для страха, избавление от плена самовольно избранных пу­тей, прощение всех грехов. Благодать была драгоценна, потому что не освобождала от трудов, но бесконечно усиливала призыв следовать Христу. Но там, где она была драгоценна, там она была благодатью, и где была благодатью, там она была драгоценна. Это была тайна ре­форматорского Евангелия, тайна прошения трешников.

И все-таки победителем в реформаторской истории остается не лютеровское познание чистой, дорогой благо­дати, а чуткое религиозное чувство людей на то, где мож­но иметь даровую благодать. Потребовалось только легкое, почти незаметное смешение акцента – и опаснейшее и па­губное дело было сделано. Лютер учил, что и благочести­вейший в своем пути и трудах человек не может выстоять перед Богом, поскольку в качестве опоры он всегда ищет самого себя. В этой нужде он достиг благодати свободного и безусловного прошения всех грехов в вере Лютер знал, что эта благодать будет стоить ему жизни и будет взыскиваться ежедневно; ибо через благодать он не был освобожден от следования Христу, но, напротив, вторгся в него. Если Лютер говорил о благодати, то он думал о своей собственной жизни, которая прежде всего благодатью бы­ла поставлена в полное послушание Христу. Он не мог го­ворить иначе о благодати, а только так. Лютер говорил, что благодать это сделает сама по себе; и дословно это же по­вторяли его ученики, с тем единственным отличием, что они очень скоро это растеряли и не задумывались, гово­ря то, что Лютер всегда естественным образом обдумывал, а именно: о следовании Христу; ведь ему не было нужды говорить больше, поскольку он говорил как тот, кого бла­годать привела к нелегкому следованию Христу. Учение учеников было, конечно, неоспоримым в отношении лютеровского учения, и все же это учение было концом и уничтожением Реформации как проявления драгоценной благодати Бога на земле. Из оправдания грешников в ми­ру оно сделалось оправданием греха и мира. Из дорогой благодати сделалась даровая благодать без следования Христу.

Если Лютер сказал, что дела наши тщетны и при бла­гой жизни и что для Бога не имеет силы «милость и жела­ние прошения грехов», так он сказал это как тот, кто и до сего момента и в момент, когда был призван, обновлялся в следовании Христу, бросив все, что имел. Познание благодати было для него последним радикальным раз­рывом с грехами своей жизни, но никогда не было их оправданием. Наделенное прощением, последним ради­кальным отказом от своевольной жизни, оно само по се­бе было серьезным призывом следовать Христу. Оно бы­ло для него всякий раз «результатом», конечно, божест­венным, не человеческим результатом. Этот результат был, однако, превратен потомками в принципиальную пред­посылку тех или иных соображений. В этом и состояло все несчастье. Если благодать есть пожалованный Христом «результат» христианской жизни, то каждое мгновение этой жизни – следование Христу. Если же благодать есть принципиальная предпосылка моей христианской жизни, то я, значит, заранее имею, прошение моих грехов, кото­рые я совершаю, живя в миру. Я могу теперь грешить на эту благодать, мир ведь в принципе искуплен благодаря благодати. Я остаюсь при этом в моем обывательски-мир­ском существовании, как и прежде, все остается по-старому, и я могу быть, уверен, что и меня покрывает Божья благодать. Целый мир стал под этой благодатью «хрис­тианским», христианство же под этой благодатью никогда не обращалось к миру подобным образом. Конфликт меж­ду христианством и проходящей в трудах обывательски-мирской жизнью обострился. Христианская жизнь заключается как раз в том, что я живу в миру, живу как мир, ни в чем себя от нею не отделяя, даже совсем и не пытаясь – ради благодати! – отделять себя, что я в положенное вре­мя отдаю себя из пространства мира в пространство Церк­ви, чтобы там удостовериться в прошении моих грехов. От следования Христу я освобожден даровой благодатью, ко­торой положено быть озлобленнейшим врагом следования Христу, а истинную благодать — ненавидеть и поносить. Благодать как предпосылка есть наидешевейшая благо­дать; благодать как результат — драгоценная благодать. Это страшно – узнать, что в этом заключено, каким обра­зом евангельская истина высказывается и как употреб­ляется. Есть только одно слово об искуплении благодатью; и, однако, неверное употребление одних и тех же выска­зываний ведет к совершенному разрушению сущности.

Если Фауст в конце своей жизни, трудясь над позна­нием, говорит: «Я вижу, что мы ничего не можем знать», то это результат; и совершенно иное дело, когда те же сло­ва мы услышим от студентки первого семестра, пытающей­ся оправдать свою леность (Кьеркегор). Как результат это положение верно, но как предпосылка – самообман. Это означает, что познание не может быть отъединенным от ­бытия, в котором укоренено. Лишь тот, кто в следовании Христу отказывается от всего, что имеет, может сказать, что он воздает должное только благодати. Он познаёт при­зыв следовать Христу как благодать и благодать как этот призыв. Но кто, кивая на эту благодать, хочет увильнуть от следования Христу, тот обманывается.

Но не попадает ли сам Лютер в опасное соседство с этим полнейшим переиначиванием благодати? Что значит, когда Лютер считает себя вправе сказать: «Pecca fortitersed fortius fideet gaude in Christo» – «Греши смело, но веруй и радуйся во Христе еще смелее!»[2]. Итак, ты вот грешник и никогда не выйдешь из греха; монах ты или ми­рянин, кротким, злым ли желаешь быть, ты не вырвешь­ся из пут мира, ты все равно грешишь. Так греши же сме­лее – именно на творимую благодать! Что это – не­прикрытая прокламация даровой благодати, охранная грамота греха, устранение следования Христу? Или кощунственный вызов грешникам, озорничающим за ради благодати? Есть ли более дьявольское поношение благодати, чем грешить против дарованной Богом благодати? И католический катехизис неправ, признавая в этом грех против Святого Духа?

Здесь все становится понятным, если провести различие между предпосылкой и результатом. Если бы лютеровское высказывание служило предпосылкой к богословию благодати, тогда это, вне сомнения, превознесение даровой благодати. Но правильно будет подойти к этому лютеровскому высказыванию не как к началу, но исключительно как к концу, как к результату, как к замковому камню, как к завершающему слову. Понятое как предпосылка, pecca fortiter становится этическим принципом; и, значит, принцип pecca fortiter должен соответство­вать принципу благодати. Это – оправдание греха. И лютеровское высказывание оказывается истолкованным превратно. «Греши смело» – для Лютера это могло быть лишь последним выходом, одобрением для того, кто от­крывает на пути следования Христу, что он, в бегстве от греха усомнившийся в Божественной благодати, не без­грешен. Для него это «греши смело» не есть основопо­лагающее подтверждение его несмиренной жизни, но Евангелие от Божьей благодати, перед которым мы всег­да, в любом положении суть грешники и которое ищет нас и оправдывает именно как грешников. Признайся смело в своих грехах, не пытаясь скрыться от них, но – «веруй еще смелее». Ты грешник, так и будь теперь им, не желай быть чем-то другим, кроме того, что ты есть; становись же каждодневно грешником и будь смел в этом. Но к кому это относится, как не к тому, кто изо дня в день сердцем отказывается от греха, кто изо дня в день отказывается от все­го, что мешает ему следовать Христу, и кто, тем не менее, безутешен насчет своей ежедневной нетвердости и своих грехов? Кто иным образом может слушать это, не опаса­ясь за собственную веру, как не тот, кто, обновляя себя через утешение, зовет следовать Христу? Так лютеровское высказывание, понятое как результат, становится дра­гоценной благодатью, которая единственно и есть благо­дать.

Благодать как принцип, pecca fortiter как принцип, да­ровая благодать есть, в конце концов, лишь новый закон, который не помогает и не освобождает. Благодать же, как живительное слово,pecca fortiter как утешение в смуще­нии и призыв следовать Христу, драгоценная благодать есть единственно чистая благодать, которая действитель­но прощает грехи и вызволяет грешника.

Как вороны, собрались мы вокруг трупа даровой бла­годати, питаясь ее ядом, от которого почило среди нас сле­дование Христу. Хотя учение об истинной благодати пережило несравненный апофеоз, истинное учение о благодати есть Сам Бог, сама благодать. Всюду лютеровские слова, и, тем не менее, из правды проистекает самообман. Если наша Церковь имеет только учение об оправдании, то она неминуемо оправдательная Церковь! – вот как это называется. При этом надо бы сделать известным истинное наследие Лютера, заключающееся в том, что самое благодать обесценили до такой степени, как только возможно. Это должно, согласно Лютеру, значить, что следование Христу отдается законникам, реформаторам и прельщенным – ради благодати; что этим оправдывается мир, а христиане превращаются в воспоследовавших еретикам. Народ был христианским, стал лютеранским, но ценой следования, получившего слишком малую цену. Даровая благодать победила.

Но знаем ли мы при этом, что эта даровая благодать, стала в высшей степени немилосердна по отношению к нам? Цена, которую мы сегодня платим с развалом орга­низованной Церкви, – разве это что-то иное, нежели не­обходимое следствие задаром унаследованной благодати? Задешево раздавались благовестие и причастие; произво­дились крещения, конфирмации; отпускались грехи все­му народу – без постановки вопросов и условий; раздали святыню человеческой любви насмешникам и неверую­щим; без конца причащали потоком благодати, но редко кем был услышан призыв к строгому следованию Христу. Где оставались знания и опыт старой Церкви, которая в вопросе крещения так строго следила за границей между Церковью и миром, за дорогой благодатью? Где оставались предостережения Лютера о таком благовествовании Еван­гелия, которое делает людей неуязвимыми в безбожной жизни? Был ли когда-нибудь мир христианизирован бо­лее бесцветно и нечестиво, чем сейчас? Что были те 3.000 тел саксонцев, умерщвленных Карлом Великим, по срав­нению с миллионами умерщвленных душ сегодня? Нам те­перь стало ясно, что грехи отцов настигают детей и в треть­ем, и в четвертом поколении. Даровая благодать была весь­ма немилосердна к нашей христианской Церкви.

Обесцененная благодать неминуемо немилосердна и к лучшим из нас – к каждому лично. Она не открывала нам путь ко Христу, но закрывала. Она звала нас не к сле­дованию Христу, но к непослушанию. Или же, быть может, это не было так уж жестоко и бессердечно, если там, где мы однажды услышали призыв следовать Христу как бла­годатный призыв, где мы, может быть, однажды совершив первые шаги в воспитании послушания заповеди, уже бы­ли атакованы словом о дешевой благодати? Могли ли мы расслышать это слово иначе, нежели когда оно попалось на нашем пути, призывая нас к предельной мирской трез­вости, чтобы задушить в нас радость следования Христу, – со ссылкой, что пусть все будет только нашим самоволь­но выбранным путем, тратой сил, тяготами и воспитани­ем, которое ненужно, а то и опасно? – ибо оно в благода­ти уже все приготавливает и осуществляет! Тлеющий фи­тиль был бессердечно погашен. Обращаться так к чело­веку было бессердечно, поскольку он, запутанный таким дешевым предложением, должен был бросить свой путь, путь, к которому его зовет Христос, – поскольку он ухва­тился за дешевую благодать, каковая навсегда заказывает ему познание драгоценной благодати. И нельзя было прий­ти ни к чему другому, нежели к тому, что обманутый сла­бый человек однажды стремительно кинулся в удел деше­вой благодати, потеряв на деле волю к послушанию, к сле­дованию Христу. Слово о даровой благодати погубило больше христиан, чем заповедь трудиться.

Во всем дальнейшем мы хотели бы говорить только для тех, кто полон сомнения, для кого слово благодати кажет­ся ужасающе пустым. Это нужно ради правдивости для тех, кто разговаривает среди нас, кто узнал, что с даровой благодатью они утратили следование Христу, а обретя сле­дование Христу, обретут и дорогую благодать. Проще го­воря. поскольку мы не намерены отрицать, что мы более не находимся в истинном следовании Христу, что мы пол­ноправные члены истинной Церкви, — нужно предпри­нять попытку понять благодать и следование Христу в их правильных взаимоотношениях. И сегодня тут мы уже не должны более уступать. Все более ясно обнаруживается нужда для нашей Церкви в раскрытии вопроса о том, как же нам жить как христианам.

Блаженны те, кто накопится уже в конце того пути, ко­торый мы намерены пройти, и чудесным образом постиг то, что воистину не кажется постижимым: что благодать дорога именно потому, что она чистая благодать, ибо она есть Божья благодать в Иисусе Христе Блаженны те, кто в простодушном следовании Христу одолел себя благода­ря этой благодати, чтобы со смиренным духом возлюбить единственно действительную благодать Иисуса Христа. Блаженны те, кто в познании этой благодати может жить в мире так, чтобы не потерять себя, кому в следовании Христу открылось небесное отечество, открылось так яс­но, что они стали воистину свободными для жизни в этом мире. Блаженны те, для кого следование Христу не озна­чает ничего, кроме жизни, питающейся благодатью, и благодать не означает ничего, кроме следования Христу. Бла­женны они, если стали христианами в этом смысле и сло­во благодати было милосердно к ним.

 


[2] Enders III. стр. 208, 118 и след.

ПРИ3ЫВ СЛЕДОВАТЬ

 

«Проходя, увидел Он Левия Алфеева, сидящего у сбо­ра пошлин, и говорит ему: следуй за Мною. И он встав по­следовал за Ним». (Мк. 2:14).

 

Призыв исходит, и без какого-либо дальнейшего его опо­средования следует послушное деяние призванного. От­вет ученика есть не словесное признание веры в Иисуса, но дело послушания. Как стала возможной такая непо­средственная соотнесенность призыва и послушания? Повсюду – возмущение природного разума, он должен утруждаться, чтобы разделить эту жесткую череду, что-то разъять, что-то привести к ясности. Нужно среди всех обстоятельств найти опосредование – психологическое, историческое. Стоит безрассудный вопрос: не был ли сбор­щик податей уже знаком Христу и потому готов следовать Его призыву. Но текст об этом упорно умалчивает, все сосредоточено, в конечном счете на непосредственной со­отнесенности призыва и деяния. На психологические обо­снования благочестивых побуждений человека внимания не обращено. Почему же? Потому что есть только един­ственно значимое обоснование соотнесенности призвания и деяния: Сам Иисус Христос. Он Тот, Который призыва­ет. И потому следует за Ним сборщик податей. В этой встре­че засвидетельствован безусловный, неопосредованный и не требующий обоснований авторитет Иисуса. Здесь ни­что ничему не предшествует, все вытекает только из по­слушания призванного. Оттого что Он Христос, Ему дана полная власть, призывать и требовать послушания Свое­му слову. Иисус зовет следовать Ему не как учитель и образец для подражания, но как Христос, Сын Божий. Итак, в этом коротком тексте возвещается власть Иисуса Христа над человеком, ничего более. Никакой похвалы ученику, решимости его христианства. Взгляд должен остановиться не на нем, а на Том. Кто зовет, на Его пол­новластии. И не указан путь к вере, к следованию; ибо нет другого пути к вере, кроме как через повиновение призыву Иисуса.

Что говорится о содержании следования Христу? Сле­дуй за Мною, поспешай позади Меня! Это всё. Идти следом за Ним – это же что-то совершенно бессодержательное. Это и вправду не жизненная программа, осуществление которой могло бы показаться исполненным смысла; не цель, не идеал, к которому надо устремиться. Это вовсе не такая вещь, за которую надо ожидать похвалы от людей, частично или полностью отдав себя ей. И что происходит? Тот, кого призвали, бросает всё, что имеет, не для того, что­бы содеять нечто особенно ценное, а просто по призыву, ибо иначе он не сможет пойти за Иисусом. Как таковое, это деяние оценено совершенно незначительно. Само по себе оно остается чем-то, полностью лишенном значения, не заслуживающим внимания. Мосты разрушены, и на­до просто идти вперед. Будучи вызванным, надо «высту­пить» из прежнего существования и начать «существо­вать» в строгом смысле слова. Старое остается позади, оно полностью миновало. От относительных жизненных га­рантий к полной незащищенности (т.е. на самом деле в абсолютную защищенность и укрытие благодаря единению с Иисусом); от зримого и исчисляемого (т.е. на самом деле совсем не исчисляемого) – в совершенно необозримое, пол­ное случайностей (т.е. на самом деле в единственно необ­ходимое и поддающееся исчислению); из сферы конечных возможностей (т.е. на самом деле бесконечных возможно­стей) в сферу бесконечных возможностей (т.е. на самом деле в единственно свободную действительность) – вот куда брошен ученик. Это опять же не всеобщий закон, на­против прямая противоположность всякой закономерности. Это опять же не что иное как связь единственно с Иисусом Христом, т.е. полный обвал любой программно­сти, всякой идеальности, всякой закономерности. Поэтому последующие содержания становятся невозможны­ми, ибо Иисус и есть единственное содержание. Рядом с Иисусом уже более нет другого содержания. Он Сам яв­ляется таковым.

Итак, призыв следовать есть единение, связь с Лично­стью только Иисуса Христа, ломка всякой законности по благодати Того, Кто призывает. Он есть исполненный бла­годати призыв, исполненная благодати заповедь. Он по ту сторону враждебности к закону и Евангелию. Христос зо­вет, ученик следует. Это и благодать, и заповедь в одном. «Буду ходить свободно; ибо я взыскал повелений Твоих». (Пс 118,45).

Следование Христу есть связь со Христом; поскольку есть Христос, должно быть и следование Ему. Идея о Хрис­те, ученая система, всеобщее религиозное сознание бла­годати или прощения грехов не делают следование Хрис­ту необходимым, ведь они исключают себя из истины, бу­дучи враждебными к следованию. К идее приходят в силу познания, воодушевления, а быть может, и осуществления ее, но никак не в силу личного послушного следования Христу. Христианство без живого Иисуса Христа неизбеж­но остается христианством без следования; христианство же без следования всегда есть христианство без Иисуса Христа, оно всего лишь идея, миф. Христианство, в кото­ром есть только Бог-Отец, но нет Христа, Сына живого, оно отменяет следование. Здесь остается разве лишь доверие к Богу, но не следование. Поскольку Сын Божий был Че­ловек, поскольку Он Спаситель, следование Ему есть един­ственно правильное отношение к Нему. Следование свя­зано со Спасителем, и где правильно сказано о следова­нии, там сказано о Спасителе нашем Иисусе Христе, Сы­не Божьем. Только Спаситель, Богочеловек может призы­вать следовать за Ним.

Следование без Иисуса Христа является самовольным выбором, быть может, идеального пути; быть может, даже мученического пути, но оно лишено обетования. Иисус от­вергнет это.

 

«Случилось, что когда они были в пути, некто сказал Ему: Господи! я пойду за Тобою, куда бы Ты ни пошел. Иисус сказал ему: лисицы имеют норы, и птицы небесные – гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где преклонить голову. А другому сказал: следуй за Мною. Тот сказал: Господи! поз­воль мне прежде пойти и похоронить отца моего. Но Иисус сказал ему: предоставь мертвым погребать своих мертвецов; а ты иди, благовествуй Царствие Божие. Еще другой сказал: я пойду за Тобою. Господи! но прежде позволь мне простится с домашними моими. Но Иисус сказал ему: никто, возло­живший руку свою на плуг и озирающийся назад, не бла­гонадежен для Царствия Божия».

(Лк. 9:57-62).

 

Первый ученик сам стремится следовать, но он не при­зван; ответ Христа указывает воодушевившемуся, что он не знает, что делает. И вообще не может узнать о том. В этом смысл ответа, в котором ученику показывается жизнь с Иисусом в ее действительности. Здесь говорит Тот, Кто идет к Кресту, Тот, жизнь Которого в апостольском символе веры обозначается словом «страдавший». Никто не может желать этого по своему выбору. Нельзя призы­вать самого себя, говорит Иисус, и Его слово остается без ответа. Различие между свободным предложением следо­вания и действительным последованием – разительно.

Но где Иисус зовет Сам, там Он тоже преодолевает глу­бочайшую пропасть. Второй ученик прежде, чем последо­вать, хочет похоронит, своего отца. Его связывает закон. Он знает, что хочет и может делать. Сперва надо исполнить закон, потом он согласен следовать. Здесь между призван­ным и Иисусом встают ясные предписания закона. На пу­ти ученика властно возникает призыв Иисуса, и в этот мо­мент никакие обстоятельства не могут встать между Иисусом и призванным, будь то величайшее и самое святое, будь то и закон. Это должно произойти в этот же момент, и закон, норовящий тут вмешаться, должен быть отброшен во имя Христа; ибо между Христом и тем, кого Он призывает, он уже более не имеет силы. Так Иисус вос­стает здесь против закона и взыскует следования. Так го­ворит только Христос. Его слово – последнее. Ничто не мо­жет противиться ему. Это призыв, эта благодать не таковы, чтобы им противиться.

Третий понимает следование, как первый, – как сугу­бо к нему сходящее повеление, как собственную, лично выбранную жизненную программу. Но в отличие от пер­вого он считает себя вправе ставить свои условия. И тем он приводит себя к совершенному противлению. Он хочет приставить себя к Иисусу, но одновременно и ставит кое-что между собой и Иисусом: «Прежде позволь». Он хочет следовать, однако сам же ставит условия следования. Сле­дование для него есть возможность, осуществление кото­рой связано с выполнением неких условий и предпосылок. Так следование Христу становится чем-то по-человечески доступным и понятным. Сначала делаешь одно, потом дру­гое. Всему свое право, и всему свое время. Ученик сам пре­доставляет себя в распоряжение, но при этом ощущает се­бя вправе ставить условия. Явно, что в этот момент следо­вание перестает быть следованием. Оно становится человеческой программой, которую я распределяю по сво­ему усмотрению, которую я могу оправдать рационально и этически. Этот третий ученик, конечно, хочет следовать, но уже тем, как он это выражает, видно, что он более не намерен следовать. Он отменяет своей просьбой само сле­дование, поскольку следование не терпит никаких усло­вий, которые могут стать между Иисусом и послушанием Ему. Так что этот третий ученик находится в противоре­чии не только с Иисусом, но и с собой. Он не хочет того, чего хочет Иисус, не желая при этом и того, чего хочет сам. Он считается лишь с самим собой, разымая самого себя, и все – через вот это: «Прежде позволь». В ответе Иисуса ему указуется образ этого саморазъятия, исключающего следование: «Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия».

Следовать означает делать определенные шаги. Уже первый шаг, который следует призыву, отделяет после­довавшего от его предыдущего существования. Так при­зыв следовать немедленно сотворяет новую ситуацию. Оставаться в прежнем положении и следовать Христу – вещи взаимоисключающиеся, и это ясно, прежде всего.

Сборщик податей должен оставить таможню, Петр – свои сети, чтобы пойти за Иисусом. Это, по нашим представле­ниям, и тогда должно было случиться как-то непременно иначе. Иисус, скажем, дал сборщику податей новое поз­нание Бога, приводящее к оставлению старого бытия. Ес­ли бы Иисус не был вочеловечившимся Сыном Божьим, такое было бы возможно. Но поскольку Иисус есть Хрис­тос, то должно быть сразу ясно, что Его слово – не уче­ние, но новопретворенное бытие. И нужно действительно идти с Иисусом. Кого Он призвал, тому этим сказано, что одна единственная возможность веры в Иисуса для него состоит именно в том, что он все оставляет и идет с вочеловечившимся Сыном Божьим.

С первым же шагом последовавший поставлен в ситу­ацию, сопряженную с возможностью веры. Если он не по­следует, останется позади, то веровать не научится. Тот, кто призван, должен из положения, в котором мог и не ве­рить, стать в положение, в котором перво-наперво спосо­бен уверовать. Сам по себе этот шаг никоим образом не несет никакой программной ценности, он всецело оправ­дывается только достижением единения с Иисусом Хрис­том. Пока Левий сидит у сбора податей или Петр остается при сетях, они могут добросовестно и исправно делать свое дело, им вольно иметь старые или новые понятия о Боге, но если они хотят научиться вере в Бога, то они должны следовать вочеловечившемуся Сыну Божию, идти с Ним.

А до этого было иначе. Они могли тихо и безвестно жить себе в своей стране, занимаясь своим делом, испол­няя закон и ожидая Мессию. Но теперь Он был здесь, и призыв Его прозвучал. Теперь нечего верить тихой жиз­ни, проводимой в ожидании, но – идти с Ним, следуя Ему. Теперь Его призыв следовать за Ним порывает все связи во имя единственной связи с Иисусом Христом. Теперь все мосты должны быть разрушены, шаг в бесконечную незащищенность должен быть сделан – для того, чтобы познать, чего требует Иисус, что дает Иисус. Левий, сидев­ший при сборе податей, вполне мог бы воспринять Иису­са как помощника в любой нужде, но он не познал бы Его как Господа. Которому надо вручить свою жизнь; он не научился бы вере. Должна была возникнуть ситуация, в которой стало бы возможно уверовать в Иисуса, вочеловечившегося Сына Божия, невозможная ситуация, в ко­торой все упирается в одно, а именно – в слово Христа. Петр должен был сойти с корабля на волны, чтобы через свое бессилие познать всесилие своего Господа. Если бы он не сошел, то не узнал бы, как уверовать. Полностью не­возможная, с этической точки зрения совершенно безот­ветственная, ситуация на волнующемся море должна вы­явить, как можно уверовать. Путь к вере ведет через по­виновение призыву Христа. Шаг истребован, иначе при­зыв Христа, уйдет в пустоту, и все мнимые следования, лишенные этого шага, к которому зовет Иисус, станут об­манчивыми грезами.

Велика опасность, сопряженная с отличением ситуа­ции, в которой можно уверовать, от такой, в которой уве­ровать нельзя. При этом должно быть совершенно ясно, что, во-первых, в ситуации как таковой никогда не выяв­лено, к какому роду она принадлежит. Только призыв Иисуса Христа делает ее той ситуацией, в которой можно уверовать. Во-вторых, ситуация, в которой можно уверо­вать, никогда не исходит от людей. Следование не есть че­ловеческое предложение. Только призыв творит ситуацию. В-третьих, эта ситуация никогда не содержит в себе какой- либо самоценности. Она имеет оправдание только в при­зыве. Наконец         и главным образом — есть также ситуа­ция, в которой можно уверовать, но которая сама стано­вится возможной лишь в вере.

Понятие ситуации, в которой возможно уверовать, есть только описание положения вещей, в котором два следу­ющих высказывания имеют равную силу: Только верую­щий повинуется и только повинующийся верует.

Будет тягчайшей утратой верности Библии, если мы первое высказывание оставляем без второго. Только ве­рующий повинуется – это мы способны понять. Послуша­ние присуще вере, как хороший плод хорошему дереву, говорим мы тогда. Сначала вера, потом повиновение. При этом следовало бы только указать, что оправдывает одна лишь вера, а не дело послушания, что есть, конечно, необходимая и неопровержимая предпосылка для всего последующего. Но если бы было дано временное опреде­ление, что сначала нужно уверовать и затем следует послушание, то вера и послушание были бы взаиморазведены, и оставался бы открытым один в высшей степени практичный вопрос: когда же надлежит насту­пить послушанию. Послушание будет отделено от веры. Ведь вера и послушание должны быть, очевидно, разде­лены во имя оправдания, но это разделение никогда не должно отменять единства обоих, которое состоит в том, что вера существует только в послушании и никогда без него, что вера является верой только на деле – в послушании.

Чтобы послушание как следствие веры не имело пе­реносного значения, чтобы указать на неразрешимое единство веры и послушания, нужно, очевидно, одно высказывание «только верующий повинуется» сопоста­вить с другим – «только повинующийся верует». Если в первом вера есть предпосылка для послушания, то во втором послушание является предпосылкой веры. И как послушание может быть названо следствием ве­ры, так же точно следует назвать его и предпосылкой веры.

Верует только послушный. Следует повиноваться од­ному конкретному повелению и этим уверовать. Чтобы ве­ра не стала набожным самообманом, даровой милостью, нужно сделать первый шаг послушания. Это содержится в первом шаге. Он качественно отличается от всех последующих. Первый шаг к послушанию должен был увести Петра от сетей, с корабля, а юношу увести от богатства. Только в этом новом состоянии, творимом послушанием, и можно уверовать.

Этот первый шаг лишь вначале можно расценить как внешний показной жест, состоящий в обмене одного спо­соба существования на другой. Этот шаг может сделать каждый. Человек в этом свободен. Это дело внутри justitia civilis, где человек свободен. Петр может не обратиться в веру, но бросить свои сети он может. Если идти из содер­жания Евангелий, то видно, что уже с первым шагом требуется дело, которое отражается на всей целокупности жизни. Римская Церковь допускала такой шаг только как исключительную возможность для монашества, в то вре­мя как для остальных верующих хватало готовности, безусловно, подчиняться Церкви и ее заповедям. В лютеровских сочинениях о вероисповедании также самым серьезным образом признается важность первого шага: после того, как в основе устранена опасность синергетического недоразумения, можно и должно освободит про­странство для первого зримого деяния, которое требует­ся для веры, – это шаг к Церкви, в которой проповедует­ся слово спасения. Это должен быть совершенно свобод­ный шаг. Приди в Церковь! ты можешь это в силу твоей человеческой свободы. Ты можешь в воскресенье оставить дом и идти на проповедь. Если ты не делаешь этого, ты са­мовольно исключаешь себя из того пространства, где мож­но уверовать. В лютеровских писаниях о вероисповедании заверяется тем самым, что известна ситуация, при кото­рой можно уверовать, равно как и такая, при которой ве­ра невозможна. Хотя это познание остается сокрытым, по­чти стыдящимся вида самого себя, оно, однако, присутству­ет именно как одно и то же понимание значения первого шага как внешнего поступка.

Если это познание неуязвимо, тогда, во-вторых, следу­ет сказать, что этот первый шаг как чисто внешний посту­пок есть и остается мертвым плодом закона, каковой сам по себе никогда не ведет ко Христу. Новое бытие, вы­разившись лишь во внешнем поведении, останется ста­рым; это будет в лучшем случае некое новое жизненное установление, новый стиль жизни, который не имеет ничего общего с новой жизнью со Христом. Пьяница, бро­сающий пить, богач, раздающий деньги, становятся через такие поступки свободными от вина и денег, но не от са­мих себя. Каждый из них останется всецело при себе са­мом, возможно, ближе, чем прежде, к себе самому; он це­ликом останется среди требований, определяемых труда­ми умирающей старой жизни. Хотя дело должно быть сде­лано, само по себе оно, однако, не выводит из смерти, непослушания, безбожия. В случае если мы поймем наш первый шаг как предпосылку к обретению благода­ти, веры, то мы этим уже совершенно отрезаны от благо­дати. При этом во внешнее поведение включается, все, что мы можем назвать образом мыслей, благими намерения­ми, все, что Римская Церковь называет facere quod in se est. Если мы делаем первый шаг с намерением поставить се­бя в ситуацию возможного обретения веры и при этом воз­можность обретения веры остается ничем иным, как по­ведением, как новой жизненной возможностью нашего старого бытия, к тому же ложно понятой, – мы остаемся в безверии.

И все-таки внешний поступок должен осуществиться, ведь нам надо прийти к ситуации, дающей возможность обретения веры. Нам надо сделать шаг. Что это значит? Это значит, что такой шаг будет правильным только в том случае, если мы его делаем, глядя не на свершение, которое надо сделать, но только на Слово Иисуса Христа, Ко­торый зовет нас к тому. Петр знает, что ему нельзя само­вольно сойти с лодки – не то этот первый шаг обернулся бы худо, – потому и взывает: «Дозволь мне прийти к Тебе по воде», и Христос отвечает: «Иди». Итак, Христос должен призвать, и этот шаг можно сделать единственно только по Его слову. Этот призыв – Его благодать, которая зовет в новую жизнь. Но теперь, когда Христос призвал, Петр должен сойти с лодки, чтобы прийти ко Христу. Так пер­вый шаг послушания уже фактически становится делом веры в слово Христа. Но вера как вера не была бы пол­ностью понята, если исходить из того, что первый шаг во­все и не нужен, поскольку вера-то уже есть. В этом отношении нужно хорошенько взвесить высказывание: пре­жде чем можно будет уверовать, сперва надо сделать шаг к послушанию. Неповинующийся не может верить.

Ты жалуешься на то, что не можешь уверовать? И ни­кто не может удивляться тому, что ему не прийти к вере, пока он в том или ином положении, находясь в сознатель­ном непослушании, уклоняется или противится заповеди Христа. Ты, со своими страданиями, враждебностью, на­деждой, своими жизненными планами, своим разумом, не хочешь подчиниться заповеди Христа? Не удивляйся, что ты обделен Св. Духом, что им о чем не можешь просить, что твоя просьба о вере остается пустой! Иди скорее и при­мирись со своим братом, оставь грехи, которыми ты поко­рён, и ты снова сможешь уверовать! Если ты хочешь от­вергнуть взыскующее слово Бога, не бывать для тебя и Его милостивому слову. Как ты можешь искать единения с Тем, Кого ты сознательно избегаешь? Непослушный не мо­жет веровать, верует только послушный.

Здесь милостивый призыв Иисуса Христа к следова­нию обращается в жесткий закон: Исполни это! Оставь то! Сойди с лодки к Иисусу! Кто извиняет своей верой или сво­им неверием свое фактическое непослушание призыву Христа, тому Он говорит: Сперва будь послушен, исполни должное, оставь все, что тебя связывает, откажись от все­го, что разделяет тебя с волей Господа! Не говори: У меня нет веры в это. У тебя ее нет, пока ты остаешься в непо­слушании, пока не хочешь сделать первого шага. Не го­вори: У меня есть вера, и я более не нуждаюсь, в первом шаге. У тебя нет ее, и, пока и поскольку ты не хочешь сде­лать первого шага, ты коснеешь в неверии, в кажимости смиренной веры. Вот она, порочная уловка – метаться от недостаточного послушания к недостаточной вере и сно­ва к недостаточному послушанию. Это есть непослушание «верующих» там, где востребовано их послушание, когда они признают свое неверие и учиняют игры с этим при­знанием (Мк. 9:24). Веруешь — так сделай первый шаг! Он ведет к Иисусу Христу. Не веруешь – так сделай тот же самый шаг, он велен тебе! Вопроса о твоей вере или неве­рии тебе не избежать, но дело послушания поможет тебе сделать это немедленно. В нем заложена ситуация, при ко­торой вера возможна и действительно существует.

Итак, ситуацию дает не нечто, но ситуацию, при ко­торой ты можешь уверовать, дает тебе Бог. В первой ситуации надо прийти к тому, чтобы вера сделалась дей­ствительно верой, а не самообманом. Именно потому, что речь идет об истинной вере в Иисуса Христа, потому, что вера была и остается целью («от веры в веру», Рим. 1:17), эта ситуация непростительна. Кто здесь слишком быстро или слишком по-протестантски запротестует, тот должен спросить себя: а не является ли то, за что он вступается, даровой благодатью? Ибо в самом деле оба высказы­вания, в силу того, что они поставлены рядом, могут и не дать толчка к истинной вере, тогда как каждое само по се­бе становится большим искушением. Только верующий по­слушен – это сказано повинующемуся среди верующих; только послушный верует – это сказано верующему среди повинующихся. Если оставить только первое высказыва­ние – верующий получит даровую благодать, т.е. про­клятье; оставить только второе – верующий получит труд, т.е. проклятье.

Исходя из этого, мы должны принять только один взгляд на христианскую заботу о спасении души. Для пастыря большое значение заключено в том, что он говорит исходя из знания обоих положений. Нужно знать, что жа­лобы на недостаток веры всегда проистекают из уже или пока еще не осознанного непослушания и что для этих жа­лоб всегда находится утешение в даровой благодати. Но при этом непослушание остается нетронутым, и слово о благодати само устремляется к утешению, которым сам се­бя ободряет непослушный, к прошению грехов. Но при этом Благая Весть для него пуста, он более ее не слышит. И пусть он тысячекратно отпустит себе грехи, однако он все же не в состоянии поверить в действительное отпуще­ние – как раз потому, что оно на самом деле ему и не да­но. Неверующий питается даровой благодатью, так как упорствует в непослушании. В нынешней христианской заботе о спасении души это довольно частая ситуация. Нужно теперь прийти к тому, чтобы человек через само­вольное прощение своих грехов закоснел в непослуша­нии, чтобы он притворялся, будто не способен познать до­бро и заповеди Господа. Это будет двусмысленно и приве­дет к многоразличным толкованиям. Это затемняет изна­чально ясное еще осознание непослушания и ведет к закоснению. Здесь неповинующийся берет сам себя под стра­жу и запутывается, потому что он уже не может слышать Слово. Здесь нельзя верить поступкам. Можно предста­вить такой разговор между таким вот закосневшим и пастором. «Я больше не способен верить». – «Слушай Слово, оно тебе проповедуется!» – «Я слушаю, но оно мне ничего не говорит, оно для меня пусто, оно проходит ми­мо меня». – «Ты не хочешь слушать». – «Нет, напротив, хочу». Здесь, дойдя до этого момента, разговор прервется, потому что пастор не знает, к чему он. Он знает всего одно высказывание: Только верующий повинуется. Этим вы­сказыванием он не сможет помочь закосневшему, запу­тавшемуся человеку, который и так ведь не имеет этой ве­ры – и не может иметь. Пастор думает уже, что он стоит перед последней загадкой: что одним Бог дает веру, а дру­гим отказывает в ней. И с этой мыслью капитулирует. Пу­таник остается один, печально примиряясь, со своей на­пастью. Однако именно здесь – поворотный пункт разго­вора. И поворот кардинальный. Исчерпаны аргументы, во­просы, и нужды другого так и не будут восприняты всерь­ез, тем более – сам этот другой, пытающийся скрыться за ними. Прорыв в крепость, которую он себе построил, про­исходит теперь с высказыванием: Только повинующийся верует. Разговор прерван, и следующие слова пастора зву­чат так: «Ты не повинуешься, ты отказываешься от послу­шания Христу, ты хочешь получить свою часть власти над тобой. Ты не способен услышать Христа, потому что ты не повинуешься, ты не можешь верить, благодати, потому что не хочешь повиноваться. Ты коснеешь сердцем в непо­слушании Христу. Незадача твоя – в твоих грехах». Ны­не Христос Сам явился вновь, сейчас Он изгоняет дьяво­ла из ближнего, спрятавшего самого себя за даровой благодатью. Сейчас подходит уже к тому, что пастор держит наготове оба высказывания: Только повинующий­ся верует, только верующий повинуется. Он должен быть призван именем Христа к послушанию, к деянию, к первому шагу. Оставь то, что тебя привязывает, и следуй за Ним! В это мгновение все зависит от этого шага. Место, к которому был привязан непослушный, надлежит бро­сить, ибо в нем нельзя более услышать Христа. Беглец должен устремиться вон из своего укрытия, которое он устроил себе. За его пределами он снова сможет сво­бодно видеть, слышать, верить. Хотя и нельзя предстать перед Христом без того, чтобы дело не было сделано, мертвящее дело уже позади. Потому и ступил Петр на волнующееся море, что смог уверовать.

Итак, состав преступления краток: человек через вы­сказывание, что только верующий послушен, отравил себя даровой благодатью. Он пребывает в непослушании, уте­шая себя самопрощением и поэтому глух ко Слову Божь­ему. Ворваться в крепость не удастся, пока ему повторя­ется высказывание, за которым он спрятался. Должно со­вершить поворот, другой человек должен быть призван к послушанию: Только повинующийся верует!

Будет ли он, находясь в пути, прельщен собственными делами? Нет, он скорее будет ссылаться на то, что его ве­ра не есть вера, он сам выпутается из этой коллизии. Ре­шение должно освежить его. Так призыв Иисуса к вере и следованию Ему становится слышим.

С тем мы подошли к истории о богатом юноше.

 

«И вот, некто, подойдя, сказал Ему: Учитель благий! что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную? Он же сказал ему: что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог. Если же хочешь войти в жизнь [вечную], соблюди заповеди. Говорит Ему: какие? Иисус же сказал: не убивай; не прелюбодействуй; не кради; не лжесвидетельствуй; почитай отца и мать; и: люби ближнего твоего, как самого себя. Юноша говорит Ему: все это сохранил я от юности моей; чего еще недостает мне? Иисус сказал ему: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною. Услышав слово сие, юноша отошел с печалью, потому что у него было большое имение. Иисус же сказал ученикам Своим: истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное;»

(Матф.19:16-23).

 

Вопрос юноши о жизни вечной – это вопрос о опасе­нии, совершенно единственный серьезный вопрос. Но ведь это нелегко – правильно поставить этот вопрос. Ведь ясно, что юноша, который ясно выражает свой вопрос, в сущности ставит вопрос совершенно другой, так что фак­тически избегает вопроса. Он обращает свой вопрос к «учителю благому». Он хочет услышать мнение, совет, приговор по этому вопросу хорошего учителя, великого наставника. Он недвусмысленно дает это понять. Во-первых, для него это вопрос огромной важности, и Иисус дол­жен сказать что-то исполненное значения. Но, во-вторых, он ожидает от доброго учителя, великого наставника су­щественного высказывания, но все-таки не Божественно­го предписания, безусловно его обязывающего. Вопрос о жизни вечной для юноши есть вопрос, о котором он совсем не прочь, пожалуй, поговорить и поспорить с «Учителем благим». Но он сразу же ставится на место словом Иису­са. – «Что называешь ты Меня благим? Никто не благ, как только один Бог». Вопрос уже выдал его сердце. Он хотел бы поговорить с добрым раввином о вечной жизни, а сей­час: до него доходит, что в действительности он стоит не перед добрым учителем, но перед Самим Богом. Таким об­разом, он не получает иного ответа от Сына Божьего, кроме ясного указания на заповедь всеединого Бога. И получает не ответ «учителя благого», добавляющего свое мнение к ясной воле Божией. Иисус Сам указывает на единственно благого Бота и блюдет Себя как совершен­ный и послушный Сын Божий. Но если вопрошающий сто­ит перед Самим Богом, то он уличен как беглец от ясных Божьих заповедей, которые сам-то знает. Юноша ведь зна­ет-таки заповеди. Но загвоздка как раз в том, что он не мо­жет удовольствоваться ими, что ему хочется чего-то боль­шего. Его вопрос выказывается как вопрос самотворящей­ся и самосозидающейся набожности. Почему юноше не­достаточно ясных заповедей? Почему он ведет себя так, будто не знает ответа на свой вопрос? Почему он хочет об­винить Бога, если он в этом решающем жизненном вопро­се остается несведущим? Таким образом, юноша уже по­чти схвачен и предстал перед судом. От необязывающего вопроса о спасении он отозван к простому послушанию ясным заповедям.

Следует и вторая попытка к бегству. Юноша отвечает ему снова вопросом: «Какие?» В этом одном вопросе пря­чется сам Сатана. Ведь здесь был единственно возможный выход для того, кто поймал сам себя. Конечно, юноша знал заповеди, но кому не хочется узнать в полноте заповеди, какая заповедь припала именно ему, именно сейчас? Проявление заповедей многозначно и неясно, говорит юноша. Он видит не заповеди, но себя самого, свои про­блемы, свои коллизии. От ясных Божьих заповедей он уво­дит себя к интересной, но сугубо человеческой ситуации «этической коллизии». Не то тут неправильно, что он знает об этой коллизии, а то, что эта коллизия противопостав­ляется заповедям Бога. Заповеди же, напротив, даны как раз для того, чтобы покончить с этическими коллизиями. Этическая коллизия как этический прообраз человека по­сле его грехопадения является сама по себе протестом лю­дей против Боса. Змий вложил в раю эту коллизию в серд­ца первых людей. «Разве это сказано Богом?» От ясной заповеди и простодушного детского послушания человек об­ращается к нравственному сомнению, к указанию на то, что заповедь еще нуждается в комментарии и толковании. «Разве это сказано Богом?» Человек должен решит сам, силою своего знания о добре и зле, силой своей совести, – что есть добро. Заповедь многозначна, Бог хочет, что­бы человек истолковал ее и понял, решая свободно.

Этим уже отменено послушание заповеди. На место од­нозначного дела явилась двусмысленная мысль. Человек свободной совести хвалится перед дитятей послушания. Ссылка на нравственные коллизии это отказ от послу­шания. Это возврат от Божественной действительности к возможному для человека, от веры к сомнению. Итак, здесь неожиданно случается, что тот же самый вопрос, ко­торым юноша хочет скрыть свое непослушание, показы­вает его тем, что он есть, а именно человеком во грехе Это разоблачение явлено в ответе Христа. Названы ясные за­поведи Божьи. Тем, что Иисус называет их. Он подтверж­дает их как новые Божьи заповеди. Снова возникает юно­ша. Он еще надеется в необязывающем разговоре прорваться к вечным вопросам. Он надеется, что Иисус представит ему решение нравственных вопросов. Вместо это­го берется не вопрос, берется он сам. Единственный ответ на потребность в нравственных коллизиях – это заповедь Самого Иисуса, притом с требованием, более не дискутировать, но наконец повиноваться. Только дьявол представляет решение всех моральных коллизий, и оно таково. Останься при вопросах, и будешь свободен от послуша­ния. Иисус намекает не на проблемы юноши, а на самого юношу. Он совсем не так серьезно рассматривает колли­зию, очень серьезно воспринимаемую юношей. Серьезно для Него только одно, а именно то, чтобы юноша, наконец, услышал заповедь и повиновался. Именно там, где серь­езно воспринимается этическая коллизия, где она муча­ет и поработает человека, ибо не ведет его к делу свобод­ного послушания, – именно там разоблачается вся его безбожность, там он должен предстать в своей полной безбож­ной несерьезности, явить совершенное неповиновение. Серьезно только дело послушания, в котором завершает­ся и рушится коллизия, в котором мы обретаем свободу детей Божьих. Это Божий диагноз, поставленный юноше. И вот юноша дважды поставлен перед истиной слов Гос­пода. Ему больше не отвертеться от заповеди Бога. Само собой, заповедь ясна, и нужно ей следовать! Но – этого недостаточно. «Все это сохранил я от юности моей; чего еще недостает мне?» Будучи искренним в своих устремле­ниях, юноша убежден в этом ответе, как и во всем пред­шествующем. Как раз здесь заключается его своеволие по отношению к Иисусу. Он знает заповеди, он сохранил их, но полагает, что это вряд ли вся Божья воля, нужно добиться чего-то еще – чего-то чрезвычайного, исключи­тельного. Он хочет этого. Ясная Божья заповедь несовер­шенна, говорит юноша, убегая от истинной заповеди, пы­таясь в конце концов остаться при себе, чтобы самому су­дить о добре и зле. Теперь заповедь подтверждается, но од­новременно она подвергается фронтальному наступле­нию. «Все это сохранил я; чего еще недостает мне?» Еван­гелист Марк прибавляет в этом месте: «Иисус, взглянув на него, полюбил его» (10:21). Иисус видит, как безнадежно за­мкнулся этот юноша от слова Божия, как он неистовствует всем своим существом против живой заповеди, против скромного послушания. Иисус хочет помочь юноше. Он полюбил его. Поэтому Он дает ему последний ответ: «Ес­ли хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною» – трижды в этих словах к юноше обращается внимание следующее:

Во-первых, вот Он, здесь и сейчас, Иисус, Который по­велевает, Иисус, Который был для юноши учителем бла­гим и стал единственно благим Богом, во всесилии Своего права сказать последнее слово и заповедь. Юноша, до­лжен осознать, что перед ним стоит Сам Сын Божий. Это было сокрытое от юноши Сыновство Иисуса, позволяющее Ему быть с Отцом, с которым Он находится в совер­шенном единстве. Это то самое единство, согласно которо­му Иисус Сам говорит о заповедях Отца. Для юноши дол­жно стать недвусмысленно ясно, как он принимает при­зыв следовать. Это сумма всех заповедей, юноша должен жить в единении с Христом, Христос – цель заповеди. Этот Христос стоит сейчас перед ним и призывает его. Больше нет лазеек в сторону нравственных коллизий. Заповедь однозначна: Следуй за Мною.

Во-вторых, и этот призыв следовать нуждается в пояснении, чтобы не быть истолкованным превратно. Для юноши должно стать невозможным ложное понимание следования как некоего нравственного приключения, как захватывающе интересного пути (с которого при случае, правда, можно и сойти) и стиля жизни. Следование было бы, далее, понято тоже превратно, если бы юноша, воззрел на него как на последнее окончание своих прежних дел и вопросов, как на суммирование пройденного, как на завершение, усовершенствование, дополнение прежнего. Поэтому нужно недвусмысленно прояснит ситуацию, не допускающую возврата назад, необратимую ситуацию, и к тому же должно стать ясно, что она никоим образом не является лишь завершением прежнего. Эта требуемая си­туация создается требованием Христа принять доброволь­ную бедность. Она – существенная, душеспасительная сторона дела. Она призвана помочь юноше действитель­но понять и действительно повиноваться. Она соответству­ет любви Христа к этому юноше. Она только промежуточ­ный элемент между прежним путем юноши и следовани­ем. Но она – заметим – не идентична самому следованию, она не первый шаг следования, но – послушание, в котором следование будет единственно действительным, сперва юноша должен пойти, продать все и раздать ни­щим и потом прийти и следовать. Цель – следование, путь же в этом случае – добровольная нищета.

И, в-третьих, Иисус одобряет вопрос юноши о том, че­го ему еще недостает. «Если хочешь быть совершенным…» – это может создать видимость, будто здесь на самом деле говорится о некоем дополнении к прежнему. Это в том чис­ле и добавление, но такое, в котором уже предрешена от­мена прежнего. Юноша несовершенен именно до сих пор, ибо он неправильно понял заповедь и неправильно посту­пил. Он может сейчас понять ее как раз правильно и пра­вильно поступать в следовании, но сделать это вот имен­но только здесь, потому что к этому его зовет Иисус Хри­стос. В то время как Он одобрил вопрос юноши, тот бежит от него. Юноша спрашивает о своем пути к вечной жиз­ни, Иисус отвечает: Призываю тебя, и это всё.

Юноша искал ответа на свой вопрос. Ответ звучит: Иисус Христос. Юноша хотел слышать слово доброго учи­теля, но узнает, что это Слово и есть Тот Человек, Которо­го он спрашивает. Юноша стоит перед Иисусом, Сыном Божьим, вот она – встреча в ее полноте. Есть только «да» или «нет», послушание или непослушание. Ответ юноши – «нет». Юноша отошел, печалясь об этом, он разочаро­ван, обманулся в своих надеждах – и все-таки не спосо­бен оставить свое прошлое. У него было большое имение. Призыв следовать не имеет здесь никакого другого содер­жания, кроме Самого Иисуса, связи с Ним, единения с Ним. Однако не в восторженном почитании доброго учи­теля, но в повиновении Сыну Божьему заключается бы­тие последовавшего.

Эта история о богатом юноше имеет свое точное соот­ветствие в обрамляющем повествовании – в притче о милосердном самарянине.

 

«И вот, один законник встал и искушая Его, сказал: Учитель! что мне делать, чтобы наследовать жизнь веч­ную? Он же сказал ему: в законе что написано? как чита­ешь? Он сказал в ответ: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всею крепостию тво­ею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя». Иисус сказал ему: правильно ты отвечал; так поступай, и будешь жить. Но он, желая оправдать себя, сказал Иисусу: а кто мой ближний?»

 (Лк 10:25-29).

 

Вопрос у законника тот же самый, что и у юноши. Толь­ко здесь с самого начала утверждается, что это искупительный вопрос. Решение для искусителя уже известно. Оно должно заканчиваться апорией этической коллизии. От­вет Иисуса вполне походит на Его ответ богатому юноше. Вопрошающий в принципе знает ответ на свой вопрос, но затем и спрашивает, что знает, – он хочет избежать по­слушания Божьей заповеди. Для него оставлен только один выход. Делай то, что ты знаешь, и будешь жить.

Так отвоевана первая позиция. Но, как и в случае с юношей, тут же следует бегство в нравственную коллизию: А кто мой ближний? И великое множество раз с тех пор, как этот вопрос был легковерно и невежественно постав­лен искушавшим законоучителем, он имел вид серьезно­го и разумного вопроса, заданного ищущим человеком. Однако неверно прочитывалась причинность. В целом притча о милосердном самарянине есть единственное отражение и разрушение Иисусом этого вопроса как са­танинского. Это вопрос без конца и без ответа. Он проис­ходит из пустых споров «между людьми поврежденного ума, чуждыми истины», кто «заражен страстью к состязаниям и словопрениям». Из них «происходят зависть, рас­при, злоречия, лукавые подозрения, пустые споры» (1Тим 6,4 и след.). Это вопрос надменных, «всегда учащихся и ни­когда не могущих дойти до познания истины», они – «име­ющие вид благочестия, силы же его отрекшиеся» (2Тим 3,5 и след.). Они неспособны к вере, они спрашивают так, по­тому что сожжены «в совести своей» (1Тим 4,2.). потому что не хотят послушания Слову Божьему. Кто мой ближний? Есть ли ответ, указывающий, что это брат мой, соотечест­венник ли, собрат по общине или мой враг? Не дозволено ли с равным правом утверждать и отрицать и то и другое? И нет ли в конце этого вопроса смятения и непослушания. Да, этот вопрос – прекословие против самой Божь­ей заповеди. Ведь я же хочу быть послушным, а Бог мне не говорит, как мне это суметь. Божья заповедь двусмыс­ленна, она оставляет меня в вечном конфликте. Вопрос: Что мне делать? – был первым обманом. Ответ звучит: Ис­полняй заповеди, которые знаешь. Ты должен не спраши­вать, но делать. Вопрос: А кто мой ближний? – последний вопрос, рожденный сомнением или самозащитой, в кото­ром оправдывает себя непослушание. Ответ звучит: Ближ­ний есть ты сам. Иди и повинуйся в деле любви. Быть ближ­ним – это не аттестация другого, но требование к себе, – ничего более. В каждое мгновение, в каждой ситуации я истребован к действию, к послушанию. И буквально нет времени для всего прочего, чтобы справляться о другом. Я должен действовать и повиноваться, я должен быть ближним для другого. Если спросишь вторично, испуган­но, не должен ли я перед тем знать и обдумать, как мне поступать, – то при этом есть только один выход, а имен­но: я не могу знать и обдумать ничего другого, а поступать, как поступаю всегда, постоянно осознавая себя самого как истребованного. Что такое послушание, я узнаю, толь­ко повинуясь, а не спрашивая. И прежде всего в послу­шании познаю истину. Призыв Христа переносит нас из разлада совести к простоте послушания. Но богатый юно­ша был призван Иисусом в благодать следования Ему, искушающий же законник оттолкнут к заповеди.

 


ПРОСТОЕ ПОСЛУШАНИЕ.

 

Когда Иисус потребовал от богатого юноши доброволь­ной нищеты, то он знал, что здесь дано либо послушание, либо непослушание. Когда были призваны Левий от сбо­ра податей, а Петр от сетей, то было несомненно, что Иисус был серьезен в этом призыве. Они должны были оставить все и следовать за Ним. Когда Петр был призван ступить на волнующееся море, то он должен был ступить, сделать шаг. От него было потребовано единственное — бросить себя ради слова Иисуса Христа, надежно сохранить это слово, как все сокровища мира. Силы, норовившие встать между словом Иисуса и послушанием, были в то время столь же велики, как и ныне. Разум противился, совесть, ответственность, пиетет, да и сам закон с писаными прин­ципами пускали в ход все средства, чтобы предотвратить это беззаконное «увлечение». Но призыв Иисуса прорвал все это, и послушание было сотворено. Было явлено прос­тое послушание.

Если бы Иисус Христос через Священное Писание сегодня обратился так к одному из нас, то мы могли бы рас­суждать следующим образом: Иисус велит что-то совер­шенно определенное, это правда. Но если Иисус велит, то я должен знать, что Он требует не послушания зако­ну, но хочет от меня лишь одного, а именно: чтобы я уве­ровал. Моя вера не связана с нуждой, богатством и тому подобным, более того, я могу верить и в нужде, и в богат­стве. Но речь не о том, что у меня нет имения, а о том, что я пользуюсь имением так, как будто у меня его нет, я внут­ренне от него свободен, и мое сердце не принадлежит сокровищам. Итак, Иисус говорит: Продай имение твое! Но Иисус знает: не потому приходят к истине, что совершают внешний поступок, напротив, владей смиренно доб­ром, но владей так, будто у тебя его нет. Не отдавай свое­го сердца земным благам. Наше послушание слову Иису­са могло бы состоять в том, что мы отклоняем простое по­слушание непосредственно закону, чтобы затем быть послушными «в вере». И в этом мы отличаемся от богатого юноши. Он мог успокоить свою печаль не тем, что сказал бы себе: Я хочу остаться богатым, несмотря на слова Иисуса, но внутренне я хочу стать свободным от богатства и утешиться – при всей моей недостаточности – отпуще­нием грехов и в вере обрести единение с Иисусом; но он отошел с печалью и вместе с послушанием лишился и ве­ры. Притом юноша был полностью искренен. Он отделил себя от Иисуса, и в этой искренности, конечно, заложено больше обетования, чем в кажущемся единении с Иису­сом, покоящемся на непослушании. Из слов Иисуса с оче­видностью явствует, что этот юноша внутренне не спосо­бен освободиться от своего богатства. Вероятно, юноша, будучи человеком серьезным и устремленным, тысячекратно пытался это сделать. Но что пытался он неудачно – показывает тот факт, что в решающий момент, он не смог повиноваться слову Иисуса. Но и в этом юноша был ис­кренен. Мы же с нашей аргументацией вообще отлича­емся от библейских слушателей слов Иисуса. Если Иисус говорит кому-то: Оставь все и следуй за Мною, брось ре­месло, семью и отчий дом! – тот сознает: на этот призыв есть только ответ одного простодушного послушания, по­тому что этому послушанию придано обетование единении с Иисусом. Но мы могли бы сказать: Хотя призыв Иисуса «воспринят безусловно и строго», истинное послушание Ему состоит в том, что я как раз и остаюсь при моих тру­дах, в моей семье, – и там служу, притом будучи внутрен­не свободным. Но ведь Иисус мог бы призвать: Вон! – Мы же понимаем Его, как Он, собственно, и полагает это: Оста­вайся где есть! свободным так, как будто внутренне ушел. Или Иисус сказал бы: Оставьте заботы; мы, однако, разу­мели бы: конечно, мы должны заботиться и трудиться для наших домашних и для нас. Все прочее было бы безответ­ственным. Но внутренне мы должны быть свободными от таких забот. Иисус мог бы сказать: Если кто ударит тебя по правой щеке, подставь ему левую; мы же склонны по­нять: Истинная любовь к брату как раз и может стать ве­ликой именно в борьбе, именно в ответном ударе. Иисус может сказать: Ступайте сперва к Царству Божьему; и мы можем понять так: Сперва мы, конечно, должны устре­миться к остальным всевозможным вещам. Иначе как бы мы могли существовать? Пусть все соединит последняя внутренняя решимость — употребить все ради Царства Небесного. И везде та же самая, сознательная отмена прос­того, буквального послушания.

Как возможно такое увязывание? Разве что-нибудь случилось, чтобы над словом Иисуса учинялись такие игры? чтобы оно превратилось в мировое посмешище? Ведь если где в мире раздаются повеления, там отношения ясны. Отец говорит своему ребенку: Иди спать! – и ребенок хорошо знает, что к чему. Псевдобогословски выдрессированное дитя должно было бы рассуждать так Отец говорит: Иди спать. Он думает, я устал; он не хочет, чтобы я устал. Я одолею усталость, если пойду, поиграю. Итак, если отец говорит: Иди спать! – он, собственно, ду­мает: Иди играть. С такими рассуждениями и ребенок у отца, и гражданин у начальства столкнутся разве что с недвусмысленным языком, именно же с языком на­казания. И только по отношению к повелению Иисуса должно быть иначе. Здесь простое послушание может пре­вратиться в непослушание. Как это возможно?

Это возможно потому, что в основе такой подвижной ар­гументации лежит что-то совершенно правильное. Повеле­ние Иисуса богатому юноше или призыв к созданию ситуа­ции, в которой можно уверовать, фактически имеет толь­ко одну цель — призвать человека к вере в Него, т.е. к еди­нению с Ним. В конце концов человека ничто не связывает с тем или иным делом; но все привязывается к вере в Иисуса как Сына Божия и Спасителя. Ничто, в конце кон­цов, не связывает с бедностью или богатством, браком или безбрачием, ремеслом или отсутствием такового, но все связывается в вере. И, таким образом, мы правы, это возможно – верить во Христа в богатстве и в окружении мирских благ, – если владеть ими так, будто их у нас нет. Но эта возможность есть вообще последняя возможность христианского бытия, возможность перед лицом серьезно­го ожидания предстоящего второго пришествия Христа, и поистине это возможность не первая и не простая. Пара­доксальное толкование заповедей имеет свое христианское право, но никогда не дозволено вести дело к тому, чтобы упразднить простое понимание заповедей. Напротив, свое право и свою возможность в этом имеет только тот, кто в любой момент своей жизни способен всерьез прийти к про­стоте понимания, кто приобщился к Иисусу, к следованию Ему, пребывая в ожидании конца. Это бесконечно более тяжелая, по-человечески говоря, невозможная возмож­ность – понять призыв Иисуса парадоксально, и, как та­ковая, она подвержена внешней опасности слиться со сво­ей противоположностью, стать удобным выходом, бегством от конкретного послушания. Кто не уверен, что ему было бы много легче простодушно понять заповедь Иисуса и по­виноваться буквально, ну, например, действительно бросить земные блага вместо того, чтобы их получить, — у того нет и права на парадоксальные толкования слов Иисуса. Не­обходимо, таким образом, включать парадоксальные тол­кования заповедей Иисуса в буквальные.

Конкретный призыв Иисуса и простое послушание име­ют неопровержимый смысл. Иисус зовет к конкретному по­ложению, в котором в Него можно уверовать; поэтому Он так конкретно и призывает и хочет непременно быть по­нятым, потому что Он знает, что только в конкретном по­слушании человек становится свободен – для веры.

Где принципиально исключено простое послушание, там, повторим, из драгоценной благодати призыва Иису­са произойдет даровая благодать самооправдания. Там, однако, тем самым исполняется ложный закон, препят­ствующий слышать конкретный призыв Христа. Этот лож­ный закон есть закон мира, к которому устремляется, ко­торому соответствует закон благодати. Мир здесь прости­рается, не побежденный во Христе и не побеждаемый в ежедневном единении с Ним, будучи приведен к неподвижному, непробиваемому принципиальному закону. И благодать тогда, уже более не дар Бога Живого, с которым мы, вырываемся из мира, ставя себя в послушание Христу, но она всеобщий божественный закон, божественный принцип, о распространении которого на частные случаи только-то и идет речь. Принципиальная борьба против «законности» простого послушания сама устанавливает всеопаснейший закон, закон мира, и закон благодати. Принципиальная борьба против законности сама в высшей степени законна. Законность побеждается един­ственно через послушание благодатному призыву Иису­са следовать Ему, в котором закон сам исполняется и сохраняется через Иисуса.

Где принципиально устраняется простое послушание, там проводится неевангельский писаный закон. Предпо­сылка для хорошего знания Св. Писания становится затем ключом к такому его пониманию. Но этот ключ тут – не живой Христос, творящий суд и посылающий благодать, и орудование этим ключом уже более не лежит исключи­тельно в воле Духа Святого; ключ к Св.Писанию и есть всеобщее учение о благодати, и нам дано владеть им. Проб­лема следования обнаруживает себя здесь как герменевтическая проблема. Евангельской герменевтике надлежит быть ясной, чтобы можно было, не затрагивая дальней­шего, идентифицировать нас с теми, кто призван Иисусом; и более того, призванные принадлежат самому Писанию вместе со Словом Божьим и Благой Вестью. В проповеди мы слышим не только ответ Иисуса на вопрос ученика, ко­торый как бы и наш вопрос, – но вопрос и ответ вместе, как и слово Писания, являются предметом Благой вести. Простое послушание герменевтически было бы истолко­вано неправильно, если бы мы действовали одновременно с призванным и хотели бы следовать. Но Христос, о ко­тором благовествуется нам в Св.Писании, в целокупности Своего Слова дарит веру только повинующемуся и только ему. Мы можем и должны идти не назад, за слово Пи­сания и реальные события, — напротив, мы призваны всеми словами Писания, именно потому, что мы хотим при­нять Писание не как принцип, будь это учение о благодати, а как законную власть.

Итак, парадоксальное толкование заповедей Иисуса включает и простое понимание – именно потому, что мы стремимся благовествовать о Христе, а не закон исполнить. Поэтому теперь почти излишне спорить, исходя из этого простого послушания, составляющего определенную заслугу человека, о facere quod in se est, об исполненных предпосылках веры. Послушание призыву Иисуса никогда не бывает самоуправством человека. Это также отнюдь не что-то вроде раздачи имения во имя уже истребованного послушания; так непременно выходит не послушание Иисусу, а свободное принятие собственного стиля жизни, христианского идеала, францисканского идеала бедности. А то прямо в раздаче имения человек мог бы утвердить самого себя и свой идеал – не заповедь Иисуса, не свободу от себя – и ещё больше пленился бы собой. Шаг к ситуации как раз не есть предложение человека Иисусу, но всегда милостивое предложение Иисуса человеку. Только там шаг легитимен, где он делается, таким образом, но там он, впрочем, уже не является свободной волей человека.

«Иисус же сказал ученикам Своим: истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное; и еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие. Услышав это, ученики Его весьма изумились и сказали: так кто же может спастись? А Иисус, воззрев, сказал им: человекам это невозможно, Богу же все возможно».

(Матф.19:23-26)

Изумление учеников в ответ на слова Иисуса и их вопрос, кто же может спастись, показывает, что случай с богатым юношей они сочли не за единичный случай, но совершенно за общее правило. Они ведь не спросили: Какому богатому? – но только вообще: «Кто» же может спастись? – ведь именно потому, что все, все ученики принадлежали к этим богатым, которым трудно войти в Царство Небесное. Ответ Иисуса подтверждает такое толкование Его слов учениками. Спастись, следуя Христу это не человеческая возможность; однако Богу все возможно[3].

 


 

[3] На странице, как видит читатель, осталось много места, ко­торое переводчик (он же наборщик) хочет занять цитатой из Лютера, у которого есть сходные рассуждения, а то как бы рассуждения Бонхёффера не показались какому-нибудь чи­тателю, не знакомившемуся специально с этой традицией, не­обычными и не имеющими примера в прошлом (о «даровой» – или «обесцененной» – благодати можно прочесть в послесловии). Сравним с тем, что пишет Лютер на ту же тему.

«Бог доподлинно обещал Свою благодать смиренным, т.е. тем. кто поверил в свою погибель, и отчаялся в себе. Однако чело­век не может полностью смириться до той поры, пока он не знает, что его спасение нисколько не зависит от его собствен­ных усилий, стремлений, воли или деяния, а целиком зависит от воли, усилия, желания и деяния другого, а именно от одно­го лишь Бога. Ибо, коль скоро человек убежден, что он хоть что-нибудь может сделать для своего спасения, он пребывает в самоуверенности и не отчаивается в себе полностью, не смиряется перед Богом, но воображает, что существует какое-то место, время, доброе дело, и надеется, или, по крайней мере, желает с их помощью обрести спасение. Тот же, который дей­ствительно нисколько не сомневается в своей полной зави­симости от воли Божьей, кто полностью отчаялся в себе, тот ничего не выбирает, но ждет, как поступит Господь. Он ближе всего к благодати, к тому, чтобы спастись».

 Мартин Лютер. О рабстве воли. – В кн.: Эразм Роттердамский. Философские произведения.

М. «Наука», 1987, с.329.

 

СЛЕДОВАНИЕ ХРИСТУ И КРЕСТ

 

«И начал учить их, что Сыну Человеческому много должно пострадать, быть отвержену старейшинами, первосвященниками и книжниками, и быть убиту, и в третий день воскреснуть. И говорил о сем открыто. Но Петр, отозвав Его, начал прекословить Ему. Он же, обратившись и взглянув на учеников Своих, воспретил Петру, сказав: отойди от Меня, сатана, потому что ты думаешь не о том, что Божие, но что человеческое. И, подозвав народ с учениками Своими, сказал им: кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее. Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою? Ибо кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда приидет в славе Отца Своего со святыми Ангелами».

(Мк 8, 31-38).

 

Призыв следовать находится здесь в связи с воз­вещением о страдании Иисуса. Иисусу Христу должно пострадать и быть отвержену. Это долженствование Божь­его обетования, которым исполнено Писание. Страдание и отвержение – не то же самое. Ведь в страдании Иисус мог быть прославлен как Христос. В страданиях Он мог бы сни­скать полное сострадание и преклонение мира. Страдание могло нести в себе свою самоценность, свою славу и свою заслугу. Иисус же в страдании – это отверженный Христос. Отверженность лишает страдание заслуги и славы. Страдание должно быть позорным. Страдание и отвер­жение – это обобщающее выражение Креста Господня. Умереть на кресте значит страдать и умереть отвержен­ным и брошенным. Иисус должен страдать и быть отвер­женным в силу божественной необходимости. Всякая по­пытка устранить эту необходимость – сатанинская. И пря­мо там из круга выходит ученик; ибо он не хочет такого Христа – Христа оставленного. То, что Петр, столп Церк­ви, становится здесь виновным непосредственно в силу своего исповедания Иисуса Христа, и своей участливости к Нему, – показывает, что Церковь с самого начала была уязвлена Христом Страдающим. Она не хочет такого Бо­га, и она, Церковь Христова, не закон страдания хочет навязывать через своего Господа. Прекословие Петра выра­жает его недовольство тем, что нужно себя посылать на страдания. В этом угроза Церкви, исходящая от сатаны. Он хочет оторвать ее от креста ее Господа.

Так для Иисуса возникает необходимость: ясно и внят­но отнести к Своим ученикам неизбежность страдания. Как Христос есть Христос, страдающий и отверженный, так и ученик есть ученик страдающий и отверженный, сораспятый. Следование Христу как связь, с личностью Иису­са Христа ставит последовавшего под закон Христа, т.е. под Крест.

Но возвещение этой неотъемлемой истины ученикам начинается, как это ни странно, с того, что Иисус еще раз освобождает Своих учеников. «Если [4]кто хочет идти за Мною», – говорит Иисус. Ведь это не само собой разуме­ется, и не только среди учеников. Ведь никто не может быть, принуждаем, и не от каждого даже можно ожидать это­го, больше того: «Если кто» хочет следовать, противясь другим предложениям, обращенным к нему. И снова все упирается в решение, в само следование, в котором пре­бывают ученики, снова все рушится, все оставляется без ответа, без решения, ожидания и принуждения.

То, что сейчас должно быть сказано, имеет решающее зна­чение. Итак, повторимся: прежде чем будет возвещен закон следования, ученики сами должны стать свободными.

Если «кто хочет идти за Мною, отвергнись от себя». Как сказал Петр, отрекаясь от Христа: я не знаю этого Чело­века, – так и последовавший должен сказать это, только – самому себе. Самоотречение никогда не должно изоби­ловать единичными актами самоистязания или аскети­ческих упражнений; оно не означает самоубийства, по­скольку сюда может быть привнесено своеволие челове­ка. Осуществить самоотречение означает только познать Христа, видеть уже не себя самого и не путь, слишком тяжкий для нас, но только Его, Который идет впереди. Более того, самоотречение как бы говорит: Он впереди, крепко держись Его.

«– и возьми крест свой». В том, что Иисус подготавли­вал Своих учеников к этому слову словом о самоотрече­нии, была Его благодать. Если мы действительно забыли о себе, больше не знаем себя, то только тогда мы будем готовы нести крест ради Него. Если мы знаем только Его – более не зная скорби креста, то мы видим только Его. Мы не смогли бы это перенести, если бы Иисус не так ободряюще приготовил нас к этому слову. Но Он так вра­зумил нас, чтобы воспринять это слово как благодать. Оно приводит нас к радости следования Ему и укрепляет нас в ней.

Крест – не бедствие и горькая судьбина, но страдание, происходящее от единения с Иисусом Христом, и только с Ним. Крест – это не случайное, а необходимое страда­ние. Крест – не страдание, связанное с природным быти­ем, но страдание, связанное с бытием Христа. Крест вооб­ще и по существу есть не только страдание, но страдание и отверженность, строго говоря, отверженность ради Хрис­та, а не ради любого иного поведения или учения. Христи­анство, переставшее серьезно воспринимать дело следования Христу, сделавшее из Евангелия всего лишь деше­вую утешительную веру, в прочем же твердящее о несообщаемости христианского и природного бытия, – должно понимать крест как ежедневное неудобство, как напасть и тоску для нашей природной жизни. При этом забывается, что крест всегда означает как раз отвержен­ность, что позор страданий неотъемлем от креста. Быть брошенным в страдания, быть презираемым и покинутым людьми, как в несмолкающем плаче псалмопевца, – этот существенный признак крестных страданий христианство уже не сможет постигнуть, не будучи способным, разли­чить природное и христианское бытие. Крест есть сострадание с Христом, страстями Христа. Только единение с Христом, осуществляющееся в следовании Ему, всерьез предстоит Кресту.

«– и возьми крест свой» – он уже готов, испокон, его следует только поднять. При этом, однако, никто не должен считать, что ему надо искать какой-либо крест, самоволь­но добиваться страданий, говорит Иисус; каждому уже приготовлен его крест, определенный и назначенный ему Богом. Он должен перенести определенную ему меру стра­дания и отверженности. Мера эта для каждого своя. Одного Бог удостаивает большим страданием, даря ему благодать мученичества, силу другого не обязательно бу­дет испытывать. Однако же это Единый Крест.

И он возложен на каждого христианина. Первое стра­дание Христа, о котором должен узнать каждый, – это при­зыв, который истребует нас из связей этого мира. Это уми­рание ветхого человека во встрече с Иисусом Христом. Вся­кий, кто последовал, отдает себя в смерти Иисусу, преда­вая свою жизнь смерти, – так это вначале; крест не есть ужасный конец счастливой набожной жизни, наоборот, он стоит в начале единения с Иисусом Христом. Каждый призыв Христа ведет к смерти. Должны ли мы, подобно первым ученикам, бросить дом и дела, чтобы следовать за Ним, или вместе с Лютером выйти из монастыря к мирским делам, – в обоих случаях нас ожидает смерть, смерть в Иисусе Христе, отмирание нашего старого существа в призыве Иисуса. Поскольку призыв Иисуса к богатому юноше несет для него смерть, поскольку следовать может только тот, кто умер по своей воле, поскольку каждая заповедь Иисуса означает для нас умереть со всеми на­шими желаниями и страстями и поскольку мы не можем желать нашей собственной смерти, – поэтому Иисус Христос и должен в Своем слове быть нашей смертью и нашей жизнью. Призыв следовать Иисусу, крещение во имя Иисуса Христа есть смерть и жизнь. Призыв Христа, крещение обязывает христианина к ежедневной борьбе против греха и дьявола. И таким образом каждый день, искушая плотью и миром, приносит новое страдание Иисусу Христу об ученике. Наносимые раны и шрамы, причиняемые христианину в этой борьбе, есть живой знак общности крестного единения с Иисусом. Однако никого из христиан не пощадит еще и другое страдание и другое бесчестие. Несмотря на то, что лишь собственное страдание Христа есть страдание-примирение, надо уяснить, что поскольку Христос страдал за грехи мира, поскольку на Него упала вся тяжесть вины и поскольку Иисус Христос посвящает плоды своих страданий тем, кто Ему следует – именно поэтому искупление и грех падает так же и на уче­ника, покрывая, его громким позором и выталкивая как козла отпущения из городских ворот. Так христианин ста­новится носителем грехов и вины других людей. Он дол­жен был бы под этим обессилеть, если бы сам нес все грехи. Но он может силою страданий Христа превозмочь грехи, которые пали на него. Христианину выпадает бремя – но­сите бремена друг друга, и таким образом исполните за­кон Христов (Гал.6:2). Как Христос несет наше бремя, так и мы должны нести бремя наших братьев; закон Христа, который должен быть исполнен, есть несение креста. Бре­мя брата, которое я взял на себя, это не только его внеш­няя участь, его характер и способности – но в собственном смысле его грехи. Я могу носить их не иначе, как только соучаствуя в них, прощая их силою креста Господня. Так призыв Иисуса взять крест привязывает каждого последовавшего к прошению грехов. Прощение грехов есть заповеданное ученикам страдание Христа. Возложенное на всех христиан.

Но как же ученику узнать, что его крест? Он воспри­мет это, если воспоследует за страдающим Господом, он узнает свой крест в единении с Ним.

Итак, страдание есть отличительный знак последовавшего за Христом. Ученик не выше учителя. Следование есть passio passive, обязательность страдания. Так Лютеру могло быть заплачено страданием под знаком ис­тинной Церкви. Так подготовка, лютеранского вероисповедания Церкви была определена как сообщество тех, «кто будет гоним и мучим за Евангелие». Кто не хочет взять свой крест, кто не хочет отдать свою жизнь страданию и отверженности, тот утрачивает единение с Христом, он – не последовал. Но кто теряет свою жизнь в следовании Христу, в несении креста, тот вновь обретает ее в следовании, в крестном единении с Господом. Не следовать Христу – значить стыдиться Господа, стыдиться креста, соблазняться у креста.

Следование Христу есть единение со страждущим Гос­подом. Страдание христианина не есть поэтому нечто странно-неприятное. Напротив, оно есть чистая благодать и радость. Свидетельства о первых мучениках Церкви указывают на то, что Христос преображает Своих последователей в момент высшего страдании через не поддаю­щуюся описанию веру в Его близости и единение. Так в самой ужасной муке, которую они претерпевали во имя своего Господа, на их долю выпала высшая радость и блаженство единения с Ним. Одоление страданий указано для них единственно в несении креста. Это имеет значение для всех, кто следует за Христом, поскольку это значимо и для Самого Христа.

 

«И, отойдя немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты. […] Еще, отойдя в другой раз, молился, говоря: Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя».

(Матф.26:39,42)

 

Иисус молит Отца о том, чтобы Его миновала чаша, и Отец слышит просьбу Сына. Чаша страдания минует Иису­са, но единственно тем, что Он выпьет ее. Иисус это знает, когда Он во второй раз становится на колени в Гефсиманском саду, моля, чтобы страдание миновало – тем, что Он его претерпит. Именно в перенесении он и победит страдание. Его крест есть одоление страдания.

Страдание есть богоудаленность. Поэтому тот, кто уже пребывает в единении с Богом, может не страдать. Христос подтверждает это высказывание, содержащееся в Ветхом Завете. Поэтому Он берет на Себя страдание всего мира и этим его побеждает. Он целиком переносит богоудаленность. Чаша минует именно тем, что Он выпивает ее. Иисус хочет одолеть страдания мира, поэтому Он должен испы­тать их. Хотя страдание и есть богоудаленность, однако в приобщении к страданиям Иисуса Христа страдание одо­левается страданием же и непосредственно в страданиях даруется единение с Господом.

Страдание должно быть перенесено, чтобы оно мино­вало. Либо мир должен перенести его и погибнуть – либо оно выпадает Христу и одолевается Им. Так страдает Хри­стос, предстательствуя за весь мир. Только Его страдание есть искупительное страдание. Но община теперь знает, что страдание мира ищет одного носителя. Так страдание выпадает ей, следующей за Христом, и она переносит его тем, что его претерпел Христос. Община стоит перед Бо­гом за весь мир тем, что следует Ему, неся крест.

Бог есть Бог претерпевания. Сын Божий претерпел на­шу плоть, поэтому Он претерпел Крест, Он претерпел на­казание за все наши грехи и тем сотворил примирение. Так призван претерпеть и воспоследовавший. Существо христианства состоит в претерпении. Как Христос, претер­певая, сохраняет единение с Отцом, так и претерпевание последовавших есть единение с Христом. Человек, конеч­но, может стряхнуть бремя, возложенное на него. Но при этом он будет свободен не от бремени вообще, а претерпит гораздо большее, непереносимое бремя. Он понесет вы­бранное им же бремя самого себя. Иисус призвал всех, страждущих и обремененных, отбросить это иго и принять на себя Его иго, которое благо, и Его бремя, которое легко. Его иго и Его бремя – это Крест. Нести этот крест – не бедствие и не сомнение, но отрада и душевный мир, на­ивысшая радость. Здесь мы перестаем идти под нами же сотворенным законом и бременем, идя под игом Того, Кто знает нас и Кто Сам идёт под игом. Под Его игом мы находимся в явственной близости и единении с Ним. Он есть Тот, Кого находит воспоследовавший, если он берет свой крест.

«Ступай не по твоему разумению, но выше твоего разумения; сойди в неразумение, и я дам тебе разумение. Неразумение – вот правильное разумение; не знать, куда идешь, это знать наверняка, куда ты идешь. Мое разумение делает тебя совсем неразумеющим. Так пошло от Авраама, с его родины, и не ведалось, куда. Он отдал себя моему знанию, бросив свое знание, и пришел верным пу­тем к верному завершению. Смотри, это крестный путь, ко­торого ты можешь и не найти, но я должен вести тебя, как слепого; притом не ты, человек и тварь, но я, я сам, через мой дух и слово, хочу, наставить тебя на путь истинный, и ты внутренне преобразишься. Не труды, которые ты же­лал бы избрать, не страдания, которые желал бы придумать, – но вот это причитается тебе вопреки твоему выбору, мыслям и страстям, и следуй, я зову, будь учеником, уже время, учитель твой явился» (Лютер).

СЛЕДОВАНИЕ И ОДИНОКИЙ ЧЕЛОВЕК

 

«Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца сво­его и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником».

(Лк 14:26)

 

Призыв Иисуса следовать делает ученика одиноким. Хочет он того или нет, он должен решиться, он должен ре­шиться сам. Это не собственный выбор – устремиться, что­бы стать одиночкой – но Христос делает призванного оди­ночкой. Каждый призван наедине. И следовать он должен наедине. Боясь этого одинокого бытия, человек ищет за­щиты в людях и вещах, вокруг себя. Он вдруг обнаружи­вает всю свою ответственность и цепляется за нее. Он хо­чет принять решение под ее покровом, но стоять перед Иисусом не наедине, взирая единственно на Него. Но не отец и мать, не жена и ребенок, не народ и история в этот час стоят перед призванным. Христос хочет привести че­ловека к уединению, ему не следует видеть ничего, кроме Того, Кто его зовет.

В призыве Иисуса уже явлен разрыв с природной на­личностью, в которой живет человек. Не тот, кто последо­вал, производит его, но Сам Христос, когда зовет, уже про­извел его. Христос вырвал людей из мирской непосредст­венности, поставив их непосредственно перед Собой. Ни один человек не может следовать Христу без того, чтобы не признать и не подтвердить уже совершившийся раз­рыв. Не произвол самоуправной жизни, но Сам Христос ведет ученика к разрыву.

Почему это должно быть так? Почему не дано враста­ния, не связанного с разрывом, медленного целительного продвижения от природного порядка к единению с Хрис­том? Что за досадная сила становится между людьми и по­рядком их природной жизни, данным Богом? Этот разрыв – не законнический методизм? Не есть ли это угрюмое пре­небрежение благими дарами Бога, которые не имеют ни­чего общего со свободой христианина? Верно, и в самом де­ле что-то возникает между тем, кто призван Христом, и усло­виями его природной жизни. Но это не угрюмое презрение к жизни, не закон благочестия, а жизнь и Евангелие как таковое, Сам Христос. Он поставил Себя, вочеловечившись, между мной и мирской наличностью. И я больше уже не могу поворотить назад. Он – в центре. Он лишил призван­ного непосредственного отношения к вещам. Он хочет быть средством, все должно произойти только через Него. Он сто­ит не только между мной и Богом. Он также стоит как раз в центре между мной и миром, между мной и другими людь­ми и вещами. Он Посредник, не только между Богом и че­ловеком, но также между человеком и человеком, между человеком и действительностью. Поскольку все в мире для Него и через Него (Ин 1,3; 1Кор 8,6; Евр 1,2;), то Он – един­ственный Посредник в мире. И, нет начиная с Христа, не­посредственных отношений ни между людьми, ни к Богу, ни к миру; посредником хочет быть Христос. Хотя доста­точно напрашиваются боги, предлагающие человеку непосредственный подход, хотя мир всеми средствами пыта­ется стать непосредственным для человека – но как раз в этом-то и есть вражда к Христу, Посреднику. Боги и мир хотят отнять у Христа то, чего Он их лишил, – чтобы стать непосредственно перед человеком. Разрыв с вовлеченнос­тью в мир есть не что иное, как познание Христа как Сы­на Божия, Посредника. Этот разрыв никогда не бывает произвольным актом, в котором человек отрекается от свя­зи с миром ради некоего идеала, смешивал незначитель­ный идеал с величайшим. Это было бы прельщение, самовластие и снова – вовлеченность в мир. Ученик Иисуса отделяет себя от мира и вещей только признани­ем совершившегося факта, а именно: что Христос есть По­средник. Поскольку призыв Христа должен быть понят не как идеал, а как Слово Посредника, то он завершает во мне этот свершившийся разрыв с миром. Если речь тут идет об отмеривании идеалов, то при всех обстоятельствах нужно отыскать баланс, который потом может склонить­ся в пользу христианского идеала; но он никогда не должен быть односторонним. Исходя из идеальности, из жизненной «ответственности», нельзя было бы оправдать это – обесценение природного жизнеустройства по отно­шению к христианскому жизненному идеалу. Напротив, мне хотелось бы сказать очень много в пользу противопо­ложной оценки – ясное дело, прямо исходя из христиан­ской идеальности, христианской этики, ответственности и совести! Но поскольку речь идет совсем не об идеале, цен­ностях и ответственности, а о свершившихся фактах и их признании, то есть и о Личности Самого Посредника, Ко­торый поставил Себя между нами и миром, – то потому положен только разрыв с непосредственной вовлеченно­стью в жизнь, потому и должен тот, кто призван, одиноко стать перед Посредником.

Призванный Иисусом познает, таким образом, что он заблуждался в отношениях с миром. Это заблуждение зовется – непосредственность. Оно мешало ему в вере и послушании. Теперь он знает, что он более не может иметь никакой непосредственности в отношении к своим жизненным связям, к кровной связи с отцом и матерью, детьми, братьями и сестрами, к супружеской любви, к чув­ству исторической ответственности. И после Иисуса нет больше для Его ученика ни природной, ни исторической, ни событийной непосредственности. Между сыном и от­цом, между мужчиной и женщиной, между одиночкой и народом стоит Христос, Посредник – желают они об этом знать или нет. И для нас нет больше пути к другому, кро­ме как через Христа, через Его слово и наше следование Ему. Непосредственность есть обман.

Но поскольку обман следует презирать, поскольку он скрывает правду, то нужно презирать и непосредственную вовлеченность в природную жизнь, устремясь к Посред­нику Иисусу Христу. Где какая-то связь мешает нам стать перед Христом наедине, где она притязает на непосред­ственность, там ее следует презреть во имя Христа; ибо всякая непосредственность – осознанно, или нет – есть дерзость против Христа, Посредника, в том числе и там, где она желает быть воспринятой по-христиан­ски.

Тяжко заблуждение теологии, когда она использует по­средничество Иисуса между Богом и человеком для того, чтобы тем оправдать жизненную непосредственность. Ес­ли Иисус — Посредник, то Он претерпел грехи нашей не­опосредованной вовлеченности в мир и тем искупил нас. Иисус для того стал Посредником между нами и Богом, что­бы мы с чистой совестью обернулись непосредственно к миру, к миру, который распял Христа. При этом любовь к Богу приводится к общему знаменателю. Разрыв с дан­ностью мира приводит нас к «законному» лжепониманию Божественной благодати, которая как раз и призвана уберечь нас от этого разрыва. Из слов Иисуса о презрении к непосредственности исходит теперь разумеющееся са­мо собой, радостное «Да» «Богом данной действительности» этого мира. Из оправдания грешников вторично возник­нет оправдание греха.

«Богом данная действительность» существует для по­следовавшего за Христом только во Христе и через Него. Что дано мне вочеловечившимся Христом, то мне дано Бо­гом. А что дано мне не во имя Христа, то не от Бога. Благо­дарность за дары творения совершается через Иисуса Христа, и просьба о милостивом сохранении этой жизни совершается во имя Христа. За что я могу благодарить не ради Христа, за то я вообще не должен благодарить, ина­че это грех. И путь других людей, с которыми я живу, к «Бо­гом данной действительности» идет через Христа – либо же это ложный путь. Все наши попытки преодолеть про­пасть, разделяющую нас с другими людьми, непреодоли­мую дистанцию, инакость, чужесть другого человека по­средством духовного или природного единения, потерпят крушение. От человека к человеку нет собственного пу­ти. Исполненное любви проникновение, продуманная пси­хология, природная искренность не направляют нас к другому человеку, не дают душевной непосредственности. Между этим всем стоит Христос. Только через Него ведет путь к ближнему. Поэтому просьба об обетован­ном пути к другому и совместная молитва во имя Христа и есть чистейшее единение.

Нет правильного познания даров Божьих без позна­ния Посредника, ради Которого они нам и даны. Нет чис­той благодарности за народ, семью, историю и природу без глубокого покаяния, которое возвеличивает Христа, ста­вя Его надо всем. Нет чистой связи с данностями тварного мира, нет чистой ответственности в мире без признания разрыва, которым мы отделены от него. Нет чистой люб­ви к миру помимо любви, которой Бог возлюбил мир в Иисусе Христе. «Не любите мира» (1Ин 2:15). Но: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин 3:16).

Разрыв с непосредственностью неизбежен. Соверша­ется ли он внешне – через разрыв с семьей и народом, – или кто-то призывается зримо нести позор Христа, принять на себя упреки человеческой ненависти (odium generis humani), или же разрыв скрыт, явен лишь для него одно­го, – он должен быть готов в любой момент совершить раз­рыв явно, и это не последнее различие. Авраам брал примером обе возможности. Он должен был оставить дружбу и отчий дом; Христос ступил между ним и близки­ми его. Так должен был стать явен разрыв. Авраам должен был стать пришельцем ради земли обетованной. Это был первый призыв ему. Позже Авраам был призван Богом принести в жертву своего сына Исаака. Христос ступает между отцом веры и сыном обетования. Тут разрушена не только природная непосредственность, но и сама духов­ная непосредственность. Авраам должен уяснить себе, что обетование заключено в привязанности не к Исааку, но единственно к Богу. Ни один человек не узнаёт об этом призыве Бога, даже и те отроки, которые сопровождали Ав­раама до места принесения жертвы. Авраам остается совсем один. Он снова полностью одинок, как тогда, ког­да покидал отчий дом. Он принимает призыв таким, каким он прозвучал, он не толкует его вкривь и вкось, не одухо­творяет его, он принимает Бога в Его слове, готовый к послушанию. Он становится послушен слову Бога напере­кор любой природной непосредственности, наперекор лю­бой этической непосредственности, наперекор любой религиозной непосредственности. Он приносит своего сына в жертву. Тайный разрыв он намерен осуществить как явный, ради Посредника. И в этот час ему возвраща­ется то, что он отдал. Авраам вновь обретает сына. Ему указана Богом лучшая жертва, ступающая на место Исаака. Это поворот на 360 градусов; Авраам снова полу­чил Исаака, но имеет он его уже не так, как прежде. Он имеет его через Посредника и ради Посредника. Он дол­жен был иметь Исаака как тот, кто готов был выслушать повеление Бога и исполнить его буквально, он должен был иметь Исаака так, как будто не имеет, должен иметь его через Иисуса Христа. Никакой другой человек ничего об этом не знает. Авраам с Исааком сходит с горы, как и взо­шел на нее, но все стало совсем по-другому. Между отцом и сыном ступил Христос. Авраам оставил все и последо­вал за Христом, и, следуя, должен был жить в мире, в ко­тором он жил до того. Внешне все остается по-старому. Но старое миновало; смотри-ка, все иначе. И это все через Христа.

Вот перед нами другая возможность стать одиночкой – прямо среди общества, народа, в отчем доме, при име­нии и благах последовать Христу. Но это именно Авраам, который был призван в этом состоянии, Авраам, который перед тем совершил явный разрыв, чья вера стала при­мером для Нового Завета. Слишком легко могли бы мы обобщить эту возможность Авраама, понять законнически, т.е. отнести ее к себе самим без всего последующего. Пусть это будет именно нашим христианским бытием – в обладании благами этого мира следовать за Христом и стать одинокими. Но для христиан определенно легче осу­ществить внешний разрыв, чем в скрытой вере носить раз­рыв тайный. Кто не знает этого, т.е. кто это знает не из Писания и опыта, тот обманывается насчет иного пути. Он выпадает в непосредственность, будучи потерян для Хрис­та.

Ту или иную возможность нельзя выбрать произвольно. Мы можем по воле Иисуса быть призваны тем или иным образом из непосредственности, и мы должны стать одиноко, явно или тайно.

Но тот же самый Посредник, Который превращает нас в одиноких, является при этом основой совершено нового единения. Он стоит посредине между другим человеком и мной. Он разделяет, но и – объединяет. Так что, хотя всякий раз непосредственный путь к другому имеет свои ограничения, но только воспоследовавшему указан новый и единственно действенный пучь к другому – через Посред­ника.

 

«И начал Петр говорить Ему: вот, мы оставили все и последовали за Тобою. Иисус сказал в ответ: истинно говорю вам: нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов, и братьев и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизни вечной. Многие же будут первые последними, и последние первыми».

(Мар.10:28-31)

 

Иисус обращается тут к тем, кто стал одинок ради Не­го, кто оставил все, когда Он призвал, кто может сказать о себе: Вот, мы оставили все и последовали за Тобою. Им дано обетование нового единения. По слову Иисуса, они должны во время сие получить во стократ более того, что они оставили. Иисус говорит здесь об общине, находящей себя в Нем. Кто оставил ради Иисуса отца, тот наверное вновь обретает здесь отца, обретает братьев и сестер, ведь ему уже приготовлены даже земля и дома. Каждый сле­дует наедине, но, воспоследовав, никто не останется один. Тому, кто по слову Его отваживается стать одиноким, да­ровано единение в общине. Он снова обретается в зримом братстве, которым ему возмещается во сто крат более то­го, что он оставил. Во сто крат более? именно в том, что он сейчас имеет все только через Христа, что он это имеет через Посредника, – это означает между прочим «среди гонений». «Во сто крат более» «среди гонений» – это благодать общины, которую ее члены наследуют у креста их Господа. В этом состоит обетование для последовавших – стать членами общины Креста, народом Спасителя, наро­дом у Креста.

 

«Когда были они в пути, восходя в Иерусалим. Иисус шел впереди них, а они ужасались и, следуя за Ним, были в стра­хе. Подозвав двенадцать, Он начал им говорить о том, что будет с Ним».

(Мк 10:32).

 

Ради подтверждения серьезности своего призыва, сле­довать и, учитывая невозможность следовать исходя толь­ко из человеческих сил, ради обетования, – среди гонений на Него – идет Иисус в Иерусалим, навстречу Кресту, и следующих за Ним посещает изумление и ужас перед этим путем, на который Он зовет их.

Евангелие от Матфея, глава 5: О «подвигах» христианской жизни.

Наречены блаженными

 

Иисус на склоне горы, множество народа, ученики. На­род видит: Вот Иисус со Своими учениками, приступивши­ми к Нему. Ученики – они и сами еще недавно всецело принадлежали к этому множеству народа. Они тоже бы­ли как все остальные. Потом сошел призыв Иисуса; они оставили всё позади и последовали за Ним. И с тех пор они всецело принадлежат Иисусу. И они идут с Ним, живут с Ним, следуя за Ним туда, куда Он их ведет. С ними про­изошло что-то такое, чего не произошло с другими. Перед глазами народа развернулось весьма тревожное и из ря­да вон выходящее зрелище. Ученики видят: Вот народ, из которого они сами, заблудшие овцы дома Израилева. Это община, призываемая Богом. Это народная Церковь. Ко­гда они были избраны из этого народа, призывом Иисуса, то они действовали так, как подобает заблудшим овцам дома Израилева, – они последовали голосу Доброго Пас­тыря, узнав Его голос. Итак, их путь как раз с народом, они станут жить в этом народе, войдя в него и проповедуя ему призыв Иисуса и славу следования Ему. Но каков-то будет конец? Иисус видит, вот Его ученики. Они на виду у всех ступили к Нему прямо из народа. Он призвал каждого в отдельности. Они отреклись от всего, покорст­вуя Его призыву. Теперь они живут в нужде и лишени­ях, беднейшие среди бедных, собиратели милостыни сре­ди собирателей милостыни, голодные из голодных. У них только Он. Да; и с Ним у них нет в мире ничего, совсем ничего, но все, все – у Бога. Вот малая община, которую Он нашел, а вот и большая община, которую Он ищет, ко­гда Он смотрит на народ. Ученики и народ, они вместе, ученики будут Его посланниками, они будут тут и там на­ходить внимающих и уверовавших. И все же между ними до конца будет вражда. Весь гнев против Бога и Его Сло­ва падет на Его учеников, и с Ним они будут отвергнуты. А перед глазами – крест. Христос, ученики, народ – это уже целый образ истории страстей Иисуса и Его общины[5].

Потому: блаженны! – говорит Иисус, обращаясь к уче­никам. (Ср. Лк 6:20 и след.) Он говорит тем, кто уже увле­чен силой Его призыва. Этот призыв сделал их нищими, побирающимися, голодными. Он нарекает их блаженны­ми не за их нужду и отречение. Ни нужда, ни отречение никоим образом не являются основой для наречения бла­женными. Только призыв и обетование, ради которых по­следовавшие живут в нужде и отречении, есть достаточное основание. Наблюдение же о том, что в некоторых случа­ях блаженными нарекаются по нужде, в других по созна­тельному отречению или по особенным добродетелям учеников. – не имеет смысла. Объективная нужда и лич­ное отречение имеют свои общие основы в призыве и обе­товании Христа. Никакая из них не самоценна и не вправе притязать на это.[6]

Иисус нарекает Своих учеников блаженными. Народ слышит это и напуган тем, что происходит. То, что по Божьему обетованию принадлежит народу Израилеву, вы­падает здесь маленькой общине отобранных Иисусом уче­ников. «Их есть Царство Небесное». Но ученики и народ едины в том, что они все суть Богом призванная община. Так наречение Иисусом блаженства должно быть дано всем в усмотрение и во спасение. Все должны быть при­званы к тому, чем они воистину и являются. Ученики на­рекаются блаженными во имя призыва Иисуса, которому они последовали. Блаженным наречется весь народ Бо­жий ради обетования, обращенного к нему. Но сподобит­ся ли народ Божий обетования также и в вере в Иисуса Христа и в Слово Его – или разойдется с Христом и Его общиной в неверии в Него? Вопрос остается открытым.

«Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Во всем ученики имеют нужду. Они совершенно «нищие» (Лк 6:20). Ни безопасности, ни имения, которое можно на­звать своим, ни куска земли, который можно назвать своей родиной, ни земного сообщества, к которому всецело по­лагается принадлежать. Но нет и никакой собственной ду­ховной силы, опыта, познаний, основываясь на коих, они могли бы сами себя призвать, чтобы утешиться ими. Ради Него они оставили всё. Когда они последовали за Ним, они потеряли даже самих себя и вдобавок все, что могло бы делать их богатыми. Теперь они нищи, так неопытны, так безрассудны, что ни на что больше не могут надеяться, кро­ме как на Того, Кто призвал их. Но Иисус ведь знает и дру­гих, представителей и проповедников народной религии, в силе и уважении, крепко стоящих на земле, неотторжи­мо укоренившихся в народности, духе времени и народ­ного благочестия. Но Он говорит не им, а только Своим ученикам: Блаженны, – ибо их есть Царство Небесное. Для них, живущих ради Иисуса в совершенном отречении и нужде, – и есть Царство Небесное. Среди нищеты – они наследники Царства Небесного. Их сокровище укрыто глу­боко, оно – у Креста. Им обещано Царство Небесное и яв­лена слава, и это им уже даровано в совершенной нищете Креста.

Здесь окончательно расходится толкование Иисусом блаженства с карикатурой на него в форме социально-политического программирования. Антихрист тоже счи­тает нищих блаженными, но он делает это не ради Кре­ста, в котором блаженствует и разрешается всякая душа, а именно ради защиты Креста посредством социально-политической идеологии. Он в состоянии назвать эту идеологию христианской, и именно потому он – враг Христа.

«Блаженные плачущие, ибо они утешатся». С каждым дальнейшим наречением блаженных углубляется про­пасть между учениками и народом. Все зримее сходит при­зыв к ученикам. Плачущие – это те, кто готов жить в отречении от того, что мир называет счастьем и миром, кто не может равнять себя по миру. Они несут скорбь о мире, его вину, его судьбу и его счастье. Мир празднует – они стоят в стороне; мир взывает: радуйтесь жизни, – они пе­чалятся. Они видят, что судно, на котором справляют юби­лей, уже дало течь. Мир фантазирует о прогрессе, силе, будущем – ученики знают о конце, суде и приближении Царства Небесного, к чему мир совершенно не устремлен. Оттого ученики – чужие в мире, непрошеные гости, воз­мутители спокойствия, которые будут отвержены. Почему община Иисуса при такой большой твердости народа, в ко­тором она живет, должна стоять снаружи? Или она боль­ше не понимает окружающих? Или она обречена стать добычей людской злобы и презрения? Никто не понима­ет окружающих лучше, чем община Иисуса. Никто не лю­бит окружающих больше, чем ученики Иисуса, – именно потому они и стоят снаружи, именно потому несут скорбь. Это исполнено значения, и прекрасно, что Лютер перево­дит здесь греческое слово как «скорбь» («Leid-Tragen», т.е. дословно: претерпевание страдания. – Прим. пер.) Собственно в претерпевании и всё дело. Община учеников не отбрасывает страдание, не зная, мол, что с ним сотво­рить, но переносит его. Как раз в этом и проявляется ее тесное единение с окружающими. Наряду с этим сказа­но, что она не ищет страдания по своей воле, что она не устраняется в своевольном презрении к миру, но, следуя, переносит то, что на нее возложено во имя Иисуса Хрис­та. Но ученик и в конце концов не измотаны и не по­давлены, не сломлены. Более того, они переносят это си­лой Того. Кто несет их. Ученики претерпевают отмеренное им страдание единственно силой Того, Кто переносит на кресте все страдания. Они стоят, перенося плач и скорбь в единении с Распятым. Они стоят как чужие силой Того, Кто стал чужим миру, так что тот распял Его. Это их утешение, их Утешитель (ср. Лк 2:25). Община чужаков утешается Крестом, она утешается тем, что вытолкнута в местность, в которой ее ожидает Утешитель Израиля. Так она находит свою истинную родину у распятого Господа, здесь и в вечности.

«Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Ни­какое личное право не защищает в мире эту общину чу­жаков. Но они и не притязают, ибо они кротки: живут, от­казавшись от любого личного права ради Иисуса Хрис­та. Их бранят – они тихи, над ними чинят насилие – они терпят, их прогоняют – они уходят. Они не ведут тяжбу, отстаивая свое право, не заставляют всех волноваться, ес­ли попрано их право. Они не хотят личного права. Они хотят исполнять только право Бога; non cupidi vindictae, как гласит раннецерковное высказывание. Что является правом для их Господа, то для них и право. Только это. По каждому слову, по каждому жесту ясно, что их принад­лежность – не земная. Оставьте их небу, говорит сочув­ственно мир, поскольку они принадлежат ему[7]. Но Иисус говорит: Они должны наследовать землю. Этим бесправным и бессильным принадлежит земля. Те, кто сейчас пра­вит ею, опираясь на силу и несправедливость, утратят ее, а те, кто совершил отречение, кто был кроток вплоть до креста, будут править новой землей. Здесь подразумева­ется не взыскующая праведность Бога, касающаяся внутреннего мира (Кальвин), а то, что если Царство Небесное придет, то земной облик обновится и земля станет общиной Иисуса. Бог не оставляет землю. Он ее сотворил. Он послал на землю Своего Сына. Начало положено уже тог­да. Знак подан. Уже здесь дан кусок земли бессильным, которые имеют свою Церковь, свое приобщение, свои име­ния, братьев и сестер – среди гонений вплоть до креста. Но и Голгофа – тоже кусок земли. С Голгофы, где умер Кротчайший, должна обновиться земля. Когда настанет Царство Божье, то кроткие наследуют землю.

«Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они на­сытятся». Не только в отречении от личного права, но да­же в отречении от личной правды живут те, кто последо­вал за Христом. Они не имеют никакой личной славы за свои деяния и жертвы. Они не могут иметь правды иначе, нежели алкая ее и испытывая жажду по ней; на земле ни личной правды, ни Божьей; у них всегда перед глазами грядущая правда Божья, но сами они воздвигнуть ее не могут. Те, кто следует Христу, будут алкать и жаждать в пути. Они жаждут прощения всех грехов и полного обновления, нового бытия земли и исполнения правды Божь­ей. Еще тяготеет проклятие над миром, еще лежит на них грех мира. Тот, Кому они следуют, должен умереть на крес­те, будучи проклят. Оставшееся томление по правде есть Его последний крик: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты меня оставил?» Но ученик не выше своего учителя. Они следуют Ему. Они блаженны в этом, ибо им обетовано, что они насытятся. Они воспримут правду не только ушами – им по справедливости полагается и телесное насыще­ние. В грядущем они будут вкушать хлебы истинной жиз­ни, причащаясь к своему Господу. Они блаженны во имя этого будущего хлеба; ибо они имеют этот хлеб уже теперь. Тот, Кто есть хлеб их жизни, во всех их алканиях с ними. Это блаженство грешников.

«Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут». Эти неимущие, эти чужаки, эти немощные, эти грешники, эти последовавшие за Христом живут с Ним только в от­речении от личного достоинства, ибо они милостивы. Им мало своей нужды, своих лишений, они полны участия к чужой нужде, чужой низости, чужой вине. Они питают неодолимую любовь к обездоленным, больным, убогим, униженным и угнетенным, к бесправным и изгнанникам, ко всему, что тревожится и мучается; они ищут тех, кто ока­зался в грехе и вине. Никакая нужда не бывает слишком глубока, никакой грех – слишком ужасен, милосердие простирается и на них. Милостивый одаряет своей честью опозоренного, принимая его позор на себя. Он – рядом с мытарем и грешником, с готовностью переносит их позор в единении с ними. В своей милости они отдают высшее благо человека – собственное достоинство и честь. Они знают только одно достоинство и честь: милосердие их Гос­пода, которым они и живы. Он не стыдится своих учени­ков, Он стал людям как брат и нес их позор до смерти на Кресте. Это – милосердие Иисуса, исходя из которого толь­ко и могут жить те, кто связан с Ним, милосердие Распя­того. Это милосердие склоняет их забыть личную честь и достоинство и искать общества грешников. Падет позор и на них – они все равно блаженны. Ибо они достигли ми­лосердия. Когда-нибудь Бог склонится к ним и возьмет их грехи и позор. Бог даст им Свою славу и возьмет у них их бесчестие. Это будет Божьей славой: нести позор грешни­ков, облекая их Своей славой. Блаженны милостивые, так как они имеют Всемилостивейшим Господа.

«Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». Кто чист сердцем? Лишь тот, кто полностью отдал свое сердце Иисусу, чтобы Он царил там; кто не запятнал свое сердце ни своей злобой, ни тем что обладал имением. Чистое серд­це – это наивное сердце ребенка, которое не ведает о доб­ре и зле, сердце Адама до грехопадения, в котором царит даже не совесть, а воля Иисуса. Кто пребывает в отрече­нии от собственного добра и зла, от собственного сердца, кто в покаянии уповает единственно на Иисуса, сердце то­го чисто словом Иисуса. Чистота сердца здесь противоположна любой чистоте внешней, к которой, между про­чим, относится и чистота помыслов. Чистое сердце чисто от добра и зла, оно всецело и безраздельно принадлежит Христу, видит только Его, предшествующего. Узрит Бога лишь тот, кто в этой жизни смотрел только на Христа, Сына Божия. Его сердце свободно от запятнанных образов, не завлечено и не извлечено разнообразием собственных желаний и помыслов. Оно целиком поглощено созерцанием Господа. Бога узрит тот, чье сердце стало зеркалом образа Иисуса Христа.

«Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сы­нами Божиими». Последовавшие за Христом призваны к миру. Когда Иисус призвал их, они нашли свой мир. Ии­сус – их мир. Но они должны не только иметь мир, но и творить его.[8] При этом они отрекаются от насилия и мятежа. В деле Христовом это никому еще не помогало. Царство Христа есть царство мира, и в общине Христовой при­ветствуют друг друга пожеланием мира. Ученики Христа хранят мир, в котором они предпочтут страдать, нежели причинить страдание другому; они оберегают единение, когда другой посягнет на него; они отрекаются от само­утверждения и смиренно переносят ненависть и неспра­ведливость. Они преодолевают зло добром. Так они стано­вятся основателями Божеского мира в мире ненависти и войны. Но нигде их мир не станет большим, кроме как там, где они обратили к миру злых и готовы страдать за них. Миролюбцы понесут крест вместе со своим Господом, ибо мир сотворен на Кресте. Так как они вступили на мирное поприще Христово, то они и призваны к поприщу Сына Божия, оттого будут и они сами названы сынами Божьи­ми.

«Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное». Речь здесь не о правде Божьей, но о страдани­ях учеников Иисуса за правое дело, за правые суждения и дела. Они, последовавшие за Христом, отделяются от ми­ра через суждения и деяния, отрекаясь от имений, счас­тья, права, правды, чести, силы; они выброшены из мира. И потому ученики становятся гонимыми за правду. Не при­знание, но отвержение – вот чем вознаградил их мир за их слова и дела. Важно, что Иисус нарекает Своих учени­ков блаженными и там, где они страдают не обязательно непосредственно ради Него, но и во имя правого дела. Им выпало то же обетование, что и нищим. В качестве гони­мых они уподобляются последним.

Здесь, заканчивая речь о наречении блаженными, мы сталкиваемся с вопросом: какое же, собственно, место в мире еще остается такой общине? Ясно стало, что для нее есть только одно место, а именно то, где наибеднейшие, про­сящие милостыню, наикротчайшие, – Крест на Голгофе. Община нареченных блаженными – это община Распя­того. С Ним она потеряла все, но с Ним же все и нашла. С Креста Он только взывает: блаженны, блаженны. Но Иисус обращается исключительно к тем, кто может этим овладеть, к ученикам, и притом обращаясь непосредствен­но: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и вся­чески неправедно злословить за Меня; Радуйтесь и весе­литесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас». «За Меня» – учени­ки будут поносимы, но встречены Самим Иисусом. Все па­дает на Него, ибо их будут поносить из-за Него. Он несет вину. Слово поношения, преследование до смерти и несправедливое злословие побеждаются блаженством учеников в их единении с Иисусом. И только одно и может произойти: мир разразится против кротких чужаков словами, насилием и клеветой. Слишком угрожающ, слишком громок голос этих нищих и кротких, слишком терпеливо и тихо их страдание; слишком могуче свиде­тельствует эта кучка учеников Иисуса о мирской не­справедливости. Это смерти подобно. Когда Иисус взыва­ет: блаженны, блаженны, – мир кричит: прочь! прочь! Да, прочь! Но куда? В Царство Небесное. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах. Там нищие находятся в чертоге радости. Сам Бог смывает у плачущего слезы чужбинности и насыщает голодного Своим причас­тием. Израненные и измученные тела предстают преобра­женными и вместо одежды греха и раскаяния облекают­ся в белые одежды вечной правды. Из этой вечной радо­сти уже сюда проникает призыв к общине последовавших за Господом у Креста – призыв Иисуса: блаженны, блаженны.

 


[5] Нормы толкования этих высказываний лежат в άυοιγευ το στομα, что подчеркивается уже в раннецерковной экзегезе. Прежде чем Иисус начинает говорить, проходят мгновения молчания.

 

[6] Конструирование противоположности между Матфеем и Лукой не имеет основы в Св.Писании. И у Матфея нет речи о спиритуализации блаженства, изначально лукианского, и у Луки – о политизации блаженства, изначально касавшегося только «образа мыслей». У Луки не выступает как основа блаженства нужда, а у Матфея – отречение. Напротив, у обоих нужда или отречение, спиритуальное или политическое оправдывается только через призыв и обетование Иисуса, Который нарекает их блаженными в той мере, в какой они есть, и Который есть единственное основание для наречения их блаженными. Католическая экзегеза, начиная с клементинцев, считает блаженством добродетель нищеты, притом, с одной стороны, paupertas voluntaria монахов, а с другой – всякую добровольную бедность ради Христа. В обоих случаях ложность толкования состоит в том, что в качестве основы выискиваются различные человеческие обстоятельства, а не призыв и обетование Христа как таковые.

 

[7] Император Юлиан насмешливо писал в своем 43-м письме, что он конфисковал имения христиан для того только, чтобы они могли нищими войти в Царство Небесное.

[8] Ειρηνοποιοί имеет двойной смысл: «миролюбие» [Friedfertig] в толковании Лютера не следует понимать только в пассивном смысле. Английский перевод «peacemaker» односторонен и стал причиной всяческих ложно понятых видов христианской активности.

Зримая община

 

«Вы – соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, разве как выбросить ее вон на попрание людям. Вы – свет ми­ра. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвеч­нике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прослав­ляли Отца вашего Небесного» (Мф 5,13-16).

 

Нареченные блаженными в благодати следования и призванные Распятым – к ним обращение. Хотя наречен­ные блаженными полностью достойны Царства Небесно­го, будучи вынужденными на этой земле оказываться бес­полезными для жизни, – здесь они отмечены как символ незаменимого блага на земле. Они – соль земли. Они – благородство добра, высшая ценность из всего, что есть на земле. Без них земля не смогла бы больше существовать. Солью будет сохранна земля – земля будет жить ради нищих, незнатных, слабых, отвергнутых миром. Она ничтожит их собственную жизнь тем, что изгоняет учеников, и – о чудо! – именно ради этих отвергнутых земля должна жить дальше. Эта «божественная соль» (Гомер) сохраня­ется в своей действенности. Она оказывает решающее влияние на всю землю. Это ее субстанция. Так ученики направлены не только к Царству Небесному – им напо­минается и о земной миссии. Будучи связаны единственно с Иисусом, они стали земле – солью. Если Иисус на­зывает солью земли не Себя Самого, а учеников, то их действенность Он переносит на землю. Он вовлекает их в Свою работу. Он остается среди народа Израилева, учеников же посылает по всей земле. Единственно пото­му, что соль остается солью, и сохраняется чистая, при­правляющая сила соли, земля будет сохранна солью. Как ради самой себя и ради земли соль должна оставаться солью, так и община учеников должна оставаться тем, чем она стала в призыве Христа. В этом заключена ее истинная действенность в отношении земли и ее сохра­няющая сила. Соль должна быть нетленной и потому постоянной силой очищения. Потому Ветхий Завет нуж­дается в соли для жертвоприношения, потому в като­лическом обряде крещения ребенка соль кладется на язык (Исх 30:35; Иез 16:4). В нетленности соли содержится залог прочности общины.

«Вы [есть] соль» – а не: вы должны быть солью! Это не в воле учеников – стать солью или нет. На них и не направлен призыв стать солью земли. Но они являются ею, хотят они того или нет, силою призыва, выпавшего им. Вы [есть] соль – а не: имейте соль. Это было бы преуменьшением – захотеть вместе с реформаторами уподо­бить соли весть, которую несут ученики. Здесь же имеется в виду все их существование, заново созижденное призы­вом Христа к следованию, это существование, нареченное блаженным. Кто, застигнутый призывом Иисуса, воспо­следовал Ему, того – во всем его бытии – этот призыв сде­лал солью земли.

Другая возможность, впрочем, состоит в том, что соль теряет силу, переставая быть солью. Она перестает воз­действовать. Тогда, конечно, она в самом деле ни к чему больше не годится, разве что выбросить. В этом отличитель­ное свойство соли. Любая вещь должна быть присолена. Но соль, потерявшая силу, уже никогда не сможет солить. Она может все, можно и порченный материал спасти с по­мощью соли; однако соль, утратившая силу, сама испорче­на безнадежно. Это другая сторона. Это грозный суд, возвышающийся над общиной учеников. Земля должна быть спасена общиной; только вот община, которая пере­стает быть, чем она является, потеряна для этого спасе­ния. Призыв Иисуса Христа означает стать солью земли или быть изничтоженным, следовать или же – призыв сам изничтожит призываемого. Еще одной, следующей воз­можности для спасения нет. Ее не дано.

Община учеников вместе с призывом Иисуса удостое­на не только незримой действенности соли, но и зримого сияния света. «Вы [есть] свет» – и снова не: вы должны стать! Призыв сам осуществляет это. И по-другому быть не может – они свет, который виден; а было бы по-другому, то призыв был бы обращен, очевидно, не к ним. Что за невозможная, бессмысленная цель стояла бы перед учени­ками Иисуса, перед этими учениками – хотеть стать светом мира! Напротив, они уже превращены призывом, после­довав Христу. Опять же не: вы имеете свет, но: вы и есть он! Не что-то дарованное вам, как ваша проповедь, есть свет, но вы сами есть свет. Тот, Кто сказал о Себе: Я есмь свет, говорит Своим ученикам: вы – свет на всю вашу жизнь, поскольку вы призваны. И поскольку вы свет, вам незачем больше оставаться в сокрытости, где, может, и хо­тели бы остаться. Свет светит, и не может укрыться город на верху горы. Он не может этого. Он виден во все концы равнины, будь это крепкий город или укрепленный замок, будь это распавшиеся руины. Этот город на верху горы – какой израильтянин не подумает при этом об Иеруса­лиме, городе, возведенном высоко, – и есть община уче­ников. Последовавшие при всем при том уже более не стоят перед решением: единственное решение, которое им дано, уже выпало. Они должны лишь быть чем они есть – либо они не последователи Иисуса. Последовавшие за Ним суть зримая община, ее следование есть зримое де­ло, которым они выделяются из мира, – либо же это ни­какое не следование. Именно следование Христу видно так, как свет в ночи, как гора на равнине.

Бегство к сокрытости есть отрицание призыва. Общи­на Христа, которая желает быть скрытой, уже более не есть последовавшая Христу община. «И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме» – здесь опять-таки говорится о другой воз­можности: по своему произволу скрыть свет, чтобы он по­гас под сосудом, чтобы отвернуться от призыва. Сосудом, под которым зримая община укрывает свой свет, может точно так же стать боязнь людей, понятая как осознан­ная мирская затея ради какой-нибудь цели, – и они или превратятся в разновидность миссионеров, или же избег­нут ложно истолкованной любви к людям! Но могла бы образоваться – и это еще опаснее – так называемая ре­форматорская теология, которая осмеливается называть себя theologia crucis, и признак ее в том, что она предпочи­тает «фарисейской» явности «смиренную» сокрытость в форме своего тотального осуществления в мирском обли­чии. Отличительным знаком общины становится здесь не чрезвычайная зримость, но сохранение в justitia civilis. Что свет именно не светит, есть здесь критерий христианства. Но Иисус говорит: Дайте светить вашему свету перед языч­никами. Ведь это в каждом случае свет призыва Иисуса, который тут светит. Но что же это за свет, в котором дол­жны сиять эти последовавшие за Иисусом, эти ученики, нареченные блаженными? Что за свет должен прийти из того места, на которое притязают ученики? Что общего имеет незримость и сокрытость Креста Господня, у кото­рого стоят ученики, с тем светом, который должен сиять? Разве нельзя следовать прямо из этой сокрытости, чтобы и ученики могли остаться в сокрытости, а не на свету? Это злобное мудрствование, выводящее из Креста Господня мирское обличье для Церкви. И простодушному слушате­лю совершенно не ясно то, что у Креста стало зримым не­что чрезвычайное? Или это нечто вроде justitia civilis, лю­бая затея мирского толка есть крест? И крест не есть что-то, что, к ужасу прочих, стало невероятно зримо в полной темноте? И недостаточно очевидно, что Христос оставлен всеми и должен страдать, что Он заканчивает Свою жизнь перед городскими воротами на горе позора? Это не оче­видно?

В этом свете должны стать зримыми добрые дела уче­ников. Не вас, но ваши добрые дела должны увидеть они, говорит Иисус. Что это за добрые дела, которые станут зримы в этом свете? Не может, конечно, быть никаких дру­гих дел, кроме тех, которые Иисус Сам сотворил в них, ког­да призвал их, когда сделал их светом мира у Своего Кре­ста: нищета, чужесть, кротость, миролюбие и, наконец, го­нимость и отверженность, и на всем одно: нести крест Иису­са Христа. Крест есть необычайный свет, который светит так, что в нем становятся видны все добрые дела учеников. Притом речь ведь не о том, чтобы Бог стал зрим, но чтобы стали видны «добрые дела» и чтобы люди хвалили Господа за эти добрые дела. Зримым становится! Крест, и зримыми становятся дела Креста, зримыми становятся нужда и отречение тех, кто наречен блаженными. Но те­перь уже не человек, а лишь Бог должен радоваться о Кресте и такой общине. Если бы добрые дела были всего лишь всевозможными людскими добродетелями, тогда о них радовался бы не Отец, а ученики. Но ученику, несу­щему крест, общине, воссиявшей светом и открыто распо­ложившейся на горе, радоваться нечему – об их «добрых делах» может радоваться лишь Отец Небесный. Так они видят Крест и крестную общину и верят Господу. Но это – свет Воскресения.

 

Праведность Христа

 

«Не думайте, что Я пришел нарушить закон или проро­ков; не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно го­ворю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все. Итак, кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном; а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном. Ибо, говорю вам если праведность ва­ша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное»

(Мф 5:17-20).

 

И ведь неудивительно, если бы ученики с таким обето­ванием, полученным от их Господа, в котором обесцени­вается все, что ценится в глазах народов, и нарекается блаженным все, что было обесцененным, могли вооб­разить, что закону пришел конец. Ведь они были под­ходящими и замечательными в качестве тех, кому все доставалось из вольной Божьей благодати, тех, кто владел всем как верные наследники Царства Небесного. Они имели полное и личное единение с Христом, Который обновлял всё. Они были соль, свет, город на верху горы. Так миновалось все старое. Казалось, вот-вот, и Иисус теперь проведет окончательную разделительную черту между Собой и всем старым, провозгласит закон древ­него союза-завета отмененным, нарушит его в Сыновней Своей свободе и отменит для общины. После всего, что произошло ученики, могли подумать, как Маркион, ко­торый, полагая, что это иудаистская подделка, произвел следующее изменение текста: «Вы полагаете, что Я при­шел исполнить законы или пророков? Я пришел нару­шить, а не исполнить». Многократно после Маркиона читали и излагали таким образом слова Иисуса. Но Иисус говорит: «Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков…» Христос подтверждает силу закона и древнего союза-завета.

Как это понимать? Мы знаем, что это обращено к по­следовавшим, к тем, кто связан единственно с Иисусом Христом. Никакой закон не мог препятствовать единению Иисуса с Его учениками, это ясно из изложения Луки (9:57 и след.) Следование – это связь с Иисусом Христом, единственно и непосредственно с Ним. Тем не менее, здесь воз­никает совершенно непредвиденная связь учеников с ветхозаветным законом. Иисус двояким образом говорит при этом Своим ученикам: и то, что связь с законом еще не есть следование Ему, но и то также, что связь с Личностью Иисуса Христа, минующая закон, не может быть названа следованием. Он указывает тем, кому Он даро­вал Свое совершенное обетование и полное единение, как раз на закон. Поскольку Он делает это, а Ему следуют уче­ники, потому и для них закон имеет силу. И возникает во­прос: Что имеет силу – Христос или закон? С чем я связан? Единственно с Ним или опять-таки с законом? Христос ска­зал, что между Ним и Его учениками закон ступить не может. Но Он говорит также, что нарушение закона озна­чает отделение от Него. Что это значит?

Закон – это закон древнего союза-завета, не новый за­кон, а тот, старый закон, на который указывали богатый юноша и искушающий книжник как на явную волю Божью. Единственно потому, что Христос связывает Сво­их последователей с этим законом, и возникает новая заповедь. Речь, таким образом, идет не о «лучшем», чем у фарисеев, законе; это тот же закон, который должен остаться и соблюдаться в каждой букве, до конца света, который должен быть исполнен до каждой йоты. Речь, впрочем, идет, о «превосходящей праведности». У кого нет этой превосходящей праведности, тот не войдет в Царство Небесное – именно потому, что отошел от следования Христу, Который указывает ему на закон. Но никто не смог бы обладать этой превосходящей праведностью, кро­ме именно того, к кому это обращено, кроме призванного Христом. Условием для превосходящей праведности является призыв Христа, Сам Христос.

Так становится понятным, что Христос в этом месте На­горной проповеди впервые говорит о Себе. Между превос­ходящей праведностью и учениками, от которых Он ее требует, находится Он Сам. Он пришел исполнить закон древнего союза-завета. Это предпосылка для всего осталь­ного. Иисус признает Свое полное единство с Божьей во­лей Ветхого Завета, закона и пророков. На самом деле Он ничем не дополняет Божьи заповеди, Он соблюдает их – это единственное, чем Он их дополняет. Он исполняет за­кон, именно это Он говорит о Себе. В этом истина. Он ис­полняет его до йоты. Но в силу того, что Он это исполняет, «произошло всё», что должно было произойти для испол­нения закона. Иисус будет делать то, чего требует закон, ради этого Он должен принять мученическую смерть; ибо единственно Он понимает закон как Божий закон: т.е. ни – что закон есть Бог, ни – что Бог есть закон настолько, что на место Бога ставится закон. Так превратно закон был истолкован Израилем. Грехом Израиля было обожест­вление закона и озаконивание Бога. И, наоборот, обезбоживание закона и отделение Бога от Его закона стало бы греховной превратностью для учеников. Бог и закон в обоих случаях были разъяты – или, соответственно, уравнены, – что одно и то же. Иудеи уравняли Бога и закон для того, чтобы править с помощью Божьего закона. Бог открылся в законе, и все, больше Он не Господин над законом. Если бы ученики надумали отделить Бога от Его законов, то сде­лали бы это для того, чтобы для своего блага править от имени Бога. В обоих случаях смешаны дар и Даритель, Бог отрицается с помощью закона или обетования о спасении.

Противостоя обоим превратным толкованиям, Иисус придает новую силу Божьему закону. Бог есть Даритель и Господин закона, и закон исполняется в личном приоб­щении к Богу. Нет исполнения закона без личного при­общения к Богу, и нет личного приобщения к Богу без исполнения закона. Первое значимо для иудеев, второе – для грозящего ложного истолкования учениками.

Иисус, Сын Божий, находящийся в полном единении с Богом, придает, стало быть, закону новую силу тем, что Он пришел исполнить закон древнего союза-завета. По­скольку Он был единственный, Кто это делал, то Он и толь­ко Он мог верно, учить закону и исполнению закона. Ученики должны были узнать и постигнуть это, когда Он это говорил, поскольку они знали, кто Он был. Между тем как иудеи не могли постигнуть этого, пока они Ему не ве­рили. Потому они должны были отвергнуть Его учение о законе как богохульство, а именно: как хулу на закон Бо­жий. Так ради истинного закона Иисус должен был стра­дать от ревнителей ложных законов. Христос умирает на кресте как богохульник, как законопреступник, поскольку Он придал силу истинному закону, отвергая ложно поня­тый закон.

Исполнение закона, о котором говорит Иисус, может, следовательно, произойти не иначе, как через то, что Иисус в качестве грешника будет отправлен на крест. Он Сам как Распятый есть полное исполнение закона.

Этим сказано, что Иисус Христос, и только Он, испол­няет закон, поскольку только Он находится в совершен­ном единении с Богом. Он Сам ступает между учениками и законом, но не ставит закон между Собою и Своими учениками. Путь учеников к закону ведет через крест Гос­подень. Так Иисус, указывал на закон, который исполня­ет единственно Он, по-новому связывает учеников с Собой. Он должен отвергнуть связь, возникающую помимо зако­на, поскольку это есть пустое прекраснодушие, и оттого это не связь, а полное освобождение от цепей. Беспокой­ство же учеников о том, что связь с законом может отде­лить их от Иисуса, устраняется. Оно может проистекать только из ложного понимания закона, что на деле и отде­лило иудеев от Бога. Вместо этого становится ясно, что чис­тая связь с Иисусом может быть дарована только в связи с законом Божьим.

И если Иисус находится между учениками и законом, то не для того, чтобы освободить их от исполнения зако­на, но чтобы с новой силой содействовать исполнению за­кона. Именно находясь в связи с Ним, ученики поставлены в это самое послушание. И по исполнении йоты закона с этой йотой для учеников отныне также не покончено. Ис­полнено, и все. Но как раз поэтому здесь остается в силе то, что великим наречется в Царстве Небесном тот, кто со­творит и научит. «Сотворит и научит» – нужно ведь поду­мать о законоучении, которое освобождает от дела тем, что хочет заставить закон служить только познанию, чтобы было невозможным его исполнение. Такое учение не мо­жет ссылаться на Иисуса. Закон сотворен, и сам он дол­жен твориться. Кто, следуя Христу, остается в нем, тот исполнил закон, тот сотворит и научит закону, следуя Христу. Только творец закона может пребывать в едине­нии с Иисусом.

Учеников отделяет от иудеев не закон, но «превосхо­дящая праведность». Праведность учеников «возвышает­ся» над книжниками. Она превосходит их, она – нечто чрезвычайное, особенное. Здесь впервые звучит понятие περισσευειν которое в стихе 47-м имеет для нас большое значение. Мы должны спросить: в чем состоит праведность фарисея? В чем состоит праведность ученика? Несомнен­но, что фарисей никогда не заблуждался насчет Св.Пи­сания, закон пусть будет изучен, но не сотворен. Фарисей хотел быть пленником закона. Его праведность заключается в его непосредственном, буквальном исполнении заповеданного в законе. Его праведностью было его дело. Полная одинаковость его дел с заповеданным в законе бы­ла его целью. И однако же должен был оставаться зазор, который покрывался бы прощением. Его праведность остается несовершенной. Праведность учеников также могла бы заключаться только в деле исполнения закона. Кто не исполняет закон, не может быть назван праведным. Но дело учеников превосходит дело фарисеев тем, что в действительности это – совершенная праведность, в отли­чие от несовершенной у фарисеев. Как так? Превосход­ство праведности ученика состоит в том, что между ним и законом стоит Тот, Кто совершенно исполняет закон и в единении с Которым был ученик. Он видел себя не как неисполнившего, но как уже исполнившего закон. Прежде чем он начинает быть послушным закону, закон уже исполнен, его притязание уже осуществлено. Праведность, которой требует закон, уже налицо; это праведность Иису­са, Который идет на крест ради закона. Однако посколь­ку эта праведность есть не только оказанное благо, а совершенное и истинное единение с Богом, потому Иисус не только обладает праведностью, но и является ею. Он яв­ляется праведностью учеников. Своим призывом Иисус частично отдал ученикам Себя Самого, Он даровал им Свое единение, сделал их участниками Своей праведно­сти, даровал им Свою праведность. Праведность учеников – это праведность Христа. Желая сказать единственно это, Иисус приступает к Своим словам о «превосходящей пра­ведности», указав, что исполнит закон. Христова же пра­ведность действительно есть праведность учеников. Она, конечно, в строгом смысле остается дарованной правед­ностью, будучи дарована призывом следовать Христу. Это праведность, которая заключается именно в следовании и уже по наречении блаженства получает обетование Царства Небесного. Праведность учеников есть правед­ность у Креста. Это праведность нищих, просящих ми­лостыню, голодных, кротких, миролюбцев, гонимых – ради призыва Иисуса Христа, зримая праведность тех, кто именно благодаря ей и является светом в мире и городом на горе – ради призыва Иисуса Христа. В том правед­ность учеников «превосходит» таковую у фарисеев, что она покоится единственно на призыве Иисуса к единению с Тем, Кто единственно исполняет закон; праведность уче­ников является действительной праведностью тем, что она отныне творится волею Божьей – исполнить закон. Рав­но как и праведность Христа следует не изучать, но имен­носоделывать. Иначе она не превосходит того закона, который изучается, не исполняясь. Об этом соделывании Христовой праведности учениками говорит все последо­вавшее за этим. Оно заключено в слове «следовать». Это действительное, простое дело в вере в праведность Хрис­та. Праведность Христа – это новый закон, закон Хрис­та.

 

Брат

 

«Вы слышали, что сказано древним: «не убивай; кто же убьет, подлежит суду». А Я говорю вам, что всякий, гневаю­щийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же ска­жет брату своему: «рака[9]», подлежит синедриону[10]; а кто скажет: «безумный», подлежит геенне огненной. Итак, если ты принесешь дар свой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди, прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой. Мирись с сопер­ником твоим, пока ты еще на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя судье, а судья не отдал бы тебя слуге, и не вверг­ли бы тебя в темницу; истинно говорю тебе: ты не выйдешь оттуда, пока не отдашь до последнего кодранта».

(Мф 5:21-26).

 

«А Я говорю вам», – Иисус суммирует все сказанное о законе. Здесь не следует, ссылаясь на вышеизложенное, понимать Иисуса на революционный манер или наподобие раввинов выстраивать противоречия между теми или иными суждениями. Более того, Иисус, про­должая сказанное, выражает Свое единство с законом Моисея в его союзе-завете, но именно в подлинном един­стве с Божьим законом проясняет, что Он, Сын Божий, будет Владыкой и Дарителем закона. Закон может ис­полнить лишь тот, кто, услышал его как слово Христово. Греховному лжетолкованию фарисеев здесь нет места. Только в познании Христа как Владыки и Исполнителя закона и состоит истинное познание закона. Христос воз­ложил Свою руку на закон, по праву притязая на него. Он делает это, чтобы закон был в истине. Делая закону такую честь, Он отдает себя в руки фальшивых радете­лей закона.

Закон, на который вначале указывает Иисус Своим по­следователям, запрещает им убийство и указывает им на брата. Жизнь брата сотворена Богом, и она в Божьей ру­ке, и лишь Бог имеет власть над жизнью и смертью. Убийце не место в Господней общине. Он подпадает под суд, кото­рый сам же и творит. Что брат, поставленный под защиту Божьих заповедей, есть не только брат в общине, недву­смысленно проистекает из того, что воспоследовавший в своих делах может определять себя лишь через Того, Ко­му он послушно следует, а не вдаваться в рассуждения о том, кто есть другой. Убийство запрещается воспоследовав­шему под страхом Божьего суда. Жизнь брата для после­довавшего за Христом поставлена за такую границу, ко­торую нельзя нарушать. Такое нарушение, однако, происходит уже во гневе, начинаясь словом злобы, ко­торое вырывается у нас («рака»), и заканчиваясь не­шуточной хулой на другого («безумный»). Каждый гнев на­правлен против жизни другого, возражает против его жиз­ни, посягает на нее. И нет также различия между так на­зываемым праведным гневом и неправедным гневом[11]. Ученик вообще не должен знать никакого гнева, посколь­ку гнев переходит на Бога и на брата. Быстро сорвавшееся слово, которое мы так легко принимаем, обнаруживает, что мы не почитаем другого, возвышаем себя над ним и таким образом оцениваем свою жизнь выше, чем его. Это слово ударяет брата, пинает его в сердце. Надо настигнуть, уязвить, изничтожить. Сознательная хула публично бес­честит брата, норовя прилюдно сделать его презренным, гневно намекает на изничтожение его внутреннего и внешнего бытия. Я привожу в исполнение приговор над ним. Это убийство. Убийца же подлежит суду.

Кто злобствует на брата, кто жалует его злым словом, кто открыто его позорит или клевещет на него, тому – как убийце – больше нет места перед Богом. Отлучившись от брата, он отделяется от Бога. Для него более нет доступа к Богу. Его пожертвование, богослужение, его молитва бо­лее не угодны Богу. Для последовавшего за Христом, в от­личие от раввинов, богослужение невозможно, если оно отделено от служения брату. Пренебрежение к брату, от­нимая истинность у богослужения, отнимает тем самым Божье обетование. И отдельный человек, и община если они хотят ступить к Богу с сердцем, полным презрения и непримиримости, заигрывают, таким образом, с идолом. Пока брату отказывается в служении и любви, пока он брошен в презрении, пока брат может иметь хоть что-то против меня или общины Христовой – не может быть принята жертва. Не мой личный гнев, но то, что кто-либо является братом, обиженным, опозоренным, обесчещен­ным мной и «что-то имеет против меня», – уже этот факт разлучает меня с Богом. Так пусть же испытает себя община учеников Христа: не должна ли она там и сям узнавать новых виновных братьев, не со-ненавидела, не со-презирала, не со-оскорбляла ли она во имя мира и тем стала виновной в братоубийстве. Так пусть же испытает себя община Христова ныне: не в сей ли момент, когда она приходит к молитве и богослужению, упреком вста­ют между нею и Богом многие голоса, ставя преграду ее молитве. Да испытает себя община Христова, дала ли она тем, кто опозорен и обесчещен миром, знак о любви Иисуса, стремящейся сохранить, защитить и нести жизнь. В противном случае и наикорректнейшее богослужение, смиреннейшая молитва, храбрейшее исповедание не помогут ей, а будут свидетельствовать против нее, по­скольку она бросила следовать Иисусу. Бог не отделяет Себя от нашего брата. Ему не нужны почести, если брат обесчещен. Он Отец. Да. Он – Отец Иисуса Христа, Ко­торый стал братом всем нам. В этом – последняя причи­на, почему Богу не угодно более отделяться от брата. Его кровный Сын был опозорен ради славы Отчей. Но Отец не разлучается с Сыном; не хочет Он также отделять Себя и от тех, кому уподобил Своего Сына, ради кого Его Сын перенес Свой позор. Ради вочеловечения Сына Божия служение Богу не должно отделяться от служения брату. Кто говорит, что он любит Бога, а брата своего при­том ненавидит, тот лжец.

Итак, тому, кто хочет истинно служить Богу, следуя Христу, остается один путь, путь примирения с братом. Кто идет к слову и трапезе с непримиримым сердцем, тот по­лучает через это свой суд. Он убийца перед ликом Божь­им. Итак, «пойди, прежде примирись с братом твоим, и тог­да приди и принеси дар твой». Путь, которого Иисус тре­бует от Своего последователя, труден. Он связан с боль­шим смирением и позором. Но это путь к Нему, Распято­му Брату, и оттого это путь, исполненный благодати. Во Христе едино – служение самому малому брату и служе­ние Богу. Он пойдет и примирится с братом, и затем при­несет ту, истинную жертву Отцу – самого себя.

Еще время милости, ибо еще дан нам брат наш, еще мы «на пути с ним». Впереди перед нами суд. Мы еще можем услужить брату, мы еще можем отдать долг тому, у кого мы в долгу. Грядет час, когда мы будем преданы Судье. Тог­да это будет поздно, тогда предъявится право на взыска­ние всех долгов до последнего. Постигнем ли мы, что для учеников Иисус стал братом не по закону, но по благода­ти? Это благодать – быть обязанным исполнить просьбу брата, отдать ему свое право; это благодать, что мы можем примириться со своим братом. Брат – это для нас милость перед судом.

Так может говорить нам только Тот, Кто Сам стал на­шим Братом и нашей благодатью, нашим примирением, нашим спасением перед судом. Братская милость дарова­на нам в человеколюбии Сына Божия. Чтобы ученики Иисуса смогли ее хорошенько обдумать!

Служение брату, благосклонность к его просьбам, дающие ему право на жизнь, – это и есть путь самоотре­чения, путь на крест. И нет большей любви, чем любовь тех, кто свою жизнь отдаст за друга своего. Это любовь Распятого. Так исполняется этот закон – Крестом Господним.

 


[9] Пустой человек.

[10] Верховное судилище.

[11] Дополнение είκη в большинстве манускр. (не в κ и не в В!) – первая осторожная корректура остроты слов Иисуса.

Женщина

 

«Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну. И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну. Сказано также, что если кто разведется с женою своею, пусть даст ей разводную. А Я говорю вам: кто разводится с женою своею, кроме вины прелюбодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует».

(Матф.5:27-32)

 

Связь с Иисусом Христом не дозволяет свободной страсти, лишенной любви, но, наоборот, отказывает в ней воспоследовавшему. Поскольку следование есть самоот­речение и полная связь с Иисусом, то личная любостраст­ная воля ученика не может быть предоставлена самой се­бе. Такая похоть, пусть даже она возникнет в какой-то краткий момент, уводит от следования Христу, ввергает все тело в геенну. Человек продает с ней свое небесное пер­вородство за чечевичную похлебку любострастия. Он не верит Тому, Кто за отказ от любострастия может воз­наградить его радостью во сто крат большей. Он не до­веряет незримому, предпочитая срывать зримые плоды любострастия. Так он падает с пути следования, отделя­ясь от Иисуса. Нечистота страстного вожделения есть не­верие. Единственно поэтому она отвергаема. Никакая жертва, которую он способен принести свободе от этого любострастия, не будет слишком большой. Глаз меньше, чем Христос, и рука меньше, чем Христос. Если глаз и ру­ка служат любострастию и мешают телу следовать в чис­тоте, то ими следовать пожертвовать прежде, чем Иисусом Христом. Выигрыш, приносимый любострастием, ничто­жен в сравнении с ущербом: получая похоть от глаза или руки на мгновение, ты теряешь тело в вечности. Твой глаз, служащий нечистому стремлению, не может узреть Бога.

Не следует ли теперь в этом месте действительно раз­решить вопрос о том, как понимает Иисус Свою заповедь: дословно или в переносном смысле? Не зависит ли от яс­ного ответа на этот вопрос и вся наша жизнь? И не дан ли уже ввиду твердости учеников и ответ? Наша воля со­ветует нам избежать разрешения этого вопроса, кажуще­гося убийственно серьезным. Но сам этот вопрос лжив и зол. Ему не подыскать ответа. Будь и вправду сказано, что, естественно, этого не следует понимать дословно, то мы от­шатнулись бы от серьезности заповеди; но если бы было сказано, что, естественно, это надо понимать дословно, тогда обнаружилась бы не только основополагающая аб­сурдность христианского бытия, но и заповедь, лишенная силы. Именно в том, что для нас нет ответа на этот осно­вополагающий вопрос, мы оказываемся целиком и пол­ностью заключены в заповедь Иисуса. И никаким боком не сможем мы увернуться. Мы там, и надо повиноваться. Христос не принуждает Своих учеников к нечеловеческим судорогам, Он не запрещает им глядеть, но Он поворачивает взгляд ученика к Себе и знает, что тут взгляд остает­ся чистым, пусть он направлен и на Женщину. Итак, Он возлагает на учеников не непереносимое иго закона, но милосердно помогает им Евангелием.

Иисус не призывает последовавших: за Ним вступать в брак. Но Он освящает брак по закону тем, что Он призна­ет его нерушимым, и там, где одна половина отделяет себя прелюбодеянием, другой отказывает в повторном браке. Такой заповедью Иисус освобождает брак от порочного устремления, препровождая к служению любви, каковая только в следовании Ему и возможна. Иисус порицает не тело и его естественные потребности, но отвергает не­верующего, который укрылся там. Так что Он не отменя­ет брака, но укрепляет и освящает его верой. Так что последовавший и в браке утверждает свою связь с Хрис­том опять же повиновением и самоотречением. Христос – Господин Своего брака. Что при этом брак учеников что-то иное, нежели гражданский, есть в свою очередь не осуждение брака, но как раз его освящение.

Может показаться, что Иисус Своим требованием о не­рушимости брака будто бы противоречит ветхозаветному закону. Но Он Сам дает понять (Мф 19:8) о Своем единстве с законом Моисея. «По жестокосердию вашему» была позволена израильтянам разводная грамота, т.е. чтобы предохранить их сердце от большего неповиновения. На­мерение же ветхозаветного закона созвучно Иисусу, так что речь идет о браке, незапятнанном только в Нем Одном, о браке, который управляется верой в Бога. Но эта чис­тота, т.е. целомудрие, сохраняется в единении с Иисусом, в следовании Ему.

Так как Иисус совершил это единственно во имя со­вершенной чистоты, т.е. целомудрия своих учеников, т.е. поэтому Он должен сказать, что будет прославлено и пол­ное отречение от брака ради Царства Божия. Иисус не пре­вращает брак или безбрачие в какую-то программу, но освобождает Своих учеников от πορνεία, от распутства в браке и вне, которое есть, не только прегрешение про­тив своего тела, но прегрешение против Тела Христова (lKop. 6:13-15). И тело ученика также принадлежит Хрис­ту, делу следования Ему; наши тела суть члены Его тела. Поскольку Иисус, Сын Божий, нес тело человеческое и по­скольку мы приобщены к Его телу, то распутство, есть грех против тела Иисуса.

Тело Христа было распято. Апостол говорит о сторон­никах Христа, что они распяли плоть со своими страстями и похотями (Гал. 5:24). Единственно истинное исполнение этот ветхозаветный закон находит в распятом, измученном теле Иисуса Христа. Созерцание этого тела и едине­ние с ним, которое дано им, есть для учеников сила цело­мудрия, к которой зовет Иисус.

 

Правдивость

 

«Еще слышали вы, что сказано древним: не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои. А Я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий; ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным. Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого».

(Матф.5:33-37)

 

Интерпретация этих стихов в христианской Церкви вплоть до настоящего времени чрезвычайно неопределен­на. Толкователи еще со времен ранней Церкви расходят­ся: от ригористского отбрасывания любой клятвы как греха до мягкого отклонения легкомысленной клятвы и клятвопреступления. Дальнейшее признание в ранней Церкви нашло толкование, что хотя клятва и должна быть запрещена «совершенным» христианам, но для слабых она в известных границах допустима. Бл.Августин среди прочих представил и такое толкование. В оценке клятвы он созвучен таким языческим философам, как Платон, пифагорейцы, Эпиктет, Марк Аврелий. Здесь клятва призна­ется недостойной благородного человека. Реформаторские Церкви в своих учениях как само собой разумеющееся рассматривали требуемую светскими властями клятву и не сближали ее со словами Иисуса. С самого начала глав­ными аргументами было то, что клятва допускалась в Вет­хом Завете, что Иисус клялся перед судом, а апостол Павел многократно использовал клятвоподобные формулы. Для реформаторов здесь имело решающее значение различе­ние духовного и мирского царства наряду с непосредствен­ным указанием Св.Писания.

Что такое клятва? Это открытое взывание к Богу как к Свидетелю высказывания, которое я делаю о прошлом, настоящем или будущем. Всеведущий Бог должен по­карать за неправду. Как эта клятва могла быть названа Иисусом «от лукавого», έκ ίού πονηρού, «сатанинской»? А потому, что у Иисуса речь идет о полной правдиво­сти.

Клятва – доказательство того, что в мире есть ложь. Если бы человек мог обойтись без лжи, клятва была бы не нужна. Таким образом, клятва есть хотя бы некая пре­града лжи. Но именно этим-то ложь и поощряется; ибо там, где лишь клятва претендует на исключительную правди­вость, тем самым предоставляется пространство для лжи, ей предоставляется определенное право на жизнь. Ветхо­заветный закон отвергает ложь – при помощи клятвы. Иисус же отвергает ложь, запрещая клятву. И тут и там речь идет о едином и целом, об уничтожении неправды в жизни верующих. Клятва, которую Ветхий Завет вы­ставляет против лжи, сама была захвачена ложью и поставлена ей на службу. Лжи удалось сохраниться и утвердиться в своем праве благодаря клятве. Итак, ложь должна быть выявлена Иисусом там, где она скрывается, – в клятве. Таким образом, клятва должна была пасть, по­скольку стала щитом для лжи.

Посягательство лжи на клятву могло происходить дво­яким образом: либо она утверждалась в клятве (клятво­преступление), либо инкорпорировалась в клятвенные формулы. В этом случае клятвенная ложь взывала не к Богу Живому, но к какой-либо мирской или божественной власти. Ложь так глубоко проникла в клятву, что полной правдивости можно было добиться, только запретив клят­ву.

Да будет слово ваше: да – да, нет – нет. Этим самым слово ученика не лишается ответственности перед всеве­дущим Богом. Более того, именно в том, что имя Господа призывается не категорическим образом, абсолютно каж­дое слово ученика подразумевает присутствие всеведущего Бога. Поскольку слов, говоримых не перед Богом, вообще нет, то ученик Иисуса и не должен клясться. Каждое его слово должно быть ничем иным, как правдой, чтобы никакого подтверждения клятвой не требовалось. Ведь клятва ставит все прочие его слова под сомнение. Так что это «от лукавого». Ученик же в каждом своем слове должен быть ясен.

Если клятва устранена для этого, то понятно, что речь здесь идет лишь об одной цели – о правдивости. Само собой разумеется, заповедь Иисуса не терпит исключений, и ее применение от аудитории не зависит. Но равным об­разом следует сказать, что сам по себе отказ от клятвы может служить для сокрытия правды. Если же где случа­ется так, что клятва приносится ради правдивости, то это нельзя решить вообще, а нужно решать исходя из част­ного случая. Реформатские Церкви держатся того мнения, что любая клятва, требуемая светской властью, как раз и есть этот случай. Является ли такое общее решение до­пустимым, пусть останется под вопросом.

Но несомненно, что там, где такое случается, клятва может быть дана, если, во-первых, имеется полная ясность и незатуманенность насчет того, в чем она заключается; во-вторых, надо различать принесение клятвы, которое относится к известным нам прошлым или теперешним обстоятельствам, от того, которое имеет характер торжест­венного обета. А поскольку христианин никогда не быва­ет свободен от ошибок в знании прошлого, то взывание к всеведущему Богу не подтверждает для него сомнитель­ное высказывание, но служит чистоте его знания и сове­сти. И поскольку христианин также не распоряжается сво­им будущим, то обет, например, клятва верности, чреват для него с самого начала большой опасностью. Ибо хри­стианин не держит в руках своего будущего, тем более – будущего того человека, с которым он связывается клятвой верности. Итак, невозможно – во имя правдивости и следования Христу – приносить такую клятву без того, чтобы поставить условия для Божьего всеведения. Хрис­тианину не дано абсолютизировать земную связь. Клят­ва верности, которая норовит связать христианина, бу­дет ему ко лжи, она «от лукавого». Взывание к имени Божьему в такой клятве никогда не может быть подтверждением клятвенного обещания, но единственно и однозначно проявлением того, что, следуя Христу, мы свя­заны с волей Божьей, что любая другая связь во имя Хрис­та обусловлена этим. Если в сомнительных случаях это условие не выражено или не признается, тогда клятва при­несена быть не может, поскольку именно этой клятвой я ввожу в заблуждение того, кто ее от меня принимает. Но да будет слово ваше: да – да, и нет – нет.

Заповедь о полнейшей правдивости есть лишь еще од­но слово о полноте следования. Лишь тот, кто связал себя с Иисусом и следует Ему, пребывает в правдивости. Тому нечего скрывать от Господа. Он живет перед Ним откры­то. Узнанный Иисусом, он пребывает в правде. Как грешник, он открыт перед Иисусом. Не он открыл себя Иисусу, но Иисус открыл его Своим призывом, и он смог раскрыть­ся перед Иисусом в своем грехе. Полнейшая правдивость только вызволяет нас из открытого греха, который также прощен Иисусом. Кто, сознавая свои грехи, истинно предстает перед Иисусом, тот не стыдится правды и только правды там, где она должна быть высказана. Правдивость, которой требует Иисус от Своего ученика, состоит в само­отречении, которое не покрывает греха. Все открыто и яс­но.

Поскольку в связи с правдивостью речь идет, как ни взглянуть, о раскрывании человека во всем его бытии, о его злобе перед Богом, то эта правдивость вызывает сопро­тивление грешников, потому ее гонят и распинают. Прав­дивость ученика единственную основу имеет в следовании Христу – Он, находясь на Кресте, открывает нам наш грех. Один только Крест, будучи Божьей правдой о нас, делает нас правдивыми. Кто знает Крест, тот больше не пугает­ся никакой другой правды. Кто живет под сенью Креста, для того покончено с клятвой как законом установления справедливости; ибо он пребывает в совершенной прав­де божьей.

Не существует правды перед Иисусом без правды пе­ред людьми. Ложь разрушает единение. Правда, разламы­вая фальшивое единение, основывает чистое братство. Не бывает следования Иисусу без жизни в открытой правдивости перед Богом и людьми.

 

Возмездие

 

«Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся».

(Матф.5:38-42)

 

Иисус согласовывает здесь высказывание: око за око, зуб за зуб – с приведенными ранее ветхозаветными за­поведями, то есть и с запретом убивать, входящим в десять библейских заповедей. Он признает, таким образом, и то и другое в качестве несомненных заповедей Божьих. Одна не подлежит отмене, как и другая, но должна быть испол­нена до последнего. Нашей классификации ветхозавет­ных заповедей в пользу Десяти заповедей Иисус не при­знает. Для Него заповедь Ветхого Завета едина, и Он ука­зывает ученикам исполнять ее.

Последовавшие за Иисусом живут ради Него, отрек­шись от личных притязаний. Он нарекает их, кротких, бла­женными. Захоти они, после того, как отказались от все­го ради Него, встать на такую позицию, то они перестали бы следовать Ему. Итак, здесь нет более ничего, кроме дальнейшего наречения блаженства.

Ветхозаветный закон берет право возмездия под бо­жественную защиту. Никакой злодей не должен остать­ся без возмездия. Ведь речь идет об установлении правиль­ного единения, о преодолении и изобличении зла, о его устранении из единства Божьего народа. Этому служит право, сохраняющееся в силе через возмездие.

Иисус принимает эту волю Божью и подтверждает силу возмездия – изобличить и одолеть зло и хранить сообще­ство учеников как истинный Израиль. Через правое воз­мездие должно быть устранено попрание права, а ученик должен блюсти себя в следовании Христу. Такое пра­вое возмездие заключается, по слову Иисуса, единствен­но в том, что не следует противиться злому.

Этим словом Иисус изымает свою общину из полити­ко-правовых порядков, из национального обличья народа Израилева и превращает ее в то, что она есть в действи­тельности, а именно: в общину верующих, не связанную ничем национально-политическим. Если по воле Божьей возмездие среди богоизбранного народа Израиля имело одновременно и политический характер (ответ ударом на удар), то для общины учеников, которая уже не может иметь притязания ни на что национально-правовое, оно состоит в претерпевании ударов, чтобы к злому не при­бавлялось злое. Вот так была основана и сохранена об­щина.

Здесь становится ясно, что воспоследовавший, если ему причинена несправедливость, более не апеллирует к своему праву как к собственности, которую надо защи­щать при всех обстоятельствах; но что, будучи полностью освобожден от всякой собственности, он связан единствен­но с Иисусом Христом, и именно в этом он выказывает эту связь только с Иисусом, связь, которая творит единствен­но приемлемую основу единения и предает грешников в руки Иисуса.

Одоление другого происходит теперь тем, что его зло­ба должна выдохнуться, она не находит того, что ищет, а именно: сопротивления и, значит, нового зла, от которого она может распалиться еще больше. Тем самым зло, не на­ходя объекта, не встречая сопротивления, обессиливает­ся – ведь оно послушно переносится и претерпевается. Здесь зло наталкивается на противника, которого ему не превзойти. Конечно, это наличествует только там, где нет и последних остатков сопротивления, где налицо отказ воз­мещать зло злом. Здесь зло не может добиться своей цели – сотворения зла – и остается в одиночестве.

Страдание минует тем, что претерпевается. Зло нахо­дит свой конец в том, что мы терпеливо сносим его. Бес­честие и позор открывается как грех не в том, что после­довавший обходит их, но в том, что он переносит их, не противясь. Причинение насилия осуждается тем, что не наталкивается на насилие. Несправедливое притязание на мою рубашку будет посрамлено тем, что я добавлю к ней и верхнюю одежду; использование в корыстных це­лях моих услуг станет явным как таковое в том, что я не устанавливаю ему предела. Готовность оставить все, о чем ни попросят, – это готовность довольствоваться единствен­но Иисусом Христом, чтобы следовать единственно Ему. В добровольном отказе от сопротивления подтверждается и проявляется безусловная связь воспоследовавшего с Иисусом, свобода, освобождение от собственного «я». И именно исключительностью этой связи только и можно по­бедить зло.

При этом речь идет не столько о зле, сколько о самом носителе зла. Иисус называет злого – злым. Для меня суть состоит не в извинении и оправдании чинящего насилие, притесняющего меня. Не то чтобы я так уж желал в моем страждущем терпении выражать сочувствие к притязанию злодея. С такими сентиментальными соображени­ями Иисус не совершил бы ничего. Позорящий удар, причинение насилия, корыстное деяние остаются – злом. Ученик должен знать это, и он должен засвидетельство­вать это, как это засвидетельствовал Иисус, – именно потому, что иначе зло не может быть поражено и побеждено. Однако как раз потому, что это зло, относящееся к уче­нику, не имеет оправдания, ученик и должен не противить­ся, но, страдая, привести зло к его прекращению и так победить злодея. Послушная жизнь сильнее зла, она – смерть для зла.

Итак, нет такого мыслимого дела, в котором зло было бы столь велико, чтобы потребовалось изменить позицию христианина. Чем страшнее зло, тем большую готовность к страданию должен проявить ученик. Носитель зла дол­жен попасть в руки Иисуса. Не я, но Иисус будет иметь с ним дело.

Реформаторское толкование проводит в этом месте ре­шительно новую мысль, а именно: что надо проводить раз­личие между обидой, нанесенной мне лично, и обидой, нанесенной мне в моем служении, т.е. в моей на меня перед Богом возложенной ответственности. Если я в пер­вом случае буду действовать, как повелевает Иисус, то во втором случае я этим не связан, будучи обязанным во имя истинной любви действовать наоборот – употребить силу против силы, чтобы противостоять вторжению зла. Отсюда оправдывается точка зрения Реформации на войну, на ис­пользование любого оправданного средства для защиты от зла. Иисусу же чуждо это различение между мной как частным лицом и – носителем служения, если оно – мерило моих поступков. Он не говорит нам об этом ни слова. Он обращается к воспоследовавшим как к таковым, оставившим все, чтобы следовать Ему. «Личное» и «слу­жебное» должно целиком и полностью покориться запо­веди Иисуса. Слово Иисуса не подразделяет их притя­заний. Он потребовал неделимого послушания. Назван­ное различение в самом деле оставляет нас в неразреши­мом затруднении. Где я частное лицо в текущей жизни, а где занимаюсь только служением? Разве я, чем бы ни за­нимался, не являюсь одновременно отцом моих детей, пастором моей общины, политическим деятелем моего на­рода? Разве я не обязан на этом основании отражать каж­дое посягательство, исходя как раз из ответственности перед моим служением? Не есть ли я в каждый момент мо­его служения опять-таки я сам, предстоящий только пе­ред Иисусом? И стоит ли при таком различении забывать, что последовавший всегда один, всегда он сам, одинокий человек, который в конце концов может действовать лишь от себя и решать за себя? и что прямо в этом поступке ле­жит серьезнейшая ответственность за все, повеленное мне?

Но как же тогда высказыванию Иисуса оправдаться пе­ред опытом, согласно которому зло, воспламеняясь как раз бессилием, раздувается непрепятствованием беззащитных? Слова Иисуса – не просто идеология, не связанная с ре­альностью, скажем мы, считаясь с греховностью мира. Эти слова, быть может, могли бы иметь право на существова­ние внутри общины. По отношению же к миру они кажут­ся прекраснодушным взглядом на грех. Поскольку мы живем в мире и мир зол, то эти слова не могут иметь силы.

Но Иисус говорит: Поскольку вы живете в мире и поскольку мир зол, эти слова имеют силу: вы не долж­ны противиться злу. Вряд ли Иисусу можно сделать из этого укор – разве Ему ведь неведома власть зла, Ему, Который с первого дня Своей жизни встал на борьбу с дьяволом? Иисус называет зло злом, и именно поэто­му так говорит с теми, кто последовал Ему. Как это воз­можно?

То, что Иисус говорит последовавшим, было бы в са­мом деле чистым прекраснодушием, если бы мы это вос­принимали как отвлеченную этическую программу, если бы высказывание: зло надо побеждать единственно доб­ром – понималось бы только как отвлеченная мирская и жизненная мудрость. То были бы в самом деле безответственные фантазии о законах, которым мир никогда не повинуется. Беззащитность как принцип мирской жизни – это нечестивое разрушение порядка в мире, получен­ном через Божью благодать. Однако здесь ведь говорит не доктринер – здесь об одолении зла говорит Тот, Кто был одолен злом на Кресте и Кто из этой поверженности вы­шел, победив зло. И, кроме Его собственного Креста, ни­чего другого нельзя дать в оправдание этой заповеди Иису­са. И если кто в этом Кресте Иисуса находит веру в побе­ду над злом, только тот и может повиноваться Его запове­ди и только в таком послушании обретет свое обетование. Какое обетование? Обетование приобщения к Его Кресту и обетование Его победы.

Страдание Иисуса как преодоление зла Божественной любовью есть единственная пригодная основа для послу­шания ученика. Иисус призывает последовавшего снова приобщиться к Его страданиям через Его заповедь. Как может проповедь о страстях Иисуса Христа быть явлена перед миром и быть достойной уверования, если ученики Иисуса избегают этих страстей, если они отвергают их для своего тела? Иисус Сам исполняет закон, который Он да­ет, Своим Крестом[12], считая через эту заповедь Своих учеников блаженными в приобщении к Его Кресту. Только в Кресте истинно и действенно то, что возмездие и преодо­ление зла есть страждущая любовь. Но приобщение к Кресту даровано ученикам через призыв следовать Гос­поду. В этом зримом единении они наречены блаженны­ми.

 


Враг – «Подвиг»

 

«Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники? Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный».

(Матф.5:43-48)

 

Здесь впервые в Нагорной проповеди обороняется сло­во, в котором суммируется все сказанное: любовь; и тут же определение любви к врагу. Любовь к брату была бы лож­но понятой заповедью, любовь к врагу делает недвусмыс­ленно ясным то, что хочет Иисус.

Враг не был для учеников пустым понятием. Они хо­рошо знали его. Они встречали его ежедневно. Это были те, кто боялся их как разрушителей веры и законопреступ­ников; это были те, кто их ненавидел, поскольку они оставили все во имя Иисуса, не считаясь ни с чем ради единения с Ним; это были те, от кого они, по слабости сво­ей и смиренности, претерпевали обиды и издевательства; это были гонители, которые в кучке учеников чуяли под­нимающуюся революционную опасность и преследовали цель их уничтожения. Итак, один враг встал среди носи­телей народной набожности, которые не могли снести единого притязания Иисуса. Он был вооружен силой и ав­торитетом. Другой враг, о котором должен был думать каж­дый еврей, был политический враг в Риме. Это тоже было иго. Рядом с этими враждебными группами была еще и личная вражда, которая грозит тому, кто не идет за большинством, ежедневной клеветой, позором и угрозами.

Правда, в Ветхом Завете нет ни одного места, где заповедовалась бы ненависть к врагу. Более того, существу­ет заповедь любви к врагам (Исх 23:4 и след; Прит 25:21 и след.; Быт 45:1 и след.; 1Цар 24:7; 2Цар 6:22 и др.). Но Иисус говорит здесь не о природной вражде, но о вражде наро­да Божия в отношении мира. Войны Израиля были един­ственными «священными» войнами, которые были в мире. Они были войнами Бога против мира идолов. Иисус не осуждает эту вражду, иначе Ему надо было бы осудить всю историю Бога и Его народа. Более того, Иисус подтверждает Ветхий Завет. У Него речь идет единственно об одо­лении врагов, о победе Божьей общины. Но Своей заповедью Он вновь выделяет общину Своих учеников из политических раскладок народа Израиля. Тем самым упраздняется война за веру, тем самым Бог положил обе­тование победы над врагом в божественной любви.

Любовь к врагам является невыносимым препятстви­ем не только для естественного человека. Она выше его сил, она нарушает его понятия о добре и зле. Важнее, что законопослушному человеку любовь к врагам кажется прегрешением против закона Божьего: отделение от вра­га и осуждение его – требование закона. Но Иисус берет божественный закон в Свои руки и толкует его. Одоление врага через любовь к врагу – в этом Божья воля в Его за­коне.

Враг в Новом Завете всегда тот, кто враждебен мне. С тем, кто мог бы быть врагом ученика, Иисус совсем не считается. Но врагу должно причитаться то же, что при­читается брату, – любовь воспоследовавшего. Поступки ученика не должны определяться поступками людей, но только поступками Иисуса. У них только один источник – воля Иисуса.

Речь о враге, о том, кто остается врагом, не смиренным моей любовью; кто не прощает мне ничего, когда я ему про­щаю все; кто ненавидит меня, когда я его люблю; кто поз­орит меня тем больше, чем серьезнее я ему служу. «За любовь мою они враждуют на меня, а я молюсь» (Пс 108:4). Но не о том должна вопрошать любовь, натолкнется ли она на противление, – наоборот, она ищет того, кто в ней нуждается. Но кто же более нуждается в любви, как не тот, кто сам живет в ненависти безо всякой любви? Итак, кто же достоин любви более, чем мой враг? Где любовь бу­дет наречена прекраснейшей, как не посреди своих вра­гов?

Никакого различия не знает эта любовь между разны­ми видами врагов, кроме одного: чем враждебнее враг, тем сильнее требуется от меня любовь. Будь то политический, будь то религиозный враг, он не может ожидать ничего другого от последовавшего Иисусу, кроме безраздельной любви. Никакого разлада не знает эта любовь также и во мне самом, между мной как лицом частным и как служи­телем. И там и тут я един – либо же я вообще не служу, я не последовал Иисусу Христу. Меня спросят: как сотво­рить эту любовь? Иисус говорит об этом: благословлять, творить благо, молиться – без условий, невзирая на личность.

«Любите врагов ваших». В то время как в предшест­вующей заповеди говорится только о непротивящемся претерпевании зла, здесь Иисус идет гораздо дальше. Мы не только должны терпеливо переносить зло и но­сителей зла, не только не отвечать ударом на удар, но еще и в сердечной любви содействовать нашему врагу. Ника­кая жертва, которую любящий может принести любимо­му, не может быть слишком велика и слишком дорога для наших врагов. Если мы, любя нашего брата, задолжаем ему нашим благом, нашей честью, нашей жизнью, то так­же точно задолжаем мы и нашему врагу. Сопричастны ли мы тем самым и его злу? Нет, ибо как же может любовь, родившая не из слабости, но из силы, приходящая не из страха, но из правды, быть виноватой в ненависти друго­го? И кого одарить такой любовью, как не того, чье серд­це подавлено ненавистью?

«Благословляйте проклинающих вас». Если нас на­стигает проклятие врага, если он не может перенести нашего присутствия, то мы должны поднять руки для бла­гословения: вы, наши враги, благословлённые Богом, ва­ше проклятие не может оскорбить нас, но ваше убожество да исполнится Царства Божия, благословения тех, на ко­го вы тщетно нападаете. Мы готовы полностью принять на себя ваше проклятие, если вы в итоге получите только благословение.

«Благотворите ненавидящим вас». Это должно пребыть не только в словах, но и в мыслях. Благотворение вершит­ся всеми делами повседневной жизни. «Итак, если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напой его» (Рим 12:20). Как брат в нужде поможет брату, перевяжет его ра­ны, облегчит его боль, так пусть и наша любовь поступит с врагом. Где в мире нужда глубже, а раны и боли тяже­лее, как не у нашего врага? Кому благодеяние нужнее и радостнее, как не нашему врагу? «Давать радостнее, чем брать».

«Молитесь за обижающих вас и гонящих вас». Это во­обще запредельно. Молясь, мы ступаем навстречу врагу, переходим на его сторону, мы перед Богом с ним, при нем, за него. Иисус не обещает нам, что враг, который нами лю­бим, благословляем, благотворим, не будет обижать и гнать нас. Он это будет делать. Но в этом-то он и не сможет нам повредить и одолеть нас, если последний шаг к нему мы сде­лаем к нему в заступнической молитве. И вот теперь мы бе­рем на себя его бедность и нужду, его вину и потерянность, вступаемся за него перед Богом. Делаемся заступниками за него, чего сам он не может. Всякая обида от врага только теснее связывает нас с Богом и с нашим врагом. Вся­кое гонение может служить только тому, чтобы враг стал ближе к примирению с Богом, чтобы любовь стала неодо­лимой.

Как же любви стать неодолимой? А так, что никогда не спрашивать о том, что сотворил ей враг, но единствен­но о том, что сотворил Иисус. Любовь к врагу ведет учени­ка к крестному пути и к единению с Распятым. Но чем вернее ученик будет настаивать на этом пути, тем вернее эта любовь одолеет ненависть врага; ибо это не личная лю­бовь. Это всецело любовь Христа, Который пошел на крест за Своих врагов и молился за них на кресте. Но перед крестным путем Иисуса Христа ученики узнали, что они сами были среди врагов Иисуса, побежденных Его лю­бовью. Эта любовь сделала ученика зрячим – чтобы он признал во враге брата, чтобы поступал с ним как со сво­им братом. Почему? Потому что сам он живет любовью То­го, Кто поступал с ним, как с братом, Кто считал его за врага и приобщил к Себе как Своего ближнего. Любовь превращает последовавшего в зрячего тем, что и врага ви­дит через любовь Бога, что она видит врага у Креста Гос­подня. Бог спрашивает меня не о добре и зле – ведь и добро мое было перед Ним нечестиво. Божья любовь ищет врага, который нуждается в ней, которого Он делает достойным ее. Бог наделяет Своей любовью врага. Последовавший знает об этом. В этой любви он участвует через Христа. Ибо Бог повелевает солнцу Своему сиять и посылает дождь на праведных и неправедных. Но это ведь не только земное солнце и земной дождь, проходящие над добром и злом, – это также «солнце праведности», Сам Иисус Христос и дождь Божьих словес, открывающий грешникам благо­дать Отца Небесного. Безраздельная, совершенная лю­бовь есть деяние Отца, она также дело детей Отца Небесного, как она была деянием Сына Его Единородно­го.

«В борьбе против Бога, которой мы вышли противо­стоять и которую мы частично ведем уже с давних пор, заповеди о любви к ближнему и непротивлении особен­но выступили там, где противоборствует, с одной стороны, ненависть, а с другой – любовь. Каждая хрис­тианская душа ощутила высокую необходимость серьезно соответствовать этому. Близится время, когда каждый, кто исповедует Бога живого, станет за это не только объ­ектом ненависти и бешенства – ибо мы в известной мере уже и сейчас изрядно столкнулись с этим, – но когда толь­ко лишь из-за этого исповедания его, что называется, ис­ключат из «человеческого сообщества», будут охотиться за ним по городам и весям; когда будут физически нападать на него, истязать его и – смотря по обстоятельствам – убивать. Близится общее гонение на христиан, и в этом, собственно, и заключается единственный смысл всех дви­жений и возбужденной борьбы наших дней. Вышедшие на уничтожение христианской Церкви и христианской ве­ры противники не в состоянии существовать рядом с на­ми, поскольку в каждом нашем слове и каждом нашем по­ступке (даже и не направленном против них) они видят осуждение своих слов и поступков, при этом вполне не­безосновательно сознавая, что мы вообще-то не интересу­емся осуждением, которое они нам высказывают; ведь они сами должны признать, что это осуждение совершенно бессильно и ничтожно, что мы никоим образом не нахо­димся, как им хотелось бы себе внушить, на позициях вза­имных распрей и пререканий с ними. И как побороть борь­бу? Время близится к тому, чтобы мы уже не как разо­бщенные одиночки, но совместно, как община, как Церковь, воздели руки в молитве; чтобы мы горстками (даже относительно малыми горстками) громко испове­довали и прославляли Господа – Распятого и Воскрес­шего – среди отпавших, тысячекратно превосходящих нас численностью. И что это за молитва, что за исповедание, что за прославление? Это молитва искренней любви как раз к этим потерянным, обступившим нас и рассматривающим нас ненавидящими мечущимися гла­зами, уже поднявшим свои руки для смертельного удара по нам; это молитва о мире для этих душ, заблудших и по­дорванных, сбитых с толку и опустошенных; молитва за ту любовь и за тот мир, которым мы радуемся; молитва, которая проникнет им глубоко в душу и ворвется в их серд­це, остро их уязвив, когда они в крайнем напряжении не­нависти способны разорвать наши сердца. Да, Церковь, которая действительно ожидает своего Господа, действи­тельно постигает время с его знаками последнего разде­ления, изо всех душевных сил, изо всех наличных сил ее священного существования должна устремиться к молит­ве любви» (A.F.C.Vilmar. 1880).

Что есть безраздельная любовь? Это не та любовь, ко­торая по-партийному обращается лицом к тем, кто готов одарить нас взаимной любовью. В любви к тем, кто нас лю­бит, к нашим братьям, к нашему народу, к нашим друзьям, да вот хоть и к нашей христианской общине, мы – языч­ники и мытари сразу. Она резонна, правильна, естествен­на, но это никоим образом не христианская любовь. Да, это действительно «одно и то же», – то, как ведут себя языч­ники и христиане. Любовь к тем, к кому я принадлежу по крови, истории или по дружбе, – одна и та же у язычни­ков и христиан. Иисус сказал об этой любви немного. Лю­ди и сами знают, что это такое. Ему нет нужды разжигать ее, подчеркивать, возвышать. И язычников, и христиан вы­нуждает к ее признанию единственно природная заданность. Иисусу нет нужды говорить, что такой-то должен любить своего брата, свой народ, своих друзей, – это и так само собой разумеется. Однако именно тем, что Он кон­статирует это, не обронив ни слова о дальнейшем, но тре­буя затем единственно и исключительно любви к врагам, – Он раскрывает, что Он называет любовью и что должно полагать об этой любви.

В чем отличается ученик от язычника? В чем состоит «христианское»? И здесь раздается слово, на которое на­правлена вся 5-я глава, в котором суммируется все пре­дыдущее: христианское – это «особенное», περισσόν, чрезвычайное, нерегулярное, не само собой разумеюще­еся. Это то, что «высится» «превосходящей праведностью» над фарисеями, выступает над ними, – избыток, сверхявленность. Природное – это τδ αύτό (одно и то же) для язычников и христиан; христианское же начинается при περισσόν и отсюда выставляет природное в истинном свете. Где нет этого особенного, чрезвычайного, там нет и христианского. Христианское осуществляется не внут­ри этой природной данности, но переступая ее и выступая из нее. περισσόν никогда не растворяется в τδ αύτό. Большое заблуждение лжепротестантской этики состоит в том, что христианская любовь открывается в любви к отечеству, в дружбе или ремесле, что лучшая пра­ведность открывается в justitia civilis. Иисус так не говорит. Христианское связано с «чрезвычайным». Потому христи­анин и не должен уравнивать себя с миром, что ему нуж­но обдумать περισσόν.

В чем состоит περισσόν, чрезвычайное? Это бытие нареченных блаженными, последовавших, это сияющий свет, город на вершине горы, это путь самоотречения, полнейшей любви, полнейшей чистоты, полнейшей прав­дивости, полнейшей ненасильственности; это и безраздель­ная любовь к врагу, любовь к тому, кто никого не любит и кого никто не любит; любовь к религиозному, политиче­скому, личному врагу. Это путь для того, кто нашел его ис­полнение в Кресте Господнем. Что есть περισσόν? ЭТО са­ма любовь Иисуса Христа, которая, страдая и повинуясь, идет на крест, это – Крест. Особенное для христиан есть крест, который оставляет христианина в над- и вне- мирности, приводя его тем самым к победе над миром. Passio в любви Распятого – это «чрезвычайное» в христианском бытии.

Чрезвычайное есть, вне сомнения, зримое, благослов­ляемое Отцом Небесным. Оно не может оставаться сокры­тым. Люди должны его видеть. Община последовавших Иисусу, община превосходящей праведности – это зримая община, переступившая мирские установления, оставив­шая все, чтобы получить Крест Господень.

Что совершает в вас особенное? Чрезвычайное – и по­вергающее – есть свершениепоследовавших. Это должно совершить – как превосходящую праведность – совер­шить зримо! – не в этическом ригоризме, не в эксцентри­ке христианских жизненных форм, но в простоте и послу­шании христианина воле Иисуса. Это свершение как «осо­бенное» защищается тем, что оно ведет в passio Христа. Это свершение как таковое есть продолжающееся претерпевание. В нем Христос будет выстрадан Его уче­никами. Если это не так, то тогда это не то свершение, имеет в виду Иисус.

περισσόν есть исполнение закона, соблюдение запо­ведей. Во Христе Распятом и Его общине событием стано­вится «чрезвычайное».

Здесь – совершенные, ставшие совершенными в без­раздельной любви, как Отец Небесный. И так как это бы­ла безраздельная, совершенная любовь Отца, данная нам любовь Сына Его Распятого, то претерпевание общиной этого креста есть совершенство последовавших за Иису­сом. Совершенные же есть некто иной, как нареченные блаженными.

 


ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАТФЕЯ, ГЛАВА 6: О СОКРЫТОСТИ ХРИСТИАНСКОЙ ЖИЗНИ

Тайная праведность

 

«Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного. Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою. У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно».

(Матф.6:1-4).

 

После того как в главе 5-й Евангелия от Матфея гово­рится о зримости общины последовавших за Христом, с увенчанием περισσόν, после того как христианское тол­куется как выдающееся из мира, возвышающееся над миром, чрезвычайное, – следующая глава исходит непо­средственно из этой περισσόν и раскрывает ее двояко. Ведь слишком велика опасность того, что ученики это поймут неправильно: будто они должны приступать к поприщу, презирая и попирая земные порядки во имя установления Царства Божия на земле; в прекраснодушной безучаст­ности по отношению к этой вечности отныне творить подвиги нового мира, делать их явными, радикально и бескомпромиссно отделять себя от мира, чтобы достичь хри­стианского, меры следования, чрезвычайного. Отсюда рукой подать было до недоразумения, что им надо, мол, проповедовать благочестивые жизненные формулы и об­личья – конечно, свободные, новые, одухотворенные. И как охотно набожная плоть была бы готова при­нять это чрезвычайное, нищету, правдивость, страдание, даже, мало того, искать, как бы наконец чем-то утолить это сердечное вожделение: видеть что-то своими глазами, а не только верить. Готовность провести здесь маленькое пе­редвижение границы, слишком близко подвинув благоче­стивые жизненные формы и послушание по отношению к слову, чтобы они более не отличались друг от друга, впол­не могла бы иметь место. Ведь это производилось бы ради того, чтобы чрезвычайное, наконец, осуществилось.

И наоборот, вышли бы на первый план те, кто только и ждал слова Иисуса о чрезвычайном, чтобы тем ревност­нее схватиться за него. И здесь был бы окончательно ра­зоблачен фанатик, революционный энтузиаст, желающий вызволить мир из западни, велящий своим уче­никам оставить мир и строить новый. И это – послушание слову Ветхого Завета? Что здесь устанавливается – не са­моуправная ли личная праведность? Разве Иисус ничего не знает о греховности мира, в котором все, что только он ни повелит, должно рухнуть? И Он ничего не знает о яс­ных заповедях Божьих, которые даны, чтобы устранить грех? Разве это истребованное чрезвычайное не есть доказательство духовного высокомерия, из которого рожда­ется всякий фанатизм? Нет, как раз не чрезвычайное, а совершенно повседневное, постоянное, тайное есть знак чистого послушания и чистого смирения. Укажи Иисус Своим ученикам на их народ, на их ремесло, их ответствен­ность, на послушание закону, как его толковали народу законоучители, Он показал бы Себя благочестивым, воистину смиренным, послушным. Он мог бы дать истинный стимул для серьезнейшей набожности, строгого послуша­ния. Он мог бы учить о том, что книжники знали и рань­ше, усиленно только подчеркивая в поучениях, что истинная кротость и праведность состоят не только во внешнем поведении, но и в складе души, и опять-таки не только в складе души, но и в деле. Это и была бы действи­тельно «превосходящая праведность», каковая требова­лась народу, каковой никто бы не отклонил. Но все было нарушено. Вместо смиренного учителя закона доглядели мерного мечтателя. Во все времена проповедь фанатиков одушевляла человеческое сердце, особенно же благород­ное сердце. Но разве не знали учителя закона, что из это­го сердца именно при всем его благородстве говорит голос плоти, не знали этой власти кроткой плоти над человеком? Иисус, выходит, без всякой необходимости пожертвовал искренними и кроткими, лучшими сыновьями страны в борьбе за химеру. Чрезвычайное – ведь это был совершен­но добровольный, из сердца устремленный поступок крот­кого человека. Это был козырь человеческой свободы про­тив простого послушания Божьей заповеди. Это было непозволительное самооправдание человека, которого закон никогда не позволял. Это было беззаконное самоосвяще­ние, которое закон должен отвергнуть. Это было свобод­ное деяние, противопоставившее себя несвободному по­слушанию. Это было разрушение Божьей общины, отри­цание веры, хула на закон, богохульство. Чрезвычайное, которому учил Иисус, по закону было достойно смерти.

Что говорит Иисус в довершение всего? Он говорит: «Смотрите, не творите милостыни вашей перед людьми с тем, чтобы они видели вас». Призыв к чрезвычайному есть большая, неизбежная опасность, ожидающая на пути сле­дования Христу. Оттого: смотрите, вот чрезвычайное, вот зримое в следовании. Необдуманной, несокрушимой, пря­молинейной радости при виде этого зримого Иисус гово­рит: стоп! Он уязвляет чрезвычайное. Иисус зовет к раз­мышлению.

Только размышляя, ученики могут достичь этого чрез­вычайного. Они должны хорошенько присмотреться к не­му. Ибо чрезвычайное не может произойти, не будучи уви­денным; стало быть, чрезвычайное не должно делаться ра­ди чрезвычайного, зримое не должно происходить ради зримого. Превосходящая праведность учеников не должна быть самоцелью. Хотя это и должно стать зримым, чрез­вычайное должно произойти, но – смотрите, пусть это не происходит с тем, чтобы стать зримым. Хотя зримое в сле­довании Христу имеет необходимую основу – призыв Иисуса Христа, но оно никогда не цель; а то потом следо­вание Христу вновь скроется из глаз, когда наступит момент покоя, следование застопорится и в любом случае оно уже не сможет продолжиться в том месте, где мы взду­мали бы отдохнуть, иначе в это самое мгновение мы были бы отброшены назад, к первоначалу. И мы бы заметили, что мы более уже не последовавшие. Итак, что-то должно стать зримым, но – парадокс: Смотрите, пусть это не про­исходит так, чтобы это видели люди. «Так да светит свет ваш перед людьми…» (5:16), но: Смотрите, творите милосты­ню тайно! Главы 5-я и 6-я жестко схлестываются друг с дру­гом. Явное должно быть в то же время тайным; явное в то же время не должно быть видно. Приведенное размыш­ление должно быть направлено, таким образом, прямо к тому, чтобы нам не предаваться размышлениям о нашем чрезвычайном. Внимание к нашей праведности призва­но служить как раз тому, чтобы не внимать ей. Иначе чрез­вычайность становится уже не чрезвычайностью следования, но чрезвычайностью собственных устремлений и прихотей. Как понять это противоречие?

Спросим, во-первых. Явность следования Христу – для кого она должна быть тайной? не для других людей – они, напротив, должны видеть, как светит свет учеников Хрис­та; но она должна быть тайной, пожалуй, для того, кто творит явное. Он должен, следуя, смотреть на Того, Кто пред­шествует ему, но не на самого себя и не на то, что он дела­ет. Последовавший утаен сам от себя в своей праведности. Конечно, он видит и эту чрезвычайность, но – будучи укрыт сам от себя в этом; он видит это только благодаря тому, что смотрит на Иисуса, и именно здесь он уже рас­сматривает это не как чрезвычайное, но как само собой разумеющееся, положенное. Так в его поступке, а имен­но в послушании слову Иисуса, укрывается для него зримое. Если бы для него чрезвычайное было важно в качестве чрезвычайного, то он поступал бы исходя из собственной силы, из плоти. Но поскольку ученик Иисуса действует исходя из простого послушания своему Гос­поду, то он может смотреть на чрезвычайное только как на само собой разумеющееся дело послушания. По слову Иисуса он должен стать ничем иным, как светом, ко­торый светит, и больше ничего; следуя, он взирает только на Господа. Итак, именно поскольку христианское с не­обходимостью, т.е. индикативно, является чрезвычайным, постольку оно в то же время является и надлежащим, тай­ным. Иначе оно не христианское, оно вне послушания во­ле Иисуса Христа.

Спросим, во-вторых: В чем же-таки заключается теперь содержательное единство тайного и явного в поступке по­следовавшего? Как может одна и та же вещь быть сразу явной и тайной? В ответе мы можем только обернуться к тому, что дано в главе 5-й. Подвиг, явное – это Крест Гос­подень, у которого стоят ученики. Крест есть сразу необ­ходимое, тайное и – явное, чрезвычайное.

Спросим, в-третьих. Как разрешается парадокс между 5-й и 6-й главой? Он разрешается самим понятием следо­вания. Оно – единственная связь с Иисусом Христом. Ибо последовавший всегда видит только своего Господа и сле­дует Ему. Если он станет смотреть на чрезвычайное сам, как таковой, то ему не пребывать больше в следовании Христу. Последовавший в простом послушании воле Гос­пода творит чрезвычайное, зная только о том, что он не может иначе, что он – что делать! – делает всего лишь са­мо собой разумеющееся.

Единственный путь рассуждения, который повелен последовавшему, сводится к тому, чтобы в послушании, в следовании, в любви совершенно не предаваться разузнаванию, не рефлектировать. Если творишь добро, пусть твоя левая рука не знает, что делает правая. Тебе неза­чем знать о твоем добре. Иначе это будет твое добро, но не добро Христа. Добро Христа, добро следования за Ним тво­рится без осознания его. Чистое дело любви – всегда со­крыто от меня. Смотрите, чтобы вы не знали этого! Только таким бывает добро, что от Бога. Если я хочу знать мое доб­ро, мою любовь, это уже больше не любовь. Равно как и подвижническая любовь к врагу остается скрытой от по­следовавшего за Христом. Ведь он уже не смотрит на вра­га как на врага, он любит его. Эта слепота или, наоборот, этот озаряемый Христом взгляд последовавшего есть его упование. Сокрытость его жизни от самой себя есть его обетование.

Тайность соответствует явности. Нет ничего тайного, что не стало бы явным. Так установлено Богом – перед Ним все тайное уже явно. Бог хочет показать нам тайное, сделать его зримым. Явность – это Богом установленная награда за тайность. Вопрос только в том, где и от кого че­ловек получает эту награду явью. Если он домогается этой награды от людей, то он и получает свою награду от них. При этом безразлично, ищет ли он открытости перед дру­гими людьми в грубом виде или открытости перед самим собой в чистом виде. Где левая рука знает, что делает пра­вая, где я вывожу на свет перед самим собой мое тайное добро, где я хочу знать о моем собственном добре, там я уже готовлю себя к явной награде, которую приготовил мне Бог. Вот он я, показывающий себе свое тайное. Не жду, пока мне это откроет Бог. Тогда в этом моя награда. Но тот, кто до конца настаивает на сокрытости перед со­бой, получит от Бога эту явную награду. Кто же, однако, может так жить, чтобы творить подвиги втайне? чтобы ле­вая рука не знала, что делает правая? Что же это за лю­бовь, которая не знает о самой себе и способна оставаться тайной для себя вплоть до дня Страшного Суда? Это яс­но: поскольку это тайная любовь, она не способна быть явной добродетелью, обликом человека. Смотрите – означает это, – не спутайте истинную любовь с достойной люб­ви добродетелью, с человеческим «качеством»! Ведь это самозабвенная любовь в строгом смысле слова. Однако в этой самозабвенной любви должен умереть ветхий чело­век со всеми своими добродетелями и качествами. В самоабвенной, связанной только с Христом любви ученика умирает ветхий Адам. В словах: Пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, – возвещается о смерти ветхого человека. Итак, еще раз: Кто может жить, объединив главу 5-ю и 6-ю? Никто, кроме умершего в своей ветхой жизни через Христа и нашедшего новую жизнь в своем приоб­щении к Нему, последовав за Ним. Любовь как дело простого послушания есть смерть ветхого человека, который вновь обретает себя в праведности Христовой и в брате. Теперь он больше не живет, но в нем живет Христос. Лю­бовь Распятого Христа, предающего смерти ветхого человека, – это то, что живет в последовавшем. И он нахо­дит себя во Христе и в брате.

 


Сокрытость молитвы

 

«И, когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. А молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны; не уподобляйтесь им, ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него».

(Матф.6:5-8).

 

Иисус учит Своих учеников молиться. Что это означа­ет? Что мы должны молиться, разумеется не само собой. Хотя молитва – естественная потребность человеческого сердца, в этом, однако, еще не заключено права перед Бо­гом. Даже там, где эта обязанность соблюдается в твердом воспитании и упражнении, она может быть бесплодной или без обетования. Ученики должны молиться, посколь­ку об этом им говорит Иисус, знающий Отца. Он обещает им, что Бог услышит их. Так молятся только одни учени­ки, ибо они едины с Иисусом, они следуют Ему. Кто свя­зан с Иисусом следованием Ему, тот благодаря Ему имеет доступ к Отцу. И каждая правильная молитва становит­ся через это опосредованной молитвой. Нет молитвы не­посредственной. Нет также в молитве и непосредственно­го доступа к Отцу. Только через Иисуса Христа мы можем найти Отца. Предпосылка молитвы есть вера, связь со Христом. Он – единственный Посредник в нашей молит­ве. Мы молимся по Его слову. Итак, наша молитва всегда связана с Его словом.

Мы возносим молитву к Богу, в Которого мы веруем че­рез Христа. Поэтому наша молитва никогда не может быть заклинанием Бога, и нам уже нет нужды представляться Ему.

Нам следует понимать, что Он знает, в чем мы имеем нужду, прежде нашего прошения у Него. Это придает на­шей молитве глубокую уверенность и радостную достовер­ность. Не формулу, не количество слов, но веру принима­ет Господь Своим сердцем Отца, которое нас давно знает.

Правильная молитва – это не труд, упражнение или благочестивая поза, но просьба дитяти, обращенная к сердцу Отца. Оттого молитва никогда не демонстративна – ни перед Богом, ни перед нами самими, ни перед други­ми. Если бы Бог не знал, в чем мои нужды, тогда мне при­шлось бы раскидывать умом, как мне сказать Ему об этом, что сказать и сказать ли вообще. Итак вера, исходя из ко­торой я молюсь, исключает любую рефлексию, любую демонстративность.

Молитва – это совершенно тайное. Она противопостав­лена явности в любом виде. Кто молится, тот более ведает уже не себя, но только Бога, к Которому взывает. Посколь­ку молитва направлена не в мир, но устремлена исклю­чительно к Богу, то это дело совершенно не демонстра­тивное.

Конечно, бывает, что молитва превращается в демон­страцию, в которой на свет выходит тайное. Это происхо­дит не только в явной молитве, становящейся болтовней. Сегодня так случается очень редко. Но это безразлично, ибо это даже еще губительнее, если я сам – зритель моей молитвы, если я молюсь перед самим собой, если я удов­летворенно наслаждаюсь этим состоянием в качестве зри­теля, если я изумленно или устыженно застаю себя в этом состоянии. Уличная открытость есть только наивная форма открытости, которую я себе готовлю. В своей ком­нате я тоже могу устроить бурную демонстрацию. Слово Иисуса можно исказить и там. Открытость, которую я себе ищу, состоит в таком случае в том, что я сразу и мо­лящийся, и слушающий. Я слушаю себя, я слышу себя. Поскольку мне неохота ждать, пока Господь меня услы­шит, поскольку я вряд ли когда-нибудь смогу удостовериться в том, что моя молитва услышана Богом, то послушаюка я сам себя. Я утверждаю, что молюсь бла­гочестиво, и в этом утверждении заключается удовлетворение от самовыслушивания. Моя молитва услышана. В этом моя награда. Поскольку я выслушан самим собой, Богу незачем меня выслушивать; поскольку себе в на­граду я приготовил явность, Бог не уготовит мне награ­ды.

Что это за комната, о которой говорит Иисус, если я неосторожен перед самим собой? Как бы мне ее так креп­ко запереть, чтобы никакой слушатель не нарушил сокро­венности молитвы и не украл у меня награду тайной молитвы? Как защититься мне от меня самого? От моих рефлексий? Как мне поразить рефлексией рефлексию? Слово сказано: моя собственная воля вкупе с моей молитвой о том, чтобы как-нибудь одолеть себя, должна умереть, быть умерщвленной. Где во мне властвует единственно во­ля Иисуса, поглощая мою волю, приобщая к Нему, увле­кая к следованию Ему, – там моя воля умирает. В таком случае я могу молиться, чтобы осуществилась воля Того, Который знает, в чем моя нужда, прежде моего прошения у Него. Только тогда молитва моя крепка, сильна и чиста, если исходит из воли Иисуса. Тогда молитва есть действи­тельно моление. Дитя молит Отца,знающего его. Не покло­нение вообще, но моление составляет сущность хрис­тианской молитвы. Это соответствует положению челове­ка перед Богом: подняв руки, он молит Того, о Ком знает, что у Него сердце Отца.

Если правильная молитва является вещью тайной, то при этом вовсе не исключается молитвенное единение, но тем яснее обнаруживаются его возможные опасности. Это не сводится ни к улице, ни к комнате, ни к короткой или длинной молитве, будь то литания церковной молитвы, будь то стенания того, кто не знает, о чем ему молиться; ни к одиночке, ни к сообществу – но к осознанию: знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду. Только это направляет молитву исключительно к Богу. Это избавляет ученика от ложного вершения.

 

«Молитесь же так: Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь. Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный, а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших».

(Матф.6:9-15)

 

Иисус не только сказал Своим ученикам, как они дол­жны молиться, но и о чем они должны молиться. «Отче наш» есть не только образец молитвы для учеников, но так нужно молиться, как научил их Иисус. С этой молитвой они определенно будут услышаны Богом. «Отче наш» – это всецело молитва. В ней – сущность и пределы моль­бы ученика. Иисус и здесь не оставляет Своих учеников в неизвестности; через «Отче наш» Он ведет их к совер­шенной ясности молитвы.

«Отче наш, сущий на небесах!» – совместно взывают последовавшие к своему Небесному Отцу, Который уже и так знает, в чем нужда Его возлюбленных чад. Они ста­ли братьями по призыву Иисуса, объединившего их. Во Христе они познали всю приветливость Отца. Во имя Сы­на Божия они должны называть Бога своим Отцом. Они на земле, а их Отец на небесах. Он видит их оттуда, они поднимают свои глаза к Нему.

«Да святится имя Твое». – Имя Бога-Отца, в Иисусе Христе открывающееся последовавшим за Ним, должно быть священным среди учеников; ибо в этом имени за­ключено все Евангелие. Богу не угодно было допустить, чтобы Его священное Евангелие было затемнено или по­гублено ложным учением и безбожной жизнью. Богу угод­но – навсегда – открыть ученикам Свое священное имя в Иисусе Христе. Он направит проповедников для гром­кого возвещения о спасительном Евангелии. Он воспре­тит соблазнителям и наставит на путь истинный врагов имени Своего.

«Да приидет царствие Твое». – В Иисусе Христе при­знали воспоследовавшие начало Царства Божия на зем­ле. Здесь побежден сатана, сокрушена власть мира, гре­ха и смерти. Пока еще Царство Божие – среди страдания и борьбы. Маленькая община призванных получила в этом свою долю. Они стоят в новой праведности под сенью цар­ственного могущества Бога, но посреди гонений. Богу угод­но, чтобы Царство Иисуса Христа выросло через Его общину; Ему угодно уготовить скорый конец царствам это­го мира и установить Свое Царство в могуществе и вели­колепии.

«Да будет воля Твоя и на земле, как на небе». – В еди­нении с Иисусом Христом последовавшие за Ним отдали свою волю целиком во власть воли Божьей. Они молятся о том, чтобы воля Божья была на всей земле. Ничто из сотворенного не должно этому препятствовать. Но если сре­ди последовавших еще жива злая воля, стремящаяся изъять их из единения с Иисусом, то они также молятся, чтобы воля Божия властвовала в них день ото дня все боль­ше, сокрушая любое противление. Весь мир в конце кон­цов должен склониться перед волей Господа, поклониться Ему благодарно и в нужде и в радости. И земля и небо дол­жны подчиниться Богу.

Ученики должны прежде всего молиться ради имени Господа, ради Царства Божьего, ради воли Божьей. Хотя Бог и не требует этой молитвы, но ученики через эту молитву могут отведать небесных благ, о которых они молятся. Этой молитвой они способствуют скорейшему дости­жению цели.

«Хлеб наш насущный дай нам на сей день». – До тех пор, пока ученики пребывают на земле, они не должны стыдиться упрашивать Отца Небесного о телесной жиз­ни. Тот, Кто сотворил людей на земле, хочет хранить и обе­регать их тело. Он не хочет, чтобы Его творение было достойно презрения. Это общий хлеб, о котором молят уче­ники. Никто не должен иметь его только для себя. Они про­сят также, чтобы Бог дал всем Своим чадам на всей земле хлеб на сей день; ибо они – их братья по телу. Ученики знают, что хлеб, произрастающий из земли, дарован свы­ше, будучи единственно даром Божьим. Оттого они не бе­рут хлеб сами, но просят о нем. Поскольку хлеб от Бога, то он каждый день является заново. Последовавшие про­сят не о запасе, но о ежедневном Божьем даре сегодня, благодаря чему они могут продлить свою жизнь в едине­нии с Иисусом, прославляя милосердную Божью доброту. Вера учеников оправдывает себя в этой просьбе, превра­щаясь ко благу их в животворящее Божье деяние на зем­ле.

«И прости нам долги наши, как и мы прощаем должни­кам нашим». Сознание своих долгов есть ежедневная жа­лоба последовавших. Те, кто в приобщении ко Христу могут жить без греха, грешат ежедневно через всякого ро­да неверие, леность в молитве, распущенность тела, через всякого рода самодовольство, зависть, ненависть и скряж­ничество. Потому они должны ежедневно молить Бога о прощении. Богу же только тогда угодно будет услышать их просьбу, если они сами простят друг другу долги – по-братски и с готовностью. Итак, они вместе несут свои дол­ги перед Богом и вместе просят о благодати. Богу угодно простить не только мне мои долги, но и нам наши долги.

«И не введи нас в искушение». Искушения последо­вавших многочисленны. Со всех сторон одолевает их сатана, желая их падения. Их упорно вводит в соблазн ложная уверенность и нечестивое сомнение. Ученики, знающие о своей слабости, не бросают вызова искушению с целью испытать силу своей веры. Они просят Бога не искушать их слабой веры и оградить их в момент введе­ния в соблазн.

«Но избавь нас от лукавого». В качестве последней просьбы ученики должны молить об избавлении их от мир­ских соблазнов и об унаследовании Царства Небесного. Это просьба о блаженном конце и о спасении общины в последние времена мира сего.

«Ибо Твое есть Царство…» Эту уверенность ученики по­лучают каждый день заново из приобщения к Иисусу Христу, в Котором заключено исполнение всех их просьб. В Нем святится имя Бога, в Нем приходит Царство Божье, в Нем осуществляется воля Божья. Ради Него сохраняет­ся телесная жизнь учеников, ради Него они получают про­щение их грехов, Его силой будут ограждены от соблазна, Его силой будут спасены для жизни вечной. Его есть Цар­ство и сила и слава во веки в единении с Отцом. И в этом ученики уверены.

Когда, подытоживая молитву, Иисус еще раз говорит, что все зависит от того, чтобы получить прощение, и что это прощение выпадает им только как братству грешников.

 

Сокрытость благочестивого упражнения

 

«Также, когда поститесь, не будьте унылы, как лицемеры, ибо они принимают на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лице твое, чтобы явиться постящимся не пред людьми, но пред Отцом твоим, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно».

(Матф.6:16-18)

 

Иисус исходит как из само собой разумеющегося, что последовавшие за Ним держат благочестивое упражне­ние в посте. Жизни последовавших за Ним присуще стро­гое упражнение в воздержании. Такие упражнения име­ют единственной целью, чтобы воспоследовавший с го­товностью и радостью принял заповеданный ему путь и заповеданное ему поприще. Здесь приводится к повино­вению эгоистичная и вялая воля, не особенно рвущаяся к служению, усмиряется и наказывается плоть. В упраж­нении воздержания ясно прослеживается отчуждение моей христианской жизни от мира. Жизнь, полностью остающуюся без аскетического упражнения, потакаю­щую всем желаниям плоти, пока их «разрешает» justitia civilis, трудно подготовить к служению Христу. Сытая плоть молится неохотно и не направляет себя к самоотвержен­ному служению.

Итак, жизнь ученика требует строгого внешнего вос­питания. Не то чтобы таким путем будет сокрушено плот­ское желание, а ежедневная смерть ветхого человека будет происходить в чем-то ином, кроме веры во Христа. Но именно верующий, последовавший, чье своеволие со­крушено, умерший за Христа в своем ветхом обличии, знает бунт и ежедневную надменность своей плоти. Он, понимая ее инертность и необузданность, знает, что они – источник заносчивости, который надо сокрушить. Это осуществляется ежедневно через подвижнические воспитующие упражнения. Для ученика очень важно, что дух послушен, а плоть слаба. Потому «бодрствуйте и молитесь». Дух признаёт путь следования Христу и готов идти им, но плоть слишком боязлива, путь для нее слишком утомите­лен, небезопасен, тягостен. Потому-то духу ничего не сто­ит и закоснеть. Дух подтверждает заповедь Иисуса о без­условной любви к врагам, но плоть и кровь настолько силь­ны, что их трудно подвигнуть. Итак, в ежедневном подвиж­ническом упражнении плоть должна узнать, что она ли­шена собственных прав. Этому способствуют ежедневные упорядоченные упражнения в молитве, ежедневные раз­мышления о слове Божьем; этому способствуют все­возможные упражнения в обуздании плоти и воздержа­нии.

Сопротивление плоти ежедневному усмирению внача­ле идет по всему фронту, потом прячется за словами духа, т.е. прикрывается евангельской свободой. Где евангель­ская свобода от непреложности закона, от самоистязания, умерщвления плоти решительно противопоставляется евангельским установлениям о воспитании, упражнении и аскезе, да еще со ссылкой на слова о том, что плотская жизнь оправдывается христианской свободой, – там налицо противоречие со словами Иисуса. Там уже утра­чено знание о неотмирности каждодневной жизни в следовании Христу, но там еще меньше радости о той дей­ствительной свободе, которой одаривает истинное упраж­нение жизнь ученика. Если где христианин узнает, что он не справляется со своим служением, что на убыль идет его готовность, что он стал виновен в чужой жизни, в чужой вине, что его радость от Бога увяла, а силы для молитвы уже нет, то он предпримет атаку на свою плоть, чтобы подготовить себя через упражнение, пост и молитву (Лк 2:37; Мк 9:29; lKop 7:5) к лучшему служению. Отговорка же, что христианин вместо аскезы мог бы найти при­бежище в вере, в слове, остается совершенно пустой. Она немилосердна и лишена укрепляющей силы. Ибо что же такое жизнь в вере, как не бесконечная многообраз­ная борьба духа против плоти? Как может кто-то жить в вере, если молитва ему в тягость, если он отвращается от слова Писания, если сон, еда и любовные услады сно­ва и снова крадут у него радость, получаемую от Гос­пода?

Аскеза есть самоизбранное страдание, это passio activa, а не passio passiva, и именно поэтому она в высшей степени под угрозой. Аскета непрерывно подстерегает нечестивое желание сделаться равным Иисусу Христу в страдании. В аскезе всегда таится притязание ступить в положение страждущего Христа, пройти поприще страданий Христа самому, то есть умертвить ветхого человека. Здесь аскеза присваивает себе последнюю горькую правду искупи­тельного подвига Христа. Здесь она выставляет себя напоказ в ужасной жесткости. Добровольное страдание, которое лишь на основе страстей Христовых должно служить лучшему служению, более глубокому смирению, становится здесь ужасным искажением страданий Господа. Теперь оно норовит, чтобы его увидели, желая стать немилосердным живым укором ближним; ибо это, дескать, стало спасительным путем. В подобной «явно­сти» награда воистину уже в том, что она ищется от человека.

«Помажь голову твою и умой лице твое», – ведь это вполне могло бы стать повторным поводом к более утон­ченному наслаждению и самопрославлению. А затем бы­ло ложно истолковано как лицемерие. Но Иисус говорит Своим ученикам, чтобы они оставались смиренными в доб­ровольных упражнениях в смирении, никогда их не ста­вили в упрек или в закон никому, а напротив, были благодарны и радовались этому – желанию служить сво­ему Господу. В качестве христианского типа мы имеем сей­час в виду не радостный облик ученика, но истинную сокрытость христианского свершения, смирение, которое не ведает о себе так же, как глаз видит не себя, а только другого. Такая сокрытость сделается однажды явной, но лишь через Бога, а отнюдь не сама по себе.

 

Простота безмятежной жизни

 

«Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше. Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло; если же око твое будет худо, то все тело твое будет темно. Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма? Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне».

(Матф.6:19-24)

 

Жизнь последовавшего оберегается тем, что ничто не вступает между Христом и ним – ни закон, ни личное бла­гочестие, но также и не мир. Последовавший всегда видит только Христа. Он видит не Христа и мир. Он совершенно не вдается в это рассуждение, но во всем следует един­ственно Христу. Тогда око его чисто. Это целиком и пол­ностью покоится на свете, исходящем от Христа, не со­держащем в себе ни тьмы, ни двусмысленности. Как око должно быть чистым, ясным и простодушным, чтобы те­ло пребывало в свете; как ни нога, ни рука не иначе не получат света, кроме как от ока; как нога оступается, а рука промахивается, если око мутно; как все тело во тьме, если угасает око, – так и воспоследовавший до тех пор пре­бывает в свете, пока он простодушно смотрит на Христа, а не на что-то иное; так сердце ученика должно быть на­правлено единственно ко Христу. Если око видит что-то другое, кроме действительного, то обманывается все тело. Если сердце привязано к мирской внешности, к творению вместо Творца, то ученик потерян.

Блага всего мира стремятся отвлечь сердце Иисусова ученика. К чему лежит сердце ученика? вот в чем вопрос. Лежит ли оно к мирским благам? – или же только ко Хрис­ту и благам? или единственно только ко Христу? Светиль­ник для тела есть око, светильник последовавшего за Христом есть сердце. Если око худо, то и тело должно быть во тьме. Если сердце темно, то как же темно должно быть ученику. Сердце же, однако, будет во тьме, если оно ник­нет к мирским благам. Теперь призыв Иисуса может быть сколь угодно настойчивым – он отскакивает, он не нахо­дит входа в человека, ибо сердце затворено, оно принад­лежит чему-то другому. Как свет не проникнет в тело, если око злобно, так и слово Иисуса больше не проникнет к уче­нику, ибо его сердце заперто. Слово подавлено, как семя между тернием, «заботами, богатством и наслаждениями житейскими» (Лк 8:14).

Простодушие ока и сердца соответствует той сокровен­ности, которая не знает ни о чем, кроме слова Христа и Его призыва; оно заключается в полнейшем единении со Христом. Как воспоследовавшим простодушно обходить­ся с земными благами?

Иисус отказывает им не в пользовании земными бла­гами. Иисус в человеческом Своем воплощении ел и пил, как и Его ученики. Тем самым Он очистил пользование земными благами. Блага, изводящиеся под рукой, служащие ежедневным потребностям и пищей телу, – последо­вавший должен принимать благодарно.

 

Паломником шагаешь,

Без груза, как-нибудь.

Заботы, сборы, торги

Лишь отягчают путь.

Иной – тот мертв везде;

Отправимся же с Богом,

Довольствуясь немногим,

Нуждаясь лишь в нужде.

Tersteegen

 

Блага даны, чтобы ими пользоваться; но не для того, чтобы их собирать. Как Израиль получал в пустыне каж­дый день манну от Бога и не заботился о еде и питье и как манна, которая сохранялась изо дня в день, вскоре под­гнила, так и ученик Иисуса должен ежедневно поручать свое от Господа; но, накапливая для длительного хранения, он портит и дары, и себя самого. Сердце его лежит в собранных им сокровищах. Накопленное добро ступает между мной и Богом. Где сокровище мое, там моя надеж­да, моя уверенность, мое утешение, мой бог. Сокровище – это идолопоклонство[13].

Но где же проходит граница между теми благами, ко­торыми мне надлежит пользоваться, и сокровищем, кото­рое мне незачем иметь? Перевернем высказывание и скажем так: к чему лежит твое сердце, то и есть твое со­кровище – и тогда ответ уже дан. Сокровище может быть очень невзрачным, это зависит не от величины, а только от сердца, только от тебя. Но если спрошу далее: как мне узнать, к чему лежит мое сердце, – то ответ и здесь ясен и прост: Все, что тебе мешает любить Бога превыше всех остальных вещей, что становится между тобой и твоим по­слушанием Иисусу, – это и есть сокровище, там и твое сердце.

Если же человеческое сердце лежит к сокровищу, то человеку надо иметь себе сокровище[14], по воле Иисуса, только не на земле, где оно разлагается, а на небе, где оно сохранится. «Сокровища» на небе, о которых говорит Иисус, – очевидно не одно какое-то сокровище, пусть да­же Сам Иисус, но сокровища, действительно собранные последовавшим. И большое обетование выражено в том, что ученик, следуя Христу, приобретает небесные сокро­вища, которые не исчезают, а ждут его и которыми он бу­дет наделен. Что это могут быть за сокровища, как не то подвижническое, то тайное в жизни ученика; что это могут быть за сокровища, как не плоды страстей Христовых, выпавших на жизнь последовавших?

Если сердце ученика всецело принадлежит Богу, то для него ясно, что он не может служить двум господам. Он не может этого. Это невозможно, если следуешь Христу. Проще всего было бы выказать свое христианское благоразумие и познания в том, чтобы уяснить себе, как служить двум господам, Богу и маммоне, предоставив каж­дому из них ограниченные права. Почему мы, дети Божьи, не должны стать радостными детьми этого мира, радующи­мися своим благим дарам и получающими свои сокровища по Божьему благословению? Бог и мир, Бог и земные бла­га – противостоят друг другу, поскольку мир и его блага цепляются за наше сердце и, только заполучив его, стано­вятся тем, что они есть. Без нашего сердца мир с его блага­ми – ничто. Они живы нашим сердцем. Итак, они претят Богу. Свое сердце, полное любви, мы можем отдать только одному, мы можем быть преданными только одному госпо­дину. Что противостоит этой любви – подпадает ненависти. По слову Христову, по отношению к Богу существует толь­ко любовь или ненависть. Если мы не любим Бога, то не­навидим Его. Середины не дано. Бог есть Бог потому и в том, что Его можно только любить или ненавидеть. Здесь существует лишь один выбор, или ты любишь Бога, или ты любишь мирские блага. Если ты любишь мир, то нена­видишь Бога; любишь Бога – ненавидишь мир. И безраз­лично – просто ли тебе хочется этого или ты делаешь это сознательно. Совершенно верно, ты не захочешь этого, ты не узнаешь вполне того, что ты делаешь; напротив, ты именно этого не хочешь, иначе ведь это значит, что ты хо­чешь служить двум господам. Ты хочешь любить Бога и блага; что ж, тогда ты будешь все время держаться неправ­ды – ты ненавидишь Бога. Ведь ты, как тебе кажется, лю­бишь Его. Но если мы любим сразу и Бога и мирские блага, то эта любовь к Богу оборачивается ненавистью; око утра­чивает простодушие, а сердце – единение с Иисусом. Хо­тим мы этого или нет, по-иному не бывает. Не можете служить двум господам вы, следующие за Христом.

 

«Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды? Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их? Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту [хотя] на один локоть? И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них; если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры! Итак не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться? потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам. Итак не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний [сам] будет заботиться о своем: довольно для [каждого] дня своей заботы».

(Матф.6:25-34)

 

Не заботьтесь! Блага морочат человеческое сердце, да­вая ему беспечность и беззаботность; в действительности же, однако, они как раз и причиняют ему заботу. Сердце, жадное до сокровищ, получает вместе с ними удушливое бремя забот. Забота творит сокровища, и сокровища тво­рят заботу. Мы хотим обеспечить свою жизнь благами, хо­тим заботами стать беззаботными; но в действительности здесь доказывается противоположное. Кандалы, сковы­вающие нас с благами, удерживающие блага, сами суть заботы.

Злоупотребление благами состоит в том, что мы упо­требляем их для попечения о следующем дне. Забота все­гда направлена в завтра. Блага же в строжайшем смысле предназначены на сегодня. Меня смущает сегодня как раз попечение о завтрашнем дне. Каждому дню достает сво­их хлопот. Кто утром положится всецело на Господа, по­лучая сегодня все, что ему надобно для жизни, только тот воистину обеспечен. Получая каждый день, я делаюсь свободен от завтрашнего дня. Мысль о завтрашнем дне доставляет мне бесконечные заботы. «Не заботьтесь о завт­рашнем дне» – это либо ужасная насмешка над нищими и убогими, непосредственно к которым обращается Иисус, над всеми теми, кто – по человечески говоря – завтра об­речен на голодную смерть, если не озаботится сегодня. Это либо непереносимый закон, который человек с отвраще­нием отвергнет, либо же единственное в своем роде воз­вещение Евангелия о свободе детей Божьих, у которых один Отец Небесный, подаривший им возлюбленного Сы­на. Как мог Он не подарить вместе с Ним и всего осталь­ного?

«Не заботьтесь о завтрашнем дне» – это не следует по­нимать, как житейскую мудрость, как закон. Это нужно постигать только как благую весть от Иисуса Христа. Толь­ко последовавший, узнавший Иисуса, воспринимает это слово как обещание любви Его Отца и свободу от всех ве­щей. Не забота делает ученика беззаботным, но вера в Иисуса Христа. Отныне он знает: Мы можем вовсе не за­ботиться (стих 27). Следующий день, следующий час от нас полностью отъят. Это бессмысленно – делать вид, как будто мы вообще способны заботиться. Ведь мы не можем изменить положение вещей в мире. Заботиться может лишь Бог, поскольку Он правит миром. Поскольку мы мо­жем не заботиться, поскольку мы полностью бессильны, то в силу этого мы также должны не заботиться. В против­ном случае мы приписываем себе власть Бога.

Но последовавший знает также, что он не только не мо­жет или не должен заботиться, но что ему и нет нужды за­ботиться. Не забота дает ежедневный хлеб (но также и не работа), но Отец Небесный. Птицы небесные и лилии не работают и не прядут, и все же они сыты и одеты, ежеднев­но и без заботы получая свое. Мирские блага им нужны только для сегодняшней жизни, они не собирают их и тем возносят хвалу своему Творцу, не своим прилежанием, не своей работой, не своей заботой, но через каждодневное, простодушное получение ниспосылаемых Богом даров. Так птицы небесные и лилии становятся примером для по­следовавших. Иисус отменяет причинную связь работы и пропитания, неизбежную, если она осмысляется без Божь­ей помощи. Он не рассматривает каждодневный хлеб как награду за работу, но говорит о беззаботном простодушии того, кто, идя путями Иисуса, все получает от Бога.

«Ни один зверь не работает для своего пропитания, но всякий имеет свое дело, и сообразно сему ищет и находит себе пищу. Пташка летает и поет, вьет гнездо и выводит птенчиков; это ее работа, но не это ее кормит. Волы пашут, лошади возят и участвуют в битвах, овцы дают шерсть, молоко, сыр, это их работа, но не это их кормит; земля же растит траву и напитывает ее дождем Божьим. Итак, человек может и должен и работать, и еще что-то де­лать, но все-таки при этом знать, что есть и другой, пита­ющий его и его работу, именно же: обильный дождь, что от Бога проливается; хотя и может показаться, что его пи­тает работа – ведь Бог без работы не дает ему ничего. Хо­тя пташка не сеет и не жнет, но помрет с голоду коли не полетит отыскивать себе пропитание. А что она найдет про­питание, то не работа ее, но благо от Господа. Ибо кто же положил туда пищу, чтобы она ее нашла? Ибо где Бог не положит, там никто ничего не отыщет, и весь мир должен до смерти работать и искать» (Лютер). Но если птицы и ли­лии опекаются Творцом, то разве Отец не будет способство­вать и насыщению Своих детей, которые каждый день молят Его об этом; неужели Он может отказать им в том, что каждый день потребно для их жизни, Он, Которому принадлежат все земные блага и Который может распре­делить их по Своему благоусмотрению?«Господь да даст мне на каждый день, сколько мне потребно для жизни; Он дает птицам, сидящим на крыше, как же Он не даст этого и мне?» (Клаудиус).

Забота есть дело язычников, не верящих, полагающих­ся лишь на свою силу и работу, но не на Бога. Язычники суть люди озабоченные, потому что им неизвестно, что Отец знает все, в чем мы нуждаемся. Потому они стремят­ся сами сделать то, чего не ждут от Бога. Но для последо­вавших несомненно: «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам». Тем самым ста­новится ясно, что забота о еде и одежде еще не есть забо­та о Царстве Божьем, как мы охотно могли бы допустить; как будто выполнение работы для нашей семьи и для нас, наша забота о хлебе и жилище уже есть искание Царства Божия; как будто это осуществимо среди таких забот. Царство Божье и праведность Его здесь совершенно от­личаются от того, что достается нам в качестве мирских благ. Это не что иное, как праведность, о которой говорится у Матфея в гл.5 и 6, праведность Креста Господня и сле­дования под тяжестью креста. Единение со Христом и по­слушание Его заповеди – прежде, все остальное следует после. Это не одно в другом, но одно за другим. Устремлен­ность к праведности Христа стоит до забот о нашей жиз­ни, о еде и одежде, о ремесле и семье. Здесь дается только крайнее суммирование того, что уже было сказано. И это слово Иисуса есть либо непереносимое бремя, невообра­зимое уничтожение человеческого бытия для нищих и убо­гих – либо же оно само есть Евангелие, преисполняющее нас свободой и радостью. Иисус говорит не о том, что че­ловек должен и не может, но о том, что даровал нам Бог и обетовал. Если нам дарован Христос и мы призваны сле­довать Ему – тогда нам вместе с Ним даровано действи­тельно все. Все остальное приложится нам. Кто, следуя Христу, взирает единственно на Его правду, тот находит­ся в руке и под защитой Иисуса Христа и Отца Его, а кто приобщен Отцу, с тем ничего не может случиться, тому не надо больше сомневаться, что Отец вполне может накор­мить Своих детей и не оставит голодными. Господь помо­жет, когда это надо. Он знает о наших нуждах.

Последователь Иисуса после долгого ученичества на вопрос Господа: «Имели ли вы в чем недостаток?» – отве­тил: «Ни в чем!» Как может иметь нужду тот, кто в голоде и лишениях, в гонениях и опасности пребывает в несомненном единении с Иисусом Христом?

 


[13] Не случайно, что ап. Павла в перечнях прегрешений блуд и корыстолюбие всегда ставятся рядом и оба названы идолопоклонством.

[14] Нужно внятно подчеркнуть, что Иисус не линает человеческого сердца того, в чем  оно  нуждается: сокровища, славы и хвалы. Но Он придает всему этому другое содержание: славу от Бога (Ин 5:44), хвалу крестом (Галл 6:14) и сокровище на небе.

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАТФЕЯ, ГЛАВА 7: ВЫДЕЛЕНИЕ ОБЩИНЫ УЧЕНИКОВ

Ученик и язычники

 

«Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, [таким] будете судимы; и какою мерою мерите, [такою] и вам будут мерить. И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Или как скажешь брату твоему: «дай, я выну сучок из глаза твоего», а вот, в твоем глазе бревно? Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, [как] вынуть сучок из глаза брата твоего. Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас. Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят. Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень? и когда попросит рыбы, подал бы ему змею? Итак если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него. Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки».

(Матф.7:1-12)

 

От 5-й и 6-й глав к этим стихам – и затем к большому завершению Нагорной проповеди – ведет неминуемая причинная связь. В 5-й главе речь велась о подвижниче­стве следования (περισσόν), в 6-й главе – о сокрытой, простодушной праведности ученика (άπλούς). Через то и другое последовавшие были взяты из сообщества, к которому принадлежали прежде, и стали связаны только с Иисусом. Стала явственно видна граница. С этим связан вопрос об отношении последователей между собой и к лю­дям. Придал ли им выбор, павший на них, какое-то особое, личное право, сподобились ли они сил, мерила и даро­ваний, позволяющих им притязать на особенный автори­тет по отношению к другим? Это следовало бы отметить, прежде всего, если бы ученики Иисуса отмежевались от своего окружения резким, разделяющим суждением. Да, конечно, могло возникнуть мнение, что будто бы это воля Иисуса, чтобы такой разделяющий и осуждающий приго­вор учеников исполнялся в их ежедневном обращении с другими. Потому Иисус и должен был пояснить, что подоб­ное превратное толкование серьезно угрожает следова­нию Ему. Ученикам не следует судить. И если они сделают это, то сами подпадут под суд Божий. Меч, которым они судят брата, опустится на них. Надрез, которым они отде­ляют себя от других как праведные от неправедных, отде­ляет от Иисуса и их самих.

Отчего это так? Последовавший живет целиком и полностью связью с Иисусом Христом. Его праведность – только в этом приобщении и никогда вне его. Она никогда не может стать полученным в собственность мерилом, употребляемым по любому поводу. Учеником его делает не новое мерило его жизни, но единственно только Иисус Христос, Спаситель и Сын Божий. Когда он приобщен к Иисусу, его собственная праведность сокрыта от него самого. Теперь уже не самого себя он может видеть, лицезреть, обсуждать – только Иисуса он видит, только Иисусу он виден, судится Им, наделяется благодатью. Так между учеником и другими встает не мерило праведной жизни, но опять же – единственно Иисус Христос; ученик видит другого человека только лишь как того, к кому идет Иисус. Он встречает другого только тогда, когда идет к другому вместе с Иисусом. Иисус идет к другому впереди него, и он идет за Ним. Так что встреча ученика с дру­гим никогда не бывает свободной встречей двух людей, непосредственно излагающих свои взгляды, взаимные мерила и суждения. Более того, ученик может встретить другого только как того, к кому Иисус приходит Сам. Борьба за другого, Его призыв, Его любовь, Его благодать, Его суд имеют значение только здесь. Ученик, таким об­разом, не занимает позиции, с которой можно наброситься на другого, но в действительной Христовой любви предла­гает другому единение, не сопровождая это никакими ого­ворками.

Когда мы судим, то по отношению к другому мы созда­ем дистанцию для обозрения, рефлексии. Любовь же не оставляет для этого ни времени, ни пространства. Другой никогда не может стать для любящего объектом созерцательного наблюдения, в каждый момент он – живое при­тязание на мою любовь и служение. Но разве зло другого не принуждает меня к необходимости осуждения, как раз ради другого, ради любви к нему? Мы узнаём, как резко здесь проведена граница. Превратно понятая любовь к грешнику зловеще близка к любви ко греху. Любовь же Христа к грешнику – это уже осуждение греха, она острейшее выражение ненависти ко греху. Именно безого­ворочная любовь, которой должны жить ученики Хрис­та в следовании Ему, вызывает то, чего никогда не вызовет поделенная, по собственному усмотрению и с оговорками дарованная любовь, а именно: решительное осуждение зла.

Если ученики судят, то устанавливают мерило добра и зла. Но Иисус Христос – это не мерило, которым я мог бы обмерить другого. Он судит меня самого, разоблачая мое добро как всемерное зло. При этом мне запрещено прилагать к другому то, что не относится ко мне. Да, произнося суждение о добре и зле, я утверждаю другого в его зле; ибо ведь и он судит о добре и зле. Он же, не зная о злостности своего добра, оправдывает себя в этом. Бу­дучи уличен мною в своем зле, он только утвердится в сво­ем добре, никогда, однако, не являющемся добром Иисуса Христа, и предстанет перед людским судом. Но я сам подлежу суду Божьему, поскольку живу уже не в благо­дати Иисуса Христа, а в сознании добра и зла и подпадаю под суд, которым сужу. Бог – для всякого Бог, кто в Него верит.

Судить – это означает непозволительно рефлектиро­вать о другом. Это значит – разлагать простодушную лю­бовь. Это не возбраняет мне думать о другом, восприни­мать его грех, но и то и другое освобождается от рефлек­сии, потому что становится для меня поводом для проше­ния и безусловной любви, на которую мне указывает Ии­сус. Сдержанность моего суждения о другом не означает, однако, tout соmprendre с’est tout pardonner, не придает тем или иным образом правоту другому. Здесь не получают права ни я, ни другой, но единственно Бог дает право, воз­вещая Свою благодать и Свой суд.

Судить – это сделаться слепым, любовь же делает зря­чим. Судя, я становлюсь слеп в отношении моего собствен­ного зла и благодати, относящейся к другому. В любви же Христа ученик знает обо всех мыслимых грехах и вине, ибо знает о страданиях Христа, познавая заодно любовь другого как прощенного у Креста. Любовь видит другого у Креста, и именно в этом она истинно зрячая. Если бы, когда сужу, речь шла об уничтожении зла, то я стал бы искать зло там, где оно мне, собственно, и угрожает, а имен­но во мне самом. Но если я ищу зло в другом, то ясно, что я сужу другого затем, что ищу свое личное право не быть взысканным в моем зле. Так что предпосылка всяческо­го суждения есть опаснейший самообман, а именно что я отношу к себе Слово Божье не так, как к ближнему. Я створяю для себя особое право, если говорю: ко мне от­носится прощение, к другому же – осуждение. Но посколь­ку ученики не получили от Христа личного права, которое они могли бы применить к другому, поскольку они не по­лучили ничего, кроме приобщения к Богу, то ученику все­цело отказано в том, чтобы судить, – а если он судит, то это самомнение, порожденное ложным правом на ближ­него.

Но ученику не только запрещено судить словом; благовествующее спасительное слово прощения другого человека также имеет свой предел. Ученик Иисуса не имеет власти и права навязывать это слово каждому в лю­бое время. Любой нажим, вовлекание, вербовка привер­женцев, каждая попытка добиться чего-то от другого человека при помощи личной власти – все это тщетно и опасно. Тщетно – так как свиньи не знают, что перед ни­ми разбросан жемчуг; опасно – так как это не только оскверняет слово прощения, не только превращает того, кому я хочу служить, в грешника у святыни, – но и сами проповедующие ученики без нужды и пользы подверга­ются опасности пострадать от слепой ярости закоснелых и помраченных. Разбазаривание обесцененной благода­ти приведет мир к пресыщению. Это в конце концов си­лой повернет ее против тех, кто хочет навязать ее, пусть даже они этого и не хотят. Для учеников это означает серь­езное ограничение их действенности, которое соответству­ет указанию у Матфея в гл. 10-й: отряхнуть прах с ног там, где слово о мире не ко двору. Подгоняемое беспокойство кучки учеников, не желающей знать границ своей дейст­венности, и рвение, пренебрегающее сопротивлением, пу­тает слово Евангелия с победоносной идеей. Идея требует фанатиков, которые не обращают внимания на сопротив­ление и не хотят знать о нем. Идея сильна. Слово же Бога так слабо, что люди его презирают и отбрасывают. Слово встречает на своем пути закоснелые сердца и закрытые двери и познает сопротивление, наталкиваясь на которое, страдает. Это жесткий опыт: для идеи нет ничего невоз­можного, для Евангелия же есть невозможное. Слово сла­бее идеи. Равно как и свидетели Слова с этим Словом слабее пропагандистов какой-либо идеи. Но в их слабости, претерпевании вместе со Словом они свободны от болез­ненного беспокойства фанатиков. Ученики могут укло­ниться, могут спастись бегством, если только они укло­няются и бегут вместе со Словом, если только их собст­венная слабость есть слабость слова, если только они в своем бегстве не отступятся от слова. Ведь они всего лишь слуги и инструменты Слова и не ищут силы там, где Сло­во желает быть слабым. Если бы они хотели в любых об­стоятельствах, любыми средствами навязать слово миру, то они сделали бы из живого Слова Божия – идею; и мир с полным правом стал бы защищаться от идеи, которая ему ни в чем не может помочь. Но именно как слабые ин­струменты они принадлежат не к уклоняющимся, а к остающимся – конечно, там, где остается слово. Ничего не узнав об этой слабости слова, ученики не узнали бы тайны невысокого положения Бога. Это слабое слово, претерпевающее противодействие грешников, – единствен­но сильное, милосердное, обращающее грешников к их сердечной основе. Его сила таится в слабости, если бы сло­во явилось в неприкрытой силе, то это был бы день суда. Большая задача, поставленная перед учениками, – это познать границы их миссии. Ибо злоупотребление словом обернется против них.

Что делать ученикам перед видом запертых сердец? Там, где не найти подступа к другому? Им надо осознать, что у них нет никаких прав или власти над другими, что им также не дано непосредственного доступа к другим, так что путь для них лежит единственно к Тому, в руке Кото­рого они пребывают и они сами, и те, другие. Отсюда вы­текает следующее. Ученики направлены к молитве. Им говорится, что нет никакого другого пути к ближнему, кро­ме молитвы, обращенной к Богу. Суд и прощение находят­ся в руке Божьей. Он запирает, Он и открывает. Ученики же должны просить, искать, стучаться – и они будут услышаны. Ученики должны знать о том, что забота и бес­покойство о других должно вести их к молитве. Обетова­ние, дарованное им в молитве, есть величайшая власть, которую они имеют.

От богоискательства язычников поиски учеников от­личаются тем, что последние знают, что ищут. Искать Бо­га может тот, кто уже знает Его. Иначе как он мог бы искать, чего не знает? Как он мог бы найти, не зная, чего ищет? Таким образом, ученики ищут Бога, которого они нашли в обетовании, данном им Иисусом Христом.

В итоге становится ясно, что ученик в обращении с дру­гими не имеет ни личных прав, ни личной власти. Он це­ликом и полностью живет силою единения с Иисусом Христом. Иисус дает ученику простое правило, по которо­му даже простодушнейший может проверить, правильно ли его обхождение с другими; ему нужно только перевер­нуть соотношение «я» и «ты», ему нужно поставить себя на место другого, а другого – на свое место. «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ни­ми». В это мгновение ученик утрачивает всякое особое право по отношению к другому; он не может извинить се­бе то, в чем обвиняет другого. Отныне он так же тверд против зла в самом себе, как и против зла в другом, и так же снисходителен ко злу в другом, как в себе самом. Ибо наше зло есть не что иное, как зло другого. Существует один суд, одинзакон, одна благодать. Таким образом, ученик может встретить другого, только будучи прощен в грехах и живя единственно любовью Божьей. «В этом закон и пророки» – ибо это не что иное, как высочайшая заповедь: любить Бога превыше всего и ближнего как са­мого себя.

 


Великое разделение

 

«Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их. Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. По плодам их узнаете их. Собирают ли с терновника виноград, или с репейника смоквы? Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые. Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь. Итак по плодам их узнаете их. Не всякий, говорящий Мне: «Господи! Господи!», войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного. Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие».

(Матф.7:13-23)

 

Община Иисуса не может произвольно отделить себя от общества тех, кто не слышит призыва Иисуса. Она через обетование и заповедь призвана своим Господом к следованию Ему. И этого ей достаточно. Весь суд и все раз­деления она предоставляет Тому, Кто избрал ее по Своей воле – не за их заслуги, но по Своей благодати. Разделе­ние осуществляет не община – оно должно произойти в призывающем слове.

Итак, небольшая кучка, последователи отделены от множества людей. Ученики – это немногие и пребудут не­многими. Слово Иисуса лишает их ложной надежды на их действенность: Последователь Иисуса никогда не должен питать доверия к числу. «Немногие…»; других же много и всегда будет много. Но они идут к погибели своей. Что мо­жет быть утешением учеников в такой опасности, если не то одно, что им обетована жизнь, вечное единение с Иисусом?

Путь последовавших узок. Мимо него легко пройти, лег­ко миновать его, легко потерять его, даже если уже идешь по нему. Его трудно найти. Путь и вправду узок, падение угрожает с обеих сторон: быть призванным к подвигу, со­вершать его – и все-таки не видеть и не знать, что дела­ешь, – это узкий путь. Свидетельствовать и исповедовать истину Христову – и, тем не менее, любить врага этой истины, своего и нашего врага безоговорочной любовью Христовой – это узкий путь. Верить обетованию Иисуса, что последовавшие за Ним получат землю, – и, тем не менее, беззащитно встречать врага, предпочитая постра­дать от несправедливости, нежели творить несправед­ливость, – это узкий путь. Видеть другого человека, по­знавать его в его слабости, несправедливости, никогда не судить его, направиться к нему посланником – и, тем не менее, не бросать жемчуга перед свиньями – это узкий путь. Это непереносимый путь. Каждый момент грозит падением. Пока я познаю его как путь, по которому мне указано идти, и иду, спасаясь от самого себя, он в самом деле невозможен. Но если я шаг за шагом вижу впереди себя Иисуса Христа, смотрю единственно на Него и шаг за шагом следую Ему, то я защищен на этом пути. Ес­ли я замечаю опасность моих дел, если я смотрю на путь вместо того, чтобы смотреть на Того, Который впереди меня, то моя нога уже скользит. Ведь Он уже и есть путь. Он – узкий путь и тесные врата. Это значит найти его. Если мы это знаем, то мы пойдем к жизни узким путем через тесные врата Креста Господня, – в таком случае подтвердится узость пути. И как же может быть широк путь Сына Божия на земле, по которой мы, граж­дане двух миров, ходим на грани между миром и Царством Небесным? Узкий путь и должен был быть истинным пу­тем.

Стихи 15-20. Разделение между общиной и миром про­изошло. Но слово Иисуса движется вперед, судя и разде­ляя, – в общину. И среди учеников Иисуса снова и снова должно совершаться разделение. Ученики не должны ду­мать, что им можно попросту убежать от мира и пребы­вать в безопасности на узком пути, в небольшой горстке. Среди них объявятся лжепророки, и от путаницы возрастет отчуждение. Вот один подле меня – по внешности член общины; это пророк, проповедник; по внешности, слову и деянию христианин; но из его нутра до нас доносятся тем­ные основы; по нутру он – хищный волк; его слово ложь, и дело его обман. Он знает, как хранить свою тайну, но скрытно делает свое темное дело. Он среди нас не потому что к нам его влечет вера в Иисуса Христа, но потому, что дьявол гонит его в общину. От своих мыслей и пророчеств он, возможно, ищет властей и влияния, денег, славы. Он ищет мира, а не Господа нашего Иисуса Христа. Он пря­чет свои темные намерения под христианскими одежда­ми и знает, что христиане – народ легковерный. Он рассчитывает, что останется неразоблаченным в своем невин­ном платье. Он ведь знает, что христианину нельзя судить, и в нужное время не преминет напомнить об этом! Ведь не каждый смотрит в сердцу другого. Так он многих собьет с верного пути. Может, сам он всего этого и не знает, мо­жет быть, дьявол, его пославший, от него самого скрыва­ет, кто он таков.

Это установление Иисуса могло повергнуть Его уче­ников в большой страх. Кто знает другого? Кто знает, не прячется ли за христианской видимостью ложь и не подстерегает ли соблазн. Это могло бы привести общину к глубокому взаимному недоверию, мнительности и духу трусливой рефлексии. Это могло бы привести к бес­сердечному осуждению каждого брата, впавшего в грех, – со ссылкой на слова Иисуса. Но Иисус освобождает Сво­их последователей от этого недоверия, способного подо­рвать общину. Он говорит: Худое дерево приносит и пло­ды худые. Оно даст знать о себе в свое время. Нам нет нуж­ды заглядывать в душу. Нам надо подождать, пока дере­во принесет плоды. По плодам различите деревья в свое время. Плоды же не заставят себя долго ждать. Здесь подразумевается не различие между словом и делом лже­пророков, но различие между видимостью и действитель­ностью. Иисус говорит нам, что человек не может долго жить видимостью. Приходит время плодоношения, прихо­дит время разделения. Рано или поздно станет ясно, что за ним стоит. Дерево не может не плодоносить. Плод явит­ся сам. И настанет момент, когда станет ясно, как отличить одно дерево от другого, – время плодоношения, которое все проясняет. Когда наступает время разделения между миром и общиной – а оно может наступить в любой день, не только в больших, но и в незначительных, повседневных разделениях, – тогда становится очевидным, что ложно и что хорошо. И здесь выдержит только действи­тельность, но никак не видимость.

Иисус ясно требует от Своих учеников – отличать в та­кие моменты видимость от действительности и проводить разделение между собой и теми, кто христианин лишь по внешности. Это избавляет их от всяческих любопытству­ющих исследований другого, потребует правдивости и решимости в признании нисходящего решения Господа. В каждое мгновение может случиться так, что среди нас вы­нырнут христиане только по видимости, что мы будем ра­зоблачены как кажущиеся христиане. Поэтому ученики и призваны к крепкому единению с Иисусом, к истинно­му следованию Ему. Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь. И никакая пышность ему не поможет.

Стих 21. Но через призыв Иисуса следовать Ему раз­деление идет много глубже. После размежевания между миром и общиной, между кажущимися христианами и на­стоящими христианами размежевание вторгается и в исповедующую горстку учеников. Ап.Павел говорит: Никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Свя­тым (1Кор 12:3). Никто не может исходя из своего разума, силы и решения вручить свою жизнь Иисусу, назвать Его своим Господом. Но здесь заметна возможность того, что кто-то называет Иисуса своим Господом, но не Святым Ду­хом, т.е. не услышав призыва Иисуса. Это тем более непо­стижимо, что если кто прежде называл Иисуса своим Господом, то это никоим образом не приносило мирской при­были; напротив, было сознание, что это ведет к высшей опасности. «Не всякий, говорящий Мне: «Господи! Госпо­ди!» войдет в Царство Небесное…» Говорить «Господи! Господи!» относится к исповеданию общины. И не всякий, кто исповедует, таким образом, войдет в Царство Небесное. Раз­деление проходит посреди исповедующей общины. Испо­ведание никоим образом не дает прав на Иисуса. Никто не может призвать себя к исповеданию. То, что мы явля­емся членами Церкви истинного исповедания, – не есть право перед Господом. Мы принимаем блаженство не на основе этого исповедания. Если мы так полагаем, то совершаем грех Израилев, который благодать призвания пре­вратил в свое право перед Богом. Так мы согрешаем про­тив благодати Призывающего. Бог не будет ожидать мо­мента, чтобы спросить, были ли мы евангельскими, но – исполняли ли волю Его. ОН спросит об этом всех, в том числе и нас. Границы Церкви – это границы не привилегии, но благодатного выбора и призвания Божия. πάς ό λέγων и άλλ’ ό  ποιών – «говорить» и «делать» – здесь это, имея в виду и дальнейшее, толкуется как отношение между сло­вом и делом. Более того, речь здесь была о двояко разли­чающемся поведении человека перед Богом. ό λέγων κύριε «тот, кто говорит: «Господи! Господи!» –здесь это человек, который на основе своего поддакивания притязает на свое право. ό  ποιών – «делатель» – здесь это тот, кто в деле послушания смиреннейший. Первый здесь оправдывает себя через свое исповедание; другой же, делатель, – устроенный по Божьей благодати, послушный человек. Здесь, таким образом, речь челове­ка становится коррелятом его самооправдания, дело же– коррелятом благодати, как раз в сравнении с которой человек не может ничего другого, кроме как смиренно повиноваться и служить. Тот, кто говорит: «Господи! Госпо­ди!», призвал себя к Иисусу сам, без Святого Духа; либо же он превратил призыв Иисуса в свое личное право. Дру­гой же, делатель воли Божией, призван, благодатен, он послушен и воспоследовал. Он понимает свой призыв не как право, но как суд и обретение благодати, как волю Бога, единственно Которому он хочет повиноваться. Благодать Иисуса требует делателя, дело становится истинным сми­рением, истинной верой, истинным признанием благода­ти Призывающего.

Стих 22. Исповедующий и делающий отделяются друг от друга. И теперь разделение проводится до конца. Теперь здесь говорят только те, кто устоял до сих пор. Они принадлежат к делающим, только вместо исповедания призывают себя именно на это – их – дело. Они творили чудеса именем Иисуса. Они знают, что исповедание не оправдывает, поэтому пошли туда и стали велики между людьми чудесами, сотворенными именем Иисуса. И те­перь предстают перед Иисусом, указывая на свои свер­шения.

Иисус открывает тут Своим ученикам возможность де­монической веры, которая призывает себя к себе же, ко­торая производит чудесные деяния, до неузнаваемости напоминая деяния истинных учеников Иисуса, дело люб­ви, чудо, может быть, самоосвящение, – и, тем не менее, отрицает Иисуса и путь следования Ему. Это не что иное, как то, о чем Павел говорит в главе 13-й 1-го Послания к коринфянам – о той возможности проповедовать, пророчествовать, иметь всякое познание и даже всю веру, так что можно и горы передвигать, – но без любви, т.е. без Христа, без Духа Святого. Да больше того: Павлу приходится явственно подчеркнуть, что сами деяния христианской любви, от раздачи имения до мученичества, могут быть совершены без любви, без Христа, без Духа Свято­го. Без любви – т.е. именно что в этом деянии не осуществляется дело следования, это дело, чьим Делателем в конце концов является не кто иной, как Призывающий, Иисус Христос. Это глубочайшая, непостижимейшая возможность сатанинского в общине, последнее разделение, которое произойдет лишь в день Страшного суда. Но оно будет окончательным. Последователи, однако, должны спросить, где же все-таки последнее мерило этому, кто бу­дет принят Иисусом и кто – нет. Кто пребудет и кто не пре­будет? Ответ Иисуса этим отверженным исчерпывающ: «Я никогда не знал вас». Итак, вот она, эта тайна, сохраняю­щаяся от начала до конца Нагорной проповеди. Вот един­ственный вопрос – знал нас Иисус или нет. Чего мы должны держаться, если слышим, как слово Иисуса про­изводит до дня Страшного Суда разделение между общи­ной и миром и затем в общине, если нам ничего больше не остается: ни нашего исповедания, ни нашего послуша­ния? Тогда остается только Его слово: Я знал тебя. Его веч­ное слово, Его вечный призыв. Здесь конец Нагорной проповеди смыкается с ее первыми словами. Его слово на Страшном Суде – оно настигает нас в Его призыве следо­вать Ему, Но единственно Его слово, Его призыв сохраняются с начала до конца. Кто, следуя Христу, не держится ни за что, а только цепляется за это слово, кто отказыва­ется от всего другого, того это слово пронесет до Страшного Суда. Его Слово – это Его благодать.

 


Вывод

 

«Итак всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне. А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое. И когда Иисус окончил слова сии, народ дивился учению Его, ибо Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи».

(Матф.7:24-29)

 

Мы услышали Нагорную проповедь, мы, может быть, поняли ее. Но кто ее услышал правильно? На этот вопрос Иисус отвечает в конце. Иисус отпускает Своих слушате­лей не просто так, чтобы они делали из Его слов то, что им понравится, чтобы отыскивали то, что им покажется цен­ным для жизни, чтобы они проверяли, как это учение от­носится к «действительности». Иисус не отдает Свое слово на усмотрение слушателей, чтобы они могли злоупотре­бить им своими нечистыми руками, но дает его так, чтобы оно получило власть над ними. По-человечески посмотреть, так имеется бездна возможностей понимания и истолко­вания Нагорной проповеди. Иисус знает только одну воз­можность: просто идти и повиноваться. Не толковать и при­менять, но делать и повиноваться. Единственно так слы­шится слово Иисуса. Но опять-таки следует не говорить о деле как об идеальной возможности, а действительно на­чинать с дела.

Это слово, которое я отношу к себе, это слово, которое исходит из «Я знал тебя», которое немедленно ставит меня в дело, в послушание, – есть камень, на котором я могу построить дом. Этому слову Иисуса из вечности соответ­ствует только простое дело. Иисус сказал; Его слово – на­ше послушание. Только в деле слово Иисуса получает сре­ди нас свою славу, свою силу и власть. Теперь над домом может пройти и буря – единение с Иисусом, сотворенное Его словом, ей разорвать не под силу.

Рядом с делом есть еще неделание. Но так не бывало, чтобы была воля к делу и, тем не менее, дела, не было бы. Кто обращается со словом Иисуса как-то иначе, чем через дело, тот лишает Иисуса правоты, говоря «нет» Нагорной проповеди, не исполняя Его слова. Вопросы, теоретизиро­вание и толкование есть неделание. Тут вновь возникают богатый юноша, законник из Евангелия от Луки, гл.10. И пусть я еще очень уверяю в моей вере, в моем основополагающем признании этого слова, Иисус называет это неделанием. Слово же, которое я не хочу исполнять, для меня не камень, на котором я могу построить дом. Здесь нет единства с Иисусом. Он никогда не знал меня. Пото­му, если сейчас случится буря, то это слово будет мной быстро потеряно, тогда я узнаю, что на самом деле никог­да не верил. У меня всегда было не слово Христово, но сло­во, которое я отнял и сделал своим – именно потому, что я об этом размышлял, но не исполнял. Тогда у моего до­ма, не покоящегося на слове Христа, будет падение вели­кое.

И «народ дивился…». Что произошло? Сын Божий го­ворил. Он взял суд над миром в Свои руки. И Его ученики стояли на Его стороне.

 

ПОСЛАННИКИ (Евангелие от Матфея, гл. 9:35 – 10:42)

Жатва

 

«И ходил Иисус по всем городам и селениям, уча в синагогах их, проповедуя Евангелие Царствия и исцеляя всякую болезнь и всякую немощь в людях. Видя толпы народа, Он сжалился над ними, что они были изнурены и рассеяны, как овцы, не имеющие пастыря. Тогда говорит ученикам Своим: жатвы много, а делателей мало; итак молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою».

(Матф.9:35-38)

 

Взгляд Спасителя, сжалившись, падает на Его народ, на Божий народ. Ему недостаточно было того, чтобы не­многие услышали Его призыв и последовали Ему. Он и ду­мать не мог о том, чтобы аристократически обособиться со Своими учениками и на манер великих основателей ре­лигий, уединившись от толпы народа, передавать им уче­ние, высочайшие познания. Иисус явился, Он работал и страдал за весь Свой народ. И ученикам, которые хотели бы Его приберечь исключительно для себя, которые хоте­ли уберечь Его от осаждения детьми, приносимыми к Не­му, и от нищих попрошаек у обочины дороги (Мк 10,48), придется теперь узнать, что Иисус не желает ограничить Свое служение ими одними. Его Евангелие Царства Божия и Его сила Спасителя принадлежала бедным и больным, когда он встречал их в Своем народе.

Вид народной толпы, который, может быть, вызывал в Его учениках неудовольствие, гнев или осуждение, наполнил сердце Иисуса глубоким состраданием и жалостью. Ни упрека, ни обвинения! Возлюбленный народ Божий пребывал, истязаемый, на земле, и вина за это ле­жала на тех, кто должен был служить для него Богу. Это причинили не римляне, но призванные служители слова, злоупотребившие словом Божьим. Более не было уже пастырей! Стадо, чья жажда не утихает, ведут не на водопой; измученная и израненная Овца, более не защищаемая пастухом от волка, ужасающаяся и страшащаяся под су­ровой палкой своих пастырей, – таким застал Иисус на­род Божий. Вопросы – но без ответа, нужда – но без помощи, терзания совести – но без избавления, слезы – но без утешения, грех – но без отпущения! Где был доб­рый пастырь в котором нуждался этот народ? Помогало ли ему то, что были законоучители, которые принуждени­ем загоняли народ в синагоги, что пекущиеся о законе жестоко осуждали грешников вместо того, чтобы им помочь; а чем помогали сами правоверные проповедники и толкователи слова Божия, если не исполнялись жалостью и состраданием к народу Божию, над которым чинились несправедливости и издевательства? Чем были законоучители, законопослушные, проповедники, если община не имела пастырей? Стадо нуждается в добрых пастырях, «пасторах». «Паси овец, моих» – последнее поручение Иисуса Петру. Добрый пастырь борется с волком за свое стадо, добрый пастырь не убежит, но отдаст за овцу жизнь. Он знает всех своих овец по имени и любит их. Он знает их нужду, их слабость. Он излечит пораненное, он напо­ит жаждущее, поправит клонящееся упасть. Он пасет их дружелюбно и не жестокосердно. Он ведет их по правиль­ному пути. Он ищет заблудшую овцу и приносит в стадо. Злые же пастыри владычествуют силой, они забывают про свое стадо, ища своей, выгоды. Иисус ищет добрых па­стырей, но поглядите, нет никого.

Это поражает Его в сердце. Его Божественное состра­дание обнимает это потерянное стадо, толпу народа, что вокруг Него. По-человечески глянуть – безнадежная кар­тина. Но не так это для Иисуса. Он видит здесь народ Божий, измученный, нуждающийся, убогий, стоящий пе­ред Ним, спелое жниво Божье. «Жатвы много»; Урожай созрел, пора ему в закрома. Настал час, чтобы эти нищие и убогие были приведены в Царство Божье. Иисус видит восходящее над массами народа обетование Божье. Закон­ники и ревнители закона видели здесь только потоптан­ное, сожженное, истомленное поле. Иисус видит спелое, колосящееся поле, созревшее для Царства Небесного. Жатвы много! Одно лишь Его милосердие видит это!

Теперь нечего терять время. Жатва не терпит промед­ления. «А делателей мало». Это чудо, ибо ведь столь немно­гим подарен этот милосердный взгляд Иисуса. Кто мог бы приняться за работу, как не тот, кто принял в сердце час­тицу Иисуса, кто принял глаза, смотрящие Его глазами?

Иисус ищет помощи. Он не может в одиночку сделать дело. Кто сотрудники, помогающие Ему? Один Бог знает их, давая им Своего Сына. Кто мог бы, исходя из себя толь­ко, предложить себя Иисусу в помощники? Сами учени­ки этого не смогли бы. Они должны молить Господа о жатве, чтобы послать делателей в нужный час, посколь­ку пора наступила.

 


Апостолы

 

«И призвав двенадцать учеников Своих, Он дал им власть над нечистыми духами, чтобы изгонять их и врачевать всякую болезнь и всякую немощь. Двенадцати же Апостолов имена суть сии: первый Симон, называемый Петром, и Андрей, брат его, Иаков Зеведеев и Иоанн, брат его, Филипп и Варфоломей, Фома и Матфей мытарь, Иаков Алфеев и Леввей, прозванный Фаддеем, Симон Кананит и Иуда Искариот, который и предал Его».

(Матф.10:1-4)

 

Молитва услышана. Отец открыл Сыну Свою волю. Иисус Христос призывает двенадцать Своих апостолов и посылает на жатву. Он делает их «апостолами», Своими посланниками и сотрудниками. «Он дал им власть». Здесь речь в самом деле идет о власти. Апостолы получают не только слово, не только учение, но действительную власть. Да и как бы они выполнили свою работу, не имея власти?

Это должна быть такая власть, которая больше власти то­го, кто господствует на земле, дьявола. Ученики знают, что дьявол имеет власть, хотя коварство дьявола в том и со­стоит, чтобы отрицать свою власть, морочить людей тем, будто его не существует. Должно поразить как раз это опаснейшее использование его власти. Дьявол должен быть выведен на свет и побежден властью Христа. С этим апостолы и ступили к Иисусу Христу. Ведь они обязаны помогать Ему делать Его дело. Итак, Иисус в этом задании не лишает их высшего дара, а именно: быть причастни­ками Его власти над нечистыми духами, над дьяволом, ко­торый завладел человечеством. В этом задании апостолы уравнялись со Христом. Они делают дело Христово.

Имена этих первых посланников сохранятся миром до последнего дня. Народ Божий имеет двенадцать колен. Это двенадцать посланников, которые должны исполнить де­ло Христа для Него. Для них, как для судей Израиля, при­готовлены двенадцать престолов (Мф 19:28). Небесный Иерусалим будет иметь двенадцать ворот, в которые будет входить святой народ и на которых будет читать имена две­надцати колен. Стена города имеет двенадцать оснований, и они будут носить имена апостолов (Откр 21, 12-14).

Эти двенадцать объединены единственно только избира­ющим призывом Иисуса. Симон, каменщик, Матфея, мы­тарь, Симон, зилот, ревнитель закона и права против языческого притеснения, Иоанн, которого любил Иисус и который приклонился к груди Его, и другие, от которых остались только имена, и наконец, Иуда Искариот, кото­рый предал Его. Ничто в мире не могло связывать этих лю­дей для этих деяний, кроме призыва Иисуса. Здесь были преодолены все прежние размолвки и основано новое, крепкое единение во Христе. А то, что Иуда ушел, чтобы сделать дело Христа, остается неразъясненной загадкой, страшным предостережением.

 

Деятельность

 

«Сих двенадцать послал Иисус, и заповедал им, говоря: на путь к язычникам не ходите, и в город Самарянский не входите; а идите наипаче к погибшим овцам дома Израилева»;

(Матф.10:5:6)

 

Ученики, будучи помощниками Иисуса Христа, дей­ствовали, исполняя ясное повеление своего Господа. Им не дано было свободно понимать и воспринимать свою ра­боту. Дело Христа, которое им надлежит исполнять, застав­ляет посланников всецело принять волю Иисуса. Блажен тот, кто имеет такое повеление как обязанность и свобо­ден от личных усмотрений и расчетов!

У же первое слово налагает на апостолов ограничение в их деятельности, которая будет небезопасна и трудна. Они не могут сами выбирать поле деятельности. Не куда влечет их сердце, но куда они посланы – вот что решающее. При этом совершенно ясно, что они должны испо­лнять не свое дело, но Божье. Не естественнее ли им было идти к язычникам и самарянам, поскольку те особенно нуждались в радостном посланничестве? Если бы было так, на то не понадобилось бы повеления. Божьи дела не могут, однако, делаться без повеления; иначе они делались бы без обетования. Но разве обетование и повеление про­поведовать Евангелие вообще не имеют силы? Оба име­ют силу только там, где Бог повелел это. Не осуществляет ли преисполняющая нас любовь Христова безграничное посланничество? Любовь Христова отличается от чрезмер­ности и усердия некоторых сердец тем, что она блюдется, лишь будучи повелением. Не ради такой уж большой люб­ви к нашим братьям в народе нашем или к язычникам в чужих странах приносим мы им евангельскую весть о спа­сении, но ради повеления Господа, которое Он дал в Сво­ем приказе о миссионерстве. Только повеление указывает нам место, где находится обетование. Если Христос не хо­чет, чтобы я проповедовал Евангелие тут или там, то я дол­жен оставить это намерение и оставаться в воле Христовой и слове Его. Так апостолы стали связаны со словом, с по­велением. Апостолы должны находиться только там, где слово Христа, где повеление. «На путь к язычникам не ход­ите и в город Самарянский не входите; а идите наипаче к погибшим овцам дома Израилева».

Мы, принадлежавшие к язычникам, когда-то не были охвачены посланничеством. Христианскую весть должен был вначале услышать – и отвергнуть – Израиль, чтобы она пришла к язычникам и сотворила из язычников хрис­тианскую общину по поведению Иисуса Христа. Вос­кресший дает сначала миссионерский приказ. Это было ограничение задания, которое ученики не вполне могли постигнуть – к благодати для язычников, которые воспри­няли весть Распятого и Воскресшего. Этот путь и мудрость – Божьи. Нам же остается только повеление.

«Ходя же проповедуйте что приблизилось Царство Не­бесное; больных исцеляйте, прокаженных очищайте, мерт­вых воскрешайте, бесов изгоняйте; даром получили, даром давайте» (Мф 10,7-8). – Посланничество и действенность посланников ничем не отличается от того же у Иисуса Христа. Они – причастники Его власти. Он повелевает благовествовать о наступлении Царства Небесного и дает знаки, подкрепляющие посланничество. Иисус повелевает излечивать больных, очищать прокаженных, оживлять мертвых, изгонять бесов! Благовествование становится со­бытием, и событие подтверждает Благую Весть. Царство Божье, Иисус Христос, прощение грехов, оправдание грешников по вере – это все не что иное, как уничтоже­ние власти дьявола, спасение, воскрешение мертвых. Сло­во всемогущего Бога становится делом, событием, чудом. По стране идет Один Иисус Христос в лице Своих двенад­цати апостолов и творит Свое дело. Царственная благодать, которой наделены ученики, есть творящее и спасающее Слово Вожье.

 

«Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни по­соха. Ибо трудящийся достоин пропитания» (Мф 10:9-10). – Поскольку миссия и сила посланников состоят единствен­но в слове Иисуса, то посланникам Иисуса не должно быть видно то, что в этом царственном послании может быть для них неясным или сомнительным. Посланники должны в царственной нужде свидетельствовать о Царстве их Гос­пода. То, что они получили от Иисуса, не является их собственностью, с помощью которой они могли бы приоб­рести прочие блага. «Даром получили». Быть посланником Иисуса никоим образом не означает быть наделенным личным правом, притязанием на почести или власть. Рав­но как и если где из свободных посланников Иисуса выйдет священник-чиновник – это то же самое. Права че­ловека с высшим образованием, общественные притяза­ния на какое-то место более не относятся к тому, кто стал посланником Иисуса. «Даром получили»! Разве не один только призыв Иисуса без всякой нашей заслуги привел к служению Ему? «Даром давайте»! Надо уяснить себе, что, раздав свое богатство, вы не домогаетесь ничего для се­бя: ни собственности, равно как ни веса, признания, ни благодарности даже! Откуда бы взяться подобным притя­заниям? Все, что выпадает нам в качестве почестей, мы ведь похищаем у Того, Кому это на самом деле принадле­жит, – у Господа, пославшего нас. Свобода посланников Иисуса должна являть себя в их бедности. Если Марк и Лука, перечисляя то, что ученикам воспрещено или разрешено взять с собой, несколько отличаются от Матфея, то из этого не извлечешь никаких далеко идущих выво­дов. Иисус повелел жить в бедности тем, кто находится в Его власти. Хорошо бы не прозевать, что речь идет о заповеди Иисуса. Да, наличие имущества у учеников пред­усмотрено вплоть до мелочей. Не как попрошайки они должны выглядеть, не должны изношенной одеждой бро­саться в глаза другим и становиться им в тягость как на­хлебники. Они должны следовать в униформе бедности. Они должны столь мало иметь при себе, как тот, кто идет по стране в уверенности, что вечером окажется в доме дру­зей, где ему дадут приют и позаботятся о его пропитании. Такие надежды они должны возлагать не на людей, но на Того, Кто послал их, и на Отца Небесного, Который поза­ботится о них. И таким образом они сделают достоверной свою весть, которую благовествуют, а именно: приближе­ние Царства Божия на земле. С той же свободой, с кото­рой они совершают свое служение, они получат кров и пропитание – не как нищенский кусок, но как еду, кото­рой оценивается работник. Иисус называет своих посланников «делателями» (в лютеровском переводе Библии «Arbeiter» – «работник». – Прим. пер.).Способности, ко­нечно же, не оцениваются едой. Но что есть работа, как не эта борьба с силами сатаны, эта борьба за сердца лю­дей, этот отказ от личной славы, от благ и радостей мира ради служения бедным, униженным, нуждающимся? Бог Сам имел хлопоты и работу с человеком (Ис 43:24), душа Иисуса трудилась вплоть до Его смерти на кресте для на­шего спасения (Ис 53:11). Посланники участвуют в этой работе, в благовествовании, в одолении сатаны и в испра­шиваемой заповеди. Кто не признает этой работы, тот ничего не постиг в служении верных посланников Христовых. Они без устыжения могли бы получать ежеднев­ную плату за работу и при этом без устыжения оставаться бедными служения своего ради.

 

«В какой бы город или селение ни вошли вы, наведывайтесь, кто в нем достоин, и там оставайтесь, пока не выйдете; а входя в дом, приветствуйте его, говоря: мир дому сему; и если дом будет достоин, то мир ваш придет на него; если же не будет достоин, то мир ваш к вам возвратится. А если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то, выходя из дома или из города того, отрясите прах от ног ваших; истинно говорю вам: отраднее будет земле Содомской и Гоморрской в день суда, нежели городу тому».

(Матф.10:11-15)

 

Работа в общине берет своим исходным пунктом дом, который «достоин» дать приют посланникам Иисуса. Бог еще имеет повсюду молящую и ожидающую общину. Уче­ников принимают здесь смиренно и охотно во имя их Гос­пода. Здесь их работа вдохновлена молитвой, здесь их малая горстка предстательствует за всю общину. Чтобы охранить учеников от раздоров в общине, ложных побуж­дений или податливости. Иисус велит апостолам оставать­ся в одном и том же доме, пока они находятся в каком-то месте. Приходя в дом и город, посланники безотлагатель­но приступают к делу. Время дорого, его мало. Многие еще ожидают вести. Уже первое приветственное слово, кото­рым они, как их Господь, приветствуют дом: «Мир дому сему!» (Лк 10:5), – не есть пустая формула, но приносит си­лу мира Господня тем, «кто достоин». Возвещение послан­ников коротко и ясно. Они сообщают о приближении Цар­ства Божия, они призывают обратиться к вере. Они при­ходят во всемогуществе Иисуса из Назарета. Исполняет­ся приказ, будучи уполномоченным свыше, делается пред­ложение. И этим все совершено. Поскольку все предель­но ясно и просто и поскольку дело не терпит промедления, не требуется долгих приготовлений, дискуссий, агитации. Царь стоит перед дверью, он может войти в любое мгно­вение: забудьте о себе и смиренно примите Его – или вы хотите, чтобы Он во гневе своем уничтожил и умертвил вас? Кто хочет слышать, тот здесь услышал все; тот не мо­жет удерживать посланника, которому надо держать путь дальше, в следующий город. Но кто не хочет слушать, то­го минует благодатная пора, он сам произнес приговор се­бе. «Ныне, когда услышите глас Его, не ожесточите сер­дец ваших»! (Евр 4:7). Это евангельская заповедь. Это не­милосердная спешка? Нет ничего немилосерднее, чем мо­рочить людей, что, мол, у них еще есть время для обращения. Нет ничего милосерднее, нет более радостной вести, чем эта, торопящая дело, возвещающая, что Царство очень близко. Посланник не может ждать и каждый раз заново обращаться ко всякому на его языке. Язык Бога достаточно ясен. Посланник также не распоряжается тем, кто будет его слушать и кто нет. Бог знает только тех, «кто достоин». Эти услышат Бога, если только это будет сказа­но через учеников. Но горе городу и дому, который не при­мет посланников Иисуса! Ибо приговор будет вынесен ужасный. Содом и Гоморра, города блуда и разврата, ожи­дает более милостивый суд, чем города Израиля, которые отвергнут слово Иисуса. Слово Иисуса может простить тя­гости и грехи, но кто сам отвергнет слово спасения, тому больше не спастись. Нет более тяжкого греха, чем неверие в Евангелие. Посланникам здесь ничего не остается, как покинуть эту местность. Они идут дальше; поскольку слово здесь не может остаться. С боязнью и удивлением узнают они равно присущую слову силу и слабость. Но поскольку ученики ни в чем не должны и не смогут принуждать ни по отношению к слову, ни исходя из слова, по­скольку по отношению к их миссии речь идет не о герои­ческой борьбе, не о фанатичном насаждении великой идеи, «благого дела», – они остаются только там, где оста­ется слово Божье. Если оно отвергается, они отвергаются вместе с ним. Они же отрясают прах со своих ног в знак проклятия, которое еще придет на это место и к которому они не причастны. Мир же, который они принесли этой местности, возвратится к ним. «Это утешение церковным служителям, думающим, что они ничего не совершили. Не чувствуйте себя виноватыми; если другие чего-то не хотят, то пусть это будет вам тем большим благословением. Та­ковым Господь сказал так: «Если те отказались от этого, значит, оно остаётся вашим». (Bengel).


Страдания посланников

 

«Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби. Остерегайтесь же людей: ибо они будут отдавать вас в судилища и в синагогах своих будут бить вас, и поведут вас к правителям и царям за Меня, для свидетельства перед ними и язычниками. Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать; ибо в тот час дано будет вам, что сказать, ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас. Предаст же брат брата на смерть, и отец — сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их; и будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется. Когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой. Ибо истинно говорю вам: не успеете обойти городов Израилевых, как приидет Сын Человеческий. Ученик не выше учителя, и слуга не выше господина своего: довольно для ученика, чтобы он был, как учитель его, и для слуги, чтобы он был, как господин его. Если хозяина дома назвали веельзевулом, не тем ли более домашних его?»

(Матф.10:16-25)

 

Неуспешность и враждебность не заставят посланни­ков усомниться в том, что они посланы Иисусом. Иисус повторяет это как крепкую опору и утешение: «Вот, Я по­сылаю вас»! Это не личный путь и не личное предприятие; это посылание. При этом Господь обещает, что останется со Своими посланниками, когда они будут как овцы среди волков, беззащитны, немощны, устрашены – и бу­дут в большой опасности. С ними не произойдет ничего, что неведомо Иисусу. «Итак будьте мудры, как змии, и про­сты, как голуби». Как часто служители Иисуса злоупотреб­ляли этим высказыванием! Как это тяжело для послуш­ных посланников Иисуса – правильно все понять и оста­ваться в послушании! Ибо кто же всегда способен различить духовную мудрость и мирскую изворотливость? Как часто налицо готовность к тому, чтобы отринуть каждое «мудрствование» и только быть в простоте подоб­ным голубю – и именно в силу этого стать непослушным. Кто скажет нам, где мы избегнем страдания из боязни и где мы ищем его из бесстрашия? Кто покажет нам скры­тые границы, проведенные тут? Это ведь то же самое непослушание, с которым мы призываем себя к запове­ди быть мудрыми против простоты, как и наоборот – простоты против мудрости. Поскольку тут никакое чело­веческое сердце не способно разобраться само в себе, исходя только из себя, и поскольку Иисус никогда не призывает Своих учеников к неопределенности, а всегда к высшей определенности, – это напоминание Иисуса не может звать ни к чему другому, как только к тому, чтобы оставаться там, где слово. Где слово, там должен быть и ученик, в этом его истинная мудрость и истинная просто­та. Если слову приходится уступить, когда его отвергают, тогда со словом вместе отступит и ученик; если же слово остается в открытой борьбе, пусть остается и ученик. В обоих случаях надо поступать одновременно мудро и просто. Но пусть ученик никогда не идет путем, исходя из «мудрости», не основанной на слове Иисуса. «Духовной мудростью» ему никогда не оправдать пути, не соответ­ствующего слову. Только правда слова даст ему узнать, что мудро. Но никогда не бывает «мудро» отламывать истину крошечными частями – ради какой-либо человеческой перспективы или надежды. Не наша оценка положения, но только истина слова Божьего может пока­зать, что мудро. Быть всегда мудрым – это пребывать в правде Божьей. Единственно здесь и есть обетование на Божью верность и помощь. Для всех времен оказывалось верно, что для ученика быть «мудрейшим» в тот или иной момент означает единственно оставаться со словом Божь­им.

Посланники получили от слова верные познания о лю­дях. «Остерегайтесь же людей». Не страх перед людьми, не злобное недоверие, а того пуще не человеконенавист­ничество, однако и не легкомысленную доверчивость, ве­ру в доброту людей, – нет, ученики должны показать верное знание, отношение слова к человеку и человека к слову. Если они здравы в этом, тогда они смогут перене­сти то, что предсказывает им Иисус: что их путь среди лю­дей станет путем страдания. Но страданиям учеников присуща чудесная сила. Если преступник претерпевает свое наказание в неизвестности, то мученический путь приведет учеников к правителям и царям, «за Меня, для свидетельства перед ними и язычниками». Весть будет пре­подана через страдания. Так как существует план Бога и воля Иисуса, то ученикам, когда придет час отвечать перед судами и престолами, будет дана сила для благого исповедания, для бесстрашного свидетельства. Сам Дух Святой будет при них. Это свершится неодолимо. Он даст им «премудрость, которой не возмогут противоречить, ни противостоять все противящиеся вам» (Лк 21:15). Посколь­ку ученики, страдая, остаются при Слове, Слово остается – при них. Если мученичества ищут, оно не имеет этого обе­тования. Страдание же вместе со Словом определенно дает его.

Ненависть к слову посланников Иисуса останется до конца. Она обязывает учеников говорить обо всех разры­вах, которые придут на города и дома. Иисус и Его учени­ки будут осуждены всеми как разрушители семей, как со­блазнители народа, как безрассудные фанатики. Теперь перед учениками возникает искушение отпасть. Но бли­зок также и конец. А до тех пор имеет смысл оставаться верным, выстоять до конца, упорствовать. Блажен будет лишь тот, кто до конца останется с Иисусом и Его словом. Но если приходит конец, если вражда по отношению к Иисусу и Его ученикам станет открытой повсеместно, тогда и только тогда посланники должны бежать из одного го­рода в другой, чтобы еще успеть сказать слово там, где еще могут быть услышаны. В этом бегстве они не отделяют се­бя от слова, но крепко остаются с ним.

Обетование Иисуса о скором пришествии дано нам для сбережения общины в вере в то, что оно истинно. Его ис­полнение неясно, и здесь не подобает искать человеческие ходы. Но для нас сегодня ясно и единственно важно, что пришествие Иисуса будет скоро и что оно тем вернее, по­ка мы можем совершать нашу работу по служению Ему, что оно неминуемее, чем наша смерть. Посланники Иису­са ни в чем не могут найти большего утешения, кроме как в уверенности, что в своих страданиях они уподобились Господу. Как учитель, так и ученик, как господин, так и слуга. Если Иисуса назовут дьяволом, насколько же боль­ше слуг дома Его. Итак, Иисус будет с ними, и они во всем будут подобны Христу.

 

Решение

 

«Итак не бойтесь их, ибо нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано. Что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях. И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне. Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без [воли] Отца вашего; у вас же и волосы на голове все сочтены; не бойтесь же: вы лучше многих малых птиц. Итак всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным; а кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим Небесным. Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня. Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее».

(Матф.10:26-39)

 

Посланник остается при слове, и слово остается при по­сланнике ныне и присно. Иисус трижды укрепляет Сво­их посланников призывом: «Не бойтесь». Что случается с ними в тайне, не останется в тайне, но станет явным пе­ред Богом и людьми. Выпадающему им скрытому страда­нию обетовано, когда придет день, стать явным – для суда над гонителями, для прославления посланников. Свиде­тельство же посланников не должно оставаться во тьме, но стать открытым свидетельством. Евангелие должно стать не тайным сектантством, но открытой проповедью. Но если сегодня ему приходится жить тут и там, по углам, то в последние времена эта проповедь заполнит весь свет ко спасению и к отвержению. В Откровении Иоанна Бо­гослова, однако, пророчествуется:«И увидел я другого Ан­гела, летящего по средине неба, который имел вечное Евангелие, чтобы благовествовать живущим на земле и всякому племени и колену, и языку и народу» (14:6). По­этому: «Не бойтесь»!

 

Не людей надо бояться. Они не имеют оснований мно­го обвинять учеников Иисуса. Их власть прекращается с телесной смертью. Ученики должны преодолеть страх пе­ред смертью через страх перед Богом. Не людской, но Бо­жий суд, не гибель тела, но вечная погибель тела и души вот в чем опасность для ученика. Кто еще боится людей, тот не боится Бога. Кто боится Бога, тот уже не боится лю­дей. Это положение достойно ежедневного упоминания проповедниками Евангелия.

Власть, данная людям на краткое время на этой зем­ле, дана не без Божьего ведома и соизволения. Если мы попадаем в человеческие руки, если нас настигают страдания и смерть от человеческого насилия, мы, однако же, уверены в том, что все от Бога. Он, Который не даст упасть на землю и воробью без Своей воли и ведома, Он же не даст произойти ничему со Своими, если это им и вещам, за которые они стоят, не будет нужно и ко благу. Поэтому – «Не бойтесь»!

Время коротко. Вечность долга. Настало время реше­ний. Кто здесь останется при слове и при исповедании, ря­дом с тем в час суда будет находиться Иисус Христос. Он узнает его и станет к нему, если жалобщик потребует сво­его права. Весь мир будет свидетелем, если Иисус назовет наше имя перед Своим Отцом Небесным. Кто в жизни сво­ей держался Иисуса, того Иисус будет держаться в вечно­сти. Но кто стыдится Господа и имени Его, кто отрекается от Него, того устыдится и Иисус в вечности, от того тоже отречется.

Это последнее разделение должно начаться уже на земле. Мир Иисуса Христа есть Крест. Но Крест есть меч Божий уже на этой земле. Он створяет рознь. Сын про­тив отца, дочь против матери, домашние против главы семейства, и все ради Царства Божия и Его мира – это дело Христа на земле! Удивительно, что Его, принесшего людям любовь Божию, мир считает виновным в нена­висти к людям! Ибо кто может так говорить об отцовской и материнской любви, о любви к сыну и дочери, как не раз­рушитель всей жизни или же, напротив, Творец новой жизни? Кто может притязать на любовь и жертву людей только для себя, как не враг человечества или, напротив, Спаситель Человечества? Кто принесет меч в дома, кро­ме дьявола или Христа, Князя мира! Божья любовь к лю­дям и любовь людей к себе подобным сильно различают­ся. Божья любовь к людям зовется Крестом и следовани­ем, но как раз в этом она жизнь и воскресение. «Потеряв­ший душу свою ради Меня сбережет ее». Это обещает Тот, Кто имеет власть над смертью, – Сын Божий, Который идет на Крест и к Воскресению и берет с Собой Своих.

 


Плод

 

«Кто принимает вас, принимает Меня, а кто принимает Меня, принимает Пославшего Меня; кто принимает пророка, во имя пророка, получит награду пророка; и кто принимает праведника, во имя праведника, получит награду праведника. И кто напоит одного из малых сих только чашею холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей».

(Матф.10:40-42)

 

Носители Слова Иисуса получают последнее слово обе­тования для своих деяний. Они сотрудники Христа, они должны стать подобными Христу во всем и для людей, к которым они идут, они должны стать «как Христос». Сам Христос вместе с ними посещает дом, в котором их прини­мают. Они носители Его присутствия. Они несут людям ценнейший подарок, Иисуса Христа, и с Ним – Бога, Отца, то есть прощение, спасение, жизнь, блаженство. Это награда и плоды их работы и их страданий. Всякое слу­жение, которое им предстоит, уже сделано Самим Иису­сом Христом. Это равным образом благодать для общины и для посланников. Тем охотнее община будет делать доб­ро посланникам, славить их и служить им; ибо вместе с ни­ми приходит Сам Господь. Ученики, однако, должны знать что их посещение дома не проходит впустую и напрасно, но что они приносят несравненный дар. Это закон Цар­ства Божьего, что каждый – причастник дара, послушно принимаемого как исходящий от Бога. Кто принимает про­рока, зная то, что он делает, тот достоин своего дела, свое­го дара и своей награды. Кто принимает праведника, тот получит награду праведника, ибо участвует в его правед­ности. Но кто протянет только чашу с водой одному из ма­лых сих, этих нищих, не имеющих почетных титулов, этих посланников Иисуса Христа, тот служит Самому Иисусу Христу, и ему выпадет награда от Иисуса Христа.

Так последняя мысль посланников направляется не на их личный путь, личные страдания и личную награду, но на цель их трудов, на спасение общины.

 

ЦЕРКОВЬ ИИСУСА ХРИСТА И СЛЕДОВАНИЕ ЕМУ

Предварительные замечания

 

При первых учениках Иисуса Он присутствовал Сам, со Своим словом. Но Этот Иисус умер и воскрес. Как же достигает нас сегодня Его призыв следовать? Иисус уже более не идет передо мной телесно, как перед мытарем Левием, чтобы призвать: следуй за Мной! Собственно, даже если бы я был готов, услышав сердцем, оставить все и сле­довать, что дает мне право на это? То, что для кого-то бы­ло таким недвусмысленным, для меня является решени­ем в высшей мере сомнительным, не поддающимся про­верке. Как мне прийти к тому, чтобы призыв Иисуса к мы­тарю мог быть действительным и для меня? Не Иисус ли говорил другим и по другим поводам совершенно другое? Разве расслабленного, которому простил грехи и которо­го спас, разве Лазаря, которого воскресил из мертвых, Он любил меньше, чем Своих учеников – и, тем не менее, не призвал их, бросив ремесло, следовать Ему, но оставил до­ма, в семье, при деле? Кто я такой, чтобы предлагать себе совершить нечто необычное, подвиг? Кто говорит мне и кто говорит другим, что я действую не по своему произволу, не прекраснодушествую? Ведь это, напротив, никак не было бы следованием! Все эти вопросы – надуманные; за­даваясь ими, мы снова и снова ставим себя вне живитель­ного присутствия Христа. Все эти вопросы не считаются с тем фактом, что Иисус не мертв, но жив сегодня и через свидетельство Св.Писания по-прежнему обращается к нам. Он для нас ныне рядом, воплощен, со Своим Сло­вом. Если мы хотим услышать Его призыв следовать, то мы должны слышать Его там, где Он Сам. Призыв Иису­са Христа совершается в Церкви через ее слово и таин­ство. Проповедь и таинство Церкви есть место присутствия Иисуса Христа. Если ты хочешь слышать призыв Иисуса к следованию Ему, тебе для этого не надо никакого лич­ного откровения. Слушай проповедь и воспринимай таин­ство! Слушай Евангелие Распятого и Воскресшего Госпо­да! Здесь Он весь, Тот же Самый, Который встречался с учениками. Да, здесь Он уже Воссиявший, Победитель Жи­вой. Никто, кроме Него, не может призывать следовать. Но поскольку в следовании речь никогда по существу не идет о решении по тому или иному делу, но всегда о решении за или против Иисуса Христа, – именно поэтому ситуация для ученика или мытаря, который был Им призван, не бо­лее однозначна, чем для нас сегодняшних. Ведь следова­ние было также послушанием тех первых призванных единственно потому, что Христос был опознан теми, кого Он зовет. Призыв как таковой многозначен. Он всецело зависит от Призывающего. Но Христос познается только в вере. К ним это относится так же, как и к нам. Те видели равви и чудотворца и верили Христу. Мы слышим Слово и веруем Христу.

Но не счесть ли преимуществом тех первых учеников то, что они там, где узнали Христа, восприняли Его недву­смысленную проповедь, то что они услышали ее из Его уст, что надо делать, – и не оставлены ли мы в этом решающем месте христианского послушания? Не обращается ли Тот же Самый Христос к нам иначе, нежели к ним? Будь это так, мы оказались бы, конечно, в безнадежном поло­жении. Но это ничуть не верно. Христос говорит с нами не по-другому, нежели говорил в то время. Ведь во време­на первых учеников дело обстояло не так, что они снача­ла признавали в Нем Христа, а потом воспринимали Его заповедь. Напротив, они узнавали Его не иначе, чем че­рез Его слово и заповедь. Они верили Его слову и запове­ди и признавали в Нем Христа. Ученикам не было дано другой возможности познания Христа, кроме как через Его ясное слово. Поэтому нужно было придерживаться то­го, что верное познание Иисуса как Христа одновремен­но включает познание Его воли. Познание Личности Иисуса не освобождает ученика от уверенности в своем деле, но, напротив, творит ее. Другого же познания Хрис­та вообще не дано. Если Христос – живой Господин моей жизни, тогда во встрече с Ним я узнаю Его слово, обра­щенное ко мне, тогда, несомненно, я узнаю Его не наяву, но через Его ясное слово и заповедь. Возражение, по ви­димости уместное, что мы, мол, и хотели бы вполне познать Христа и веровать в Него, но не можем познать Его воли, свидетельствует о смутном, искаженном познании Хрис­та. Познать Христа означает познать Его в Его слове как Господа и Спасителя. Но это предполагает познание Его ясного слова, обращенного ко мне.

Говоря же, наконец, что заповедь должна быть для уче­ников недвусмысленной, мы все же склонны иной раз са­ми решать, какие из Его слов относятся к нам, а значит, опять же превратно понимаем не только положение уче­ников, но и свое собственное. Заповедь Иисуса всегда направлена на то, чтобы потребовать веры от неразделен­ного сердца, чтобы требовать любви к Богу и к ближнему – от всего сердца и из всей души. Заповедь однозначно заключалась единственно в этом. Каждая попытка осу­ществить заповедь Иисуса без того, чтобы это уяснить, стала бы опять-таки превратным толкованием и непослу­шанием по отношению к слову Иисуса. С другой стороны, однако, мы не лишены познания конкретной заповеди. Бо­лее того, в каждом благовествуемом слове, где мы слышим Христа, ясно сказано – конечно, так, что мы знаем, – что ее исполнение осуществляется только и исключительно в вере в Иисуса Христа. Итак, дары Иисуса Его ученикам сохранены для нас во всем, ведь они становятся к нам да­же ближе через смерть Иисуса, через наше знание о Его Преображении и о ниспослании Св.Духа.

При этом должно быть совершенно ясно, что мы не можем противопоставлять историю призвания учеников остальным рассказам. Речь никогда не идет о том, чтобы мы были или стали подобны ученикам или кому другому из Нового Завета, но только о подобии Иисусу Хрис­ту и Его призыву тогда и сейчас. Ведь Его слово осталось тем же, в земной ли Его жизни, ныне ли, было ли оно об­ращено к ученикам или к расслабленному. Оно сейчас, как и тогда, остается исполненным благодати призывом к Его Царству и Его власти. Вопрос, надо ли мне сравни­вать себя с учеником или с расслабленным, поставлен опаснейше ложно. Я вообще не могу себя сравнивать ни с одним из них. Более того, я должен слушать и исполнять единственно слово и волю Христа, как я воспринимаю их через то или иное свидетельство. Св.Писание не представ­ляет нам череду разных христианских типажей, которым мы могли бы уподобиться по собственному выбору, но в каждой строке оно проповедует нам Единого Иисуса Хрис­та. Я должен слушать единственно Его. Он всюду Тот же самый и Единый.

Итак, на вопрос, где же нам нынче услышать призыв Иисуса к следованию Ему, нет другого ответа, кроме: Слу­шай проповедь, воспринимай таинства, слушай в этом Его Самого, и ты услышишь Его призыв!

 


КРЕЩЕНИЕ[15]

 

Понятие следования, которое у Матфея, Марка и Лу­ки было выражено почти целокупностью отношений уче­ника к Иисусу Христу, у Павла резко отодвинуто на зад­ний план. Павел благовествует нам в первую очередь не историю Господа и Его земные дни, но присутствие Вос­кресшего и Преображенного и Его воздействие на нас. Для этого он испытывает потребность в новых, собственных понятиях. Его понятийность исходит из особенностей сю­жета и нацелена на целостное благовествование о Едином Господе, Который жил, умер и воскрес. Различная поня­тийность соответствует полному свидетельству о Христе. Таким образом, понятийность Павла должна была под­тверждать синоптиков и наоборот, и ни одна не имеет преимуществ перед другой; ибо мы не: «я Павлов»; «я Аполлосов»; «я Кифин»; «а я Христов», но мы даем свою веру единству свидетельств Св.Писания о Христе. Мы раз­рушим единство Св.Писания, сказав, что Павел, дескать, благовествует о Христе, Который в такой же степени и нам, современен, а свидетельство синоптиков якобы говорит о присутствии Иисуса Христа, Которого мы уже более не знаем. Говорить таким образом будто бы означает пойти дальше исторического реформаторского мышления, но в действительности же, наоборот, это есть опаснейшее свое­волие. Кто сказал нам, что еще сегодня мы находимся в присутствии Христа, возвещенного Павлом? Кто говорит это иначе, чем Св.Писание? Или тут следует толковать о свободном, не со словом связанном познании Христова присутствия и воздействия? Но если есть только Писание, свидетельствующее о присутствии Христа, то оно делает это именно в качестве целого, как таковое, подтверждающее нам присутствие синоптического Иисуса Христа. Синоптический Христос нам не дальше и не ближе, чем Христос Павла. Нам современен Христос, о котором нам свидетельствует Св.Писание в целом. Вочеловечившийся, Распятый, Воскресший и Преобразившийся, Он встре­чает нас в Своем Слове. Различная понятийность, в которой синоптики и Павел передают это свидетельство, не наносит никакого ущерба единству свидетельства Св.Писания[16].

Призыв и начало следования имеют у Павла свои со­ответствия в крещении.

Крещение является не предложением человека, но предложением Иисуса Христа. Оно основано только бла­годатной призывающей волей Иисуса Христа. Крещение означает крещаемость, оно есть переживание призыва Христа. Человек переходит во владение Христа. Имя Иису­са Христа произносится над крещаемым, человек стано­вится причастником этого имени, он крестится в «Иисуса Христа» (είς Рим, 6:3; Гал 3:27; Мф 28:19;). Теперь он при­надлежит Иисусу Христу. Он вырван из власти мира и стал владением Христа.

Таким образом, крещение означает разрыв. Христос наступает на сферу власти сатаны и простирает Свою руку над Своими, создает Свою общину. При этом разры­ваются прошлое и будущее. Старое миновало, все обно­вилось. Разрыв происходит не так, что человек рвет свои цепи, охваченный неутолимым желанием нового, свобод­ного порядка вещей и своей жизни. Прежде всего этого Христос Сам произвел этот разрыв. Теперь в крещении этот разрыв распространяется и на мою жизнь. У меня отымается непосредственное отношение к данностям ми­ра, поскольку Христос, Посредник и Господь, ступил между мной и миром. Кто крещен, уже более не принадлежит ми­ру, не служит ему, не порабощен им. Он принадлежит только и исключительно Христу и относится к миру толь­ко через Христа.

Разрыв с миром доходит до предела. Он требует и до­бивается смерти человека[17]. В строгом смысле эта смерть должна пониматься как событие, связанное со страдани­ем. Не сам человек, отдавая себя смерти через всяческое отречение и отказ, должен делать невозможную попытку. Такая смерть никогда не стала бы той смертью ветхого че­ловека, которой требует от нас Христос. Ветхий человек не может умереть сам. Он не может хотеть своей смерти. Человек умирает только во Христе, через Христа, со Хрис­том. Христос – это его смерть. Ради единения со Христом и только ради него умирает человек. Приобщаясь ко Хрис­ту в благодати крещения, принимает он свою смерть[18]. Эта смерть есть благодать, которую сам человек никогда не сможет сотворить для себя. Хотя в нем творится суд над ветхим человеком и его грехами, из этого суда, однако, воз­никает новый человек, который погибает для мира и для греха. Так что эта смерть – не последнее гневное отвер­жение созданного Творцом, но благодатное принятие соз­данного – через Творца. Это крещение смертью есть бла­годатная смерть, обретаемая нами через смерть Христа. Это смерть в силе и приобщении к Кресту Господню. Кто переходит в удел Христов, тот ступай под Его Крест. Он должен страдать и умереть вместе с Ним. Кто получает приобщение к Иисусу Христу, тот должен умереть благодат­ной смертью крещения. Это творит Крест Господень, под который Христос ставит Своих учеников. Крест Господень и смерть Его были мучительны и тяжелы; бремя нашего креста кротко и легко благодаря приобщению к Нему; Крест Господень есть наша однократная смерть в креще­нии, исполненная благодати; наш крест, к которому мы призваны, есть ежедневное умирание в силе произошед­шей смерти Христа. Таким образом, крещение превраща­ется в снискание крестного единения с Иисусом Христом (Рим 6:3; и след.; Кол 12:12;). Уверовавший приходит ко Кре­сту Господню.

Смерть в крещении есть искупление грехов. Грешник должен умереть, чтобы стать свободным от своих грехов. Кто умер, тот искуплен от грехов (Рим 5:7; Кол 2:20;). На мерт­вых грех более не имеет права, со смертью его притязание сокращается и прекращается. Так единственно через смерть совершается искупление от (άπό) греха. Отпуще­ние грехов означает не пренебрежение ими или их забве­ние, но действительное умерщвление грешника и отделение от (άπό) греха. Но то, что смерть грешника – к оправданию, а не к осуждению, имеет единственную основу в том, что эта смерть претерпевается в приобщении к смер­ти Иисуса Христа. Крещение в смерть Христову творит прощение грехов и искупление, оно творит полнейшее отделение от греха. Приобщение к Кресту, к которому призывал Иисус Своих учеников, есть для них дар искуп­ления, смерти и прощения грехов. Ученик, который после­довал, приобщившись к Кресту, получает не иной дар, чем верующий, получающий крещение по учению Павла.

Что крещение, при всей пассивности, к которой оно вы­нуждает, все же не может быть понимаемо как механический процесс, делается ясным через связь крещения и Духа (Мф 3:11; Деян 10:47; Ин 3:5; 1Кор 6:11; 12:13). Дар кре­щения есть Св.Дух. Дух же Божий, однако, есть живущий в сердцах верующих Христос (2Кор 3:17; Рим 8:9-11; и след.; Еф 3:16; и след.). Крещение есть дом, в котором Св.Дух со­творил себе жилище (οίκει). Святой Дух обнаруживает нам сохраняющееся присутствие Иисуса Христа и связь с Ним. Он дает нам истинное познание Его сути (1Кор 2:10;) и Его воли, он учит и напоминает нам обо всем, что ска­зал нам Христос (Ин 14:26;), он ведет нас к полноте истины (Ин 16:13;), чтобы нам не было недостатка в познании Хрис­та, чтобы мы могли узнать, что нам дано Богом (1Кор 2:12; Еф 1:9;). Святой Дух творит в нас не неопределенность, но определенность. Поэтому мы можем жить по духу (Гал 5:16; 8:25; Рим 8:1,4;) и сделать определенные шаги. Меру определенности, которую ученики имели во время земно­го единения с Ним, Христос не отобрал у них после Своей смерти. Через ниспослание Св.Духа в сердца крещеных уверенность познания Иисуса Христа не только сохраня­ется, но и усиливается – и укрепляется через близость еди­нения (Рим 8:16; Ин 16:12; и след.).

Если Иисус призывал к следованию, то Он требовал зримого акта послушания. Следовать Иисусу означало действовать открыто. Совершенно так же крещение есть событие открытое; ибо в нем совершается включение в зримую общину Иисуса Христа (Гал 3:27; и след.; 1Kop 12:13;).

Осуществляющийся во Христе разрыв с миром уже более не может оставаться втайне, он должен стать зримым внеш­не через принадлежность к служению Богу и к жизни в об­щине. Христианин, держащийся общины, делает шаг из ми­ра, из ремесла, из семьи, он стоит, зримый, в единении с Иису­сом Христом. Он сам, один делает этот шаг. Но он вновь об­ретает то, что оставил, братьев, сестер, дома, пашню. Креще­ный живет в видимой общине Иисуса Христа. Что это озна­чает и включает в себя, должно быть показано в следующих частях о «Теле Христовом» и о «зримой общине».

Крещение и его дар есть нечто единичное. Никто не мо­жет быть крещен во Христа дважды[19]. В Послании к евре­ям ап.Павла неповторимость и единственность этого бла­годатного деяния Божия возвещается в том неясном ме­сте, в котором для крещеного и обращенного отрицается возможность повторного покаяния (Евр. 6:4; и след.). Кто крещен (по вере), тот соучаствует в смерти Христовой. Он получил через эту смерть свой смертный приговор и умер. Как Христос умер за каждого (Рим 6:10;) и как не дано по­вторения Его жертвы, так крещеный претерпевает вместе со Христом свою смерть – один за всех. Теперь он умер. Ежедневное умирание христианина есть всего лишь следствие смерти через крещение, как умирает дерево, у которого отрезали корни. Отныне к крещеному относит­ся: «Так и вы почитайте себя мертвыми для греха» (Рим 6:11;). Крещеные познают себя только как умерших, как тех, для кого уже все совершено во спасение. Это припо­минаемое повторение веры в исполненное благодатью де­ло смерти Христовой в нас, но отнюдь не реальное повто­рение снова совершающегося благодатного деяния этой смерти, которой живет тот, кто крещен. Он живет в своем крещении неповторимостью смерти Христа.

От строгой неповторимости крещения здесь падает свет, исполненный значения, на крещение детей[20]. Не то сомнительно, есть ли крещение ребенка крещение, но именно поскольку крещение ребенка есть крещение, неповторимое и единственное крещение, потому теперь сле­дует найти определенные границы этого обряда. Хотя это определенно не было знаком здоровой жизни общины, когда верующие христиане во втором и третьем веках час­то принимали крещение только в старости или на смерт­ном одре, но попутно обнаруживается ясность во взгляде на вид благодати крещения, который впоследствии нами был совершенно утрачен. Для крещения ребенка это зна­чит, что крещение должно проводиться только там, где мо­жет быть обеспечено повторяющееся напоминание веры в спасительный акт, совершаемый за всех, т.е. в живой об­щине. Крещение детей без общины есть не только злоу­потребление таинством, но, кроме того, сюда вкладывает­ся облегченный смысл в вопросе о спасении души детей, который должен быть отвергнут; ибо крещение остается неповторимым.

Равным же образом призыв Иисуса имел единственное и неповторимое значение для призванных. Кто следовал Ему, умирал для своего прошлого. Во имя этого Иисус тре­бовал от Своих учеников, чтобы они оставили все, что име­ли. Становилась ясной и категорическая неповторимость решения, и полнота дара, который они получили от свое­го Господа. «Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою?» Единственность дара Иисуса не могла быть выражена острее. Он взял у них их жизнь, но теперь Он захотел приготовить для них жизнь, целую, наполненную жизнь, и Он послал им Свой Крест. Это был дар креще­ния первым ученикам.

 


[15] Автор придерживается здесь учения о крещении Лютеранской Церкви. Существуют и другие толкования. – Ред.

[16] Смешение онтологического высказывания и возвещаемого свидетельства есть сущность всякого духа своемыслия. Вы­сказывание: Христос воскрес и присутствует, – понятое онтологически, есть как отмена единства Писания. Ибо оно заключало бы в себе высказывание об образе жизни Иису­са Христа, который, напр., отличается от Иисуса у синопти­ков. То, что Иисус Христос воскрес и сейчас присутствует, ста­новится здесь высказыванием как таковым, с собственным онтологическим значением, высказыванием, которое могло бы быть критически применено к другим онтологическим выска­зываниям. И стало бы богословским принципом. Аналогом здесь является, напр., своевольный перфекционизм, про­истекающий из такого онтологически ложного понимания высказываний Св.Писания о священном. Здесь, напр., выска­зывание, что кто в Боге, тот не грешит, – делается исходным онтологическим пунктом мышления; высказывание же при этом оторвано от Св.Писания и возведено до уровня самосто­ятельной, познаваемой истины. Ему абсолютно противосто­ит характер возвещаемых свидетельств. Высказывание: Христос воскрес и присутствует – строго понимаемое как сви­детельство Св.Писания, верно только как слово Св.Писания. И этому слову я отдаю свою веру. Для меня здесь не существу­ет других мыслимых подступов к этой истине, кроме как только через это слово. Но этим словом мне в равной мере показано присутствие и Павлова, и синоптического Иисуса, так что бли­зость к одному или другому определяется не через что иное, как только через слово, через свидетельство Св.Писания. При этом никогда не оспаривалось, что Павел имеет отличное от синоптиков свидетельство о предмете и понятийности, но и то и другое понимались в строгой связности всего хода Св.Пи­сания.

Все это не только априорное сознание, проистекающее из строгого канонического понимания: в каждом конкретном слу­чае нужно снова доказывать на деле правильность этого по­нимания Св.Писания. В дальнейшем будет показано, как понятие следования и свидетельства Павла воспринималось в измененной понятийности и было поведено дальше.

[17] Уже Иисус назвал Свою смерть Крещением и обещал Сво­им ученикам это крещение смертью (Мк 10:39; Лк 12:50;).

[18] Шлаттер соотносит с крещением муками также 1Kop 15:29;

 

[19] Крещение Иоанна, правда, должно было быть обновлено крещением во Христа (Деян.19:5;).

[20] К известным местам, в которых крещение детей приписы­вается уже новозаветной эпохе, надо добавить, может быть, из Первого соборного послания Иоанна (2:12 и след.). Двукратная последовательность: дети, отцы, юноши – допускает предположение, что τεκνία ст.12 есть не общее обозначение для общины, но что под этим действительно надлежит пони­мать детей.

 

ТЕЛО ХРИСТОВО

 

Первые ученики жили в телесном присутствии Иису­са и единении с Ним. Что означает это и в чем продолжа­ется для нас это приобщение? Через крещение мы стано­вимся членами тела Христова, говорит Павел. Это высказывание, чуждое и недоступное для нас, требует основа­тельного разъяснения.

Это сказано нам с тем, чтобы те, кто принял крещение после смерти и Воскресения Господа, могли жить в телес­ном присутствии Иисуса и приобщении к Нему. Смерть Иисуса означает для исповедующих Его не потерю, но, на­против, новый подарок. Первые ученики в телесном при­сутствии Иисуса могли иметь не более и не что-то иное, чем мы имеем сегодня, нам это единение дано даже крепче, полнее, определеннее, чем им. Мы живем в полном едине­нии, в телесном присутствии Преображенного Господа. Для нашей веры величина этого дара не должна оставать­ся неосознанной. Тело Иисуса Христа есть основа нашей веры, в нем ее определенность, тело Иисуса Христа есть единственный и совершенный дар, в котором мы становим­ся причастными к спасению, тело Иисуса Христа есть на­ша новая жизнь. В теле Иисуса Христа мы приняты Бо­гом в вечности.

С грехопадением Адама Бог послал грешному, челове­честву Свое Слово – искать людей ипринимать. Слово Божье в нас – для того, чтобы снова принять назад поте­рянное человечество. Слово Божье пришло как обетование, оно пришло как закон. Оно было слабым и малым – ради нас. Но люди отвергали Слово и не хотели принять его. Они приносили жертвы, они творили дела, которые должны бы­ли заменить Бога, чтобы самим при этом откупиться.

И вот происходит чудо из чудес. Сын Божий становит­ся Человеком. Слово стало плотью. Тот, Кто явился из веч­ности и был в славе Отца, Кто имел образ Божий, Кто в начале всех начал был Посредником сотворения, так что сотворенный мир может быть познан только в Нем и че­рез Него, Сам Бог (1Кор 8:6; 2Кор 8:9; Фил 2:6; и след.; Еф 1:4; Кол 1:6; Ин 1:1; и след.; Евр 1:1; и след.) принимает чело­вечество и сходит на землю. Он принимает человечество тем, что Он принимает человеческую сущность, человече­скую «природу», «греховную плоть», человеческий образ (Рим 8:3; Гал 4:4; Фил 2:6; и след.). Бог принимает человече­ство теперь уже не через проповедуемое только Слово, но в Теле Иисуса. Божье сострадание посылает Его сына в плоть, чтобы Он принял в ней на Себя и нес все человече­ство. Сын Божий, воплотившись, принимает все челове­чество, которое отвергло невидимое слово и Божию бесте­лесную плоть, находясь в богоненавистничестве, в горды­не. Теперь оно принято в теле Иисуса Христа – воплощен­но и истинно – таким, какое оно есть, из сострадания Бо­жия.

Отцы Церкви при рассмотрении этого чуда, мучаясь, спорили о том, что же здесь должно было быть сказано: что Бог принял человеческую природу, но не то, что Бог выбрал единственного совершенного человека, чтобы объединиться с ним. Бог стал Человеком. Это значит: Бог вос­принял всю болезненную, греховную природу человека, Бог принял все падшее человечество; но не: Бог придал к людям Иисуса. Правильное понимание спасительного по­слания зависит от этого ясного различения. Тело Иисуса Христа, в котором мы приняты вместе со всем человече­ством, есть, таким образом, основа этого спасения.

Это грешная плоть, Он несет ее – но без греха (2Кор 5:21; Евр 4:15;). Где Его человеческое тело, там принятие всей плоти. «Он взял на Себя наши немощи и понес болезни» – в силу этого одного Иисус мог исцелять немощи и болез­ни человеческой природы, поскольку Он в Своем теле нес все наши немощи и болезни (Мф 8:15-17;). «Он был уязвлен нашими злодеяниями и заклан за наши грехи». Он нес на­ши грехи – поэтому Он может отпустить грехи, ибо в Его теле «принята» наша грешная плоть. Потому Иисус принял грешников (Лк 15:2;), что Он перенес их телесно. С Иисусом наступило «Лето Господне» (Лк 4:19;).

Итак, вочеловечившийся Сын Божий был в двух ипо­стасях – Он Сам и новое человечество. То, что Он делал, делал Он одновременно и для нового человечества, кото­рое Он нес в Своем теле. Итак, Он – второй Адам, «последний» Адам (1Kop 15:45;). И Адам был единственным, и все человечество в одном. И Адам нес все человечество в се­бе. В Нем пало все человечество «в Адаме» (человеке), пал «человек» (Рим 5:19;). Христос есть второй Человек (1Kop 15:47), в Котором сотворено новое человечество. Он – «новый человек».

Отсюда мы постигаем прежде всего сущность телесного единения, которое было даровано ученикам с Иисусом. Что единение учеников в следовании было телесным, не слу­чайно, но необходимо для человеческого становления. Про­рок или учитель не нуждаются в последователях, им нужны ученики и слушатели. Вочеловечившийся Сын Бо­жий, пришедший в человеческой плоти, нуждается в об­щине последователей, которые причастны не только к Его учению, но и непосредственно к Его телу. Последователи имеют единение с телом Иисуса Христа. Они живут и стра­дают в телесном единении. Общность с телом Христовым возлагает на них крест. Ибо они все приняты и несомы в Нем.

Земное тело Иисуса распято и умирает. Новое чело­вечество сораспято в Его смерти и умирает с Ним. По­скольку Христос принял не человека, но человеческий «образ», греховную плоть, человеческую «природу», то с Ним страдает и умирает все, что Он нес. Это все наши бо­лезни и все наши грехи, которые Он несет на Крест; мы – те, кто с Ним распят и умирает. Хотя земное тело Хрис­та умирает, но как нетленное, преображенное тело оно восстает из смерти. Это же самое тело – гробница была пуста! – и оно же – новое тело. Так Он несет человече­ство, с которым Он умер, – в воскресение. Так в преображенном теле Он несет человечество, которое Он принял на земле.

Как достигаем мы живительного участия в этом теле Христа, Который сделал это все за нас? Ведь ясно, что не дано другого единения с Иисусом, кроме приобщения к Его Телу, в котором мы только и приняты, в котором одном и лежит наше спасение! Мы приобщаемся к телу Христову через оба таинства тела Христова, через крещение и причастие. Евангелист Иоанн усматривает элементы обоих таинств, воду и кровь, исходящими из распятого тела Христа (Ин 19:34-35;). Это свидетельство подтверждается Павлом: он всецело связывает членство в теле Христовом с обоими таинствами[21]. Цель и источник таинства есть те­ло Христово. Поскольку тело Христово – явлено, постольку единственно оно и даёт таинства. Не только слово про­поведи созидает наше единение с телом Иисуса Христа – сюда должно быть добавлено таинство. Крещение есть включение в единство тела Христова, причастие – полу­чение единения (κοινωνία) в теле. Крещение сотворяет для нас членство в теле Христовом. Мы «вкрещены» во Хрис­та (Гал 3:27; Рим 6:3;), мы «крестились в одно тело» (1Кор 12:1З;). Мы посвящаемся Св.Духом в крещение смертью, что получил Христос Своим телом для всех. Приобщение к те­лу Христову, которое мы получаем, означает, что мы теперь «со Христом», «во Христе» и что «Христос в нас». Эти выражения получают верный смысл от правильного понимания тела Христова.

Именно «со Христом» все люди оказываются в силе человеческого становления. Иисус всецело несет челове­ческую природу. Поэтому Его жизнь, Его смерть и Воскре­сение есть реальное событие во имя всех людей (Рим 5:18; и след.; 1Kop 15:22; 2Кор 5:14;). Но «со Христом» христиане связаны особенным образом. Что другим ко смерти, то им к милости. При крещении им говорится, что они «умерли со Христом» (Рим 6:8;), «ветхий наш человек распят с Ним» (Рим 6:6; Кол 2:20), они «погреблись с Ним» (Рим 6:4; Кол 2:12;), «соединены с Ним подобием смерти Его» (Рим 6:5;) и что именно поэтому они с Ним будут жить (Рим 6:8; Еф 2:5; Кол 2:12; 2Тим 2:11; 2Кор 7:3;). «Мы со Христом» – это имеет свою основу в том, что Христос Еммануил, «с нами Бог» – есть. Только тому, кто так познает Христа, это к благодати – быть-со-Христом. Он становится «крещеным во Христа» (είς), в единение с Его страстями. И так сам он становится членом этого тела, и общность крещаемых превращает­ся в тело, которое есть собственное Тело Христа. Итак, они «во Христе» (έν) и «Христос в них». Они более уже не «в законе» (Рим 2:12; 3:19;), «во плоти» (Рим 7:5; 8:3; 8:9; 2Кор 10:3;), «в Адаме» (1Kop 15:22), но всем своим существовани­ем и всеми жизненными проявлениями они отныне «во Христе».

Павел выражает чудо воплощения Христа в почти неисчерпаемом богатстве отношений. Все сказанное подталкивает нас подытожить его в таком предложении: Христос – «для нас», не только в слове и образе мыслей, но и Своей жизнью во плоти. Он стоит Своим телом там, где мы должны стоять перед Богом. Он ступил на наше место. Он страдает и умирает за нас. Он может это, по­скольку Он несет нашу плоть (2Кор 5:21; Гал 3:13; 1:4; Тит 2:14; 1Фес 5:10;). Тело Христово есть в собственнейшем смысле «для нас» – на кресте, в слове, в крещении, в при­частии. В этом основа телесного единения с Иисусом Хрис­том.

Тело Иисуса Христа есть, собственно, Им принятое новое человечество. Тело Христово есть Его община. Иисус Христос есть Он Сам и Его община одновременно (1Kop 12:12;). Иисус Христос с Пятидесятницы живет на земле в теле Своем, в общине. Здесь Его тело, распятое и вос­кресшее, здесь – принятое человечество. Поэтому принять крещение означает стать членом общины, членом Тела Христова (Гал 3:28; 1Kop 12:13;). Поэтому быть во Христе означает – быть в общине. Но если мы в общине, то мы по-настоящему и во плоти в Иисусе Христе. Тогда поня­тие Тела Христова становится зримым во всей своей пол­ноте.

Пространство Иисуса Христа после Его смерти приня­то Его Телом – Церковью. Церковь есть присутствие Христа. Припомним же в связи с этим изрядно позабытые мысли о Церкви. Мы привыкли думать о Церкви как об институте. Но Церковь следует понимать как воплощен­ную Личность,разумеется, как одну-единственную лич­ность.

Церковь есть единое. Все крещеные – «одно во Хрис­те Иисусе» (Гал 3:28; Рим 12:5; 1Kop 10:17;). Церковь есть «че­ловек». Она – «новый человек» (καινός άνδρωπος). И как таковая она создана Господней смертью на кресте. Здесь упразднена вражда между иудеями и язычниками, кото­рая раздирала человечество, «дабы из двух создать в Се­бе Самом одного нового человека, устрояя мир» (Еф 2:15;). «Новый человек» есть один, это не множество. Вне Церк­ви, которая есть новый человек, остаются только ветхие, изношенные люди.

Этот «новый человек», который есть Церковь, создан «по Богу, в праведности и святости истины» (Еф 4:24;). Он «обновляется в познании по образу Создавшего его» (Кол 3:10;). Тут речь идет не о Ком другом, но о Самом Христе как образе Божием. Адам был первый человек, созданный по образу Творца. Но он утратил этот образ, когда пал. Те­перь по образу Божию сотворен «второй человек», «послед­ний Адам»; это Иисус Христос (1Kop 15:47;). Итак, «новый человек» есть одновременно Христос и Церковь. Христос есть новое человечество в новом человеке: Христос есть Церковь.

Отдельный человек относится к «новому человеку» так, что последний его «облекает»[22]. «Новый человек» есть одежда, которая должна прикрыть отдельного человека. Отдельный человек должен одеть себя в образ Божий, ко­торый есть Христос и Церковь. Кто крестится, тот облека­ется во Христа (Гал 3:27;), что в свою очередь означает вклю­чение в Его Тело, в Единого Человека – не в эллина, не в иудея, не в свободного, не в раба, но именно в общину. Получается новый человек не как таковой – он будет от­ныне в общине, через Тело Христово. Кто в одиночку хо­чет стать новым человеком, останется ветхим. Стать новым человеком означает прийти в общину, стать членом Тела Христова. Не праведный и святой одиночка есть новый че­ловек, но община, Тело Христово, Христос.

Распятый и Воскресший Христос существует через Ду­ха Святого как община, как «новый человек», и так же ис­тинно Он есть Вочеловечившийся и пребывает в вечнос­ти, так же истинно Его тело есть новое человечество. И как воплотилась в Нем полнота Божественности и сотворено жилище, так и те, кто в Его уделе, наполнены Христом (Еф 1:22; Кол 1:18; 2:19;). Да, они сами суть эта Божественная пол­нота, потому что они суть Его тело и потому что единствен­но Он исполняет все во всем.

Единство Христа со Своей Церковью, Своим Телом, тре­бует наряду с этим, чтобы Христос был познан как Госпо­дин Своего Тела. Поэтому при дальнейшем изложении по­нятия тела Христос назван Главой тела (Еф 1:22; Кол 18; 2:19;). Соблюдается ясное предстояние: Христос есть Гос­подь. Факт Священной истории, делающий это предстоя­ние неизбежным, и мистическое слияние никогда не сме­шиваются; есть Вознесение Христа и Его возвращение. Тот же Христос, Который присутствует в общине, снова и сно­ва сходит с небес. Это – тот же Господь, здесь и там, это – та же Церковь, здесь и там, это – одно и то же Тело То­го, Кто присутствует здесь, и Того Кто снова на облаках. Но серьезное различие – здесь мы или там. Итак, единство и различие необходимо обусловлены друг другом.

Церковь есть единое, она есть Тело Христово, но она к то­му же есть множество и единение членов (Рим 12:5; 1Kop 12:12; и след.). Тело имеет многие члены, и каждый: глаз, рука или нога – есть и остается тем, что есть, – в этом смысл Павловского сравнения! Рука не станет глазом, и глаз не ста­нет ухом. Каждый остается тем, что он есть. Но все-таки они только то, что они суть как члены единого тела, как еди­нение, служащее в единстве. Только в единстве общины каждый отдельный человек есть то, что он есть, и единение каково оно есть; так же как община только во Христе и Его теле есть то, что она есть. Здесь ясно выступает роль Святого Духа. Он – то, что Христос приносит отдельным лю­дям (Еф 3:11; 1Kop 12:3;). Через собрание отдельных людей Он выстраивает Свою Церковь, целое которой завершает­ся, однако, уже только во Христе (Еф 2:22; 4:12; Кол 2:2;). Он творит общину (2Кор 13:13;) членов тела (Рим 15:20; 5:5; Кол 1:8; Еф 4:3;). Господь есть Дух (2Кор 3:17;). Церковь Христова есть присутствие Христа в Св.Духе. Так жизнь Тела Хрис­това стала нашей жизнью. Во Христе мы живем уже не на­шей жизнью, но Христос живет в нас Своей жизнью. Жизнь верующих в общине есть воистину жизнь Иисуса Христа в них (Гал 2:20; Рим 8:10; 2Кор 13:5; 1Ин 4:15;).

В единении с распятым и преображенным телом Хрис­та мы принимаем участие в страданиях и преображении Христа. Крест Господень лежит на теле общины. Страда­ние под этим крестом – это страдание Христа. Это прежде всего претерпевание смерти на кресте в крещении, впредь это «каждодневная смерть» христиан (1Kop 15:31;) в силе своего крещения. Но вдобавок к этому есть еще одно стра­дание о неизъяснимом обетовании: Хотя только Христос в собственном страдании несет примиряющую силу, Он страдал «за нас» и Он победил «для нас», но в силе Своего страдания Он дает безмерную благодать тем, кто не сты­дится единения с Его телом, чтобы они смогли теперь пострадать «за Него». Он не смог бы даровать Своим большей славы, придать христианину более непостижимого досто­инства, чем дать ему возможность страдать «за Христа». Что глубоко противоречит закону, здесь становится истин­ным. По закону мы можем претерпеть наказание только за свои собственные грехи. Человек не мог даже что-то делать и страдать за себя, насколько же меньше за другого, на­сколько же меньше за Христа! Тело Христово, данное нам, претерпевшее наказание за наши грехи, освобождает нас, чтобы стать за Христа тут, в смерти и страдании. Теперь можно работать и пострадать за Христа, за Него, Который за нас сделал все! Это чудо и благодать единения с Телом Христовым (Флп 1:25; 2:17; Рим 8:35; и след.;  1Kop 4:10; 2Кор 4:10; 5:20; 13:9;). Хотя Иисус Христос претерпел всё прими­ряющее страдание, за нас, однако же Его страдания на этой земле не кончены. В Своей благодати Он оставил для этих последних времен и до Своего пришествия Своей об­щине остаток (ύστερηματα) страданий, которые еще пред­стоит перенести (Кол 1:24;). Это страдание должно пойти на пользу Телу Христову, Церкви. Неясным остается, можем ли мы в связи с этим думать, что и это страдание христи­ан имеет грехопоглощающую силу (ср. 1Петр 4:1;). Но яс­но то, что страдающий страдает в силе тела Христова, предстательствуя «за» общину, за Тело Христово, что он может нести то, от чего другие избавлены. «Всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусо­ва открылась в теле нашем. Ибо мы живые непрестанно предаемся на смерть ради Иисуса, чтобы и жизнь Иису­сова открылась в смертной плоти нашей. Так что смерть действует в нас, а жизнь в вас» (2Кор 4:10-12; ср. 1:5-7; 13:9; Флп 2:17;). Телу Христову отпущена мера страдания. Бог дает одному благодать – вместо другого перенести особен­ное страдание. Страдание должно, конечно, быть перене­сено и преодолено. Блажен, кто удостоен Богом страдать за тело Христово. Такое страдание есть радость (Кол 1:24; Флп 2:17;). В таком страдании верующий может похвалить­ся, что он переносит смерть Иисуса Христа, что он несет язвы Христа на своем теле (2Кор 4:10; Гал 6:17;). Отныне ве­рующий может служить тому, что «возвеличится Христос в теле моем, жизнью ли то, или смертью» (Флп 1:20;). Такое предстательствующее деяние и страдание членов Тела Христова и есть, собственно, жизнь Христа, Который хо­тел получить в Своих членах Свой образ (Гал 4:19;).

Но притом мы пребываем в общности с первыми учениками и последователями Иисуса.

Завершение этого рассмотрения должно, таким обра­зом, состоять в том, чтобы мы вновь и вновь находили сви­детельство о теле Христовом в совокупности Св.Писания. Здесь оказывается, что в теле Христовом находит свое ис­полнение великое ветхозаветное пророчество о Храме Божием.

Понятие этого образа следует воспринимать не в свя­зи с эллинистическим употреблением этого образа, но от ветхозаветного пророчества о Храме. Давид хотел выстро­ить храм Богу. Он спросил пророка. Тот передал Давиду слово Божие о его намерении: «Ты ли построишь Мне дом для Моего обитания (…). Господь возвещает тебе, что Он устроит тебе дом» (2Цар 7:5,11;). Храм Божий может быть выстроен только Самим Богом. К тому же Давид в стран­ном противоречии со всем до того сказанным получает обетование, что один из семени его должен выстроить дом для Бога и что Его царство утвердится навеки (ст.12-13). «Я бу­ду ему отцом, и он будет мне сыном» (ст.14). Соломон, «сын мира» Бога с домом Давидовым, принял это обетование на свой счет. Он строил храм и тем утверждал себя перед Бо­гом. И все-таки пророчество не исполнилось в этом храме; ибо он был выстроен людскими руками и обречен на раз­рушение. Так пророчество пребывало неисполненным. Народ Израиля еще ждет храма, который выстроит сын Давида, царство которого утвердится навеки. Храм в Ие­русалиме был многократно разрушен – знак, что это не есть обетованный храм. Где же истинный храм? Христос Сам говорит нам об этом, относя пророчество к Своему те­лу. «На это сказали Иудеи: сей храм строился сорок шесть лет, и Ты в три дня воздвигнешь его? А Он говорил о хра­ме Тела Своего. Когда же воскрес Он из мертвых, то уче­ники Его вспомнили, что Он говорил это, и поверили Писанию и слову, которое сказал Иисус» (Ин 2:20-22;). Храм которого ждет Израиль, есть Тело Христово. Ветхозавет­ный храм есть только тень Его Тела (Кол 2:17; Евр 10:1; 8:5;) Иисус подразумевает Свое человеческое тело. Он знает что храм Его земного тела будет разрушен, но воскреснет и новым храмом, вечным храмом будет Его воскресшее преображенное тело. Это дом, который Бог Сам строит Сво­ему Сыну, и который и Сын строит Отцу. В этом доме во­истину живет Бог и вместе с Ним новое человечество, Об­щина Христа. Он соответствует тому, что Откровение Ио­анна Богослова говорит о новом Иерусалиме: что там нет храма, «ибо Господь Бог Вседержитель – храм его, и Аг­нец» (21:22;).

Храм есть место благодатного присутствия и жилища Бога среди людей. Он – и место, в котором Богом принята община. И то и другое сбылось только в вочеловечившемся Иисусе Христе. Здесь истинно и воплощенно присутствие Бога. Здесь истинно и воплощенно человече­ство; ибо Он принял его в Свое собственное Тело. Таким образом, Тело Христово есть место принятия, примирения и мира между Богом и людьми. Бог находит в Теле Хрис­товом людей, и человек оказывается, принят Богом в Теле Христовом. Тело Христово есть духовный храм (οίκος πνευματικός) который выстроен из живых камней (1Петр. 2:5; и след.). Христос есть единственное основание и крае­угольный камень этого храма (Еф 2:20; 1Kop 3:11;), Он и Сам есть Храм («οίκοδομή», Еф 2:21;), в котором живет Святой Дух и исполняет и святит сердца верующих (1Kop 3:16; 6:19;). Храм Божий есть святая община во Христе. Тело Христо­во есть живой Храм Бога и нового человечества.

 


[21] Послание к Ефесянам (3:6;) так же включает все Св.Дары: слово, крещение, причастие.

[22] В образе ένδυσκσθαι налицо в некотором смысле про­странственное представление о жилище, облекании. Быть мо­жет, так же следует в этой связи интерпретировать 2Кор 5:1; и след. Здесь ένδυσκσθαι встречается в связи с небесным οίκητήριον. Без этого οίκητήριον человек γυμνός гол и раз­дет и должен страшиться Бога. Он не покрыт и имеет по­требность быть прикрытым. Это происходит через одевание небесным οίκητήριον. Или «одеванию» οίκητήριον Церкви в этом мире не следует находить соответствие в одевании небесной Церковью, по которой тоскует Павел? И здесь, и там одна Церковь, которой мы покрыты, шатер Божий, пространство Божественного присутствия и прикрытия – и тут и там это Тело Христово, которое нас прикрывает.

 

ЗРИМАЯ ОБЩИНА

 

Тело Иисуса Христа занимает место на земле. С воче­ловечением Христос требует места среди людей. Он всту­пил в Свою собственность. Но они дали ему при Рождестве ясли, «потому что не было им места в гостинице», они от­вергли Его при Его смерти, чтобы Его тело висело между землей и небом на виселице. Однако же воплощение вклю­чает право на собственное место на земле. Что занимает место, то зримо. Так что тело Христа может быть только зримым телом, либо же оно не тело. Зрим Человек Иисус, уверованный как Сын Божий. Зримо тело Иисуса, уверо­вали же в него как в тело вочеловечившегося Бога. Это зримо, Иисус был во плоти, уверовано, что Он нес нашу плоть. «На этого Человека должен ты указывать и гово­рить: это Бог» (Лютер).

Истина, религия не нуждается в собственном месте. Она бестелесна. Она услышана, изучена, постигнута. Это все. Но вочеловечившийся Сын Божий нуждается не толь­ко в ушах и сердцах – он нуждается в реальных людях, которые следуют Ему. Поэтому Он призывает Своих уче­ников в Свое телесное следование, и Его единение с ними было видно для всякого. Оно было основано и скреплено Иисусом Христом, Вочеловечившимся, Самим; воплощен­ное слово призвало, создало телесную зримую общину. Призванные уже больше не могли оставаться втайне, они были свет, который должен светить, город на горе, кото­рый должен стать зримым. Над их единением зримо сто­ял Крест и Страсти Христа. Ученики ради единения с Ним должны были от всего отказаться, они должны были страдать и быть гонимы, и все-таки посреди гонений они зримо получали в единении с Ним то, что потеряли, – братьев и сестер, пашни и дома. Община воспоследовав­ших обнаружилась для мира. Тут были тела, действовав­шие, работавшие и страдавшие в единении с Иисусом.

Тело возвеличенного Господа также есть зримое тело в образе общины. Как это тело становится зримым? Спер­ва в проповеди слова. «И они постоянно пребывали в уче­нии Апостолов» (Деян 2:42;). Каждое слово в этом предложении полно значения. Учение (δίδαχή) означает проповедь, в данном случае в противоположность любому другому роду религиозного высказывания. Здесь подра­зумевается сообщение об имевших место фактах. Значе­ние сказанного покоится крепко, оно нуждается только в опосредовании «учением». Но сообщение ограничивает себя по самому своему существу неизвестным. Если неизвестное выясняется, то продолжать сообщение бессмыс­ленно; а то оно заключалось бы в понятие «учения», делая само себя излишним. Это странное противоречие означа­ет здесь, что первая община «постоянно» держится этого учения, что, таким образом, делает это учение не излишним, но требует как раз постоянства. Целесообразное при­нуждение в связи с этим «учением» должно сочетаться с «постоянством». Это выражено в том, что оно есть «учение апостолов», о котором здесь идет речь. Что значит – «уче­ние апостолов»? Апостолы суть Богом избранные факти­ческие свидетели откровения в Иисусе Христе. Они жили в телесном единении с Иисусом, они видели Вочеловечившегося, Распятого и Воскресшего и осязали Его тело сво­ими руками (1Ин 1:1;). Они свидетели, которыми, как орудием, воспользовался Бог, Святой Дух, чтобы передать слово. Апостольская проповедь есть свидетельство вопло­щенного события откровения Божия в Иисусе Христе. Цер­ковь была выстроена, имея основанием апостолов и пророков, и ее краеугольный камень есть Иисус Христос (Еф 2:20;). Любая дальнейшая проповедь должна стать соб­ственно апостольской проповедью благодаря тому, что она выстроена на этом основании. Так через слово апостолов установлено единство между нами и первой общиной. В какой мере это апостольское учение делает необходимым постоянство слушания? Апостольское слово в слове человеческом есть действительно слово Божие (1Фес 2:13;). В силу этого оно есть слово, желающее принять людей и име­ющее силу сделать это. Слово Божие ищет общину, что­бы принять ее. Оно существенно в общине. Оно само вхо­дит в общину. Оно обладает самопроизвольным дви­жением внутри общины. Не так что с одной стороны слово, истина, а с другой – община; и проповеднику достаточно взять это слово, воспользоваться им, взволновать им, что­бы внести его в общину, приложить его к общине. Напро­тив, слово идет этим путем само по себе, проповедник не должен и не может сделать ничего другого, кроме как слу­жить этому самодвижению слова, не ставя препятствий ему на пути. Слово исходит, чтобы принять людей; это зна­ли апостолы, и это составляло их проповедь. Они ведь са­ми видели слово Божье, как оно пришло, как оно приня­ло плоть и в этой плоти – все человечество. И отныне им не надо было свидетельствовать ни о чем, кроме того, что слово Божье стало плотью, что оно пришло принять греш­ников, простить их и спасти. Это – слово, которое ныне входит в общину; слово воплоти, которое уже несет в се­бе все человечество и уже не может быть вне принятого им человечества, – оно приходит в общину. Но в этом сло­ве приходит сам Святой Дух, который показывает и одно­му человеку, и общине то, что уже давно даровано во Хрис­те. Он вызывает в слушающих веру, что в слове пропове­ди Христос Сам ступает среди нас в силе Своего тела и что Он приходит, чтобы сказать мне, что Он принял меня и се­годня снова примет меня.

Слово апостольской проповеди есть слово, которое во­площенно несет грехи всего мира, оно есть присутствую­щий Христос в Духе Святом. Христос в Своей общине – вот «учение апостолов», апостольская проповедь. Это уче­ние никогда не делается излишним, но сотворяется общи­ной, которая постоянно остается при нем, поскольку она принята Словом – крепко и на каждый день. Это слово создает зримую общину. К зримости тела Христова в про­поведи слова присовокупляется зримость в крещении и причастии. И то и другое происходит из реального человеколюбия нашего Господа Иисуса Христа. И в том и в другом Он воплощенно встречает нас и делает нас при­частниками Своего тела. Благовествование принадлежит к обоим действиям. В крещении, как и в причастии, есть возвещение смерти Христовой за нас (Рим 6:3; и след.; 1Kop 11:26;). В обоих дар тела Христова. В крещении нам даро­вано членство в теле, в причастии – телесное единение (κοινωνία) с телом Господа, получаемое нами, и именно в этом – телесное приобщение к членам этого тела. Так че­рез дары Его тела мы становимся одним с Ним телом. Ни дар крещения, ни дар причастия не объемлют всего, ибо мы обозначаем их как прощение грехов. Дар тела, ниспо­сланный в таинствах, дарит нам Господа, воплощенного в Его общине. Но прощение грехов заключено в даре Тела Христова как общины. Отсюда понятно, что изначально раздача крещения и причастия – в прямой противополож­ности нашему сегодняшнему его применению – не связа­на со служением апостольскому благовествованию, но ис­полняется самой общиной (1Kop 1:1,14 и след.; 11:17; и след.). Крещение и причастие принадлежат исключительно об­щине Тела Христова. Слово устремлено к верующим и не­верующим. Таинства принадлежат только общине. Таким образом, христианская община в собственном смысле есть община крещения и причастия и только после этого – про­поведническая община.

Теперь ясно, что община Иисуса Христа домогается в мире места для благовествования.Тело Христово зримо в общине, собравшейся во имя слова и таинства.

Эта община есть составленное целое. Тело Христово как община включает подразделение и упорядочение общины. Последняя же со-посажена с телом. Несочле­ненное тело находится в состоянии разложения. Облик живого тела Христова есть, по учению Павла, сочлененный облик (Рим 12:5; 1Kop 12:12; и след.). Здесь невоз­можно различие между содержанием и формой, между сущностью и видимостью. Оно означало бы отрицание те­ла Христова, т.е. воплощенного Христа (1Ин 4:3;). Итак, те­ло Христово с пространством для благовествования тре­бует также пространства для устроения общины.

Порядок общины – Божественного происхождения и сущности. Но, конечно же, она ставится для службы, а не для господства. Служащие общине есть «слуги» (διαχονίαι) (1Kop 12:4;). Они Богом (1Kop 12:28;), Христом (Еф 4:11;), Ду­хом Святым (Деян 20:28;) поставлены в общине, т.е. не че­резнее. Равно и там, где община сама распределяет слу­жения, она делает это всецело под руководством Св.Духа (Деян 13:2; и др.). Служение и община равно происходят от триединого Бога. Служащие служат общине, они получа­ют от нее духовное право только в этом служении. Поэтому в различных общинах это должно привести к различным служениям, «диаконии» (благотворительная деятельность в христианской общине. – Прим. пер.), напр., у некоторых в Иерусалиме в качестве Павловских миссионерских об­щин. Хотя составление общины установлено от Бога, но облик ее изменчив и всецело подчинен духовному сужде­нию общины, которая распоряжается служением своих членов. Харизма, которую некоторым дарует Св.Дух, так­же ставится в строгое подчинение диаконии в общине, ибо Бог не есть Бог неустройства, но мира (1Kop 14:32; и след.). И именно в том Св.Дух делается зримым (φανέρωσις 1Kop. 12:6;), что все творит к нуждам общины. Апостолы, проро­ки, учителя, чудотворцы, дьяконы, старейшины, предста­вители и руководители (1Kop 12:28; и след.; Еф 2:20; и 4:11;) суть служители общины, Тела Христова. Они поставлены к служению общине, так что их служение – Божествен­ного происхождения и сущности. Только община может освободить их от служения. Так что хотя община и свобод­на в упорядочении себя самой, смотря по своим нуждам, но если на ее порядок посягают извне, то этим посягают на зримый облик Тела Христова.

Во все времена особого внимания служащих в общи­не заслуживает забота о даянии слов и таинств. При этом надо поразмыслить над следующим: Благовествование, со­ответствуя заданию и дарам благовествователя, будет все же для него многогранным и различным. Но Павлов ли, Петров ли, Аполлосов ли, Христов ли – во всех непремен­но должен узнаваться Неделимый Христос (1Kop 1:11;). Один для другого делает ручную работу (1Kop 3:6;). Школь­ное образование ведет к школярским спорам, в которых каждый ищет своего (1Тим 6:5; и 20; 2Тим 2:10; 3:8; Тит 1:10;). Здесь слишком легко из «божественного блаженства» проистекает земная выгода, будь то почести, власть или деньги. Равно как и склонность к спорам ради споров, лег­ко возгораясь, отклоняется от ясной, простой истины (2Тим 3:7;). Она подбивает к своеволию и непослушанию Божь­им заповедям. По отношению к этому здоровое, благотвор­ное учение есть цель благовествования (2Тим 4:3; 1Тим 1:10; 4:16; 6:1; Тит 1:9; и 13:2;) и гарантия правильного по­рядка и единства.

Не всегда легко распознать переход между допустимым школярским мнением и лжеучением. Так, в некоторых об­щинах учение, будучи в других уже выбраковано как ересь, еще терпится как школярское мнение (Откр. 2:6; и 15 и след.). Но если ересь стала явной, тогда необходимо полное размежевание. Еретика же настигает исключение из христианской общины и отказ от личного общения с ним (Гал 1:8; 1Kop 16:22; Тит 3:10; 2Ин.10 и след.). Таким об­разом, слово чистого благовестия надлежит связывать и видимым образом подразделять. Место благовестия и упорядочение общины становится, таким образом, ясным в своей Богоустановленной необходимости.

Теперь вопрос: описан ли сим зримый облик общины Тела Христова, или она еще включает дальнейшее при­тязание на место в мире? Ответ Нового Завета недву­смысленно ведет к тому, что община притязает на место на земле не только в своем богослужении и упорядочении, но и в повседневной жизни ее членов. И потому теперь нужно обговорить жизненное пространство зримой общи­ны.

Единение Иисуса со Своими учениками было полным жизненным единением в целокупных жизненных услови­ях. Целая жизнь отдельного человека развернулась в об­щине учеников. Это единение есть живое свидетельство реального вочеловечения Сына Божия. Телесное присутствие Сына Божия требует для Него и с Ним телесно­го участия в ежедневной жизни. Человек со всей своей жи­вой телесной жизнью принадлежит Тому, Кто ради него принял человеческое тело. Ученик, следуя, составляет одно неразлучное целое с Телом Иисуса.

Об этом также засвидетельствовано в первом сообще­нии о молодой общине в Деяниях Апостолов (2:42; и след.; 4:32; и след.). «И они постоянно пребывали в учении Апо­столов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах». «Все же верующие были вместе и имели все общее». По­учительно, что здесь единение (κοινωνία) между словом и причастием находит свое место. Это не случайное опреде­ление его сущности, ибо оно вновь и вновь должно иметь свое происхождение в слове, а свою цель и исполнение – в Тайной Вечере. Все христианское единение живет меж­ду словом и таинством, оно берет начало и заканчивает­ся в богослужении. Оно ожидает последнего Господнего причастия в Царстве Божьем. Единение, имеющее такое происхождение и такую цель, есть полное единение, ко­торому подчинены и вещи и блага этой жизни. В свободе, радости и в силе Духа Святого здесь вырабатывается со­вершенное единение, в котором «никакого нуждающего­ся» и «каждому давалось в чем кто имел нужду», в котором также «и никто ничего из имения своего не называл сво­им». В каждодневности этого свершения проявляется полная евангельская свобода, которая не нуждается в стеснении. Ведь они были «одно сердце и одна душа».

Зримо стояла эта юная община у всех на виду – и на редкость достаточно! – «находясь в любви у всего наро­да» (Деян 2:47;). Слепота ли это народа Израилева, более не видевшего за полным единением Креста Господня? Пред­восхищение ли дня, когда весь народ должен славить народ Божий? Или это приветливость Божья, в которой Он во время роста, серьезной борьбы и размежевания на ве­рующих и врагов располагает общину в окружении че­ловеческой благосклонности, человеческого сочувствия к участи общины, – или это народ, при котором община снискала любовь, народ, который восклицает «осанна», а не только «распни»? «Господь же ежедневно прилагал спа­саемых к Церкви». Эта зримая община, исполненная пол­нейшего живительного единения, вторгается в мир и отнимает у него его детей. Ежедневное возрастание общины доказывает силу живущего среди нее Господа.

Это относится к первым ученикам: Где их Господь, там должны быть и они, и где будут они, там пребудет их Гос­подь до конца света. Все, что делает ученик, он делает в единении с общиной Иисуса как ее член. Отныне любое дело, пусть даже мирское, совершается в общине. Это относится к Телу Христову. Где член, там и все тело, и где тело, там также и его член. Нет сферы жизни, в которой член нуждался бы или хотел уклониться от тела. Где бы ни находился тот или другой, что бы он ни делал, все про­исходит «в теле», в общине, «во Христе». Целая жизнь вме­стилась «во Христе». Христианин силен или немощён во Христе (Флп. 4:13; 2Кор 13:4;), он работает и трудится или ра­дуется «во Господе» (Рим. 16:9; и 12; 1Kop 15:58; Флп. 4:4;), он проповедует и увещевает во Христе (2Кор 2:17; Флп 2:1;), он гостеприимен во Христе (Рим 16:2;), он сочетается браком во Господе (1Kop 7:39;), он в узах во Господе (Флп. 1:13,23;), он раб, [призванный] в Господе (1Kop 7:22;). Вся полнота человеческих отношений между христианами обнимается Христом, общиной.

Крещение в Тело Христово предоставляет каждому христианину совершенную жизнь во Христе, в общине. Было бы злым, противным Новому Завету обкрадыванием дар крещения ограничить участием в проповеди и причас­тии, т.е., значит, принятием Св.Даров, ну, может быть, еще также службой и служением общине. Напротив, с креще­нием каждому крещеному безоговорочно раскрывается пространство единой жизни членов Тела Христова в целокупных жизненных отношениях. Кто предоставляет крещеному брату участие в богослужении, отказывая ему при этом в общении в ежедневной жизни, пренебрегает им или презирает, тот виновен перед Телом Христовым. Кто признает право крещенных братьев на дар спасения, от­казывая им в даре земной жизни, или сознательно остав­ляет их в земной нужде и бедственном положении, тот издевается над даром спасения, тот обманщик. Кто там, где говорил Святой Дух, присовокупляет еще голос своей кро­ви, своей природы, своих симпатий и антипатий, тот грешит против таинств. Крещение в Тело Христово изменяет не только вопрос о личном спасении крещаемого, но и все его жизненные отношения.

Раб Онисим, убежал от своего верующего господина Филимона и сильно ему навредил, но Филимон должен по­сле своего крещения «принять его навсегда» (Флм 15;) «не как уже раба, но выше раба, брата возлюбленного […] и по плоти и в Господе» (Флм 16;). «По плоти» брат, подчерки­вает Павел, и предостерегает при этом от того опасного лжетолкования всех «привилегированных» христиан, ко­торые допускают единение с христианами, уважая их и признавая их право лишь в богослужении, а далее его не распространяя. По плоти брат Филимона! Филимон дол­жен по-братски принять раба, как если бы это был сам Па­вел (ст. 17), не вменять ему в вину причиненный вред (ст.18). Филимон должен сделать это добровольно, хотя Павел мог бы возыметь и дерзновение попросить его здесь (ст.8-14), и Филимон определенно сделал бы больше, чем потре­бовалось бы (ст.21). По плоти брат, поскольку крещен. Останется ли отныне Онисим в рабах своего господина Фи­лимона – их отношения друг к другу станут теперь уже другими. Благодаря чему? Свободный и раб стали члена­ми Тела Христова. Отныне в их общности живет, как в ма­ленькой келье, Тело Христово, община. «Все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского; ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал 3:27; и след.; Кол 3:11;). В общине один для другого более не свободный или раб, мужчина или женщина, но член Тела Христова. Конечно, это не означает, что раб от­ныне уже не раб и что мужчина перестал быть муж­чиной. Но это еще далеко не значит, что отныне и впредь в общине каждый будет рассматриваться на основании этого как иудей или эллин, свободный или раб. Как раз это и должно быть исключено. Мы рассматриваем друг друга только как участников в Теле Христовом, разумея, что мы вместе – единое в нем. Иудей и эллин, свободный и раб, мужчина и женщина теперь едины как часть об­щины Тела Христова. Где они совместно живут, говорят, действуют – там община, там они во Христе. Но при этом также решительно определяется и изменяется их единение. Жена повинуется мужу «в Господе», раб служит Богу, если служит своему господину, господин знает, что он также имеет Господа на небесах (Кол 3:18; – 4:1;), но от­ныне они братья «и по плоти и в Господе».

Так община вторгается в жизнь мира и завоевывает место для Христа; ибо что «во Христе», уже более не во вла­сти мира, греха и закона. В этом новообретенном едине­нии ни один закон мира не может определить ничего. Область христианской братской любви находится под Христом, а не под миром. Община уже никогда не позво­лит ограничивать служение брату любовью, служение – милосердием. Поскольку где брат, там Собственное Тело Христа, и где Тело Христово, там всегда Его община, – там должен быть и я.

Кто принадлежит Телу Христову, тот освобожден от ми­ра и призван из него, тот должен стать зримым для мира не только через единение богослужения и общинного уст­ройства, но и через новое единение братской жизни. Где мир презирает христианского брата, там христианин бу­дет любить его и служить ему; где мир чинит над ним насилие, он будет помогать и успокаивать; где мир бесчестит его и оскорбляет, он отдаст свою честь за позор брата. Где мир ищет пользы, он отказывается; где мир корыстолюбствует, он устраняется; где мир подавляет, он подчинится и выпрямится. Если мир отклоняет праведность, то он бу­дет упражняться в милосердии, если мир окутается ложью, то он заговорит за немых и засвидетельствует истину. Ра­ди брата, будь он иудей или эллин, раб или свободный, сильный или немощный, знатный или незнатный, он отречется от всей мирской общности; ибо он служит общно­сти Тела Христова. Так что он не может, находясь в этой общности, оставаться сокрытым перед миром. Он – вы­зван и последовал.

Но «каждый оставайся в том звании, в котором при­зван. Рабом ли ты призван, не смущайся; но если и мо­жешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся» (а именно: останься рабом!); «Ибо раб, призванный в Госпо­де, есть свободный Господа; равно и призванный свободным есть раб-Христов. Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков». В каком звании кто призван, братия, в том каждый и оставайся перед Богом» (1Kop 7:20-24;). Неужели здесь сделалось все по-иному, чем тогда, при первом призыве Иисуса следовать? Там ученики должны были все оставить, чтобы идти с Иисусом. Здесь это озна­чает: Каждый оставайся в том звании, в каком призван! Как, чем разрешается это противоречие? Только тем, что мы узнаем, что в призыве Иисуса, как и в наставлении апо­столов, речь идет лишь о том, что обратившийся приходит в единение с телом Христовым. Первые ученики должны были идти с Иисусом для телесного единения с Ним. Теперь — же тело Христово через слово и таинство уже более не свя­зано с каким-то определенным и единственным местом на земле. Воскресший и возвеличенный Христос ближе при­двинулся к миру, тело Христово вторглось прямо в мир – в виде общины. Кто крещен, тот крещен в тело Христово. К нему пришел Христос, принял его жизнь и тем лишил мир того, что принадлежало ему. Крещен ли кто рабом, так он теперь в качестве раба становится причастником тела Христова. В качестве раба он вырвался из мира, став сво­бодным Христа. Так пусть же раб остается рабом! Ведь как члену общины Христовой ему уже выпала свобода, кото­рая не для того, чтобы ввергать его в протест или в рево­люцию! Воистину не для того, чтобы прочнее привязать­ся к миру, не для того, чтобы еще и «религиозно укрепить» свою жизнь в мире, не для того, чтобы сделать из него луч­шего, верного гражданина этого мира, увещевает Павел раба оставаться рабом! Воистину не ради оправдания, не ради христианского украшения темных социальных по­рядков говорит Павел. Не потому, что профессиональное устроение мира так уж хорошо и божественно, что его не следовало бы опрокинуть, но единственно потому, что мир уже перевернут свершением Иисуса Христа, освобожде­нием, которое и раб и свободный познали через Иисуса Христа. Не может ли революция, переворот в общест­венных порядках только затемнять взгляд на новое бо­жественное устройство всех вещей благодаря Иисусу Христу и основанию Его общины? Не следует препятство­вать, тормозить всякую такую попытку сокрушения всего мироустройства, сокрушения Царства Божия? Так что, конечно, не потому, чтобы в мирском профессиональном устройстве усматривается исполнение христианской жиз­ни, но потому что в отказе от протеста против порядков мира сего заключается подобающее выражение того, что христианин не ожидает от мира ничего, но всего от Хрис­та и Его Царства, – поэтому раб оставайся рабом! Посколь­ку мир сей не нуждается в реформах, но готов обрушить­ся, – поэтому раб оставайся рабом! Он имеет лучшее обе­тование! Разве не достаточен для раба суд над миром и утешение, что Сын Божий принял «образ раба» (Флп 2:7;), ког­да Он пришел на эту землю? Не является ли христианин, который призван рабом, как раз в своем рабском бытии в мире достаточно отдаленным от мира, которого он мог бы желать и домогаться, чтобы заботиться о нем? Поэто­му пусть раб страдает не как строптивец, но как член об­щины и Тела Христова! И в этом мир готов обвалиться.

«Не делайтесь рабами человеков». Это, однако, могло бы случиться двояким образом: через сопротивление и пе­реворот существующих порядков, с одной стороны, и че­рез религиозное преображение данных порядков – с дру­гой. «В каком звании кто призван, братия, в том каждый иоставайся перед Богом». «Перед Богом» – и потому «не делайтесь рабами человеков», ни через протест, ни через ложную покорность. Оставаться в том же звании перед Богом как раз означает оставаться среди мира в Теле Хри­стовом, в зримой общине, являть в служении Богу и в жизни-следовании живое свидетельство о победе над миром.

Потому «всякая душа да будет покорна высшим вла­стям» (Рим 13:1; и след.). Не наверх, к власть имущим должна быть устремлена душа христианина, но вниз, чтобы оста­ваться в своем звании. Начальствующие – над (ύπέρ) ним, ему же оставаться ниже (ύπό). Мир господствует, христи­анин служит, и в этом имеет единение со своим Господом, Который стал рабом. «Иисус же, подозвав их, сказал им: вы знаете, что почитающиеся князьями народов господ­ствуют над ними; но между вами да не будет так: а кто хо­чет быть большим между вами, да будет вам слугою; и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом; ибо и Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для ис­купления многих» (Мк 10:42-45;). «Ибо нет власти не от Бога» – Это сказано христианину – а не тем, кто начальствует!Христиане должны знать, что они всегда там, внизу, куда их послали начальствующие, чтобы познать и выполнить волю Божью. Христиане должны утешаться тем, что Бог через начальство Сам хочет сделать на благо им, что их Бог есть и Бог начальствующих. Это, однако, не должно сделаться общим местом и сознанием о сущности началь­ства (έξουσία – единственное число!), но оно должно найти применение в позиции христианина по отношению к фактически имеющимся властям (αί δέ οΰσαι)Кто противится им, тот противится установлению Бога, (διαταγήτού θεού), Который так того захотел, чтобы гос­подствовал мир и чтобы Христос, служа, победил – и с Ним Его христиане. Христианин, не желающий этого усвоить, подпадает под суд (ст.2); ибо он вновь уподобился бы ми­ру. Отчего же так легко возникает противление христиан против властей? Оттого, что они недовольны ошибка­ми и несправедливостями властей. Но с такими рассуж­дениями христиане оказываются в высшей опасности – внимать чему-либо другому, кроме воли Божьей, которую они сами должны исполнять. Если бы они всюду могли ду­мать только о добре и делать его так, как велит им Бог, то они могли бы жить и «не бояться» власти. «Ибо началь­ствующие страшны не для добрых дел, но для злых» (ст.З). Как же может бояться христианин, стоящий перед своим Богом и делающий добро? «Хочешь не бояться власти? Де­лай добро». – Делай добро! в этом только и дело. Не то, что делает другой, но что ты будешь делать сам, вот что будет для тебя важно. Делай добро, без страха, без оговорок, без условий! Как ты можешь бранить начальство за его ошиб­ки, если сам не делаешь добра? Как ты можешь судить дру­гого, если сам того и гляди подпадешь под его суд? Хочешь не бояться – делай добро! «И получишь похвалу от нее (власти. – Прим. Пер.;) ибоначальник есть Божий слуга, тебе на добро». – Не то чтобы это могло быть мотивом наших добрых дел в целях снискания похвалы, не то что­бы всего лишь в этом была цель; это нечто дополнитель­ное, если в нем заключено правильное отношение к вла­стям. Павел думает настолько изнутри христианской об­щины, настолько много ему надо сделать для христианской общины, для ее спасения и образа жизни, что он должен предостеречь христиан от собственных несправедливостей и зла, оставляя начальство без укора. «Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слу­га, отмститель в наказание делающему злое» (ст.4). Все дело в том, чтобы зло не творилось в христианской общине. Это обращено к христианам, но опять-таки не к начальству. Чтобы христиане пребывали в покаянии, в послушании, где бы они ни были, какие бы конфликты им ни грозили, – и вовсе не для того, чтобы оправдать или отвергнуть свет­ские власти, – вот что важно для Павла! Никакая власть из этих слов не может сделать вывод о божественном оправдании своего существования. Если же когда-нибудь это слово действительно подвернулось бы начальству, то оно было бы для него в той же мере призывом к покая­нию, как оно здесь воистину призыв к покаянию для об­щины. Начальствующий (άρχων) который услышал это слово, никогда бы не смог вывести отсюда заключения о божественных полномочиях на исполнение службы, но, напротив, должен был бы услышать повеление быть Божь­им слугой, который на пользу христианскому миру, тво­рящему добро. И с этим повелением он должен был бы ид­ти к покаянию. Конечно, не потому, что мирские порядки настолько уж хороши, но потому что мирская доброта или низость неважны по сравнению с единственно важным: чтобы в общине царила и блюлась воля Божья, – так го­ворит Павел христианам. Не о задачах начальства хочет он поучать христианский мир, а лишь о задачах христианского мира по отношению к властям говорит он.

Похвалу должен получать христианин от начальства! А если он ее не получает, то, подлежа вместо похвалы на­казанию и гонению, – что он переносит, будучи виноват в этом? Ведь не ради похвалы он действовал так, что это привело теперь к наказанию. Ведь он делает добро не из страха наказания. Если ему выпадает страдание вме­сто похвалы, он, тем не менее, свободен перед Богом и не страшится, он же не навлекает позора на общину! Он по­винуется начальству не ради какой-то выгоды, но «по со­вести» (ст.5). Таким образом, ошибка начальства не может задеть его совесть. Он свободен и не страшится – и в без­винном страдании может оказывать надлежащее повино­вение. Ведь он знает, что в конце концов правит не начальство, а Бог, что начальствующие суть Божьи слу­ги. Начальник – Божий слуга, говорит апостол, и сам ча­сто претерпевавший несправедливое заключение от тех же властей, трижды получавший от них жестокое телес­ное наказание, знавший о высылке из Рима императором Клавдием всех иудеев (Деян 18:1; и след.). Начальник – Божий слуга; так говорит тот, кто знает, что все власти и начальства мира уже давно лишены могущества, что Христос явил его в триумфе на Кресте и что осталось еще немного времени до того, когда все это станет явным.

Все сказанное, однако, подпадает здесь под предосте­режение, которым Павел оговаривает высказывания о на­чальстве. «Не будь побежден злом, но побеждай добро злом» (Рим 12:21;). Речь идет не о добром или злом началь­стве, но об одолении всего зла христианами.

В то время как для иудеев было чисто искусительным вопросом, должны они платить цезарю подать или нет, по­скольку они связывали с этим свою надежду на сокруше­ние римской императорской власти и на установление собственного господства, – для Иисуса и Его последователей этот вопрос лишен страстности. «Отдавайте кесарю кесарево» (Мф 22:21;), –говорит Иисус. «Для сего вы и по­дати платите» (Рим 13:6;), – так заканчивает Павел свои вы­сказывания. Эта обязанность не только не приводит христиан к какому бы то ни было конфликту с заповедью Иисуса, ибо они возвращают кесарю то, что ему и так принадлежит, но, более того, как «Божьих слуг» (λειτουργοί) должны они рассматривать тех, кто взыскивает с них по­дати, и настаивать на этом (ст.6). Конечно, здесь не должно быть недоразумения: не в том служение Богу, что христи­ане платят подати, говорит Павел, но они платят подати, и в этом – для них! – служение Богу. И, конечно, не к та­кому служению Богу зовет Павел христиан, но к такому, чтобы подчиниться и не задолжать никому ничего, причитающегося ему (ст.7-8). Любой протест, любое сопротив­ление вместо этого ясно обнаружили бы, что христиане путают Царство Божье с царством мира сего.

Поэтому пусть раб остается рабом, поэтому пусть хри­стианин подчинится властям, которые имеют власть над ним, поэтому пусть христианин не покидает мира (1Kop 5:11;). Но, конечно же, живя как раб, пусть он живет как свободный Христа; под властями – как творящий добро; в мире –как член Тела Христова – новообретенного че­ловечества; все это пусть он делает без оговорок, дабы, на­ходясь в мире, свидетельствовать о потерянности мира и о новом сотворении его в общине. Пусть он страдает толь­ко за то, что он есть член Тела Христова.

Пусть христианин останется в мире. Не ради Богом данных благ мирских, даже не ради своей ответствен­ности за то, каким он был в этом мире, но ради тела Христа Вочеловечившегося, ради общины. Пусть он оста­нется в мире ради фронтального наступления на мир, пусть он проживет «трудом в мире», чтобы с самого на­чала сделать явной свою «неотмирность». Это, однако, происходит не иначе, как через зримое членство в об­щине. Расхождения с миром должны быть претерпевае­мы в мире. Ради этого Христос стал Человеком и умер среди Своих врагов. Ради этого –единственно ради этого! – пусть раб остается рабом, пусть христианин подчиняется начальству.

Лютер в решающие годы ухода из монастыря не ина­че отзывался о мирских занятиях. Он отверг не высшие требования, которые предъявлялись в монастыре, но то, что послушание заповеди Иисуса понималось некото­рыми как личное достижение одиночек. Не на «неотмирность» монастырской жизни нападал Лютер, но на то, что эта неотмирность превратилась в монастырском пространстве в новое мирское образование, скандальное искажение Евангелия. «Неотмирность» христианской жизни уходит в мир, в общину, в повседневную жизнь – так считал Лютер. Поэтому христиане, занимаясь сво­им ремеслом, должны исполнять свою христианскую жизнь. Поэтому они в своей профессии должны умереть для мира. Профессия тем и ценна для христиан, что хри­стианин в ней может жить благодаря благам Божьим и тем основательнее проводить наступление на мирскую суть. Не «позитивная оценка» мира или полный отказ от ран­нехристианского ожидания близкого пришествия поло­жили основу возвращению Лютера в мир. Оно имело, напротив, чисто критическое значение протеста против об­мирщения христианства в монастырском существовании. В том, что Лютер зовет христианский мир назад, в мир, он зовет его сперва к верной неотмирности. Это Лютер по­знал сам, своим собственным телом. Лютеровский призыв в мир был всегда призывом к зримой общине Вочеловечившегося Господа. Но не иначе это обстояло и при Пав­ле.

Поэтому теперь ясно также, что жизнь в мирской про­фессии имеет для христианина свои совершенно опреде­ленные границы и что, выходит, за призывом в мирскую профессию должен последовать призыв из мирской про­фессии. Это находится в согласии и с Павлом, и с Люте­ром. Границы же даны в самой принадлежности к зримой общине Христовой. Где сталкиваются пространство бого­служения, церковных служб, истребованное и принятое в этом мире Телом Христовым, и пространственное при­тязание мира, там достигается граница,. То, что она достиг­нута, станет ясно в одно мгновение – из необходимости зримого и открытого исповедания Христа со стороны чле­нов общины, со стороны мира, но через умное возвраще­ние или через акт насилия. Здесь христианин вступает в открытое страдание. Он, умерший в крещении вместе с Христом, он, чьи тайные страдания с Христом не узнать миру, теперь в этом мире открыто выброшен из профес­сии. Он вступает в зримое приобщение к страданиям сво­его Господа. Отныне он и подавно нуждается в полном единении и в братской помощи общины.

Но не всегда и не только мир выбивает христианина из профессиональной жизни. Уже впервые века Церкви были профессии, несовместимые с принадлежностью к христианской общине. Актер, который должен изобра­жать языческих богов и героев; учитель, преподававший в языческих школах языческую мифологию; гладиатор, игравший человеческой жизнью; солдат, владеющий мечом; жандарм; судья – все они должны были, отказаться от своих языческих профессий, если хотели креститься. Позднее Церкви – и соответственно миру! – удалось снять запрет с большинства этих профессий. Теперь все боль­ше и больше оборона переходила со стороны общины на сторону мира.

Но чем старше становится мир и чем острее разгора­ется борьба между Христом и Антихристом, тем основа­тельнее пытается мир избавиться от христиан. Первым христианам мир всегда предоставлял место, где они могли трудами рук своих добывать себе на пропитание и одеж­ду. Становящийся вполне антихристовым мир уже не же­лает, предоставлять христианам даже и этой частной сферы для профессиональных занятий и работы для хле­ба насущного. За каждый кусок хлеба, который они хо­тят съесть, он потребует от них отречения от их Господа. Итак, христианам в конце концов остается еще бегство от мира или тюрьма. Но конец приблизится тогда, когда у хри­стианского мира будет отнято последнее место на земле.

Хотя Тело Христово глубоко проникло в жизненное пространство мира, но, с другой стороны, остается явным полнейшее размежевание, которое всегда должно оста­ваться явным. Однако внутри мира ли размежевание, с ним ли самим, – и то и другое происходит в послушаний слову: «И не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь (μεταμορφούσδε) обновлением ума вашего, чтобы вам познавать чтобы (есть) воля Божия» (Рим 12:2;). (Одно из не­многих мест, где синодальный перевод Библии, совпадая по смыслу, не совпадает дословно с лютеровским перево­дом Библии. Приведем дословный перевод Лютера: «Не со­образуйтесь с миром сим, но преобразуйте ваш образ через обновление ума, чтобы вы могли проверить, что есть воля Божия». – Прим. пер.) Есть сообразование-с-миром-сим в мире, но есть также и лично избранный духовный мир монастыря. Есть непозволительное пребывание в ми­ре и непозволительное бегство от мира. В обоих случаях мы сообразуемся с миром. Но община Христова имеет дру­гой «образ», нежели мир. Она должна неустанно обнов­ляться в этот образ. Это образ Самого Христа, Который пришел в мир и в бесконечном милосердии нес и принял людей, не сообразуясь с миром, но был отброшен и отверг­нут. Он был не от мира сего. В правильной встрече с ми­ром зримая община должна сообразовываться с образом страждущего Господа.

Итак, братья должны знать: «Время уже коротко, так что имеющие жен должны быть, как не имеющие; И плачущие, как не плачущие; и радующиеся, как не раду­ющиеся; и покупающие, как не приобретающие; И пользу­ющиеся миром сим, как не пользующиеся; ибо проходит образ мира сего. А я хочу, чтобы вы были без забот» (1Kop 7:29-32;). Это жизнь Христовой общины в мире. Христиане живут, как и прочие люди. Они женятся, плачут и раду­ются, они покупают и пользуются миром для ежедневной жизни. Но то, что они имеют, – они имеют единственно че­рез Христа, во Христе и ради Христа, и потому это их не связывает. Их сердце привязано не к этому. Они полно­стью свободны. Если они таковы, то они могут пользовать­ся миром и не должны устраняться из него (1Kop 5:13;). И, поскольку они свободны, они могут бросить мир, если где он препятствует следовать их Господу. Они женятся; ко­нечно, по мнению апостола, блаженнее тот, кто остается свободным, – если он при этом может обретаться в вере (1Kop 7:7,33-40). Они покупают и занимаются торговлей, но это происходит по потребностям повседневной жизни. Они не собирают себе никаких сокровищ, к которым при­вязывается их сердце. Они работают, ибо им нельзя без­дельничать. Но, конечно, труд для них не самоцель. Новый Завет не знает работы для работы. Каждый, трудясь, должен зарабатывать свое. Он также должен что-то иметь, чтобы было чем поделиться со своими братьями (1Фес 4:11; и след.; 2Фес 3:11; и след.; Еф 4:28;). Он должен быть не­зависимым «пред внешними», язычниками (1Фес 4:12;); как Павел устанавливает себе в заслугу – надо добывать на хлеб трудом рук своих и быть независимым даже от своей общины (2Фес 3:8; 1Kop 9:15;). Эта независимость придает благовествующему особую силу доказательства того, что его проповедь вершится не ради выгоды. Все это всецело поставлено на службу общине. Рядом с заповедью трудиться выступает следующая: «Не заботьтесь ни о чем, но всегда в молитве и прошении с благодарением откры­вайте свои желания перед Богом» (Флп 4:6;). Христиане зна­ют: «Великое приобретение – быть благочестивым и довольным. Ибо мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынестииз него. Имея пропитание и одежду, будем довольны тем. А желающие обогащаться впадают в искушение и в сеть и во многие безрассудные и вредные похоти» (1Тим 6:6-9;). Таким образом, христиане нуждаются в благах мира сего, понимая, что «все истле­вает от употребления» (Кол 2:22;). Они делают это в молит­ве перед Творцом и с благодарением за всякое творение, которое –хорошо (1Тим 4:4;). Но они все-таки свободны. Они могут быть сытыми или голодными, пребывать в изо­билии или терпеть нужду. «Все могу в укрепляющем ме­ня (Иисусе) Христе» (Флп 4:12; и след.).

Христиане находятся в мире, они нуждаются в мире, ибо они суть плоть и ради их плоти пришел Христос в мир. Они делают мирские вещи. Они женятся, но их брак вы­глядит иначе, чем брак мира. Он «в Господе» (1Kop 7:39;). Он освящен служением телу Христову и состоит в послушании заповеди и в умеренности (1Kop 7:5;). В этом он по­добен самоотверженной любви Христа к Своей общине. Да, их брак становится частью Тела Христова. Он стано­вится Церковью (Еф 5:32;). Христиане покупают и прода­ют, занимаются торговлей и ремеслами, но они делают это всё иначе, чем язычники. Они не только не станут об­манывать друг друга (1Фес 4:6;), но и будут делать не­постижимое для мира: пусть лучше обманут и поступят несправедливо с ними, чем ради «временных благ» отста­ивать свое право, представ перед языческим судом. Они будут, если уж на то пошло, решать свои конфликты внут­ри общины, перед собственным судом (1Kop 6:1-8;).

Итак, христианская община ведет свою жизнь среди мира, каждое мгновение всем своим существованием и де­лами давая свидетельство о том, что «проходит образ ми­ра сего» (1Kop 7:31;), что время уже коротко (1Kop 7:29;) и Господь близко (Флп 4:5;). Это преисполняет ее высочайшей радостью (Флп 4:4;). Мир для нее мал, пришествие Господа для нее всё. Она еще во плоти. Но ее взгляд устремлен на небо, откуда придет Тот, Кого она ждет. Здесь она далеко от родины, колония в чужой стране, община чужаков, пользующаяся гостеприимством страны проживания, по­винующаяся закону этой страны и почитающая ее вла­сти. Она благодарно пользуется тем, что относится к телесным и жизненным потребностям, проявляя себя бла­гопристойно, праведно, непорочно, кротко, тихо и с готов­ностью к услугам. Всем людям она дарит любовь своего Господа, «а наипаче своим по вере» (Гал 6:10; 2Петр 1:7;). В страдании она терпелива и радостна, прославляя себя в скорби. Она живет своей собственной жизнью под чу­жими властями и чужим законом. Она совершает проше­ния за всех начальствующих и этим делает им большую услугу (1Тим 2:1;). Но она только на перелете, как птицы. Каждое мгновение может снизойти сигнал идти дальше. Тогда она отправляется, оставляя все мирские радости и родство, и следует единственно голосу, который призвал. Она оставляет чужбину и следует на родину, которая находится на небесах.

Они, бедные и страждущие, голодные и жаждущие, кроткие, милосердные, миролюбивые, гонимые и опозориваемые миром, и все же единственно ради них еще сохра­няется мир. Они защищают мир от гневного суда Божия. Они страдают, чтобы мир мог еще жить терпением Божь­им. Они гости и чужаки на земле (Евр 11:13; 13:14; 1Петр 2:1;). Они стремятся к тому, что наверху, а не к тому, что на земле (Кол 3:3;). Ибо их истинная жизнь еще не откры­лась, она еще сокрыта со Христом в Боге. Здесь для них полная зримая противоположность по сравнению с тем, чем они станут. Здесь будет явной только их смерть, их тай­ная каждодневная смерть в ветхом человеке и их открытая смерть перед миром. Они еще втайне и от самих себя. Левая рука не знает, что делает правая. Именно как зримая община остаются они совершенно неведомыми и са­мим себе. Они смотрят единственно на своего Господа. Который на небе и у Которого их жизнь, коей они ожида­ют. Но если Христос, их жизнь, явится, тогда они также явятся с Ним в славе (Кол З:4;).

 

Бредут по земле, обитая на небе,

Слабы они – но защищают весь мир.

Изведать всего довелось им; хоть нищи,

Всего у них вдосталь, что по сердцу им.

Страдание радости их не лишает.

Забитыми кажутся; но воскрешает.

Их вера; по жизни ведет и ведет.

 

И если Христос, Повелитель их жизни,

Предстанет когда-нибудь в славе Своей,

С Ним станут они на земле, словно князи,

Во славе явясь к удивлению мира,

И править с Ним будут, и с Ним ликовать.

И небо расцветится светом чудесным,

И чистая явится радость тогда.

 

(Х.Ф.Рихтер «Свет внутренней жизни живет в христианах».)

 

Это община призванных, экклесиа, Тело Христово на земле, последователи и ученики Иисуса.

 

СВЯТЫЕ

 

Церковь Христова, община учеников вырвана из влас­ти мира, хотя остается жить в мире. Но она соделалась еди­ным телом, она имеет собственный удел, пространство в мире. Она – святая Церковь (Еф 5:27;), община святых (1Kop 14:34;), ее члены суть призванные святые (Рим 1:7;), ко­торых Иисус Христос освятил (1Kop 1:2;), избрал и предуго­товил прежде начала мира (Еф 1:4;). В этом была цель их призвания к Иисусу Христу, их предызбранности, чтобы они были святы и непорочны (Еф 1:4;), за то пролил Хрис­тос Свою кровь на кресте, дабы представить Своих неза­пятнанными и безгрешными (Кол 1:22;); в этом плод того освобождения от рабства греху, которое приобретено Христовой смертью, чтобы те, кто прежде предоставлял свои члены в удел неправды, теперь употребили их толь­ко для правд, во спасение (Рим 6:19-22;).

Свят только Бог. Он пребывает как в полной Своей не­причастности к грешному миру, так и среди мира – в Сво­их святых. Так Моисей слагает песню Богу вместе с сынами Израиля после гибели египтян: «Кто, как Ты, Гос­поди между богами? Кто, как Ты, величествен святостью, досточтим хвалами, творец чудес? Ты простер десницу Твою; поглотила их земля. Ты ведешь милостью Твоею на­род сей, который Ты избавил; сопровождаешь силою Тво­ею в жилище святыни Твоей. [...] Введи его и насади его на горе достояния Твоего, на месте, которое ты соделал жи­лищем Себе, Господи, во святилище, которое создали руки Твои, Владыка!» (Исх 15:11; и след.). В том и святость Божья, что Он посреди мира устроил Себе жилище, и из этого жи­лища исходит суд и спасение (Пс 99 и др.). В святыне, одна­ко, святой соединяется со своим народом. Это происходит через примирение, которое достигается не иначе, как в святыне (Лев 16:16; и след.). Бог заключает завет со Сво­им народом. Он выделяет его, Он делает его Своим досто­янием. «Святы будьте, ибо свят Я Господь, Бог ваш» (Лев 19:2;), и «свят Я Господь, освящающий вас» (Лев 21:8;). – Это то основание, на котором зиждется Завет. Все дальнейшие установления, которые даны народу и которые он должен хранить, имеют предпосылкой и целью святость Божью и общины Его.

Как Бог в святости Своей чужд греха, так и община свя­тых. Он Сам их избрал. Он сделал их Церковью Своего за­вета. Он соблюл их в святости и чистоте. Святость – храм, а храм – это тело Христово. Так в теле Христовом испол­няется воля Божья об общине святых. Взятое из грехов­ного мира в удел Бога, тело Христово – святыня Божия в мире. В ней живет Бог с Духом Святым.

Как это происходит? Как Бог создает из грешных лю­дей общину святых, неподвластных греху? Как Бог отво­дит упрек в неправедности, когда Он соединяется с грешником? Как оправдаться грешнику и как оправдать­ся Богу?

Бог оправдывается Сам, принося доказательство Сво­ей праведности. В кресте Христовом происходит чудо са­мооправдания Божия перед Собой и перед людьми (Рим 3:21; и след.). Грешник должен отступиться от греха, пред­став перед Богом. Но разделение с грехом дается грешни­ку лишь в смерти. Так велики грехи его жизни, что он должен умереть, освободиться от греха. Только так Бог вос­станавливает справедливость – Он убивает грешника. И что же – грешник должен жить и быть святым перед Бо­гом? Как это возможно?

Бог Сам становится Человеком, Он облекается нашей плотью в Иисусе Христе, Своем Сыне; в теле Своем Он несет нашу плоть на смерть и на крест. Бог убивает Сво­его Сына, несущего нашу плоть, и в Сыне Своем убивает все, что есть плотского на земле. И ясно, что никто не благ, кроме Единого Бога, что никто не праведен, един­ственно кроме Бога. Теперь Бог приводит (ένδειξις τής δικαιωσύνης αύιού Рим 3:26;) страшное доказательство Своей праведности смертью Своего Сына. Бог, гневаясь и верша суд, должен был обречь все человечество на крест­ную смерть, ибо единственноОн праведен. Божья правед­ность открылась в смерти Иисуса Христа. Смерть Иисуса Христа – та вершина, где Бог дает милосердное доказа­тельство Своей праведности. Кто хочет участвовать в этой смерти, тот также становится причастником праведности Божьей. Итак, Христос принял нашуплоть и на Кресте пе­ренес наши грехи (1Петр 2:24;). Что произошло с Ним, про­изошло со всеми нами. Если Он имел часть в нашей жизни и смерти, то мы имеем часть в Его жизни и смерти. Если Божья праведность доказуется крестной смертью, то мы всегда с Ним там, где живет Божья праведность, у креста Господня, ибо Он нес нашу плоть. Так мы, мертвые, ста­новимся причастниками праведности Божьей в смерти Иисуса. Праведность Божья, убивающая нас, грешников, обнаруживается в смерти Иисуса Его праведностью для нас. Бог доказывает свою праведность тем, что «явится Он праведным и оправдывающим верующего в Иисуса» (Рим 3:26;). В том и состоит оправдание грешника, что праведен только один Бог, а грешник нисколько не праведен, – а не в том, что рядом с Богом он станет праведным. Любое хотение, само по себе хотя бы и верное, удаляет нас от оправдания всеобщим искуплением Божьим. Один Бог праведен. Это явлено на кресте как приговор нам, греш­никам. Кто находит себя в вере в крестную смерть Хрис­та, тот находит там, где он как грешник приговорен к смерти, правосудие Божье, торжествующее у креста. Он ощущает себя неспособным к самооправданию и не же­лает его; но только Бог, абсолютно праведный в Себе, спо­собен оправдать его. Ибо человек может оправдаться перед Богом не иначе, как в осознании того, что праведен только Бог, а сам он целиком грешен. Вопрос, как мы, грешники, можем оправдаться перед Богом, есть в сущно­сти вопрос о том, как Бог может оправдаться единственно перед нами. Наше оправдание имеет основание в оправ­дании Божьем: «Ты праведен в словах Твоих и победишь в суде Твоем» (Рим 3:4;).

Речь идет лишь о победе Божьей над нашей неправедностью, потому что Бог остается праведным перед Са­мим Собой, потому что единственно Он и праведен. Эта по­беда достигнута в Кресте. Поэтому Крест есть не только суд, но и примирение (ίλαστήριον ст.25) для всех, кто ве­рит, что в Христовой смерти Бог являет Свою праведность, и кто видит свои грехи. Божья праведность сама творит примирение (prόέθeto ст.25). «Бог во Христе примирил с Собою мир» (2Кор 5:19;), «не вменяя людям преступлений их» – Он нес их на Себе и претерпел за это смерть греш­ника. «И дал нам слово примирения». Это слово должно обрести веру, веру, что только Бог праведен и что лишь в Иисусе наша праведность. Но между Христовой смертью и проповедью креста лежит Его Воскресение. Только как Воскресший Он обретает над нами власть – властью Своего Креста. Посланничество от Распятого – всегда посланничество от Того, Кто прошел смерть. «Итак мы – по­сланники от имени Христова, и как бы Сам Бог увещевает через нас; от имени Христова просим: примиритесь с Богом». Проповедь примирения – собственное слово Хрис­та. Он – Воскресший, в слове апостола засвидетельст­вованный для нас Распятым; обретем же снова себя в Христовой смерти, в великой праведности Божьей, кото­рая дарована нам. «Ибо не знавшего греха Он [Бог] сде­лал для нас жертвою за грех, чтобы мы в Нем сделались праведными перед Богом». Невинный убивается, посколь­ку Он несет наше греховное тело, он проклинаем и нена­видим Богом и людьми, брошен ко греху ради нашей плоти. Но в Его смерти мы обретаем Божью праведность.

Мы в Нем в силе Его вочеловечивания. Он умер за нас, чтобы мы, грешники, сподобились в Нем Божьей правды именно как грешники, и очистились бы от своих грехов праведностью Божьей. Если Христос есть как бы наш грех перед Богом, грех, который должен быть осужден, то мы обретаем в Нем праведность, но не нашу личную пра­ведность (ιδία δικαιοσύνη Рим 10:3; Флп 3:9;), а в самом строгом смысле собственно Божью праведность. Божья праведность такова, что мы, грешники, становимся Его праведностью и это наша, т.е. Его праведность (Ис 54:7;), та­кова что праведен единственно Бог, а мы – принятые Им грешники. Божья праведность – Сам Христос (1Kop 1:30;). Христос же – «С нами Бог», «Еммануил», Бог нашей пра­ведности (Иер 33:16;).

Возвещение смерти Христовой есть для нас проповедь прощения. Включение в тело Христово, т.е. в Его смерть и Воскресение, – это крещение. Единожды умер Христос, единожды мы получаем крещение и отпущение грехов. Они в строгом смысле неповторимы. Повторимо только вос­поминание о том, что с нами произошло раз и навсегда, и это воспоминание не только можно, но и должно повто­рять ежедневно. Тем не менее, воспоминание представляет собою нечто иное, нежели само дело. Кто забывает о де­ле, для того уже нет повторения. Здесь уместно напомнить о Послании к Евреям (6:5; и след.; 10:26;). Когда соль потеря­ет силу, чем солить? Для крещеных это значит: Неужели не знаете…? (Рим 6:3; 1Kop 3:16; и 6:19;) и: Так и вы почитай­те себя мертвыми для греха, живыми же для Бога во Христе Иисусе (Рим 6:11;). Все свершилось не только на кресте Господнем, но и в вас самих. Вы очищены от своих грехов, вы умерли для греха, вы оправданы. Так Бог свершил спа­сение. Праведностью Он утвердил святыню на земле. Эта святыня – Христос, Его тело. Очищение от грехов совер­шается смертью грешника в Иисусе Христе. Бог владеет одной общиной, искупленной от греха. Это – община уче­ников Иисуса, община святых. Они взяты в его удел, они Его святыня, Его храм. Они взяты от мира и живут в но­вом собственном пространстве в миру.

Отныне в Новом Завете христиане зовутся еще и «свя­тыми». Другое имя, которое можно было бы домыслить, – «оправданные» – не имеет места. Оно не может в полном объеме описать полученный дар. Оно указывает лишь на однократное событие крещения и искупления. Хотя припоминание об этом событии повторяется ежедневно. Хотя святые являются оправданными грешниками. Но в одно­кратном даре крещения и оправдания, который должен припоминаться ежедневно, и одновременно в Христовой смерти заложен дар сохранения жизни оправданного – до Страшного суда. Вот это хранение жизни и есть спа­сение. Оба дара имеют одно основание – Христа Распятого (1Kop 1:2; и 6:1;). Оба дара имеют одно содержание – единение с Христом. Оба дара неотделимы друг от дру­га. Но они не одинаковы. В то время как искупление (оправдание) христиан Богом является совершённым де­лом, их освящение (спасение) Богом – дело настоящего и будущего. Если в искуплении верующий вступает в еди­нение с Иисусом через единократную смерть для греха, то освящение оставляет его на том месте, где он был взят, – во Христе в общине. Если в искуплении (оправдании) на первый план выступает отношение человека к закону, то для освящения решающим оказывается устранение от ми­ра – вплоть до грядущего царства Христа. Если искупле­ние отдельных людей расчленяет общину, то освящение хранит общину в целостности. Искупление отрывает верующего от его греховного прошлого – освящение же позволяет ему пребывать с Христом и, веруя в Него, воз­растать в Его любви. Искупление и освящение позволи­тельно будет сравнить с творением и промышлением. Ис­купление – это творение нового человека, освящение – это сбережение его до дня Господня.

В освящении исполняется Божья воля: «Будьте святы, ибо Я свят», «Я свят Господь, освящающий вас». Это ис­полняет Господь, Дух Святой. В Нем завершается Божье попечение о человеке. Это «печать», которая предает верующих Богу и сберегает их до дня Избавления. Как до сих пор они были заключены под стражей закона, слов­но в запертой темнице (Гал 3:23;), так теперь верующие за­ключены «во Христе», запечатленные Божьей печатью – Духом Святым. Никто не может нарушить печати. Бог Сам запечатал, и ключ в руке Его. Это значит, что Бог цели­ком владеет тем, кого Он призвал в Свой удел. Круг замкнулся. В Духе Святом человек переходит в Божий удел. Отделенная от мира нерушимой печатью, община святых ожидает окончательного спасения. Церковь идет путями мира, как пломбированный вагон по чужой стра­не. Как Ноев ковчег был осмолен «смолою внутри и снаружи» (Быт 6:14;), чтобы спастись в потопе, – так же и путь запечатленной Церкви есть путь ковчега по бушующей стихии. Цель – искупление, спасение, освящение (Еф 4:30; 1:14; 1Фес 5:23; 1Петр 1:5; и др.) при втором пришествии Христа. Но тот дар, который приоткрывает запечатленным цель, есть Сам Дух Святой. «Дабы послужить к похвале славы Его нам, которые ранее уповали на Христа; в Нем и вы, услышавши слово истины, благовествование ваше­го спасения, и уверовавши в Него, запечатлены обетован­ным Святым Духом, Который есть залог наследия нашего, для искупления удела Его, в похвалу славы Его» (Еф 1:12-14;).

В том освящение общины, что она отделена Богом от нечестивых, от греха. В том ее спасение, что она в этой запечатленности Божьей стала Его избранным уделом, жи­лищем Божьим на земле, местом, от которого исходит суд и примирение для всего мира. Спасение в том, что христи­ане всецело устремлены и попечительствуемы к грядуще­му пришествию Христа.

Для общины святых это имеет три последствия. Ее спа­сение совершается в явственномотстранении от мира. Ее спасение совершается в преображении, достойном Божь­ей святости. Их спасение сокрыто в ожидании Дня Господ­ня.

Поэтому спасение дается – и это первое – только в зри­мой общине. Зримость общины есть решающий признак спасения. Право общины на пространство в мире и одно­временное ограничение этого пространства указывает, что община освящена. Печать Духа Святого отделяет общи­ну от мира. Силой этой печати община, притязая на весь мир, занимает в мире определенное место и уточняет гра­ницы между миром и собой. Поскольку община (Церковь) – это Самим Богом основанный город на верху горы – «полис» (Мф 5:14;), – поскольку она в таком качестве являет­ся запечатленным уделом Божьим, постольку ее святости присущ «политический» характер. Ее «политическая эти­ка» имеет свое единственное основание в ее святости, в том, что мир миром, а Церковь Церковью; и что все же слово Божье возвещается Церковью как проповедь о том, что земля и все, что на ней, – Господне; в этом «политический» характер Церкви. Личное освящение, которое происходит путем этого зримого отделения общины от мира, соединяет благочестивые желания религиозной плоти с осу­ществившимся в смерти Христовой спасением печатью Божьей. Ложная гордыня и обманчивая духовная мания ветхого человека состоит в том, что он хочет быть свят без видимой общины братьев. Это презрение к телу Христо­ву как к зримой Церкви, к общине оправданных грешни­ков – оно таится внутри, будучи по виду смиренным. Презрение к Телу Христову, поскольку именно Ему выпа­ло зримо принять мою плоть и претерпеть ее на Кресте; презрение к соборности, ибо я хочу спастись без братьев; презрение к грешникам, ибо отворачиваюсь от греховно­го облика моей Церкви в самосвятии. Спасение без зри­мой общины есть прелесть.

Освящение печатью Духа Святого всегда повергает Церковь в борьбу. В своей основе это борьба за эту печать, чтобы она не была нарушена ни снаружи, ни изнутри; что­бы ни мир не стал Церковью, ни Церковь – миром. Это борьба Церкви за место в мире, поскольку Тело Христово дано земле для ее освящения. Отделение мира от Церкви и Церкви от мира – это и есть святая борьба Церкви за святыню Божью на земле.

Святыня дается нам только в зримой общине (Церкви). Но – и это второе – именно в отделенности от мира общи­на живет в Божьей святыне, и в общине, этой святыне, жи­вет также часть мира. Поэтому-то это значит, что святым надлежит исполнять свое призвание и Евангелие во всех частностях (Еф 4:1; Флп 1:27; Кол 1:10; 1Фес 2:12;), и достойны они становятся, лишь ежедневно вспоминая Евангелие, которым они живы. Вы «омылись, …освятились, …оправдались» (1Kop 6:11;). Каждодневно жить этим воспомина­нием – их спасение. Это посланничество, которого они должны быть достойны, что мир и плоть мертвы, что они распяты и умерли со Христом на кресте и в крещении, что грех более не может господствовать, ибо его царство уже разрушено, и потому уже более невозможно, чтобы хри­стианин грешил. «Всякий, рожденный от Бога, не делает греха» (1Ин 3:9;).

Разрыв произошел. «Прежнее» (Еф 4:22;) подошло к кон­цу. «Вы были некогда тьма, а теперь – свет в Господе» (Еф 5:8;). Раньше они совершали постыдные и «бесплод­ные дела тьмы» – теперь Дух приносит в них плод ко спасению.

Итак, христиане не должны более называться «греш­никами», поскольку ими именуются те, кто живет под властью греха (άμαρτωλοί ср. в качестве единственного исключения 1Тим 1:15;), больше того, то они были грешни­ки, безбожники, враги (Рим 5:8,19; Гал 2:15,17;) а теперь они святые по воле Божьей. В качестве святых и они вспо­минают, и им напоминается, кто они есть. Не невозмож­ное требуется: чтобы они, будучи грешниками, стали святы (это было бы возвращением к страстным испытаниям Христа), но – святые должны быть святы, ибо они освя­щены во Христе Иисусе Духом Святым.

На страшном фоне проходит жизнь святого. Темные дела плоти обнаруживаются при свете Духа: «прелюбо­деяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разно­гласия, (соблазны), ереси, ненависть, убийства, пьянство, бесчинство и тому подобное» (Гал 5:19;). Все это более не имеет места в общине Христа. Все это пригвождено ко кре­сту, и с этим совершенно покончено. С самого начала хрис­тианину говорится: «поступающие так Царствия Божия не наследуют» (Гал 5:21; Еф 5:5; 1Kop 6:9; Рим 1:32;). Эти гре­хи отделяют от вечного спасения. Если подобный порок обнаружился в общине, виновный должен быть изъят из общности общины (1Kop 5:1; и след.).

Примечательно, что в так называемых «списках пре­грешений» присутствует редкостное единодушие в по­рядке перечисления грехов. Почти неизменно на первом месте стоит блуд (πορνεία), который несовместим с новой жизнью христианина. Далее чаще всего следует жадность (πλεονεξία 1Kop 5:10; 6:10; Еф 4:19; 5:3,5; Кол 3:5; 1Фес 4:4; и след.), которая может быть объединена с предыдущим в понятии «нечистота» и «идолослужение» (1Kop 5:10; 6:9; Гал 5:3,19; Кол 3:5,8;). Далее следуют грехи против брат­ской любви, наконец, грехи праздности[23]. Не случайно, что в ряду грехов блуд стоит на первом месте. В основе этого не особенности исторических отношений, а особенный ха­рактер этого греха. В нем оживает грех Адама – желание быть как боги, быть творцами жизни, господствовать, а не служить. В нем человек простирается далее установлен­ных ему Богом границ и посягает на Божье создание. В том был грех Израиля, что он всегда обманывал доверие своего Господа и «блудодействовал идолам». (1Кор 10:7;), цеп­ляясь за них. Блудодейство – прежде всего грех против Бога Творца. Для христианина это еще в особенном смыс­ле грех против тела Христова, поскольку тело христиани­на есть член Христа. Оно принадлежит только Христу. Плотское же соединение с блудницей разрушает духовное единение с Христом. Кто крадет свое тело у Христа и отда­ет его греху, тот разлучился с Христом. Блуд – грех про­тив собственного тела. Христианин же должен знать, что его тело – храм Святого Духа, живущего в нем (1Kop 6:13; и след.). Единение тела христианина с Христом так тесно, что своим телом он не может принадлежать еще и миру. Общность с телом Христовым воспрещает грех против со­бственного тела. Блудника ожидает Божий гнев (Рим 1:29; 1Кор 1:5; и сл.; 7:2; 2Кор 12:21; Евр 12:16; 13:4;). Христианин целомудрен, свое тело он полностью отдает на службу те­лу Христову. Он знает, что в страданиях и смерти Гос­подней на кресте его тело поражено и предано смерти. Единение с измученным и сияющим телом Христа избав­ляет христианина от соблазнов плотской жизни. Дикие плотские вожделения каждодневно умирают в этой общ­ности. В повиновении и умеренности христианин служит своим телом лишь воздвижению Тела Христова, общины. Он совершает это также и в семье, делая ее соучастницей Тела Христова.

С блудом связана жадность. Для обоих едина ненасыт­ность желаний, делающая скупого добычей мира. Не воз­желай, гласит Божья заповедь. Блудник и скупец суть не что иное, как похотливцы. Блудник домогается другого человека. Скупой домогается мирских благ. Скупой хочет бо­гатства и власти, но становится рабом мира; отдав ему свое сердце. Похоть и скупость – это печать мира, делающая человека запятнанным нечистым. Блуд и жадность суть идолослужение, поскольку при этом сердце принадлежит уже не Христу, а вожделенным благам мира сего.

Тот же, кто сам творит себе бога и мир, для кого соб­ственная страсть становится богом, тот должен ненавидеть брата, стоящего у него на пути и мешающего его своево­лию. Вражда, ненависть, зависть, убийство – все происходят из любострастного источника. «Откуда у вас вражды и распри? не отсюда ли, от вожделений ваших, воюющих в членах ваших?» (Иак 4:1;). Блудник и корыстолюбец не могут иметь братской любви. Они живут из тьмы сердца своего. Тем, что они прегрешают против тела Христова, они грешат против своих братьев. Блуд и братская любовь исключают друг друга во имя тела Христова. Тело, кото­рое я лишаю общения с Христом, – не может служить и ближнему. За небрежением к собственному телу и телу брата должно последовать наглое, безбожное похотение в еде и питии. Презирающие свое тело подпадают под власть плоти, они «служат не Господу нашему Иисусу Христу, а своему чреву» (Рим 16:18;). Омерзительность этого греха состоит в том, что здесь мертвая плоть угож­дает сама себе и таким образом повреждается образ Божий в человеке. Блудник не имеет участия в теле Хрис­товом.

Для общины (Церкви) мир этих пороков – в прошлом. Община вновь и вновь должна отделяться от тех, кто жи­вет этими пороками (1Kop 5:9; и след); ибо «что общего у све­та с тьмою?» (2Кор 6:14; и след.). Там «дела плоти», здесь «плод Духа» (Гал 5:19; Еф 5:9;).

Что значит плод? Есть много «дел» плоти, но есть всего один «плод» Духа. Дела делаются человеческой рукой, а плод возрастает без того, чтобы дерево знало об этом. Де­ла мертвы, плод живет и приносит семена, приносящие но­вый плод. Дела могут быть ради самих себя, плода же нет без дерева. Плод – всегда нечто чудесное, осуществленное; он не желаемое, а произросшее. Плод духа – единственный действительный дар Божий. Кто несет его в себе, так же мало знает о нем, как дерево о своих плодах. Он знает только о силе Того, Кем он живет. Здесь никакой по­хвальбы, но единственно внутреннее единение с началом, с Христом. Святые ничего сами не знают о плоде святости, который они приносят. Левая рука не знает, что делает правая. Если они хотят здесь что-нибудь знать, если они хотят впасть в самосозерцание, тогда они близки ко вре­мени отторжения от корня, и время их плодоношения недалеко. «Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал 5:22;). Рядом со святостью общины (Церкви) здесь являет­ся в ясном свете святость отдельного христианина. Но ис­точник один и тот же – единство со Христом, единство с Его телом. Как отстранение от мира продолжается в зри­мой борьбе с ним, так и личностное спасение состоит в борьбе духа с плотью. Святые видят лишь борьбу, нужду, слабость и грехи в их собственной жизни; и чем непороч­ней они стоят на пути спасения, тем более они сознают се­бя как умучающихся, смертных во плоти. «Но те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями» (Гал 5:24;), они еще во плоти, но именно поэтому вся их жизнь должна стать верой в Сына Божия, Который начал жить в них (Гал 2:20;). Христианин умирает каждодневно (1Kop 15:31;), но хотя тело его страдает и умирает, внутренний его человек обновляется изо дня в день (2Кор 4:6;). Плотское умирание святых имеет единственный смысл в том, что Христос начал жить в них Духом Святым. Святые умира­ют во Христе и Его жизни. Теперь они более не нуждают­ся в самочинных страданиях, которыми могли бы только лишний раз утвердиться в собственной плоти. Христос – их ежедневное умирание и их ежедневная жизнь.

Поэтому в них действует та радость, что рожденный от Бога не может больше грешить, что грех больше не вла­стен над ним, что он умер для греха и живет в духе[24]. «Итак нет ныне никакого осуждения тем, которые во Хрис­те Иисусе живут» (Рим 8:1;). Бог любит своих святых, ибо Он есть Тот, Кто действует в их борьбе и умирании, и плод святости, от которого должны быть святые, в том и заклю­чается, что он есть, даже если он глубоко сокрыт. Это не значит, что в общине могут царить блуд, гордость, убий­ство, презрение к брату, прикрываемые проповедью о про­щении. И не так обстоит дело, будто плод спасения может оставаться невидимым. Но именно там, где она будет вид­ны со всех сторон, когда весь мир заговорит об общине, как в первые времена христианства. «Смотрите, как они любят друг друга», – именно там и тогда святые будут оди­ноко и непоколебимо взирать на Того, Кому они принад­лежат, и, в неведении о своем добре, будут просить о прощении своих грехов. Те самые христиане, которые сде­лались Своими Ему так, что грех уже не господствует над ними и верующий более не грешит, будут исповедовать: «Если говорим, что не имеем греха, – обманываем са­мих себя, и истины нет в нас. Если исповедуем грехи на­ши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи (на­ши) и очистит нас от всякой неправды. Если говорим, что мы не согрешили, то представляем Его лживым, и слова Его нет в нас. Дети мои! сие пишу вам, чтобы вы не согре­шали; а если бы кто согрешил, то мы имеем Ходатая пред Отцем, Иисуса Христа, Праведника» (1Ин 1:8-2:1;). Так учил нас молиться Сам Господь. И прости нам долги наши. Так Он учил непрестанно прощать друг другу грехи (Еф 4:32; Мф 18:21; и след.). Тем, что христиане по-братски проща­ют друг другу, они дают место прощению Христову в их сообществе. Они теперь узнают в ближнем уже не того, кто причинил им обиду, но того, кого Христос искупил на Кресте. Они узнают друг друга как спасенные Крестом Господним. Под этим крестом каждодневной смертью освя­щаются их мысли, их слова, их тело. Под этим крестом вы­растает плод спасения.

Община святых – вовсе не «идеальная» община без­грешных и совершенных. Это не есть община чистых, бо­лее не оставляющая грешникам места для покаяния. Она скорее община, исповедующая Евангелие прощением грехов, тем, что здесь действительно возвещается Божье прощение, которое не имеет ничего общего с самооправданием; община тех, кто действительно сподобился дорог­ой Божьей благодати и стал достоин Евангелия тем, что не разбазаривал и не отбрасывал его.

Отсюда ясно, что в общине святых прощение может проповедоваться только там, где проповедуется также по­каяние, где Евангелие не остается без проповеди, где гре­хи не только прощаются, но и сохраняются. Такова воля Господа, чтобы святыня Евангелия не была брошена псам, но чтобы она оставалась под защитой проповеди покая­ния. Община, которая не называет грех грехом, не най­дет также веры для того, чтобы принять искупление грехов. Она согрешает на святыню, она делается недостой­ной Евангелия. Она нечестивая община, ибо она отвергает дорогое искупление Господа. Это не к тому, чтобы толко­вать об общей греховности человека даже в его добрых делах, это не проповедь покаяния, но – конкретный грех должен быть назван, наказан и осужден. Это пра­вильное использование власти ключей (Мф 16:19; 18:18; Ин 20:23;), которую Господь дал Своей Церкви и о которой с такой настойчивостью говорили реформаторы. Ради свя­тыни, ради грешника и ради общины надо в общине при­менять ключ усмирения.

Достойному поведению общины перед Евангелием слу­жит упражнение в послушании (воспитании) в общине. Так же, как освящение содействует отделению общины от мира, оно должно способствовать и отделению мира от Церкви. Одно без другого будет нечестным и недействи­тельным. Община, выделенная из мира, должна содер­жаться послушанием.

Послушание служит не созданию общины совершен­ных, но единственно созданию общины тех, кто действитель­но живет под Божьим всепрощающим милосердием. Греш­ник в общине должен быть вразумлен и наказан, чтобы он не потерял спасения и чтобы не повредить Евангелию. Та­ким образом, крещение может принять только тот, кто ка­ется и исповедует свою веру в Иисуса Христа. Только тот может получить благодать Тайной вечери, кто «может раз­личать» (1Kop 11:29;) искупление грехов между действитель­ным телом и кровью Иисуса Христа и какой-нибудь другой трапезой символического и особенного рода. Помимо этого он может испытать исповедание своей веры, а также, «проверяя» себя или подвергаясь проверке другими бра­тьями, воистину ли он жаждет тела Христова и крови и прощения Его. Допрошанием веры является раскаяние в грехах, в котором христианин ищет и получает уверен­ность в отпущении своих грехов. Здесь Бог дает грешни­ку помощь, опасаясь его самообмана и самопрощения. В исповедании грехов перед братом умирает плоть с ее гор­дыней. Вместе с Христом она отдается поруганию и смер­ти, и через слово прощения возникает новый человек, по­знавший милосердие Божье. Такова роль исповеди в жиз­ни святых. Она Божий дар, которым нельзя злоупо­треблять безнаказанно. В покаянии воспринимается до­рогая благодать Божья. Здесь христианин уподобляется смерти Христовой. «Поэтому, когда я призывал к покаянию, я не делал ничего другого, как призывал быть хри­стианином» (Лютер. Большой катехизис).

Послушание пронизывает всю жизнь общины. Здесь, основанная на служении милосердию, присутствует иерархия. Источником всех упражнений в воспитании остается проповедь Слова. Она не ограничивается молит­венным собранием, более того, для служителя она нераз­дельна с его личным заданием. «Проповедуй слово, нас­той во время и не во время, обличай, запрещай, увещевай со всяким долготерпением и назиданием» (2Тим 4:2;). Это начало послушания. При этом должно быть ясно, что на­казываться могут только те грехи, которые будут явны: «Грехи некоторых людей явны и прямо ведут к осуждению, а некоторых открываются впоследствии» (1Тим 5:24;). Та­ким образом, общинная дисциплина становится смягчени­ем наказания Страшного суда.

Если отказаться от надзора за послушанием уже здесь, на первой ступени, т.е. в повседневной пастырской служ­бе, то все дальнейшее будет поставлено под вопрос. Вто­рая ступень – братское увещевание членов общины, на­учайте и вразумляйте друг друга (Кол 3:16; 1Фес 5:11,14;). К увещеванию относится утешение малодушных, перене­сение слабостей больных и терпение ко всем (1Фес 5:14;). Только так ежедневная рутина может предотвратить ежед­невные искушения и разлад в общине.

Где более не живо это братское служение в общине, там труднодостижима следующая ступень. Если брат впал в открытый грех словом или делом, тогда община должна иметь силы применить к нему дисциплинарные меры. Но и это долгий путь: община должна вначале преодолеть себя, отделить себя от грешника, «…не сообщайтесь с ним» (2Фес 3:14;), «уклоняйтесь от них» (Рим 16:17;), «с таким да­же и не есть вместе» (причащаться?) (1Kop 5:11;), «Таковых удаляйся» (2Тим 3:5; 1Тим 6:4;). «Завещаваем же вам, бра­тия, именем Господа нашего Иисуса Христа (!), удаляться от всякого брата, поступающего бесчинно, а не по преда­нию, которое приняли от нас» (2Фес 3:6;). Такой образ дейст­вий общины нужен для того, чтобы «устыдить» грешника (2Фес 3:14;) и благодаря этому заполучить его обратно.

Это уклонение от грешника определенно включает вре­менное исключение его из деятельности общины. Но та­кое уклонение от явного грешника не должно означать устранения его из всякой общности. Более того, община, отделяющая себя от грешника, впредь должна пестовать его словом вразумления: «Но не считайте его за врага, а вразумляйте, как брата» (2Фес 3:15;). Грешник пока еще брат и именно как таковой познает наказание и вразум­ление общины. Это – милосердное братство, велящее об­щине упражняться в ее воспитании. Строптивцы должны быть взысканы со всею кротостью, а о злых испрошено, «не даст ли им Бог покаяния к познанию истины, чтобы они освободились от сети диавола, который уловил их в свою волю» (2Тим 2:26;). Путь этого вразумления может быть различным, смотря по грешнику, но он всегда имеет целью покаяние и примирение. Если грех может оставаться со­крытым между тобой и грешником, то ты не должен откры­вать его, более того, ты должен только взыскивать с него и призывать к покаянию, и таким образом «приобрел ты брата своего». Но если он тебя не слышит, а коснеет в сво­ем грехе, то ты должен не сразу открывать грех, но искать одного или двух свидетелей (Мф 18:15; и след.) Свидетели требуются как против греховного деяния (т.е. если его не­льзя доказать и оно отрицается членом общины, то оставь это дело Господу; братья суть свидетели, а не инквизиторы!), так и против упорства грешника в покаянии. Тайна и упражнение в воспитании (послушании) должны облег­чить грешнику возврат. Слушает он сейчас или нет, но ес­ли грех так или иначе явен для всей общины, тогда делом всей общины становится вразумить грешника, призвать вернуться (Мф 18:17; ср.: 2Фес 3:14;). Если грешник – но­ситель священства в общине, то он может быть обвинен только двумя или тремя свидетелями. «Согрешающих об­личай пред всеми, чтоб и прочие страх имели» (1Тим 5:20;). Отныне община призвана обладать властью ключей совместно с носителем священства. Открытый приговор нуждается в открытом представительстве общины и служителя. «Пред Богом и Господом Иисусом Христом и избранными Ангелами заклинаю тебя сохранить сие без предубеждения, ничего не делая по пристрастию» (1Тим 5:21;); ибо теперь грешник подлежит лишь Божьему суду. Если он кается искренне, открыто признает свой грех, то он получает прощение всех своих грехов именем Господа (ср. 2Кор 2:6; и след.), а если упорствует в своем гре­хе, то община именем Бога должна вменить ему этот грех. Это же означает исключение из всякого единения в об­щине. «Да будет он тебе, как язычник и мытарь» (Мф 18:17;). «Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе…»; «Ибо где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (18:18;). В исключении из общины подтверждается лишь то, что уже стало фактом, а имен­но что не склонный каяться грешник «развратился и гре­шит, будучи самоосужден» (Тит 3:11;). Его осуждает не община – он сам произнес приговор себе. Такое полное исключение Павел называет – «предать сатане» (1Kop 5:5; 1Тим 1:20;). Виновник отдается назад миру, в котором пра­вит сатана, творя смерть. (Что здесь имеется в виду не акт смертной казни, как в Деян 5, показывает сравнение с 1Тим 1:20; и 2Тим 2:17; 2Тим 4:15;). Виновник выдворяется из единения Тела Христова, ибо он сам себя отделил. Ему более не дано притязать на общину. И все-таки это окончательное деяние остается на службе цели спасения смя­тенных, «чтобы дух был спасен в день Господа нашего Иисуса Христа» (1Kop 5:5;), «чтобы они научились не бого­хульствовать» (1Тим 1:20;). Возвращение в общину или достижение спасения остается целью воспитания в общине. Остается делом наставления. Итак, нет сомнения, приго­вор общины выдержан в вечности; если кто-то не кается, тогда этот приговор, в котором грешник все же должен обрести спасение, – только последняя возможность предло­жить единение общины, спасение[25]-[26].

Итак, освящение общины проявляется в ее поведении, достойном Евангелия. Она приносит плод Духа и повину­ется слову. В любом случае она, идя навстречу пришест­вию Христа, остается общиной тех, чье освящение единственно во Христе (1Kop. 1:30;).

С этим мы подходим к третьему предназначению истин­ной святости. Святость всецело нацелена на способность выстоять в день Господень. «Старайтесь иметь …святость, без которой никто не увидит Господа» (Евр. 12:14;). Святость всегда соотносится с концом. Ее цель не в том, чтобы выдержать суд мира или свой собственный суд, но – суд, исходящий от Господа. Перед собой и перед миром их свя­тость может быть грехом, их вера неверием, их любовь суровостью, их воспитание немощью. Их истинная святость остается втайне. Но Христос Сам приготавливает Свою общину, так что она может выстоять перед Ним.

«Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Цер­ковь и предал Себя за нее, чтобы освятить ее, очистив ба­нею водною, посредством слова; чтобы представить ее Себе славною Церковью, не имеющею пятна, или порока, или чего-либо подобного, но дабы она была свята и непорочна» (Еф. 5:25-27; Кол. 1:22; Еф. 1:4;). Перед Иисусом Христом мо­жет выстоять лишь освященная Церковь (община); при­миривший богоненавистников и отдавший Свою жизнь за безбожников, Он сделал это, чтобы Его Церковь была свя­щенна до Его второго пришествия. Это происходит через запечатление Духом Святым – святые заключаются в свя­тость Церкви и будут сохранны до дня Иисуса Христа. В тот день они предстанут не как имеющие пятно и позор, но святыми и безупречными в духе, душе и теле (1Фес 5:23;). «Или не знаете, что неправедные Царства Божия не на­следуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищ­ники – Царства Божия не наследуют. И такими были некоторые из вас; но омылись, но освятились, но оправ­дались именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бо­га нашего» (1Kop 6:9-11;). Поэтому пусть противится Божьей благодати тот, кто хочет пребывать во грехе! Только освя­щенная Церковь будет спасена от гнева в день Иисуса Христа; ибо Господь будет судить по делам, невзирая на личность. Станет явным всякое деяние, и каждому воздаст­ся соответственно тому, «что он делал, живя в теле, доб­рое или худое» (2Кор. 5:10; Рим. 2:6; и след.; Мф. 16:26;). Что здесь, на земле, не нашло своего суда, то не останется втай­не в день Страшного суда, все выйдет на свет. Кто тогда устоит? Тот, кто пребывал в добрых делах. Будут оправда­ны не слушатели, но делатели закона (Рим 2:13;). По слову Господа, в Его Царство Небесное войдут только те, кто дей­ствовал по воле его Отца Небесного.

Если мы будем судимы по нашим делам, то нам запо­ведано «доброе дело». Страх перед добрым делом, которым мы стремимся оправдать наши злые дела, Библии, ко­нечно, чужд. Писание нигде не противопоставляет веры доброму делу так, чтобы в добром деле видеть разрушение веры; более того, только злое дело препятствует ве­ре и ничтожит ее. Благодать и деяние соположны. Нет ве­ры без добрых дел, как и доброго дела без веры[27]. Христианину ради его спасения необходимы добрые дела; ибо кто пребывал в злых делах, тот не увидит Царства Бо­жия. Поэтому доброе дело есть цель христианского бытия. Поскольку в этой жизни единственно важно то, как именно человек может устоять на последнем суде, и посколь­ку каждый будет судим по своим делам, то речь идет в целом о приготовлении христианина к доброму делу. Итак, новое сотворение человека во Христе имеет целью добрые дела. «Ибо благодатию вы спасены чрез веру, и сие не от вас, Божий дар: не от дел, чтобы никто не хвалился. Ибо мы – Его творение, созданы во Христе Иисусе на добрые дела,которые Бог предназначил нам исполнять» (Еф. 2:8-10; ср.: 2Тим. 2:21; 3:17; Тит. 1:16; 3:1; 8:14;). Здесь все совершен­но ясно. Цель, которой требует Бог, – творить добрые де­ла. Божий закон остается прям и должен быть исполнен (Рим. 3:31;). Это происходит через доброе дело. Но есть толь­ко одно доброе дело – это Божье дело во Христе Иисусе. Мы становимся блаженны через дело Бога во Христе, а не через наше собственное дело. Итак, нам никогда не пе­репадает славы от нашего дела; ибо мы – Его дело. Но мы для того заново созданы во Христе, чтобы мы пришли в Нем к добрым делам.

Все наши добрые дела суть единственно добрые дела Бога, к которым Он нас приготовил. Итак, хотя добрые дела и заповеданы ради спасения, они суть все-таки именно только дела, которые в нас творит Сам Бог. Они – Его дар. Сами же мы призваны исполнять добрые дела, при­званы в каждое мгновение к добрым делам, и, тем не ме­нее, мы знаем, что и с добрыми делами мы не сможем устоять перед судом Божьим; но что единственное, чем мы захвачены в вере, – это Христос и Его дело. Итак, тем, кто во Христе Иисусе, Бог обещает добрые дела, с которыми только они и смогут устоять; Он обещает им сохранность в святости до дня Господня. Мы же можем только верить этому обетованию Божию, Его слову и следовать, и творить добрые дела, к которым Он приготовил нас.

Наши добрые дела остаются незримыми для нашего ока. Наше освящение остается для нас втайне до того дня, когда все откроется. Если же кто-то хочет здесь что-то уви­деть, кто стремится обнаружить себя, не желая терпели­во ожидать, тот имеет свою награду в этом. Как раз в нашем мнимом прогрессе святости, которому мы непрочь порадоваться, мы прежде всего воистину призываемся к покаянию и познаем наши дела как греховные. Ведь мы же призваны ко все большей радости о нашем Господе. Только Бог знает наши добрые дела, мы знаем только Его добрые дела, и слушаем Его заповедь, и идем под Его бла­годатью, действуя по Его заповедям, и – грешим. При этом должно быть так, чтобы новая праведность, святость, свет, который должен светить, оставались втайне для нас. Левая рука не знает, что делает правая. Но мы верим этому в благой уверенности, что «начавший в вас доброе дело бу­дет совершать (его) даже до дня Иисуса Христа» (Флп. 1:6;). В тот день Христос Сам откроет нам наши добрые дела, о которых мы и не знали. Если мы этого не знали, мы были этим напитаны, напоены, облачены, поражены, а если мы это знали, мы оттолкнули бы Его от нас. И тогда, немало удивясь, мы узнаем, что устояли не наши дела, но дела, которые Бог совершил через нас в свое время без нашего желания и усилий (Мф. 25:31; и след.). Итак, нам опять же ничего не остается, как отвести взгляд от нас на Того, Кто уже все исполнил, и следовать Ему.

Верующий оправдывается, оправдывающийся освяща­ется, освященный спасается на суде –не в силу нашей ве­ры, нашей праведности, нашей святости (насколько может быть нашим что-то, кроме греха), но потому, что Иисус Христос сделался для нас «праведностью и освящением иискуплением, чтоб было, как написано: «Хвалящийся хва­лись Господом» (1Kop.1:30;).

 


[23] В качестве прообраза этого списка грехов могут быть приведены слова Господа (Мк. 7:21; и след.).

[24] Я, однако, живу, говорит верующий. Я живу перед лицом Божьим, я живу перед Его престолом и судим в Его милосердии; я живу в Его хвале, в Его свете, в Его любви, грехи мои целиком искуплены; все долги мои оплачены и погашены. Закон ничего более не требует от меня, он более меня не касается, он больше меня не проклинает. Я праведен перед моим Богом, как Он праведен перед Собой; свят и совершенен, как свят мой Бог, как совершенен Отец мой Небесный. Я весь овеваем Божьей благодатью; это моя почва, на которой я стою, и мой покров укрывающий меня. Все блаженство Божье, весь Его покой подымают и несут меня; я вздыхаю свободно и ощущаю себя вечно-блаженным. У меня больше нет грехов, и я более их не совершаю, я знаю чистой совестью, что хожу по Божьим путям и творю Его волю, что я весть в Его воле – иду я или стою, сижу или лежу, бодрствую или сплю. И то, что я думаю или говорю, — по его воле. Где бы я ни находился: снаружи или внутри, — это по Его милостивой воле. Я ему угоден – действуя или отдыхая. Моя вина навсегда снята, и новых грехов, что не могли бы быть прощены, я не совершу. Я огражден Его милостью и не могу более грешить. Смерть не может умертвить меня, я живу вечно, как ангелы Божьи. Господь более не будет на меня гневаться или укорять меня, я навсегда избавлен от грядущего гнева. Беда более не коснется меня, мир больше не получит меня в свои сети. Кому под силу разлучить нас с Божьей любовью? Если Господь за нас, то кто устоит против нас? (Kohlbrügge).

[25] За пределами общинной воспитательной практики, всегда находящейся на службе милосердия, даже если упорствую­щий грешник предается сатане, Новый Завет признает пло­дотворным наказанием проклятие, анафему. Оно уже более не связано со спасительной целью. Оно явлено как предупреждение Божьего суда. В Ветхом Завете ему соответствует «херем», к которому приговариваются нечестивцы. Он означает окончательное устранение из общины, изгоняемый подлежал смерти. Этим указывается на двоякость: община бо­лее ни при каких обстоятельствах не хочет сносить изгоняе­мого и простить ему. Поэтому он предается лишь Богу. При этом, однако, изгоняемый хоть и проклят, но спасен, поскольку предан Богу. Но поскольку как проклятый он принадлежит лишь Богу, то община больше не должна считаться с со­ображениями о спасении. Что анафема означает отъятие от спасения, указывается в Рим 9:3; что анафема имеет эсхатологическую сторону, напрашивается из 1Kop 16:22; Что ана­фема поражает того, кто своей проповедью преднамеренно нарушает Евангелие, говорится в Гал 1:8; и след. Определен­но не случайно, что единственное место, где анафема высказы­вается об определенных людях, – это о еретиках. Doctrina est coelгm, vita terra (Лютер).

[26] Учение о послушании (воспитании) отличается от общин­ного послушания (воспитания) в том отношении, что послед­нее вытекает из истинного учения, т.е. из истинного использования власти ключей; первое же само направлено против неправильного использования учения. Через лжеучение портится источник жизни общины и общинного послу­шания. Поэтому прегрешение против учения весит больше, чем прегрешение в поведении. Кто лишает общину Еванге­лия, заслуживает безграничного осуждения, а кто грешит сво­им поведением, для того Евангелие еще есть. Учение о послушании распространяется главным образом на носите­лей священства (служения) в Церкви. Предпосылкой прежде всего должна быть гарантия при вверении служения, состо­ящая в том, чтобы служитель был «учителен», мог наставлять в учении (1Тим 3:2; 2Тим 2:24; Тит 1:9;), был способен «и других научить» (2Тим 2:2;), чтобы ни на кого поспешно не возлагал рук, ибо иначе вина того вернется к рукоположившему его (1Тим 5:22;). Итак, учение о послушании употребляется еще до призвания к учительному служению. Жизнь и смерть общины зависит здесь от исключительной добросовестно­сти. Учение о послушании, однако, не заканчивается с призванием в учительное служение; напротив, только начинается. И сам надежный служитель – Тимофей – должен в непрестанном служении побуждать к сохранению истинного, спасительного учения. Он должен особо побуждать к чтению Св.Писания. Слишком велика опасность заблужде­ния (2Тим 3:10; 3:14; 4:2; 2:15; 1Тим 4:13; Тит 1:9; 3:8;). Сверх того должно, однако, быть вразумление о примерном поведении. «Вникай в себя и в учение» (1Тим. 4:13; и след.; Деян. 20:28;). Быть призванным к целомудрию, смирению, беспристрастно­сти, усердию – для Тимофея в этом нет ничего зазорного. Лю­бой практике воспитания в общине предшествует послушание священнослужителю. Задача носителя служения – распространять в своей общине истинное учение и противостоять лю­бым его извращениям. Где налицо тяга к лжеучению, там священнослужитель должен увещевать, «чтобы они не учи­ли иному» (1Тим. 1:3;); ибо он несет учительное служение и должен указывать. Он должен, далее, предостерегать и напо­минать, что следует избегать словопрений (2Тим. 2:14;). Если объявился еретик, его надо довести до «первого и второго вразумления». Если он не слушает, то с человеком, предавшим­ся ереси, следует прекратить общение (Тит 3:10; 1Тим 6:4; и след.); ибо он прельщает общину (2Тим 3:6;). «Всякий, престу­пающий учение Христово и не пребывающий в нем, не имеет Бога». Такого лжеучителя следует не принимать в дом и от­казывать в приветствии (2Ин. 10;). В лжеучителе приходит ан­тихрист. Антихристом зовется не грешник в своем поведении, но единственно лжеучитель (еретик). К нему одному относит­ся анафема в Гал.1:9; Для отношения учения о послушании и общинного послушания имеет значение следующее. Нет общинного послушания без учения о послушании. Но нет, одна­ко, и учения о послушании, которое не вело бы к послушанию общинному. Павел пеняет коринфянам, что в своей надмен­ности они ведут дело к схизме, вместо того, чтобы упражняться в послушании (1Kop 5:2;). Так что подобное отделение вопро­са учения от вопроса поведения в общине невозможно.

 

 

[27] Различие между Павлом и Иаковом состоит в том, что Иаков смирение веры рассматривает как возможность само­восхваления, а согласно Павлу, смирение в делах лишает воз­можности самовосхваления. Иаков не хочет оспаривать законность высказывания, что человек оправдывается единственно по вере, но хочет отвести верующего от опасности ус­покоения в его вере к делу послушания и тем действительно привести его к смирению. Как у Павла, так и у Иакова речь идет о том, чтобы человек действительно жил из благодати, а не из себя самого.

ОБРАЗ ХРИСТА

 

«Ибо, кого Он предузнал, тем и предопределил (быть) подобными образу Сына Своего, дабы Он был первород­ным между многими братиями» (Рим.8:29;). Это неизъясни­мо великое обетование, данное тем, кто, вняв призыву, последовал Иисусу Христу, чтобы Христу уподобиться. Они должны носить Его образ как братья первородного Сына Божия. Конечное предназначение ученика в том, чтобы он стал «как Христос». Образ Иисуса Христа, кото­рый воспоследовавший всегда имеет перед глазами, ког­да исчезают все остальные образы, – проникает в него, наполняет его, составляет его, чтобы ученик уподобился учителю и равнялся по Нему. Образ Иисуса Христа запе­чатлевается в ежедневном единении на образе ученика. Последовавший не может смотреть на образ Сына в мерт­вом, рутинном созерцании; от этого образа исходит жиз­нетворная сила. Кто всецело отдает себя Иисусу Христу, тот будет носить Его образ. Тот становится сыном Божьим стоя рядом со Христом как незримым Братом в равном образе, как подобие Божье.

Как Свое подобие Бог сотворил вначале Адама. Бог ис­кал в Адаме, венце Своего творения, созвучия Своему соб­ственному образу, «и увидел Бог, что это хорошо». В Адаме Бог узнал Самого Себя. Итак, изначально неразрешимая тайна человека в том, что он должен стать одновременно и творением, и творцом. Сотворенный человек должен носить образ безначального Бога. Адам – «как Бог». Теперь он должен благодатно и в послушании нести тайну свою – быть и творением, и богоуподобленным. Ложь змея, совлекшего Адама, состояла в том, что Адам должен, мол, сперва стать как боги в своих делах и решениях. Так Адам отбросил благодать, предпочтя самочин­ное деяние. Адам сам хотел разрешить тайну своей сути, творения и богоподобия. Он захотел стать исходя из самого себя тем, чем он уже был от Бога. Это было грехопадение. Адам стал «как боги» – sicut deus – на свойственный ему манер. Он уже произвел себя в боги и теперь больше не имел Бога. Он господствовал как Бог Творец в обезбоженном, исторгнутом мире.

Но загадка его бытия остается неразрешимой. Человек утерял свою собственную, богоподобную сущность, кото­рой был наделен от Бога. Отныне он живет, лишенный сво­его существенного предопределения – быть подобием Божьим. Человек живет, не будучи человеком. Он должен жить, не будучи способным жить. Вот противоречие на­шего бытия и источник всех наших напастей. И с тех пор возгордившиеся дети Адама стремились воссоздать поте­рянный образ Божий, исходя лишь из самих себя. Но как раз чем серьезнее и напористее их стремление вновь об­рести потерянное, чем убедительнее внушает им гордость кажущийся успех, тем глубже противоречие с Богом. Их уродство, запечатленное на образе сочиненного ими Бо­га, все больше и больше несет (а они не сознают этого) об­раз сатаны. И подобие Божие как благодать Творца на этой земле остается утраченной.

Но Бог не отворачивается от Своего потерянного тво­рения. Он вторично хочет создать в нем Свое подобие. Бог снова благоволит к Своему творению. Он ищет в нем Свой образ, дабы возлюбить его. Но Он находит его только тем, что Он Сам принимает образ и вид потерянных людей. Бог должен уподобиться человеческому образу, поскольку че­ловек более не может уподобиться образу Божию.

Образ Божий должен быть восстановлен в людях. При этом речь идет о целом. Дело не в том, чтобы человек вновь обрел правильные понятия о Боге, чтобы он вновь подчи­нил свои дела слову Божьему, но чтобы как целостность, как живое творение Божье – он стал подобием Божьим; этим и определяется цель. Тело, душа и дух (разум) – вся целокупность человека должна носить образ Божий на земле. Благоволение покоится только на Его совершенном подобии.

Образ возникает из жизни, из живого прообраза. Об­лик слагается из облика. Или человеческий облик обра­зуется надуманным понятием о Боге, или же это истинное, живое богоприсутствие запечатлевает на облике челове­ка подобие Божие. Должна произойти метаморфоза, «пре­образование» (Рим.12:2; 2Кор.3:18;), перемена состояния, что­бы падший человек снова стал образом Божьим. Вопрос в том, как возможно превращение человека в образ Бо­жий.

Поскольку падший человек сам не может вновь обре­сти и принять образ Божий, то помощь может прийти толь­ко одним путем. Бог Сам принимает облик человека и при­ходит к нему. Сын Божий, бывший в Божественной ипостаси рядом с Отцом, отказывается от нее и приходит в виде слуги к людям (Флп.2:5; и след.). Перемена состояния, недостижимая для людей, теперь происходит в Самом Бо­ге. Подобие Божье, вовеки пребывавшее у Бога, теперь принимает образ падшего, грешного человека. Бог посы­лает Своего Сына в подобии плоти греховной (Рим.8:2; и след.).

Бог посылает Своего Сына – помощь может заклю­чаться только в этом. Ни новая идея, ни лучшая религия не могли бы достигнуть цели. Приходит Человек к челове­ку. Каждый человек несет образ. Его тело и Его жизнь становятся зримыми в его появлении. Человек не есть голое слово, мысль, воля, но он прежде всего и во всем именно человек, облик, образ, брат. Так в нем возникает не толь­ко новое мышление, новое хотение, поведение, но новый образ, новый облик. В Иисусе Христе нам предстает подо­бие Божие в виде нашей потерянной человеческой жиз­ни, в подобии плоти греховной. В Его учении и Его делах, Его жизни и Его смерти проявился Его образ. В Нем Бог вновь сотворил Свое подобие на земле. Вочеловечение, слово и дело Иисуса и Его смерть на кресте неотделимо принадлежат к этому образу. Это иной образ, чем таковой же у Адама в его райской славе. Это образ Того, Кто по­ставил Себя посреди мира греха и смерти, Кто принимает на Себя тяготы человеческой плоти, Кто смиренно покоряется гневу и суду Божию, учиняемому над грешника­ми, Кто остается послушным Божьей воле в смерти и стра­даниях; рожденный в бедности, грешников и мытарей друг и сотрапезник, на кресте отвергнутый и брошенный Бо­гом и людьми, – это Бог в человеческом образе, это Чело­век как новое подобие Божье!

Мы безусловно знаем, что знаки страдания – раны, по­лученные на Кресте, стали теперь благодатными знака­ми на теле Воскресшего и Преображенного Христа, что от­ныне образ Распятого пребывает в славе вечного Перво­священника, молящего Бога за нас. Из рабского положе­ния Иисуса возродилось новое тело в небесном обличье и небесной просветленности. Но кто по Божьему обетова­нию может сподобиться просветленности и славы Иису­са, тот прежде должен уподобиться образу послушного, страждущего Раба Божия на Кресте. Кто хочет нести просветленный образ Иисуса, тот должен перенести в мире образ опозоренного Распятого. Никто сам не обретет за­ново утраченного подобия Божия, а только снискав облик Вочеловечившегося и Распятого Иисуса Христа. Только на этом образе покоится Божье, благоволение. Лишь тот, кто стремится обрести себя, равняя себя по этому образу, живет в благоволении Божьем.

Уподобиться облику Иисуса Христа – это не предло­женный нам идеал осуществления какого-либо сходства со Христом. Не мы делаемся подобием, но само подобие Божие, сам облик Христа желает изобразиться в нас (Гал.4:19;). Его собственный облик стремится выявиться в нас. Христос, производя в нас работу, не успокоится, пока мы не изобразимся в Нем. Это – весь облик Вочеловечившегося, Распятого и Просиявшего, с которым мы должны уравняться.

Христос принял этот человеческий облик. Он стал чело­век, как и мы. В Его человечности и Его низком положе­нии мы признаем наш собственный облик. Он стал равен людям, чтобы они стали равны Ему. В вочеловечивании Христа все человечество заново удостаивается чести богоподобия. Кто сейчас согрешает против малейшего из лю­дей, тот грешит против Христа, принявшего человеческий облик и воссоздавшего в Себе подобие Божие во всем, что несет в себе лик человеческий. В единении с Вочеловечившимся нам вновь даровано наше собственное чело­веческое бытие. Тем самым мы вырваны из греховного отъединения и заново одарены человечностью. Если мы причастники Христа, Вочеловечившегося, то мы становим­ся причастниками и человечества, несомого Им. Посколь­ку в Иисусе мы были приняты и несомы вместе со всем человечеством, то новая наша человечность состоит отны­не в том, что мы переносим лишения и вину других. Вочеловечившийся делает Своих учеников братьями всех людей. «Человеколюбие» (Тит.3:4;) Божье, явленное в при­нятии Христом человеческого облика, кладет основание братской любви христиан ко всем, зовущимся на земле людьми. Облик Вочеловечившегося зовет общину стать те­лом Христовым, на которое падают грехи и лишения все­го человечества, с тем чтобы нести человечество.

Облик Христа на земле есть смертный облик Распято­го. Подобие Божие – это образ Иисуса Христа на Кресте. Жизнь ученика должна быть преобразована в этот образ. Это жизнь в подобии смерти Христовой (Флп.3:10; Рим.6:4; и след.). Это жизнь в сораспятии Христу (Галл.2:19;). В кре­щении Христос запечатлевает на жизни Своих облик смер­ти. Христос отмечает жизнь Своих ежедневной смертью в борьбе духа против плоти, ежедневным страданием от смертельной боли, которой дьявол разит христианина. Это страдание Самого Иисуса Христа, и на земле его должны пройти все Его ученики. Только жизнь некоторых после­довавших Христос удостаивает теснейшим приобщением к Своим страданиям, мученичеству. Здесь жизнь учени­ка обнаруживает глубочайшее уподобление с обликом умершего Иисуса Христа. В явном позоре, в страдании и в смерти ради Христа, Христос обретает зримый облик в Своей общине. Но это – от крещения до мученичества – то же самое страдание, та же самая смерть. Это новосотворение подобия Божия в Распятом.

Кто пребывает в единении с Вочеловечившимся и Рас­пятым, в Котором он обрел облик, тот станет подобен так­же и Воссиявшему и Воскресшему. Мы «будем носить и образ небесного»(1Kop.15:49;). Мы «будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть» (1Ин.3:2;). Как ныне образ Распятого, так потом и образ Воскресшего будет пре­образовывать видящих его. Кто видит Христа, тот вовле­чется в Его образ, уподобится Его облику, став зеркалом образа Божия. Уже на этой земле отражается в нас сла­ва Христова. Из смертного облика Распятого, в котором мы живем в лишениях, под крестом, уже сияет жизнь Вос­кресшего; и все глубже преображение в подобие Божие, все яснее образ Христа в нас; так вершится преуспеяние от узнавания к узнаванию, от сияния к сиянию, к совер­шенному подобию образу Сына Божия. «Мы же все, от­крытым лицем, как в зеркале, взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ от славы в славу, как от Господня Духа» (2Кор.3:18;).

Это – вселение Иисуса Христа в наши сердца. Жизнь Иисуса Христа не подошла к концу на этой земле. Христос ведет ее в жизни Своих последователей. И отныне речь идет не о нашей христианской жизни, но о жизни Иисуса Христа в нас. «…и уже не я живу, но живет во мне Хри­стос» (Галл.2:20;). Вочеловечившийся, Распятый, Воссиявший вошел в меня и живет мою жизнь, «…для меня жизнь – Христос» (Флп.1:21;). Со Христом же живет во мне Отец, и Отец и Сын Духом Святым. Это Сама Святая Троица, устроившая Себе жилище в христианине, преисполняя его и ведя к Своему подобию. Вочеловечившийся, распятый и воссиявший Христос принимает обличье отдельных лю­дей, поскольку они – члены Его Тела, Церковь. Церковь несет облик человека, облик смерти и облик воскресения Иисуса Христа. Она прежде всего подобие Его (Еф.4:24; Кол.3:10;), и в этих обликах они все – члены ее. В теле Хри­стовом мы становимся «как Христос».

Теперь становится понятно, почему в Новом Завете все­гда говорится о том, чтобы мы стали «как Христос» (καθως Χριστος). Поскольку мы сделаны подобием Христа, то мы должны быть как Христос. Поскольку мы уже несем об­раз Христа, то только поэтому Христос может быть «образ­цом» («примером»), которому мы следуем. Поскольку Он Сам ведет Свою истинную жизнь в нас, мы можем «поступать так, как Он поступал» (1Ин.2:6;); делать «то же, что Я сделал» (Ин.13:15;); жить «в любви, как и Христос возлю­бил» (Еф.5:2; Ин.13:34; 15:12;); чтобы «как Христос простил вас, так и вы» (Кол.3:13;); чтобы были «те же чувствования, какие и во Христе» (Флп.2:5;) – и тогда мы можем следовать примеру, который Он нам оставил (1Петр.2:21;), – нашу жизнь (душу) полагать за наших братьев, как Он положил ее за них (1Ин.3:16;). И только тогда мы можем быть как Он был, поскольку Он был как мы есть. Только тогда мы мо­жем быть «как Христос», поскольку мы сутьуподоблены ему. Отныне, будучи соделаны по образу Христову, мы мо­жем жить по Его примеру. Здесь действительно творятся дела, здесь в простодушии следования ведется жизнь, по­добная Христу. Здесь осуществляется просто послушание Слову. Взгляд больше не падает на мою собственную жизнь, на новый образ, который я несу. Я тотчас ее поте­ряю, если возжажду узреть ее. Теперь это только зерка­ло для образа Иисуса Христа, на который сам я смотрю со стороны. Воспоследовавший смотрит только на Того, Ко­му он следует. О нем же, несущем в следовании образ во­человечившегося, распятого и воскресшего Иисуса Христа, о нем, ставшем подобием Божьим, надо сказать, заключая, что он призван «подражать Богу». Последовав­ший Христу есть подражатель Божий. «Итак, подражай­те Христу, как чада возлюбленные» (Еф.5:1;).

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

 

I

 

На экземпляре книги «Следуя Христу», подаренном мне Дитрихом Бонхёффером сразу по выходе ее из типогра­фии, стоит такой автограф:

 

«Эберхарду от Дитриха. Канун Рождества 1937.

Я благодарю тебя за два с половиной года сотрудниче­ства в Финкенвальде. Пусть наш путь все больше стано­вится путем радостного следования. Слава Христу!»

 

«Сотрудничество в Финкенвальде» – оно закончилось именно тогда, когда он писал эти строки, 28 ноября.

Многие финкенвальдцы, рядовые «нелегалы» Испове­дующей Церкви, прожившие вместе с Бонхёффером рож­дение многих глав его книги, были уже в тюрьме. В 1937 году 27 из них были арестованы. Ганс Иоахим Иванд, наш сотрудник из Восточной Пруссии, был лишен права пре­подавать и проповедовать, изгнан из Блёштау и уже находился под стражей вместе с суперинтендентом Дортмундской общины Хойнером, ранее предоставившим Иванду убежище. Что могло подвинуть нас начать все за­ново, через несколько дней, в качестве нелегального «Вре­менного церковного управления» в церковных округах Кеслин и Шлаве в Нижней Померании? Обстоятельства борьбы за выживание Церкви в этом году не сулили нам ничего хорошего. Мартин Нимёллер находился с 1 июля в тюрьме. (Бонхёффер принес его жене экземпляр своей книги с посвящением: «Мартину Нимёллеру с братской благодарностью! Книга, которую он сумел бы написать лучше, чем автор».) 27 ноября в концлагерь Бухенвальд был брошен Пауль Шнейдер. 150 верных нашей Церкви встречали теперь Рождество Христово в заключении; всего же в 1937 году свыше 800 так или иначе побывали за решеткой.

Финкенвальдский семинар гестапо закрыло 29 сентяб­ря, можно сказать, в момент окончания этой книги; Дитрих Бонхёффер и я возложили свои надежды на южнонемец­кие города. Мы предприняли последние приготовления к новой попытке развернуть деятельность в сотрудничестве с обоими нижнепомеранскими суперинтендентами. Мы должны были привыкать к частой перемене мест. Мы тог­да еще владели подержанным «Мини-Дикси-БМВ» с фаль­шивым номером, а позже мотоциклом. При их помощи мы перевезли того же 28 ноября наши вещи из Финкенвальдской постройки: одну часть в берлинский дом родителей Бонхёффера, другую – на чердак дома одного из членов финкенвальдской общины, фрау Фергес, в соседнем Альтдамме.

В этом месте наряду со всеми рукописями берлинских лекций Бонхёффера 1931-1933 годов хранилась также пап­ка с черновиками книги «Следуя Христу». От всего этого ничего не осталось. Только один лист рукописи уцелел в моем экземпляре книги. Тексту этого листа уделялось боль­шое внимание в последующих интерпретациях литера­турного наследия Бонхёффера (см., например, работы Альтенера «Дитрих Бонхёффер, учитель молитвы», Вюрцбург, 1976, и Штрунка «Следование Христу. Воспоминание об одном евангелическом начинании», Мюнхен, 1981): это цитата о приближении всеобщего гонения на христиан и о любви к врагам (близкая к Мф.5:48;), которую Бонхёф­фер обнаружил у А.Ф.Вильмара. Это место было повторе­но Бонхёффером в 23-м окружном послании финкенвальдцам от 26 августа 1937 года, в котором он также опо­вещает о благополучном завершении рукописи «несмот­ря на обилие забот». Бонхёффер послал этот отрывок в издательство в качестве страницы «60а» (см. в настоящем издании с.107 и след.).

В те дни Бонхёффер приветствовал финкенвальдцев: «Мы думаем о вас всех, особенно о заключенных, каж­додневно. Думайте также о нас в начинаниях ваших» (GS II, 523). Немного позже он писал им:

«Охотно подарил бы каждому из вас к Рождеству эк­земпляр моей книги. При ее выходе я посвятил ее каждо­му из вас. И то, что ваших имен нет на обложке, имеет при­чиной то, что я не хотел, чтобы вы отвечали за мои взгля­ды. Наше единение строится на иных принципах. Мысль подарить каждому из вас экземпляр моей книги к Рожде­ству не может, к сожалению, воплотиться по финансовым соображениям. Но вы все равно знаете, что в этой книге» (GS II, 525).

 

II

 

Сегодня книга Бонхёффера вызывает противоречи­вые реакции, причем порой их высказывает один и тот же человек. Например, рейнский протопресвитер Иоахим Бекман считает: «Следуя Христу» Бонхёффера – самое вы­дающееся теологическое произведение из эпохи борьбы за Церковь; ибо кто еще так прокомментировал Нагорную проповедь; даже в условиях мучительных коллизий, свя­занных с присягой Гитлеру, мы готовы были любить его в качестве врага! Люди, отделенные от Бонхёффера по­колениями, рассказывают, что книга произвела на них такое впечатление, что они готовы были воплощать ее в жизнь. Концепция «пломбированного поезда в чужой стране» (с.215) и ее требования к своим приверженцам в 1937 году вовсе не были лишь «элитарным радикализмом духовенства». То, что финкенвальдцы, находясь в угрожа­емом положении, могли осознать как освободительную силу, а именно неослабевающую энергию призыва к братскому единению в следовании Христу, – стало мощным стимулом духовного и интеллектуального развития Церкви и богословия. Слова Бонхёффера о подчинении и послушании воспринимались вообще с трудом.

Когда книга появилась, а она еще до войны получила сравнительно широкое распространение в кругах Испове­дующей Церкви, – тогда же произошла идентификация ав­тора и героя книги: Бонхёффер стал – «Следуя Христу», и соответственно «Следуя Христу» – это Бонхёффер. Таким виделся этот теолог и борец за эмансипацию Церкви по крайней мере два десятилетия. Это привело к тому, что единый писатель как бы распался на «подпольного» Бон­хёффера и на автора «Этики» и «Сопротивления и про­щения», что весьма проблематично. До сих пор наследие Бонхёффера используется половинчато, в зависимости от принадлежности к лагерю – консервативно-евангеличе­скому или же «прогрессистскому».

Собственно, в жизни Бонхёффера развитие богословия «следования Христу» является решительным выходом из прирожденного круга верований и понятий; всякое смеше­ние буржуазно-культурного протестантизма и либерально­го пиетизма неорганично в Церкви. Семья придала этому самоутверждению интересующее его направление – она стала одной из форм борьбы с национал-социализмом, цеп­ко захватывавшим Церковь и государство.

С точки зрения истории богословия «Следуя Христу» представляет собой нечто большее, а именно эпохальное, гениальное наступление на интеллектуальное и духовное извращение Реформации, т.е. на послереформаторскую концепцию о благодати и – в тесной связи с этим – на кон­кретные представления о Церкви, несостоятельность ко­торых приобрела фатальный характер. Поэтому книга не опережает и не отделяется от более поздней теологии Бон­хёффера, содержащейся в «Этике» и в письмах. Поэтому «Следуя Христу» и поныне вызывает у молодых теологов критический интерес, подогреваемый преимуществами временной дистанции, как, например, в обзоре 1967 года у Эрнста Ланге «Церковь для других» (статья перепечата­на в «Церковь из мира», Мюнхен, 1981, Мюнхен/Гельнхаузен).

Обстоятельства 1937 года не предоставляли возможно­стей для печатных откликов и дискуссий. Подлинное при­знание, которого Бонхёффер не имел при жизни, он стал медленно приобретать в послевоенные годы; вот что пи­сал Карл Барт в своей «Церковной догматике» (IV/2, 604):

 

«Из всего, что было написано на эту тему (спасения. – Э.Б.), книга «Следуя Христу» Дитриха Бонхёффера мне представляется наиболее интересной…»

 

Критические отзывы 1939 года вынужденно ограниче­ны эпистолярными рамками; например, письма Франца Гильдебранда, с которым у Бонхёффера всегда была по­лемика о законе и антиномиях (ср. GS VI, 434), или, напри­мер, письмо, Герхарда Краузе от февраля 1939 года:

 

«Вы правы, когда в своих письмах Вы говорите о «фундаментальных богословских расхождениях между нами» (корреспонденты предлагали также противоположные ре­шения в области церковной политики. – О.Б.). Это так, хо­тя я не могу сформулировать ни одного из них… Я отме­чаю моменты, которые я ранее встречал в католическом богословии: это касается и учения об оправдании, и еще более учения о Церкви – особенно в «вопросах-заблуж­дениях» (см.: «Биография», 695).

 

В настоящее время критика Бонхёффера в статье Кра­узе, посвященной ему, выглядит, впрочем, так:

 

«Желанное автору одоление лютеровских учеников («дорогая» вместо «даровой» благодати. – Э.Б.) при обра­щении к мистике (уподобление, связь с Личностью Иису­са. – Э.Б.), так же как по крайней мере странное сближе­ние оправдания (искупления) и спасения (освящения) (стр. 215 наст, изд.) едва ли удачно» (VII, 60).

 

Таким образом, воздействие непривычной для проте­стантов книги было огромным, хотя до большинства цер­ковной аудитории книга доходила в пересказах – так бы­ло, например, с Рут фон Клейст-Рецов в Штеттине, о чьих теологических способностях Бонхёффер отзывался с наи­высшей похвалой.

Произошедшая после смерти Бонхёффера его иденти­фикация с книгой «Следуя Христу» сказалась и тогда, ког­да в 1948 году первое произведение Бонхёффера было из­дано в Англии («The cost of discipleship»), при том что в из­дании были опущены 5 из 13 глав книги (главы 3,7,8,11,12). К тому же, книга сопровождалась предисловием, которое написал живший тогда в Оксфорде шурин Бонхёффера Герхард Лейбхольц. Последний представил, английской публике Бонхёффера в качестве «мученика следования Христу», описал его финкенвальдское окружение в свя­зи с развитием концепции Бонхёффера и поставил его деятельность в тесную связь с политическим сопротивлением нацизму (тогда Лейбхольцу еще не была известна «Этика», он знал только фрагменты из более позднего сборника пи­сем. «Сопротивление и прощение»). Более всех здесь, одна­ко, постарался Джордж Белл, епископ Чичестерский, при­равнявший в своем прекрасном предисловии тегельского заключенного и автора «Следуя Христу».

В Германии же это долго не удавалось. Большинство исследователей отмечали определенные противоречия трактовки ряда богословских вопросов в настоящей кни­ге по отношению к тегельскому периоду; и лишь Ханфрид Мюллер, а также последовавшие за ним Р.Грегор-Смит из Англии и М.Гамильтон и Джон А.Филипс в США своими основательными работами оживили движение в противоположном направлении.

 

III

 

Предыстория создания этой книги относится к 1932 году, когда в берлинском семинаре стали говорить об аскетических упражнениях, о церковности и благочестии. В 1934 году была сформулирована тема «упражнений». Путь между тем пролегал через лондонские проповеди о Нагорной проповеди и через усиленное занятие с ними в Финкенвальде, где на семинаре в 1935 году впервые появляется, солидная рукопись. О том, как путем ис­правлений и доработок книга отлилась в свою окончательную форму, рассказывается в «Биографии» (с.515 и след.).

Примечательно, что книга «Следуя Христу» совершен­но не была результатом событий 1933 года и последовав­шей за ними борьбы Церкви. Основополагающий тезис о том, зачем и как обновленная вера находит свое социаль­ное воплощение в следовании, получает словесную формулировку в конспектах семинара 1932 года и в рефера­те в DCSV, посвященному вопросам о мире («Вера есть де­лание», GS III, с.162 и след.; «даровая благодать», ср. «Био­графию», с.253 и след.). В общем виде эта мысль появляет­ся уже в диссертации («Sanctorium Communio», вышедшей в 1930) с ее интересом к социальному облику Церкви Христовой в мире; этому заострению проблемы способствует стремление Бонхёффера к конкретности и усилившаяся в результате его собственного служения критика церков­ных недостатков.

Таким образом, интеллектуально-академическая его де­ятельность все более устремлялась к богословско-экзистенциальной конкретизации. Бонхёффер использует каж­дую счастливую формулу, каждый удачный анализ, об­наруженные при изучении классиков богословия и фи­лософии; он использует все, что годится для его целей: от Лютера, Терстегена, Кольбрюгге, Вильмара, Кьеркегора вплоть до Ницше, часто без указания первоисточника. Так, например, Трауготт Фогель во время подготовки сво­ей диссертации в Берлинском университете («Христос как пример и примиритель. Критическое исследование пробле­мы взаимоотношения закона и Евангелия в творчестве Сёрена Кьеркегора». Берлин, 1968) обнаружил, что Бонхёф­фер использовал среди прочего опубликованную Кютемейером выборку из дневников Кьеркегора («Одиночка и Церковь. О Лютере и протестантизме», Берлин, 1934); сре­ди прочего он «присвоил» сентенции о «ситуации» обрете­ния веры, о лютеровском открытии «чистой» благодати по­сле 20 лет поста и самобичевания, о замене «результата» предпосылкой. И действительно, в оставшейся от Бонхёффера библиотеке мы находим вышеупомянутую книгу с этими самыми местами, жирно подчеркнутыми.

Эпизод о трех последователях Христа из Лк.9 всегда со­провождал Бонхёффера: уже в 1927 году он говорил «вы­пускную» проповедь на эту тему; в начале 1934 года он на­писал памятку в лондонскую общину; наконец, об этом идет речь в данной книге (см. с.27 наст. изд.).

Я так и написал в биографии: «Тема «следования Хрис­ту» и ее главные тезисы были сформулированы в 1933 году, исключительно страшном и судьбоносном» (с.523).

В 1932 году существовала уже постановка вопроса и гипотетический ответ. Год 1933-й прекратил систематиче­ские изыскания. В 1934-м возникают, одновременно с ныне уже не существующими лондонскими проповедями о На­горной проповеди, первые обобщающие прикидки. В 1935-1937 годах книга растет из недр финкенвальдского семи­нара, совершенно по-новому предстает вторая часть, cor­pus Paulinum. Ученики и читатели Бонхёффера восприня­ли книгу как сильнейший ответ на события, начавшиеся с 1933 года.

 

Возникает недопонимание Бонхёффера, желание вме­нить ему «бегство от мира». Гетто «следования» – не бла­гостная духовная выгородка пиетистов и не потусторон­нее прельщенных; и те и другие изменяют почве. Нет, это призыв к борьбе, это концентрация и ограничение, через которое приобретается все. Используя терминологию позд­него Бонхёффера, можно сказать: когда предпоследнее стремится вперед и жаждет прославления, готовое и к че­сти и к гибели, – и получает легион коленопреклоненных, в частности, и в Церкви, – тогда Бонхёффер обращается и к последнему, но именно ради дела предпоследнего. Он занимается темой, которая была исключительно введении пиетистов. Это происходит в то время, когда преследова­ния усилились донельзя. И это правильно: гонения на Христа становятся с 1933 года действительно главной те­мой Церкви («Биография», с.526).

 

IV

 

Здесь трудно обозреть дискуссии, стремившиеся сузить процесс развития Бонхёффера до книги «Следуя Христу». Этот процесс можно отметить как некоторую паузу, как «интеллектуальное несчастье», поскольку дальнейшее раз­витие имело десятилетний перерыв – десять лет между 1933 и 1943, между концом берлинской доцентуры и возобновлением процесса в Тегеле. В противовес этому мною будут приведены два примера из более позднего времени, которые оспаривают отдельный характер книги «Следуя Христу», настаивая на последовательности.

Тимо Райнер Петерс под программным заголовком «На­личие политического в богословии Дитриха Бонхёффера» (Мюнхен/Майнц, 1976) прежде всего указывает на то, что «критическая теология Бонхёффера и его этические фраг­менты против нацизма», как и вообще «его церковные, церковно-политические и политические воззрения», не могут быть отторгнутыми друг от друга (с.44 и след.):

 

«Царящая в книге «Следуя Христу» атмосфера отвер­жения мира непосредственно связана с социально-полити­ческими обстоятельствами, сложившимися начиная с 1932 года, способствовавшими обострению и радикализации по­зиции автора. Однако не стоит преувеличивать политиче­ской заостренности книги: намеки на действительность устранены или спрятаны за цитатами, и критика современ­ности происходит внутри критики библейско-теологической, в ориентированной на Лютера, Кьеркегора и Барта интер­претации учения об искуплении» (57).

 

Петерс прав, когда говорит, что «оппозиционная Цер­ковь последователей» никогда не мыслилась Бонхёффе­ром аполитичной. В своей ранней работе («По ту сторону радикализма и компромисса»; см.: «Растраченное насле­дие», IBF, изд. Е.Фейль, 1979, с.94 и след.) он обобщает:

 

«Следование Христу для него… также церковная и политическая программа. Книга не описывает эту поли­тику, но инспирирует и инициирует ее… Слегка затронутый в «Следуя Христу» вопрос о политической ответственности заключен в… мыслях о «превосходящей праведности»…

Тема ненасилия для него не только вопрос христианской ответственности перед лицом тоталитарных обстоятельств; в предвоенные годы он в своем ненасильственном сопро­тивлении становится собственно христианином» (с.103 и след.).

 

Райнер Штрунк, расставляя другие акценты (см: «Следование Христу. Воспоминание об одном евангелическом начинании»), выступает за последовательность богословско­го пути у Бонхёффера, прежде всего именно в «Следуя Христу». На фоне горьких истин 1933 года, на фоне Лондо­на и Финкенвальде, на фоне распространенных мечтаний о «настоящей народной Церкви», о теологическом обосно­вании «действительно немецкой проповеди Евангелия… вхождения Церкви в самые недра немецкой народности» (П.Альтхаус), книга Бонхёффера, по словам Штрунка, яви­лась первым подробным, принципиальным возражением подобным воззрениям (с.193).

Но помимо того, что «Следуя Христу» является «церковно-политическим ответом на создавшееся церковно-политическое положение… еще более важно, что книга ста­ла богословскимответом на кризис христианства, который Бонхёффер вывел из данных церковно-исторических об­стоятельств» (с.202).

 

«Там, где Бонхёффер в своей книге «Следуя Христу» го­ворит о «мире», он отнюдь не становится на позицию аске­тически-благочестивого отвержения мира, как считал Фейль в своей книге, посвященной Бонхёфферу. И как ина­че он мог бы описать следование Христу, как не, выража­ясь словами Лютера, «наступление на существо мира се­го»? Следование Христу означает для Бонхёффера не спа­сение собственной души от обстоятельств этого мира, а ско­рее «протест» против обстоятельств мира сего, «ближний бой», в котором мир должен быть «положен на лопатки»…»

«Таким образом, «мир» в книге Бонхёффера вовсе не всеобщее, а напротив, почти нейтральное понятие… это пе­режитое и выстраданное душой человека всемирное зре­лище… связанное с обмирщенной Церковью… тоталитарно­го «германизма» (с.205 и след.).

«Следуя Христу» приносит… разрыв с этим миром, отбра­сывая его чары» (с.209).

 

Штрунк заключает:

 

«Я вижу достоинство исследований Бонхёффера пре­жде всего в двух его интенциях. Первая направлена во­внутрь и затрагивает болезненный и неизбежный вопрос о соответствии христианина идеалу христианской лично­сти. Другая мысль направлена, так сказать вовне и затра­гивает отношения христианина и Церкви с миром. Обозна­чая первую как «веру», а вторую как «ответственность», он видит их единство и возможность развития в следовании Христу» (с.211 и след.).

 

Без обстоятельного рассмотрения истории богословия, религиозного индивидуализма XIX века, последующей редукции исходных принципов Реформации, а также без обнаружения полного извращения этих исходных прин­ципов в мечтаниях и в воздушных замках, немецких богословов и церковных вождей в тридцатые годы – без представления всего этого дело Бонхёффера теряет в своей зна­чимости.

 

V

 

Книге Бонхёффера посвящено в настоящее время боль­шое количество экуменических публикаций. Между тем ка­толические богословы проявили больше интереса к книге, чем богословы евангелические, – это неожиданно под­тверждает раннюю догадку Герхарда Краузе, что именно в труде Бонхёффера конфессиональные рамки становятся проницаемыми. Ряд имен подтверждает эту своего рода экуменичность: Хосе Алемани, Альберт Альтенер, М.В. ван ден Берк, Эрнст Фейль, Джеффри Келли, Уильям Кьюн, Итало Манчини, Рене Марле, Раймонд Менгус, И.В.Мёдльхаммер, Анна Моравска, Герхард Мюллер, Тимо Райнёр Пе­терс, Г.И. ван Шиндель, Серджо Соррентино. Протестанты разных национальностей в англоязычных странах, в Скандинавии, Голландии, Франции, Швейцарии, ЧССР, в Латин­ской Америке, а также в Японии и Корее переводят, ком­ментируют и используют в своих трудах наследие Бонхёффера. И, конечно, в Германии – Западной и Вос­точной.

Здесь мы дадим слово междисциплинарному экумениз­му. В своем интересном труде «TheSociality of Christ and Humanity» Клиффорд Грин с использованием методов пси­хологии языка показал взаимосвязь биографии Бонхёф­фера и ключевых идей его творчества: как Бонхёффер с его неповторимой организацией личности отражается в своей христологии и экклезиологии.

 

«В книге «Следуя Христу» выражается личное освобож­дение Бонхёффера, случившееся в 1932 году. В основе его экзегетических, церковных и политических интересов жи­вет оригинальное, глубокое богословствование… Установ­ленная связь между ранними работами Бонхёффера и кни­гой о следовании Христу проливает свет на обстоятельства создания его тюремных записей. Знаменитая похвала человеческой силе и «немолчности» должна быть понята в све­те раннего интереса Бонхёффера к сотериологической проблеме власти. В тридцатые годы Бонхёффер еще не со­всем четко проводил различие между человеческой силой как благим даром, ясно им утверждаемым, – и той доми­нирующей, сопряженной с насилием властью, коренящей­ся в сотериологической проблеме. Кроме того, этому не­разрешенному антропологическому противоречию в бого­словии Бонхёффера соответствует противоречие христоло­гическое: между заимствованным у Лютера представлением о бессилии Христа перед свободой человека и представле­нии о Христе как о всесильном Хозяине мира» (ааО., с.З).

 

Социальные аспекты книги Бонхёффера, прослежи­ваемые среди прочего в его богословии следования на фо­не социально-критических перспектив, в числе первых от­метили американцы Том Дэй и голландец Х.Д. ван Хоогстратен; а их учитель И.Шперна Вейланд, как, впрочем, и Г.Ротуицен, – каждый на свой манер показывали сле­ды таких представлений.

 

VI

 

Обсуждение этого главного произведения Бонхёффе­ра естественно приводит к «провоцирующим» главам его книги. Вопросы истории евангелического богословия, в их неразрывной связи с проблемой «раннего» и «позднего» Бонхёффера, прежде всего его экзегетических, историче­ских и систематических предшественников и использова­ния источников, а также специфические моменты соот­ветствия или противоречия между «Этикой» и «Противле­нием и прощением» – такие вопросы занимали исследо­вателей творчества Бонхёффера с содержательной и осо­бенно с методологической стороны.

Бонхёффер сам «провоцировал» жаркие дискуссии во­круг его книги. Широко известны и часто цитируются два места из тегельских писем. Показателен сам по себе тот факт, что Бонхёффер очень сильно изменился в период между написанием «Следуя Христу» и «Этики», которую он так и не смог довести до конца; некоторые исследова­тели даже ставят вопрос, продолжил бы он свой труд, ес­ли бы прожил дольше. Дэвид Хоппер («А Dissent on Bonhoeffer») отвечает на этот вопрос отрицательно, поскольку теория Бонхёффера малоподвижна по существу, а харак­тер мышления у него более построенный на реакции, чем образный. Того же мнения Джордж Казалис и Том Дей, по мнению которых интенция «Этики» неосуществима в условиях мирного буржуазного бытия.

Первое выступление Бонхёффера с собственной кри­тикой (WEN, с.176) страдает недостатками. Например, раз­ница между «последним» и «предпоследним», которая сде­лалась одной из ведущих идей «Этики», в «Следуя Хрис­ту» лишь обозначена в первых главах, и впоследствии он к ней не возвращается. А это, по его словам, «важнейшая вселенская проблема для определения «служения», для правильного пользования Библией, и главная для самой этики». Действительно: обширнейшая программа в обла­сти экклезиологии, служения, экзегезы и этики! «Не доведено до конца. Может быть, позже…» – так это звучало 5.12.1943. Было ли для Бонхёффера событием то, что в «Сле­дуя Христу» он опять меняет «последнее» и «предпослед­нее» местами и становится на сторону предпоследнего у последней черты, даже переступая ее? Кто из последующих критиков способен превозмочь такое самоуничтожение? Это место открывает новые возможности!

Другое место тоже часто цитируется и комментирует­ся, благо, оно не столь непосредственно связано с их ана­лизом и к тому же не диктует тяжелых школьных заданий:

 

«В конце этого пути (т.е. «как вести праведную жизнь») написал я книгу «Следуя Христу». Сегодня, взирая на эту книгу; я отчетливо вижу опасности, исходящие из нее» (WEN. с.401).

 

Конечно, «взирая на книгу», он стоит перед требова­нием должного осознания себя всеми принадлежащими ко Христу – в момент фатального разлада, определенно­го ходом богословской и церковной истории, с наследием Реформации, равно как и в момент начала совершенно определенного новообретения богословских и этических отношений в мире для последователей Христа.

Но это «взирая на книгу… вижу опасности», стало пред­метом ожесточенной критики. Политически понятое «по­движное гетто» Бонхёффера все более принимало фор­му гетто абсолютно закрытого, стерильного для внешних влияний. Драгоценное инобытие благодати стало неуло­вимым, снова «дешевым» («Биография», с.527).

Такая направленная вовнутрь самокритика следовала за критикой, направленной «вовне». Вспоминается бонхёфферовская рекомендация Рёдеру из высшего военно-судеб­ного совета: пусть он для разрешения своих сомнений по поводу лояльности и верности государству прочитает ком­ментарий из «Следуя Христу» к Посланию к Римлянам, гл.13 (с.199 и след. наст, изд.; ср.: WEN, с.75), – чем Бонхёффер, конечно, поставил своего конфидента в ложное положе­ние: не является ли подобный совет скрытой критикой того понимания взаимоотношений христианина и государства, которую Бонхёффер сформулировал в этой книге?

Что должно означать то обстоятельство, что в заклю­чении предисловия 1937 года к книге «Следуя Христу» при решении вопроса о том, чем является следование для лю­дей обычных профессий, с его пера буквально срывает­ся: «для рабочего, для делового человека, для сельского хо­зяина, для солдата» (см. наст, изд., с.9), но не для негров, не для женщин? Это выглядит анахронизмом. Но при этом не надо упускать из виду, что «Следуя Христу» содержит целый ряд конкретных политических требований, к при­меру, «ради праведности страждущих» и требований при­несения клятвы.

Систематической критике многократно подвергалась тенденция Бонхёффера к почти полной идентификации Церкви и Христа (ср.: Е.Фейль. «Теология Дитриха Бонхёф­фера», с.186). Но надо все же заметить, что Бонхёффер хо­рошо понимал обе опасности, подстерегающие здесь ис­следователя: полная идентификация и полное отрицание экклезиологического единства.

В экзегетике Бонхёффера встречаются наивности. Он не заботится о различении слов Христа и слов Матфея. Неужели он совсем забыл свои великолепные историко- критические лекции на факультете в Берлине? «Бонхёф­фер имел мужество оставить эти вопросы без внимания, когда писал книгу, хотя знал, что она будет встречена как ненаучная» (У.Харрельсон. «The place of Bonhoeffer», с.125).

Здесь мы имеем вовсе не просто «откат» к временам до «библейской критики». Ибо ёе-то он изучил.

Наверно, трудность здесь заключается в проблеме от­ношения к миру или, лучше сказать, в определении поня­тия «мир».

Альберт Альтенер («Дитрих Бонхёффер – учитель мо­литвы», с.210) утверждает, что в книге «Следуя Христу» – в противоположность «Этике» – ни разу не встречается слово «Воскресение», и в этом можно увидеть решающий дефект концепции.

Райнер Штрунк также описывает затруднения, возник­шие у него в связи с неопределенностью понятия «мира» у Бонхёффера:

 

«[Остается] неясным… что конкретное и что всеобщее, что временное и принципиальное. В понимании следования эта проблема зеркально переворачивается» (с.212).

«…поскольку он (в своей книге, а не в своей жизни) поз­воляет раствориться конкретно-историческому «миру» в конкретно-историческом следовании, они оба оказываются под угрозой остаться непонятными и абстрактными идея­ми… И последовавший имеет, в общем, цель, как я пони­маю, стать «святым» (что, надо сказать, Бонхёффер не ис­ключал как пожелание и возможность из своего тогдашнего положения)» (с.213).

 

Разве не это имел в виду Бонхёффер, когда в июле 1944 года в Тегеле он определил следование как лишь одну воз­можность (отнюдь не единственную) быть христианином:

 

«Это погружение в спасительные страдания Христа происходит в Новом Завете по-разному: через призвание апостолов, через разделение трапезы с грешниками, че­рез обращение в узком смысле этого слова (Закхей), че­рез деяние великой грешницы (последовавшей без всякого предварительного исповедывания грехов) (Лк.7;), через ис­целение больных…» (WEN, с.395).

 

Райнер Штрунк продолжает:

 

«Если бы Церковь могла существовать без идеи следо­вания, то есть следования, лишенного конкретного, опре­деленного противопоставления Христа определенной дей­ствительности, – то она утратила бы свое существо. Если бы Церковь хотела везде и вообще прикрываться следованием… то она сотворила бы некий совершенный закон, который, войди он в силу, оказался бы невыполнимым в тот же самый момент. Распространение следования как дела, неразрывно связанного с Церковью, означало бы лишь упразднение самой идеи следования. Она лишает­ся в этом случае всей своей остроты и исключительности. Она тогда создает из определенного неопределенное. Из особенного общее место. Из животворящего дерзания скучную повседневность» (с.213).

 

VII

 

В необычном свете книга «Следуя Христу» высвечива­ется в связи с теми вопросами, которые и сейчас вызыва­ют острые дискуссии о «богословии после Освенцима». Данная книга помогает отбросить копившиеся столетиями антииудаистские определения христианского вероучения. Нельзя сказать, чтобы Бонхёффер высказал по этому по­воду стройную систему взглядов; думать так было бы неис­торично. Что же до фактов, то некоторые мысли на счет христианско-еврейских связей содержатся в рукописи «Этики» от 1933 года (ср.: Э.Бетге. «Бонхёффер и евреи», в: «Звенья. Церковные взгляды Дитриха Бонхёффера», IBF 3, изд. Е.Фейль и Ш.Тёдт, Мюнхен, 1980, с.191 и 200). И все же мы встречаем антииудаистские клише в «Следуя Христу» там, где автор пишет о преемственности двух Заветов. Напри­мер, такой стереотип еврейства: «для последовавшего за Христом, в отличие от раввинов, богослужение невозмож­но, если оно отделено от служения брату» (с.89 наст, изд.); из-под пера Бонхёффера излилось то, чему его когда-то учи­ли и что сегодня любой сведущий еврей отвергнет как аб­солютно вздорное. И лишь иногда, как в отрывке о креще­нии, евреи показываются по-братски (с.196, 197 наст. изд.).

И все же «Следуя Христу» близко к тому, чтобы поднес­ти топор к корням теологического антииудаизма, а имен­но в сфере излюбленной идеи Реформации – учении о двух предельно разъединяемых областях – «Закона и Евангелия». Бонхёффер вносит принципиальную коррек­тиву в традиционное представление об «отмене закона» Иисусом (см., напр, с.81 и след. наст, изд.), чем уличается древнее исхищрение Маркиона, исказившего слова Мат­фея (5:17;): «Я пришел разрушить, а не исполнить». В дей­ствительном, неискаженном виде это место выглядит так: «Я пришел исполнить, а не разрушить»; подлинная связь с Иисусом, продолжает Бонхёффер, «может быть дарова­на только в связи с Законом Божьим» (см. с.85 наст. изд.).

Франк Крюземан отмечает, как это далеко простира­ется у Бонхёффера, когда он говорит об обнаружении смысла Ветхого Завета в Церкви и богословии.

 

«Он указывает на следующие традиционные формы противопоставления закона и Евангелия, сослагательное и по­велительное наклонение… Это противоположение делает воз­можным то разделение веры и практической любви, в котором следует искать причину кризиса Церкви. Бонхёф­фер называет это «обесцененной благодатью». Если сводить Евангелие только к прощению грехов, к одному тол­кованию о благодати, то целое его станет распадаться… на­ша проблема не праведность деяния, а несомненная ве­ра…» (в сб.: «Освенцим. Кризис христианского богословия», изд. Р.Рендторф и Э.Штегеман, Мюнхен, 1980, с.164).

 

Действительно, богословие «следования» привело Бонхёффера к тому, что он, к примеру, бесконечно длин­ный 119-й псалом рассматривает как вершину богословия (см.: GS IV, с.505 и след.); что в «Этике» он посвящает целые страницы благодетельности закона («Этика», с.297 и след.).

В.И.Пек обнаружил глубокую связь между христиан­ством как «религией» (т.е. принудительной институцией) и антисемитизмом; бонхёфферовское видение нового хрис­тианства предполагает «исчезновение ряда характерных для «религии» черт, как, например, ненависть к миру и ан­тисемитизм» («Теология и политика в отношении Бонхёффера к еврейству». См.: EvTh 32, 1972, с.547).

«Следуя Христу» ведет борьбу против последователь­ного превращения реформационной веры в религию, т.е. против ее извращения через аполитизацию, провинциализацию, индивидуализацию и спиритуализацию; эта кни­га остается классическим документом на пути обновления христианско-иудейских связей как раз на пороге Катаст­рофы еврейства.

 

VIII

 

Не случайно книга «Следуя Христу» переведена на 14 языков, и даже в тот период, когда публикация тегельских писем произвела сенсацию и поставила все остальное в тень, она не была забыта. Сегодня понятно, что здесь мы имеем дело с гениальной попыткой обновления евангель­ского богословия и церковности.

Словесные формулы Бонхёффера и поныне находятся в богословском обиходе: о «дорогой» благодати, о соедине­нии веры и послушания, о связи богословского познания с бытием, об опустошительных последствиях обесценен­ной благодати для Церкви. Сегодня также стоит подумать и о том, что этот евангелический богослов начал свое пер­вое публичное выступление с рассмотрения Нагорной проповеди, а вовсе не – как классические протестанты Лю­тер, Карл Барт и др. – с Послания к Римлянам. Как это опасно! И как поныне актуально! Действительно, первые главы, и поныне почти не утратившие в своей словесной вещности ни своей свежести, ни глубины, контрастируют с многообразно скорбной ситуацией Евангелической Церкви сегодня. Исходя из этого обстоятельства иденти­фикация Бонхёффера и «Следования» не представляется безусловно неправильной.

 

Эберхард Бетге

 

Вахтберг-Виллипротт, июль 1981

 

Далее
evangelical free church in Russia
Здравствуйте ! Вы на сайте российских протестантов, евангельских христиан. Мы верим в Иисуса Христа, любим Россию , людей живущих здесь, свои семьи, ценим свои профессии. Полистайте, посмотрите и заходите в наш храм на богослужение или так, на чашку кофе))). Хранит Вас Господь!

Видео

Избранное видео

Архивы

Поиск информации по месяцам

Пожертвование для О Христе

Счетчик

Статистика сайта